Размышления в товарном вагоне 20 страница
Самоотверженность и трудолюбие врачей, эпидемиолога, медицинских сестер и всего персонала вызывали к ним глубокое уважение. Ведь они сами, их страна, их народ столько перенесли из-за немцев! Никто из нас не мог и мечтать о таком отношении к нам. Об этом нам долгие годы твердила наша пропаганда. Эти же советские врачи и медицинские сестры своим трудом, своей добротой разоблачили всю ложь пропагандистских измышлений. Эти люди были высокогуманны. Им были присущи лучшие черты положительных героев Толстого или Достоевского.
А я-то под влиянием нацистской пропаганды думал совсем по-другому о советских людях. На деле оказалось, что большевики — самые гуманные люди. И это неожиданное открытие очень обрадовало меня: была пробита брешь в моих антисоветских настроениях.
* * *
В один из дней, когда я находился в палате для выздоравливающих, меня навестил Мельцер. Он неделя как выписался из лазарета. Мы очень обрадовались встрече.
— А помнишь, что ты говорил о русских врачах и медсестрах? — спросил я его.
— Они много труда положили на нас. Вот это и есть загадка русской души. С одной стороны, страшная жестокость — со времен Ивана Грозного до большевизма. А с другой — сердечная доброта простых людей и готовность помочь.
— Пока я лежал в лазарете, многое передумал. Эта характеристика русской души — сплошная ложь, — перебил я своего друга. — Скажи, почему профессор или студентки приехали из Москвы? Только ли потому, что у всех у них доброе сердце? Разве не послали их сюда соответствующие организации? Я не согласен, что самоотверженная работа медицинского персонала здесь — всего лишь проявление их прекрасной души.
|
|
|
— Так что же, по-твоему, это на самом деле? — спросил Мельцер не без ехидства.
— Этого я тебе точно не скажу, но еще в эшелоне я понял, что у меня совершенно неправильные представления об этой стране.
— Ты опять начинаешь философствовать? Нельзя же все ставить под сомнение. Для немецкого солдата такие понятия, как честь, верность, повиновение, отечество и победа, священны. А так можно стать и антифашистом.
Я почувствовал, что мой товарищ начинает злиться, а мне не хотелось омрачать нашу встречу. Но и согласиться с его точкой зрения я никак не мог. Еще в эшелоне меня охватили сомнения. Действительно ли Германия призвана выполнить какую-то особую миссию? А лозунг об угрозе большевистской опасности? К сожалению, до сих пор у меня не было собеседника, кто помог бы мне разобраться в моих беспорядочных мыслях.
— Ты вот сейчас что-то сказал об антифашистах, — начал я после небольшой паузы. — А чего они хотят?
— Они образовали в лагере антифашистскую группу. Позавчера советский комендант говорил об этом. Их всего человек десять — двенадцать. Выступают против Гитлера! Больше я о них ничего не знаю.
|
|
|
Мельцер помолчал, а потом добавил:
— Ну, мне пора идти! Как раз полдень. Я тебе держу место в нашей комнате. Выходи поскорее.
Этот разговор растревожил старые сомнения, которые во время болезни как бы отошли на второй план. Непродолжительное еще пребывание в Елабуге уже дало мне ответы на некоторые мучившие меня вопросы.
Начало выздоровления
В предгорьях Урала зима держится долго. Но зато весна наступает сразу. Такую весну я пережил в Елабуге.
Тиф свалил меня в середине апреля. На дворе еще стояла зима. Когда же я в первые дни мая, шатаясь на неокрепших ногах, вышел из барака, от снега и следа не осталось. По двору бежали многочисленные ручьи. Ноги вязли в талой земле по самую щиколотку.
Комната № 16 блока «Б» находилась как раз напротив дома, в котором мы жили раньше. Такая же длинная и узкая. Некоторых из ее обитателей я знал по старой комнате. Были здесь и новички.
Мельцер занял мне место рядом с собой, на нижних нарах. К моему приходу он приготовил сюрприз: вырезал ножом шахматы. Они получились у него довольно удачно. Половину фигур Мельцер выкрасил фиолетовыми чернилами. Таким же цветом он закрасил и тридцать две клеточки на шахматной доске.
|
|
|
С тех пор мы частенько играли в шахматы. Говорили о родине, вспоминали прочитанные книги, читали стихи. Шахматы скрашивали наши скудные будни. Мы, как и прежде, помогали друг другу жить. Избегали только одного — говорить о политике, словно боялись, что такие разговоры вобьют клин в нашу дружбу.
Однако в нашей комнате хватало таких, кто любил поговорить о политике. Я обратил внимание на двух старших лейтенантов, которые все время проводили за чтением толстых книг. Один из них, высокий и худой, носил очки. Другой тоже был худощав, только меньше ростом. Говорил он на рейнском диалекте. Прислушиваясь к их разговорам, я заметил, что в их речи часто употребляются слова «государство» и «революция», «пролетариат» и «буржуазия». На книгах, которые они читали, стояли имена Маркса и Энгельса.
Мои соседи справа тоже были довольно разговорчивыми людьми. Эти говорили чаще всего о Рейнской области, о долине Мозеля, о церкви, о разгроме 6-й армии и его последствиях. Вскоре я узнал, что мои соседи — дивизионные католические священники Кайзер и Моор.
|
|
|
Оба священника придерживались одного мнения о поражении наших войск на Волге. Фанатичные в своей вере, они с этой точки рассматривали и отношение Гитлера к 6-й армии, давали уничтожающую критику военному руководству Третьей империи. Мне, невольному свидетелю их разговоров, был, однако, чужд догматизм в оценке событий.
Кроме старших лейтенантов и священников, в нашей комнате жили и такие, кто нередко твердил о «стойкости», «послушании», «солдатском долге» и тому подобном. В общем, каждый по-своему оценивал недавние события.
Мои разговоры с Мельцером о родине, о поэзии, а также наши шахматные турниры служили своего рода громоотводом. Нужно было пережить как-то это время и найти правильные ответы на все вопросы.
К моему удивлению, в нашей комнате были и такие, кого ничто не интересовало. Они впали в какую-то апатию. Им было лень принести даже продукты для товарищей. Когда дежурный по лагерю вызывал добровольцев подмести двор или сделать еще что-нибудь, они старались увильнуть и от этой работы. Апатия буквально съедала их.
Само собой разумеется, эпидемия тифа, свалившаяся на измученных и обессиленных людей, была настоящим бедствием. Каждый третий умирал от тифа. Те же, кому посчастливилось выжить, так ослабели, что подняться по лестнице на второй этаж было для них все равно, что взойти на пик Эверест. Каждое движение давалось им с огромным трудом. Некоторые боялись даже пошевелиться.
Тяжелая болезнь подорвала и мое здоровье. Спуститься в убежище было для меня сущим адом, и делал я это почти на четвереньках. Хорошо еще, что у меня было место на нижних нарах! Однако я не отказывался выходить на работу во двор. Это заставляло меня хоть как-то двигаться, к тому же на свежем воздухе. День ото дня мое состояние понемногу улучшалось. А через три дня я уже рискнул пойти за пайком для всех обитателей нашей комнаты. И нужно сказать, сделал это вполне добросовестно.
С того дня я три раза в день разносил в нашей комнате хлеб, масло, сахар, порции мяса. Особенно радовало то, что на складе удалось заменить мою обувь на более легкую и удобную. В новой обуви было очень удобно. А как-то будет в дождь или в снег?
В мае все пленные лагеря проходили медицинский осмотр. Комиссия состояла из советских врачей. В зависимости от состояния здоровья пленных делили на группы. Слабые временно освобождались от физической работы, и вместо шестисот граммов черного хлеба им назначали семьсот пятьдесят граммов белого хлеба и усиленную порцию масла и сахара.
Я тоже попал в группу ослабленных. Утром и вечером мне выдавали в амбулатории лекарство.
Такие комиссии проводились каждый месяц. Постепенно росло число пленных в третьей и второй рабочих группах. В первой группе пока вообще никого не было.
Прошло целых восемь недель, прежде чем я попал в третью группу. Правда, территорию лагеря я убирал и тогда, когда находился в группе ослабленных.
Работа пошла мне на пользу. Еще больше помогла мне гимнастика, которой я стал заниматься сразу же после выхода из лазарета.
Каждое утро после подъема я шел в угол монастырской стены, туда, где стояла вышка часового. Увидев пленного, который шел напрямик к нему, часовой машинально хватался за винтовку. Близко к стене я не подходил: там была тень, а мне хотелось погреться в лучах только что поднявшегося солнца. Мои гимнастические упражнения сначала длились минут по пять, а потом и дольше.
Поняв, в чем дело, часовой на вышке опускал винтовку. Русские часовые с большим интересом наблюдали за моими успехами в гимнастике, и, поскольку устав запрещал им на посту разговаривать с пленными, они приветствовали меня кивком головы или дружеской улыбкой.
Усиленный паек для ослабевших пленных сделал свое дело — мы стали быстро поправляться. Это была большая жертва советского народа. Ведь гитлеровцы разграбили не один элеватор и не одно хранилище зерна! А теперь советские люди делились куском хлеба с немецкими военнопленными.
Однако многие пленные этого не понимали. Одни недовольно ворчали, что кормят их таким супом и кашей, какую в Германии не будет есть и скот. Другие ссылались на свои офицерские звания и на Женевскую конвенцию, в которой якобы говорится, будто пленные офицеры должны получать точно такой же паек, как и офицеры армии противника.
— Ваша точка зрения кажется мне односторонней, — сказал я как-то одному из таких недовольных. — Не забывайте, что основная житница России — Украина занята частями вермахта. Вот нам, немецким пленным, и приходится сейчас на собственной шкуре чувствовать оборотную сторону завоевательской политики германского империализма. Тут уж не поможет никакая Женевская конвенция.
— А вы, кажется, готовы стать рабом у русских, — бросил мне в лицо казначей.
— Вовсе нет, господин Вагнер! Я только хочу заметить, что ваше возмущение и ваша ненависть к русским — плохие советчики в данной ситуации.
Разговоры о еде были одной из главных тем. Некоторые пленные в лагере открыто ненавидели Советский Союз. Они признавали помощь, которую им оказывали советские врачи, но не делали из этого никаких выводов.
В конце мая 1943 года мне в руки впервые попал экземпляр газеты «Дас фрайе ворт», выпускаемой в Советском Союзе на немецком языке для немецких военнопленных. Немецкие антифашисты высказывали в ней свое мнение по актуальным политическим и военным вопросам. В газете помещались статьи о жизни пленных в лагерях. Прочитав эту газету, я узнал много нового об антифашистски настроенных военнопленных, о существовании которых я впервые услышал от Мельцера.
Когда я работал на лагерном дворе, ко мне не раз подходили незнакомые люди и говорили отнюдь не лестные слова:
— Ты ведешь себя, как предатель.
— Русский раб.
— Ну, подожди, в Германии тебе не будет никакой пощады! Твой адрес мы записали.
Подобные замечания иногда делал мне и Мельцер. Стараясь избежать ссоры с другом, я делал вид, будто ничего не случилось.
Однако как бы там ни было, но существование антифашистской группы стало фактом и в нашем лагере. Члены этой группы стремились в первую очередь переводить на немецкий язык и зачитывать пленным статьи из «Правды» и «Известий» о положении на фронте. В лагере некоторые «знатоки» ставили под сомнение успехи Красной Армии. Но стоило им услышать перечень освобожденных Красной Армией городов, как они тотчас же замолкали. Весна 1943 года наглядно показала таким «стратегам», сидящим за колючей проволокой, что победа советского народа на Волге — лишь предпосылка всеобщего наступления Красной Армии по всему фронту, от Ленинграда до предгорий Кавказа.
Советский офицер Парфинов прочитал пленным лекцию о состоянии Красной Армии и перспективах ее развития. Такие лекции невольно заставляли задуматься. В своей первой лекции Парфинов коротко рассказал о положении царской России, о том, какой гнет терпел русский народ от своих собственных и иностранных поработителей, красочно обрисовал положение безземельных и малоземельных крестьян. При царе Россия была, по сути дела, безграмотной и нищей страной. Я с большим вниманием слушал лекции старшего лейтенанта.
В ноябре 1917 года залп «Авроры» возвестил начало новой эры, эры социализма. Рабочие вместе с беднейшим крестьянством захватили власть в свои руки, однако враги не хотели сдаваться без боя. С 1917-го по 1921 год в Советской России бушевало пламя Гражданской войны. Народное хозяйство было почти полностью разрушено. До 1928 года Советская республика залечивала раны, нанесенные войной. Затем началась индустриализация. На селе стали создаваться первые колхозы. Против них ополчились кулаки. Они уничтожили половину скота. С 1932-го по 1938 год Советское государство занималось хозяйственным строительством.
Вскоре Гитлер начал проводить захватническую политику, что заставило Советский Союз усилить свою оборону. Затем последовало нападение Германии на Советский Союз. Война принесла советскому народу неисчислимые разрушения.
— Из двадцати пяти лет своего существования, — объяснял старший лейтенант Парфинов, — Советская власть лишь шесть лет могла посвятить исключительно мирному строительству и подъему жизненного уровня трудящихся. И в то же время строительство в нашей стране шло такими темпами, каких не знало ни одно капиталистическое государство. В 1921 году, после окончания Гражданской войны, общий объем промышленной продукции СССР составлял всего лишь два и четыре десятых процента от уровня промышленности США, а в 1940 году, то есть непосредственно перед войной, вырос до тридцати процентов. Даже в годы войны уровень промышленности продолжал расти…
Помню, в один прекрасный день пленные офицеры, усевшись в кружок вокруг докладчика, внимательно слушали советского старшего лейтенанта: кто с неподдельным интересом, кто с недоверием, а кто и с презрением. Когда докладчик стал говорить, что Советский Союз ведет справедливую войну, защищая свободу своей Родины и завоевания Великой Октябрьской социалистической революции, несколько офицеров даже свистнули. Но докладчик продолжал. «Советские люди, — говорил он, — будут вести эту войну до тех пор, пока на их территории не останется ни одного захватчика…»
Парфинов рассказывал так много нового для меня, что я не мог сразу переварить все услышанное. Я молча шел к себе в комнату. Шагая рядом, Мельцер тоже не проронил ни слова. Я заметил, что он тоже очень внимательно слушал доклад старшего лейтенанта. На следующий день после обеда мы с Мельцером прогуливались по лагерю.
— Тебя не удивляет, с какой гордостью и убеждением говорит этот Парфинов о своей стране? — спросил я Мельцера.
— Он может говорить что угодно, — уклончиво ответил Мельцер. — Когда мы наступали, я собственными глазами видел русские деревни. В них мало привлекательного.
— Разве тебе не приходилось видеть в этих деревнях школы с хорошо оборудованным физическим кабинетом и прекрасными классами? Или хорошо оборудованные больницы в каком-нибудь захолустье? Или многоэтажные дома в Харькове, огромные фабрики в Сталинграде?
— А тебе не приходилось ничего слышать о так называемых потемкинских деревнях? Если не знаешь, я расскажу тебе, что такие «липовые» деревни строил граф Потемкин перед самым приездом Екатерины в южные районы России, чтобы ввести императрицу в заблуждение. Нечто подобное усматриваю я и здесь.
Все это Мельцер проговорил с такой убежденностью, что я сразу же понял: он до сих пор не желает расставаться со своими старыми убеждениями.
— Ты забываешь, что еще совсем недавно мы считали Россию карточным домиком, колоссом на глиняных ногах. Какой дорогой ценой пришлось нам расплачиваться за это! Так что в заблуждение нас ввели не русские, а Гитлер.
— Выходит, какому-то большевистскому старшему лейтенанту ты веришь больше, чем фюреру? — не унимался Мельцер.
— Я испытал на собственной шкуре, что Гитлер обманул нас, а потом просто-напросто предал. Вот с тех пор я и пытаюсь понять, где правда, а где ложь. Из лекций старшего лейтенанта мне стало ясно, что русский народ борется за лучшее будущее. Жалкие соломенные крыши, плохая одежда, скверные дороги — все это вчерашний день, а школы, больницы, индустриальные предприятия — предвестники будущего.
Мельцер ничего не ответил и несколько дней избегал говорить на подобные темы. Мы по-прежнему оказывали друг другу различные услуги, играли в шахматы, вспоминали родные края. Политика же как бы стала для нас запрещенной темой.
Я начал чаще ходить в лагерную библиотеку. Все экземпляры книги Варги «Двадцать лет капитализма и социализма», а также Отчетный доклад XVIII съезду ВКП (б) находились на руках. Обе работы рекомендовал нам старший лейтенант, и их отсутствие в библиотеке назло неверующим свидетельствовало о том, что у многих военнопленных растет интерес к политике.
* * *
Помимо книги Варги, я как-то взял в библиотеке и брошюру с речью капитана д-ра Эрнста Хадермана, с которой он выступил перед пленными немецкими офицерами 26 мая 1942 года в елабужском лагере.
Никто из нас не знал капитана Хадермана. Неужели такой действительно существует? Тогда почему нам его не покажут? И неужели действительно год назад в этом лагере были военнопленные?
Никто не ответил нам на эти вопросы, однако само выступление я прочитал с огромным интересом. Называлось оно так: «Как можно покончить с войной? Откровение одного немецкого капитана».
Чего-чего, а мужества у этого человека нельзя было отнять. Уже в самом начале своей брошюры он писал буквально следующее:
«…Для того чтобы спасти наших солдат на фронте и избавить германский народ от неминуемой катастрофы, необходимо прежде всего: сбросить Гитлера, предоставить немецкому народу свободу, заключить своевременный и честный мир».
Год назад, в конце мая 1942 года, я вместе с санитарной ротой находился в Харькове. Пропагандисты вермахта пророчили нам блистательные победы в весенней кампании. Я, правда, уже тогда понимал, что война на востоке потребует от нас очень многих жертв. Однако я нисколько не сомневался, что в конечном счете мы все равно победим. А в то же самое время, в мае 1942 года, капитан Хадерман говорил следующее:
«С военной точки зрения, война стала бесперспективной. Против нас с оружием в руках выступают Советский Союз, Великобритания и США. В экономическом отношении эти три державы могут опираться на экономику всей Америки, Африки, Австралии и даже значительной части Азии. Кто может верить в то, что Германия способна сокрушить такую мощную группировку?»
Капитан Хадерман в своей брошюре затрагивал не только военные и экономические аспекты войны. Он разоблачал фашизм с его теорией завоевания «жизненного пространства», с его «новым порядком» в Европе. А с какой уничтожающей критикой писал Хадерман о приходе фашистов к власти в 1933 году, об их программе «воспитания» молодежи и об этой войне, особенно о зверствах, совершенных гитлеровцами в Польше и в Советском Союзе! Не умолчал автор и о разгоне фашистами профсоюзов и политических партий, об применении силы против христианской церкви…
В своих размышлениях я прежде всего возмущался жестокостью и беззастенчивостью гитлеровской политики. В брошюре же приводились и такие примеры, на которые прежде я смотрел совершенно другими глазами. И я был полностью согласен с Хадерманом, когда он спрашивал:
«Разве могли бы в сегодняшней Германии существовать величайшие умы? Такие, как Лессинг, который всю свою жизнь был сторонником гуманизма и борцом за свободу совести? Или Гердер, который научил нас прислушиваться к голосу других народов? Или Шиллер — этот певец свободы? Или Гёте, выступавший за всестороннее образование? А такие мыслители с мировым именем, как Лейбниц, Кант?»
Дата добавления: 2020-04-08; просмотров: 70; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!