НЕПОСРЕДСТВЕННОСТЬ РЕЛИГИОЗНОГО ОПЫТА 6 страница
Нередко бывает так, что само "чудесное" событие было плодом человеческого воображения, может быть, единоличной или массовой галлюцинации, а может быть, и искусно организованной подделкой... И что же? Окажется, что провозглашена "чудесность" не состоявшегося события... Какое жалкое недоразумение!...
Или, другое, тоже весьма распространенное явление: "событие" в действительности состоялось, но оно объяснимо естественными причинами, неизвестными правдивым свидетелям. И что же? Провозглашается сверхъестественная причина естественно объяснимого явления... К чему же этот наивный самообман?
Или же, – самое печальное недоразумение: чудесное, т.е. естественно необъяснимое событие состоялось, но сила, вызвавшая его, небожественна: провозглашается же эта небожественная сила – божественной. Какой религиозный соблазн, какое жалкое, кощунственное заблуждение!...
Понятно, что именно религиозно-верующие люди должны проявлять в вопросах чуда повышенную и глубоко продуманную осторожность. Признавая полную возможность сверхъестественно-божественного воздействия на "мир земного естества", они дорожат каждым таким воздействием, как своего рода подлинным "откровением" Божества. Им особенно драгоценно удостоверение – и подлинности самого события, и его необъяснимости естественными причинами; им необходимо установить с несомненностью, что состоялось вмешательство сверхъестественных сил, и, главное, что эти сверхъестественные силы имели божественное происхождение. Именно верующего человека всегда беспокоит мысль о том, что самое событие это, провозглашенное "чудом", может быть вовсе не имело места: легковерные простецы поверили вздорным слухам и "чудо" могло быть просто подделано плутами или выдумано толпой.
|
|
|
Далее, именно религиозный человек не может согласиться на сверхъестественное объяснение такого явления, которое вполне объяснимо естественными причинами. Для него это будет проявлением человеческой притязательности, как бы "навязывающей" Богу чудо, не состоявшееся на самом деле. И если действительно необъяснимое событие состоялось, то он из религиозной осторожности, из благочестивой бережности и скромности предпочтет лучше не разглашать истинное чудо, чем разгласить мнимое, ложное или просто нечестивую подделку, обозначавшуюся на Западе в средние века словами "pia fraus" (благочестивый обман).
Если же действительно состоялось естественно-необъяснимое событие, то именно религиозный человек, признающий возможность сверхъестественных сил и воздействий, проявит величайшую осторожность в установлении их источника. Сверхъестественное может быть и не-божественным по своему источнику; оно может быть и противо-божественным. И христианские церкви разных исповеданий весьма с этим считались. Преклонение перед чудом, проявившим нечистую или противобожественную силу, было бы сущим соблазном и кощунством.
|
|
|
Вот откуда у религиозного человека это осторожное, критическое отношение ко всяким "чудесам". Христианин всегда помнит Евангельское предсказание, что "восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных" (Мтф. XXIV, 24; Мрк. XIII, 22); он помнит также указание Христа на то, что именно "роду лукавому и прелюбодейному" свойственно "искать знамения" (Мтф. XII, 39). Самое достоверное чудо может происходить не от Бога. И уже в силу этого настойчивое чудоискательство не свидетельствует о зрелости религиозного опыта у суетливого искателя.
Толпа ищет "чуда" потому, что она без "чуда" не верует или верует плохо. Ей нужен эффект силы и власти, потому что она не имеет органа для совершенства и достоинства. Она добивается "физического" знамения именно потому, что духовное знамение мало говорит ей. Она торопится прорваться к "чуду", не понимая, что чудо может оказаться на самом деле – фантасмой, подделкой, просто редкостным феноменом природы или прямым соблазном и искушением. Человеку толпы "возвышающий обман" – дороже "тьмы низких истин" (Пушкин); а опасности этого обмана ему не видны. Он не понимает, что "возвышающий" обман "возвысит" его только обманно, подготовляя ему в дальнейшем крушение и падение, разочарование и отчаяние; что всякий такой обман подобен в действии своем – опиуму и опиальным галлюцинациям, с виду возносящим, а на самом деле губительным. И, главное, он не постигает того, что есть не "низкие", а высокие истины, подлинные "истины-естины", божественные предметные обстояния, путь к которым открыт каждому из нас. Смешно и унизительно довольствоваться иллюзиями и обманами там, где нас ждет сущее откровение.
|
|
|
3
После всего высказанного нам необходимо установить как нечто несомненное, что в желании чуда, истинного, достоверного Чуда – есть нечто религиозно-здоровое и верное. В нем проявляется живое и беззаветное искание Бога.
В самом деле, религиозный человек ищет совсем не "удивительного" или "необычайного": он ищет Бога и путей к Нему. Конечно, если его религиозный опыт находится в своей начальной и низшей стадии, – то он по своей наивности думает, что все "необычайно-необъяснимое" ведет именно к Богу. Но по существу он прав в том, что самое чудесное есть Бог; что Бог есть главное, а может быть и единственное Чудо, – подлинно-сущее, ничем не объяснимое, сверхъестественное и всесовершенное. Надо только помнить, что необъяснимые для человека события – совсем не всегда ведут Богу и что истинное Чудо дается не любопытному и доверчивому наблюдению, а духовному созерцанию: чтобы верно узнать его, надо воспринять его духом. А это значит – "дух" и "духовное созерцание", – это открывается человеку далеко не сразу.1
|
|
|
1 См. главу вторую "О духовности религиозного опыта".
Религиозное желание Чуда может скрывать за собой действительную жажду Бога, потребность непосредственно, осязательно и очевидно удостовериться в Его бытии и действии. И это понятно. Ибо в самой основе религиозности лежит это чаяние и даже больше – эта тихая уверенность, что чудо бытия Божия реально, что оно может быть с очевидностью удостоверено и что всюду, где Бог, там и Чудо... Но только идея "чуда" у наивных и религиозно-неискушенных людей оказывается примитивной и подверженной всяким искажениям. У них нет духовного критерия и духовной идеи Чуда. Поэтому они считают, что "учение" и "святость" людей должны быть "удостоверены" совершением "чудес", тогда как на самом деле совершаемые чудеса должны быть оправданы боговдохновенностью учения и удостоверены несомнительной праведностью человека. Святой не узнается по чудесам. Это есть заблуждение и соблазн. И там, где люди превращают "чудо" в критерий личной святости или в критерий истинности учения, – там все заполняется истерическим легковерием и пустоверием, там появляется множество подделок, фокусников и обманщиков. В религии главное есть дух, а не чудо. Дух и без чуда светит и учит. Бог велик и не в "чудесах". Не "чудесное" – тоже чудес но; но увидеть это может только духовное око. Множество праведных и святых людей с признанным учительным авторитетом не совершали чудес. Но чудо без духа всегда будет сомнительным и соблазнительным.
Поэтому христианин, признающий Христа лишь по Его чудесам, еще не нашел к Нему верной, духовной дороги: ибо чудеса Его не были Его главным делом в Его земной жизни и в истории человечества; они были только естественным проявлением Его любви к страдающим, и властным действием Его духа, выражавшего Себя не столько в исцелениях, сколько в богочеловеческом бытии, в слове, в учительном откровении, в крестной смерти и воскресении. Он Сам был (как Бог во плоти) величайшим Чудом, несравненно большим всех тех чудес, из-за которых народ стекался к Нему, и которые в глазах народа подтверждали Его высшую миссию.
Согласно этому не следует думать, что Бог велик только в "чудесах", т.е. в единичных, естественно-необъяснимых событиях, свидетельствующих о Его власти над природой мира и человека. По мере того, как религиозный опыт обогащается, крепнет и углубляется – человек постигает несравненно большее и величавое; и приучается, отнюдь не отвергая единичных чудес божественного происхождения, сосредоточиваться духом на ином, величайшем.
Религиозный опыт открывает ему особое видение мира, согласно которому самая ткань мироздания во всей его сопринадлежности, многожизненности, закономерности и динамичности – есть великое Божие Чудо, – подлинно-сущее, а в своем происхождении и в своих главных основах необъяснимое, премудро устроенное и Богу покорное.
И то, что называется естественной причинностью и что обычно противопоставляется чуду, как якобы "непреложно-необходимое", якобы "все-обьясняющее" и потому упраздняющее самую возможность чуда, есть само по себе естественно-необъяснимое и лишь сверх-естественно-осмысливаемое, мудрое чудо Божие, – Его излучение и творение. Эту таинственно-чудесную мудрость мироустроения – человеческое исследование пытается соследить, идя как бы по следам Божиим, и выразить в описаниях, а затем и в формулах мысли и счета, не имея, впрочем, надежды когда-либо исчерпать цепь событий и во времени или сложно-тонкую глубину единичного явления.
Однако и этого мало: чем ответственнее и глубокомысленнее ученый исследователь, тем чаще он выговаривает слово "ignoramus" (не знаем) и тем честнее он добавляет к нему слово "ignorabimus" (не узнаем). Все последние основы положительной науки: естество материи, естество энергии, их взаимная связь, естество души, ее связь с телом, тайну жизни, тайну мысли, тайну любви, силу меры, разума и числа в мире, и в особенности сущность и власть духа, – все это мы можем исследовать без надежды исчерпывающе познать. И ото всего этого великие ученые поднимали свой взор к Богу и воздавали Ему хвалу за воспринятое ими величайшее чудо.
Именно это имеет в виду Карлейль, когда говорит, что "для мыслителя и пророка природа всегда останется сверхъестественной"; что "никакая химия... не может скрыть от нас того, что пламя есть чудо"; что "Божество говорит нашему уму в каждой звезде, в каждой былинке, если только мы откроем свои глаза и свою душу"; и что, наконец, "сам человек есть великая и неисповедимая тайна Божия" (Герои: 32, 34, 36, 45). "Век чудес прошел? Нет, век чудес существует постоянно" (там же, 189). Карлейль вослед за великими естествоиспытателями понимал, что самые "корни" природных сил и связей – мудры и необъяснимы.
Чем богаче и глубже религиозный опыт человека, тем более он имеет различных путей, ведущих его к Богу. И каждый раз, как он воспринимает Божий луч, он испытывает его творческую силу и говорит о чуде, т.е. о проявившейся в мире власти Божией. Именно поэтому он не ищет нарочитых "чудес", которые он испытывает, как своего рода религиозные "эксперименты", или как попытки "ввести Бога в искушение", как посягание "рода лукавого и прелюбодейного", как желание маловера "проверить" Бога и не уверовать в Него даже после этой "проверки". Человек с богатым религиозным опытом испытывает чудо, как нечто духовно-естественное во всей его видимой сверхъестественности. Кто раз коснулся духом Бога, тот испытал уже сущее чудо; испытав его, он вострепетал, и умолк, и в известном смысле "охладел" для всего, что не есть чудо. Кто, раз помолившись, "получил по молитве своей", тот пережил "настоящее чудо" в своей личной жизни. Ибо исполнившаяся молитва уже содержит в себе все признаки истинного чуда. И тот, кто раз это пережил, тому открыт доступ к новым и новым чудесам. Эти чудеса нисколько не колеблят чувства естественной закономерности: духовное созерцание Бога, молитва и опыт исполнившейся молитвы доступны всякому ученому и естествоведу; они не прекратят его исследований, но углубят их, придавая им значение следования духом по следам Божьего творения. И вот, именно такая идея Чуда, неоспоримая и не устаревающая, примирит богословие с наукой. Но эта идея требует духовного опыта и духовного видения.
Такая идея чуда не только расширяет и углубляет идею естественной закономерности, но, строго говоря, снимает грань между естественным и сверхъестественным. Ибо, с одной стороны, все естественное осмысливается как "действие" или "проявление" сверхъестественного, и притом именно божественного творчества, так что веяние Духа Божия воспринимается и в ландыше, и в опылении цветов, и в вечерней заре, и в плеске волн, и в зачатии человека, и в горном кряже, и в строе планет.
С другой стороны, сила и действие Духа воспринимаются религиозным человеком, как естественные во всей своей сверхъестественности. И не только потому, что сверхъестественная сила должна, для проявления своего, непременно вступить в ряд естественных воздействий и сцеплений, т.е. "вмешаться" в ход природы, повлиять на природные величины, сцепления и состояния, так сказать, "оприродиться" или "оестествиться", в чем и состоит вымоленное и желанное чудо; но еще и потому, что всякое такое "сверхъестественное" действие или воздействие сверхъестественно для нерелигиозного человека, не знающего о всесильности Духа, но абсолютно естественно для Бога, и почти столь же естественно для человека со зрелым религиозным опытом, созерцающего Божие совершенство и могущество.
Вследствие этого грань между естественным и сверхъестественным, тревожащая невера и волнующая маловера, как бы стирается для духовно-верующего: ибо все естественное полно для него сверхъестественного смысла, и все божественно-сверхъестественное переживается им, как соответствующее естеству Духа. Поэтому для него не столь "необходимо" увидеть нарочитое вмешательство Духа в ход естественных событий (в виде исцеления больного или в виде неограниченности Духа трехмерным пространством и двухмерным временем). Он довольствуется духовным созерцанием и не требует чувственного наблюдения; и когда ему возвещают возможность чувственного наблюдения чуда (т.е. состоявшегося нарочитого вмешательства), то он наполняет свое чувствующее наблюдение духовным созерцанием и требует от "чуда" духовного измерения и духовного смысла.
Но для разъяснения всего этого необходимо помнить, что есть дух и что есть духовное созерцание.1
1 См. главу вторую "О духовности религиозного опыта"
4
То, что мы установили в учении о чуде, относится по существу и к идее "тайны".
Религия имеет дело не просто с таинственными состояниями человека, но, главное, с некоторой великой предметной Тайной. Так всегда было и так всегда будет: ибо никакое изучение человеческих состояний не исчерпает их сложность и глубину, особенно в обращении человека к Богу; и никакое постижение не раскроет человеку до конца великую тайну бытия Божия.
Но это отнюдь не означает, что все "таинственное" в жизни человека ведет к религии и религиозному опыту. Таинственна самая жизнь человеческого организма; биологи, не знающие этого, и врачи, не считающиеся с этим, суть поверхностные и наивные упростители, к которым нельзя относиться серьезно. Еще таинственнее жизнь человеческой души, как в ее связанности с телом, так и в ее самостоятельности, т.е. в отвлечении от анатомических и физиологических коррелятов. Таинственны процессы сна и сновидения; таинственны и самые сновидения человека, о сущности которых Наполеон вопросил однажды болонских академиков к немалому их смущению. Еще таинственнее душевные болезни человека, начиная от "неврозов" и кончая полным "безумием" и "ранним слабоумием". Таинственны явления гипноза и предчувствия. Но переживание или изучение этих "тайн" может и не дать человеку не только религиозного опыта, но даже и простого представления о сущности религии... Живая тайна лежит в основе сказки, народной песни и всею художественного творчества; но это не значит, что всякий певец, живописец или композитор и всякий историк искусства – религиозен. Наконец, человек имеет дело с тайной в заговорах, в суеверии, в магии, в спиритизме, колдовстве и сатанизме; но всякая подобная практика уводит нас от религии и удаляет от Бога.
К религии ведет только духовное созерцание тайны, ибо религиозная тайна духовна и требует духа. Достаточно сказке превратиться в легенду или миф – и она вступит в область религиозного опыта. Художник, вносящий в свое творчество духовное созерцание, – придает искусству религиозный смысл. Заговор, шепчущий молитву, а не ведовскую "абракадабру"; суеверие, опомнившееся от бессмысленного страха и поднявшее свой взор к Богу; магия, отказавшаяся от темных сил и восхотевшая Духа, – приступают к духовному созерцанию тайны и ищут религиозного опыта. Сама религия отнюдь не сводится к культивированию "таинственного вообще"; она есть духовный подход к тайне Духа и потому человек, живущий вне духовного измерения и не имеющий никакого отношения к духовному Предмету, – остается вне религии, несмотря на все его разглагольствования о религии, на всяческое внешнее благочестие и на исполнение церковных обрядов. Религия превратится у него в магию, молитва – в суеверное заклинание, священная история – в собрание сказок, обряд в алчное домогательство.
Далее, надо иметь в виду, что совсем не все неизвестное, скрытое или недоступное заслуживает названия "тайны". Необходимо различать тайну и секрет. Человек может превратить в "секрет" все, что угодно: сделать многозначительное лицо, интригующе смолкать в разговоре, таинственно шептаться – полувыдавая тем свой секрет. Ибо соблюсти секрет значит диссимулировать его бытие, а не сигнализировать людям о его наличности; а любопытство человеческое таково, что если оно только узнает о скрываемом секрете, то оно непременно уж дознается, в чем именно он состоит. Ни бытовой "секрет", ни конспиративная "потайность", ни магическая загадочность – не заслуживают священного имени "тайна". Это слово надо беречь. Тайной следует называть только то, приближение к чему совершается через "таинство". Не все "скрытое" и "скрываемое" есть тайна, и наивные люди напрасно смешивают эти понятия. Именно это смешение дает возможность ловким и лукавым честолюбцам заинтриговывать их мнимой тайной: многозначительно сулить им "посвящение"; требовать от них молчаливого тайнодержания и глубокомысленно открывать им незначительные пустяки; связывать их страшной клятвой и водить их вокруг пустого места; мистифицировать их мистическое чувство, чтобы, наконец, открыть им, что величайшая тайна есть "сам человек" и что никакой высшей предметной тайны – нет.
Все это есть подмена религии, фальсификация ее; все это не дает человеку никакого религиозного опыта или "ведения". Ибо где нет духовности и Духа, там нет ни Тайны, ни религии.
5
В области "таинственного" необходимо различать следующие три стороны: во-первых, человеческий подход к таинственному; во-вторых, то, что человек принимает и выдает за "тайну"; и в третьих, самую сущую, подлинную глубину таинственно-сущего Предмета.
Понятно, что человек может "разыгрывать" таинственность там, где ее совсем нет: из тщеславия, из честолюбия, из властолюбия для вещего импонирования, из доходной корысти и из других побуждений. Он может то наивно обманываться сам, то сознательно морочить других. Он может знать, что именно он выдает за тайну (обдуманно подготовленный обман), но может и импровизировать бессодержательную таинственность, иногда даже вовлекаясь сам в тру неразгаданных бессознательных сил (что бывает на спиритических сеансах). И все это подлежит единой оценке: если нет искренней воли к духовности и Духу – то все это религиозно мертво. Как только появляется духовное измерение, так прекращается всякое несерьезное секретничанье, всякая фривольная игра в таинственность и появляется подлинное благоговение.
Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 143; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!