УЧЕНИЕ ФРОММА О СОЦИАЛЬНОЙ НЕКРОФИЛИИ.

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 5Следующая ⇒

Оно развито в книге «Анатомия человеческой деструктивности» (1973). Книга издана на русском, а отдельная глава из этой книги, посвященная Гитлеру, была напечатана в журнале «Вопросы философии». Фромм говорил не о некрофилии как сексуальной перверсии, он говорил о социальной некрофилии. Это нечто другое. Социальный некрофил – это такой человек, который ориентирован как раз не на жизнь, а на смерть. Это – при возможном внешнем радикализме – как раз и отличает его от подлинного радикала.

Фромм писал, что человек с некрофильской ориентацией чувствует влечение ко всему неживому, ко всему мертвому: трупам, гниению, нечистотам, грязи, а также и к зеркально обратному варианту неживого: к стерильности (стерильно чистые витрины, автостоянки и т.п.) и к механизмам. В частности, Фромм говорит, что явным типом социального некрофила был Гитлер. Гитлер был очарован разрушением и находил удовольствие в запахе мертвого. И если в годы его успеха могло создаться впечатление, что он пытается уничтожить лишь тех, кого он считал врагами, то последние дни «гибели богов» показали, что Гитлер испытывал глубочайшее удовлетворение при виде тотального и абсолютного разрушения – при уничтожении немецкого народа, людей своего окружения и самого себя. Для подлинного радикала, подлинного революционера очень важно это понимание: ориентация на смерть, на социальную некрофилию неизбежно обрекает вас на поражение, вы изначально настроены на то, что вы поубиваете всех, кого сможете, увидите, как поубивают всех ваших товарищей, и знаете, что и вас убьют. Подлинный радикал, в какой бы трудной ситуации он ни оказался, должен исходить из того, что его обязанностью является разработка проектов победы. Он должен быть ориентирован на то, чтобы победить врага, чтобы сокрушить врага, чтобы уничтожить врага. Если это невозможно сейчас, то радикал должен на своем примере хотя бы показать, как, каким именно образом, можно нанести максимальный ущерб противнику – и в выбранном конкретном варианте сопротивления пройти до конца. То есть он должен показать тому, кто идёт следом за ним, что этот вариант сопротивления не ведет к победе, но для этого надо его пройти до конца, исчерпать его – не чтобы погибнуть самому героически, в геройской позе, а чтобы ваши товарищи (даже если они вас еще не знают) могли потом сказать: «Да, эта линия закрыта: мы знаем людей, которые погибли как герои, пробуя пройти до конца по этому пути. Мы второй раз биться лбом в стену в этом месте не будем – даже если будем биться лбом в стену, даже если считаем, что этот метод действует, – но не в этом месте, мы будем искать другие места и по другому принципу».

Фромм говорил, что некрофилы живут прошлым и никогда не живут будущим. Настоящий радикал живет будущим.

Фромм говорил, что для некрофила характерна установка на силу. Сила, с его точки зрения, есть способность превратить человека в труп. Здесь речь идёт о том, что социальный некрофил рассматривает силу как единственный метод производства не изменений, а разрушений. Задача радикала в том, чтобы произвести изменения, а социальный некрофил производит разрушения. Он потому и будет обречен на поражение, что пока он борется с другими такими же, которые производят разрушения, он может проигрывать или выигрывать – все зависит от баланса сил, от везения, от числа сторонников и т.д.; а как только он столкнулся с теми, кто нацелен не на разрушение, а на изменения, он столкнулся с более совершенным проектом. У носителей такого проекта даже внутренне, психологически, морально остается еще какая-то часть себя для того, чтобы потом, когда война кончится, найти силы на созидание, на позитивное изменение. Поэтому, естественно, у них сил больше, у них есть этот запас – НЗ, которого у социального некрофила нет.

Фромм говорил, что некрофил влюблен в силу. Как для того, кто любит жизнь, основной полярностью является полярность между мужчиной и женщиной, так для некрофила существует совершенно иная полярность – между теми, кто имеет власть убивать и теми, кому эта власть не дана. Для некрофила существует только два пола: властвующие и лишенные власти, убийцы и убитые. Некрофилы влюблены в убивающих и презирают тех, кого убивают. Настоящий, последовательный радикал остается радикалом независимо от позиции – находится ли он в плену или нет. Если он в плену у противника, он убивать не может, он понимает, что он в такой ситуации, когда убивают его. Социальный некрофил, если он маскируется под радикала, оказавшись в плену, обречен на то, чтобы сдаться. Его можно раздавить, завербовать, обратить против его товарищей. Он перестал быть самостоятельной боевой единицей, он стал орудием.

Фромм говорит, что в то время как жизнь характеризуется структурированным, функциональным ростом, некрофилы любят всё, что не растет, всё, что механично. Некрофил движим потребностью обращать органическое в неорганическое, он воспринимает жизнь механически – так, будто все живые люди являются вещами. Все, что отвращено от жизни или направлено против нее, притягивает некрофила, говорит Фромм, некрофил хотел бы вернуться в темноту материнского лона и в прошлое неорганическое или животное существование. Он принципиально ориентирован на прошлое, а не на будущее, к которому относится с ненавистью и которого боится. Сродни этому и его сильная потребность в безопасности.

Некрофил – это типичный взбесившийся мелкий буржуа. Как Ленин когда-то определял, скажем, анархиста как взбесившегося от ужасов капитализма мелкого буржуа, так и социальный некрофил – именно взбесившийся мелкий буржуа. Он ведет себя радикально потому, что его загнали в угол, он чувствует со всех сторон смертельную опасность. У него нет потребности в изменении, у него есть потребность в создании ситуации, где, наконец, опасности не будет, где он почувствует себя в безопасности. Это значит, что в принципе его можно купить. Его не обязательно побеждать, брать в плен и там «ломать» – его можно купить, его можно выдернуть из привычной среды, посадить в такое место, где он будет чувствовать себя хорошо, дать ему пост, чин, гонорары – всё, он купился.

Еще одно качество некрофила: он одержим любовью к принудительно-педантичному порядку. Это тоже выдает его как типичного ограниченного мелкого буржуа, обывателя (напоминаю, что страсть к принудительно-педантичному порядку – это проявление накопительской ориентации «социального характера», а накопительская ориентация была типичной для раннего периода существования буржуазии). Некрофил привык к организованному миру, где всё разложено по полочкам, где все (и он в том числе) знают свою социальную роль. И если этот мир рушится или даже просто сильно меняется, тогда некрофил начинает вести себя активно. Но сам он никакого другого мира создать не способен: он не способен к свободному творчеству, его раздражают те, кто ведет жизнь в полной неупорядоченности, его раздражают случайности, ему действуют на нервы неожиданности – он всего этого боится. Ему потому так и приятно работать с механизмами, что он ориентирован не на жизнь, не на спонтанное творчество, а на механический мир. С механизмом все понятно: ты его включил – он работает, выключил – перестал работать. Вот ты взял автомат, передернул затвор – все ясно, работоспособен. А товарищ по подпольной борьбе – он не автомат, у него нет затвора, его не передернешь.

Непосредственно от социальной некрофилии, поскольку Фромм описывал её, в частности, на примере хорошо ему известного феномена германского фашизма (он наблюдал его своими глазами до 1933 года), можно перейти к его изучению массовой психологии фашизма. Фромм изучал именно массовую психологию. Он осознавал, что лидеры фашизма лично могут обладать другой психологией – не такой, как фашистская масса. Больше того, он осознавал, что активный антифашист обладает иной психологией, чем «массовый фашист». Его интересовал феномен именно «массового фашиста» как феномен подчинения. Фромм описал (на примере Германии), каким образом движение протеста средних слоев, которое носило, в общем-то, революционистский характер, бунтарский характер, противостояло власти, вдруг быстро переродилось в массовое движение тех же средних слоев, утратившее внутренний революционный потенциал. Как психоаналитик (он пользовался психоаналитической методологией), Фромм пришел к выводу, что здесь срабатывают садо-мазохистские комплексы с преобладанием именно мазохистских, то есть речь идёт о получении удовольствия от подчинения, от потери своей самости, от того, что ты включен в некую систему, которая защищает тебя, пусть она и подавляет, карает, ограничивает тебя. А внутренняя агрессия (возникающая из-за развития фрустрации) переносится вовне. Здесь срабатывает механизм «переноса». Почему оказалось, что фашистские движения тяготеют к экспансионизму? Почему они все ввязываются в бесконечные войны вовне? Почему они втягиваются в какие-то межнациональные, межгосударственные конфликты, даже когда ясно, что это в принципе грозит падением режима (когда очевидно, что можно втянуться в такую войну, которая исчерпает силы, если противников, допустим, очень много)? Они все равно ввязываются – потому что, с точки зрения Фромма, этот «массовый фашист» нуждается в каком-то объекте ненависти, на который он мог бы перенести свою агрессию, ту агрессию, которую он вынужден сдерживать внутри себя, поскольку он уже поставил самого себя в положение мазохиста. Фромм подробно писал о психологии масс фашизма. Понятно, что этой проблемой раньше других заинтересовались антифашисты- эмигранты, то есть те, кто с этим непосредственно столкнулся, кто всё это лично наблюдал.

Фромм подробно зафиксировал свои наблюдения и выводы в книге «Бегство от свободы» (1941), где он воспользовался понятием «авторитарная личность». Авторитарная личность – это по-иному названный «средний человек», представитель средних слоев, мелкий буржуа, обыватель. Авторитарная личность – это личность, которая склонна к подчинению авторитету, для которой авторитет является достаточной психологической силой, чтобы ему подчиниться, это личность, которая сама авторитетом быть не может. Чтобы не было недоразумений, как на прошлых лекциях, специально подчеркиваю: в понятии «авторитарный характер» прилагательное «авторитарный» не идентично такому пониманию слова «авторитарный», как «тот, кто навязывает свою волю путем силы, власти; властный». Наоборот, авторитарная личность подчиняется авторитету. Здесь использовано второе значение французского слова autoritaire («властный»): «основанный на беспрекословном подчинении».

Фромм исследовал поведение среднего немца. Дело ведь не в том, что фашистская партия была массовой (миллион человек для 60-миллионной страны – не так и много), а в том, что средний немец, германский обыватель не просто приветствовал фашизм, но себя с ним идентифицировал. С того момента, как это произошло, бессмысленно стало говорить хоть о малейшей революционистской, бунтарской роли фашизма, как вообще бессмысленно стало говорить о фашизме как о социальном движении протеста, потому что себя с фашизмом идентифицировал представитель того мещанского болота, против которого первые фашисты пытались восстать, – они себя отделяли от «буржуазного болота», они себя полагали артистическими личностями: достаточно прочитать Гитлера или ранние статьи и недописанный роман молодого Геббельса. Они ни в коем случае не хотели себя отождествлять с этим убогим, жрущим, пьющим, чавкающим обывательским стадом. А получилось всё наоборот: именно это стадо благополучно себя с ними идентифицировало и поглотило – и успешно нейтрализовало ту революционистскую составляющую, которая в раннем фашизме была.

Фромм говорил, что авторитарная личность обладает некоторым мужеством: оно состоит в том, чтобы выдержать всё, что ниспослала Судьба или представитель этой Судьбы – Вождь. «Страдать безропотно, – говорил Фромм, – в этом высшая добродетель и заслуга такого человека. Не в том, чтобы пытаться прекратить эти страдания или, по крайней мере, уменьшить их. Не изменять судьбу, а подчиняться ей – в этом героизм авторитарного характера». В данном случае Фромм термин «авторитарный характер» использует как синоним понятия «авторитарная личность». Фромм специально говорил об авторитарной личности в частности еще и потому, что он полагал, что авторитарная личность – это преобладающий, к сожалению, тип в современном обществе. Потом он перенесет свою критику авторитарной личности с критики фашизма на критику капитализма вообще и покажет, что никакой принципиальной разницы нет: разнятся механизмы воздействия на эту личность, а механизмы подчинения одни и те же. Если внимательно почитать Фромма, обнаруживается лишь терминологическая разница: говоря о фашистских государствах, Фромм пользуется термином «авторитарная личность», а когда он пишет о современных странах буржуазной представительной демократии, он говорит о «конформистской личности», «конформистском характере». Однако механизм подчинения личности власти в обоих случаях идентичен. И даже более того: в некоторых отношениях «конформистская личность» (то есть обыватель в современном буржуазном обществе) еще более страшна, гнусна, мелка, она ведет себя еще более позорно, чем обыватель в фашистских странах: если «авторитарная личность» с удовольствием подчиняет себя авторитету, то «конформистская личность» полностью в этом авторитете растворяется.

Фромм пришел к выводу, что «после прихода Гитлера к власти лояльность большинства населения к фашистскому правительству была усилена добавочным стимулом: миллионы людей стали отождествлять правительство Гитлера с «Германией». В его руках была теперь государственная власть, потому борьба с ним означала самоисключение из сообщества всех немцев; когда все другие партии были распущены и нацистская партия «стала» Германией, оппозиция этой партии стала равнозначна оппозиции Германии». «…Для среднего человека, – полагал Фромм, – нет ничего тяжелее, чем чувствовать себя одиноким, не принадлежащим ни к какой большой группе, с которой он может себя отождествить» и которая может его поэтому защитить; он же – мелкий буржуа – стремится к безопасности. Вообще, в принципе буржуа стремится к безопасности.

«Гражданин Германии, – говорил Фромм, – как бы ни был он чужд принципам нацизма, должен был выбирать между одиночеством и чувством единства с Германией, и большинство выбрало единство... Страх перед изоляцией и относительная слабость моральных принципов значительной части населения помогает любой партии завоевать его лояльность, стоит этой партии лишь захватить государственную власть». При этом Фромм обращал специальное внимание на то, что как раз «средний класс – лавочники, ремесленники, служащие – восторженно приветствовали нацистскую идеологию и отождествили себя с ней. В то же время, как выяснилось, представители, например, духовенства или аристократии (то есть добуржуазные слои общества) такого восторга перед фашизмом не испытывали, их отношение к наци было либо равнодушным, либо отрицательным. Такая же ситуация складывалась с рабочим классом. Тут Фромм впервые говорит критически о «среднем классе», то есть об обывателе и выводит некоторые характерные его черты, причем на всем протяжении истории: «любовь к сильному и ненависть к слабому, ограниченность, враждебность, скупость – в чувствах, как и в деньгах, – и особенно аскетизм. Эти люди отличаются узостью взглядов, подозрительностью, ненавистью к незнакомцу, а знакомый всегда вызывал у них завистливое любопытство, причём зависть у них всегда рационализировалась как презрительное негодование; вся их жизнь была основана на скудости – не только в экономическом, но и в психологическом смысле».

Еще Фромм отмечал, что в Германии произошло разрушение предыдущего авторитета и авторитарная личность стала испытывать тяготение к новому авторитету. Особенно легко интегрировалась в новый строй, в новую систему, прибилась к фашистской партии молодёжь – потому, что рухнули старые авторитеты. Старшее поколение было поколением разбитых в предыдущей войне, оно было пассивно в своей горечи и в своём разочаровании, а молодёжь стремилась к действию. А экономическое положение молодёжи было подорвано, причём это относилось ко всем частям рынка, в том числе к рынку свободных профессий. И улучшить ситуацию было невозможно из-за Версальского договора. Но здесь была и психологическая, как считает Фромм, причина – он говорит, что негодование против Версальского договора находило себе главную опору в низах «среднего класса»; причем националистические страсти были рационализацией, то есть рациональным замещением в сознании неких иррациональных моментов, т.е. самообманом. Рационализация переводила чувство социальной неполноценности, которое испытывал мелкий буржуа, в чувство национальной неполноценности. Нацизм, как показывал Фромм, на самом деле не имел никаких настоящих политических принципов: «единственный принцип нацизма, – говорил он, – его радикальный оппортунизм». И это очень важно. Если бы было по-другому, то нацисты не пошли бы на сговор с крупной буржуазией, которую они программно считали и публично провозглашали своим врагом, и не стали бы ей продаваться. Если бы было по-другому, они бы не допустили в партию такое количество явно вроде бы «чужеродного» нацистской идеологии буржуазного, чиновничьего элемента; они не пускали бы в партию людей уже по принципу «чиновник/не-чиновник»: чиновник не мог бы стать членом нацистской партии, поскольку он служит (служил) веймарскому режиму, режиму, признававшему Версальский договор, и такой чиновник, если он был полицейским или судейским, должен был бороться – и боролся – с нацистами. Однако этого не произошло, поэтому Фромм говорит о «радикальном оппортунизме». Как и другие критики нацизма впоследствии, марксистские в том числе, Фромм пришел к выводу, что фашистское движение, возникшее как движение «среднего класса», было использовано правящими классами. Он говорит: «привилегированные классы рассчитывали, что нацизм направит угрожавший им эмоциональный заряд в другое русло и в то же время поставит нацию на службу их собственным экономическим интересам. В целом их ожидания оправдались…»

Непосредственно от критики «среднего человека» как представителя фашистских движений Фромм переходит к критике «среднего человека» капитализма, так называемого человека-автомата или, в другом переводе, автоматизированного человека. Фромм говорит о том, что, чтобы возник «человек-автомат», необходим механизм автоматизирующего конформизма, то есть такой психологический механизм, который позволяет человеку избежать репрессий (даже неявных, даже несильных, даже психологических, даже угрозы репрессий) со стороны общества за счет подчинения правилам этого общества, и Фромм не видит никакой принципиальной разницы в таком приспособлении, допустим, к гитлеровскому режиму или к режиму так называемой парламентской демократии. Просто репрессия осуществляется более явно или менее явно, более грубо или менее грубо, но все равно она существует, она осуществляется. В этом и заключается для настоящего радикала важнейший вывод Фромма: никакой принципиальной разницы (принципиальной, то есть на философском, глобальном, концептуальном уровне) нет между так называемыми тоталитарными режимами и так называемыми нетоталитарными режимами, режимами парламентской демократии.

Фромм, когда он говорит об автоматизирующем поведении, говорит, что это механизм бегства, он вводит в данном случае термин по сути биологический. Ведь зачем нужен механизм бегства? – чтобы избежать неблагоприятной для себя ситуации. Существует в принципе два базовых механизма ответа на неблагоприятное воздействие – бегство и сопротивление, бегство и агрессия. Вы можете либо активно убежать от опасности – то есть собственно убежать, либо пассивно – затаиться, мимикрировать. Либо же вы можете сопротивляться этой опасности. Радикальный способ поведения – это, безусловно, сопротивление опасности, а способ поведения, нормальный, естественный для мелкого буржуа – это избежать опасности, убежать от нее.

Фромм говорит, что при помощи автоматизирующего конформизма индивид преодолевает чувство своей ничтожности по сравнению с подавляющим мощным внешним миром – обратите внимание: не с фашистским режимом, а вообще с внешним миром, – либо за счет отказа от собственной целостности, либо за счёт разрушения других, чтобы мир перестал ему угрожать. То есть человек либо отказывается от самого себя, либо кого-то подставляет вместо себя: «этот кто-то будет наказан, этого кого-то сейчас будут бить, а я за это время успею спрятаться». Фромм говорит: «Индивид перестает быть собой; он полностью усваивает тип личности, предлагаемый ему общепринятым шаблоном (то есть пресловутый «социальный характер»), и становится точно таким же, как все остальные, и таким, каким они хотят его видеть. Исчезает различие между собственным «я» и окружающим миром, а вместе с тем – и осознанный страх перед одиночеством и бессилием. Этот механизм можно сравнить с защитной окраской некоторых животных: они настолько похожи на свое окружение, что практически неотличимы от него. Отказавшись от собственного «я» и превратившись в робота, подобного миллионам других таких же роботов, человек уже не ощущает одиночества и тревоги. Однако за это приходится платить утратой своей личности». Это Фромм говорил еще тогда, когда написал «Бегство от свободы», а «Бегство от свободы», в первый раз (первым изданием) вышло в 1941 году. То есть уже тогда Фромм переносил эти механизмы с конкретного случая – со случая фашизма – на все иные случаи, в том числе и на случай буржуазной демократии.

Фромм считал, что современное классовое общество создаёт такой тип «социального характера», в котором оно нуждается – именно как классовое общество, – и создаёт за счет того, что человек отказывается от себя, иначе говоря, таким образом сам себя убивает. Фромм написал однажды красивую фразу: если в XIX веке основной философской проблемой было осознание того, что Бог умер, то в XX веке основной проблемой является то, что человек умер. Фромм писал о том же самом в книге «Искусство любить», это совершенно неожиданно потому, что в принципе книга была посвящена совсем другой теме, но, очевидно, это казалось ему до такой степени важным, что Фромм полагал, что об этом необходимо говорить и писать везде и всегда, где и когда такая возможность представится.

Фромм выводил «человека-автомата» из потребности нынешнего капиталистического общества, то есть Фромма не волновало, что существование в виде «человека-автомата» спасает физическое бытие конкретной особи, его волновало то, что это, к сожалению, соответствует задачам капитализма как бездушной экономической машины и губит человека как Человека, то есть как личность. «Современный капитализм, – считал Фромм, – нуждается в людях, которые могут легко, без сбоев работать, и притом в больших количествах; в людях, которые стремятся потреблять всё больше и больше; в людях, чьи вкусы нивелированы, легко поддаются влиянию, легко изменяются. Он нуждается в людях, которые считают себя свободными и независимыми, не подчинёнными какой бы то ни было власти или принципам совести, но при этом хотят получать распоряжения, делать то, что от них ждут; в людях, хорошо прилаженных к социальной машине, которыми можно управлять без принуждения; которых можно вести без вождя; побуждать к действию без какой-либо цели, кроме одной: что-нибудь производить, быть в движении, функционировать, идти куда-то». Поэтому он и говорит, что это – «люди-автоматы». «Автоматы не могут любить, – говорил Фромм, – они могут обменивать свои личные наборы качеств и надеяться на справедливую сделку. Такой отчужденный характер любви и, в особенности, брака едва ли не ярче всего проявляется в идее команды». То есть люди в паре, в браке превращаются в такую производственную бригаду или слаженную спортивную команду, которая решает некоторые функциональные задачи, собственно к личности никакого отношения не имеющие. Эта «команда» – всего лишь механизм, она не порождена нуждой в психологической близости, она не развивает духовно и эмоционально своих членов, она создана исключительно для решения некоторых технических задач: как лучше приспособиться к окружающей среде, как выгоднее купить то-то и то-то, как лучше сохранить деньги, – все равно как команда на поле, в спорте. У вас есть задача этот гейм отыграть, вот вы друг с другом и взаимодействуете. Гейм кончился – всё, вы каждый сам по себе. Вы не связаны никакой подлинной личной привязанностью, вы не испытываете потребности в психологической близости, вы не ощущаете неразрывного психологического и эмоционального единства друг с другом, вы действительно полностью превращены в автомат.

Фромм полагал, что именно этот тип человека воспитывается совершенно сознательно, и был, разумеется, абсолютно прав; он полагал, что такой тип человека – с таким «социальным характером» и до такой степени редуцированной самостью – не способен на восстание, не способен на радикальное поведение и не способен сам осознать себя таковым (то есть «человеком-автоматом»). Ведь если вы себя таковым осознали – уже пробита какая-то брешь, вы перестали быть автоматом, с вами уже нельзя поступать так, как раньше, вас уже нельзя гнать куда-то вперед, не объясняя вам всерьез, зачем вы туда идёте, а заменяя объяснение ссылкой на общее поведение. В современном капитализме, полагал Фромм, подавляющее большинство населения, к сожалению, превращено в такие автоматы, в том числе и та часть населения, на революционный потенциал которой традиционно рассчитывали марксисты, – то есть рабочие. Фромм говорил: «Рабочий стал экономическим атомом, пляшущим под музыку автоматизированного управления. Он не участвует ни в планировании трудового процесса, ни в его результатах…» Но в то же время, говорил Фромм, то же самое происходит и с теми, кто управляет: «Управляющий превращается в бюрократа, который манипулирует вещами, цифрами и людьми просто как объектами своей деятельности. Такую манипуляцию называют областью человеческих отношений, хотя управляющий имеет дело с самыми бесчеловечными отношениями между автоматами, ставшими абстракцией». То же самое Фромм говорил о религии по отношению к «людям–автоматам»: «Религия стала пустой раковиной. Она превратилась в средство преумножения собственных сил с целью достижения успеха. Бог стал партнером в бизнесе».

Наиболее человеческое качество – любовь – так же недоступно для «людей-автоматов» и заменено маской, видимостью любви: «Любовь также стала редким явлением. Автоматы не любят, отчужденные люди равнодушны. Специалисты по любви и браку пропагандируют отношения между людьми как партнёрами, манипулирующими друг другом с помощью правильно избранной техники, для них любовь – это по сути эгоизм à deux (вдвоём), убежище от невыносимого одиночества». Таким образом, «человек-автомат» – это не человек, это вещь, а вещь, по Фромму – ничто. Здесь Фромм вплотную подошел (но не сделал последнего шага, будучи представителем подчеркнуто гуманистической философии) к тому, что позднее на примере Альтюссера было названо «теоретическим антигуманизмом». Альтюссер показал, что отдельная особь, отдельный человек не могут быть принципом при изучении социального целого, социума. Это и было названо потом «теоретическим антигуманизмом.

КРИТИКА ФРОММОМ АСКЕТИЗМА.

Тут необходимо понять вот что: конечно, радикальная позиция – это позиция гедонистическая, но не потребительски-гедонистическая, а позиция аскетического гедонизма, если хотите, ограничивающего гедонизма, избирательного гедонизма, то есть принятия жизни в её полноте, во всей её сложности, не избегая тяжестей и опасностей и сепарируя эмоции и действия не по принципу «приятно–неприятно», а по принципу «высшее–низшее», «важное для человечества – неважное для человечества». Только если вы живете жизнью в её полноте, если вы как гедонисты не боитесь быть не-гедонистами, не боитесь радости или её отсутствия, не боитесь наслаждения или его отсутствия, только тогда вы сможете не бояться смерти, не бояться опасности. Но если этот гедонизм у вас потребительский, то вы уже превращены в «человека-автомата»: для вас вещи стали важнее, чем вы сами, поскольку потребительский гедонизм – это на самом деле стремление к бесконечному потреблению, стремление достраивать себя за счет вещей.

Но в то же время существует такая достаточно распространенная и традиционная точка зрения, в том числе в революционном лагере, что революционер должен быть аскетом, что сама его социальная роль диктует ему необходимость быть аскетом, «монахом». Фромм был одним из первых, кто четко и ясно высказался против аскетизма, в частности, по психологическим причинам. Он показал, что у аскетов желания подавлены, однако в самой попытке подавить стремление к обладанию и потреблению индивид демонстрирует высокую степень озабоченности желанием обладать и потреблять. Иначе говоря, аскетизм – это обратная форма потребительского гедонизма. Если вы это осознаете, вы перестанете бояться быть самими собой, вы сможете эффективно реализовать свою потребность в самореализации, которая является одновременно вашим долгом – революционным долгом содействовать прогрессу человечества. Вы не будете воспринимать гедонизм потребительски, мещански: «наслаждение жизнью» не будет у вас в сознании связываться с водкой, алкоголем, наркотиками, пищей, одеждой, деньгами. А будет связываться с наслаждением от познания нового, наслаждением от своих и чужих стихов, с наслаждением от живописи или музыки, от общения с любимым человеком и с настоящими друзьями (товарищами), с наслаждением творчеством, с наслаждением победой или с гордостью за своих товарищей, погибших, но не покорившихся врагу.

Вообще говоря, подлинный радикал остается аскетическим гедонистом независимо от того, какое поведение общественно приветствуется в той или иной среде в то или иное время: то есть во времена официального аскетизма он должен выглядеть гедонистом, а во времена официального гедонизма – аскетом.

«ИМЕТЬ» ИЛИ «БЫТЬ»?

Фромм не первым, естественно, сказал эти слова, но он написал целую книгу, где подробно рассмотрел этот вопрос: «Иметь или быть?». Это то же самое, о чем мы говорили на примере экзистенциализма: «существование подлинное – существование неподлинное». Радикальное существование – это существование подлинное, экзистенция. Фромм пользуется другими словами, он специально оговаривается один раз, что когда он уже написал практически всю книгу, он познакомился с такими-то работами Сартра и обнаружил, что пишет то же самое (и это чистая правда). «Это мелкие работы, основных работ Сартра я не читал, поэтому забегать вперед не буду. Не знаю, но мне кажется, что я говорю то же самое», – уточнил Фромм. Всё верно: Фромм использует другую – фрейдистскую – терминологию, но на самом деле он говорит о том, что существует радикальная оппозиция: «иметь» (у Сартра – «быть») или «быть» (у Сартра – «существовать»). Либо вы имеете, подгребаете под себя (и тогда вы потребитель), либо вы существуете. Если вы что-то имеете, вам есть, что терять, у вас это можно отобрать. Если вы существуете в настоящем, подлинном бытии, то это отобрать у вас нельзя, потому что это ваша внутренняя сущность. Но в отличие от экзистенциалистов (Сартра, например), которых интересовала экзистенция, подлинное бытие, как механизм сопротивления всему неподлинному окружающему миру, Фромм как психоаналитик попытался показать некоторые параметры (медицинские, если хотите, психологические) отличия положения «иметь» от положения «быть», модуса обладания от модуса существования. Чем этот модус обладания, то есть форма существования обывателя, потребителя, отличается от формы существования настоящего человека? В первую очередь, сказал Фромм, это активность. Тот, кто живет не в модусе потребления, а в модусе бытия, тот в первую очередь активен. А что значит быть активным? Быть активным, по Фромму, это значит дать проявится своим способностям, таланту, всему богатству человеческих дарований, которыми, хотя и в разной степени, наделён каждый человек. То есть это деятельность, направленная вовне, с реализацией собственного внутреннего потенциала. Внутреннего, повторяю, собственного, то есть не такого, какой выгоден внешнему миру. То есть вы реализуете себя подлинного, а не тот продажный имидж, не ту маску, которую навязывает вам социально несправедливый внешний мир.

Следующее, что вывел Фромм как показатель и как предикат модуса бытия, это стремление отдавать, делиться с другими, жертвовать собой. Тут, полагаю, объяснять ничего не нужно, потому что это совершенно естественная позиция революционера…

Следующая оппозиция, которую Фромм описал, это оппозиция «опасность – безопасность». Ценным и важным в данном случае для нас является то, что Фромм показал, что вопреки тому, что кажется на первый взгляд, именно модус обладания, модус потребления более опасен, чем модус бытия. Потребитель, говоря иначе, живет в условиях большей опасности. Фромм объяснял это так: «Осторожные, ориентированные на обладание люди получают удовольствие от безопасности, но на самом деле их положение весьма ненадежно. Люди зависят от того, что имеют: от денег, престижа… иными словами, от чего-то, что вне их самих. Но что же происходит, когда люди теряют то, чем обладают? Ведь, в самом деле, все, что каждый имеет, может быть потеряно. Например, можно лишиться собственности, а с нею – что вполне вероятно – и положения в обществе, и друзей, и, более того, рано или поздно нам придётся расстаться с жизнью, в любой момент мы можем потерять её». «Если я, – говорит далее Фромм, – это то, что я имею, и если я теряю то, что я имею, то кто же тогда я есть? Не кто иной, как поверженный, опустошенный человек – жалкое свидетельство неправильного образа жизни». И напротив, говорит Фромм, «когда человек предпочитает быть, а не иметь, он не испытывает тревоги и неуверенности, порождаемых страхом потерять то, что имеешь. Если я – это то, что я есть, а не то, что я имею, никто не в силах угрожать моей безопасности и лишить меня чувства идентичности».

Здесь Фромм вновь совпадает с Сартром, хотя это и не так очевидно. Сартр говорил что «Ад – это другие». Но что Сартр имел в виду? Он имел в виду, что «другие» представляют для вас опасность (напоминаю, Сартр пишет о современном ему капиталистическом обществе, то есть обществе несовершенном, патологическом, обществе, в котором непрерывно идёт, лишь скрытая за ширмой внешних приличий, война всех против всех). Однако и вы сами для других являетесь «другим» и, следовательно, представляете собой равную опасность. Следовательно, если не обрекать себя на пассивное ожидание опасности, а пойти на изучение «другого», на контакт с ним, на слияние с ним, то есть отдать себя другому и рассчитывать на взаимность, опасность резко уменьшается. Каждый творит себя в другом, для другого, друг с другом. Это пренебрежение опасностью, героизм – объективная, подлинная безопасность (поскольку экзистенцию нельзя отнять, а материальное бытие – можно). Сартр полагал, что сотрудничество даёт гарантию коллективного сопротивления репрессивному внешнему миру. Только в сотрудничестве в сопротивлении, полагал Сартр, возможна подлинная любовь. Фромм, как видим, не зная Сартра, в своих исследованиях пришел к тем же выводам. Это, кстати, один из критериев научности: если вы, независимо от другого, на том же материале при помощи, допустим, другого метода приходите к тому же выводу, это свидетельствует об объективности и истинности полученных вами результатов…

Следующая оппозиция, о которой говорит Фромм, это оппозиция «солидарность – антагонизм». Здесь Фромм опять совпадает с Сартром. Фромм говорит, что любить, восхищаться, радоваться, не желая при этом обладать объектом любви и восхищения, – это возможность вашего бытия. Стало быть, внутри себя, по внутренним критериям человеческом сущности вы не нуждаетесь в том, чтобы обязательно всё захватывать, подчинять и присваивать. Одним из наиболее удачных примеров, подтверждающих этот постулат, Фромм считает известный феномен наслаждения без стремления обладать тем, чем ты наслаждаешься. Причем в данном случае не важно, идёт ли речь о картине, музыке, природном пейзаже, явлении или общении, дружбе, любви. Фромм говорит: «Мужчина и женщина могут получать радость от общения друг с другом: каждому из них могут нравиться взгляды, вкусы, идеи, темперамент или личность другого человека в целом. И только у тех, кто непременно должен иметь то, что им нравится, такая взаимная радость общения обычно сопровождается желанием сексуального обладания. Для тех же, кто ориентирован на бытие, общение с другим человеком само по себе является удовольствием и приносит большую радость, и даже если он привлекателен в сексуальном отношении, совсем не обязательно, говоря словами Теннисона, срывать цветы, чтобы наслаждаться».

Следующая оппозиция, которую вводит Фромм, это оппозиция «радость – удовольствие». Действительно очевидно, что радость – это более глубокое чувство, более серьезно переживаемое, более полное, чем удовольствие. Относительно удовольствия (наслаждения) нам хорошо говорит буржуазная телереклама, показывающая процесс поедания клубники: «Еда – это наслаждение. Наслаждение вкусом». Да, удовольствие (наслаждение) от поедания клубники возможно (хотя вообще-то еда – это не наслаждение, это печальная необходимость для поддержания жизнедеятельности биологически несовершенно объекта, каким является всякое белковое существо: если не поешь – умрешь; кроме того, удовольствие от еды – это не подлинное удовольствие: на самом деле, как давно доказано, это лишь ликвидация, подавление негативных ощущений, вызываемых чувством голода). Но вы получите радость, съев клубнику! Тем более, что чем больше тебе лет, чем сильнее стираются вкусовые сосочки, тем меньше удовольствия. А радость можно испытывать в любом возрасте.

УЧЕНИЕ ФРОММА О «ГУМАНИСТИЧЕСКОМ ПЛАНИРОВАНИИ» («ГУМАНИСТИЧЕСКОМ УПРАВЛЕНИИ »).

С «гуманистическим управлением» у Фромма возникла интересная коллизия. Фромм широко известен именно как противник насилия, противник подавления. Дело доходит до того, что некоторые воспринимают Фромма едва ли не как «теоретика хиппи». И вот этот «теоретик хиппи» развивает учение о «гуманистическом управлении» («гуманистическом планировании»), то есть по сути о революционном преобразовании мира при посредстве функции политической власти. Фромм говорит, что для того, чтобы успешно развивать человеческую цивилизацию, необходимо введение «гуманистического управления». «Гуманистическое управление» призвано осуществить следующие объективно назревшие потребности человечества: «Необходимо решить проблему, каким образом продолжать следовать по пути индустриализации без полной централизации производства, то есть без риска прийти к фашизму старого типа или, что более вероятно, к технологическому «фашизму с улыбающимся лицом». Необходимо сочетать всеобщее планирование, с одной стороны, с высокой степенью децентрализации – с другой. Необходимо отказаться от неограниченного роста экономики в пользу избирательного её развития, чтобы избежать экономической катастрофы. Необходимо создать такие условии для работы и такой общий настрой, при которых основной мотивацией было бы духовное, психологическое удовлетворение, а не материальное обогащение. Необходим дальнейший прогресс науки и в то же время необходимо предотвратить опасность злоупотребления практическим применением научных достижений. Необходимо создать такие условия, при которых люди испытывали бы счастье и радость, а не просто удовлетворяли свою потребность в наслаждении. Необходимо обеспечить полную безопасность индивидам, чтобы они не зависели от бюрократического аппарата общества в удовлетворении своих основных потребностей. Следует создать условия для «индивидуальной инициативы» в повседневной жизни человека, а не в сфере бизнеса…»

И это еще не всё. Фромм выдвигает длинный список достаточно радикальных требований. Например: «Следует запретить все методы «промывания мозгов», используемые в промышленной рекламе и политической пропаганде». Или: «Пропасть между богатыми и бедными странами должна быть уничтожена». После ознакомления со всем списком выдвинутых Фроммом условий становится ясно (хотя Фромм этого и не пишет), что для воплощения этих требований в жизнь необходима политическая власть. А зачем вообще нужна политическая власть? Вы должны это четко и ясно осознавать. Так же, как и то, зачем нужна революция. Революция нужна не сама по себе, это не цель, а средство. Революция нужна для того, чтобы осуществить послереволюционный проект общественных преобразований. А осуществить послереволюционный проект возможно, только если вы обладаете политической властью. То есть политическая власть сама по себе тоже не обладает никакой ценностью. Очевидно, что осуществление проекта «гуманистического управления» возможно, только если вы захватили политическую власть и, используя её как механизм проведения в жизнь вашей политической воли, целенаправленно внедряете «гуманистическое управление». Поскольку запретить рекламу – это уже репрессия. Стереть границы между бедными странами и богатыми (так же, как и между бедными и богатыми классами) – это тоже репрессия, потому что богатые не согласятся с этим стиранием границ, им это невыгодно. То есть, прямо этого не говоря, Фромм показывает, что невозможно осуществление никакой самой светлой, самой замечательной утопии без использования для этого механизмов политической власти. Да, конечно, если мы все к тому времени не умрем, если человечество не загонит себя в тупик, если не исчерпаются природные ресурсы, мы доживем до бесклассового общества, общества без угнетения и насилия, но путем простого «прорастания элементов бесклассового общества в классовом» это произойти не может. Фромм показывает, что самые замечательные, самые гуманные идеалы, самые гуманные цели, если речь идёт о судьбах общества и если не отрываться от реальности, все равно требуют механизмов внедрения. Человечество знает только один такой механизм – политическая власть. А всякая политическая власть – это насилие.

Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 302; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 234 5 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!