Несколько мыслей о понятии регрессии



В научной фантастике нередко возникает тема вре­мени, когда автор в интересах своего повествования должен перенести героя на несколько тысячелетий в прошлое или будущее. Помимо машин для путешес­твия во времени, которые регулярно бывают не в по­рядке, один из расхожих литературных топосов со­стоит в утверждении, что существуют пласты време­ни, которое течет одновременно по разным линиям. Якобы в одном и том же месте одновременно дейс­твуют разные временные измерения, которые никак не сообщаются между собой, что позволяет герою пе­ремещаться из одного времени в другое и менять ход истории, используя в одном измерении знания, полу­ченные в другом. Переход из одного времени в дру­гое, остается ключевой проблемой: он обычно совер­шается посредством «временных порталов»; несколь­ко таких «порталов» рассеяно по поверхности плане-


ты, и их отыскание является фабулой многих фантас­тических романов. Придя через такие «порталы», за­воеватели из других эпох вторгаются в эпоху, о кото­рой говорит рассказчик. Они же открывают перед ли­тературными героями возможность шагнуть в неиз­вестное, переместившись во время, которое не явля­ется их временем.

Так, наряду с линейной концепцией времени, пре­обладающей в наших мыслительных привычках, по­является некая другая концепция, тоже выдуманная людьми, которая утверждает одновременное сущест­вование разных временных измерений в одном и том же пространстве. Эти измерения не сообщаются меж­ду собой, а если это происходит, то только в исключи­тельных обстоятельствах.

Лет пятнадцать назад мне захотелось рассказать франкоязычным гештальт-терапевтам о жизни и творчестве Пола Гудмена и его роли в гештальт-те-рапии, и я отправился по его следам и переговорил с большим числом людей, хорошо знавших его лично, чтобы собрать их воспоминания46. Среди этих людей оказался Ирвин Польстер, который обратил мое вни­мание на понимание Гудменом проблемы времени. Тем самым он глубоко изменил мой образ мысли, от­крыв передо мной другие перспективы, нежели та, ко­торой я подспудно придерживался и считал само со­бой разумеющейся. Он сказал буквально следующее: «Есть много вещей, которым я научился от него [Пола Гудмена] и которые представляют его фигуру в осо­бом свете. Одна из таких вещей касается места детства в жизни человека. Как он обычно говорил, взрослая жизнь — это не то, что сменяет детство, а то, что быва­ет помимо детства».

46 Robine J.-M. Un album d'entretiens a propos de Paul Good­man // Gestalt, 1992, №3.


126                                                       Жан-Мари Робин

Внимательный читатель книги Перлза и Гудмена47 обнаружит, что такая логика присутствует на ее стра­ницах: логика «в то время как», а не логика «вместо того, чтобы». Т. е., говоря схематично, быть пятиде­сятилетним не значит перестать быть сорокалетним, двадцатилетним, трехлетним. Это значит, что если вам пятьдесят, то одновременно вам сорок, тридцать, двадцать, десять, пять лет и два года. С такой точки зрения, если мы ведем себя как двухлетние дети, это не надо рассматривать в терминах регрессии, потому что нам два года, невзирая на наш возраст. Как в на­учно-фантастических романах, линии времени насла­иваются друг на друга и действуют одновременно.

Использование термина «регрессия», как это рас­сматривается многими психотерапевтами, далеко не избавлено от оценочных суждений. То, что думали об этом Перлз и Гудмен, можно расценить как пригла­шение к регрессии: «Ощущения детства важны не по­ тому, что они составляют прошлое, которое необходи­ мо преодолеть, а потому что они составляют некото­ рые из самых удивительных сил взрослой жизни, и речь идет о том, чтобы их заново открыть: непосредствен­ ность, воображение, прямота мыслей и действий. То, что надо, как говорил Шахтель, это заново открыть способ, которым ребенок приобретает опыт мира»48.

Одна из главных трудностей, с которой сталкива­ется психотерапевт, связана с необдуманным упот­реблением понятий, взятых из клинической практи­ки. Парадокс? Сфера клиники строится на основе фе­номенологии пациентов. Описание и анализ собран­ных данных по большей части вписываются в «пси­хологию одного лица», то есть в индивидуалистичес-

47 Perls К, Hefferline R., Goodman P. Gestalt-therapie. Bor­deaux, 2001. 48Ibid.,ch.V.


Быть в присутствии другого                                     127

кую перспективу. Дело выглядит так, как если бы соб­ранные таким способом данные могли быть расце­нены как объективные и не зависели бы от «клини­циста», который их собирает. Однако в перспективе поля сама терапевтическая встреча и выступает инс­трументом, который производит ту или иную патоло­гию опыта, и, разумеется, психотерапевт не может от­рицать, что его присутствие сказывается на получен­ных им данных. Кроме того, намерения обеих сторон в терапевтической ситуации не могут быть такими же, как, например, в клиническом обследовании.

Мое убеждение заключается в следующем: если ка­кие-то понятия доказали свою уместность в клини­ческом или патопсихологическом подходе, это не оз­начает ipso facto их пригодность в психотерапевти­ческой сфере. На самом деле они могут структури­ровать мысли и чувства терапевта таким образом, что это идет вразрез с идеей психотерапии. Например, в педагогике многие исследования показали, что опре­деление уровня учащихся («диагностика») влияет на отношение преподавателей и, как следствие, на успе­ваемость, которая тем самым подтверждает первона­чальную диагностику. Так что я думаю, что «диагноз» в терминах регрессии (например, когда говорят о «по­лярностях», «внутренних объектах» и т. д.) противоре­чит самому принципу терапии.

Что бы мы не имели в виду, простое упоминание термина «регрессия» рождает у нас представления о возвращении в некое предшествующее состояние. Хотя Фрейд на протяжении своего творчества исполь­зует это понятие не только для описания «регрессии во времени», но говорит также о «регрессии места», «регрессии формы», а позднее о «либидозной регрес­сии», сама идея протекания, развития и, стало быть, темпоральное™ составляет суть данного понятия.


 

128

Жан-Мари Робин

Понятие развития само рождается из представле­ний, которые являются элементами нашей антропо­логии и, соответственно, наших теоретических и ме­тодологических установок. Как я уже сказал, в тео­рии гештальт-терапии с самого начала была заложена идея, согласно которой развитие — не только последо­вательность, но и одновременность. Взрослая жизнь не прилагается к детству как его простое продолже­ние. Отсюда вытекает тот факт, что в каждый конк­ретный момент прошлое, настоящее и планы на буду­щее определяют настоящее и переживание.

Тем не менее, отдельные эпизоды терапевтических встреч заставляют терапевта вспомнить понятие рег­рессии. То, что предстает глазам последнего, кажет­ся, устойчиво напоминает формы функционирова­ния, свойственные более ранним стадиям развития. Единственное, что можно воспринять феноменоло­гически, — это повторяемость. «Регрессия» не являет­ся опытом, доступным феноменологическому наблю­дению, ибо она есть интерпретация, односторонняя реконструкция смысла опыта другого. Вопрос, к ко­торому я подбираюсь, приобретает в логике поля сле­дующий вид: «Если эта повторяемость существует, то что есть такого, о чем я до такой степени не хочу слы­шать? В чем заключается «id ситуации», что оно не мо­жет развернуться? Или я мешаю ему развернуться?» Понятие «повторение» (la repetition) при этом возвра­щает себе свое этимологическое значение «повтор­ной просьбы» (la nouvelle petition). В такие моменты субъект, кажется, не в состоянии употреблять неко­торые формы ориентирования и действия, чтобы раз­вернуть построение гештальта (как сказали бы неко­торые: «зрелые формы»), и используют тогда формы, которые представляются ему в данный момент наибо­лее подходящими.


Быть в присутствии другого                                     129

В «Метапсихологическом дополнении к учению о сновидениях», как уверяет Р. Руссийон, Фрейд пред­ложил модель, которая может служить альтернативой модели регрессии. Как человек, который идет спать, снимает очки, накладные волосы, зубные протезы, необходимые ему в жизни, так и терапевт должен от­крывать перед пациентом возможность «деконструк­ции защитных структур, которые маскируют его ис­тинное отношение к самому себе и своей истории»49. Будучи гештальт-терапевтом, я бы к этому добавил: «... и маскируют возможности контакта с миром во­обще и с другим человеком, в частности».

И эта идея снятия мне прямо напоминает идею ка­тарсиса. Действительно, эпизоды, которые квалифи­цируются в качестве регрессивных, зачастую соединя­ются в катарсическую абреакцию*. Абреакция долж­на создавать что-то вроде дыр в устойчивых пережи­ваниях, выметать вспомогательные конструкции, по­добные протезам, открывая тем самым доступ к не­оконченным ситуациям и навязчивым идеям и позво­ляя вернуть им подвижность. Если продолжить ана­логию с научно-фантастическими романами, на ка­тарсическую абреакцию можно взглянуть как на одну из возможных «дверей времени», которая открывают доступ к иным линиям времени.

Фасилитация абреакции — к тому же, одна из со­ставляющих ситуации групповой терапии (через ра­зыгрывание аффекта, взаимную поддержку, позволя­ющую пойти на риск, через — не всегда уместную — деконструкцию «протезов», через редукцию игр пере­носа). Мы должны изучить заложенные в ней побуж­дения к регрессии.

49 Roussillon R. Voyager dans le temps // Revue Francaise de Psychanalyse, LVI, Oct.-Dec. 1992.


130


Жан-Мари Робин


 


Завершая эти вариации на тему, мне приятно спря­таться за некоторые высказывания Даниэля Стерна, который по-новому ставит вопрос о связи клиники и терапии: «Важно напомнить, что оценка клиничес­ких теорий на основе прямого наблюдения грудных детей не позволяет сделать никакого заключения от­носительно их пригодности в качестве терапевтичес­ких конструкций»50. Или еще: «Классические вопро­сы... развития не были рассмотрены как происходя­щие из одной особенной точки или на особенном эта­пе в ходе развития. Эти вопросы были рассмотрены здесь как линии развития — т. е. этапы, относящиеся ко всей жизни, а не как фазы жизни»51.

Размышления над употреблением таких понятий, как регрессия, интересны тем, что они рождают воп­росы об эпистемологических основаниях психотера­пии. Мне кажется, пришло время отделить регрессию в психотерапевтическом смысле от регрессии клини­ческой и психопатологической, не для того, чтобы ее игнорировать или критиковать, а чтобы ее дифферен­цировать, лишить ее статуса «прикладной психопа­тологии» и укоренить ее в ее специфике — ситуации встречи, понятой как первый инструмент развития.

50 Stern D. Le monde interpersonnel du nourrisson. P., 1989, p.
292. Межличностный мир младенца.

51 Ibid., p. 323.


 

Осязаемая интенциональность

И пока он на нее смотрит, Он зачинает ей ребенка души.

Анри Мишо52

«Один старый отец на смертном одре позвал трех своих сыновей и оставил им свое имущество: семнад­цать верблюдов. Старший сын должен был получить половину, средний — одну треть, младший — одну де­вятую. И с этими словами старик испустил дух. На­следники остались в недоумении. В конце концов, они нашли мудрого человека, который был столь же умен, сколь беден. У него был всего один верблюд. Три брата позвали его в надежде, что он поможет им решить вопрос о разделе наследства, который казался неразрешимым. Мудрец всего лишь прибавил свое­го верблюда к семнадцати другим. После этого раз­делить имущество в соответствии с волей покойного

52 Michaux H. La vie dans les plis. P., 1972, p. 114.


     
 


132

Жан-Мари Робин

смог бы и ребенок. Старший сын получил половину от восемнадцати верблюдов, то есть девять; средний сын треть, то есть шесть; и, наконец, младший двух, то есть одну девятую часть. Девять, шесть и два рав­но семнадцати, сколько верблюдов и было у покойно­го отца. И, таким образом, восемнадцатый верблюд, принадлежащий мудрецу, автоматически исключает­ся. Он был нужен только конкретный момент, и боль­ше в нем нет надобности»53.

Медард Босс приводит эту арабскую легенду, кото­рая, по его мнению, помогает представить себе роль аналитика и кладет предел тому, что он называет «вся­кой болтовней по поводу «переноса»». Без введения другого ситуация является безвыходной; без щедрос­ти этого другого, без его дара — необходимого, кото­рое быстро перестает быть необходимым, — ситуация остается в тупике. То же можно сказать о присутствии психотерапевта. То же самое происходит в ходе тера­певтической встречи.

Клинический и психопаталогический анализ опыта другого человека, насколько он вообще возможен, мо­жет произойти только в процессе встречи. Между тем, по словам самого Хайдеггера54, именно этого не хвата­ло Бинсвангеру, который так же, как и Медард Босс, долгое время пытался разрабатывать теорию психоте­рапии в русле феноменологии. Более десяти лет Хай-деггер по нескольку раз в год устраивал в доме Босса в Цолликоне семинары, на которые собирались студен­ты-медики и психиатры. Он разоблачал «полное непо-


Быть в присутствии другого                                     133

нимание» своей мысли со стороны Бинсвангера: непо­нимание состояло в том, что аналитика Dasein («здесь-бытия») не имеет ничего общего с солипсизмом и субъ­ективизмом, а должна быть рассмотрена в связи с «бы­тием одного вместе с другими». Он любил повторять: «Dasein вытекает из меня для вас и из вас для меня». К психотерапии необходимо подходить как дисципли­не двух человек55, и надо строить ее теорию исходя из этого. Неужели это возможно? Тысячелетняя тради­ция описания другого так, как будто он существует вне обращенного на него взгляда, сформированного ситу­ацией, созданной общими усилиями, вынуждает нас подходить к другому, как если бы он являлся мне вне меня, вне моей точки зрения и вне нашей встречи.

Гудмен предлагает модель психотерапии, которая идет наперекор этой традиции. Парадигма поля орга­низм/среда, которая является ключевым положени­ем книги, написанной им вместе с Перлзом56, посту­лирует изначальную недифференцированность пере­живания «я» и «ты»: «Опыт предшествует «организму» и «среде», которые являются абстракциями опыта»57. Это отправной пункт работы, осуществляющийся в ходе терапевтической встречи, а для меня — отправ­ной пункт моей статьи.

Психотерапия как ситуация

Многие авторы в области социальных наук сегод­ня сходятся во мнении, что личность настолько зави­сит от ситуации, в которую она вовлечена, что не мо-


 


53 Boss M. Introduction a la medecine psychosomatique. P.,
1959, p. 79.

54 Heidegger M. Zollikoner Seminare. 1987. Цит. по: Dastur F.
Phenomenologie et therapie: la question de Г autre dans les Zol­
likoner Seminare//Courtine J. F. (ed.). Figure de la subjectivite.
P., 1992.


55 См. раздел «От поля к ситуации».

56 Perls F, Hefferline R., Goodman P. Gestalt-therapie. Bor­
deaux, 2001.

57 Goodman P. Little Prayers and Finite Experience. New York,

1972, p. 7.


134


Жан-Мари Робин


Быть в присутствии другого


135


 


жет быть извлечена из нее полностью и реагирует на ситуацию только изнутри этой ситуации. В одной из предшествующих работ58 я подчеркивал, как важно было для основателей гештальт-терапии данное по­нимание ситуации. Нередко даже кажется, что в сво­их размышлениях понятию «поля» они предпочита­ют обращение к «ситуации». Психотерапия является прежде всего выстраиванием ситуации, и к ней впол­не подходит определение, данное Ж. Дебором: «Кон­кретное выстраивание моментов жизненной среды и их трансформация в переживание»59.

Социальная ситуация является структурой возмож­ностей, я создаю ее при участии другого и которая со­здает и меня и его. По всей видимости, терапевтичес­кая ситуация определяет мое присутствие и мою ин­тенцию психотерапевта, а также присутствие и осо­бенности самовыражения моего клиента. Ситуация не вынуждает моего клиента сообщать мне свой рецепт приготовления кролика в горчице, но, может быть, она подводит его к этому. По традиции мы можем рассмат­ривать это событие как сопротивление или иную фор­му нарушения контакта. Но взглянем на вещи иначе, возможно, будет столь же естественно спросить себя о том, что думает наш пациент, в чем состоит его интен­ция, а также то, чего добиваемся мы.

«Я есть» пациента, в парадигме self, выступает од­ним из результатов его опыта, и, тем не менее, и в сво­ей основе является игрой репрезентаций и ритори­ческих позиций. Нарративная идентичность, как ее обозначают сегодня, если и может обозначить одну из возможных форм self, не охватывает целостности. Со­вершая крутой вираж, гештальт-терапия лишает по­нятие self пространственной локализации и вменяет

58    См. раздел «От поля к ситуации».

59 Debord G. Rapport sur la construction des situations. 2000.


ему временнэю60. Нарративная идентичность, напро­тив, охотно рассматривается как статичная; она за­частую понимается как структура или характер и ха­рактеризуется устойчивостью. Эта устойчивость, по меньшей мере, достаточна для того, чтобы мы пере­живали ее как постоянную и непрерывную во време­ни. Справедливо или нет, я считаю «себя» тем же са­мым, чем я был несколько десятилетий назад. Но это и позволяет Йонтефу определять структуру в качест­ве «очень медленно развивающегося процесса»61. Эта потребность в стабильности и непрерывности часто закрывает доступ к новизне ситуаций и ведет к повто­рению опыта, включая самый прискорбный.

Ситуации, в которых оказывается субъект, рас­сматриваются им в свете нарративной идентичности, и визави пациента — психотерапевт — охотно рассмат­ривает себя в другой нарративной идентичности, ко­торая чаще всего является имплицитной и связана с допущениями и потребностями субъекта. Допущения обладают большей «реальностью», чем наблюдения; восприятия или ощущения в ситуации не являются тем, что в полной мере заслуживает доверия.

—Я хотел бы задуматься над этим, — говорит мне пациент, — но боюсь...

—Не могли бы вы определить, что я сделал, что вы испугались?

—Вы здесь ни при чем... Дело во мне! Мне всегда страшно говорить о таких вещах...

Этот общий взгляд на взаимодействие, типичный в силу своей распространенности, рождает представле­ния, которые пациент имеет о себе и в которых он на-

60 Robine J.-M. Preface // Perls F., HefTerline R., Goodman P.
Op. cit.

61 Yontef G. Comments on Boundary Processes and Boundary
States // Gestalt Journal, vol. XI, №2, p. 25-35.


136                                                      Жан-Мари Робин

ходит для себя опору. Это предполагает априорное от­рицание того, что другой может оказывать какое-либо влияние на уровне переживаемого опыта в момент си­туации. В 1960—70-х годах определенная форма пси­хотерапии, гештальт-терапии в частности, отстаивала идею «принятия ответственности» за то, что пациент думает, чувствует, ощущает, делает и проживает. Мне кажется, эта идея расходится с принципом поля, так как приводит к тому, что я назвал бы «преждевремен­ной дифференциацией», поскольку основывается на столь же преждевременной индивидуализации.

Хотя процесс дифференциации и индивидуали­зации зависит от психогенеза каждого и формирует­ся прогрессивно и главным образом в первые момен­ты жизни, мне кажется, что каждая ситуация, каждый опыт реорганизуют его настолько, насколько субъект готов к тому, чтобы встретить нечто отличное, новое, неопределенное, неизвестное.

Интенциональность

Термин «интенциональность» был разработан Гус­серлем, который сделал его центральным понятием своего творчества. Еще ранее во второй половине XIX века его ввел в психологию Брентано62. Идея Брен-тано состояла в том, чтобы выделить психологию из наук о природе. В этой связи он рассуждал о разви­тии такой психологии, которая должна была отка­зывалась рассматривать психику как объект, схваты­ваемый методами естественных наук, а основывать­ся на «опыте». Таким образом, Брентано был одним из первых, кто заговорил о внешней стороне психи­ческой жизни, попытавшись построить «психологию без души», которая была бы психологией восприятия

62 Brentano F. Psychologie du point de vue empirique. P., 1944.


Быть в присутствии другого                                     137

и опыта. Потому не без основания в Брентано видят одного из предшественников гештальт-психологии и феноменологии. Сто тридцать лет спустя начинание Брентано трудно назвать успешным ввиду псевдо-на-учной склонности — распространенной до сих пор — подходить к душе другого как объекту исследования.

«Всякий физический феномен, — писал он, — отли­чает то, что в средневековой схоластике назвали интен-циональным присутствием, и то, что мы сами могли бы назвать... отношением к содержанию, направленнос­тью на объект... или имматентной объективностью. В дальнейшем Гуссерль отточит понятие интенциональ-ности (когда он уточнит, что сознание не является не­ким вместилищем, а представляет собой значимую ин­тенцию), определив его как усилие сознания направ­ленное то, что оно подразумевает. Он резюмировал эту идею в формуле, ставшей с тех пор знаменитой: «Обла­дать смыслом («иметь что-нибудь на уме») — это основ­ной характер сознания вообще»63. Настоящий момент содержит в себе свое будущее, некую ориентацию, не­кое направление. Это стоит сопоставить с тем дополне­нием к знаменитой формуле «здесь и теперь», которое сделал Гудмен: «and Next». Здесь, теперь и затем.

Хотя дальнейшее развитие понятия «интенцио­нальность» больше всего коснулось сферы менталь­ного и, в частности, мира представлений, некоторые авторы расширили его поле приложения. Так, Мер­ло-Понти в своей «Феноменологии восприятия»64 ут­верждает, что всякое значение и всякий речевой акт

63 Husserl E. Idies directrices pour une phenomenologie. Т. 1.
P., 1999, p. 185 (русск. пер.: Гуссерль Э. Идеи к чистой фе­
номенологии и феноменологической философии. Т. 1. М.,
1999, с. 200).

64 Merleau-Ponty M. Phenomenologie de la perception, P., 1945
(русск. пер.: Мерло-Понти М. Феноменология восприятия.
СПб., 1999).


 

138

Жан-Мари Робин

укоренены в интенциональности тела. Левинас65, а затем Серл66 привлекают внимание к области ощуще­ний. Сегодня настала очередь клинической психоло­гии, чтобы, устами Ж. Шемуни, заявить претензию на «интенциональность» как свое определение67.

Выбор понятия подразумевает базовый принцип, согласно которому человеческое существо не может быть редуцировано к своей физической природе («ор­ганизму»), но всегда находится в отношении с «объ­ектом» — реальным или воображаемым. Он всегда на­правлен к чему-то, например — к объекту. Он не об­ладает ни существованием, ни «объективным» смыс­лом, но приобретает смысл и существование благо­даря интенциональности, которая его подразумева­ет. Действительно — и клиническая практика это за­мечательно показывает, — существование объекта, который представлен или который можно себе пред­ставить, не является существенным условием интен­циональности. Иногда можно говорить об «интенци-ональном состоянии или содержании без интенцио-нального объекта»68. Чтобы объект смог встретиться с интенциональным состоянием, в самом деле, часто бывает необходима та или иная работа раскрытия.

Интенциональность и ситуация

Всякая ситуация, а, в особенности, всякая ситуа­ция межличностных отношений мобилизует у каж­дого участника определенную интенциональность.

65 Levinas E. Intentionnalite et sensation // En decouvrant
l'existence avec Husserl et Heidegger. P., 1974.

66 Searle J. L'intentionnalite. Essai de philosophic des etats men-
taux. P., 1985.

67 Chemouni J. (dir.). Clinique de l'intentionnalite. 2001.

68 Ibid., p. 46.


Быть в присутствии другого                                     139

Сила, которая мобилизует эту интенциональность, может быть обозначена и описана разными способа­ми. Фрейд69 говорил об этом в терминах импульсов и, следуя за Гроддеком70, разработал свою теорию «id», первое вместилище психической энергии. (Для на­ших последующих размышлений, кроме того, важно вспомнить, что, когда Фрейд предпринял теоретичес­кое рассмотрение психических инстанций (id, ego и superego) с динамической и психогенетической точ­ки зрения, он определил ego и superego как последо­вательные дифференциации id.) Гудмен71 ввел в свое время понятие «id ситуации» — способ локализации происхождения движущего импульса в самой ситу­ации, в отличие от всякой локализации в организме или психике. Человек придает форму ситуации, как ситуация придает форму человеку. «Ситуации есть то, к чему индивиды приспосабливаются посредством определений, которые они им дают»72. Это движение контакта и взаимного построения делает индивида дающим и получающим, действующим и являющим­ся объектом действия в одной и той же операции.

Если id обретает форму в ситуации, то и интенци­ональность становится интенцией именно в ситуа­ции. Именно так id становится ощущением, аффек­том, словом, контактом, актом, поведением, взаимо­действием... Гроддек мог утверждать, что «жизнь про-

69 Freud S. Le moi et le за // Freud S. Oeuvres completes (1921—
1923). P., 1991 (русск. пер.: Фрейд З. По ту сторону принци­
па наслаждения. Я и Оно. Неудовлетворенность культурой.
СПб., 1998, с. 80-135).

70 Groddeck G. Le livre du за. Р., 1963.

71 Perls F, Hefferline R., Goodman P. Op. cit.

72 У. Томас и Ф. Знанецкий, цит. по кн.: Fornel M. de, Que-
re L. (dir.). Fornel M. de, Quere L. (dir.). La logique des situa­
tions - Nouveaux regards sur l'ecologie des activites sociales.
P., 1999.


140                                                       Жан-Мари Робин

живается посредством id»73. Так или иначе, на основе «id ситуации» или - если угодно сохранять интрапси-хическую модель — на основе «id импульса» измене­ние и оформление становятся фактом self, составным параметром которого выступает id.

В переживаемом опыте субъект охотно рассматри­вает ощущения, поступки и т. д. как принадлежащие ему. Он их объясняет и оправдывает в форме личнос­ти («нарративной идентичности») и локализует пре­имущественно в рамках своего «Я», которое, по его мнению, свободно и сознательно. Это затрудняет ос­мыслить то, как ситуация осуществляет контроль над его опытом. Можно ли сказать, что одна из функций психотерапии состоит в устранении этого — часто им­плицитного — представления и восстановлении бо­лее сложной картины индивидуализации, принимая в расчет последовательный ряд контактов и ситуаций? Не надо ли постулировать, что в поле опыта интенци-ональность составляет то, что свойственно субъекту, образует и определяет его; что свою интенциональ-ность помещают как ответ на ответ на ситуацию или как инициативу, потому что интенциональность при­звана рождать формы?


Дата добавления: 2019-08-31; просмотров: 106; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!