Жизнь Стаса Свидригайло с раннего детства до момента гибели при разминировании минного поля, 1924-1943 гг., Россия (8 сессий). 11 страница
Голова тяжелая, язык еле ворочается. В ушах звенит.
- Я не доживу, Петро.
- Не говори глупости, доживешь. Немного осталось. Вон уже солнце клонится к закату. Немного осталось, потерпи, друг. Нам бы только ночи дождаться, а там к своим, тут совсем недалече.
Его жалко, аж сердце жмет. Жалко Степаныча, хороший мужик. С самого начала войны ни одной царапины, а тут угораздило. Как глупо, обидно, ужасно обидно. Надо было у самого дома ждать. Думали, что он пойдет к овину ссать. Как глупо. Ну так глупо вляпаться.
Фоменко давно молчит. Такое впечатление, что он уже зелененький.
- Фоменко, ты жив? Друг, ответь. Друг, подожди, не уходи.
Может, уже и умер. Он меня не слышит. Боюсь, что он уже мертв. Почти ничего не соображаю. Теряю сознание. Не могу до него доползти. Надеюсь, что мы уйдем. Надеюсь, что дотащу. Ночью... Не могу вспомнить, как его зовут. Брежу, образы, отрывки мыслей... Он из Гатчины... По-моему, он из Гатчины. Ее уже освободили. Освобождаем нашу землю. Скоро граница. Нам остался последний рывок. Задания мы не выполнили, "языка" взять не смогли. Как же я это доложу товарищу полковнику? Это было так необходимо. Готовится большое наступление. Готовится танковый прорыв. Чуйков... Как же я доложу? ТТ, последний патрон. Нельзя сдаваться. Хотя бы они нас не нашли. Продержаться до темноты, ночью уйдем.
...
Прихожу в себя. Надо мной морда здоровой овчарки. Нос к носу. Они с автоматами, в касках, зеленая светлая форма.
|
|
|
- Все, нашли, с собаками нашли.
Хватаюсь за правый бок, где должен быть ТТ. Фашист наступает на руку, а потом бьет под правое ребро сапогом. Теряю сознание. Вижу сверху. Фоменко, видимо, уже мертв. Немец переворачивает его сапогом.
- Этот сдох, а этого в штаб. Видимо, разведчики.
Ругается по-немецки:
- Тащить его еще.
Здоровые такие. С бляхами на груди. Рукава засучены. Здоровый рыжий фриц. Второй низенький, худенький, проводник собаки. Еще двое, руки с автоматов не опускают. Форма у них более ярко-зеленая. Проводник собаку сажает на поводок. Овчарка с рыжиной. Это она меня нашла. Волокут за руки. Потом один из них взваливает меня на плечо. Фриц и Ганс типичнейшие. Через лес, по дороге. Дорога разбитая. Приволакивают в уже известную избу. Обидно, далеко не ушел, сюда же и вернулся.
...
На допросе.
Болит спина. Бьют прикладами по голове, по спине. Рана кровоточит. Когда связывают, боль в плече.
Вижу себя привязанным к стулу. Идет допрос. Я вялый, голова заваливается.
- Где находится ваш штаб? Ты скажешь расположение вашего штаба армии? Ваши огневые точки. Дислокация ваших войск? Дислокация подразделений? Сколько орудий на вашем участке? Количество орудий, их местонахождение. Есть ли "катюши"? Батареи, линии окопов... Направление главного удара... Гродно... Белосток? Какие части подтянуты? Сколько танковых частей?
|
|
|
Болит голова. Язык заплетается, жжет живот. Голова свесилась. Хочется пить. Вкус крови во рту, видимо, выбиты зубы.
- Я этого не скажу, я этого не знаю, я ничего не знаю, а если бы и знал, не сказал, но я ничего не знаю.
(При прохождении вспомнился анекдот уже из вьетнамской войны из этой жизни на эту тему, а здесь при получении задания, когда на что-то говорил, что я этого не знаю, мне ответили: "И очень хорошо, выдавать будет нечего".) У меня даже злорадство: хоть бей, хоть убивай, я ничего не знаю. Злобная радость внутри.
Что-то о Могилеве... Знаю, Могилев их.
- Я ничего не знаю.
- Мы тебе развяжем язык. Номер войсковой части. Дислокация вашего штаба.
Голова разбитая гудит. Стул обыкновенный, руки сзади связаны и перекинуты за спинку стула, чтобы не заваливался.
Через какое-то время могу рассмотреть окружающее. Комната полупустая в избе. Эсэсовец в черной форме, высокие сапоги, жесткие голенища. Обер-лейтенант. Узенькие серебристые погоны. Высокий. Ведут допрос двое, этот эсэсовец и писарчук. Курчавенький. Этот расхаживает. Писарчук переводит и записывает. Фашист с плеточкой. Зачем ему плеточка?
|
|
|
- Ты будешь говорить? Смысла нет молчать, пустим в расход.
- Я ничего не боюсь, я смерти не боюсь, делайте со мной что угодно, я ничего не скажу. Изверги, вы не люди. Нелюди, гады, фашисты. Как вас земля носит, выродки, мерзавцы, убийцы. Мы очистим от вас нашу землю. Недолго вам осталось, смерть найдет вас.
- Увести.
Сзади два солдата, снимают со стула и волокут. Без сознания. Ноги в сапогах, я в нижней рубахе, без гимнастерки. Бросают на сеновал в той мазанке во дворе. Прихожу в себя, сеном пахнет. Тошнит ужасно, болит в области желудка, спина в области почек. Вырвало. Валяюсь на сене. Не могу двигаться, руки связаны за спиной. Стону. Жалко, что не успел последнюю пулю из ТТ пустить.
Облили холодной водой, чтобы пришел в себя. Перевожу дыхание. Снова тащат два бугая.
Тот сидит за письменным столом. Допрос на русском языке. Переводчик-писарчук с другой стороны стола.
- Ты у нас будешь говорить.
Писарчук в черном требует от меня:
- Что вы тут делали? Какое ваше задание? Ты разведчик. Ты шпион. Признавайся. Ты офицер. Номер войсковой части. Кто командир? Будешь отвечать. Ты мне ответишь.
Офицер бьет по щекам, голова мотается, сознание теряю.
|
|
|
Отволокли.
- Полежи тут. Может, одумается, упрямый черт.
Какое-то время валяюсь на сене. Уже без сапог, в белой рубашке и брюках. Вижу со стороны: лежит тело, которое гитлеровец в каске, с бляхой на груди, окатывает холодной водой.
Когда в теле, голова болит, слабость, язык большой. Снова теряю сознание.
Утро. Кашель, захлебываюсь кровью. Вытягивают из сарая, пузом по земле. Во дворе ставят. Стараюсь удержаться.
Снова допрос. Происходит все в избе. Офицер расстегивает китель.
- Не надумал говорить?
- Нет.
- Ты будешь говорить. Ты у меня скажешь.
- Я ничего не знаю. Я ничего не скажу. Мне нечего сказать, я ничего не знаю. Я вам ничего не скажу. Вы от меня ничего не добьетесь, зря стараетесь.
- Коммунист? Комсомолец?
Он разъярился, хлещет по щекам. От каждого удара горят щеки, скулы, язык. Голова свешивается набок. Писарчук на торце стола. За спиной у двери здоровячок. Красиво стоит.
Мне отсюда уже не выбраться. Лучше бы расстреляли сразу. Я все равно ничего не скажу. Чувствую силу, что могу противостоять. Я знаю, что выдержу любой допрос. Я выдержу любую боль. Я это знаю. У меня достанет сил. (Это я уже проходил. Я выдерживал пытки - память прошлого. Здесь мне уже как-то не трудно уходить через пытки. Я не выдавал. Я и сейчас не выдам.) Лучше сразу, все равно они ничего не добьются, даже если я потеряю сознание. Я никому никогда ничего не скажу. Я в этом уверен. Я злорадствую, поднял на него глаза, на лицо ползет улыбка. Борьба - взгляд во взгляд.
- Вы от меня ничего не добьетесь, делайте со мной что угодно.
У меня злость. Бьют. Снова без сознания.
Это я понимаю. Наша схватка внутренняя в мою пользу. Сила за мной, я ничего не боюсь. Смерти мы не боимся, в нас это вложено, мы выросли на патетике: смерть за Родину, за нашу красную Советскую Родину, мы готовы жизнь отдать за нее. Мы были пионерами, комсомольцами, я - комсомолец, комсомольцы не сдаются.
- Вы от меня ничего не добьетесь, время теряете. Расстреливайте, фашисты, гады. И этот сидит, предатель, прихвостень собачий. Изверги, сколько горя вы принесли на нашу землю...
Какая горечь... Сколько потеряно друзей...
- Убийцы, я не предам, вы от меня ничего не добьетесь, не надейтесь.
Перед глазами тела убитых женщин.
- Мы вас не звали, мы защищаем свою Родину, свой народ, наш советский народ.
Он орет по-немецки:
- Он так ничего и не скажет, в расход его. Утром расстрелять, нечего тут с ним цацкаться. Дерьмо (и другие нестандартные выражения). Вынесите его. Твердый орешек, не повезло. Молокосос.
Дотащили, швырнули. Гогочут между собой. Прихожу в себя. Уже темно. Меня знобит, холодно. Перевернуться не могу, спина разбита. Голову могу положить только на правую сторону, левого глаза нет, вместо него месиво.
Выбраться не смогу, лучше, что расстреляют, чем в плен. В принципе готов. Ночь. Периодически теряю сознание. Чуть шевелюсь, боль. Никак не устроиться по-другому. Дышать тяжело.
...
Утро брезжит. Открывается дверь. Выводят из дома. Меня солдат поддерживает за шиворот, рубашка из брюк вылезла. Прикладом в спину:
- Шнель, шнель.
Ступеньки, идти не могу, меня занесло. Падая, задел плечом об стойку козырька крыльца, падаю вперед, немного на левый бок, ударяюсь местом, где рана на лице. В крови лежу. Опять без сознания. Во рту все распухло, зубы выбиты. Сверху вижу: надо мной автоматчик. Ждут распоряжений. На мне галифе, ноги босые, рубашка окровавленная. Руки сзади связаны, плечо и голова окровавлены. Сапогом стукнул, проверить. Выходит офицер. Вынул белые перчатки. Прибежало еще несколько ретивых солдатиков.
- Не надумал говорить? Нет ничего нового? Вот к той стене.
Двое поднимают и тащат к той постройке-мазанке. Тащат за руки, вывернув одну из рук. Спина вся избита. Ноги волочатся по земле. Без сознания. Хотят расстрелять значительно. Колодец с журавлем. Набирают воду, обливают. Они меня к мазанке оттаскивают. Очухиваюсь. Поднимают, ставят. Прислоняюсь к стене. Голова заваливается. Каша во рту, кровь течет, приходится отплевываться, заложен нос. Руки развязали, потираю запястья, где были связаны. Следы от веревок, руки опухшие. Язык не ворочается. Еле дышу.
Я поднимаю глаза. День солнечный. Передо мной хата, за спиной овин с сеном. Справа вижу машину, около колесо запасное. Вышла тетушка с миской из дома, платком вытирает слезы. Смотрит сострадательно. Застыла. Добрая женщина. Платье темно-синее, в мелкий цветочек, сверху вытертый платок, концы его спереди засунуты за пояс. Туфли разношенные на босу ногу. Знаю, что в доме есть старик. Курочки. Лесок прозрачный. Вижу свои босые грязные ноги. Земля еще теплая, лето. Солнце через деревья слева не высоко. Играют тени. Смотрю в сторону. Солдаты полусонные ходят. Их четверо. Выстраиваются.
Передо мной четверо немецких солдат СС в зеленой форме, с бляхами на груди, в касках, стройно выстроились. Офицер командует, зло бьет перчаткой по руке, потом дает отмашку. Надевает перчатки. Обставляет театр.
- Готовьсь.
Взведены автоматы.
Команда: "Пли!" В теле чувствую множество разрывов. Пули летят мелкие. Перехватывает дыхание.
Мысль: "Хорошо стреляют, кучно. Патроны не экономят. Такая честь мне".
Я ничего не слышу. Я не падаю, пули пригвождают к стене. Долго не падаю, сползаю по стене, когда только тело изрешечено. Перед смертью кричал лозунги: "За Родину! За Сталина!". Я погиб с этим именем.
Сверху вижу: на белой стене брызги крови в разные стороны. Мое молодое тело изрешетили, тело обмякло и свалилось на левую сторону. То попадаю в тело, то сверху. Мне не больно, мне радостно, в приподнятом настроении. В плен не попал, свое отвоевал и больше в разведку не пойду. Можно уйти, только как там наши без меня? Я не дожил до победы. Так хотелось дожить до победы... Всегда надеешься, что ты останешься жив. Они будут помнить. Этого нельзя забыть. Пусть эта война будет последней. Больше не хочу воевать никогда. Надо прекратить войну на Земле, не надо войн. Фашизм - это страшно. Зачем им надо было нас убивать? Рано уходить... На войне всегда рано. Война - жестокость, кровь. Я против войны. Я не хочу никогда убивать. Мы не хотели убивать, они заставляли это делать, гады. Вынудили делать это в который раз. Сколько веков это длится. Это не моя игра.
Там есть кому разведывать, наши ребята боевые. Победа все равно за нами. Мы освобождаем уже Белоруссию. Перевес за нами. Можно умереть, ребята справятся, мы победим. Мучает, что не узнают, как погиб.
Сверху. Лесное место, один дом с овином. Лежит тело. За нами большой лес. Красивая картинка. Вижу как карту. В штабе видел как схему, теперь в натуре.
- А в натуре лучше.
- Труп надо убрать.
Двое солдат идут к телу, берут за руки, оттаскивают. Копают могилу тут же, у дома. Раскачивают за руки, за ноги. Закапывают, аккуратисты.
Что с телом, не важно. Уверен, что не будут считать предателем. Случается, что из разведки не возвращаются. Обидно, что некому сообщить, что погиб героически, ничего не выдал. Смерть героическая, все как надо. Наступление готовится, знаю, что будет удачным. Очень приятственно отдохнуть от войны, ребята сами справятся. Мы можем быть только освободителями. Только освобождать человечество. Мы - воины прошлой войны. Можно попрощаться с Петенькой. Я поднимаюсь над всем этим, над фронтом. Наш фронт. Лето. Затишье. Ухожу в голубое небо. Я выполнил свой долг как мог.
Нет, еще остаюсь.
...
- Товарищ полковник, разрешите доложить, лейтенант Соколов по Вашему приказанию прибыл. Старший лейтенант Малинин и рядовой Фоменко из разведки не вернулись. Ждали день, ждали утром, они не появились. Скоро сутки, как их нет. Видимо, схвачены.
- Приказываю ждать и эту ночь в установленном месте. Как погодные условия?
- Днем 27, ночью обещают градусов 17. Тепло, осадков не ожидается.
В блиндаже на передовой. Комбриг сидит за свежеструганным столом. Он темноволосый, нос русский, широковатый. Он писал, когда вошел лейтенант с докладом. Оба с медалями.
Я как бы присутствую при этом. Мне хочется сказать:
- Я погиб, я расстрелян, утром я уже расстрелян.
Вторую ночь меня не дождались. Распоряжение, родителям сообщить: "Без вести пропал". Я тут пока пребываю. На фронте все спокойно. Готовится наступление. Сообщить, что погиб... есть свидетель - тетушка. Она может сообщить, но фамилии не знает... Беспокоит, что так и не узнают. Мучения кончились. Ничего не выдал, никого не предал, сил хватило. Сожалений нет. Фашистских гадов мы разобьем, Красная армия наступает. Остается последний рывок на нашей русской земле. Жаль, что я не увижу этого. Хорошо, что есть свидетель, сообщат, что я погиб.
Как меня захоронят, меня не беспокоит.
Нет, все-таки не могу уйти, пока не убеждаюсь, какие сведения отсылаются домой. Они должны узнать, что погиб достойно.
...
Недельку пришлось ждать. Канонада. Наступление началось. Гитлеровцы на мотоциклах драпают. Я здесь. Я знаю, что там все хорошо.
...
Двое приехали сюда в открытой машине, водитель и офицер. Особист.
- Где захоронили?
Хозяева - тетушка и дядька. Тетушка в белом платочке, вытирает слезы, рассказывает, что здесь был расстрелян мальчишечка. Говорок белорусский.
- Он погиб как герой.
- Мы сообщим об этом, я все записал. Он будет перезахоронен.
Они распоряжаются: "Надо перезахоронить в братской могиле вместе со всеми".
- Но мы не знаем его фамилии.
- Личность идентифицирована, это Петр Малинин, его еще можно узнать. Он не вернулся из разведки, был схвачен. Фоменко тоже погиб, от ран. Будет сообщено родным.
Я подслушиваю сверху, что они сообщают нашим. Свои знают, здорово, свои знают, что погиб как герой.
- Родителям сообщат, чтобы знали: он погиб как герой. Он не выдал.
...
Вижу общую могилу. Друзья, что погибли в бою, одеты, я в нижнем белье. Прикинули шинелькой. Салютуют. Речи.
- Слава героям, слава солдатам, погибшим за нашу Родину!
Впечатление, что могила - где была линия нашей передовой, откуда уходили в разведку. Недалеко землянка комбата. Березка.
- Спите спокойно, дорогие боевые друзья, мы отомстим за вас. Мы освободим нашу великую Родину! Дальше мы идем без вас.
...
Родным письмо с фронта, штабной писарчук от имени командира: "Ваш сын погиб, героически защищая нашу Родину, при исполнении боевого задания. Похоронен на высоте 112, в братской могиле. Местечко Сосновка у Старого Яра. Место красивое. После войны сможете приехать. Товарищи по оружию скорбят вместе в вами. Разделяем ваше горе. Ваш сын и брат погиб геройской смертью".
Папа старенький, мама сидит за столом, плачет. Ничего, уже Москва свободна, праздничные салюты. До победы недалеко. Я спокоен. Настроение - родиться побыстрей. Нам обещана мирная жизнь, без войн. Мы - первое поколение, которое проживет без войны. Прошлые тяжелые испытания закончились.
Мне можно уходить. Снова поднимаюсь, вижу: высокий берег, березовый лес, просторные поля желтеют. Война прокатилась дальше уже без меня.
- Они победят. Они встретят победу уже без меня. Обидно. Ухожу. Не хочется уходить.
Высказывания пациента в сессии и после, моменты осознания:
В детстве всегда с удивлением ощущала сидящего в себе взрослого человека, смотрящего на мир как бы изнутри меня - ребенка. Будто приходилось играть роль ребенка в основном из-за нехватки конкретных знаний. Часто удивляло поведение взрослых, иногда оно казалось не правильным, не логичным, одергивала себя, откуда же я могу знать то, чего не знают они.
Будучи уже взрослым человеком, я часто мысленно обращалась к одному из переживаний детства. Помню чувство благоговения у братской могилы наших павших в Великой Отечественной войне воинов в подмосковном местечке Холщовики. Там располагался на лето детский сад, в котором работала моя мама. Мне тогда было лет восемь. Я приводила к братской могиле пятилетнюю сестричку, мы ухаживали за обелиском, приносили цветы. В эти моменты я ощущала какую-то сакральную*1 связь с этими людьми, глубокую, не детскую печаль в своем сердце, я отчитывалась перед ними за свою небольшую еще жизнь, уверяла, что помним и чтим их память. В это время я не знала ни одной книги о войне, никто из моего окружения этому не учил и на подобные мысли не настраивал.
В юности было сильное настроение готовности к подвигу, чувствовала, что могу за людей вынести любые пытки, взойти на костер, броситься на пулемет. Всегда точно знала, что выдержу любой допрос, любую боль, что смогу выдержать пытку и не выдать. Удивлялась, откуда я это знаю. В этой жизни была геройским ребенком, терпеливым, очень хорошо с раннего детства держалась в медицинских кабинетах, у стоматолога, переносила любую боль. Воспитываясь в идеях служения коммунистическим идеалам, с чувством фанатизма была готова служить им, что и делала, занимаясь общественной работой в комсомольской и профсоюзной организациях.
Чувствовала в себе активное мужское начало личности, стеснялась своей женской сущности, долго привыкала отыгрывать женскую роль. Теперь понимаю, откуда это шло.
Потрясена после материалов сессии в госпитале, где профессор называет лечебные мероприятия. Я-то думала: при таком тяжелом диагнозе лечение серьезное, а тут глюкоза, витамины. Лезем в справочник - и что же, лечили правильно! Вся сцена, все замечания прямо из прочитанной словарной статьи. Учась в медицинском институте, испытывала особое, трепетное отношение к термину "контузия". Девушки студентки-медики не любят военную кафедру, а я всегда с повышенным интересом относилась к материалам сортировки раненых, действиям на этапах эвакуации, со знанием дела всегда выступала на занятиях, теперь поняла почему.
Там вижу себя много сидящим над картами. В этой жизни врожденное чувство карт. Никогда не учили этому теперь, но всегда в голове складывается план города, местности как бы сверху. Ориентируюсь всегда превосходно. Если перед поездкой за рубеж посмотрела план города, в который еду, то тогда уже спокойно ориентируюсь в этом городе, в голове постоянный его план. Помню, когда впервые приехала в Варшаву, изучив перед этим город по книгам, то в машине, когда ехали из аэропорта, стала говорить, какая сейчас будет улица, мои спутники очень удивились, что я в городе впервые, они не в первый раз, но этого не знали.
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 135; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!