Так, очевидно, решили те, НАВЕРХУ, КОТОРЫЕ УЖЕ СНЯЛИ КИНО НА ЗЕМЛЕ И КРУТЯТ ЕГО ИЗ БУДУЩЕГО. 44 страница
К а ж д ы й с х о д и т с у м а п о – с в о е м у, н о в с е п о п а д а ю т в о д и н д у р д о м?
Власть тьмы – порождение нашего неверия в разумность пространства-времени, неверия в нашу значимость, нужность появления на Этот Свет, неверия в свою к о с м и ч н о с т ь, в общность со Вселенной.
И тогда власть тьмы сначала пожирает наши души, мысли, тела, дела. А потом – общества, страны, планету. И вместо того, чтобы из Савлов вырастать в Павлов, мы, наоборот, деградируем, вырождаясь в подонков и преступников.
Итак, высший взлет Павла – в шестнадцать лет, когда он, перехитрив мощную вооруженную кровожадную систему, спасает из сталинского концлагеря свою любимую мать.
А дальше… Дальше умирает ее полуфиктивный муж-пьяница, но Мария Андреевна смертельно боится куда-то идти устраиваться на работу, потому что наступили совсем людоедские времена и уже не концлагеря-поселения, а по всей огромной стране, занимающей шестую часть сухопутной территории планеты – страшные сталинские лагеря с расстрелами десятков миллионов граждан!
И она боится, что проверят ее прошлое, документы, и тогда уже не поселение в Сибири, а расстрел. Ее старшие дочери выросли, покинули детдом, тайком встречались с ней и понимая, что им может грозить, быстро и успешно повыходили замуж, уехали далеко, в другие города.
А Павел опять химичит с паспортом, уже с собственным, убавляет себе два года и не попадает в армию. Весь мир на грани гигантской войны, а Павел лазит по таёжным кедрам, рвет смолистые шишки с орехами, продает их на базаре, содержит мать и себя, пьёт и гуляет. Потом ловко устраивается кочегаром в военно-вспомогательный флот, в гражданскую команду – оттуда не берут в армию.
Начинается самая кровавая на планете война, более пятидесяти миллионов погибших, из них – более двадцати миллионов советских. А Павел делает за эти годы всего несколько рейсов в качестве судового кочегара на Камчатку и обратно – с бомбами, снарядами и продуктами, но под усиленной охраной военных кораблей. В свободное время получает более высшую и легкую профессию моториста, пьёт, гуляет с женщинами, мужья которых на фронтах или уже в безымянных военных могилах. И продолжает содержать мать.
Заканчивается война. Полная разруха. Миллионы погибших. Миллионы инвалидов – без рук, без ног. Все они мгновенно вымирают – их убивает послевоенное расслабление туго закрученной нервной фронтовой пружины и их ненужность в новой мирной жизни. Умирает и мой отец подполковник в возрасте тридцати четырех лет.
А Павел жив, феноменально здоров и на его счету уже несколько официальных и неофициальных жен и детей. Но о своей матери не забывает и как может, на крохотные деньги, продолжает ее содержать.
Пленные японцы по всему Владивостоку строят из шлакоблоков двух-трех этажные дома. Павел к этому времени уже третий механик на паровом буксире. И он получает комнату в таком доме. Веселенькая просторная комната на первом этаже двухэтажного дома. Нет ванны, туалет на улице, только вода в общей раковине в коридоре на трех хозяев. Но это чудо – иметь свою комнату. И Павел тут же переселяет мать из тайги в эту комнату, а сам живет либо с очередной женой, либо на буксире. Но… иногда и всё чаще, он заявляется к матери и пьёт там запойно или притаскивает девку с улицы… И так – годами.
«Не сходим ли с ума мы в смене пёстрой придуманных пространств, причин, времен?» – это поэт Блок. Гениально-провидчески…
Как-то я ехал в троллейбусе, рассеянно смотрел на мелькающий городской бездарно-бессмысленный ландшафт и что-то давнее-давнее всплыло. Я узнавал желтый двухэтажный дом, знакомое окно с уже новой рамой и толстым зеркальным стеклом, ибо там ныне располагается хлебный магазин. В той самой комнате, где когда-то жила Мария Андреевна.
Более сорока лет назад мы раза три приходили сюда с матерью в гости, не подозревая, что вытворял здесь Павел и сколько у него было жён – это выяснилось потом, спустя много-много лет.
Мария Андреевна жила сверхбедно, Павел давал ей тридцать рублей, но встречала нас всегда радушно – чаем и маленькими бубликами, а больше у нее ничего и не бывало.
Вокруг – огороды, сады, частные домики, напротив – заводик, делавший из морских водорослей дефицитный агар-агар со специфическим запахом. Захолустье, как и весь тогдашний Владивосток – кроме нескольких центральных улиц с дореволюционными зданиями, вошедшими во все мировые архитектурные справочники.
Сейчас – вокруг гигантские дурацкие панельные дома, для самых нищих, загазованные мосты-авторазвязки, кишащие импортными авто, вымирающие разбитые троллейбусы…
А домик всё стоит. Меняются его хозяева. Прошла и эра хлебного магазина и в этой комнате какая-то залипушная бандитская фирма. Давным-давно умерли все жильцы этого дома и нет никакого дела новым поколениям до прошлого – выжить бы самим в очередном российском кошмаре…
А домик всё стоит. Интересно, приходит ли сюда хоть иногда на экскурсию Павел? И если приходит – что он чувствует? Ведь что-то чувствовать он еще в состоянии – даже и в личине почти девяностолетнего Савла…
«Не сходим ли с ума мы в смене пёстрой придуманных пространств, причин, времен?»
|
|
|
|
|
|
|
|
|
П р о ш л о е – ф а н т а с т и ч е с к и й с о н, о т к о т о р о г о о с т а ю т с я н е с к о л ь к о н а и в н ы х с т а р ы х в е щ е й…
|
|
|
Канули в небытие миллиарды людей и устаревших вещей, а Павел жив. И не просто кое-как жив – он в свои почти девяносто на пике потребления современных товаров, поскольку последняя жена, которая младше его на двадцать шесть лет, с которой он прожил почти сорок, продолжает усиленно ковать золото – машина по производству денег. И уж здоровье рассыпается и выглядит в свои шестьдесят старше девяностолетнего мужа, но мания обогащения только разгорается – даже в фантастической России, где любой бизнес п о л н о с т ь ю под контролем бандитов, забирающих пятьдесят процентов. А еще нужно платить дань: милиции, налоговой инспекции, торговой инспекции, пожарникам, мэрии – всем, кроме государства, которого в России не существует. Впрочем, все эти спекулятивные запредельные цены оплачивает рядовой потребитель из своих сверхнищих пенсий и зарплат.
С помощью этой главы и ее главного героя по имени Павел, я пытаюсь сделать, наверное, невозможное, я пытаюсь проникнуть в одну нашу извечную краеугольную, но весьма зыбкую истину, которую очень точно выразил писатель Горький: «В человеке всегда борятся два противоположных стремления – быть лучше и жить лучше».
Конечно, далеко не всегда и далеко не в каждом борятся, но…
Когда-то я даже завидовал в какой-то мере Павлу: его мощной фигуре, феноменальному здоровью, его просто фатальному жизненному везению. Десятки миллионов погибли в СССР в борьбе за какие-то там идеи: за честность, за справедливость, за счастье, за науку, за искусство и за просто так – как «враги народа». И каких людей – умных, талантливых, гениальных!
А Павел, с узким лобиком, с нулевым интеллектом, ничтожная посредственность – прожил недурно животную жизнь, неоднократно одурачив гигантскую кровавую систему, которую боялся весь мир и которая сгубила миллионы умных…
Или его мать отмолила у Бога это везение? Действительно,
словно сам Бог устраивал Павлу его успешность до старости! Даже среди многочисленных Павловых детей оказался врач, занимавший большую должность в местной медицинской мафии. Хитрый Павел, конечно же, сблизился с ним, предчувствуя впереди садистские выкрутасы старости. Сын этот впоследствии неоднократно его спасал от смерти. Однажды он зашел к Павлу в гости и увидел, что тот вот-вот погибнет – аденома предстательной железы пережала мочевой канал, а Павел, не соображающий в медицине, молча распухал.
Ему тут же сделали операцию, удалили аденому. Хотя, такая возможность для простых смертных в СССР / и в нынешней России для 90% населения, не имеющих средств!/ была недоступна и люди умирали и умирают от разрыва мочевого пузыря...
Потом, под восемьдесят, от бесконечного пьянства и обжорства у Павла началась аритмия сердца, и опять помог сын-врач – вшили баснословно дорогой /для простых честных смертных!/ водитель сердца. И вновь годы пьянства.
И уже новый, более усовершенствованный аппарат вшивают Павлу. И опять пьянство – литрами, любимый напиток – капитанский ром, сорок восемь градусов, в восемьдесят шесть лет...
Когда-то я в какой-то мере завидовал Павлу. Это было тогда, когда я, молодой, верил в материальное, не понимая всю его фантастическую иллюзорную з а м а н и х у. Но потом пришли годы творчества. Моя собственная литература перекроила мой мозг, мое мышление. И однажды я п о н я л эту известную фразу Н. Островского, которую заболтали, превратив в банальность и анекдот: "Жизнь даётся один раз, и прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы..."
Но еще позже я понял, что творчество – тоже как будто иллюзия: все наши искусства, науки, техники. Всё это весьма временно, относительно, преходяще.
Однако, без творчества н е т р а з у м н о й ж и з н и.
А животным быть – неинтересно! Творчество ведет нас с крохотной Земли в Большой Космос. И творчество – всегда не для себя.
Все мы, конечно, не ангелы, ибо созданы на животной основе, а разумного, человеческо-абстрактного в нас – ничтожнейшие проценты! Далеко не ангел и автор этих строк: и бурная дурная молодость, к неоднократные периоды алкоголизма... Наши поколения – безотцовщина, полнейшее отсутствие с детства положительных мужских примеров, а образцы – Павлы-Савлы да еще по радио "великий Сталин" и "бессмертный Ленин"...
И всё-таки, ч ел о в е к р а з у м н ы й, МУЖИК, после тридцати о б я з а н выкарабкаться со дна, из грязи – даже в такой дикой стране, как Россия, и однажды понять: и я, и я д о л ж е н положить на эту бесконечную непознанную гору Вселенной песчинку чего-то ТОЛЬКО СВОЕГО очень-очень полезного, доброго, нужного ВСЕМ!!!
Да-да, разумеется, эта моя ничтожная крохотная незаметная песчинка на бесконечной горе Вселенной – наивна и смешна, никому не видна и ничто не меняет, но я должен, должен, должен!!! Именно – дол-жен. Отдать долг за то, что мне был подарен волшебнейший шанс – один из вечности – появиться, материализоваться в этом мире. Я занял на мгновение место в пространстве-времени. И за него я о б я з а н заплатить.
Не всем нам удается расплатиться за подаренную жизнь на официальной работе, где мы получаем деньги. Не каждому удается и семейная жизнь, которую многие считают как раз той самой платой Богу.
Но каждый из нас в состоянии сделать что-то такое полезное, доброе не шкурное, что хоть как-то может оправдать наше появление в этом видимом мире.
Да, творцы тоже стараются продать свое творчество – чтобы поддерживать собственную жизнь и творить дальше. И нам хочется денег, уюта, комфорта. Но не ценой убийств, воровства, холуйства, альфонства.
Я прожил кошмарную нищенскую жизнь на самом дне. И сейчас, тяжело больной, искалеченный медицинскими подонками, умирая в пятьдесят пять лет – без малейших средств, без работы, без лекарств, от голода – я б е с к о н е ч н о благодарен судьбе ли, Богу ли за те крохи творчества, которые мне были даны.
У таких, как Павел, вехи: количество выпитого и съеденного. И еще количество брошенных им детей.
Как будто вёл его Бог по жизни, охранив и сохранив до жутчайшей б е з р е з у л ъ т а т н о й старости, приведя к наказанию бездонной пустотой!
Я не стал бы посвящать пустому Павлу отдельную главу, если бы не та же зыбкая вечная наша проблема: "быть лучше или жить лучше?" В нынешней уголовной России победила вторая половина: жить лучше л ю б о й ц е н о й. Убивая, грабя, холуйствуя. Победила у судей, прокуроров, милиционеров, врачей, чиновников – превратив их в Савлов, в преступников, в подонков. Им я посвящу последнюю, документальную главу. Но о Павле, как о типичном представителе с а в л и з м а, мне придется вкратце дописать, преодолевая скуку, отвращение и сопротивление материала, ибо писать о п у с т о т е весьма сложно!
Его привели к нам в нашу узкую комнату, мы жили в то время в школе, и познакомили с матерью. 1958 год. Десятки миллионов советских мужиков погибли на войне и умерли после войны. Десятки миллионов молодых женщин остались без мужей...
После смерти мужа у матери в конце концов появился "бой-фрэнд" –молодой, на три года младше, смазливый еврей Жора, выдававший себя за грузинского князя...
Жора имел морское высшее образование, работал штурманом, возможно, ходил за границу. Эдакий холеный, лощеный, в морской форме, хотя в гражданском флоте ее носить было совсем необязательно, но форма в те послевоенные времена пользовалась колоссальным успехом и доверием у женщин.
Жора появлялся редко, ни разу не принес ни конфетки, ничего другого. Исчезал на месяцы. В последнее его годовое отсутствие и появился Павел. Жора еще вернется, найдет наше новое местожительство в бараке, увидит во дворе меня, я ему сообщу неприятную новость, вызову к нему на улицу мать, Жора будет лить слезы, но поздно – на кровати прочно расположилась пузатая туша Павла...
Мне было восемь, когда я впервые увидел Павла и впечатления он на меня не произвел: плотный, старообразный – в свои тридцать девять, очень узкий лоб, черные брови, черные волнистые волосы, мощные руки, ноги и дырявые казенные пароходские ботинки возле порога. И первый взгляд на меня – пустой, фальшивый. Еще бы: к тому времени он уже был с е м ь раз женат и детей имел разных немеряно.
Впрочем, в дальнейшем он относился ко мне неплохо, пытался как-то зацепиться, затормозиться, создать очередную семью. Но его неумеренное сказочное здоровье, жадность к животной жизни, желание потребить как можно больше в этом мире питья, еды и женщин, вели его своей дорогой...
Они были совсем не парой, матери требовалось что-то более платоническое, говорливое, а Павлу – наоборот. Союз этот держался недолго, непрочно и на том, что Павел имея классов пять и курсы мотористов, страшно гордился своей новой связью с молодой женщиной с высшим физико-математическим университетским образованием. По тем временам подобные женщины в России – большая редкость, тем более, в тогдашнем совсем провинциальном диком, на самой окраине страны, Владивостоке.
У Павла, как у универсального выживальщика и долгожителя, был поразительно развит нюх на текущую и будущую конъюнктуру бытия. Тогда высшее образование в СССР только-только поднималось, входило в моду и силу, а Павел тут как тут – вот и новая жена с высшим, да еще физико-математическим дипломом, едва ли ни единственная такая на весь город.
Пройдут годы и станет понятно, что в первой космической, но нищей державе более-менее сносно могут жить продавцы-прохиндеи да партийные бонзы. И Павел сменит ориентацию, женившись на продавщице, выучит ее и под девяносто лет станет "новым русским".
Но это потом. А пока он широко афишировал свою связь с молодой учительницей. Поскольку у него никогда не было друзей мужчин – на общение со своим полом он никогда не тянул: и от недостатка настоящего мужского ума, и от огромного самомнения о себе, что является одним из признаков шизофрении, как, впрочем, и алкоголизм, то Павел хвастал своей новой женой перед коллегами на судне. И хвастал как всегда с целью – повысить собственный статус.
Организация, в которой Павел проработал до пенсии, была с т р а н н о й. Это военно-вспомогательный флот, обеспечивающий боезопасами, горючим и продуктами все военноморские базы Дальнего Востока.
Советский Союз, как и нынешняя Россия, состоял из множества почти самостоятельных княжеств. И армия не являлась исключением: пограничники, летчики, ракетчики, танковые дивизии, сухопутные, строительные войска, моряки – всё это, разумеется, имело свои штабы, гигантское количество генералов, полковников и свое собственное снабжение.
Поэтому организация, в которой работал Павел, была сравнительно небольшая,поскольку занималась обеспечением только своих морских баз, а у всех остальных - лётчиков, пограничников и так далее имелся собственный обеспечивающий транспорт и соответствующие службы. В силу этих обстоятельств военновспомогательный флот, где трудился Павел, состоял из устаревших паровых кораблей. Командовали там адмиралы, но на кораблях служили офицеры запаса, то есть, в мирное время гражданские капитаны, штурмана и механики с вольнонаёмным рядовым составом.
И все эти капитаны-штурмана-механики – динозавры с довоенных и военных времен, без образования или в лучшем случае, со среднетехническим. Они знали друг друга, сплетничали и доживали здесь свой век, ибо идти им больше некуда – ни дипломов, ни знания новой техники. И сюда совсем не было притока молодых образованных кадров – на ничтожную зарплату, без заграничных рейсов, на архаичную технику с миллиардами тараканов и крыс...
Поэтому старые кадры здесь держались и их держали – чего бы они ни вытворяли... Павел, известный как круто пьющий и бесконечно брачующийся, явно поднял свой престиж женой-учительницей. В результате получил должность старшего механика довольно большого судна, а потом и направление на двухгодичные курсы в Ленинград, которые приравнивались фактически к высшему образованию, но... только в данной организации.
Павел, как и Жора, щеголял а военизированной морской форме, носить которую ему было совсем необязательно, причем, к своим трем нашивкам на рукаве старшего механика пришпилил незаконную четвертую, капитанскую... На фоне тогдашнего нищего населения – рабочих с супернищенской зарплатой, освободившихся из сталинских тюрем зэков, ходивших в телогрейках и кирзовых сапогах, форма, конечно, смотрелась.
Это не совсем тот роман, в котором подробно подавалась бы широчайшая панорама сгинувших времён - с их нравами, бытом, героями. Что жаль, ибо весьма трудна задача сей главы – показать на примере Павла, как многие с годами вместо возрастания души, мудрости, приближения к Богу, наоборот: мельчают, подлеют, превращаются в Савлов – так, как в нынешней России со всей ее савлинской властью!
Впрочем, еще наблюдательные древние римляне заметили: Barba philosophum non facit. – Борода не создает философа.
Действительно, и чего это я прицепился к какому-то Павлу? В конце концов, он не занимал никакой существенной должности, подумаешь, какой-то бывший стармех парового корыта, давным-давно порезанного на гвозди! Всю жизнь этот человек барахтался в советской нищете, борясь за личное существование, урывая по возможности кусочки для ублажения собственного организмика. В конце концов таких –миллиарды.
Но сейчас, в конце своей жизни, погибая жуткой смертью в этой дикой стране, без помощи, так, как если бы я умирал один, лежа в пещере, я вполне осознаю, что при всей з а п л а н и р о в а н н о с т и нашего фантастического мира, при том, что Будущее У Ж Е существует, нам все-таки дается кусочек с о б с т в е н н о й свободной воли – участвовать в строительстве Этого Света. А может быть – и Того... И тогда вопрос не только в том, какую должность занимал, но и к а к прожил.
Текущие времена формируют нас, но и мы формируем текущие времена. Всё и все взаимосвязаны на планете – в едином биополе. Трудно вырваться из паранои полководца, одержимого войнами. Трудно уйти от захватившего власть лживого политикана-вора. Трудно выкарабкаться из алкоголизма, из курения! Из...
Но есть, есть в нас кусочек этой л и ч н о й воли, который либо помогает нам выбраться из дерьма, либо, наоборот, опускает нас на самое дно подонства.
Павел одновременно посещал свои несколько бывших семей, где росли его маленькие сыновья. Он им не помогал, не платил алименты, но, очевидно, готовил себе помощь в старости...
Его рейсы – на Камчатку. Старое, на угле паровое судно "Обь". Двадцать дней туда и столько же обратно. И месяц там, в Петропавловске. Потом Владивосток. Месячный дикий запой. К нему присылали курьеров: явитесь на работу. Он писал трясущейся рукой записку с одним корявым словом: болен.
Впрочем, в запои он входил чаще где-то за пределами нашего жилья. Однажды мать моя встретила его в центре города – черного, грязного, оборванного. Он понашил себе несколько дорогих костюмов, но по пьянке их уничтожал, бесконечно терял или снимали с него новые наручные часы, иногда золотые...
Мать он не узнал, а позже его, с белой горячкой в дурдоме, где он бывал в таком состоянии неоднократно, привязали к кровати и едва откачали под капельницей. В те времена медицина декларировалась как народная, и хотя бы оказывали хоть какую-то помощь. В нынешней России люди падают на улицах и их трупы лежат часами.
Работая старшим механиком, а это второй человек после капитана на судне, Павел очень плохо разбирался в технике, его знания так и остались на уровне моториста. Но этот наш удивительный российский парадокс: чем выше должность, тем меньше можно знать и работать. Сделают младшие.
И еще парадокс внешности. В диких странах солидная внешность да плюс форма – это всё!
Как много неумеющих плавать отлично держатся на плаву!
Так держатся миллионы прохиндеев с животами и жирными холками. Так держался и Павел на руководящей работе. Периодически он обязан был сдавать экзамены – полный технический осмотр и прием машинного и рулевого отделений судна некой комиссией и даже не одной в течении каждого года.
Приходили эти спецы – нищие, худые, голодные, ничтожно одетые. Смотрели на солидного Павла в солидной дорогой отутюженной форме, в солидной морской фуражке с солидным золотым "крабом"... А в каюте – бутыль с двадцатью литрами солидного девяностошестиградусного спирта, да закусь...
Ныне, конечно, другие цены у Савлов: прокуроришек, судейчиков, ментюшников, депутатишек, врачишек и прочих п с е в д о и д о в.
Но какими бы регалиями ни раскрашивали каннибалы свои псевдомундиры и псевдопрофессии – псевдоиды всегда терпят фиаско, даже если им и удаётся дожить до ста ворованных лет.
Сначала позорнейший крах постиг карьеру Павла, и я был тому невольным, но весьма активным свидетелем...
1963 год. Лето. Мне неполных пятнадцать. Мать с Павлом летят на "запад" – на Северный Кавказ в курортный нарзановый городок Кисловодск. У Павла путевка, мать – "дикарем". Так ни разу в жизни она и не побывала по настоящей путевке в санатории: путевки не продавались, их выдавал профсоюз, но учителям почему-то путевок почти не полагалось.
А мне, в качестве компенсации за то, что остаюсь на все лето один /хотя за мной и присматривала описанная выше Павлова мать, но номинально/, мать покупает долгожданный взрослый велосипед, о котором я столько лет мечтал!
Машин в городе мало, еще большая лесная и морская зона по всему периметру бухт и заливов, еще нет ТЭЦ-2, нет военных заводов, микрорайонов, но есть воздух и есть где гонять на велосипеде! Мы с пацанами сколачиваемся в "велобанду" и целыми днями на колесах, десятки километров гонок по очень пересеченной гористой местности. А поскольку барак наш стоял на перекрестке асфальтированных дорог, то я частенько гонял в одиночестве и по ночам, предпочитая велосипед пустой жутковатой ночной квартире.
Ну, а кушать, разумеется, было нечего. Пару пучков редиски, купленных у бабок, торгующих возле магазина, да полбулки хлеба на весь день. Наступало сильнейшее истощение организма...
Тем не менее, девятый класс я начал блестяще, пятерки так и сыпались во все классные журналы и тетради. Мне все вокруг стали пророчить золотую медаль после одиннадцатого класса. Стала необыкновенно расцветать и внешность, из гадкого утенка я вдруг начал превращаться хотя и в тощего, но писанного красавчика.
Но судьба готовила мне совсем другую жизнь – на самом жутком грязном нищем дне. Судьба есть судьба, с ней не поспоришь.
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 119; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!