ГОСУДАРСТВО И ЕГО РОЛЬ В ИСТОРИИ
Бакунин Михаил Александрович
(1814—1876)—один из основателей русского народничества и теоретик международного анархизма. В его жизни можно выделить четыре периода: а) идеалист и гегельянец в Москве с 1815 по 1840 г.; б) идеалист-революционер в Западной Европе с 1842 по 1849 г.; в) узник, приговоренный за участие в революции 1848— 1849 гг. к смертной казни судами Саксонии и Австрии, выданный в 1851 г. российскому правительству, томящийся в Петропавловской крепости, а потом в ссылке в Сибири до июля 1861 г.; г) материалист, эволюционист, анархист-революционер, деятельный интернационалист. К середине 60-х годов взгляды Бакунина оформляются в систему анархического социализма. В 1864 г. он вступил в Международное товарищество рабочих (1 Интернационал), где развернул борьбу против Маркса. В 1868 г. основал тайный “Международный альянс социалистической демократии”. В 1872 г. Гаагский конгресс 1 Интернационала исключил Бакунина из своих рядов. Бакунин не раз предпринимал попытки практического осуществления своих анархических планов: в 1869 г. в России, в 1870 и 1874 гг. во Франции и Италии во время восстаний в Лионе и Болонье, в которых он принимал активное участие. Узловой пункт бакунинской версии анархизма — концепция возникновения государства и путей к его полному разрушению и установлению безгосударственного общественного самоуправления. Выступая против строго централизованного, авторитарного, чиновничье-бюрократического государства, он считал идеалом для общества организацию его жизни на началах самоуправления, автономии и свободной федерации индивидов, общин, провинций и наций. Социальное содержание будущей общественной жизни он определял как мир социализма, равенства и справедливости, свободный от эксплуатации. (Тексты подобраны 3. М. Зотовой.)
|
|
|
ФЕДЕРАЛИЗМ, СОЦИАЛИЗМ И АНТИТЕОЛОГИЗМ
Мотивированное предложение центральному комитету “Лиги Мира и Свободы”
(...) Рассмотрим же, каковы принципы нашей новой ассоциации? Она называется Лигой Мира и Свободы. (...) Наша Лига объявляет, что она верит в мир, что она желает мира лишь под непременным условием свободы.
Свобода, это великое слово, означающее величайшую вещь и которое никогда не перестанет воспламенять сердца всех живых людей. Но оно требует точного определения. Иначе мы не избежим двусмысленности и можем увидеть в наших рядах бюрократов — сторонников гражданской свободы, монархистов-конституционалистов, либеральных аристократов и буржуа, которые все более или менее враждебны демократии. Они составят у нас большинство под предлогом, что они тоже любят свободу.
Чтобы избежать последствий этого печального недоразумения, Женевский Конгресс объявил, что он желает “основать мир на демократии и на свободе”, откуда вытекает, что для того, чтобы быть членом нашей Лиги, надо быть демократом. Значит, исключаются все аристократы, все сторонники какой-нибудь привилегии, какой-нибудь монополии или какой бы то ни было политической исключительности, ибо слово демократия означает не что иное, как управление народом посредством народа и для народа, понимая под этим последним наименованием всю массу граждан — а в настоящее время надо прибавить и гражданок,— составляющих нацию. В этом смысле мы все, конечно, демократы. (...) Очевидно, демократия без свободы не может служить нам знаменем. Но что такое демократия, основанная на свободе, если не Республика? Соединение свободы с привилегиями создает монархический конституционный режим, но его соединение с демократией может осуществиться лишь в Республике. (...)
|
|
|
Что касается до нас, господа, то мы, как русские социалисты и как славяне, считаем своей обязанностью открыто заявить, что для нас слово республика не имеет другой цены, кроме цены чисто отрицательной: оно означает разрушение, уничтожение монархии. Слово это не только способно нас воспламенить, но, напротив того, всякий раз, как нам выставляют республику как положительное, серьезное разрешение всех злободневных вопросов, как высшую цель, к достижению которой должны направляться наши усилия, мы испытываем потребность протестовать.
|
|
|
От всего нашего сердца мы ненавидим монархию; мы ничего так не желаем, как видеть ее падение во всей Европе и во всем мире, и мы .убеждены, как и вы, что ее уничтожение есть условие sine qua поп освобождения человечества. С этой точки зрения мы искренние республиканцы. Но мы не думаем, что достаточно разрушения монархии, чтобы освободить народы и дать им мир и справедливость. Напротив того, мы твердо убеждены, что крупная, военная, бюрократическая, политически централизованная республика может и необходимо должна стать во внешней политике завоевательной державой, внутри притеснительной, и что она будет неспособна обеспечить своим подданным, даже если те будут называться гражданами, благоденствие и свободу. (...)
ФЕДЕРАЛИЗМ
(...) Согласно с единогласным решением Женевского Конгресса, мы должны провозгласить:
1) Что для того чтобы доставить торжество свобод, справедливости и миру в международных отношениях Европы, для того, чтобы сделать невозможною гражданскую войну между различными народами, составляющими европейскую семью, есть только одно средство: образование Соединенных Штатов Европы.
|
|
|
2) Что Штаты Европы не будут в состоянии образоваться из современных Государств, по причине чудовищного неравенства между их относительными силами.
3) Что пример покойной Германской конфедерации доказал неоспоримым образом, что конфедерация монархий является насмешкой; что она бессильна гарантировать населениям как мир, так и свободу.
4) Что ни одно централизованное, бюрократическое и тем самым военное, государство, даже если бы оно называло себя республиканским, не сможет серьезным и искренним образом войти в интернациональную конфедерацию. По своей конституции, которая всегда будет открытым или замаскированным отрицанием свободы внутри, оно необходимо будет постоянным вызовом к войне, постоянной угрозой существованию соседних стран. (...)
5) Что все приверженцы Лиги должны будут, следовательно, направить все свои усилия к переустройству своих отечеств, дабы заменить в них старую организацию, основанную сверху донизу на насилии и принципе власти, новой организацией, не имеющей другого основания, как интересы, потребности и естественные влечения населений... (...)
7) Признание абсолютного права к полной автономии за всякой нацией, большой или малой, за всяким народом, слабым или сильным, за всякой провинцией, за всякой коммуной, под одним лишь условием, чтобы внутреннее устройство одной из перечисленных единиц не являлось бы угрозой и опасностью для автономии и свободы соседних земель. (...)
10) В противоположность этому, Лига, именно потому, что она Лига мира, потому что она убеждена, что мир не может быть завоеван и основан иначе, как на самой тесной и полной солидарности народов на началах справедливости и свободы, должна громогласно провозгласить свое сочувствие каждому народному восстанию против всякого, как иностранного, так и внутреннего притеснения, лишь бы это восстание было сделано во имя наших принципов и в политических и экономических интересах народных масс, а не с властолюбивым намерением основать могущественное Государство.
11) Лига будет вести ожесточенную войну со всем, что называется славой, величием и могуществом Государств. Всем этим, ложным и вредоносным идолам, которым были принесены в жертву миллионы людей, мы противопоставим славу человеческого разума, обнаруживающегося в науке, и идеал всемирного благоденствия, основанного на труде, справедливости и свободе.
12) Лига признает национальности, как естественный факт, имеющий бесспорное право на существование и свободное развитие, но не как принцип, — ибо всякий принцип должен обладать характером универсальности, а национальность, напротив того, является лишь отдельным, исключительным фактом. (...) Итак, права национальностей будут всегда рассматриваться Лигой лишь как естественное следствие, вытекающее из высшего принципа свободы, и национальное право будет переставать считаться таковым, как только оно ставит себя против свободы или даже только вне свободы.
13) Единство есть цель, к которой непреоборимо стремится человечество. (...) Лига может признавать лишь одно единство: то, которое свободно образуется через федерацию автономных частей в одно целое, так что это последнее перестанет быть отрицанием частных прав и интересов, перестанет быть кладбищем, где насильственно погребаются все местные благополучия, а, напротив того, станет подтверждением и источником всех этих автономий и благополучий. Итак, Лига будет всеми силами бороться против всякой религиозной, политической, экономической и социальной организации, которая не будет всецело проникнута этим великим принципом свободы: без него нет ни просвещения, ни справедливости, ни благоденствия, ни человечности. (...)
II. СОЦИАЛИЗМ
(...) Мы должны высказаться в пользу социализма, даже и не принимая в расчет всех этих практических мотивов, ибо социализм — это справедливость. Когда мы говорим о справедливости, мы подразумеваем не ту, которая заключена в кодексах и в римском праве, основанном в громадной степени на насильственных фактах, совершенных силой, освященных временем и благословениями какой-либо, христианской или языческой церкви, и как таковые, признанных за абсолютные принципы, из которых дедуктивно выведено все право *, — мы говорим о справедливости, основывающейся единственно на совести людей, на справедливости, которую вы найдете в сознании каждого человека и даже в сознании детей и суть которой передается одним словом: уравнение.
* В этом отношении юридическая наука совершенно подобна теологии; обе эти науки равным образом исходят одна из реального, но несогласного со справедливостью факта: из присвоения силой, завоевания; другая — из факта фиктивного и нелепого: из божеского откровения, как верховного принципа. Основываясь на этой нелепости или этой несправедливости, обе науки прибегают к самой строгой логике, чтобы построить, с одной стороны, юридическую, с другой — теологическую систему.
Эта всемирная справедливость, которая, однако, благодаря насильственным захватам и религиозным влияниям никогда еще не имела перевеса ни в политическом, ни в юридическом, ни в экономическом мире, должна послужить основанием нового мира. Без нее не может быть ни свободы, ни республики, ни благоденствия, ни мира. Но она должна первенствовать во всех наших резолюциях, дабы мы могли деятельно способствовать установлению мира.
Эта справедливость повелевает нам взять на себя защиту интересов народа, до сих пор столь ужасно пренебрегаемых, и потребовать для него не только политическую свободу, но и экономическое и социальное освобождение.
Мы не предлагаем вам, господа, ту или иную социалистическую систему. Мы лишь просим вас снова провозгласить этот великий принцип Французской Революции: каждый человек должен иметь материальные и духовные средства для развития всей своей человечности. Принцип этот, по нашему мнению, порождает следующую задачу:
Придать обществу такое устройство, чтобы каждый индивид, мужчина или женщина, находил, являясь в жизнь, почти равные средства для развития своих различных способностей и для применения своей работы; создать такое устройство общества, которое бы поставило всякого индивида, кто бы он ни был, в невозможность эксплуатировать чужую работу, и позволяло бы ему участвовать в пользовании социальными богатствами, являющимися в сущности не чем иным, как произведением человеческой работы, лишь постольку, поскольку он непосредственно способствовал их производству. (...)
Мы спешим прибавить, что мы энергично отклоняем всякую попытку социальной организации, которая была бы чужда самой полной свободы, как индивидов, так и ассоциаций, и требовала бы установления регламентирующей власти какого бы то ни было характера. Во имя свободы, которую мы признаем за единственное основание, единственный законный творческий принцип всякой организации, мы всегда будем протестовать против всего, что хоть сколько-нибудь похоже на государственный социализм и коммунизм.
Единственная вещь, которую, по нашему мнению, может и должно сделать государство,—это видоизменить мало-помалу наследственное право с целью как можно скорее достичь его полного уничтожения. Ввиду того, что наследственное право является всецелым созданием государства, является одним из существенных условий существования принудительного и божественно установленного государства, оно может и должно быть уничтожено свободным актом Государства; другими словами, Государство должно растопиться в общество, организованное на началах справедливости. Наследственное право, по нашему мнению, необходимо должно быть уничтожено, ибо пока оно будет существовать, будет существовать наследственное экономическое неравенство, не естественное неравенство индивидов, а искусственное неравенство классов, — а последнее необходимо будет всегда порождать наследственное неравенство в развитии и образовании умов и будет продолжать быть источником и освящением всех политических и социальных неравенств. (...) В качестве славян и русских, мы можем прибавить, что у нас основной социальной идеей, основанной на всеобщем и традиционном инстинкте населения, является идея, что земля, собственность всего народа, может быть во владении лишь тех, кто обрабатывает ее собственными руками. (...)
III. АНТИТЕОЛОГИЗМ
(...) Мы не претендуем отрицать историческую необходимость религии, мы не утверждаем, что она была абсолютным злом в истории. Если она зло, то она была и, к несчастью и поныне, остается для громадного большинства невежественного человечества злом неизбежным, подобно всяким вообще ошибкам и уклонениям в сторону, неизбежным в развитии всякой человеческой способности. Религия, как мы сказали, это первое пробуждение человеческого разума под формой божественного безумия; это первый проблеск человеческой истины сквозь божественные покровы лжи; это первое проявление человеческой морали, справедливости и права сквозь исторические несправедливости божественной благодати; наконец, это школа свободы под унизительным и тягостным игом божества, игом, которое в конце концов необходимо будет свергнуть, чтобы взаправду завоевать разумный разум, истинную истину, полную справедливость и действительную свободу(...)
Государство не является непосредственным произведением природы, и мы попытаемся в дальнейшем показать, каким образом религиозное сознание создает его в среде естественного общества. По мнению либеральных публицистов, первое Государство было создано свободной и сознательной волей людей; по мнению абсолютистов, оно является созданием божества. В обоих случаях оно главенствует над обществом и стремится его совершенно поглотить. (...)
(...) Но тогда что такое общество? Это чистое, логическое осуществление контракта со всеми его предначертаниями и законодательными и практическими следствиями,— это Государство.
Рассмотрим его поближе. Что оно из себя представляет? Сумму отрицаний индивидуальных свобод всех его членов; или же сумму жертв, делаемых всеми его членами, отказывающимися от доли своих свобод в пользу общего блага. Мы видели, что, согласно индивидуалистической теории, свобода каждого составляет границу или естественное отрицание свободы всех других: вот это абсолютное ограничение, это отрицание свободы каждого во имя свободы целого или общего права,— это и есть Государство. А там, где начинается Государство, там кончается индивидуальная свобода, и наоборот.
Мне ответят, что Государство, представитель общественного блага или всеобщего интереса, отнимает у каждого часть его свободы лишь для того, чтобы обеспечить ему остальное. Но это остальное, это, если хотите, безопасность, но никак не свобода. Свобода неделима: нельзя урезать часть ее, не убивая целого. Та малая часть, которую вы урезываете, составляет самую сущность свободы, она все.(...)
(...) Назначение государства не ограничивается обеспечением безопасности своих членов против всех внешних нападений, оно должно еще во внутренней жизни защищать их друг от друга и каждого от самого себя. Ибо государство,— это его характерная и основная черта, — всякое государство, как и всякая теология, основывается на предположении, что человек существенно зол и дурен. В государстве, нами теперь рассматриваемом, добро, как мы видели, начинается лишь с заключения государственного договора и является, следовательно, лишь следствием этого договора и даже его содержанием. (...)
(...) Что касается до нас, мы нисколько этому не удивляемся, ибо мы убеждены и постараемся ниже это доказать, что политика и теология — родные сестры, имеющие одно происхождение и преследующие одну цель под разными именами; что всякое государство является земной церковью, подобно тому как в свою очередь всякая церковь вместе со своим небом — местопребыванием блаженных и бессмертных Богов — является не чем иным, как небесным Государством.
Государство, как и церковь, исходит из того основного предположения, что люди существенно дурны и что, предоставленные своей естественной свободе, они бы раздирали друг друга и являли бы зрелище самой ужасной разнузданности, где самые сильные убивали бы или эксплуатировали самых слабых. (...)
Для сохранения фикции свободного государства, имеющего в своей исходной точке общественный договор, нам нужно предположить, что большинство граждан обладает всегда необходимым благоразумием, прозорливостью и справедливостью, чтобы постановлять во главе правления самых достойных и самых способных людей. Но для того, чтобы народ проявлял, и не раз и не случайно, а всегда, во всех производимых им выборах, во все продолжение своего существования, эту прозорливость, эту справедливость, это благоразумие, не надо ли, чтобы он сам, взятый в целом, достиг той степени нравственного развития и культуры, при которой правительство и государство уже совершенно бесполезны? Такой народ должен бы был прямо жить, предоставляя полную свободу всем своим влечениям. Справедливость и общественный порядок возникнут сами по себе и естественно из его жизни, и Государство, перестав быть провидением, опекуном, воспитателем, управителем общества, отказавшись от всякой карательной власти и ниспав до подчиненной роли, указываемой ему Прудоном, сделается не чем иным, как простым деловым бюро, своего рода центральной счетной кассой, предназначенной для услуг обществу.
Без сомнения, такая политическая организация, или, лучше сказать, такое ослабление политических сил в пользу свободы общественной жизни, было бы для общества великим благодеянием, но оно бы нисколько не удовлетворило сторонников необходимости государства. Им непременно нужно государство-провидение. Государство-правитель общественной жизни, Государство, чинящее суд и поддерживающее общественный порядок. Другими словами, сознаются ли они себе в этом или нет, называются ли республиканцами, демократами или даже социалистами, — им всегда нужно, чтобы управляемый народ был более или менее невежествен, ничтожен, не способен, или, называя вещи их собственными именами, чтобы народ был более или менее “чернь”. (...)
Всякая последовательная и искренняя теория государства существенно основана на принципе высшей власти, т. е. на той теологической, метафизической и политической идее, что массы, будучи сами вечно не способны к самоуправлению, должны всегда пребывать под благодетельным игом мудрости и справедливости, которые тем или иным способом налагаются на них сверху. Но налагаются во имя кого и кем? Высшая власть, признаваемая и уважаемая массами за таковую, может иметь лишь три источника: силу, религию и деятельность высшего ума. (...)
(...) Мы твердо убеждены, что самая несовершенная республика в тысячу раз лучше, чем самая просвещенная монархия, ибо в республике есть минуты, когда народ, хотя и вечно эксплуатируемый, по крайней мере не угнетен, между тем как в монархиях он угнетен постоянно. И кроме того, демократический режим возвышает мало-помалу массы до общественной жизни, а монархия никогда этого не делает. Но хотя мы и отдаем предпочтение республике, все же мы принуждены признать и провозгласить, что, какова бы ни была форма правления, все же, пока вследствие наследственного неравенства занятий, имуществ, образования и прав человеческое общество останется разделенным на различные классы, до тех пор будет продолжаться исключительное правление меньшинства и неизбежная эксплуатация этим меньшинством большинства.
Государство является не чем иным, как этим владычеством и эксплуатацией, возведенным в правило и систематизированным. (...)
Печатается по: Бакунин М. А. Избр. соч. В 4 т. Т. 1. Лондон, 1915. С. 83— 85, 88—93, 115—118, 172—173, 179—180,192—193,200—204.
ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ И АНАРХИЯ
Борьба двух партий в Интернациональном Обществе Рабочих
(...) В противность немецким социал-демократам, программа которых ставит первою целью основание пангерманского государства, русские социальные революционеры стремятся прежде всего к совершенному разрушению нашего государства, убежденные в том, что пока государственность, в каком бы то виде ни было, будет тяготеть над нашим народом, народ этот будет нищим рабом. (...)
(...) Россия далеко не такая сильная держава, какою любит рисовать ее себе хвастливое воображение наших красных патриотов, ребяческое воображение западных панславистов, а также обезумевшее от старости и от испуга воображение рабствующих либералов Европы, готовых преклоняться перед всякою военною диктатурою, домашнею и чужою, лишь бы она их только избавила от ужасной опасности, грозящей им со стороны собственного пролетариата. Кто, не руководствуясь ни надеждою, ни страхом, смотрит трезво на настоящее положение петербургской империи, тот знает, что на западе и против запада она собственною инициативою, не будучи вызвана к тому какою-либо великою западною державою и не иначе как в самом тесном союзе с нею, никогда ничего не предпринимала и предпринять не может. (.,.)
Новейшее капитальное производство и банковые спекуляции для дальнейшего и полнейшего развития своего требуют тех огромных государственных централизаций, которые только одни способны подчинить многомиллионные массы чернорабочего народа их эксплуатации. Федеральная организация снизу вверх рабочих ассоциаций, групп, общин волостей и, наконец, областей и народов — это единственное условие настоящей, а не фиктивной свободы — столь же противна их существу, как не совместима с ними никакая экономическая автономия. Зато они уживаются отлично с так называемою представительною демократией), так как эта новейшая государственная форма, основанная на мнимом господстве мнимой народной воли, будто бы выражаемой мнимыми представителями народа в мнимо-народных собраниях, соединяет в себе два главные условия, необходимые для их преуспеяния, а именно: государственную централизацию и действительное подчинение государя — народа — интеллектуальному управляющему им, будто бы представляющему его и непременно эксплуатирующему его меньшинству. (...)
Новейшее государство, по своему существу и цели, есть необходимо военное государство, а военное государство с тою же необходимостью становится государством завоевательным; если же оно не завоевывает само, то оно будет завоевано по той простой причине, что где есть сила, там непременно должно быть и обнаружение или действие ее. Из этого опять-таки следует, что новейшее государство непременно должно быть огромным и могучим государством; это есть непременное условие сохранения его. (...)
В настоящее серьезное время сильное государство может иметь только одно прочное основание — военную и бюрократическую централизацию. Между монархиею и самою демократическою республикою существенное различие: в первой чиновный мир притесняет и грабит народ для вящей пользы привилегированных, имущих классов, а также и своих собственных карманов, во имя монарха; в республике же он будет точно так же теснить и грабить народ для тех же карманов и классов, только уже во имя народной воли. В республике мнимый народ, народ легальный, будто бы представляемый государством, душит и будет душить народ живой и действительный. Но народу отнюдь не будет легче, если палка, которою его будут бить, будет называться палкою народной. (...)
(...) Значит, никакое государство, как бы демократичны ни были его формы, хотя бы самая красная политическая республика, народная только в смысле лжи, известной под именем народного представительства, не в силах дать народу того, что ему надо, т. е. вольной организации своих собственных интересов снизу вверх, без всякого вмешательства, опеки, насилия сверху, потому что всякое государство, даже самое республиканское и самое демократическое, даже мнимо-народное государство, задуманное г. Марксом, в сущности своей не представляет ничего иного, как управление массами сверху вниз, посредством интеллигентного и по этому самому привилегированного меньшинства, будто бы лучше разумеющего настоящие интересы народа, чем сам народ.
Итак, удовлетворение народной страсти и народных требований для классов имущих и управляющих решительно невозможно; поэтому остается одно средство — государственное насилие, одним словом, государство, потому что государство именно и значит насилие, господство посредством насилия, замаскированного, если можно, а в крайнем случае бесцеремонного и откровенного. (...)
Немцы ищут жизни и свободы своей в государстве; для славян же государство есть гроб. Славяне должны искать своего освобождения вне государства, не только в борьбе против немецкого государства, но во всенародном бунте против всякого государства, в Социальной Революции.
Славяне могут освободить себя, могут разрушить ненавистное им немецкое государство не тщетными стремлениями подчинить в свою очередь немцев своему преобладанию, сделать их рабами своего славянского государства, а только призывом их к общей свободе и к общему человеческому братству на развалинах всех существующих государств. Но государства сами не валятся; их может только повалить всенародное и всеплеменная, интернациональная Социальная Революция.
Организировать народные силы для совершения такой революции — вот единственная задача людей, искренно желающих освобождения Славянского племени из-под многолетнего ига. Эти передовые люди должны понять, что то самое, что в прошедшие времена составляло слабость славянских народов, а именно их неспособность образовать государство, в настоящее время составляет их силу, их право на будущность, дает смысл всем их настоящим народным движениям. Несмотря на громадное развитие новейших государств и вследствие этого окончательного развития, доведшего, впрочем, совершенно логически и с неотвратимою необходимостью самый принцип государственности до абсурда, стало ясно, что дни государств и государственности сочтены и что приближаются времена полного освобождения чернорабочих масс и их вольной общественной организации снизу вверх, без всякого правительственного вмешательства из вольных экономических, народных союзов, помимо всех старых государственных границ и всех национальных различий, на одном основании производительного труда, совершенно очеловеченного и вполне солидарного при всем своем разнообразии. (...)
Славянский же пролетариат, повторяем, ради собственного освобождения из-под великого ига, должен войти массами в Интернационал, образовать фабричные, ремесленные и земледельческие секции и соединить их в местные федерации, а если окажется нужным, то, пожалуй, и в общеславянскую федерацию. На почве Интернационала, освобождающего всех и каждого от государственного отечества, славянские работники должны и могут без малейшей опасности для своей самостоятельности встретиться братски с немецкими работниками, союз с которыми на другой почве для них решительно невозможен. (...)
Мы, революционеры-анархисты, поборники всенародного образования, освобождения и широкого развития общественной жизни, а потому враги государства и всякого государствования, в противоположность всем метафизикам позитивистам и всем ученым и неученым поклонникам богини науки, мы утверждаем, что жизнь естественная и общественная всегда предшествует мысли, которая есть только одна из функций ее, но никогда не бывает ее результатом; что она развивается из своей собственной неиссякаемой глубины рядом различных фактов, а не рядом абстрактных рефлексий и что последние, всегда производимые ею и никогда ее не производящие, указывают только, как верстовые столбы, на ее направление и на различные фазисы ее самостоятельного и самородного развития.
Сообразно такому убеждению, мы не только не имеем намерения и малейшей охоты навязывать нашему или чужому народу какой бы то ни было идеал общественного устройства, вычитанного из книжек или выдуманного нами самими, но в убеждении, что народные массы носят в своих, более или менее развитых историею инстинктах, в своих насущных потребностях и в своих стремлениях, сознательных и бессознательных, все элементы своей будущей нормальной организации, мы ищем этого идеала в самом народе; а так как всякая государственная власть, всякое правительство, по существу своему и по своему положению поставленное вне народа, над ним, непременным образом должно стремиться к подчинению его порядкам и целям ему чуждым, то мы объявляем себя врагами всякой правительственной, государственной власти, врагами государственного устройства вообще и думаем, что народ может быть только тогда счастлив, свободен, когда, организуясь снизу вверх, путем самостоятельных и совершенно свободных соединений и помимо всякой официальной опеки, но не помимо различных и равно свободных влияний лиц и партий, он сам создает свою жизнь. (...)
Если есть государство, то непременно есть господство, следовательно, и рабство; государство без рабства, открытого или маскированного, немыслимо, — вот почему мы враги государства. (...)
(...) Под управлением народным они [марксисты.— Сост.] разумеют управление народа посредством небольшого числа представителей, избранных народом. (...)
Но эти избранные будут горячо убежденные и к тому же ученые социалисты. Слова “ученый социалист”, “научный социализм”, которые беспрестанно встречаются в сочинениях и речах лассальянцев и марксистов, сами собою доказывают, что мнимое народное государство будет не что иное, как весьма деспотическое управление народных масс новою и весьма немногочисленною аристократиею действительных или мнимых ученых. Народ не учен, значит, он целиком будет освобожден от забот управления, целиком будет включен в управляемое стадо. Хорошо освобождение.
Марксисты чувствуют это противоречие и, сознавая, что управление ученых, самое тяжелое, обидное и презрительное в мире, будет, несмотря на все демократические формы, настоящею диктатурою, утешают мыслью, что эта диктатура будет временная и короткая. Они говорят, что единственною заботою и целью ее будет образовать и поднять народ как экономически, так и политически до такой степени, что всякое управление сделается скоро не нужным, и государство, утратив весь политический, т. е. господствующий, характер, обратится само собою в совершенно свободную организацию экономических интересов и общин. (...)
На пангерманском знамени написано: удержание и усиление государства во что бы то ни стало; на социально революционном же, на нашем знамени, напротив, огненными, кровавыми буквами начертано: разрушение всех государств, уничтожение буржуазной цивилизации, вольная организация снизу вверх посредством вольных союзов, — организация разнузданной чернорабочей черни, всего освобожденного человечества, создание нового общечеловеческого мира.
Печатается по: Бакунин М. Избр. соч. Т. 1. Пб.—М., 1922. С. 53—56, 67— 68, 91, 97, 188—189, 233—235, 254.
Кропоткин Петр Алексеевич
(1842—1921)—один из крупнейших идеологов анархизма, общественный деятель, ученый. Учился в 1-й московской гимназии и в Петербурге, в Пажеском корпусе. После окончания корпуса в 1862 г. уезжает в Сибирь, в Амурское казачье войско. В Сибири готовит проекты реформ местного самоуправления, пишет корреспонденции в петербургские и московские газеты, изучает геологию и этнографию, много путешествует. Его доклады по итогам сибирских экспедиций получили одобрение Русского географического общества, в члены которого Кропоткин был избран в 1868 г. В апреле 1867 г. он уехал в Петербург, где поступил на физико-математический факультет. Летом 1872 г. сближается с бакунистами в I Интернационале. По возвращении в Петербург вступает в народническую революционную организацию чайковцев. Весной 1874 г. был арестован, два года находился в Петропавловской крепости. Затем совершил дерзкий побег из военного госпиталя, куда был переведен по состоянию здоровья. Последующие сорок лет провел в эмиграции. За границей развернулась революционная и публицистическая деятельность Кропоткина. Он выступает на различных анархистских собраниях, участвует в конгрессах анархистского Интернационала, в публичных акциях анархистов. Занимается и научной работой по биологии, социологии, истории, географии. По возвращении в Россию в июне 1917 г. выступил с призывом к “социальному миру”. В центре его научных интересов — обоснование принципов анархизма и коммунизма. Основной пафос анархизма — борьба с государственной властью, поддержка личности в ее противостоянии государству. Творчество Кропоткина в различных областях подчинено развитию внутренней взаимообусловленности анархии, коммунизма и научного метода.
Он соединил в своих трудах неприятие правового государства, демократии и рыночного хозяйства с высокой оценкой науки и технического прогресса, верой в торжество грядущей социальной справедливости, олицетворенной в общественно-коммунистическом строе будущего. (Тексты подобраны 3. М. Зотовой.)
СОВРЕМЕННАЯ НАУКА И АНАРХИЗМ
(...) Во все времена в человеческих обществах боролись два течения. С одной стороны, народные массы вырабатывали, в виде обычая, ряд учреждений, необходимых для того, чтобы общественная жизнь была возможна, чтобы обеспечить мир в своей среде, улаживать возникающие раздоры и помогать друг другу во всем том, что требует соединенных усилий. Родовой быт у дикарей, сельская община и мирской суд, охотничьи и, позднее, промышленные артели, вольные города-республики вечевого строя, возникшие среди них зачатки международного права и многие другие учреждения были выработаны не законодателями, а самим народным творчеством.
И во все времена появлялись также среди людей волхвы, шаманы, прорицатели, жрецы и начальники военных дружин, стремившиеся установить и упрочить свою власть над народом. Они сплачивались между собой, вступали в союз и поддерживали друг друга, чтобы начальствовать над людьми, держать их в повиновении, управлять ими и заставлять их работать на себя.
Анархизм является, очевидно, представителем первого течения, то есть творческой созидательной силы самого народа, стремившегося выработать учреждения обычного права, которые уберегли бы его от желающего властвовать меньшинства. Силою же народного творчества и народной созидательной деятельности, опирающейся на современное знание и технику, анархизм стремится и теперь выработать учреждения, которые обеспечили бы свободное развитие общества. В этом смысле, следовательно, безгосударственники и государственники существовали во все времена истории.
Затем во все времена происходило также то, что учреждения, даже самые прекрасные по своей первоначальной цели, выработанные сперва людьми ради обеспечения равенства, мира и взаимной поддержки, — со временем окаменевали, утрачивали свой первоначальный смысл, подпадали под иго властолюбивого меньшинства и становились, наконец, стеснением для личности, в ее стремлении к дальнейшему развитию. Тогда отдельные личности восставали против этих учреждений. Но одни из этих недовольных старались сбросить с себя иго общественных учреждений — рода, общины, гильдии — исключительно для того, чтобы получить возможность самим возвыситься над остальными и обогатиться на их счет; тогда как другие восставали против стеснительного установления с целью видоизменить его на пользу всем — в особенности же, чтобы стряхнуть ярмо власти, насевшей на общество. Все реформаторы, политические, религиозные и экономические, принадлежали к этому числу. И среди них во все времена появлялись также личности, которые, не дожидаясь, чтобы все их сородичи или даже большинство прониклись теми же воззрениями, шли вперед — где можно, гурьбою, а не то и в одиночку — на борьбу против угнетения. Такие личности становились революционерами, и мы их также встречаем во все времена. (...)
Повторяя вкратце сказанное, — анархизм ведет, следовательно, свое происхождение из созидательной, творческой народной деятельности, которою вырабатывались в прошлом все учреждения общежития, и из протеста, из восстания личности и народов против насевшей на эти учреждения, чуждой им силы, того протеста, в котором восстававшие стремились дать снова простор творческой народной деятельности, с тем чтобы она могла проявиться с новою силою для выработки нужных учреждений.
В наше время анархизм родился из того же протеста — критического и революционного, из которого родился весь социализм. Только часть социалистов, дойдя до отрицания капитала и общественного строя, основанного на порабощении работника капиталистом, остановилась на этом. Она не восстала против главного, по нашему мнению, оплота капитала — государства — и главных его оплотов: объединения власти, закона (писанного меньшинством на пользу меньшинства) и суда, установленного главным образом для защиты власти и капитала. Анархизм же не остановился в своей критике перед этими учреждениями. Он поднял свою святотатственную руку не только против капитала, но и против этих оплотов капитализма. (...)
(...) Анархизм представляет собою миросозерцание, основанное на современном механическом понимании явлений* и охватывающее всю природу, включая в нее жизнь человеческих обществ и их экономические, политические и нравственные задачи. Его метод исследования — метод точных естественных наук: им должно быть проверено всякое научное заключение. Его стремление — создать синтетическую философию, охватывающую все явления природы, следовательно, и жизнь обществ, не впадая однако в ошибки, в которые впали Конт и Спенсер по вышеуказанным причинам.
Естественно, поэтому что по большинству вопросов жизни анархизм дает иные ответы и занимает иное положение, чем все политические, а также отчасти и социалистические партии, которые еще не расстались с прежними метафизическими фикциями.
Конечно, выработка полного механического миросозерцания едва только начата в его социалистической части, касающейся жизни и развития обществ; но то немногое, что уже сделано, несомненно носит на себе, иногда, впрочем, еще не вполне сознательно, указанный характер. В области философии права, в теории нравственности, в политической экономии, в истории народов и в истории общественных учреждений анархизм уже показал, что он не будет довольствоваться метафизическими заключениями, а будет искать естественнонаучной основы. Он отказывается от метафизики Гегеля, Шеллинга и Канта, от комментаторов римского и католического права, от теоретиков государственного права, от метафизической политической экономии и старается отдать себе ясный отчет обо всех вопросах, поднятых в этих областях знания, на основании тех многочисленных работ, которые были сделаны за последние тридцать или сорок лет с точки зрения естествоиспытателя.
Подобно тому как метафизические представления о Всемирном Духе, о творческой силе Природы, о любовном притяжении Вещества, о воплощении Идеи, о цели Природы, о непознаваемом, о человечестве, понятом в смысле одухотворенного Бытия, и так далее — отвергаются ныне материалистической философией, а зачаточные обобщения, которые скрывались под этими туманными словами, переводятся на вещественный (конкретный) язык фактов,— так точно поступаем и мы, когда подходим к фактам общественной жизни. (...)
* Вернее было бы сказать кинетическом, но это слово менее известно.
Зная это, мы не можем видеть залога прогресса в еще большем подчинении всех государству. Мы ищем его в наиболее полном освобождении личности от власти государственной; в наибольшем развитии личного почина и вместе с тем в ограничении отправлений государства, а не в расширении их.
Ход вперед представляется нам в уничтожении, во-первых, власти, насевшей (особенно начиная с шестнадцатого века) на общество и все более и более стремящейся расширить свои отправления; а, во-вторых, в возможно более широком развитии договорного начала и самостоятельности всех возможных союзов, создающихся ради определенных целей и путем договора охватывающих все общество. Сама же жизнь общества представляется нам не как нечто законченное, закоченелое, а как нечто никогда не законченное, вечно живое и постоянно изменяющее свои формы согласно потребностям времени.
Такое понимание человеческого прогресса, а также воззрения на то, что желательно в будущем (что может умножить сумму счастья), неизбежно ведет и к своеобразной тактике в борьбе — к стремлению развить наибольшую силу почина в отдельных кружках и личностях, причем единство действия достигается единством целей и той убедительностью, которую всегда получает свободно и серьезно обсужденная мысль. Это стремление отражается во всей тактике и во всей внутренней жизни каждой из анархических групп.
Затем мы утверждаем и стараемся доказать, что всякой новой экономической форме общежития надлежит выработать свою новую форму политических отношений. Так было в истории и так будет несомненно в будущем: новые формы уже намечаются.
Крепостное право и самодержавие или по крайней мере почти неограниченная власть короля или царя шли в истории рука об руку. Они обусловливали друг друга. Точно так же правление капиталистов выработало свой характерный политический строй — представительное правление в строго централизованной, объединенной монархии или республике.
Социализму, в какой бы форме он ни проявился и в какой бы мере он ни подошел к коммунизму, предстоит также выработать свою форму политических отношений. Старыми он не может воспользоваться, как не мог бы воспользоваться церковною иерархиею и ее теорией. В той или другой форме он должен стать больше мирским, менее полагаться на косвенное правление через выборных — стать более самоуправляющимся. (...)
Анархизм представляет собой попытку приложить обобщения, добытые естественнонаучным индуктивным методом, к оценке человеческих учреждений и угадать на основании этой оценки дальнейшие шаги человечества на пути свободы, равенства и братства с целью осуществления наибольшей суммы счастья для каждой из единиц человеческого общества.
Он составляет неизбежный результат того естественнонаучного умственного движения, которое началось в конце восемнадцатого века, было задержано на полвека реакцией, водворившейся в Европе после французской революции, и в полном расцвете сил выступило снова, начиная с конца пятидесятых годов. Его корни — в естественнонаучной философии восемнадцатого века. Полное же свое научное обоснование он мог получить только после того пробуждения естествознания, которое возродило к жизни лет сорок тому назад естественнонаучное изучение человеческих общественных учреждений.
В нем нет места тем, якобы научным, законам, которыми приходилось довольствоваться германским метафизикам в двадцатых и тридцатых годах, и он не признает другого метода, кроме естественнонаучного. Этот метод он прилагает ко всем так называемым гуманитарным наукам, и, пользуясь им, а также и всеми исследованиями, недавно вызванными этим методом, он стремится переустроить все науки о человеке и пересмотреть все ходячие понятия о праве, справедливости и т. п. на началах, послуживших для пересмотра всех естественных наук. Его цель — научное миросозерцание, обнимающее всю природу, в том числе и человека.
Этим миросозерцанием определяется положение, занятое анархизмом в практической жизни. В борьбе между личностью и государством анархизм, подобно своим предшественникам восемнадцатого века, выступил за личность против государства, за общество против насевшей на него власти. И, пользуясь историческим материалом, накопленным современною наукою, он показал, что государственная власть, которой гнет растет с каждым годом, есть, собственно говоря, надстройка вредная, ненужная и для нас, современных европейцев, создавшаяся сравнительно недавно, — надстройка в интересах капитализма, погубившая уже в древней истории политически свободный Рим, политически свободную Грецию и все прочие центры цивилизации, возникавшие на Востоке и в Египте. Власть, создавшаяся для объединения интересов землевладельца, судьи, воина и жреца и во все время истории становившаяся поперек попыток человечества создать себе более обеспеченную и свободную жизнь, не может стать орудием освобождения точно так же, как цезаризм (императорство) или церковь не может послужить орудием социалистического переворота.
На почве экономический анархизм пришел к заключению, что современное зло имеет свой корень не в том, что капиталист присваивает себе барыш, или прибавочную стоимость, а в самом факте возможности этого барыша, который только потому и получается, что миллионам людей буквально нечем прокормиться, если не продавать свою силу за такую цену, при которой будет возможен барыш и созидание “прибавочной ценности”. Он понял поэтому, что в политической экономии прежде всего следует обратить внимание на так называемое “потребление” и что первым делом революции должно быть переустройство его, обеспечив пищу, жилище и одежду для всех. “Производство” же должно быть приспособлено к тому, чтобы удовлетворить этой первой, насущной потребности общества. Поэтому анархизм не может видеть в будущей ближайшей революции простую замену денежных знаков рабочими чеками или замену теперешних капиталистов государством. Он видит в ней первый шаг на пути к безгосударственному коммунизму.
Прав ли анархизм в своих выводах — покажет научная критика его основ и практическая жизнь будущего. Но в одном он, конечно, безусловно прав: в том, что он включил изучение общественных учреждений в область естественнонаучных исследований, распрощался навсегда с метафизикой и пользуется тем методом, которым создались современное естествознание и современная материалистическая философия. Благодаря этому самые ошибки, которые могли быть сделаны анархизмом в его исследованиях, могут быть легче открыты. Но проверены его выводы могут быть только тем же естественнонаучным, индуктивно-дедуктивным методом, каким создается всякая наука и всякое научное миросозерцание.
Печатается по: Кропоткин П. А. Современная наука и анархизм. М,, 1906. С. 3—6, 26—27, 38—39, 43—45.
ГОСУДАРСТВО И ЕГО РОЛЬ В ИСТОРИИ
(...) Условимся прежде всего в том, что мы разумеем под словом “государство”. Известно, что в Германии существует целая школа писателей, которые постоянно смешивают государство с обществом. Такое смешение встречается даже у серьезных немецких мыслителей, а также и у тех французских писателей, которые не могут представить себе общества без государственного подавления личной и местной свободы. Отсюда и возникает обычное обвинение анархистов в том, что они хотят “разрушить общество” и проповедуют “возвращение к вечной войне каждого со всеми”.
А между тем такое смешение двух, совершенно разных понятий “государство” и “общество” идет вразрез со всеми приобретениями, сделанными в области истории в течение последних тридцати лет; в нем забывается, что люди жили обществами многие тысячи лет, прежде чем создались государства, и что среди современных европейских народностей государство есть явление самого недавнего происхождения, развившееся лишь с шестнадцатого столетия, — причем самыми блестящими эпохами в жизни человечества были именно те, когда местные вольности и местная жизнь не были еще задавлены государством, и когда люди жили в общинах и в вольных городах.
Государство есть лишь одна из тех форм, которые общество принимало в течение своей истории. Каким же образом можно смешивать понятия об обществе и государстве?
С другой стороны, государство нередко смешивают с правительством. И так как государство немыслимо без правительства, то иногда говорят, что следует стремиться к уничтожению правительства, а не к уничтожению государства.
Мне кажется, однако, что государство и правительство представляют собою опять-таки два разнородных понятия. Понятие о государстве обнимает собою не только существование власти над обществом, но и сосредоточение управления местной жизнью в одном центре, т. е. территориальную концентр.ацию, а также сосредоточение многих или даже всех отправлений общественной жизни в руках немногих. Оно предполагает возникновение совершенно новых отношений между различными членами общества.
Это характерное различие, ускользающее на первый взгляд, ясно выступает при изучении происхождения государства. И для того, чтобы понять, что такое государство, есть только один способ: это проследить его историческое развитие. (...)
(...) Если вы посмотрите на государство, каким оно явилось в истории и каким по существу своему продолжает быть и теперь; если вы убедитесь, как убедились мы, что общественное учреждение не может служить безразлично всем целям, потому что как всякий орган, оно развивается ради одной известной функции, а не ради всех безразлично,— вы поймете, почему мы неизбежно приходим к заключению о необходимости уничтожения государства.
Мы видим в нем учреждение, которое в течение всей истории человеческих обществ служило для того, чтобы мешать всякому союзу людей между собою, чтобы препятствовать развитию местного почина, душить уже существующие вольности и мешать возникновению новых. И мы знаем, что учреждение, которое прожило уже несколько столетий и прочно сложилось в известную форму ради того, чтобы выполнить известную роль в истории, не может быть приноровлено к роли противоположной.
Что же нам говорят в ответ на этот довод, неопровержимый для всякого, кто только задумывался над историей? Нам противопоставляют возражение почти детское: „Государство уже есть, оно существует и представляет готовую и сильную организацию. Зачем же разрушать ее, если можно ею воспользоваться? Правда, теперь она вредна, но это потому, что она находится в руках эксплуататоров. А раз она попадет в руки народа, почему же ей не послужить для благой цели, для народного блага?"
Это — все та же мечта шиллеровского маркиза Позы, пытавшегося превратить самодержавие в орудие освобождения, или мечта аббата Фроманна в романе Золя “Рим”, пытающегося сделать из католической церкви рычаг социализма!..
Не грустно ли, что приходится отвечать на такие доводы? Ведь тот, кто рассуждает таким образом, или не имеет ни малейшего понятия об исторической роли государства, или же представляет себе социальную революцию в таком жалком и ничтожном виде, что она не имеет ничего общего с социалистическими стремлениями.
Возьмем как конкретный пример Францию. Всем нам известен тот поразительный факт, что третья республика во
Франции, несмотря на свою республиканскую форму, остается по существу монархической. Все мы упрекаем ее за то, что она оказалась неспособной сделать Францию республиканской; я уже не говорю о том, что она ничего не сделала для социальной революции: я хочу только сказать, что она даже не внесла республиканских нравов и республиканского духа. В самом деле, ведь все то немногое, что действительно было сделано в течение последних двадцати пяти лет для демократизации нравов или для распространения просвещения, — делалось повсюду, даже и в европейских монархиях, под давлением духа того времени, которое мы переживаем. — Откуда же явился во Франции этот странный государственный строй — республиканская монархия?
Происходит он оттого, что Франция была и осталась государством в той же мере, в какой она была тридцать лет тому назад. Имена правителей изменились, но все это огромное чиновничье здание, созданное во Франции по образцу императорского Рима, осталось; колеса этого громадного механизма продолжают по-прежнему обмениваться пятьюдесятью бумагами каждый раз, когда ветром снесет дерево на большой дороге. Штемпель на бумагах изменился, но государство, его дух, его органы, его территориальная централизация и централизация функций — остались без перемены. Мало того: как всякие паразиты, они день ото дня все больше и больше расползаются по всей стране.
Республиканцы — по крайней мере искренние — долго льстили себя надеждой, что им удастся воспользоваться государственной организацией для того, чтобы произвести перемену в республиканском смысле; мы видим теперь, как они обочлись.
Вместо того, чтобы уничтожить старую организацию, уничтожить государство и создать новые формы объединения, исходя из самых основных единиц каждого общества — из сельской общины, свободного союза рабочих и т. д., они захотели “воспользоваться старой, уже существующей организацией”. И за это непонимание той истины, что историческое учреждение нельзя заставить по произволу работать то в том, то в другом направлении, что оно имеет свой собственный путь развития, они поплатились тем, что были сами поглощены этим учреждением.
А между тем здесь дело еще не шло об изменении всех экономических отношений общества, как идет у нас: вопрос был лишь в изменении некоторых политических отношений между людьми.
И, несмотря на эту полную неудачу, несмотря на такой жалкий результат, нам все еще продолжают повторять, что завоевания государственной власти народом будет достаточно для совершения социальной революции. Нас хотят уверить, несмотря на все неудачи, что старая машина, старый организм, медленно выработавшийся в течение хода истории с целью убивать свободу, порабощать личность, подыскивать для притеснения законное основание, отуманивать человеческие умы, постепенно приучая их к рабству мысли,— каким-то чудом вдруг окажется пригодным для новой роли: вдруг явится и орудием, и рамками, в которых создастся новая жизнь, водворится свобода и равенство на экономическом основании, наступит пробуждение общества и завоевание им лучшего будущего!.. Какая нелепость! Какое непонимание истории! Чтобы дать простор широкому росту социализма, нужно вполне перестроить все современное общество, основанное на узком лавочническом индивидуализме. Вопрос не только в том, чтобы, как иногда выражаются на метафизическом языке, “возвратить рабочему целиком весь продукт его труда”, но в том, чтобы изменить самый характер всех отношений между людьми, начиная с отношений отдельного обывателя к какому-нибудь церковному старосте или начальнику станции и кончая отношениями между различными ремеслами, деревнями, городами и областями. На всякой улице, во всякой деревушке, в каждой группе людей, сгруппировавшихся около фабрики или железной дороги, должен проснуться творческий, созидательный и организационный дух,— для того, чтобы и на фабрике, и на железной дороге, и в деревне, и в складе продуктов, и в потреблении, и в производстве, и в распределении все перестроилось по-новому. Все отношения между личностями и человеческими группами должны будут подвергнуться перестройке с того самого часа, когда мы решимся дотронуться впервые до современной общественной организации, до ее коммерческих или административных учреждений.
И вот эту-то гигантскую работу, требующую свободной деятельности народного творчества, хотят втиснуть в рамки государства! хотят ограничить пределами пирамидальной организации, составляющей сущность государства! Из государства, самый смысл существования которого заключается, как мы видели, в подавлении личности, в уничтожении всякой свободной группировки, всякого свободного творчества, в ненависти ко всякому личному почину и в торжестве одной идеи (которая по необходимости должна быть идеей посредственности), — из этого-то механизма хотят сделать орудие для выполнения гигантского превращения!.. Целым общественным обновлением хотят управлять путем указов и избирательного большинства!.. Какое ребячество!
Через всю историю нашей цивилизации проходят два течения, две враждебные традиции: римская и народная; императорская и федералистская; традиция власти и традиция свободы. И теперь, накануне великой социальной революции, эти две традиции опять стоят лицом к лицу.
Которое нам выбрать из этих двух борющихся в человечестве течений — течение народное или течение правительственного меньшинства, стремящегося к политическому и религиозному господству, — сомнения быть не может. Наш выбор сделан. Мы пристаем к тому течению, которое еще в двенадцатом веке приводило людей к организации, основанной на свободном соглашении, на свободном почине личности, на вольной федерации тех, кто нуждается в ней. Пусть другие стараются, если хотят, удержаться за традиции канонического и императорского Рима! (...)
Печатается по: Кропоткин П. А. Государство и его роль в истории. М., 1917.С.4—5,57—61.
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 154; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!