НОВЫЙ ГОД В ЭКВАТОРИАЛЬНОЙ ГВИНЕЕ 5 страница

Он обиделся и надулся:

– Я вас лечить больше не буду.

Ну куда он денется! Шеф прикажет – будет лечить нас как миленький.

Так вот, наше первое свидание с Мариной состоялось как раз там, где охотился Серов. Берег там такой, что сесть просто невозможно. Всё вокруг вулканического происхождения – острые чёрные камни или

 

19

острая запёкшаяся лава. Поскольку говорить нам особенно было не о чем, мы решили искать мальков и крабов в заводях. Поиздевавшись над крабами, которые пощипали нам пальцы, мы стали собирать затвердевших много тысяч лет назад моллюсков с ребристыми боками и с дырочкой наверху, куполооб­разной формы. Маленьких таких, с двухкопеечную монету. Я набил ими полные карманы.

Марина удивлённо на меня смотрела, мол, зачем я это делаю. Я пытался ей объяснить, что из них можно сделать при­личные занавески – как вьетнамские из тростника, но не сумел это изобразить ни на пальцах, ни словами. Я старался дать ей понять, что это вещь нужная в хозяйстве и у меня дома сгодится. Воздух пах водорослями и морем. А от Марины исходил какой-то незна­комый мне ещё запах. Такой необыкновенно нежный и мягкий аромат.

Мы с Мариной ещё не раз приходили на это наше место, и я набрал целый мешок этих моллюсков, который потом мама не раз грозилась выбросить и наотрез отказалась везти в Москву, когда мы улетали. Мне удалось спрятать в последний момент в её белье только килограмма два этих моллюсков, из которых я всё же сделал потом висячие занавески – шторы в домике на даче, нани­зав моллюски на капроновую леску. Ну и досталось же мне потом от мамочки, когда уже в Москве она обнаружила в чемодане среди своих нарядных платьев этих серых доисторических млекопитаю­щих.

Почему мы часто ходили с Маринитой на этот малопри­способленный для свиданий берег? Надо знать, что такое восточ­ная Гавана. Восточная Гавана – это городок из нескольких высо­ченных бетонных домов, как у нас на Калининском проспекте, и из нескольких десятков трёх- и пятиэтажных кирпичных домиков ше­стиугольной формы. И деться там просто некуда. Всё у всех на виду.

Мои родители быстро узнали, с кем я провожу свободное время, но мне не препятствовали. Лишь бы учился хорошо. Мой же испанский словарный запас пополнялся быстро. На зависть всем другим ученикам в моем классе. А отец как-то раз сказал мне, подмигивая и явно намекая на Мариниту:

– У твоей юной знакомой подлинно прекрасное лицо.

Я с интересом взглянул на отца. Я знал, что встречаются прекрасные лица, но чтоб ещё и подлинно прекрасные – это что-то новенькое. Как он красиво сказал!

Мама же моя стала общественной деятельницей: органи­зовывала  художественную самодеятельность к праздникам, на которые

 

20

острая запёкшаяся лава. Поскольку говорить нам особенно было не о чем, мы решили искать мальков и крабов в заводях. Поиздевавшись над крабами, которые пощипали нам пальцы, мы стали собирать затвердевших много тысяч лет назад моллюсков с ребристыми боками и с дырочкой наверху, куполооб­разной формы. Маленьких таких, с двухкопеечную монету. Я набил ими полные карманы.

Марина удивлённо на меня смотрела, мол, зачем я это делаю. Я пытался ей объяснить, что из них можно сделать при­личные занавески – как вьетнамские из тростника, но не сумел это изобразить ни на пальцах, ни словами. Я старался дать ей понять, что это вещь нужная в хозяйстве и у меня дома сгодится. Воздух пах водорослями и морем. А от Марины исходил какой-то незна­комый мне ещё запах. Такой необыкновенно нежный и мягкий аромат.

Мы с Мариной ещё не раз приходили на это наше место, и я набрал целый мешок этих моллюсков, который потом мама не раз грозилась выбросить и наотрез отказалась везти в Москву, когда мы улетали. Мне удалось спрятать в последний момент в её белье только килограмма два этих моллюсков, из которых я всё же сделал потом висячие занавески – шторы в домике на даче, нани­зав моллюски на капроновую леску. Ну и досталось же мне потом от мамочки, когда уже в Москве она обнаружила в чемодане среди своих нарядных платьев этих серых доисторических млекопитаю­щих.

Почему мы часто ходили с Маринитой на этот малопри­способленный для свиданий берег? Надо знать, что такое восточ­ная Гавана. Восточная Гавана – это городок из нескольких высо­ченных бетонных домов, как у нас на Калининском проспекте, и из нескольких десятков трёх- и пятиэтажных кирпичных домиков ше­стиугольной формы. И деться там просто некуда. Всё у всех на виду.

Мои родители быстро узнали, с кем я провожу свободное время, но мне не препятствовали. Лишь бы учился хорошо. Мой же испанский словарный запас пополнялся быстро. На зависть всем другим ученикам в моем классе. А отец как-то раз сказал мне, подмигивая и явно намекая на Мариниту:

– У твоей юной знакомой подлинно прекрасное лицо.

Я с интересом взглянул на отца. Я знал, что встречаются прекрасные лица, но чтоб ещё и подлинно прекрасные – это что-то новенькое. Как он красиво сказал!

Мама же моя стала общественной деятельницей: органи­зовывала  художественную самодеятельность к праздникам, на которые

 

20

мы приглашали и кубинцев, работающих в гостинице, вела политинформацию для советских женщин, решала с кубин­цами бытовые и технические проблемы, возникающие у советского персонала, проживавшего в гостинице. За это перед нашим отъез­дом домой администрация гостиницы торжественно вручила маме редкую по тем временам для кубинцев большую вазу.

Однажды я оказался в столовой гостиницы, когда там обедали кубинцы. Мне тогда показалось, что на алюминиевых подносах у них как-то маловато еды и на вид она была не очень приглядной. Я спросил в школе у учительницы, как кормят детей в кубинских интернатах. Я думал, что она знает, так как наша школа шефствовала над одной большой детской кубинской школой-ин­тернатом: мы подарили кубинским детям телевизор, возили раз­ные подарки, оборудовали им красный уголок с нашими сувени­рами и однажды вместе с интернатовцами собирали апельсины. Я весь искололся об эти проклятые шипы!

Учительница ответила, что детей там кормят нормально. Но всё же я предложил взять шефство над школой, где училась Марина, и помогать им продуктами. Но учительница сказала, что, к сожалению, мы этого сделать не можем. Своих продуктов у нашей школы нет, а завтраками нас в школе кормят на деньги наших же родителей.

Тогда я на каждую встречу с Мариной приносил ей кон­феты. Она так долго держала раз шоколадку в руке, что она рас­таяла и потекла. И тоненькие Маринкины ручки стали из светло-коричневых местами тёмно-коричневыми. А она облизывала пальцы и смеялась.

Конфетами она делилась с подружками и родителями. И передавала мне от них спасибо.

А уж с разрешения своих родителей я подарил Марине мой любимый радиоприёмник в кожаном футляре.

– А как же ты? – спросил отец.

– Ничего. Обойдусь.

Но на всякий случай поинтересовался:

– А нельзя мне привезти из Москвы ещё один?

– Это вряд ли, – ответил папаня.

Какой это был праздник для моей Мариниты! Она меня даже обняла за шею. И мне показалось, поцеловала. Она с приём­ником не расставалась ни в школе, ни на наших встречах. Иногда просила купить ей батарейки, и я покупал. Как мы вместе прово­дили время? Что мы делали? Дела всегда находились. Как я гово­рил, гуляли у моря, рассказывая о

21

мы приглашали и кубинцев, работающих в гостинице, вела политинформацию для советских женщин, решала с кубин­цами бытовые и технические проблемы, возникающие у советского персонала, проживавшего в гостинице. За это перед нашим отъез­дом домой администрация гостиницы торжественно вручила маме редкую по тем временам для кубинцев большую вазу.

Однажды я оказался в столовой гостиницы, когда там обедали кубинцы. Мне тогда показалось, что на алюминиевых подносах у них как-то маловато еды и на вид она была не очень приглядной. Я спросил в школе у учительницы, как кормят детей в кубинских интернатах. Я думал, что она знает, так как наша школа шефствовала над одной большой детской кубинской школой-ин­тернатом: мы подарили кубинским детям телевизор, возили раз­ные подарки, оборудовали им красный уголок с нашими сувени­рами и однажды вместе с интернатовцами собирали апельсины. Я весь искололся об эти проклятые шипы!

Учительница ответила, что детей там кормят нормально. Но всё же я предложил взять шефство над школой, где училась Марина, и помогать им продуктами. Но учительница сказала, что, к сожалению, мы этого сделать не можем. Своих продуктов у нашей школы нет, а завтраками нас в школе кормят на деньги наших же родителей.

Тогда я на каждую встречу с Мариной приносил ей кон­феты. Она так долго держала раз шоколадку в руке, что она рас­таяла и потекла. И тоненькие Маринкины ручки стали из светло-коричневых местами тёмно-коричневыми. А она облизывала пальцы и смеялась.

Конфетами она делилась с подружками и родителями. И передавала мне от них спасибо.

А уж с разрешения своих родителей я подарил Марине мой любимый радиоприёмник в кожаном футляре.

– А как же ты? – спросил отец.

– Ничего. Обойдусь.

Но на всякий случай поинтересовался:

– А нельзя мне привезти из Москвы ещё один?

– Это вряд ли, – ответил папаня.

Какой это был праздник для моей Мариниты! Она меня даже обняла за шею. И мне показалось, поцеловала. Она с приём­ником не расставалась ни в школе, ни на наших встречах. Иногда просила купить ей батарейки, и я покупал. Как мы вместе прово­дили время? Что мы делали? Дела всегда находились. Как я гово­рил, гуляли у моря, рассказывая о

 

21

себе, о родителях, школе, о Москве и Советском Союзе, о Кубе, обменивались сувенирами и значками.

Я приносил ей выпрошенные в гостиничной детской ком­нате для детей русских специалистов игрушки, куклы. Мы слушали музыку, много фотографировались, пока не кончилась плёнка.

Киноплёнку и цветную  пленку для слайдов  мы отправ­ляли домой, в Москву, чтобы она здесь, в тропиках, не испорти­лась за два года. Новую плёнку нам присылали с оказией дедушка и бабушка, родители мамы. А реактивов для чёрно-белой плёнки мы привезли с собой много. Плёнки в гостиничной фотолаборато­рии проявлял мой отец, а нам давал уже готовые фотографии. Потом ему это надоело, и он научил меня проявлять плёнку и пе­чатать фотографии.

Я решил показать, как я это делаю Марине, и научить её этому делу. Мы закрылись в лаборатории и в красном свете про­являли и печатали фотокарточки. Один раз я не удержался и, не отдавая себе отчёта, лизнул плечо девочки. Марина замерла от неожиданности и не двигалась, не глядя на меня. Тогда я про­шёлся языком от её локтя до плеча.

– Ты что, кот? – спросила меня Марина, поглаживая обли­занную руку.

– Да, – признался я. – Мяу!

И страшно зарычал.

– Котик, смотри, как хорошо мы здесь получились, – ска­зала Марина.

Уже через два урока она сама проявляла и печатала, пока не кончились реактивы. И нам пришлось переключиться на другие дела. Надо сказать, что виделись мы нечасто. По выходным, когда она возвращалась из школы домой, в свою семью. Но как было трудно дождаться очередной встречи! Нас так тянуло друг к дружке! И никак не хотелось нам расставаться опять на целую не­делю!

Папа очень уставал на работе. Я понял, что работать пе­реводчиком так же тяжело, как водителем автобуса или, например, шахтёром. Я вскоре уже знал, что в представительстве работали 22 наших специалиста и только два переводчика. Скажем, у пяте­рых специалистов возникает в день пять вопросов для решения с кубинцами. По одной проблеме на брата. А для переводчика в день возникает, значит, несколько проблем, требующих решения.

Специалист решил свой вопрос и пошёл, счастливый, мыть машину представителю. Переводчик же бежит к следующему специалисту,

 

22

себе, о родителях, школе, о Москве и Советском Союзе, о Кубе, обменивались сувенирами и значками.

Я приносил ей выпрошенные в гостиничной детской ком­нате для детей русских специалистов игрушки, куклы. Мы слушали музыку, много фотографировались, пока не кончилась плёнка.

Киноплёнку и цветную пленку для слайдов мы отправ­ляли домой, в Москву, чтобы она здесь, в тропиках, не испорти­лась за два года. Новую плёнку нам присылали с оказией дедушка и бабушка, родители мамы. А реактивов для чёрно-белой плёнки мы привезли с собой много. Плёнки в гостиничной фотолаборато­рии проявлял мой отец, а нам давал уже готовые фотографии. Потом ему это надоело, и он научил меня проявлять плёнку и пе­чатать фотографии.

Я решил показать, как я это делаю Марине, и научить её этому делу. Мы закрылись в лаборатории и в красном свете про­являли и печатали фотокарточки. Один раз я не удержался и, не отдавая себе отчёта, лизнул плечо девочки. Марина замерла от неожиданности и не двигалась, не глядя на меня. Тогда я про­шёлся языком от её локтя до плеча.

– Ты что, кот? – спросила меня Марина, поглаживая обли­занную руку.

– Да, – признался я. – Мяу!

И страшно зарычал.

– Котик, смотри, как хорошо мы здесь получились, – ска­зала Марина.

Уже через два урока она сама проявляла и печатала, пока не кончились реактивы. И нам пришлось переключиться на другие дела. Надо сказать, что виделись мы нечасто. По выходным, когда она возвращалась из школы домой, в свою семью. Но как было трудно дождаться очередной встречи! Нас так тянуло друг к дружке! И никак не хотелось нам расставаться опять на целую не­делю!

Папа очень уставал на работе. Я понял, что работать пе­реводчиком так же тяжело, как водителем автобуса или, например, шахтёром. Я вскоре уже знал, что в представительстве работали 22 наших специалиста и только два переводчика. Скажем, у пяте­рых специалистов возникает в день пять вопросов для решения с кубинцами. По одной проблеме на брата. А для переводчика в день возникает, значит, несколько проблем, требующих решения.

Специалист решил свой вопрос и пошёл, счастливый, мыть машину представителю. Переводчик же бежит к следующему специалисту,

 

22

ждущему его со своим вопросом. Или, скажем, после ночного дежурства в представительстве, где была тьма комаров и против них – только дихлофос, когда специалисты отбывали до­мой спать, а переводчики ещё работали весь день.

Без переводчиков все были как без рук. А ведь ночью надо было заводить и встречать суда в порту, следить за их выходом из порта в море, на промысел, следить за своевременным прохожде­нием судами санитарных, таможенных и пограничных властей, за обеспечением судов водой, топливом и так далее. Или искать в городе терявшихся там иногда рыбаков.

Сегодня, в воскресенье, мои родители поехали на концерт в шикарное, как рассказывали, открытое кабаре «Tропикана». Зна­чит, надолго.

Не дожидаясь их отъезда на автобусе, я вроде как пошёл погулять, а на самом деле зашёл за Мариной, как мы с ней дого­варивались, и повёз её в кино.

Марина была нарядная. В новом платье. В бусах из каких-то красных и коричневых фруктов или сушёных ягод. Мы сели в автобус, исторически называемый на Кубе «гуагва». Я так и сказал Марине, галантно приглашая её рукой на посадку:

– Guagua, por favor.( Пожалуйте-с в автобус, значит.)

На входе я опустил несколько монеток сентаво в кассу в форме длинной зелёной трубы рядом с шофёром-кондуктором, и мы уселись на высокое заднее сиденье. Я рассматривал и нахва­ливал её бусы, а ей понравилась моя стильная цветастая рубашка навыпуск. Она её пощупала и погладила.

Мы добрались до центральной улицы Рампа и направи­лись в лучший городской центральный кинотеатр Гаваны «Яра». В «Яре» в тот вечер шёл фильм с интригующим названием «Дьяволь­ски твой». Если на афише написано Diabolicamente tuyo, то с пере­водом не ошибёшься.

Заплатив в кассу два песо и получив билеты, мы направи­лись к входу, где нас ни с того ни с сего тормознула билетёрша. Она показала на надпись под афишей, которая гласила, что фильм только для тех, кто старше 14 лет. Как будто я этого не понял по выставленным под стеклом рекламным кадрам из фильма! У нас в Москве тоже такие фильмы показывают только тем, кто старше 16. Я попытался прорваться и подтолкнул к входу Марину, но биле­тёрша своим жирным телом перегородила нам дорогу.

– Я советский, – сказал я билетёрше по-испански, ещё на что-то рассчитывая.

 

23

ждущему его со своим вопросом. Или, скажем, после ночного дежурства в представительстве, где была тьма комаров и против них – только дихлофос, когда специалисты отбывали до­мой спать, а переводчики ещё работали весь день.

Без переводчиков все были как без рук. А ведь ночью надо было заводить и встречать суда в порту, следить за их выходом из порта в море, на промысел, следить за своевременным прохожде­нием судами санитарных, таможенных и пограничных властей, за обеспечением судов водой, топливом и так далее. Или искать в городе терявшихся там иногда рыбаков.

Сегодня, в воскресенье, мои родители поехали на концерт в шикарное, как рассказывали, открытое кабаре «Tропикана». Зна­чит, надолго.

Не дожидаясь их отъезда на автобусе, я вроде как пошёл погулять, а на самом деле зашёл за Мариной, как мы с ней дого­варивались, и повёз её в кино.

Марина была нарядная. В новом платье. В бусах из каких-то красных и коричневых фруктов или сушёных ягод. Мы сели в автобус, исторически называемый на Кубе «гуагва». Я так и сказал Марине, галантно приглашая её рукой на посадку:

– Guagua, por favor.( Пожалуйте-с в автобус, значит.)

На входе я опустил несколько монеток сентаво в кассу в форме длинной зелёной трубы рядом с шофёром-кондуктором, и мы уселись на высокое заднее сиденье. Я рассматривал и нахва­ливал её бусы, а ей понравилась моя стильная цветастая рубашка навыпуск. Она её пощупала и погладила.

Мы добрались до центральной улицы Рампа и направи­лись в лучший городской центральный кинотеатр Гаваны «Яра». В «Яре» в тот вечер шёл фильм с интригующим названием «Дьяволь­ски твой». Если на афише написано Diabolicamente tuyo, то с пере­водом не ошибёшься.

Заплатив в кассу два песо и получив билеты, мы направи­лись к входу, где нас ни с того ни с сего тормознула билетёрша. Она показала на надпись под афишей, которая гласила, что фильм только для тех, кто старше 14 лет. Как будто я этого не понял по выставленным под стеклом рекламным кадрам из фильма! У нас в Москве тоже такие фильмы показывают только тем, кто старше 16. Я попытался прорваться и подтолкнул к входу Марину, но биле­тёрша своим жирным телом перегородила нам дорогу.

– Я советский, – сказал я билетёрше по-испански, ещё на что-то рассчитывая.

 

23

Билетёрша взяла нас за руки и подвела к кассе. Вернула в кассу билеты, всучила нам два песо и хотела дать нам рукой по… в общем, хлопнуть нас сзади. Но мы с Мариной одновременно рванулись вперёд, чтобы избежать позора на людях. Презри­тельно посмотрев на билетёршу, я повёл Марину по улице дальше. Мы молча дошли до кинотеатра Трианон, немного похуже, где шёл фильм с французом Аленом Делоном. И опять: Para mayors de 14 anos. Я всё же снова купил билеты и при входе ска­зал седому старику, что я sovietico. Но этот нас не задерживал. Нам показалось, что он был и слепым, и глухим. Или просто ста­рым. Кивнул головой – и всё.

Фильм шёл по системе non-stop, то есть постоянно, без остановки. Мы пришли где-то в конце фильма. Когда фильм закан­чивался, я понял, что Ален Делон победил. А потом мы стали смотреть фильм с самого начала. О чём был фильм, я так и не понял, так как с замиранием сердца смотрел на Марину, а она временами поглядывала на меня. Я касался пальцами её руки. Потом я сбегал и купил мороженое. В зале работал кондиционер, поэтому было прохладно.

---

Дата добавления: 2019-09-08; просмотров: 40; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!