Нострадамус XX века? (Парадоксальные идеи и прогнозы Жана Гимпела)
Жан Гимпел
Рациональное знание и власть в Средние века
Часовщика ди Донди, зодчего (архитекто-инженера) Виллар де Оннекура и агронома Уолтера Хенли объединяло, по мнению Гимпела, одно: рациональный взгляд на мир. Это не значит, что они не верили в Бога. Тут другое: начиная с первой четверти XII века и до 1277 года для Европы характерны постоянные попытки примирить, «поженить» Разум и Веру.
За эти исключительные 150 лет (до того как Церковь начала диктовать жёсткие догмы) люди научились логически рассуждать и спорить, отшлифовали в этих спорах формальную логику. Происшедшее оказалось достаточно необратимым: достигнутую интеллектуальную свободу не смогли уничтожить мрачные XIV–XV столетия.
Герберта из Орильяка, избранного Папой под именем Сильвестра II (999–1003 годы), Гимпел считает первым, кто направил Европу по пути рационального знания, науки. Сильвестр II оживил использование абаки, развил трактаты Боэция по арифметике и музыке и сам написал трактат по астрономии. По пути, проложенному Сильвестром II, двинулись Ланфранк и святой Ансельм (оба – архиепископы Кентерберийские) и Пьер Абеляр.
Последний, как почти все великие философы, разработал собственный метод, в котором провёл чёткое различие между эмпирическим знанием факта и рациональным (теоретическим) знанием причин этого факта («понимание как способность улавливать и устанавливать скрытые причины вещей» ).
|
|
|
За те 150 лет, о которых шла речь, европейцы перевели множество арабских и греко-римских (но, как правило, тоже с арабского) трактатов по различным отраслям знания – настоящий бум переводов. Это явление получило название «ренессанс XII столетия» (1).
Отличие этого ренессанса от более позднего и приобретшего большую известность заключалось в том, что если представители «позднего» ренессанса интересовались прежде всего искусством и литературой, то в XII веке главный интерес заключался в философии, науке и технике.
Первая попытка объяснить мир в понятиях естественных причин была связана с шартрской школой. Тьери из Шартра (умер в 1155 году), пытаясь найти рациональное объяснение Творения, заявил, что невозможно понять историю Бытия (genesis) без интеллектуальной подготовки в рамках квадривиума (цикл учебных предметов в средневековой школе, включавший 4 предмета: музыку, арифметику, геометрию и астрономию) и прежде всего математики, поскольку, по его словам, «от математики зависит рациональное объяснение Универсума» (2).
Из Шартра рациональное объяснение мира распространилось в Париж, а затем в Оксфорд. Почти весь XIII век проходит под знаком попытки (Александр из Халеса, Альберт Великий, Фома Аквинский и др.) синтезировать единое знание из Веры и Разума. Ни одна из них не увенчалась успехом. Более того, с начала XIII столетия нарастает стремление церкви если не положить конец этим попыткам, то, по крайней мере, ограничить их и рациональное объяснение мира.
|
|
|
Так, в 1210 и 1215 годах в Париже, а в 1245 году в Тулузе было запрещено преподавание философии Аристотеля. 18 лет спустя после тулузского запрета Папа Урбан выступил с нападками против аверроистов. Однако на общем фоне триумфального, как казалось, шествия Разума на эти запреты всерьёз не обращали внимания.
Первый серьёзный «звонок» прозвенел в 1270 году, когда епископ Парижский Этьен Тампье запретил 13 доктринальных положений, которым учили на факультете искусств. Теологи и Папа, стремившиеся примирить христианство с аристотелизмом, становились очень опасными для христианской веры. Это привело к тому, что 7 марта 1277 года Этьен Тампье объявил ошибочными уже не 13, а «219 ужасных доктринальных ошибок, которые некоторые студенты факультета искусств имеют безрассудство изучать и обсуждать на занятиях» (3). Объявить «ошибочными» означало – запретить.
Запрет 219 «доктрин» замедлил процесс науки не только в «Афинах XIII» (как называли Францию), но и в Европе в целом. Интеллектуальный центр переместился в Оксфорд, где работал Роджер Бэкон (1214–1292 годы).
|
|
|
Долгое время его считали «self – made man – от», редчайшим гением, опередившим своё время. Однако, напоминает Гимпел, теперь мы знаем, что Бэкон (подобно Леонардо) был ярким адептом, последователем своего учителя – великого Роберта Гроссетеста (1175–1253 годы) – разностороннего учёного и философа. Отправным пунктом его размышлений была убеждённость в том, что законы геометрической оптики суть основа физической реальности, без которых нельзя понять природу. Будучи верным логике своего учителя, Роджер Бэкон полагал «воротами и ключом» ко всем наукам вообще математику и экспериментальную науку.
Бэкон известен своим обращением к Папе Клименту IV, суть которого сводилась к предложению исправить грубые ошибки юлианского календаря. Однако лишь в 1582 году Папа Григорий X, учитывая работы Гроссетеста и Бэкона, ввёл необходимые календарные изменения. Было решено, что 5 октября 1582 года станет 15 октября и что последний год столетия не будет leapycar, за исключением даты, которая делится на 400.
Таким образом, реальным творцом григорианского календаря, которым мы пользуемся до сих пор, был Роджер Бэкон. Исследуя прежде всего экспериментальное знание в средневековом обществе, Гимпел, к сожалению, упустил из виду кардинальный сдвиг, происшедший в то время в знании теоретическом, в гносеологии. Родившийся после смерти Бэкона и живший в первой половине XIV века Уильям Оккам по сути заложил основу европейской теории познания.
|
|
|
Как заметил Михаил Петров (4), Оккам предложил «новое для европейской философии членение между миром мысли и миром независимых от человека вещей природы» (5), членение, которое в новоевропейской философии дало субъект-объектное отношение и набор предельных гносеологических категорий (6).
Запрет «219 заблуждений» оказал стимулирующее воздействие на развитие рациональных форм знания не только позитивно, как считает Гимпел, но и негативно. Теологическое мировоззрение задавало систему координат самоотрицания, оно «выковало» себе (как античная культура – христианство) негативного наследника – юридическое мировоззрение. Уже в теологическом мировоззрении, прошедшем школу попыток примирить Веру и Разум, зародилась (в том числе в спорах об истинной Церкви) идея граждански всеобщего права (7).
Здесь надо сказать и о другом. Характерно и показательно, что не в схоластике, не в экспериментальном знании и не в гуманизме произошёл субъектный прорыв в средневековом обществе. Тот самый прорыв, посредством которого начался новый капиталистический цикл европейской цивилизации, а в религии Реформация. Но это было специфически религиозное событие, отрицавшее одновременно схоластику, мистицизм и гуманизм.
С этой точки зрения разведение Веры и Разума запретом «219 заблуждений», всей логикой развития средневекового общества объективно и подготовили Реформацию и Великую капиталистическую революцию 1517–1648 годов.
Обратим внимание и на ещё один парадокс, указывающий, что в религиозной сфере происходил макросоциальный сдвиг: основные результаты Реформации оказались политико-юридическими.
Водолазный костюм Средневековья
В ходе событий 1517–1648 годов (происходивших как религиозные войны и революции) возникли капитализм, государство современного типа, бюрократия и современная наука, то есть такая форма организации знания и социальной практики, которая затем властно отодвинула религию, взяв реванш за 1277 год. Но к этому реваншу привёл религиозный сдвиг, точнее субъектный сдвиг в сфере религии, воспринимаемый как личностное переживание; рационально осмысленный мистический накал вызвал некий взрыв. Особенно хорошо это видно по биографии Мартина Лютера, выступившего в качестве субъекта по отношению как к церковной иерархии, так и к светской власти. Однако «обкатывался» такой вариант противостояния в XIII–XIV столетиях.
Теперь обратимся к той проблеме (связанной со средневековым знанием), которую, к сожалению, не затронул Гимпел и о которой я хочу поговорить. Это отношение между персонификаторами духовного труда, знания, с одной стороны, и власти – с другой. Поразмышляем немного на эту тему. Отношения эти складывались по-разному в разных обществах и цивилизациях.
Например, поскольку в азиатских цивилизациях то, что именуется религиозностью, не отделено (или институционально не отделено) от социальности (и это так и есть для столь разных обществ, как кастовое индийское или конфуцианское – китайское), власть и знание реализуются в рамках этой социальности и по её законам. В лучшем случае мудрец противостоит жреческой иерархии как системе не в качестве субъекта, а в качестве антисистемного элемента.
В результате специфически особого противостояния между носителями власти и знания (духа) здесь нет (как это, например, было у Сократа в античности или у Иисуса). Более того, приход к реальной власти носителей знания (шэньши в Китае) социально окончательно закупоривает систему и устраняет даже отрицательные, качественно-антисистемные формы противостояния Власти и Знания, ибо знание становится властным, а власть – знающей. Поэтому восторги перед «демократической» экзаменационной системой традиционного Китая, особенно для европейца, неуместны. Они скорее свидетельствуют об утрате социокультурного иммунитета какой-то частью носителей европейской культуры и непонимании того, что азиатские общества суть специфическое «социальное Зазеркалье» (8).
Иная, на мой взгляд, ситуация в античном обществе. Если своеобразным итогом развития азиатских цивилизаций было совершенствование таких форм духовного труда, которые противостоят практическому, предметно-вещественному труду, то в античном обществе в рамках самого духовного труда чётко обособляются рационально-динамичный и иррационально-статичный («позитивное» и «негативное» знание по терминологии В. В. Крылова) (9). Древняя Греция, как и Восток, знала социальную фигуру мудреца. Но этот социальный персонаж просуществовал лишь 150-200 лет, уступив место философу, то есть носителю не духовного труда вообще, универсального, тотального в своей недифференцированности знания, а носителю специализированной познавательной функции.
В качестве противостоящего практическому, предметно-вещественному труду общества интеллектуальный труд особых слоёв общества, начиная с античности, развивается уже не как побочный продукт общественной практики, а как самостоятельная сфера духовного труда. В качестве противостоящего иррационально-статичному элементу знания это уже не подчинённый элемент жреческого ритуала и магического знания (и следовательно, функция властвования особых слоёв общества), а развивающаяся по собственным, обособленно-сущностным законам особой формы духовного труда – интеллектуального, ориентированного на познание, а не на знание.
Однако социальная практика античного рационального знания была ограничена в ряде отношений и по ряду причин (что представляет собой предмет отдельного разговора). Поэтому постепенно локально ограниченные формы иррационально-статичного знания стали заполнять возникавший в обществе духовный вакуум. Но поскольку само общество было отчасти индивидуализировано, объективно оно требовало иной формы иррационального знания – такой, которая, будучи иррациональной, отрицала бы восточные, как статичные, то есть была бы иррационально-динамичной. Разумеется, это не единственная причина возникновения христианства – величайшей социальной и духовной революции (Иисус духовно преодолел то, чего не смог социально преодолеть Сократ).
Время античности миновало. Далеко не сразу феодально-цеховое общество вышло на уровень предметно-вещественной практики античного общества. В таких условиях единственной формой «непрактического», абстрактного знания стало, как справедливо заметил В. В. Крылов, совершенствование правил и методов самого мышления – формальной логики, проверочному инструментарию которой подвергались даже теологические конструкции.
Революционные социально-экономические сдвиги подвели под абстрактное знание ту практическую базу, которой не было в античности. Если рациональное знание в античности было связано прежде всего с дедукцией и в нём персонификатор знания противостоял власти как обществу в целом (полису, коллективу) и в лице его богов – иррационально-статичному элементу (казус Сократа), то в средневековом обществе ситуация была иной.
Рациональное знание оказалось прежде всего индуктивным. Запрет «219 заблуждений» тесно связал противостоящее теологии рациональное знание с индуктивными методами мышления, ориентированными на познание единичного, частного (что, кстати, социоморфически отражало германскую форму Gemeinwesen).
Носители индуктивного знания противостояли не обществу в целом и не коллективной власти, а одновременно светской власти и власти духовной в лице церковной иерархии. «Благодаря индивидуальному отношению к Богу и реализации себя индивидом посредством отношения к Богу как личности, противостояние это, во-первых, приобретало личностно-социальный характер; во-вторых, создавало возможности для различных комбинаций противостояния носителей рационального духовного знания носителям иррационального знания в союзе со светской властью (10). (Классический, но лишь один из многих пример – отношения Оккама с Людвигом Баварским: «защищай меня мечом, а я буду защищать тебя словом»; позднее треугольник «перо, меч и крест» сформулируется и у Мартина Лютера).
Плывём... куда ж нам плыть?
В средневековом обществе светская власть начинает опосредовать отношения между носителями рационально-динамичного знания, с одной стороны, и иррационально-статичного – с другой. Это во-первых. Во-вторых, представители рационального духовного труда начинают опосредовать отношения между рациональной светской властью и иррациональной духовной властью. Наиболее частые элементы в этих комбинациях – «рациональный» и «духовный».
Таким образом, в XII – начале XIX веков был накоплен такой потенциал рационального знания, ставшего общественной ценностью, который уже невозможно было «социально стереть» даже в условиях обращения Церкви и общества к мистицизму. В немалой степени потому, что этот тип знания стал элементом власти.
Так завязывался узел социальных и идейных конфликтов Запада, который начал развязываться (иногда с кровью) лишь в XX столетии. Конечно, знание, например в XIII веке, было тесно связано и с предметной практикой, ручным трудом, но и здесь были свои нюансы, способствовавшие неожиданным европейским рывкам. Например, Пётр из Марикура, который являет собой наглядный пример значения ручной искусности в труде учёного, подчёркивал: практические навыки и уменье позволяют исправлять как природу, так и чужой опыт.
Именно благодаря этому Пётр из Марикура сумел довести магнитный компас до такой степени совершенства, какой они не имели ни в Китае, ни в мусульманском мире. Именно это впоследствии позволяло Европе совершать её морскую экспансию. Указывая на тесную связь исторической судьбы Европы с морем, Фернан Бродель писал (правда, о более позднем периоде, но в данном случае это не имеет значения): «Европа в ореоле славы – это флоты, корабли, и ещё раз корабли, пенные следы на водах морей. Это морские народы, порты, верфи». (11)
В XIII веке первые навигаторы начали использовать морские карты и простые тригонометрические таблицы для определения морских путей. Античные приспособления сменил современный руль, что придало управлению судами значительно большую точность.
Уверенность европейцев в себе, в своих силах была такова, что в 1291 году два генуэзских навигатора, братья Вивальди, снарядив два корабля, отправились искать путь в Индию. После мыса Нон (28 46' северной широты) их следы затерялись... Примечательно, что Колумб пользовался итальянскими картами XIII–XIV веков. Однако не менее примечательно и другое: люди, изготавливавшие эти карты, уже не предпринимали или почти не предпринимали дерзких морских путешествий. Не то чтобы в Европе перевелись смельчаки, нет, но их энергия теперь была меньше и направлялась на другое. Эпоха фантастического Средневековья кончилась, и очень символично, что в следующем после запрета «219 заблуждений» – 1278 году – Роджер Бэкон был арестован. Наступила «Осень Средневековья».
Андрей Фурсов
***
1 – О влиянии ислама на Европу, о роли арабо-исламского знания в формировании европейской схоластики см.: У. Монтгомери Уотт. Влияние ислама на средневековую Европу. М., Наука – 1976; Кимилёв Ю. А., Полякова Н. Л. Наука и религия: историко-культурологический очерк. М., Наука, 1988
2 – Gimpel J.The medieval machine: the industrial revolution of the Middle Ages Aldershof: Wildwoodhouse. 1988, p. 179
3 – Gimpel I.The medieval machine... p.183
4 – См. статью о М. К. Петрове в № 5 «Социума» 1992 г.
5 – Петров М. К. Язык, знак, культура. М., Наука, 1991, с. 266
6 – Там же
7 – Философия эпохи ранних буржуазных революций. М., Наука, 1983, с.170
8 – Фурсов А. И. Жрец, мудрец и книжник: размышления о стадиальных и цивилизованных типах организации персонификаторов духовного труда и их отношений с властью (неопубликованная рукопись). С. 41
9 – Крылов В. В. Заметки об определяющей роли функции науки в общественном организме по отношению к её структуре и законам развития в античный, классический и неклассический периоды европейской истории. М., 1973 (неопубликованная рукопись). С. 6
10 – Фурсов А. И. Перо, меч и крест: размышления о стадиальных и цивилизованных типах организации персонификаторов духовного труда и их отношений с властью в Европе (от полисной революции до великой капиталистической). М., 1989. Неопубликованная рукопись. С. 47
11 – Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV–XVIII вв. М.. Прогресс, 1986, т. 1. Структуры повседневности: Возможное и невозможное. С. 76
Дата добавления: 2019-08-30; просмотров: 118; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!