ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ПСИХОАНАЛИЗА

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 6Следующая ⇒

407 Понятие регрессии есть, может быть, одно из самых важных открытий, которые психоанализ сделал в своей области. Тем самым не только опрокидываются или, по крайней мере, широко изменяются прежние формулировки генезиса невроза, но находит должную оценку и актуальный конфликт.

408 Вышеприведенный случай уже разъяснил нам, что симптомологическая инсценировка лишь тогда становится понятной, когда в ней усмотришь выражение актуального конфликта. Тем самым психоаналитическая теория примыкает к выводам ассоциативного эксперимен-

119

та, о которых я говорил в своих лекциях в Кларкском университете. Ассоциативный эксперимент над невротиками дает нам целый ряд указаний на определенные актуальные конфликты, которые мы называем комплексами. Эти комплексы содержат в себе именно те проблемы и затруднения, которые вызывают в пациенте раздвоенность. Обычно речь идет о совершенно явных любовных конфликтах. С точки зрения ассоциативного эксперимента, невроз представляется чем-то совершенно иным, нежели с точки зрения прежней психоаналитической теории. С этой последней точки зрения, невроз вырастает из инфантильных корней, заглушая нормальные элементы; рассмотренный же с точки зрения ассоциативного эксперимента, невроз представляется реакцией на актуальный конфликт, который встречается, конечно, точно так же и у нормального человека, однако там он разрешается без слишком больших затруднений. Невротик же «зацикливается» на конфликте, и невроз является более или менее последствием подобной остановки. Поэтому можно сказать, что результаты ассоциативного эксперимента говорят в пользу учения о регрессии.

Оценка невротических фантазий

На основании прежнего «исторического» понимания невроза мы легко поймем, почему невротику, с его огромным родительским комплексом, так трудно приспособиться к внешнему миру. Теперь же, когда мы знаем, что нормальный человек имеет точно такие же комплексы и, в принципе, то же психологическое развитие, как и невротик, мы не можем больше объяснять невроз только развитием фантастических систем. Ибо теперь подлинно объясняющая постановка вопроса носит предсказующий характер: мы не спрашиваем больше, имеет ли пациент отцовский или материнский комплекс, или имеет ли он связывающие его бессознательные, кровосмесительные фантазии. Теперь мы знаем, что каждый человек имеет таковые. Было ошибкой думать, как думали раньше, что только невротик страдает от таких вещей. Теперь мы, напротив, так ставим вопрос: какую задачу пациент не хо-

чет исполнить? Какого жизненного затруднения он старается избежать?

410 Если бы человек всегда старался приспосабливаться, то его либидо было бы всегда правильно и в адекватной мере приложено. Иначе происходит блокировка либидо и появляются симптомы регрессии. Неспособность к приспособлению, т. е. нерешительность невротика перед затруднениями, есть, прежде всего, нерешительность каждого живого существа перед новым напряжением или приспособлением. (Поучительные опыты в этой области можно извлечь из дрессировки животных. Во многих случаях этого объяснения будет вполне достаточно. С этой точки зрения, неверен прежний способ объяснения, сводящий сопротивление невротика к его связанности с фантазиями. Однако, было бы односторонним, если бы мы стали на одну только принципиальную точку зрения. Привязка к фантазиям существует и тогда, когда фантазии не имеют особенного значения. Связь с фантазиями (иллюзиями, предрассудками и т. д.) развивается постепенно и часто становится привычкой, сотканной из бесчисленных, начавшихся очень рано, отступлений перед препятствиями. Из этого развивается подлинная привычка (habitus), знакомая каждому исследователю неврозов: мы говорим о тех пациентах, которые пользуются своим неврозом, как предлогом увильнуть от жизненных обязанностей. Привычное отступление порождает столь же привычную установку, по которой как бы само собою разумеется, что человек предается фантазиям, вместо того, чтобы исполнять свои обязанности. Вследствие связанности невротика со своими фантазиями, реальный мир представляется ему менее действительным, менее ценным и менее интересным, чем нормальному человеку. Как я уже излагал выше, фантастические предрассудки и сопротивления иногда основаны на опытах, стоящих по ту сторону всякой преднамеренности, т. е. не представляющих собой выдуманных разочарований или чего-либо подобного).

411 Последним и самым глубоким корнем невроза, по-видимому, является прирожденная чувствительность, которая проявляется даже у грудных детей, затрудняя их кормление целым рядом ненужных волнений и сопротивле-

121

ний*. Якобы этиологическая история невроза, которую извлекает психоанализ, во многих случаях является лишь перечнем удачно подобранных и направленных фантазий, воспоминаний и т. д., которые пациент создал из либидо, в каждом данном случае не использованным им для биологического приспособления. Эти якобы этиологические фантазии являются, стало быть, лишь суррогатными образованиями, замаскированными, искусственными объяснениями неспособности адаптироваться к реальности. Вышеупомянутый заколдованный круг, в котором взаимодействуют отступление перед реальностью и регрессия в мир фантазий, конечно, вполне может создать иллюзию якобы решающих сцеплений, которым верит не только больной, но и аналитик. Случайные опыты привходят в этот механизм лишь в качестве «смягчающих обстоятельств». Их действительное и действенное существование следует, однако, тоже признать.

Я должен отчасти согласиться с теми критиками, на которых чтение психоаналитических историй болезней производит впечатление фантастической искусственности. Ошибка их заключается лишь в том, что фантастически-искусственные построения и притянутые издалека насильственные символизмы они приписывают самому внушению и плодовитой фантазии аналитика, а не фантазии его пациентов, еще несравненно более плодовитой. В фантастических материалах, из которых создается история болезни, действительно очень много искусственного. В большинстве случаев мы видим яркие следы активной изобретательности больных. Критики имеют некоторое право говорить, что в случаях неврозов, которые им приходилось наблюдать, подобных фантазий не было. Я уверен, что большей части своих фантазий пациенты даже не сознают. О «действительном» существовании фантазий в бессознательном можно говорить лишь тогда, когда они вступают в сознание в какой-нибудь доказуемой форме, например, в форме сновидений. Иначе их, по совести, можно назвать недействи-

* Само собою разумеется, что чувствительность есть только сло-Мы могли бы также сказать «реактивность» или «лабильность». ъ много и других слов в обороте.

тельными. Кто не обращает внимания на еле заметные воздействия бессознательных фантазий на сознание или даже отказывается от основательного и технически безупречного анализа сновидений, тот конечно легко может и не заметить, что у его пациентов есть фантазии. В таком случае подобные возражения могут вызвать только улыбку.

413 Однако нельзя не признать, что во всем этом есть и доля правды. Регрессивная тенденция больного, еще усиленная психоаналитическим вниманием, направленным на бессознательное, т. е. на фантастическое, продолжает изобретать и творить во время психоанализа. Можно даже сказать, что эта деятельность во время психоанализа еще усиливается, ибо пациент, поощренный в своей регрессивной тенденции интересом аналитика, продолжает фантазировать еще больше, чем прежде. Вследствие этого, критика уже неоднократно замечала, что добросовестная терапия неврозов должна была бы идти диаметрально противоположным психоанализу путем, а именно: терапия должна была бы, главным образом, заботиться о том, чтобы освободить пациента из сетей его нездоровых фантазий и вернуть его действительной жизни.

414 Само собою разумеется, что и психоаналитик это отлично знает, но он знает и то, что одним только освобождением от фантазий далеко не уведешь невротика. Нам, врачам-практикам, конечно, никогда и в голову не приходило предпочитать трудный, сложный и, кроме того, всеми авторитетами критикуемый терапевтический метод, методу простому, ясному и легкому. Я хорошо знаком с гипнотическим внушением и с методом рационального убеждения, который изобрел Дюбуа; я не пользуюсь ими только потому, что считаю их недостаточно действенными. По этой же причине я не применяю и прямого перевоспитания воли («reeducation de la volonte»), ибо, по моему мнению, психоанализ дает лучшие результаты.

Активное участие в фантазии

415 Но если мы применяем психоанализ, то мы должны следовать за регрессивными фантазиями наших пациентов. Ибо при оценке симптомов психоанализ стоит на гораздо

123

олеее современной точке зрения, чем остальные психоте-апеЕвтические методы. Исходной точкой всех этих послед-[их яявляется предположение, что невроз есть безусловно [атоллогическое образование. Вся прежняя неврология не умелла усмотреть в неврозе попытку исцеления и не при-налаа за невротическим явлением особенного, телеологи-есксого смысла. А между тем, невроз, как и всякая болезнь, вляается компромиссом между болезнетворными причина-1И и \ нормальной функцией. Как современная медицина 1идичт в лихорадке ие только болезнь, но и целесообразную (еакицию организм!а, так и психоанализ сам по себе видит в 1евроозе не явление: только противоестественное, патологи-[ескссое, но и осмысленное, целесообразное.

ООтсюда следует испытующая и выжидающая установка юихкоанализа по отношению к неврозу. Во всяком случае юихкоанализ воздерживается от оценки самого симптома и :треммится, прежде всего, понять, какие тенденции лежат в )сноове его. Если бы нам удалось просто уничтожить невроз, сак ууничтожают, например, рак, то при этом погибло бы юлььшое количество полезной энергии, Но мы спасаем эту •нерогию, то есть заставляем ее служить выздоровлению, ес-ш пррислушиваемюя к смыслу симптомов, иначе говоря, :ледууем за регрессией у больного. Человеку, мало знакомому с с сущностью психоанализа, покажется, конечно, весьма *епоонятным, что психоаналитик, следуя за «вредными» ранттазиями пациента, может достичь терапевтических ре-(ульътатов. И не только противники психоанализа, но даже \ болльные сомневаются в терапевтической ценности ме-годад, обращающего внимание на то, что больной осуждает 4 счиитает недостойным и не ценным, а именно на его фан-газияи. Часто приходится слышать от больных, что их лрежжние аналитики как раз и запрещали им предаваться рантгазиям; да и они сами чувствуют себя хорошо только в re мпгновения, когда им удается избавиться от столь жестоких л мучений. Поэтому им кажется странным, что аналитик гчиттает полезным приводить их во время лечения обратно в миир фантазий, из которого они постоянно стремятся вы-эватггься.

Жа это возражение можно ответить следующим образом: все ззависит от установки, которую имеет пациент по отно-

шению к своим фантазиям. До сих пор он предавался фантазированию совершенно пассивно и непроизвольно. Он, так сказать, погружался в свои грезы. Но и так называемые «грезы» пациента есть не что иное, как непроизвольное фантазирование. Хотя может показаться, что психоанализ требует от пациента того же самого, однако лишь человек, поверхностно знающий психоанализ, может смешать пассивные грезы бол ьных с психоаналитической установкой. Психоанализ требует от пациента диаметрально противоположного тому, чему он до сих пор предавался. Пациент подобен человеку;', который, нечаянно упав в воду, начинает тонуть; психоанализ же требует от него, чтобы он умел нырять и плавать,, ибо больной не случайно упал именно на этом месте: это не; случайное место. Там лежит потонувший клад. Но только отважному водолазу дано его добыть.

418 Считать свои фантазии не ценными и бессмысленными пациент может только с точки зрения разума. В действительности же фагатазии имеют большое значение и поэтому сильно влияют на больных. Это древние потонувшие сокровища, которы е только искусный водолаз способен добыть. Иными словами, в противоположность к прежнему, пациент должен теперь намеренно обратить внимание на свою внутреннюю жизнь и сознательно обдумывать то, о чем он раньше лишь грезил. Этот новый способ размышления над собой так же мало похож не прежнюю установку, как пловец на утопающего. Прежнее, непроизвольное, навязчивое состояние стало намеренным и целесообразным: оно стало сознательным трудом. Пациент при помощи врача занимается своими фантазиями, но не для того, чтобы потерять себя в них, а, напротив, с целью найти одну задругой и выявить их на свет. Тем самым он становится на объективную точку зрения по отношению к своей внутренней жизни; все, чего он раньше боялся или что ненавидел, теперь в его власти. В этом и заключается принцип всей психоаналитической терапии.

Задача адаптации

419 Благодаря своей болезни, пациент до сих пор стоял отчасти или совсем вне жизни. Вследствие этого он не ис-

125

поднял целого ряда жизненных обязанностей, как социальных, так и чисто человеческих. Если он хочет исцелиться, то должен вновь исполнить свой индивидуальный долг. Во избежание недоразумений замечу, что под этими обязанностями не следует разуметь общеэтических постулатов: речь идет об обязанностях по отношению к самому себе. Однако не следует думать, что мы говорим об эгоистических интересах: ведь человек есть также существо социальное, о чем слишком часто забывают представители индивидуализма. Обыкновенный человек гораздо лучше чувствует себя, когда следует общественной добродетели, чем когда погрязает в индивидуальном пороке, несмотря на всю заманчивость последнего. Для того, чтобы прельститься столь исключительными интересами, надо быть невротиком или каким-либо иным необыкновенным человеком.

Пред такими обязанностями невротик отступил и его либидо хотя бы отчасти, но отвернулось от задач, поставленных действительностью; это повлекло за собой интро-версию либидо, т. е. обращение его вовнутрь. Человек отказался от преодоления некоторых реальных затруднений, и поэтому его либидо обратилось вспять, иными словами, его фантазия широко заместила действительность. Бессознательно (а часто и сознательно) невротик предпочитает действительности грезы и фантазии. Для того, чтобы вернуть больного к действительности и к исполнению необходимых жизненных задач, анализ следует за его либидо по «ложному» пути регрессии, так что в начале анализа может показаться, будто аналитик поддерживает болезненные наклонности пациента. А между тем, психоанализ соглашается на ложные фантастические пути больного лишь для того, чтобы привести обратно в его сознание, прикованное к фантазиям либидо, жизненные задачи нынешнего дня. Но этого сделать нельзя иначе, как выявив наружу фантазии и связанное с ними либидо. Не будь этого связанного с фантазиями либидо, мы спокойно могли бы предоставить бессознательные фантазии самим себе и их призрачному существованию. В начале психоанализа поощренный в своей регрессивной тенденции больной неизбежно увлекает под давлением нарастающих

сопротивлений аналитические интересы в глубину бессознательного призрачного («теневого») мира.

421 Понятно, что аналитик как нормальный человек ощущает сильнейшее сопротивление при виде безусловно болезненных, регрессивных тенденций пациента, ибо он в точности понимает, насколько эти тенденции патологичны. Поэтому ему кажется, что он как врач поступает совершенно правильно, не обращая внимания на фантазии больного. Понятно даже, что врачу эта тенденция кажется противной, ибо отвратительно видеть, когда человек растворяется в самолюбовании и беспрестанно отображает себя самого. Невротические фантазии вообще неприятны, а иногда положительно противны и неприемлемы для эстетического чувства. От этой эстетической оценки психоаналитику приходится отказаться, как и всякому другому врачу, действительно желающему помочь больному. Он не должен бояться грязной работы. Есть, конечно, бесчисленное множество соматических больных, которые выздоравливают и без более глубокого исследования, просто благодаря применению физических, диетических и суггестивных средств. Но в более тяжелых случаях помочь можно лишь на основании точного исследования и глубокого знания болезни. Наши старые терапевтические методы именно и были такими общими мероприятиями, которые в легких случаях не только не вредили, но даже приносили действительную пользу. Однако большинство больных оказывается невосприимчивым к таким средствам. В подобных случаях единственным, могущим помочь средством является психоанализ; этим мы, разумеется, не хотим сказать, что психоанализ — панацея. Такое утверждение нам может приписать только недоброжелательная критика. Мы отлично знаем, что есть случаи, когда психоанализ не помогает. Известно, что никогда нельзя будет излечить все болезни.

422 Аналитическая работа заключается в исследовании глубин; она погружается в лежащий на самом дне ил и извлекает оттуда, один за другим, грязные материалы, которые надлежит сначала очистить, и лишь потом подвергнуть настоящей оценке. Грязные фантазии отбрасываются, как не имеющие ценности; ценность же представляет

127

связанное с ними либидо, и оно очищается, после чего вновь становится годным для употребления. Правда, что психоаналитику, как и всякому специалисту, кажется иногда, что особенно ценны и сами фантазии, а не только связанное с ними либидо. Но для пациента такая оценка не имеет никакого значения. Для аналитика эти фантазии имеют только научную ценность; точно так же, как хирургу, с научной точки зрения, интересно знать, содержит ли гной стафилококки или стрептококки. Пациенту это совершенно безразлично. Однако врач правильно поступит, если скроет от пациента свой научный интерес, иначе он может соблазнить больного и тот почерпнет чрезмерное удовольствие из своих фантазий. Этиологическое значение, которое — как мне кажется — неосновательно приписывают фантазиям, объясняет, почему в психоаналитической публицистике отдают такое широкое место пространному казуистическому изложению различных форм фантазий. Когда знаешь, что нет ничего невозможного, то постепенно утрачиваешь первоначальную оценку фантазий и перестаешь искать в них этиологический момент. А кроме того, даже самая обширная казуистика никогда не исчерпает этого моря. Теоретически каждый отдельный случай также неисчерпаем.

В большинстве случаев воспроизведение фантазий прекращается через некоторое время; но из этого, конечно, не следует, что исчерпаны все возможности фантазий: прекращение производительности значит лишь то, что на обращенном вспять пути либидо иссякло. А регрессивное движение прекращается тогда, когда либидо овладевает реальными заданиями настоящего и оказывается на высоте исполнения этих заданий. Однако в некоторых, довольно многочисленных случаях, пациент дольше обыкновенного воспроизводит бесконечные фантазии: потому ли, что деятельность фантазии доставляет ему удовольствие, или вследствие данной аналитиком ложной ориентировки. Это последнее легко случается с новичками, ослепленными прежней психоаналитической казуистикой и поэтому останавливающими свой интерес на якобы имеющих этиологическое значение фантазиях; они стараются постепенно освежать фантазии инфантильной поры, оши-

бочно предполагая, что там найдут разрешение невротических затруднений. Они не видят, что разрешение заключается в действии и в исполнении некоторых необходимых жизненных обязанностей. На это могут возразить, что невроз именно и есть невозможность для пациента исполнить требования жизни и что лечение, благодаря анализу бессознательного, должно дать ему эту способность или, по крайней мере, предоставить нужные для того вспомогательные средства.

424 В такой форме возражение совершенно правильно, однако следует прибавить, что оно допустимо лишь тогда, когда пациент действительно сознает надлежащую задачу, и не только академически, т. е. в общих теоретических чертах, но и в деталях. Однако для невротика характерно, что именно этого-то знания у него и нет, хотя интеллектуально он отлично ориентирован в области общих жизненных задач и, быть может, даже слишком стремится к исполнению предписаний обиходной житейской морали. С гораздо более важными жизненными обязанностями, с обязанностями по отношению к самому себе, он ознакомлен несравненно меньше, а иногда он их и вовсе не знает. Поэтому недостаточно, если аналитик слепо следует за пациентом по его вспять обращенному пути, наталкивая его, благодаря своему уже несвоевременному этиологическому интересу, на инфантильные фантазии. Мне часто приходится слышать, как пациенты, безуспешно застрявшие в психоаналитическом лечении, говорят: «Мой аналитик думает, что у меня есть еще инфантильная травма или соответствующие фантазии, которую я вытесняю». Есть, конечно, случаи, когда такое предположение безусловно оправдывается в том, что выявленное анализом либидо, за неимением применения, снова погружалось обратно в глубину. Это происходило потому, что аналитик все свое внимание обращал на инфантильные фантазии и не видел того акта приспособления, который подлежал исполнению в данный момент. Поэтому выявленное анализом либидо вновь и вновь погружалось, ибо ему не давали случая примениться.

425 Очень многие пациенты совершенно самостоятельно доходят до понимания своих жизненных задач и сравни-

5 К. Юнг

129

тельно быстро прекращают свои регрессивные фантазии, ибо фантазированию они предпочитают действительную жизнь. Но, к сожалению, этого нельзя сказать обо всех пациентах. Немало и таких, которые надолго, быть может даже навсегда, отстраняют исполнение своих жизненных задач, предпочитая бездеятельные невротические грезы. Я снова подчеркиваю, что под «грезами» отнюдь не всегда следует понимать сознательное явление.

426 Соответственно этим фактам и этому пониманию, с годами изменился и самый характер психоанализа. В первоначальной своей стадии психоанализ был чем-то вроде хирургического метода, желавшего извлечь из психики некое инородное тело, т. е. застрявший (вщемленный) аффект; в позднейшей же своей форме он стал чем-то вроде исторического метода, стремящегося тщательно, до малейших подробностей, исследовать историю развития невроза и свести ее к первоисточникам.

Перенос

427 Нельзя не признать, что этот метод, обязанный своим существованием не только строгому научному интересу, но также и личной «эмпатии» аналитика, следы чего легко прослеживаются в психоаналитической казуистике. Благодаря этому личному чувству Фрейду и удалось открыть, в чем заключается терапевтический эффект психоанализа. В то время как раньше искали его в разрядке травматического аффекта, теперь обнаружили, что выявленные фантазии всецело ассоциируются с личностью аналитика. Фрейд назвал этот процесс переносом, ибо пациент переносит на аналитика фантазии, раньше связанные с воспоминанием о родительских образах. Перенос не ограничивается чисто интеллектуальной сферой; скорее он заключается в том, что фантазии, вместе с инвестированным в них либидо, осаждаются на личность аналитика. Все сексуальные фантазии, окружавшие, в виде намеков, имаго родителей, теперь обратились на аналитика; и чем менее пациент это сознательно осуществляет, тем более и сильнее он бессознательно привязывается к аналитику.

130

428 Это открытие имеет во многих отношениях принципиальную важность. Прежде всего процесс переноса приносит большую пользу пациенту в биологическом отношении. Чем меньше больной дает реальному миру, тем выше деятельность его фантазии и тем более он сам отрезан от мира. Для невротика типично, что он всегда страдает нарушенным отношением к реальности, т. е., обладает пониженной способностью к приспособлению. Перенос на аналитика является для пациента как бы мостом, по которому он из лона семьи может переправиться в мир окружающей его действительности, другими словами, из инфантильной среды — в мир взрослых, ибо аналитик представляет для него часть внесемейного мира.

429 Но с другой стороны, перенос является также и огромным препятствием для успешного лечения, ибо, благодаря ему, пациент ассоциирует родителей с аналитиком, который должен был бы представлять собою часть внесемей-ной действительности; вследствие этого вся польза нового обретения утрачивает свою силу. Чем объективнее пациент будет относиться к аналитику, видя в нем вообще человека, безразлично какого, тем больше пользы принесет ему перенос. Но чем меньше аналитик будет для него человеком вообще и чем больше он ассимилирует его с отцовским имаго, тем меньше будет пользы и тем больше вреда от переноса. Ибо в таком случае пациент лишь вносит в свой семейный круг еще одно схожее с родителями лицо. Он же сам по-прежнему пребывает в своей инфантильной среде, стало быть, в инфантильной констелляции. Поэтому он может и вовсе лишиться пользы от переноса.

430 Есть много пациентов, которые с величайшей готовностью соглашаются на психоанализ, но, несмотря на чрезвычайно плодовитое производство фантазий, не делают никаких успехов, хотя их невроз, во всем своем развитии, кажется освещенным до самых отдаленных углов. Аналитик, придерживающийся исторического (редуктив-ного) воззрения, в таких случаях легко может смутиться и спросить себя: что же тут еще анализировать? Это бывает именно в тех случаях, о которых мы говорили выше, когда кончается анализ исторических материалов и возникает проблема действия, заключающегося, прежде

131

всего, в преодолении инфантильной установки. Хотя ре-дуктивный анализ постоянно показывает нам, что пациент инфантильно установлен по отношению к аналитику, однако мы не знаем, как это изменить. Этот значительный вред переноса, до известной степени, всегда налицо. Постепенно выяснилось даже, что, хотя та часть психоанализа, которую мы разобрали до сих пор, чрезвычайно интересна и ценна в научном отношении, но практически она имеет гораздо меньше значения, чем, собственно, анализ самого переноса, о котором речь впереди.

Исповедь и психоанализ

431 Прежде чем приняться за подробное изложение этой, практически особенно важной, части анализа, я хотел бы обратить ваше внимание на параллель между первой фазой психоанализа и неким культурно-историческим установлением: я говорю об институте религиозной исповеди.

432 Ничто так не сосредоточивает человека на самом себе и не отрезает его от общения с другими, как обладание важной личной тайной, которую нужно боязливо и ревниво охранять. «Греховные» помыслы и дела зачастую разъединяют людей и отчуждают их друг от друга. В таких случаях исповедь иногда является настоящим спасением. Значительное облегчение, которое человек обычно испытывает после исповеди, можно приписать тому, что его, потерянного, общество снова приняло в свое лоно. После исповеди кончается его тяжкое нравственное одиночество и его обособленность. В этом и заключается главная психологическая польза исповеди.

433 Но, кроме того, исповедь имеет еще и другие следствия: благодаря переносу тайны и всех относящихся сюда бессознательных фантазий, создается некая нравственная привязанность индивида к исповеднику, так называемое «трансферентное отношение». Каждый опытный в психоанализе аналитик знает, как сильно повышается его личное значение, коль скоро пациент поверяет ему свои тайны. Иногда приходится удивляться, как сильно меняется

132

поведение пациента после такой исповеди. Весьма вероятно, что такое последствие было сознательно учтено церковью. Так как большая часть человечества не только нуждается в руководстве, но даже желает быть опекаемой и руководимой, то некоторым образом оправдывается и нравственная ценность, которую церковь приписывает исповеди. Священник, облеченный всеми атрибутами отеческой власти есть ответственный руководитель и пастырь своей паствы. Он — отец-исповедник, а члены его прихода — его духовные чада. 434 Таким образом, священник и церковь заменяют родителей, и в то же время человек освобождается от связывающих его семейных пут. Поскольку священник есть высоко стоящая в нравственном отношении личность, обладающая естественным благородством души и соответствующей духовной культурой, постольку институт исповеди можно считать блестящим методом социального руководства и воспитания, который и фактически на протяжении полутора тысячелетий исполнял огромную воспитательную задачу. Пока христианская церковь средневековья была блюстительницей искусства и науки — что по временам ей отлично удавалось, благодаря ее широкой терпимости по отношению к светскому элементу — до тех пор исповедь могла считаться изумительным средством воспитания. Но она утратила свою воспитательную ценность, по крайней мере для людей высокообразованных и духовно развитых, как только церковь оказалась не способна удержать за собой руководство в интеллектуальной области, что является неизбежным следствием духовного оцепенения. Современный человек, высоко морально и интеллектуально развитый, не желает больше следовать только вере и косному догматизму. Он стремится к пониманию. Неудивительно, что он отбрасывает в сторону все, чего не понимает, а религиозный символ принадлежит именно к числу вещей, которые пониманию недоступны. Поэтому, в большинстве случаев, религия первая и выбрасывается за борт. Интеллектуальная жертва (Sacrificium intellectus), которой требует безусловная вера, есть насилие, против которого восстает совесть человека, стоящего выше среднего уровня.

133

435 Что касается анализа, то в большинстве случаев для прочности терапевтического эффекта достаточно, может быть, переноса на аналитика и зависимости от него при условии однако, что аналитик — личность выдающаяся, человек, во всех отношениях способный ответственно вести своих пациентов, быть «отцом своих подопечных». Но современный, духовно развитый человек — сознательно или бессознательно — стремится к самоуправлению и самостоятельности. Он хочет собственноручно направлять руль, который так долго другие направляли за него. Иными словами, он хочет быть взрослым человеком. Гораздо легче, правда, быть руководимым, но это больше не пристало образованному человеку нашей эпохи, ибо он чувствует, что дух нашего времени требует от него моральной автономии. С этим требованием психоанализу следует считаться, и поэтому последний должен отклонять желание пациента быть постоянно руководимым и наставляемым. Аналитик слишком хорошо осведомлен о своем собственном несовершенстве, чтобы считать себя способным на роль руководителя и отца. Высшее достижение, к которому он может стремиться, лишь то, чтобы, воспитывая своих пациентов, сделать их самостоятельными людьми и освободить их от бессознательной замкнутости в инфантильных границах. Следует, стало быть, анализировать перенос — задача, которую священник не решает. Анализ переноса должен расторгнуть бессознательную (и сознательную!) привязанность к аналитику для того, чтобы пациент стал самостоятельным. Такова, по крайней мере, цель лечения*.

Анализ переноса

436 Мы уже видели, что перенос многообразно затрудняет отношения между врачом и пациентом, ибо пациент всегда, до известной степени, ассимилирует врача в семью. Первая часть анализа — нахождение комплекса — сравнительно легка и проста, ибо каждый человек, в конце кон-

* Более детально эта проблема рассмотрена в моей работе «Психология переноса». См.: К. Г. Юнг. «Практика психотерапии». М., 1998.

134

цов, охотно освобождается от своих мучительных тайн; кроме того, пациент находит особенное удовлетворение в том, что наконец нашел человека, внимательно выслушивающего все, чему до сих пор никто не придавал значения. Для пациента особенно приятно чувствовать, что его понимают и что врач решил во что бы то ни стало вникнуть в его переживания и последовать за ним по всем его окольным путям. Есть пациенты, у которых для этой цели имеется даже особенный «тест», какой-либо особенный вопрос, в который аналитик должен вникнуть. Если он этого не может, или не хочет, или не замечает, то пациент считает его никуда не годным. Быть понятым — это чувство, имеющее особенную прелесть для всех одиноких душ, подчас ненасытных в своих требованиях «понимания».

437 Благодаря этому, начало анализа бывает относительно простым. В этот период анализа легко наступают значительные терапевтические эффекты, которые могут склонить новичка в психоанализе к терапевтическому оптимизму и к аналитической поверхностности, совершенно несоразмерным с трудностью и серьезностью психоаналитической задачи. Трубить о терапевтических эффектах психоанализа является особенно недостойным, ибо никто лучше психоаналитика не должен был бы знать, что в конце концов терапевтический успех зависит главным образом от сотрудничества с ним природы и личности самого пациента. Я ничего не имею против того, чтобы психоаналитик гордился своим поступательным проникновением в сущность и строение невроза, ибо это проникновение далеко превосходит все прежние познания в данной области. Однако нельзя не упрекнуть прежнюю психоаналитическую публицистику в том, что она иногда выставляла психоанализ в ложном свете. Из некоторых образчиков терапевтической литературы непосвященный может вынести впечатление, будто психоанализ — относительно простой прием или что-то вроде фокуса с ошеломляющими результатами.

438 За эти терапевтические иллюзии ответственна первая часть анализа, во время которой мы стараемся понять пациента и, тем самым, часто приносим ему большую поль-

135

зу. Наступающие иногда в начале анализа улучшения не являются, собственно говоря, результатом психоаналитической терапии; это, в большинстве случаев, лишь преходящее облегчение, которому существенно содействует процесс переноса; после преодоления первоначальных сопротивлений перенос, собственно говоря, является для невротика идеальной установкой. Ему самому не приходится делать никаких усилий, его встречают на полпути и проявляют особенную добрую волю к пониманию его, к чему пациент совсем не привык; его слушают, не выказывая ни скуки, ни отвращения, несмотря на то, что пациент подчас изливает на врача все своенравие и детское упрямство, на какое он только способен. Такое терпение со стороны врача обезоруживает наконец даже самые сильные сопротивления, так что пациент не медля приобщает врача к своим семейным богам, т. е. ассимилирует его с инфантильной средой. 439 Но вместе с тем удовлетворяется еще и другая потребность пациента, а именно: он обретает человека, стоящего вне его семейной среды, что является для него биологической потребностью. Таким образом, перенос приносит пациенту двоякую пользу, а именно: больной нашел личность, которая, с одной стороны, проявляет к нему любовное, во все подробности входящее внимание и, стало быть, играет роль отца и матери, а с другой стороны, стоит вне семьи, тем самым помогая пациенту — и притом без всякой опасности — исполнить важный и серьезный жизненный долг. Если, к тому же, достигается крупный терапевтический успех — а это бывает нередко — то пациент еще сильнее начинает верить в совершенство обретенного положения. Само собой разумеется, что при таких обстоятельствах пациент вовсе не желает отказываться от всех этих привилегий. Если бы это зависело от него, то он предпочел бы никогда не разлучаться с аналитиком. На этой почве возникает множество фантазий о том, как бы достичь этой цели. Большую роль играет при этом эротический элемент, который нарочно привлекается и преувеличивается лишь для того, чтобы доказать невозможность разлуки. Понятно, что пациент упорно противится всякой попытке аналитика расторгнуть отношение переноса.

136

440 Правда, мы не должны забывать, что для невротика, как и для всякого другого человека, внесемейное отношение является жизненной обязанностью, которую он иногда или вовсе не исполняет или исполняет в ограниченной мере. Тут мне хотелось бы очень энергично возразить против часто встречающегося мнения, будто под внесемейным отношением всегда следует понимать отношение сексуальное. (Во многих случаях это совсем не так. Здесь — обычное недоразумение невротиков, будто истинное приспособление к внешнему миру заключается в изживании полового инстинкта. Однако и психоаналитическая литература дает тут повод к недоразумениям: есть психоаналитические труды, из которых такие заключения напрашиваются сами собой. Впрочем, это недоразумение гораздо старше самого психоанализа и, стало быть, не может вменяться ему в вину: старые врачи-рутинеры частенько давали соответственные советы, и ко мне приходило немало пациентов, изживавших внесемейное отношение по этому рецепту. Если и психоаналитик помышляет иногда о таком исходе, то лишь потому, что он разделяет ошибку пациента, полагающего, что его сексуальные фантазии имеют источником накопившуюся («вытесненную») сексуальность. В таком случае этот рецепт был бы, конечно, целителен. Но дело вовсе не в этом, а в регрессивном и усугубляющем фантазию либидо, которое устремляется к инфантильному началу и отступает перед реальной задачей). Поддерживая далее эту регрессивную тенденцию больного, мы утвердили инфантильную невротическую установку его, а вместе с тем то, от чего он страдает. Невротик должен научиться тому высшему приспособлению, которого требует культура от взрослого человека. Тот, кто имеет явную наклонность погружаться вглубь, прекрасно сделает это и сам, без помощи психоанализа.

441 Но не следует впадать в другую крайность и думать, что с помощью психоанализа создаются выдающиеся люди. Психоанализ стоит по ту сторону традиционной морали — ему прежде всего не следует держаться никакого общего морального стандарта: психоанализ есть и должен быть средством для широкого развития индивидуальных тен-

137

денций и для наиболее гармоничного сочетания их с личностью в ее целом. Психоанализ должен быть биологическим методом, стремящимся соединить высшее субъективное благополучие с наиболее ценным исполнением биологической задачи. Так как человек предназначен быть не только индивидом, но и членом общества, то эти две присущие человеческой природе тенденции никогда не могут быть ни разъединены, ни подчинены одна другой без того, чтобы данному человеку не нанести тяжелого ущерба. 442 В лучшем случае человек после анализа оказывается таким, каким он есть на самом деле: ни добрым, ни злым — таким, каким человек и является по своему естеству. Но психоанализ отнюдь нельзя назвать воспитательным методом, если под воспитанием разуметь прием, которым подстригают деревья и придают им искусственную форму. Кто имеет более высокое понятие о воспитании, тот сочтет наилучшим тот метод, который, напротив, дает дереву возможность наиболее полно осуществить все заложенные в нем природой условия роста. Очень распространено нелепое опасение, будто человек по природе своей есть существо совершенно неустойчивое, и стоит ему дать возможность быть самим собой, как тотчас же неминуемо произойдет ужасная социальная катастрофа. Многие люди сегодня воспринимают человека «как он есть на самом деле» в качестве вечно недовольного, анархического и алчного существа, совершенно забывая, что ведь тот же самый человек создал и строго законченные формы нынешней цивилизации, гораздо более устойчивые, нежели любые скрытые анархические построения. (Перевес в человеке социальной личности является для него одним из наиболее существенных условий его существования. Без этого человек и вовсе перестал бы существовать. Требовательность и мятежность, которые мы видим в психологии невротика, вовсе не характерны для человека, каков он есть; это не что иное, как инфантильная карикатура. В действительности нормальный человек, напротив, отличается «государственностью и моральностью», он издает законы и следует им не по принуждению извне — это было

138

бы ребяческим предположением — а потому, что он любит порядок и законность больше, чем произвол, беспорядок и беззаконность).

Разрешение переноса

443 Когда приступаешь к разрешению переноса, то приходится бороться с такими силами, которые имеют не только невротическое значение, но и общечеловеческую ценность. Направляя больного к разрешению переноса, мы требуем от него необычного усилия, которое, собственно говоря, от среднего человека требуется редко, или даже никогда, а именно: чтобы он преодолел самого себя. Такое требование ставили человеку только некоторые религии. А это требование и делает вторую часть анализа такой трудной.

444 [Известно, что инфантильная установка вызывает ложное мнение, будто любовь дает право требовать чего-то. Формула инфантильного понимания любви гласит: получать от другого подарки. На основании этой формулы больные предъявляют требования и при этом ведут себя не иначе, как большинство нормальных людей; инфантильная ненасытность нормального человека не переходит границ или благодаря исполнению жизненных обязанностей и вызванному этим утолению позывов либидо, или же благодаря недостатку темперамента и вследствие этого отсутствию страстных наклонностей. Основное зло в неврозе заключается в том, что больной не делает того особенного и своевременного акта приспособления, который требует большой доли самовоспитания, а ставит свои инфантильные (регрессивно оживленные) требования и начинает торговаться. Вряд ли аналитик захочет исполнить требования, которые пациент предъявляет к нему лично; но он иногда постарается откупиться ценой компромиссных предложений: например, суггестивно предоставляя свободу нравственного поведения; конечно, это было бы вместе с тем и принципом общего понижения культурного уровня. Но при этом больной только опускается на более низкую ступень и таким образом отчасти утрачивает ценность своей личности. Впрочем, это

139

вовсе не вопрос цивилизации, а скорее выкуп из неволи переноса ценой других, мнимых, выгод. Но предложение таких компенсирующих выгод безусловно противоречит действительному интересу пациента; ибо таким образом он никогда не освободится от того, чем он страдает, а именно от инфантильной ненасытности и беспечности. Только победа над самим собой может освободить его от этого. Гете как-то сказал: «От власти, которая держит в цепях всех людей, освобождается лишь тот человек, который сам себя преодолевает».

445 Невротик должен доказать, что он может жить разумной жизнью точно так же, как всякий нормальный человек. Он должен сделать даже больше, чем нормальный, а именно: отказаться от большой доли инфантильности, чего от нормального человека никто не требует.

446 Часто пациент идет на разные авантюры для того, чтобы убедить себя в том, что инфантильное существование есть единственно для него возможное. Было бы большой ошибкой со стороны аналитика удерживать больных от этих экспериментов. Есть опыты, которые нужно пережить, их не заменишь разумными рассуждениями. Такие переживания часто имеют неоценимое значение для больного.

447 В этот период анализа особенно важно, насколько проанализирован сам аналитик. Если последний таит в себе неосознанную им инфантильную требовательность, то он никогда не сумеет в этом отношении открыть глаза своему пациенту. А кроме того, кто же не знает, что во время анализа интеллигентные пациенты заглядывают глубоко в душу аналитика, с тем, чтобы найти там подтверждение исцеляющей формулы или напротив — опровержение ее. Даже при самом утонченном анализе невозможно помешать пациенту инстинктивно принимать способ аналитика в разрешении последним его жизненных проблем. Ничего против этого не предпримешь, ибо живая личность поучает больше, чем толстые мудрые фолианты. Не помогают и густые облака, за которыми аналитик старается скрыть свою собственную личность — рано или поздно карты будут открыты. Аналитик, относящийся с исчерпывающим интересом к своему

140

призванию, оказывается лицом к лицу с беспощадным требованием: испытать на себе принципы психоанализа. Он будет поражен, насколько аналитическая техника облегчается и упрощается благодаря этому. Понятно, что речь идет не о начальной стадии анализа, которую можно было бы назвать стадией нахождения комплекса; мы говорим о последнем, чрезвычайно тернистом моменте пути, который связан с разрешением переноса.

448 Мне часто случалось видеть, что новички считают перенос совершенно анормальным явлением, с которым нужно «бороться». Такое воззрение как нельзя более ложно. В переносе мы должны прежде всего видеть лишь искажение, сексуализированную карикатуру тех социальных отношений, которые связывают общество людей и создают тесные узы между единомышленниками. Эти узы являются одним из наиболее ценных социальных условий, и было бы жестокой ошибкой, если бы мы in toto отклонили эту социальную попытку больного. Следует только очистить это стремление от регрессивных элементов, от инфантильного сексуализма. Тогда перенос станет наилучшим орудием приспособления.

449 Но есть одна большая опасность, заключающаяся в том, что неосознанные инфантильные требования аналитика могут отождествиться с такими же требованиями пациента. Избежать этого аналитик может лишь в том случае, если он подвергнет себя анализу со стороны другого лица. Во время этого он научится понимать, что в сущности значит анализ и что испытывает человек, над психикой которого его производят. Каждый вдумчивый аналитик поймет, какую пользу это принесет и его пациентам. Есть аналитики, которые мнят, что достаточно самоанализа. Это — психология Мюнгхаузена, с которой они неминуемо застревают в болоте. Они забывают, что одним из наиболее важных и терапевтически действенных условий является именно подчинение себя самого объективному суждению какого-либо другого лица. Ведь известно, что по отношению к себе человек, несмотря ни на что, все-таки остается слепым. Аналитику прежде других следовало бы вначале выйти из своей обособленности и автоэротической мистификации (скрытничания),

141

если он хочет помочь своим пациентам стать социально зрелыми и самостоятельными людьми.

450 Я солидарен с Фрейдом в законном требовании, чтобы психоаналитик сам исполнял в надлежащей мере свои жизненные обязанности. Если он этому требованию не отвечает, то его недостаточно занятое либидо неминуемо, автоматически осядет на пациента, и весь психоанализ в конце концов будет никуда не годным. Если аналитик — незрелый и не дельный человек, если он сам невротик, стоящий лишь одной ногой в жизни, то он во время анализа почти неминуемо наделает глупостей. Exampla sunt odiosa! Лекарство в руках глупца искони было лишь смертоносным ядом. Как от хирурга требуется, кроме специальных знаний, еще и ловкость руки, мужество, присутствие духа и решимость, так от психоаналитика мы тем более вправе ожидать чрезвычайно серьезного и полного психоаналитического развития собственной личности, ибо лишь при таких условиях ему можно доверить больных. Я утверждаю даже, что врач, воспринявший психоанализ и пользующийся им, должен не только обладать психологическим дарованием, но в первую очередь приложить самые серьезные старания к развитию собственного характера].

451 Техника «разрешения переноса», конечно, та же, что и описанная нами ранее. Широкое место занимает, разумеется, проблема, как пациенту употребить освободившееся, отведенное от личности аналитика либидо. Тут возникает большая опасность для новичка; он начинает гадать и давать пациенту суггестивные советы. Для пациента такие старания аналитика очень удобны и поэтому пагубны. В этом важном деле, как и во всех психоаналитических вопросах, надо предоставить первенство и руководство самому пациенту и его собственным побуждениям, даже если его путь кажется ложным. Заблуждение и истина — одинаково важные условия в жизненном прогрессе.

Возможная (ожидаемая) функция сновидений

452 В этой второй стадии анализа, с ее скрытыми подводными скалами и пучинами, мы обязаны чрезвычайно многим именно анализу сновидений. В то время как в на-

142

чале анализа сновидения главным образом служат путе-водно, а именно для нахождения фантазий, они впоследствии нередко становятся чрезвычайно ценным руководством для применения либидо. Основополагающие труды Фрейда бесконечно расширили наше знание того, каким образом и в какой мере исторические материалы и излюбленные стремления влияют на явное содержание снов, «детерминируют» последнее. Фрейд показал, какое множество сублиминального материала становится нам доступным благодаря сновидениям; это по большей части воспоминания, которые, опустившись под порог сознания, стоят вне сознательных связей. В соответствии с духом, которым проникнут его абсолютно исторический метод, Фрейд излагает его в преимущественно аналитическом направлении. Несмотря на то, что такого рода воззрение, бесспорно, имеет большую ценность, мы все-таки не должны придерживаться исключительно этой точки зрения, ибо односторонне-историческое понимание недостаточно считается с телеологическим значением снов (на которое особенное внимание обратил Мэдер*). Характеристика бессознательного мышления была бы совершенно неполной, если бы мы рассматривали последнее лишь с точки зрения исторических детерминант. Для полной оценки необходимо считаться и с телеологическим, или проспективным, значением бессознательного мышления. Если мы ретроспективно проследим историю английского парламента до самых его начал, то, несомненно, прекрасно поймем его развитие и то, что определило, создало его современную форму. Но это еще ничего не говорит об его проспективной (предполагаемой) функции, т. е. о неизбежно предстоящих ему задачах. 453 То же самое можно сказать и о снах, проспективная функция которых особенно ценилась суеверием всех времен и народов. В этом суеверии, конечно, много верного. Мы, понятно, не дерзнем приписать сновидению пророческое провидение; однако мы с полным правом можем предположить, что среди его сублиминальных ма-

* См.: Maeder. Die Symbolik in den Legenden, Marchen, Gebrauchen und Traumen. 1908.

143

териалов находятся необходимые для будущего комбинации: они остались под порогом сознания именно потому, что еще не достигли той степени ясности, которая дала бы им право присутствовать в сознании. Под этим я разумею те неясные предчувствия грядущего, которые иногда охватывают нас и являются не чем иным, как очень тонкими сублиминальными комбинациями, объективную ценность которых мы еще не в состоянии усвоить (апперцептировать).

454 С помощью этой телеологической компоненты сновидений, мы разрабатываем найденные целеустремления больного к его будущему; если эта работа удается, то исцеляемый не нуждается больше в лечении, выходит из полуинфантильного переноса и вступает в жизнь, психически тщательно подготовленную, им самим избранную и после зрелого размышления вполне принятую.

Будущее применение психоанализа

455 Понятно, что психоаналитический метод совершенно не годится для поликлинического применения; он должен был бы оставаться в исключительном ведении тех немногих, которые, на основании прирожденных воспитательных и психологических способностей, имеют к этой специальности особенное призвание и особенный интерес. Как не каждый врач ео ipso может быть хорошим хирургом, так и не каждый способен к психоанализу. Ввиду преимущественно психологического характера психоаналитической работы, врачу трудно будет монополизировать ее. Рано или поздно психоанализ освоят и другие специалисты из-за практического или же только теоретического интереса к нему. Пока официальная наука будет считать психоанализ абсолютной бессмыслицей и оставлять его вне рассмотрения, до тех пор не будет удивительным, если другие дисциплины воспользуются этим материалом раньше официальной медицины. Это будет иметь место тем более, что психоанализ есть также общий психологический метод исследования и первоклассный эвристический принцип для гуманитарных наук.

144

456 Главным образом, труды цюрихской школы оправдали применяемость психоанализа в качестве метода исследования душевных болезней. Психоаналитическое исследование шизофрении, например, дало нам возможность важных проникновений в психологическую структуру этого поразительного заболевания. Боюсь, что меня повело бы слишком далеко, если бы я захотел глубже вникнуть в результаты этих исследований. Одно учение о психологических детерминантах, господствующих в пределах этой болезни, уже представляет собой необыкновенно широкую область; если же я захотел бы изложить еще и символические проблемы шизофрении, то пришлось бы выложить целые груды материала, которые невозможно вместить в узкие рамки этих лекций, преследующих цель общей ориентировки.

457 Проблема шизофрении за последнее время до чрезвычайности осложнилась благодаря внесению новой, психоаналитической постановки вопроса в область мифологии и сравнительного религиеведения, что позволило нам глубже проникнуть в этнологический символизм. На знатока символики сновидений и шизофрении необычайное впечатление производит поразительный параллелизм между нынешними индивидуальными символами и символами, встречающимися в истории народов. Особенно ясен параллелизм между этническими символами и символами шизофрении. Осложнение проблемы психологии проблемой мифологии ставит меня перед невозможностью подробно изложить вам мои воззрения на шизофрению. По тем же причинам я вынужден отказаться и от изложения результатов психоаналитических исследований в области мифологии и сравнительного изучения религий. Ибо для этого было бы необходимо представить все принадлежащие к тому материалы. Ныне главным результатом этих исследований является знание широкого параллелизма между этнической и индивидуальной символикой. Мы еще не в силах предвидеть, какие благодаря этому открываются перспективы сравнительной психологии народов. Пока психоаналитическое познание сущности сублиминальных процессов вправе ожидать весьма значительного обогащения и углубления с помощью изучения мифологии.

145

Случай невроза у ребенка

458 Эти лекции должны ограничиться более или менее общим изложением сущности психоанализа. Подробный разбор метода и теории потребовал бы множества казуистического материала, изложение которого принесло бы ущерб обзору психоанализа в его целом. Но, чтобы дать вам возможность вникнуть в конкретные процессы психоаналитического лечения, я решил представить вам вкратце анализ одиннадцатилетней девочки. Анализ этот был проведен моей ассистенткой М. Мольтцер. Предваряю нижеследующие замечания тем, что этот случай не является характерным ни по длительности, ни по развитию психоаналитического процесса вообще; точно так же, как один индивид не может служить примером для всех других. Абстракция общезначимых правил особенно трудна в психоанализе, поэтому лучше воздерживаться от слишком общих формулировок. Никогда не следует забывать, что, несмотря на большое однообразие конфликтов или комплексов, каждый случай является, так сказать, единственным в своем роде. Ибо каждый индивид есть существо уникальное. Каждый случай требует от врача индивидуального интереса; также и течение анализа, и изложение его в каждом отдельном случае разные.

459 Тот случай, который я изложу вам, является не чем иным, как маленьким фрагментом реальности, взятым из бесконечно многообразного психического мира, и показывающим все те, по-видимому, причудливые и произвольные подробности, которые каприз так называемой случайности щедро разбрасывает в жизни человека. Я ничего не хочу скрывать из подробностей, в которые с интересом входит психоанализ, ибо не хочу придать психоанализу вид закованного в косные формулы метода. Научная потребность исследователя, правда, постоянно ищет правил и рубрик, в которые можно было бы включить самое жизнь. Но врач, как и всякий наблюдатель, должен быть, напротив, свободен от всяких формул и воспринимать воздействие живой действительности во всем ее беззаконном богатстве. Итак, я постараюсь изложить этот случай во всей его естественности, и надеюсь, что мне уда-

146

стся показать вам, что анализ развивается совершенно иначе, чем можно было бы ожидать на основании одних только теоретических предположений.

460 Мы имеем дело с одиннадцатилетней смышленой девочкой из образованной семьи.

Анамнез

461 История ее болезни заключалась в следующем. Ей приходилось неоднократно уходить из школы вследствие внезапно наступавшей тошноты и головной боли. Дома ей приходилось ложиться в постель. На следующее за каждым приступом утро ей не хотелось вставать и идти в школу. Кроме того, у нее были страшные сны, она капризничала и была весьма переменчивой в своем настроении. Мать пришла ко мне за советом, и я обратил ее внимание на то, что за этими невротическими явлениями, наверное, кроется какое-либо особенное обстоятельство, о котором надо расспросить ребенка. Это мое предположение не было произвольным, ибо каждый внимательный наблюдатель знает, что беспокойство и дурное настроение детей всегда является следствием какого-либо скрытого страдания их.

462 После этого девочка созналась матери, что у нее есть любимый учитель, которого она обожает. За последний семестр, однако, она несколько отстала, потому что плохо училась, и ей показалось, что она утратила расположение учителя. С той поры и начались у нее приступы тошноты во время его уроков. Она почувствовала не только отчуждение, но и некоторую враждебность по отношению к нему. Весь свой дружеский интерес она направила на бедного мальчика, с которым обыкновенно делила хлеб, приносимый ею в школу. Потом она стала давать ему и денег, чтобы он сам покупал себе хлеб. Однажды, разговаривая с мальчиком, она стала смеяться над учителем и назвала его «козлом». Мальчик все больше привязывался к ней и уже считал себя вправе иногда взымать с нее дань в виде маленьких денежных подарков. Тогда на нее напал страх, как бы мальчик не рассказал учителю, что она в насмешку назвала его «козлом»: она обещала мальчику два франка, если он поклянется никогда не говорить об этом учи-

147

телю. С той поры мальчик начал шантажировать ее. Он с угрозой требовал денег и, возвращаясь с ней из школы, преследовал ее своими притязаниями. Это приводило ее в отчаяние. Приступы тошноты были самым тесным образом связаны с этой историей. Казалось бы, что после этого признания вопрос должен был быть исчерпанным; однако ожидаемого успокоения не наступило.

463 Мы часто видим, и я уже раньше упоминал об этом, что иногда достаточно одного только рассказа о тягостных событиях для достижения крупных терапевтических результатов. Такие результаты, правда, обыкновенно не длительны, но иногда благоприятное действие может продержаться и очень долго. Понятно, что такая исповедь еще далеко не анализ. Однако в настоящее время многие врачи-неврологи думают, что анализ — не что иное, как несколько более подробный анамнез или исповедь.

464 Вскоре после того у девочки сделался сильный приступ кашля: поэтому она пропустила один школьный день. После этого она опять пошла в школу, и в течение одного дня чувствовала себя хорошо. Но на третий день появился вновь сильный приступ кашля, боль в левом боку, лихорадка и рвота. Тщательно проверенное измерение температуры показало 39,4. Домашний врач опасался воспаления легких. Но прошел еще один день, и все опять как рукой сняло. Она чувствовала себя хорошо, от лихорадки и тошноты не осталось и следа.

465 Однако маленькая пациентка плакала и не хотела вставать с постели. Это своеобразное течение болезни вызвало во мне упорное подозрение в том, что мы имеем дело с серьезным неврозом. Поэтому я и посоветовал аналитическое лечение.

Первая беседа

466 Во время сеанса девочка была робка и смущена; кроме того, она как-то неприятно и принужденно смеялась. Психоаналитик-женщина, которой был поручен анализ, прежде всего завела разговор о том, каково бывает, когда можно оставаться в постели. На это последовал ответ, что уж очень приятно тогда иметь гостей вокруг себя: все при-

148

ходят к ее кровати, навещают ее, а главное, мама читает из той книжки, где рассказана история больного принца, который выздоравливает только тогда, когда исполняют его желание, а именно: приводят к нему его маленького друга, бедного мальчика.

Ей разъясняют очевидное соотношение между этим рассказом и историей ее собственной любви и болезни; тогда она начинает плакать; ей хочется пойти к другим детям, поиграть с ними, иначе они убегут. Это ей тотчас же позволяют; она убегает, но в самом скором времени возвращается, несколько смущенная. Ей объясняют, что она убежала не из боязни, что ее друзья убегут, а потому, что у нее сопротивление, вследствие которого ей самой хотелось убежать.

Беседа вторая

Во время второго сеанса она была уже менее робка, держала себя свободнее. Разговор зашел об учителе. Она совестится говорить о нем. Наконец мы слышим стыдливое признание в том, что «уж очень она любит его». Ей объясняют, что тут нечего стыдиться; напротив, ее любовь является ценным залогом того, что во время его уроков она будет особенно стараться. «Так мне можно его любить?» — спрашивает девочка, сияя от счастья.

Это объяснение оправдывает ребенка в выборе объекта любви. Она, по-видимому, стеснялась сознаться даже самой себе в своем чувстве к учителю. По какой причине она стеснялась, на это сразу не ответишь. Прежнее понимание, по которому либидо лишь потому с трудом обращается на внесемейную личность, что еще находится в ин-цестной связи, кажется весьма приемлемым и потому оно твердо укореняется в нас. Но против этого приходится возразить, что ведь либидо с большой пылкостью бросилось на бедного мальчика, который, однако, также является внесемейным объектом. Из этого приходится заключить, что затруднение не в перенесении либидо на внесе-мейный объект, а в чем-то другом. Любовь к учителю представляет собой более трудную задачу; она ставит более высокие требования, чем любовь к маленькому маль-

149

чику, которая никаких моральных подвигов не требует от нее. Анализ указал девочке на то, что любовь ее к учителю должна была бы заставить ее делать у него наибольшие успехи, и это указание ставит перед ней вновь ее существенную задачу, а именно приспособление к учителю. 470 В основе отступательного движения либидо от необходимой задачи лежит общечеловеческое стремление к удобству; это стремление особенно сильно развито не только в ребенке, но и в первобытном человеке и в животном. Первобытная косность и леность являются первым препятствием на пути к успешному приспособлению. Если либидо не идет на последнее, то оно застаивается и неизбежно обращается к прежним объектам и к примитивным способам приспособления. Это и является источником поразительного оживления инцестного комплекса. Либидо избегает как трудно достижимых объектов, так и таких, что взывают к трудным достижениям; оно обращается к более доступным, а именно к инфантильным фантазиям, из которых вырабатываются настоящие инце-стные фантазии. Всюду, где обнаруживается нарушение психологического приспособления, проявляется и чрезмерное развитие последних; этот факт, на который я указал выше, можно понять как явление регрессии либидо, тогда инцестная фантазия имела бы лишь вторичное, а не каузальное значение; первичной же причиной был бы, напротив, страх естественного первобытного человека перед каким бы то ни было усилием. Отступление перед исполнением известных задач объясняется, стало быть, не сознательным предпочтением инцестных отношений, а тем, что человек, боясь напряжения, поневоле возвращается к инцесту. Иначе надо было бы предположить, что страх перед сознательным напряжением тождественен с желанием инцестных отношений. Это было бы, однако, несомненной ошибкой, ибо мы знаем, что не только первобытные люди, но и животные питают непреодолимое отвращение ко всякого рода намеренным напряжениям, и предаются абсолютной лености до тех пор, пока обстоятельства не заставляют их действовать. Однако ни о первобытном человек, ни о животном нельзя сказать, что робость перед актом приспособления вызвана предпочтени-

150

ем инцестных отношений, ибо в животном царстве об этом даже и речи быть не может.

471 Показательно, что девочка радуется не тому, что вот она теперь на пути к наилучшим успехам у своего учителя, а тому, что она имеет право любить его. Это то, что ее слух уловил прежде всего, как самое для нее желанное. Ей становится легче от уверенности, что право любить учителя она имеет — даже без особенного напряжения с ее стороны, чтобы делать успехи.

472 Разговор переходит снова на историю вымогательства, которую она вторично рассказывает очень подробно. Мы дополнительно узнаем, что она хотела сломать свою копилку, а когда это не удалось, то она подумывала тайком стащить у матери ключик. Она говорит также и о поводе, вызвавшем всю эту историю; она издевалась над учителем, потому что он был гораздо милее с другими, чем с ней. Правда, она стала учиться хуже на его уроках, особенно на арифметике. Один раз она чего-то не поняла, но не решилась переспросить, боясь, что учитель перестанет ее ценить. Вследствие этого она стала делать ошибки, отстала от других, и учитель действительно перестал ее ценить. Это, конечно, вызвало в ней чувство сильного разочарования по отношению к учителю.

473 В это самое время случилось однажды, что другой девочке в том же классе сделалось дурно, вследствие чего ее увели домой. Вскоре после этого то же самое случилось и с ней. Таким образом она старалась избежать несимпатичной ей школы. Потеряв благосклонность учителя, она его, во-первых, обругала, а во-вторых, подружилась с мальчишкой, явно компенсируя тем утраченное отношение к учителю. Объяснение, данное ей по этому вопросу, ограничилось простым указанием: если, не поняв чего-либо в классе, она своевременными вопросами постарается усвоить объяснения учителя, то этим ему же и окажет услугу. Могу прибавить, что это замечание имело хорошие результаты, ибо с тех пор девочка стала первой ученицей и не пропускала ни одного урока.

474 Возвращаясь к истории вымогательства, следует еще указать, что она имеет характер чего-то несвободного и принудительного. Это явление вполне закономерно. Как

151

только человек позволит своему либидо отступить перед исполнением необходимых задач, так оно тотчас же становится автономным и, невзирая на протесты субъекта, выбирает свои собственные цели, которые и преследует с большим упорством. Известно, что ленивая и бездеятельная жизнь чаще всего вызывает непроизвольный наплыв либидо, выражающийся во всевозможных страхах и навязчивых обязанностях. Наилучшим доказательством вышесказанного является трусость и суеверие многих варварских племен; однако и история культуры, нашей собственной и особенно античной, подтверждает то же самое. Если мы никуда не пристроим либидо, то оно становится бездомным. Но не следует думать, что напряженные усилия могут надолго спасти нас от напора либидо. Мы ничего иного не можем, как сознательно ставить либидо ограниченные задачи. Другие, от природы присущие ему задачи оно выбирает само, ибо таково его предназначение. Если этих задач не исполнять, то и самая деятельная жизнь не поможет, ибо необходимо считаться со всеми условиями природы человека. К этому можно свести бесчисленные случаи неврастении и переутомления, ибо работа, если она сопровождается внутренним трением, вызывает внутреннее истощение.

Беседа третья

475 Во время третьей встречи девочка рассказывает сон, приснившийся ей в пятилетнем возрасте и произведший на нее неизгладимое впечатление. «Никогда в жизни не забуду я этого сна», — говорит она. Тут я хотел бы прибавить, что такие сны особенно интересны. Чем продолжительнее воспоминание о сне, тем значительнее он. Сновидение гласит: «Я гуляю с братом по лесу и собираю землянику. Вдруг появляется волк и бежит за мною. Я бегу вверх по лестнице, волк за мною. Наконец я упала, и волк укусил меня в ногу. Проснулась я в смертельном страхе».

476 Раньше, чем входить в обсуждение ассоциаций нашей маленькой пациентки, мы постараемся по-своему обсудить возможное содержание сна для того, чтобы сравнить, по одному ли пути направляются ассоциации ребенка и

152

наши предположения. Начало сновидения напомина\ вестную сказку о Красной Шапочке, которую девочка\ нечно, знает. Волк съел бабушку, принял ее образ, а\ том съел и Красную Шапочку. Но охотник убил волА, разрезал ему живот, и Красная Шапочка выскочила оттуда цела и невредима.

Эта тема встречается в бесчисленных, по всей земле распространенных, мифах, между прочим, и в библейском рассказе об Ионе. Эта тема имеет скрытый астрально-мифологический смысл, а именно: солнце проглатывается морским чудовищем, а утром вновь рождается из него же. Естественно, что вся астральная мифология есть не что иное, как спроецированная на небо психология и, надо прибавить, психология бессознательная. Ибо мифы никогда сознательно не создавались и не создаются; они возникают в человеке из недр бессознательного. Этим объясняется и то, иногда почти невероятное, сходство или тождество, которое мы находим между мифическими формами у племен, пространственно разделенных с незапамятных времен. Тем же объясняется и чрезвычайное, совершенно независимо от христианства, распространение символа креста, чему, как известно, Америка дала особенно удивительные примеры. Нельзя, конечно, предполагать, что мифы создавались только для объяснения метеорологических или астрологических процессов; нет, в первую очередь мифы являются подтверждением бессознательных импульсов, сравнимых со сновидениями. Эти импульсы были вызваны в бессознательном благодаря регрессивному либидо. Выявленный таким путем материал есть, конечно, материал инфантильный, т. е. фантазии на тему об инцестном комплексе. Во всех этих так называемых солнечных мифах — рождения и кровосмешения; сказка о Красной Шапочке является фантазией о том, как мать съедает нечто похожее на ребенка, как благодаря этому рождается ребенок, причем матери разрезают живот. Эта фантазия — одна из самых распространенных, и ее можно обнаружить повсеместно.

Эти общие психологические рассуждения дают нам право заключить, что в данном сновидении ребенок занимается именно проблемой оплодотворения и рожде-

153

ния. Что касается волка, то он, очевидно, играет роль отца, которому ребенок бессознательно приписывает какой-то акт насилия над матерью. Это предположение может быть также построено на многочисленных мифах, содержащих проблему изнасилования матери. По вопросу о мифологических параллелях я хотел бы указать на работу Боаса, где можно найти прекрасный материал сказаний американских индейцев*, затем на книгу Фро-бениуса «Das Zeitaller des Sonnengottes», и наконец на труды Абрахама, Ранка, Риклина, Джонса, Фрейда, Мэ-дера, Зильберера, Шпильрейн** и на мои собственные исследования в работе «Символы трансформации». 479 После этих, теоретическими соображениями вызванных рассуждений — на практике они, конечно, не имели бы места — вернемся к анализу и посмотрим, что девочка скажет нам о своем сне. Мы, разумеется, предоставим самой пациентке говорить о нем без всякого воздействия с нашей стороны. Девочка начинает с того, что в связи с укусом рассказывает, как однажды женщина, у которой родился ребенок, сказала ей, будто она может показать то место на своем теле, которое аист поранил клювом. Этот образ является распространенной по всей Швейцарии разновидностью символа рождения и оплодотворения. Мы можем, стало быть, подтвердить полный параллелизм между нашим толкованием и рядом ассоциаций девочки. Ибо первая же ассоциация, приведенная ею без всякого воздействия извне, оказывается перед той самой проблемой, существование которой мы по теоретическим причинам уже предположили. Я знаю, конечно, что бесчисленные случаи, столь же достоверные и тоже не навязанные извне, коими изобилует психоаналитическая литература, не могли убедить наших противников в том, что мы не внушаем наших собственных толкований. Поэтому и данный случай не убедил никого из тех, кто считает нас способными делать грубые, ученические ошибки, хуже того — подлоги.

* Речь идет об антропологе Франце Боасе (1858—1942), в частности, о его работе Indianische Sagen (1895). ** См. Библиографию.

154

480 После этой первой ассоциации маленькой пациентке предлагают вопрос: на какие мысли ее наводит волк? Она отвечает: «Я думаю об отце, когда он сердит». Эта ассоциация также вполне соответствует нашему теоретическому рассуждению. Могут возразить, что наше рассуждение именно и сделано с одной только этой целью и поэтому не имеет общего значения. Я думаю, что это возражение отпадает само собою для человека, имеющего соответствующие психоаналитические и мифологические познания. Судить о значимости какой-либо гипотезы можно лишь на основании позитивных знаний, не иначе.

481 Мы видим, что первая ассоциация поставила на место волка аиста. Ассоциацией к волку явился отец. В простонародном мифе аист есть отец, ибо он поставляет детей. Кажется как будто противоречием, что в сказке волк является матерью, а во сне — отцом; однако для сновидения это вполне безразлично. Мы можем воздержаться здесь от подробных объяснений. Проблему бисексуальных символов я подробно изложил в моем труде «Символы трансформации»*. Известно, что легенда о Ромуле и Реме возвела в ранг родителей обоих животных: птицу Пикус («дятел») и волчицу.____________

482 Страх перед волком в сновидении, стало быть, не что иное, как страх перед отцом. Сновидица говорит, что она боится отца, потому что он очень строг с ней. Он сказал как-то, что страшные сны бывают у тех, кто поступает дурно. Поэтому она однажды спросила его: «А что же мама делает дурного? Ведь у нее постоянно бывают страшные сны».

483 Один раз отец побил ее, потому что она сосала пальцы; она это делает постоянно, несмотря на его запрещение. Но это ли и есть ее грех? Вряд ли: сосание пальцев является лишь инфантильной привычкой, некоторым анахронизмом, собственно говоря даже не интересным для ее настоящего возраста; она этим пользуется скорее с целью рассердить отца и вызвать его на наказания и побои. Таким образом она облегчает свою совесть, отягченную скрытыми, гораздо более тяжкими грехами: оказыва-

* См., в частности, пар. 547.

155

ется, что она совратила целый ряд подруг-однолеток к взаимной мастурбации.

484 Вследствие этих своих сексуальных наклонностей она и боится отца. Однако не следует забывать, что разбираемый нами сон приснился ей на пятом году ее жизни, когда об этих грехах еще и речи не могло быть. Историю с девочками мы в данном случае можем признать причиной ее страха перед отцом в настоящем, но не в прошлом. Можно, однако, предположить, что и в прошлом имело место нечто подобное, а именно бессознательное сексуальное желание, психологически соответствующее приведенному выше запрещенному поступку, характер и моральная оценка которого осознается ребенком гораздо меньше, нежели взрослым. Для того, чтобы понять, что в ту пору могло волновать ребенка, мы должны были спросить, что случилось, когда ей было пять лет. Оказывается, что в том году родился ее младший братец. Стало быть, уже в ту пору она боялась отца. Разобранные выше ассоциации показывают недвусмысленную связь между сексуальными наклонностями и страхом.

485 Сексуальная проблема, которая окрашена самой природой позитивным чувством удовольствия, в данном сновидении окрашена страхом, по-видимому, благодаря злому отцу, представителю морального воспитания. Значит, этот сон представляет собой впервые возникшую сильно врезавшуюся в память сексуальную проблему, очевидно, возбужденную близостью рождения младшего брата; мы знаем по опыту, что при таких обстоятельствах у детей обычно и возникают все эти вопросы. Так как сексуальная проблема всячески связана со специфически приятными телесными ощущениями, от которых воспитание по возможности старается отучить ребенка, то понятно, что эта проблема может возникнуть только в скрытом виде, в качестве страха, вызванного моральной виной.

486 Это объяснение вполне допустимо; однако оно слишком поверхностно и поэтому не удовлетворяет нас. Мы как бы обвиняем во всех затруднениях моральное воспитание, без всяких доказательств предполагая, что воспитание является причиной такого рода неврозов. Притом забывают, что болезненными страхами страдают также

156

люди, не имеющие никакого морального воспитания. Кроме того, моральный закон является не только злом, против которого следует восставать, но и необходимостью, порожденной глубочайшей потребностью человека. Моральный закон — не что иное, как внешнее проявление прирожденного стремления обуздывать и укрощать себя. Это стремление к доместикации, или цивилизации, теряется во тьме времен, в неизмеримых и туманных глубинах истории развития; оно отнюдь не есть следствие какого-либо извне навязанного законодательства. Сам человек, послушный своему влечению, создал эти законы. Поэтому мы не поймем боязливого подавления сексуальной проблемы у ребенка с точки зрения одних только моральных воспитательных влияний. Истинные причины заложены гораздо глубже, в природе самого человека, в его, быть может, трагической раздвоенности между цивилизацией и природой, или между индивидуальным сознанием и коллективным чувством. 487 Стараться объяснить ребенку высшие философские аспекты этой проблемы не имело бы никакой ценности и ни малейшего успеха. Для ребенка совершенно достаточно, если мы убедим его, что в его интересе к происхождению жизни нет ничего предосудительного. Во время анализа этого комплекса девочке прежде всего объяснили, какое удовольствие и любопытство в ней вызывает проблема рождения, и что ее беспричинный страх есть не что иное, как то же удовольствие, но превращенное в свою противоположность. К истории мастурбации аналитик относится с терпимостью и пониманием; беседа на эту тему ограничивается тем, что ребенку указывают на нецелесообразность его поступка; вместе с тем ему объясняют, что большинство его сексуальных действий имеет источником любопытство, для удовлетворения которого имеются гораздо лучшие пути. Ей объясняют дальше, что страх перед отцом, собственно говоря, не что иное, как напряженное ожидание, которое благодаря рождению братца связано с проблемой происхождения человека вообще. Это разъяснение как бы оправдывает любопытство нашей маленькой пациентки. А это оправдание устраняет большую долю морального конфликта.

157

Беседа четвертая

488 Во время четвертого сеанса девочка была очень доверчива и мила; не было ни тени прежней натянутости и неестественности. Она рассказывает сон, приснившийся ей после последнего сеанса. Вот содержание его: «Я вышиной с колокольню и могу видеть во все стороны. У моих ног крошечные дети, величиною с цветочек. Приходит полицейский, и я говорю ему: если ты посмеешь сделать замечание, то я возьму твою саблю и отрублю тебе голову».

489 Во время анализа сна она говорит: «Я хотела бы быть больше отца, чтобы он наконец слушался меня». Полицейский навел ее на мысль об отце. Отец тоже военный, у него тоже сабля. Ясно, что сновидение является исполнением желания: в качестве колокольни она значительно выше отца и, если тот посмеет сделать еще одно замечание, то она отрубит ему голову. Во сне исполняется еще одно очень инфантильное желание: быть «большой», т. е. взрослой, и иметь детей, ибо во сне у ее ног играют маленькие дети. Этот сон возвышает ее, она преодолевает страх перед отцом, это может подвинуть ее на пути к личной свободе и укрепить ее чувство уверенности.

490 С теоретической точки зрения этот сон является ценным теоретическим вкладом и ярким примером компенсирующего значения и телеологической функции сновидений. Такой сон, несомненно, оставляет по себе чувство несколько повышенного самосознания, очень важного для личного благополучия. Если вначале ребенок и не способен ясно осознать символику, то это ничего не значит, ибо сознательное понимание вовсе не нужно для того, чтобы извлечь из символов соответствующие воздействия. Тут речь идет о знании интуитивном, которое издавна обеспечивало, например, действенность религиозных символов. Для своих воздействий религиозные символы также не нуждаются в сознательном понимании: они влияют на душу верующего через интуицию.

158

Беседы пятая и шестая

491 Во время пятого сеанса девочка рассказывает следующий сон, который ей приснился незадолго до того: «Я стою на крыше со всеми своими родными. Окна домов и вся долина, лежащая напротив, сверкают как в огне. Восходящее солнце отображается в них. Вдруг я вижу, что один дом на углу нашей улицы действительно загорелся. Пожар приближается и охватывает наш дом. Я бегу на улицу, мать бросает мне вслед разные вещи; я подставляю фартук, между прочим она выбрасывает мне куклу. Я вижу, как огонь пожирает камни дома, но деревья не трогает».

492 Анализ этого сна натолкнулся на особенные затруднения. Поэтому он растянулся на два сеанса. Описание всего материала, извлеченного из этого сна, повело бы слишком далеко; я вынужден ограничиться самым необходимым. Ассоциации, имевшие наиболее решающее значение для смысла сновидения, начинаются при разборе странной картины горения камней вместо дерева. В некоторых случаях, особенно когда мы имеем дело с более длинными сновидениями, следует выбирать самые замечательные части и анализировать прежде всего их. Нельзя сказать, чтобы это было образцовым приемом, однако он оправдывается практической необходимостью сократить анализ.

493 «Это было так странно — как в сказке», объясняет маленькая пациентка данную сцену своего сновидения. В ответ ей показывают на примерах, что и сказки всегда бывают полны глубокого смысла. «Не все же сказки имеют значение» — возражает она, — «например, сказка „Спящая Красавица". Какой же она имеет смысл?» Объяснение, данное ей, таково: Спящей Красавице пришлось проспать 100 лет в зачарованном сне, пока наконец не наступило избавление. Избавить ее мог лишь тот, чья любовь преодолела все препятствия, даже густую терновую изгородь. Так иногда приходится долго терпеть, пока не получишь того, чего желаешь и ждешь.

494 Такое объяснение, с одной стороны, наиболее приспособлено к детскому пониманию, с другой стороны, вполне отвечает истории этого сказочного мотива. Спящая

159

Красавица имеет самое очевидное отношение к древнему мифу весны и плодородия; вместе с тем, в ней заключается проблема чрезвычайно близкая к психологической установке одиннадцатилетней несколько скороспело развивавшейся девочки. Спящая Красавица принадлежит к целому циклу сказаний, в которых герой спасает деву, охраняемую драконом. Не намереваясь входить в толкование этого мифа, я хочу однако указать на его астрономическую или метеорологическую компоненту, особенно явную в изложении Эдды: девственница земля пребывает в плену у Деда-Мороза и покрыта снегом и льдом. Пламенный герой — юное весеннее солнце — освобождает ее из темницы, из оков зимней стужи, где она долго томилась в ожидании своего избавителя.

Эта ассоциация выбрана девочкой конечно только как пример неважно какой сказки и сначала не представляется ей прямой ассоциацией ко сну о горящем доме. Об этой части сновидения она говорит только, что «было так странно как в сказке», т. е. по ее мнению — невероятно; ибо прежде всего бессмысленно, сказочно и невозможно, чтобы камни горели. В связи с этим ей объясняют, что понятия «невозможно» и «сказочно» отнюдь не тождественны, ибо и сказки полны глубокого смысла. Хотя приведенная в таком сочетании сказка на первый взгляд не имеет никакого отношения к сновидению, однако ей следует уделить особенное внимание, ибо во время анализа девочка привела этот пример лишь как будто случайно: тот факт, что бессознательное имело наготове именно этот пример, а не какой-либо другой, не может быть случайным, а является, напротив, характерным для данного момента. Во время анализа снов такие «случайности» достойны внимания; известно, что в психологии нет слепых случайностей, хотя мы часто предполагаем, что то или иное лишь случайно. Это возражение можно слышать чрезвычайно часто со стороны наших критиков. Но для человека научно мыслящего существуют только причинные (каузальньге) связи, а случайностей нет. Если девочка выбрала как пример именно Спящую Красавицу, то это значит, что в ее психологии имелось для этого достаточное основание. Это основание

называется сравнением или частичным отождествлением со Спящей Красавицей, иными словами, душа ребенка таит в себе комплекс, выражающийся в образе и в мотиве Спящей Красавицы. Объяснение, данное девочке, вполне считалось с этими выводами.

496 Однако оно не вполне удовлетворило ее, и девочка продолжала сомневаться в том, что сказки имеют смысл. Как дальнейший пример непонятной сказки наша маленькая пациентка приводит Снегурочку, спавшую мертвым сном в стеклянном гробу. Легко усмотреть, что Снегурочка и Спящая Красавица принадлежат к одному и тому же циклу мифов. Снегурочка в стеклянном гробу еще нагляднее указывает на миф о временах года. Выбранные девочкой мифические темы указывают на интуитивное сравнение с землей, еще скованной зимнею стужей и томящейся в ожидании весеннего солнца, своего избавителя.

497 Этот второй пример подтверждает и объясняет первый. Можно, конечно, утверждать, что второй пример, еще более подчеркивающий смысл первого, внушен именно объяснением его. Ибо, если девочка приводит Снегурочку как дальнейший пример бессмысленной сказки, то это доказывает лишь то, что она совсем не поняла тождества между Снегурочкой и Спящей Красавицей. Поэтому мы имеем право предположить, что Снегурочка подобно Спящей Красавице имеет тот же неизвестный источник, а именно: комплекс ожидания грядущих событий, которые безусловно можно сравнить с освобождением земли из темницы зимней стужи и с ее оплодотворением лучами весеннего солнца. Известно, что с незапамятных времен символом оплодотворяющего весеннего солнца является бык, то животное, которое олицетворяет собою наиболее мощную производительную силу. Хотя мы сразу еще и не видим связи между этими косвенно обретенными понятиями и сновидениями, однако запомним их пока и снова вернемся к сновидению.

498 В следующей картине сна наша девочка подставляет брошенной кукле фартук. Ближайшей ассоциацией является известная ей картинка, напоминающая ее позу и вообще всю ситуацию сна; на этой картинке изображен

6 К. Юнг

161

аист, пролетающий над деревней, а внизу маленькие девочки подставляют фартуки и кричат ему вслед, что он принес им ребенка. В связи с этим пациентка заявляет, что ей уже давно хотелось бы иметь маленького братца или сестрицу. Эти спонтанные данные ею материалы стоят в очевидной связи с ранее обсужденными мифическими мотивами. Мы видим, что и в сновидении речь действительно идет о проблеме пробуждающегося полового влечения. Об этих соотношениях девочке, конечно, ничего не сказали.

499 Наступает пауза, после чего ей вдруг приходит в голову следующее: «Когда мне было пять лет, я легла раз поперек улицы, а велосипедист переехал мне живот». Это совершенно невероятное происшествие, как и надо было ожидать, оказалось чистейшей фантазией, со временем принявшей форму парамнезии (подделанного воспоминания). Ничего подобного, конечно, никогда не бывало, но зато мы узнаем, что в школе маленькие девочки ложились друг на друга крест-на-крест, поперек животов, и при этом топали ногами.

500 Кто читал опубликованные Фрейдом и мною анализы детей, тот в этой детской игре вновь узнает основную тему топотания, а во всей сцене — присутствие подпочвенного течения, имеющего половую окраску. Следующая ассоциация маленькой пациентки вполне отвечает этому воззрению, подтвержденному, впрочем, и прежними нашими трудами: «Мне-то гораздо больше хотелось бы иметь живого ребенка, чем куклу» — говорит она.

501 Подобные в высшей степени странные материалы, выявляемые детьми после фантазий об аисте, указывают на типические зачатки детской сексуальной теории; в данном случае этот материал указывает нам на ту область, в которой фантазии девочки вращаются в данный момент.

502 Интересно отметить, что мотив попирания и топания возможно подтвердить и мифологически. Доказательства тому приведены мной в работе о либидо*. Применение этой инфантильной фантазии в сновидении, парамнезия, связанная с велосипедистом, напряженное ожи-

* «Символы трансформации», пар. 370, 480

162

дание, выразившееся в теме о спящей Красавице — все это показывает, что интерес ребенка прикован к известным проблемам, настоятельно требующим разрешения. Тот факт, что проблема деторождения привлекла либидо, и был вероятной причиной пониженного внимания в школе, вследствие которого девочка и стала хуже учиться. Насколько эта проблема всегда наготове у двенадца-ти-тринадцатилетних девочек, показано мной в статье под заглавием «Вклад в психологию слухов»*. Постоянное присутствие этой проблемы является причиной непристойной болтовни детей между собою, равно как и взаимных попыток просвещения, что, конечно, выходит весьма некрасиво и часто развращает воображение детей. Даже строго охраняя детей, их невозможно уберечь: в один прекрасный день они все-таки откроют тайну, и в большинстве случаев грязным путем. Поэтому лучше вовремя и чистыми руками передавать детям эту великую тайну, тогда никакого просвещения со стороны школьных товарищей и не нужно.

503 Вследствие этих и других признаков момент казался подходящим для просвещения относительно пола. Это объяснение, которое девочка выслушала очень серьезно, заключилось столь же серьезным вопросом с ее стороны: «Неужели я правда не могу иметь ребенка?» После этого вопроса было необходимо объяснить ей понятие половой зрелости.

Беседа седьмая

504 Седьмой сеанс открывается замечанием с ее стороны, что теперь она вполне поняла, почему ей еще невозможно иметь ребенка. Поэтому она-де совсем отказывается от этой мысли. Однако маленькая пациентка производит нехорошее впечатление. Оказывается, она солгала учителю. Дело в том, что она опоздала в школу и уверила учителя, будто ей пришлось проводить отца. В действительности же она лениво провалялась в постели, что и было причиной опоздания. Она солгала, чтобы признанием правды не лишиться расположения учителя. Нравственное пора-

* См. настоящее издание.

163

жение, которое потерпела наша пациентка, требует объяснения. По психоаналитическим законам такое поразительное, внезапное ослабление может, собственно говоря, произойти лишь тогда, когда анализанд не выводит из анализа необходимых в данный момент заключений, а напротив, оставляет открытыми еще и другие возможности. Иными словами: тут речь идет о случаях, когда психоанализ, хотя по-видимому и выявил либидо на поверхность, дав личности возможность движения вперед, однако по какой-либо причине приспособление все-таки не состоялось, и либидо опять возвратилось на прежний регрессивный путь.

Беседа восьмая

Во время восьмого сеанса оказывается, что это так и было действительно: пациентка утаила важное доказательство своего собственного воззрения на сексуальность, чем и «опровергла» психоаналитическое разъяснение половой зрелости: она умолчала о том, что в школе ходят слухи, будто одиннадцатилетняя девочка имела ребенка от мальчика одних с нею лет. Доказано, что такого рода молва, ни на каких фактах не основанная, является лишь свойственной этому возрасту фантазией, исполнением сокровенных желаний. Таким образом, по-видимому, и создаются слухи, как я пытался доказать в своем вышеупомянутом исследовании о психологии молвы. Они служат тому, чтобы облегчить душу, отягченную бессознательными фантазиями, и в этой своей функции подобны сновидению и мифу. Эта молва открывает перед нашей пациенткой новую возможность: ей не надо ждать, ибо в одиннадцать лет можно иметь ребенка. Противоречие между принятой за достоверность молвою и аналитическим разъяснением создает сопротивление против анализа и тотчас же обесценивает его. Вместе с тем и все остальные психоаналитические утверждения и поучения теряют всякое значение; в таких случаях больных временно охватывает сомнение и неуверенность, иными словами: либидо вновь возвращается на прежние пути, оно становится регрессивным. Это и есть момент рецидива.

Беседа девятая

506 Девятый сеанс приносит существенные дополнения к истории ее сексуальной проблемы. Прежде всего — многозначительный отрывок сновидения: «Я вместе с другими нахожусь на просеке, окруженной прекрасными елями. Начинается дождь, гром и молния, становится темно. И вдруг я вижу, как высоко в воздухе летит аист».

507 Раньше чем приступить к анализу этого сновидения, я хотел бы указать на замечательную параллель между ним и целым рядом мифологических представлений. Кто знаком с трудами Адальберта Куна и Штейнталя, на которые недавно вновь указал Абрахам*, того не удивит сочетание аиста и грозы; гроза издревле олицетворяла оплодотворяющий землю акт — совокупление неба-отца с матерью-землей, причем, молния играет роль крылатого фаллоса, т. е. аиста, психосексуальное значение которого знакомо всякому ребенку. Сексуально-психологическое значение грозы, правда, не всем известно; наша маленькая пациентка его, во всяком случае, не знала. Ввиду всей вышеприведенной психологической констелляции, аиста несомненно следует истолковать в сексуально-психологическом смысле. Пока трудно допустить, что с аистом связана и гроза, и что ей также присуще сексуально-психологическое значение. Однако стоит нам вспомнить, что психоаналитический опыт до сих пор доказал множество чисто мифологических связей в бессознательных психических образованиях, и невольно напрашивается вывод, что и в данном случае мы имеем дело с сексуально-психологической связью. По другим опытным данным мы знаем, что бессознательные слои, некогда бывшие источником мифологических образований, и по сию пору действенны и неизменно продуктивны в современном человеке. Но продуктивность их ограничивается сновидениями и симптоматологией неврозов и психозов, ибо усиленная поправка, вносимая действительностью мешает их проекции в реальный мир.

508 Возвратимся к анализу сновидения. Последовательный ряд ассоциаций, исходя из представлений дождя и грозы,

* См. «Символы трансформации», индекс, библиографию.

165

развивается и приводит нас к задним планам картины сновидения. Вот дословная передача ассоциации: «Я думаю о воде, — мой дядя утонул в воде — как отвратительно торчать на дне, под водой, в темноте — но ведь и ребенок утопает в воде? Пьет ли он воду, которая в животе? — Как странно, когда я была больна, то мама послала доктору мою воду (мочу). Я думала, что он в нее примешал что-нибудь вроде сиропа, из чего делаются дети, и что маме пришлось это выпить».

Из этого ряда ассоциаций мы с несомненной ясностью видим, что наша девочка с дождем и грозой связывает сексуально-психологические представления, в особенности же представления об оплодотворении.

И тут мы, стало быть, снова видим знаменательный параллелизм между мифологическими и недавними, индивидуальными фантазиями. Ряд ассоциаций так богат символическими значениями, что на эту тему легко можно было бы написать целую диссертацию. Символику погружения в воду девочка сама блестяще разрешила как фантазию беременности в той форме, в какой она уже давно описана в психоаналитической литературе.

Беседа десятая

Десятый сеанс посвящен спонтанным изложениям инфантильных теорий оплодотворения и рождения, уже исчерпанных выше; поэтому мы можем не возвращаться к ним. Девочка думала, что мужчина впускает мочу в живот женщины и что от этого растет зародыш. Следовательно младенец находится в воде, т. е. в моче. Другая версия гласит, что мочу, смешанную с докторским сиропом, пьют, от чего младенец начинает расти в голове; через некоторое время голову рассекают, чтобы дать простор для роста младенца; потому и носят шляпы, чтобы скрыть это. Она даже сделала рисунок, на котором изображала рождение из головы. Это архаическая и в высшей степени мифологическая идея. Напомню хотя бы о рождении Пал-лады, которая вышла из головы отца своего. Оплодотворяющее значение мочи тоже мифологично: мы находим прекрасное доказательство тому в Ригведе, в некоторых

песнях Рудры*.Тут будет нелишним упомянуть о зая/ нии пациентки — подтвержденном ее матерью — чтс| нажды, еще до анализа, она видела пляшущего паяца на голове маленького брата, — фантазия, источником которой могла бы данная теория рождения.

512 Рисунок, изображенный пациенткой, имеет странное сходство с некоторыми своеобразными формами, встречающимися у батаков на Суматре в голландских колониях Индии. Это так называемые волшебные жезлы или столпы предков, состоящие из поставленных друг на друга фигур. Объяснение, которое батаки дают этим своим волшебным жезлам и которое многими считается нелепым, странным образом совпадает с душевным состоянием ребенка, еще находящегося в инфантильной связанности. Батаки утверждают, что эти поставленные друг на друга фигуры изображают членов одной семьи, которые за кровосмесительное общение были обвиты одной змеей и смертельно ужалены другой. Это объяснение параллельно предположению нашей маленькой пациентки: ее сексуальная фантазия витает вокруг отца, что мы видели в первом ее сновидении; как и у батаков, это обусловлено инцестным отношением.

513 Третьей версией является теория роста ребенка в желудочно-кишечном тракте. Эта последняя версия, вполне соответствующая учению Фрейда, имеет свою особенную симптоматическую феноменологию: на основании фантазии, по которой младенец рождается путем рвоты, девочка неоднократно пыталась вызвать у себя тошноту и рвоту, а в клозете упражнялась в настоящих потугах для того, чтобы выдавить из себя ребенка. При таких обстоятельствах неудивительно, что в обнаружившемся неврозе первым и главным симптомом явилась именно тошнота.

514 Теперь, дав этому случаю достаточное аналитическое освещение, мы можем перейти к изложению общего результата. Мы нашли, что за невротическими симптомами кроются сложные процессы чувства, несомненно связанные с этими симптомами. Если на основании ограничен-

* Ср. «Символы трансформации», пар. 322 и далее.

167

ного материала дозволено выводить общие заключения, то течение невроза вырисовывается приблизительно так:

515 Постепенно наступающая половая зрелость направила либидо девочки на такую установку по отношению к действительности, которая не столько соответствовала существу дела, сколько была эмоционально окрашена. Девочка начала обожать учителя, причем, по-видимому, сентиментальное упоение мечтательными фантазиями играло более важную роль, нежели мысль о повышенных требованиях, которые такая любовь предъявляла к ее работоспособности. Вследствие этого ее внимание понизилось, а вскоре после того пострадали и школьные успехи. Это испортило некогда столь хорошие отношения с учителем, тот стал нетерпелив, а девочка, несколько избалованная домашними отношениями, рассердилась на него, вместо того, чтобы исправиться и учиться прилежнее. Вследствие этого, ее либидо отвернулось как от учителя, так и от учения, и очутилось в характерной деспотической зависимости от бедного мальчика, который и старался всячески использовать данное положение. Ибо если индивид сознательно или бессознательно позволит своему либидо отступить перед какой-либо необходимой задачей, то неиспользованное («вытесненное») либидо вызывает всевозможные случайности, внешние и внутренние, всевозможные симптомы, тягостным образом навязывающиеся индивиду. И сопротивление против школы воспользовалось первым удобным случаем, представившимся в лице девочки, которой по нездоровью позволили уйти домой. Это сделалось образцом для нашей маленькой пациентки.

516 Вне школы путь в мир фантазий, естественно, был для нее открытым. Благодаря регрессии либидо пробудились к действенной жизни все фантазии, вызывающие симптомы, и обрели влияние, не присущее им раньше, когда они не играли столь значительной роли. Теперь они, по-видимому, стали важными по своему содержанию и даже причиной тому, что регрессивное движение либидо обратилось на них. Можно было бы сказать, что девочка, вследствие своего ориентированного на фантазии характера, слишком связывала учителя с отцом и по-

168

этому почувствовала в отношении к нему инцестное сопротивление. Как уже раньше было изложено мной, я считаю более правдоподобным, что ей одно время было удобно видеть в учителе отца; а когда она начала предаваться тайным половым предчувствиям, запуская свои обязанности по отношению к учителю и школе, ее либидо обратилось на маленького мальчика, от которого она ожидала чего-то таинственного, что впоследствии и обнаружилось в анализе. Но даже если бы в анализе и обнаружилось, что она, благодаря перенесению отцовского либидо, действительно имела инцестное сопротивление против учителя, то оно было бы не чем иным, как раздутыми впоследствии фантазиями. Во всяком случае, первым толчком были леность и удобство или, выражаясь более научно, принцип наименьшего сопротивления.

517 Кстати, упомяну о моих, как мне кажется, веских предположениях, по которым регрессия к инфантильным фантазиям не всегда оправдывается интересом, по существу своему совершенно законным, к половым процессам и их сокровенной природе. Ибо мы находим и у взрослых, уже давно осведомленных в сексуальной области, точно такие же регрессивные фантазии, между тем как здесь нет никакого законного основания к тому. Я неоднократно замечал, что в отроческом возрасте во время анализа стараются сохранить свою мнимую неосведомленность, несмотря на делаемые разъяснения, с целью направлять внимание на этот процесс, а не на акт приспособления. Хотя мне и кажется несомненным, что дети используют свою действительную или мнимую неосведомленность, однако с другой стороны надо отметить, что они имеют право на разъяснения относительно пола. Для многих детей было бы, конечно, гораздо полезнее, если бы их пристойным и разумным образом просветили дома, а не в школе, где эти вещи передаются в не совсем пристойных выражениях.

518 Анализ выяснил, что у нашей пациентки, наряду с явным, прогрессирующим вместе с жизнью движением либидо, развилось еще и регрессивное движение его, вызвавшее невроз, т. е. внутреннее раздвоение. Благодаря тому, что анализ, допустив эту регрессивную склонность, пошел

169

по ее линии, мы открыли присутствие чрезвычайного любопытства в половой области, обращенного на совершенно определенные проблемы. Либидо, заблудившееся в этом фантастическом лабиринте, стало вновь пригодным, потому что благодаря просвещению ребенка освободилось от бремени инфантильных и ложных фантазий. Благодаря такому пониманию, девочка прозрела и освоилась со своим положением в реальном мире и со своими действительными возможностями. Положительный результат состоял в том, что девочка сумела занять объективно-критическое положение по отношению к своим незрелым половым желаниям и смогла отказаться от невозможного в пользу возможного применения либидо, а именно: путем успешного учения она постаралась вернуть благосклонность учителя. А в данном случае анализ не только весьма успокоил ее, но способствовал и ярко выраженному успеху в школе; благодаря этому очень скоро девочка стала лучшей ученицей в классе, что подтвердил и сам учитель.

519 В принципе этот анализ ничем не отличался от анализа взрослого, где отпало бы только разъяснение относительно пола, а на его место стало бы нечто весьма сходное, а именно: объяснение инфантилизма прежней жизненной установки и указание установки разумной. Анализ есть утонченная сократовская майевтика (повивальное искусство), которая не боится углубляться в наиболее темные невротические фантазии.

520 Надеюсь, что этот, хотя и весьма сжатый, пример анализа дал вам возможность заглянуть не только в конкретный процесс лечения и в трудности техники, но и в красоту человеческой психики и в ее бесконечные проблемы. Я намеренно привел некоторые параллели из мифологии, ибо хотел по крайней мере намекнуть на общие возможности применения психоаналитических воззрений. Кроме того, я хотел бы установить значение следующего факта: сильное преобладание мифологического элемента в душе ребенка ясно указывает на постепенное развитие индивидуального разума из разума коллективного, присущего раннему детству. Это дало повод к древнему учению о состоянии совершенного знания до и после индивидуального существования.

170

521 Намеки на мифологический элемент, который мы находим у детей, встречаются вновь в шизофрении и в сновидениях. Эти соотношения являются широким и плодотворным полем исследований по сравнительной психологии. Последней целью этих исследований является филогения разума, который подобно телу путем многообразных метаморфоз принял наконец теперешнюю форму. То, что ныне еще сохранилось в разуме в виде, так сказать, рудиментарных органов, мы находим вполне действующим в других его разновидностях и в некоторых болезненных состояниях.

522 Эти указания вполне соответствуют современному состоянию науки, несмотря на то, что я лишь кратко изложил те результаты исследования и рабочие гипотезы, что являются характерными для моих настоящих и дальнейших трудов. Я хотел показать, что некоторые мои мнения, уклоняющиеся от гипотез Фрейда, не противоречат его утверждениям, а являются лишь продолжением органического развития основных мыслей, внесенных им в науку. Не следует тормозить развитие науки тем, что принимаешь совершенно противоположную точку зрения, при этом совершенно изменяя номенклатуру; это привилегия меньшинства, но и оно через некоторое время вынуждено спуститься со своей одинокой высоты и вновь примкнуть к медленному процессу опытного познания и суждения средних представителей науки. Надеюсь также, что разумный критик не упрекнет меня вновь в том, что моя гипотеза взята неизвестно откуда. Я никогда не дерзнул бы пренебречь существующими гипотезами, если бы многократный опыт не показал мне, что мои мнения на практике всецело оправдываются. Нельзя, конечно, возлагать слишком больших надежд на успех научной работы, но если она найдет свой круг читателей, то я все-таки смею высказать надежду, что она внесет свою лепту в разъяснение многих недоразумений и в устранение многих препятствий, которые ныне загромождают путь к пониманию психоанализа. Моя работа, конечно, не заменит психоаналитического опыта. Тем же, кто желает высказать свое мнение о психоанализе, надлежит прежде всего продолжать изучение больных столь же основательно, как это делается психоаналитической школой.

ОБЩИЕ АСПЕКТЫ ПСИХОАНАЛИЗА*

Психоанализ является научным методом, требующим известных чисто технических приемов; благодаря его техническим результатам развилась новая отрасль науки, которой можно дать название «аналитическая психология». Вместо этого названия я с готовностью использовал бы выражение «глубинная психология», введенное Блейле-ром, если бы эта психология имела дело исключительно с бессознательным.

Рядовому психологу, да и врачу эта отрасль психологии мало знакома, ибо ее технические основания им почти совсем неизвестны. Причину этого следует, быть может, видеть и в том, что новый метод существенно психологичен и что поэтому его нельзя причислить ни к медицине, ни к экспериментальной психологии. Медик по большей части почти не имеет психологических знаний, психолог же несведущ в медицине. Поэтому отсутствует почва, пригодная для укоренения нового метода. Кроме того и сам он представляется многим столь произвольным, что исследователи не всегда находят возможным согласовывать с ним научные взгляды. Фрейд, основатель психоанализа, уделял особое внимание сексуальным явлениям — это было причиной упорного предубеждения очень многих научных деятелей. Излишне говорить, что подобную антипатию нельзя считать достаточным логическим основанием для отрицания чего-либо нового. Но ввиду этого ясно, что лектор по психоанализу должен преимущественно заняться изложением его принципов, временно оставляя в стороне его результа-

* В оригинале работа написана по-немецки под названием «Alige-meine Aspekte der Psychoanalyse», затем переведена на английский и прочитана в виде доклада на заседании Psycho-medical Society, London, 5 августа 1913 года. Перевод на русский язык под названием «Психоанализ» был опубликован в третьем томе Избранных трудов по аналитической психологии (ИТАП), Цюрих. 1939 г.

Перевод О. Раевской.

172

ты, ибо если самому методу отказывают в научности, то его нельзя допускать и в результатах.

Прежде, чем коснуться принципов психоанализа, я должен упомянуть о двух весьма часто встречающихся предубеждениях против него. Первое из них считает психоанализ чем-то вроде анамнеза, лишь до известной степени углубленного и усложненного. Но ведь известно, что всякий анамнез основывается главным образом на указаниях семьи больного и его собственном сознательном самопознании, разоблачаемом прямыми вопросами. Психоаналитик же, хотя, естественно, и устанавливает данные анамнеза столь же тщательно, как и всякий другой специалист, прекрасно знает, что это лишь внешняя история больного, которую отнюдь не следует смешивать с самим анализом. Анализ есть сведение того актуального содержания сознания, которое обычно остается случайным, к его психологическим детерминантам. Процесс этот не имеет ничего общего с анамнестическим воспроизведением истории болезни.

Второе предубеждение, большей частью основанное на поверхностном знакомстве с психоаналитической литературой, считает психоанализ способом суггестии или внушения, посредством которого больному навязывается известная вера или учение о жизни, благодаря чему он излечивается по типу ментального исцеления (mental healing) или христианской науки (Christian Science). Очень многие психоаналитики, в особенности давно занимающиеся анализом, ранее прибегали к терапевтическому внушению и поэтому прекрасно знакомы с его действием. Они знают, что способ воздействия психоаналитика диаметрально противоположен способу гипнотизера. В полную противоположность суггестивной терапии, психоаналитик никогда не пытается навязать больному того, что последний не может признать свободно и чего не найдет разумным благодаря собственным умозаключениям. Постоянному стремлению нервнобольного добиться указаний и советов психоаналитик неуклонно противопоставляет старание отвлечь его от пассивно воспринимающей установки и заставить применять собственный здравый смысл и критику, чтобы так сказать вооружиться ими и, благодаря это-

173

му, оказаться в состоянии независимо справляться с жизненными задачами. Нас нередко обвиняют в навязывании больным совершенно произвольных толкований. Я был бы очень рад при случае наблюдать за попыткой «навязать» подобное произвольное толкование одному из моих больных, ибо большинство из них люди тонкого ума и высокого образования (они нередко принадлежат к моим коллегам). Невозможность подобного предприятия обнаружилась бы весьма скоро. Сам аналитик всецело зависит от больного и от его суждений по той причине, что анализ по своей природе именно и состоит в том, чтобы привести человека к познанию самого себя. По своей сущности психоанализ столь отличен от терапевтического внушения, что оба метода невозможно сравнивать. 527 Была также сделана попытка сопоставить анализ с методом убеждения Дюбуа*, который представляет собой строго рациональный процесс. Но и это сопоставление не выдерживает критики, ибо аналитик должен уклоняться от всякой попытки спора или убеждения больного. Разумеется, он выслушивает и принимает к сведению сознательные его конфликты и задачи, но отнюдь не с целью удовлетворить его стремление добиться поддержки или совета относительно его поведения. Задачу невротика нельзя разрешить ни советом, ни сознательными рассуждениями. Без сомнения, своевременно данный добрый совет может привести к хорошим результатам, но трудно предположить, чтобы психоаналитик всегда был в состоянии своевременно дать именно нужный совет. Конфликты невротиков большей частью (лучше сказать всегда) отличаются таким характером, что не представляется возможным что-либо посоветовать — не говоря о том, что, как прекрасно известно, больной всегда ищет совета лишь с целью сбросить всякую ответственность, отсылая и других и себя к высшему авторитету. Поэтому рациональный метод и метод убеждения в своей терапевтической плоскости будут столь же сомнительными, что и гипноз. Но в данном случае я хочу просто подчеркнуть принципиаль-

* Поль Дюбуа (1848—1918), психиатр из Берна (Швейцария). Ле-шл неврозы с помощью «убеждения».

!74

ную разницу между вышеназванными методами и психоанализом.

528 Наперекор всем прежним методам лечения, психоанализ пытается преодолеть невротическое расстройство психики не с помощью сознания, а через бессознательное. Это, естественно, требует сознательного содействия больного, ибо до бессознательного можно добраться лишь путем сознания. Данные анамнеза служат исходным пунктом. Подробное его изложение обычно дает ценные указания, благодаря которым психогенное происхождение симптомов становится ясным больному. Подобное разъяснение, разумеется, необходимо лишь если он приписывает неврозу органическое происхождение. Но и в тех случаях, когда больной с самого начала сознает психическую причину своего состояния, критический разбор истории болезни весьма полезен, ибо указывает больному на психологическое сцепление идей, которое он обычно не замечает. Таким способом нередко выявляются проблемы, особенно нуждающиеся в обсуждении. На подобную работу иногда уходит несколько сеансов. Но в конце концов разъяснение сознательных материалов завершается —

ни больной, ни врач уже не могут привнести ничего решающего. При самых благоприятных обстоятельствах это совпадает с формулированием какой-либо проблемы, оказывающейся неразрешимой.

529 Возьмем, например, следующий случай: человек, ранее совершенно здоровый, заболевает неврозом между 35-ю и 40 годами; положение его вполне обеспечено, он женат, у него дети. Параллельно неврозу у него развилось сильнейшее сопротивление к своей профессиональной деятельности. По его словам, первые симптомы невроза обнаружились при преодолении некоторых затруднений, связанных с этой деятельностью. Впоследствии невроз обострялся при всяком деловом затруднении, улучшение же наблюдалось каждый раз при успешном исполнении профессиональных обязанностей. Изучение анамнеза приводит к следующему заключению: больной сознает, что если бы он работал успешнее, полученное удовлетворение сразу привело бы к страстно желаемому улучшению состояния его здоровья. Однако это ему не

175

удается вследствие сильного сопротивления, внушаемого ему самим делом. Путем логических рассуждений эта задача не решается. Психоаналитическое лечение должно поэтому начаться в этой критической точке, в сопротивлении к осуществлению своей профессии.

Другой случай: сорокалетняя женщина, мать четырех детей, четыре года тому назад заболела неврозом после смерти одного из них. Новая беременность и рождение ребенка привели к значительному улучшению ее состояния. Это утвердило ее в мысли, что она бы вполне выздоровела, если бы могла иметь еще ребенка. Однако она была уверена, что ее желание невыполнимо и поэтому попыталась посвятить себя филантропической деятельности. Но это ее совершенно не удовлетворяло. Между тем, по ее собственным наблюдениям, каждый раз, когда ей удавалось действительно и живо чем-либо заинтересоваться, ей тотчас же становилось лучше, но она была не в состоянии найти что-либо, что могло бы ее действительно занять и удовлетворить: ясно, что и тут рациональное разрешение проблемы невозможно. Психоаналитическая работа должна начаться с вопроса, что же мешает пациентке развить в себе иные более широкие и живые интересы помимо страстного желания иметь ребенка.

Так как мы не можем предположить какого-либо раз и навсегда установленного разрешения подобных проблем, то приходится искать его в индивидуальности данного лица. Ни сознательный опрос, ни рассудочные ответы тут не помогут, ибо причины скрыты от сознания больного, так что не существует проложенного пути, чтобы добраться до этих сознательных вытеснений. Единственное средство, указываемое для этого психоанализом,—дать больному возможность говорить обо всем, что ему непосредственно приходит в голову. Аналитик же должен тщательно следить за всем высказываемым и все это отмечать, отнюдь не пытаясь навязать больному свое собственное мнение. Тут тотчас же обнаруживается, что первый больной более всего занят мыслями о своей брачной жизни, которую мы до тех пор считали нормальной. Теперь же оказывается наоборот, что у него постоянные столкновения с женой, которую он, видимо,

не понимает; а это и вызывает врача на замечание, что профессиональная работа, видимо, не является единственной проблемой больного, ибо его отношение к жене также требует рассмотрения. Это становится исходным пунктом целого ряда мыслей о его семейной жизни. Затем являются воспоминания о любовных переживаниях холостого периода его жизни. Из подробного рассказа выясняется, что больной держал себя весьма своеобразно при более интимных отношениях с женщинами; причем это своеобразие принимало форму некоторого детского эгоизма. Подобная точка зрения является для него совершенно новой и неожиданной и сразу объясняет причину многих его любовных неудач.

532 Разумеется, невозможно в каждом единичном случае достигнуть столь успешных результатов применением бесхитростного способа — дать больному высказаться, хотя бы уже потому, что лишь в редчайших случаях нужные психические материалы лежат столь неглубоко, не говоря о том, что у большей части больных отсутствует готовность незамедлительно выражать все свои мгновенные переживания. Переживания эти часто слишком болезненны, чтобы быть высказанными врачу, которому, быть может, и не вполне доверяют; с другой стороны, может также случиться, что больному представляется, будто никаких особых переживаний и не было, что принуждает его говорить о более или менее безразличных для него предметах. Надо заметить, что обыкновение не высказываться прямо отнюдь не есть доказательство сознательного утаивания неприятных содержаний: разговор не по делу нередко является бессознательной привычкой. Подобным больным иногда помогает совет не насиловать себя, а хвататься за первую попавшуюся мысль, какой бы незначительной или даже нелепой она ни представлялась. Но подчас и это указание оказывается бессильным и врач бывает вынужден прибегать к другим способам. Одним из них является ассоциативный опыт, обычно прекрасно осведомляющий о главнейших склонностях определенного лица в данное время.

533 Второй же способ проникнуть в психику больного — анализ сновидений, являющийся классическим орудием

177

психоанализа. Анализу сновидений постоянно приходится выдерживать столь ожесточенные нападки, что необходимо хотя бы вкратце изложить принципы, которыми он руководствуется. И толкование сновидений, и сам приписываемый им смысл, как известно, пользуются дурной славой. Недавно еще толкование снов было в большом ходу и ему твердо верили; но недалеко и то время, когда наиболее просвещенные люди находились под гнетом всяческих суеверий. Поэтому понятно, что и до сих пор живо сохранился страх подпасть под власть суеверий, лишь недавно отчасти преодоленную. Подобные опасения в сильной мере способствовали возникновению сопротивления анализу сновидений; 4то не относится к самому анализу. Сновидение выбрано нами как объект исследования отнюдь не вследствие какого-либо суеверного восхищения перед ним, но потому, что оно представляет собой психический продукт, возникающий независимо от сознания сновидца. Когда мы осведомляемся о непосредственных мыслях больного, он почти не в состоянии удовлетворить наше любопытство: в лучшем случае он может предоставить нам лишь малозначимую или вынужденную информацию. Сновидения же являются непосредственными мыслями, свободными ассоциациями, непосредственной фантазией; они не вызваны к жизни по принуждению; вместе с тем, они — неоспоримо психические явления, точно так же, как и всякая ассоциация или мысль*.

(Нижеследующий фрагмент есть русская редакция статьи, опубликованной в ИТАП. — В. 3.) (Про сновидение можно сказать, что оно входит в сознание в виде сложного построения, связь же его элементов друг с другом бессознательна. Лишь ассоциациями, даваемыми впоследствии к отдельным его образам, можно доказать возникновение их из воспоминаний ближайшего или более отдаленного прошлого. В ответ на обращенный к самому себе вопрос: «где я видел или слышал нечто подобное?», благодаря тому же процессу непринужденного ассоции-

* Ср. сходство данного пар. с работой «Теория психоанализа», параграфы 324—331. См. выше.

178

рования, возникают воспоминания о действительно пережитых определенных разделах данного сновидения, причем иногда это происходило накануне, иногда ранее. Это общеизвестный факт, который, вероятно, подтвердит всякий. Таким образом, сновидение обыкновенно представляет собой непонятное сопоставление известных элементов вначале чуждых сознанию, но распознаваемых путем непринужденного ассоциирования. Такое определение может быть оспорено на том основании, что оно является априорным. Надо, однако, заметить, что оно согласуется с единственной общепризнанной и общеприменимой гипотезой о генезисе сновидений, выводящей его из мыслей и переживаний недавнего прошлого. Итак, мы тут не покидаем знакомой уже почвы. Это отнюдь не должно означать, что какие-либо части данного сновидения издавна и во всех подробностях были известны сновидцу, так что им можно было бы приписать сознательный характер, напротив, все большей частью, а то и всегда, они не поддаются узнаванию\Лишь позднее мы припоминаем, что сознательно пережили какой-либо эпизод данного сновидения. С этой точки зрения оно есть продукт бессознательного происхождения. Отыскивание его бессознательных источников технически является процедурой, которая инстинктивно применялась издавна: старание просто направлено на то, чтобы припомнить, откуда заимствован означенный эпизод. На таком весьма нехитром принципе и основано психоаналитическое толкование сновидений. Происхождение некоторых их разделов относится к сознательной жизни, нередко к переживаниям, которые благодаря своей маловажности подлежали забвению, а потому и готовились окончательно погрузиться в бессознательное. Эти разделы всегда порождаются бессознательными представлениями (образами). Итак, принципы психоаналитического толкования снов чрезвычайно просты и, собственно говоря, давно известны. Дальнейшая процедура логически и настойчиво развивается все тем же порядком. Если поток времени — чего, конечно, вне психоанализа никогда не бывает — воскрешает все большее и большее количество воспоминаний, относящихся к отдельным частям сновидения, хотя

179

и не ко всем, такие приходится волей или неволей оставлять на время. Говоря о воспоминаниях, я, конечно, подразумеваю не только те, что имеют своим предметом известные конкретные переживания, но главным образом те, что относятся к внутреннему смыслу последних. Сопоставленные воспоминания мы называем материалами данного сновидения. Рассмотрение этих материалов производится по обычной научной методике: работа над всякими опытными материалами всегда начинается со сравнения и сопоставления их по сходным пунктам. Точно такой способ применяется и к материалам сновидений: общие характерные их черты сопоставляются, все равно, касаются ли они внешней формы или внутренней сути. При этом необходимо отказаться от всяких предвзятых мыслей. По моим наблюдениям, начинающий всегда ищет выражения какой-либо определенной склонности, согласно которой и лепит свои материалы. Я наблюдал это в особенности у некоторых моих коллег, бывших ранее более или менее убежденными противниками анализа из-за различных предрассудков и непонимания. Когда судьба приводила их ко мне, и они, благодаря собственному анализу, вникали, наконец в в его метод, то неизменно оказывалось, что первая их ошибка в их собственной практике состояла в том, что они подгоняли анализируемые материалы под свои предвзятые мнения, иными словами допускали влияние на предлежащие им материалы прежней их установки к психоанализу (который они не были в состоянии оценить объективно, а лишь сквозь призму субъективных фантазий). Когда решаешься предпринять рассмотрение материалов сновидения, нельзя пугаться каких-либо совпадений или сравнений. В материалы эти входят всегда весьма неравноценные образы, из которых иногда бывает чрезвычайно трудно выбрать тот, который должен служить для сравнения. К сожалению, не могу пояснить этого на примере, дабы не затягивать чрезмерно эту лекцию.

Таким образом, бессознательные психические содержания классифицируются совершенно так же, как и все другие сравниваемые материалы, из которых надо вывести какие-либо заключения. Нередко делается следую-

180

щее возражение: по какой причине сновидению приписывается бессознательное содержание? Возражение это я считаю ненаучным. Всякая психологическая данность имеет вполне определенную историю. Всякая произносимая мной фраза, кроме сознательно выражаемого ею смысла, обладает и историческим смыслом, который может совершенно расходиться с первым. Тут я намеренно выражаюсь несколько парадоксально, ибо, конечно, не возьмусь объяснить всякую фразу согласно ее индивидуально-историческому смыслу. Это легче сделать для образований более обширных и сложных. Всякий, разумеется признает, что поэма, например, помимо своего явного содержания всегда особенно характерна для автора по своей форме, по выбору сюжета и по истории своего возникновения. Поэт искусно выражает в ней свое мимолетное настроение, историк же литературы открывает в ней и благодаря ей то, о чем сам автор и не подозревает. Анализ данного поэтом сюжета, выполненный каким-либо литературным критиком, можно по методу сравнить с психоанализом даже до самых заблуждений, в которые нередко впадают: психоаналитический метод успешно приравнивается к историческому анализу и синтезу. Предположим, например, что нам неизвестно значение обряда крещения, совершаемого в настоящее время церковью. По словам священника, крещение есть принятие ребенка в христианскую общину. Но это объяснение неудовлетворительно. Почему дитя окропляется водой и т. п.? Чтобы осмыслить обряд, следует почерпнуть известные сравнительные материалы в его истории, иначе говоря, в относящихся к нему воспоминаниях человечества. Для этого надо исходить из следующих точек зрения. Во-первых, крестильный обряд есть, очевидно, обряд посвящения. Следовательно, надо собрать материалы именно о подобных обрядах.

Во-вторых, для крестильного обряда употребляется вода. Эта особенность требует преимущественно цепи воспоминаний о тех обрядах, при которых употребляется вода.

В-третьих, ребенок окропляется водой при совершении обряда крещения; необходимо пересмотреть все те виды

181

обрядов, при которых новообращаемый окропляется водой или погружается в воду и т. д.

В-четвертых, необходимо отыскать все мифологические воспоминания и суеверные обычаи в каком-либо отношении сходные с символическим обрядом крещения.

Подобным способом получается сравнительное описание данного обряда: установив, откуда заимствованы основные его части, мы далее распознаем его первоначальный смысл и этим самым вступаем в мир религиозных мифологем, выясняющих многообразные значения крещения и их происхождение. Подобным же образом аналитик подходит к сновидению: сопоставив различные его части с их историческими параллелями (хотя бы и весьма отдаленными), он вслед за тем приступает к построению психологической истории данного сновидения и выявлению скрытого в нем смысла. Подобная монографическая разработка сновидения, точно так же, как вышеупомянутый анализ обряда крещения, позволяет глубоко заглянуть в деятельность тончайших, переплетающихся, точно сеть, бессознательных детерминант. Понимание этой деятельности, как уже сказано, сравнимо лишь с историческим пониманием обряда, на который мы привыкли смотреть весьма поверхностно и односторонне.)

534 Тем не менее на практике, в особенности в начале анализа, не всегда применяется достаточно обширный и совершенный способ анализа сновидений: тут мы собираем и сопоставляем ассоциации лишь до тех пор, пока скрываемая больным задача не выявится настолько, что и сам он не сможет не увидеть ее. Тогда мы подвергаем ее сознательной разработке, то есть по возможности ее разъясняем, пока вновь не окажемся перед неразрешимым вопросом.

535 Теперь Вы, вероятно, зададите вопрос: что же делать, —^если больной ничего не видит во сне? Но могу Вас уверить, что до сих пор подобного примера не было: всех больных, даже утверждавших, что они никогда ничего во сне не видали, анализ приводит к сновидениям. Зато нередко больной, вначале имевший весьма яркие сновидения, внезапно лишается способности их запоминать. До сих пор в моей практике неизменно оправдывалось эм-

182

лирически выведенное заключение, что отсутствие сновидений зависит от того, что больной располагает непроанализированными еще сознательными материалами, которые, по какой-либо причине он утаивает. Наиболее обычным тут является следующее рассуждение: «Я нахожусь в распоряжении врача и охотно следую его указаниям, так пусть он и делает свое дело, я же предпочитаю пассивную роль». Но сопротивление бывает и более серьезного характера. Некоторые больные, например, не будучи в состоянии признать свои нравственные недостатки, проецируют их на аналитика, хладнокровно предполагая, что и он, конечно, более или менее несовершенен в нравственном отношении, а потому им и невозможно говорить с ним о некоторых некрасивых вещах. 536 Итак, если больной с самого начала анализа не имеет сновидений, или же если они внезапно прекращаются, он, несомненно, удерживает материалы, подлежащие сознательной разработке. Тут личные отношения аналитика и больного следует считать главной помехой; они могут им обоим препятствовать разобраться в данном положении. Не следует забывать, что, подобно тому, как аналитик должен иметь и проявлять профессиональный интерес к психологии своего больного, так и последний, в особенности если он обладает хотя бы до некоторой степени острым умом, осваивается с психологией аналитика и невольно принимает по отношению к нему соответствующую психологическую установку. Таким образом, сам аналитик слеп по отношению к психологической установке больного ровно настолько, насколько он слеп по отношению к себе самому и к проблемам своего бессознательного. Поэтому-то я и утверждаю, что аналитику необходимо самому подвергнуться анализу прежде, чем применять его. Иначе может легко случиться, что аналитическая практика принесет ему одни разочарования, ибо при известном стечении обстоятельств он дойдет до пункта, где невозможен всякий дальнейший успех, что может заставить его окончательно потерять голову. В таком случае он охотно признает психоанализ праздным препровождением времени, дабы не сознаться, что он сам посадил корабль на мель. Если же Вы уверены в своей психологии, то и больному можете сказать,

183

не колеблясь, что отсутствие у него сновидений указывает на еще не использованные им сознательные материалы. Утверждаю, что в таких случаях необходима известная доля уверенности в самом себе, ибо непринужденное выражение мнений и беспощадная критика, которую тут иногда приходится выдерживать, могут совершенно сбить того, кто к ним не подготовлен. Непосредственным следствием подобной потери равновесия со стороны аналитика обыкновенно бывает, что он пускается в рассуждения с больным для того, чтобы удержать свое влияние на него, но это, разумеется, делает дальнейший анализ совершенно невозможным.

Как уже было сказано, сновидениями вначале следует пользоваться лишь как источниками материалов для анализа. В начале анализа не только излишне, но и неосторожно подвергать их так называемой окончательной разработке, ибо полное и действительно исчерпывающее их истолкование более чем затруднительно. Истолкования сновидений, встречающиеся в психоаналитической литературе, нередко односторонни и весьма спорны, как, например, известное сведение их венской школой к половым стремлениям. Ввиду обширности и разносторонности материалов сновидений необходимо остерегаться односторонних формулировок. Тут, главным образом, ценно, особенно в начале лечения, многообразие значений, а никак не их исключительность. Так например, больная видит во сне, вскоре после первых сеансов, что находится в гостинице, в неизвестном городе. Внезапно начинается пожар; муж ее и отец, находящиеся тут же, помогают ей спасать объятых пламенем людей.

Надо заметить, что больная обладает развитым умом, но чрезвычайно скептически настроена и непоколебимо уверена в том, что анализ сновидений — вздор. Я лишь с трудом убедил ее испытать его хоть раз. При этом я немедленно увидал, что объяснить ей действительное значение данного сновидения совершенно невозможно, ибо сопротивление ее слишком сильно. Я выбрал пожар, как наиболее выдающееся происшествие сновидения, исходной точкой для свободного ассоциирования. Она начала с того, что недавно прочла в газетах о пожаре в большом

отеле в городе Цюрихе; она помнила этот отель, ибо однажды провела в нем некоторое время. Там она познакомилась с одним господином, с которым у нее завязался довольно сомнительного свойства роман. В связи с этим оказалось, что у нее было уже не одно подобного рода приключение; все они носили до известной степени легкомысленный характер. Эта весьма важная черта ее прошлого была обнаружена при первом же непринужденном ассоциировании в процессе частичного анализа сновидения. В этом случае не было возможности объяснить больной его большое значение. Так как и скептицизм ее носил характер легкомысленный, то она никогда не признала бы подобного значения. Однако после того, как легкомыслие ее было обнаружено и доказано даваемыми ею самой материалами, появилась возможность гораздо подробнее анализировать позднейшие ее сновидения. 539 Поэтому в начале анализа весьма полезно пользоваться сновидениями для обнаружения важнейших бессознательных материалов посредством непринужденных ассоциаций самого больного. Это лучший и наиболее осторожный метод, в особенности для начинающих. На произвольное толкование сновидений я смотрю весьма отрицательно: это суеверный образ действия, основанный на принятии установленных раз и навсегда символических значений. Между тем, определенных значений не существует. Некоторые символы повторяются чаще других, но и тут возможны лишь общие положения. Так например, совершенно неправильно считать, что змея в сновидениях всегда имеет исключительно фаллическое значение; так же неправильно априорно отрицать возможность, что она может обладать подобным значением в известных случаях. Каждый символ имеет несколько различных значений. Поэтому я и не могу согласиться с правильностью исключительно сексуальных толкований, которые попадаются в некоторых психоаналитических изданиях, ибо на опыте обнаружил их односторонность, а, следовательно, и неосновательность. Как пример приведу следующее несложное сновидение одного молодого больного: Я подымался по лестнице с матерью и сестрой. Когда мы поднялись на верхнюю площадку, мне сказали, что сестра вскорости ожидает ребенка.

185

Теперь я покажу Вам, каким образом, на основании общепризнанной до сих пор точки зрения, это сновидение истолковывается в половом смысле. Известно, что инце-стуозные фантазии играют значительную роль в психике нервнобольных. Поэтому образы матери и сестры можно считать соответствующими намеками в этом направлении. Лестница, как полагают, обладает твердо установленным сексуальным значением (ритмическое движение при подъеме на ступеньки имитирует совокупление). Из этих предпосылок логически вытекает ожидание ребенка. Сновидение это при подобном толковании несомненно является исполнением инфантильных желаний, которым, как мы знаем, фрейдовская теория сновидений отводит значительное место.

Я же в данном случае рассуждал следующим образом: если считать лестницу символом совокупления, то по какому праву брать мать, сестру и ребенка, как реальных (то есть не символических) лиц? Иными словами, если на основании признания символизма образов сновидения некоторые из них принимаются как символы, то почему делать исключение для других? Если уж приписывать символический смысл подъему на лестницу, такой же смысл следует приписать и образам матери, сестры и ребенка. Поэтому я и не истолковал произвольно это сновидение, а анализировал его. Результат получился изумительный. Привожу слово в слово ассоциации к отдельным образам, чтобы дать Вам возможность составить себе о них самостоятельное понятие. Предварительно надо упомянуть, что сновидец — молодой человек, лишь несколько месяцев тому назад окончивший университет. Не будучи в состоянии принять какое-либо решение, когда ему пришлось избрать профессию, он заболел нервным расстройством. Вследствие этого он забросил всякие занятия. Его невроз принял, среди прочего, ярко выраженную гомосексуальную форму.

Ассоциация к матери: «Я страшно давно ее не видел; право, я упрекаю себя за это; грешно оказывать ей подобное невнимание».

Мать, таким образом, есть что-то непозволительно запущенное им. «Что это?» спросил я его. Он смущенно ответил: «Мои занятия».

Ассоциации к сестре: «С нашего последнего свидания прошли годы. Как мне хочется увидеть ее! Вспоминая о ней, я всегда думаю о нашем прощании. Я поцеловал ее с искренней любовью! В ту минуту я в первый раз понял, что значит любить женщину». Он сам тотчас же понял, что сестра его — олицетворение «любви к женщине».

545 Ассоциация к лестнице: «Подниматься вверх; достигнуть вершины; успевать в жизни; вырасти; стать великим человеком».

546 Ассоциация к ребенку: «Родиться вновь; воскресение; возрождение; стать новым человеком».

547 При первом же взгляде на эти ассоциации становится ясным, что смыслом данного сновидения является не столько исполнение инфантильных желаний, сколько стремление выполнить известные биологические обязанности, до тех пор упущенные вследствие невротического инфантилизма моего пациента. Неумолимая биологическая справедливость иногда принуждает человека искупать в сновидениях пробелы в исполнении обязанностей, запущенных им в действительной жизни.

548 Данное сновидение есть весьма типичный пример, предвосхищающей (проспективной) телеологической функции сновидений, на которую в свое время обратил внимание мой коллега Медер (Maeder). Если придерживаться односторонней сексуальной интерпретации, действительное значение сновидения совершенно ускользает. Сексуальность в сновидениях является лишь средством выражения, но отнюдь не всегда их смыслом или целью. Указание на проспективный или предвосхищающий смысл сновидения получает особое значение, когда анализ настолько продвинут, что больной интересуется будущим, а не одной лишь своей внутренней жизнью или своим прошлым.

549 Относительно же применения символизма только что разобранное нами сновидение лишний раз доказывает, что твердо установленных и не изменяющихся символов не существует, в лучшем случае наблюдаются частые повторения приблизительных, общих значений. Что же касается специфически сексуального значения сновидений, то опыт привел меня к принятию следующих практических правил:

187

50 Если в начале аналитического лечения обнаруживается несомненный сексуальный смысл какого-либо сновидения, то смысл этот нужно признать реальным, то есть указывающим на необходимость подвергнуть половой вопрос тщательному рассмотрению. Так, например, если инцестуозные фантазии несомненно составляют скрытое содержание какого-либо сновидения, следует подвергнуть инфантильные отношения больного с его родителями, братьями и сестрами, а также с другими лицами, которые могут играть для него роль отца или матери, особенно внимательному рассмотрению с этой точки зрения. Если же в процессе дальнейшего анализа какое-либо сновидение будет содержать инцестуозную фантазию, которую мы имеем основание считать уже разрешенной, то ей не следует приписывать безусловного полового значения; ее следует считать символичной. В этом случае сексуальная фантазия имеет значение символа, а не конкретности. Если же мы не пойдем далее конкретного значения, то этим самым сведем психику больного исключительно к сексуальности, благодаря чему задержится развитие его личности. Выздоровлению больного не может способствовать его возвращение к первобытной сексуальности; это лишь остановит его на низшем уровне развития, с которого ему невозможно достигнуть свободы или полного восстановления здоровья. Возвращение вспять к состоянию варварства не может быть выигрышем для цивилизованного человека.

551 Вышеприведенное правило, что сексуальность сновидения есть лишь аналогия или символ, остается, разумеется, в силе и для сновидений, имеющих место в начале анализа. Практические же причины, заставляющие нас не придавать символического значения подобным сексуальным фантазиям, таковы: неподдельную реальную ценность следует признавать за ненормальными половыми фантазиями невротика, лишь если его образ действия поддается их влиянию. Мы убеждаемся на опыте, что эти фантазии не только препятствуют его приспособлению к своему положению, но и приводят его к действительным половым актам, не исключая даже инцеста. При подобных обстоятельствах нет смысла останав-

188

ливаться исключительно на символическом содер\ сновидения, но сначала нужно разобрать его коА ное содержание. \

Вышеприведенные выводы основаны на ином понимании сновидений, нежели у Фрейда, ибо я опытным путем разошелся с его взглядами. По Фрейду всякое сновидение в сущности своей есть символическая завеса вытесненных желаний, противоречащих личным идеалам. Моя же точка зрения на построение сновидения иная: сновидение всегда содержит прежде всего сублиминаль-ное отображение психологических обстоятельств данно-

Vro лица в бодрствующем состоянии; оно подводит итоги сублиминальным ассоциативным материалам, возникающим благодаря настоящему психологическому положению. Волевой смысл сновидения, называемый у Фрейда вытесненным желанием, для меня, в сущности своей, есть способ выражения. 553 Действие сознания с биологической точки зрения есть психологическое усилие данного лица, направленное к тому, чтобы приспособиться к условиям внутренней и внешней среды. Сознание его ищет приспособления к требованиям всякой данной минуты или же, иными словами, перед ним стоят задачи, которые он должен разрешить. Во многих случаях способ разрешения ему неизвестен, поэтому сознание всегда стремится отыскать его путем аналогии. Ибо мы всегда стараемся схватить все, находящееся в будущем, а потому нам неизвестное, соответственно нашему внутреннему пониманию предшествовавшего. Нет основания предполагать, что бессознательное следует иным законам, нежели те, которым подчиняется сознательное мышление. Бессознательное, подобно сознанию, пытается охватить биологические проблемы, дабы разрешить их в соответствии с предшествующим опытом. Точно так же поступает и сознание. Неизвестное нам ассимилируется нами путем сравнения. Несложным примером этого является хорошо известный факт, что при открытии Америки испанцами индейцы приняли незнакомых им до тех пор лошадей за больших свиней, потому что свиньи были им хорошо знакомы в качестве домашних животных. К этому процессу мыш-

189

ления мы всегда прибегаем для опознания незнакомых предметов: это и есть причина, давшая начало символизму. Сновидение есть не что иное, как сублиминальныи процесс понимания путем аналогии. Кажущиеся вытесненными желания, составляющие содержание сновидения, представляют собой волевые устремления, служащие средством выражения для бессознательного. Этот мой взгляд совпадает со взглядами Адлера, другого сторонника фрейдовской школы. Касательно же того факта, что бессознательное выражает себя с помощью волевых элементов или тенденций, то оно осуществляет это благодаря архаической природе мышления во сне*.

554 Вследствие разницы в представлениях о структуре сновидений, дальнейшее течение анализа предполагает и совершенно иной аспект. Символическая оценка сексуальных фантазий на более поздних стадиях с неизбежностью ведет не к сведению личности к первобытным тенденциям, а к расширению и продолжению развития установки пациента; то есть эта символическая оценка имеет тенденцию сделать его мышление богаче и глубже, обеспечивая его, таким образом, наиболее мощным оружием в извечной борьбе за приспособление. Следуя неизменно этому новому курсу, я пришел к пониманию того, что религиозные и философские побуждающие силы — то, что Шопенгауэр называет «метафизическими потребностями» человека — должны получать положительный прием в процессе аналитической работы. Их не следует разрушать сведением их к примитивным сексуальным корням, но необходимо рассматривать биологические основания как психологически ценные факторы. В таком контексте эти побуждающие силы принимают на себя функцию последних, прослеживая их с незапамятных времен.

555 Тем же путем, как первобытный человек, благодаря религиозным и философским символам, высвободился из своего первобытного состояния, и невротик может справиться со своей болезнью. Едва ли необходимо оговаривать, что этим я вовсе не указываю на необходимость

* Эта проблема рассматривается Юнгом более подробно в его работе «Символы трансформации», пар. 25 и далее.

190

навязывать больному веру в религиозные или философские догматы — речь идет лишь о необходимости принять ту психологическую установку, которая в раннюю эпоху цивилизации характеризовалась живой верой в подобные догматы. Но эта религиозно-философская установка отнюдь не означает признание какого-либо догмата, ибо всякий догмат есть лишь преходящая формулировка мышления, являющаяся плодом религиозно-философской установки, и зависит от эпохи и обстоятельств, при которых он возникает. Установка же есть результат цивилизации: это функция чрезвычайно важная биологически, ибо она способствует возникновению побуждений, принуждающих человека к творческой работе на пользу будущим векам, а если нужно, то и к жертве во имя человеческого рода. 556 Таким образом человек сознательно достигает того единства и целостности, того же доверия и той же способности к жертве, которые характерны для бессознательных и инстинктивных свойств диких животных. Всякое отклонение от хода развития цивилизации, всякое сведение ее к более примитивной стадии лишь превращает человека в изуродованное животное, но никогда не возвращает его к так называемой естественной человеческой норме. Многочисленные успехи и неудачи в течение моей аналитической практики убедили меня в несомненной правильности подобной психологической ориентации. Наша помощь невротику отнюдь не состоит в освобождении его от требований цивилизации, а лишь в том, что мы побуждаем его принять деятельное участие в трудной работе по ее развитию. Страдания, которым он при этом неизбежно подвергается, заменяют страдания невроза. Но тогда как невроз и сопровождающие его болезненные явления никогда не сопровождаются несравненным чувством успешного выполнения работы на пользу других или бесстрашного исполнения долга, страдания, вытекающие из трудной, но полезной работы, из преодоления реальных затруднений, приносят с собой мир и удовлетворение, даваемые ни с чем не сравнимым чувством, что жизнь прожита не напрасно.

ПСИХОАНАЛИЗ И НЕВРОЗ*

557 Многолетний опыт научил меня тому, что чрезвычайно трудно вести дискуссии по проблемам психоанализа на научных собраниях. Существует столько заблуждений относительно самого предмета и неправильных его толкований, столько предрассудков в отношении известных психоаналитических взглядов, что почти невозможно достигнуть взаимопонимания при публичном обмене мнений. Спокойное обсуждение в тесном кругу, по моим наблюдениям, всегда более полезно и более плодотворно, нежели страстный публичный спор (coram publico). Тем не менее, следуя приглашению комитета настоящего съезда, обратившегося ко мне как к представителю психоаналитического движения, попытаюсь по возможности изложить главные основополагающие теоретические понятия, относящиеся к психоанализу. Я вынужден ограничиться частичными данными, ибо совершенно невозможно охватить в краткой лекции полноту смысла в этом движении, конечные цели его стремлений, разнообразные приложения, психологию и теоретическое направление самого анализа, наконец, значение его для мифологии, сравнительного изучения религий, философии и т. д. Однако предварительно замечу, что, излагая некоторые из этих теоретических основ, я предполагаю, что мои слушатели хотя бы в некоторой степени ознакомлены с развитием и основными результатами психоаналитических исследований. К сожалению, многие нередко считают, что вправе судить о психоанализе, не прочитав ни одной стро-

* В оригинале написано по-английски и прочитано в качестве доклада в нью-йоркской Академии Медицины 8 октября 1912 года. В измененном виде представлено как доклад под названием «О психоанализе» на 17-м Международном медицинском конгрессе в Лондоне 1913 г. На русском языке впервые опубликовано в третьем томе ИТАП. Цюрих. 1939. - В. 3.

Перевод О. Раевской.

192

ки о нем; я же твердо убежден, что для компетентного суждения необходимо изучить основные труды по данному предмету.

Несмотря на то, что теория Фрейда о неврозе разработана до мельчайших подробностей, ее нельзя признать ни достаточно ясной, ни вполне доступной, так что я вынужден дать краткий обзор основных его взглядов.

Вам, конечно, известно, что лет пятнадцать тому назад возникла теория о происхождении истерии и родственных ей неврозов, имевших место вследствие травмы или сексуального шока в раннем детстве. Однако пришлось весьма быстро признать, что сексуальная травма не может быть действительной причиной невроза, ибо для этого она слишком распространена: едва ли можно найти человека, не пережившего какого-либо сексуального шока в ранней юности — между тем лишь сравнительно немногие впадают в невроз в течение дальнейшей жизни. Сам Фрейд вскоре был вынужден заключить, что ранняя травма, о которой повествуют некоторые пациенты, является чистым вымыслом — порождением фантазии, не имевшим места в действительности. Более того, дальнейшие исследования неоспоримо доказали, что даже если эта травма и имела место, она нередко является лишь частичной причиной невроза, хотя иногда само его строение как будто указывает на то, что он исключительно порожден ею. Если бы невроз явился неизбежным последствием травмы, то было бы непонятно, почему он не наблюдается несравненно более часто.

Таким образом очевидно, что действие шока, несомненно, зависит от болезненно преувеличенной фантазии испытавшего его индивида. Кроме того, Фрейд убедился, что та же фантазия проявляется и в сравнительно ранних дурных привычках, которые он назвал инфантильной извращенностью. Его новое понимание этиологии невроза было основано именно на этом развитии его взглядов: он стал приписывать невроз какой-либо сексуальной деятельности в раннем детстве; отсюда возникло последнее его положение о фиксации нервнобольного к определенному периоду раннего детства, как бы оставляющему прямой или косвенный след на психологической установке.

7 К. Юнг

193

Кроме того, Фрейд пытается классифицировать неврозы (включая и шизофрению) или установить их различие согласно периоду инфантильного развития, в котором возникла фиксация. С точки зрения этой теории, нервнобольной совершенно зависит от инфантильного прошлого; все позднейшие расстройства, нравственные конфликты, ощущение неполноценности и т. д. как бы порождены могущественными влияниями этого периода жизни. Соответственно, главная задача лечения заключается в развязывании этой инфантильной фиксации, которая понимается как бессознательное застревание («зацикливание») сексуального либидо в некоторых инфантильных фантазиях и привычках.

561 По моему мнению, все вышеизложенное является сущностью фрейдовской теории невроза. При этом оставлен без внимания весьма важный вопрос, а именно, о причине этой фиксации либидо на инфантильных фантазиях и привычках. Не надо забывать, что почти всякий человек в течение какого-либо периода жизни имеет инфантильные фантазии и привычки, в точности совпадающие с таковыми же у невротика, но так как фиксации на них не обнаруживается, то он и не заболевает. Стало быть, этиологическую причину невроза следует искать не в самих фантазиях, а в фиксации на них. Многочисленные указания на наличие инфантильно-половых фантазий при неврозах лишены всякого значения, поскольку им приписывается этиологическая значимость, раз подобные фантазии наблюдаются у нормальных людей, что мной лично многократно удостоверено. Как представляется, тут характерен исключительно факт инфантильной фиксации.

562 Но необходимо ознакомиться и с характером доказательств ее существования, ибо Фрейд, будучи вполне искренним и строгим эмпириком, никогда не принял бы эту гипотезу без достаточного основания. Основание же мы находим в результатах психоаналитических исследований бессознательного. Психоанализ разоблачает бессознательное существование множества фантазий, которые коренятся в инфантильном прошлом и группируются вокруг так называемого основного комплекса — у лиц мужского пола его можно назвать эдиповым комплексом, у женщин

194

же — комплексом Электры. Сами термины позволяют понять, в чем тут дело. Трагизм судьбы Эдипа и Электры развился исключительно в тесных пределах семьи, судьба ребенка ограничена этими же пределами. Поэтому конфликты Эдипа и Электры особенно характерны для инфантильных конфликтов. Существование этих конфликтов в детстве неоспоримо доказано психоанализом. В области данных комплексов и предполагается возникновение фиксации. Повышенная потенция и действенность основного комплекса в бессознательном нервнобольных привели Фрейда к гипотезе особо интенсивной фиксации на нем или связи с ним. Для нервнобольных типично не существование данного комплекса — при исследовании он наблюдается в бессознательном каждого человека — а лишь особая привязанность к нему. Они несравнимо сильнее подпадают под его влияние, нежели нормальные люди; это подтверждается многими примерами, которые можно обнаружить в каждом психоаналитическом отчете о нервных заболеваниях. 563 Правильность этого взгляда следует признать весьма вероятной, ибо гипотеза об инфантильной фиксации основана на хорошо известном факте, что некоторые периоды жизни — в особенности детство — нередко навсегда оставляют в психике решающий след. Открытым остается лишь вопрос о том, возможно ли признать подобное объяснение вполне удовлетворительным. Исследование людей, являющихся нервнобольными с детства, как бы говорит в его пользу, ибо тут постоянная, мощная деятельность основного комплекса наблюдается в течение всей жизни. Если же мы возьмем случай, где невроз обнаруживается, например, лишь вследствие сильного переутомления (что случается довольно часто), то объяснение наше становится сомнительным. Ибо если фиксация действительно существует, то недопустимо основывать на ней новую гипотезу, утверждающую, что временами, в течение известного периода жизни, она ослабевает и становится недействительной, временами же внезапно усиливается и действенность ее возрастает. В подобных случаях основной комплекс обладает действенностью и потенциальностью совершенно в такой же степени, как в тех случаях, которые,

195

казалось бы, поддерживают теорию фиксации. Тут критическая установка особенно уместна, принимая во внимание столь частое наблюдение, что момент обнаружения заболевания далеко не безразличен: в громадном большинстве случаев он, напротив, чрезвычайно важен. Он обычно совпадает с необходимостью нового психологического приспособления. Подобные обстоятельства весьма благоприятны для возникновения невроза: это известно всякому опытному невропатологу.

564 Этот факт представляется мне чрезвычайно значительным. Если фиксация действительно существовала бы, то ее влияние было бы постоянным, иными словами, невроз продолжался бы всю жизнь, но очевидно, что этого нет. Психологически невроз лишь отчасти детерминируется ранним инфантильным предрасположением — он столько же зависит и от известных актуальных причин. Более того, подвергнув внимательному изучению разнообразные виды инфантильных фантазий и происшествий, к которым прикован нервнобольной, мы вынуждены прийти к заключению, что в них нет ничего специфического для невроза. Вполне нормальные лица переживают множество весьма сходных внутренних и внешних впечатлений, которые иногда приковывают их в высокой степени, невроз же при этом не развивается. Первобытный человек, например, в особенности прикован к собственному инфантилизму. Из всего вышесказанного почти с полной уверенностью можно заключить, что так называемая фиксация есть нормальное явление и что инфантилизм во всякой психике должен играть решающую роль. Тот факт, что нервнобольной как бы находится под преобладающим влиянием своих инфантильных конфликтов, доказывает, что тут дело не столько в фиксации, сколько в совершенно особом взгляде больного на свое инфантильное прошлое. Он как бы преувеличивает значение этого прошлого, искусственно раздувает его до крайних пределов. (Адлер, ученик Фрейда, высказывает весьма схожее мнение).

565 Но несправедливо было бы утверждать, что Фрейд ограничивается гипотезой фиксации; он признает и то, что мной только что изложено. Он называет это явление реактивацией или вторичным преувеличением инфантильных

196

воспоминаний — иначе «регрессией». Но по Фрейду выходит, что инцестуозные желания комплекса Эдипа — настоящая причина регрессии к инфантильной фантазии. Будь это действительно так, пришлось бы постулировать неожиданное усиление первичных инцестуозных наклонностей. Этот взгляд заставил недавно Фрейда сравнить так называемую психологическую «инцестуозную преграду» в детском возрасте с «кровосмесительным табу» первобытного человека. Он допускает, что действительное кровосмесительное желание привело первобытного человека к установлению защитительных законов; я же придерживаюсь того мнения, что кровосмесительное табу является единичным случаем среди многочисленных табу всякого рода и вызвано суеверным страхом, типичным для первобытных и совершенно независимым от инцеста и наложенного на него запрета. По моему мнению, особая интенсивность инцестуозных желаний столь же маловероятна в детском возрасте, как и в первобытном человечестве. Также я не могу приписать причину регрессии первично-кровосмесительному или иному сексуальному желанию. Должен сказать, что исключительно сексуальная этиология невроза представляется мне слишком узкой; мнение свое я основываю не на предрассудке против сексуальности, а на тщательном изучении всей проблемы.

566 Поэтому-то я и предлагаю вывести психоаналитическую теорию за пределы исключительно сексуальной точки зрения. В психологии невроза я хотел бы заменить ее точкой зрения энергетической.

567 Все психологические явления можно рассматривать как проявления энергии, точно так же, как понимаются уже все явления физические, с тех пор как Роберт Майер открыл закон сохранения энергии. Эта энергия в смысле субъективном и психологическом понимается как желание. Я называю ее либидо, применяя этот термин в его первоначальном смысле, отнюдь не только половом; в точно таком же смысле он применяется Саллюстием: «Более на оружие и на боевых коней, нежели на блудниц и пиры была направлена их страсть — либидо»*.

* Magis in armis et militaribus equis quam in scortis et conviviliis libidinem habebant. Catilina 7.

/ 197

568 С более широкой тючки зрения, либидо можно понимать как жизненную энергию вообще, или как elan vital Бергсона. Первое ее проявление у грудного младенца выражается инстинктом питания. Отсюда либидо, проходя через разнообразнейш1ие стадии акта сосания, медленно развивается до половой функции. Отсюда следует, что я не причисляю сосание к половым актам. Наслаждение, испытываемое младенщем при сосании, отнюдь не следует считать сексуальным удовольствием, а лишь наслаждением, порожденныш питанием, ибо нигде не доказано, что удовольствие само по себе носит исключительно половой характер. Прюцесс развития либидо продолжается до зрелого возраста; он связан с постоянным совершенствованием приспособления к внешнему миру. Когда в течение этого процесса либидо встречает какое-либо препятствие, происходит его накопление (аккумуляция), которое обычшо вызывает повышенное усилие для его преодоления. Если же препятствие представляется непреодолимым и данное лицо перед ним пасует, то запруженное либидо устремляется вспять (регрессивно). Вместо того, чтоб>ы стремиться к повышенному усилию, либидо отказываются от предстоящей задачи и возвращается к прежнему состоянию.

569 Наиболее наглядньпе и весьма нередкие примеры подобных возвратных устремшений либидо наблюдаются при истерии, когда причиной невроза является разочарование в любви или неудачный брак. Тут мы находим хорошо известные расстройства питания, нежелание принимать пищу, всевозможные симптомы диспепсии и т. п. В подобных случаях регрессивное либидо отказывается от усилий, направленных на приспособление, и овладевает функцией питания, вызывая значительные расстройства. Это яркие примеры регрессивного устремления. То же самое наблюдается и там, где нет расстройства функции питания: тут мы сразу находим регрессивное оживление памяти давнего прошлого — образов родителей, комплекса Эдипа. Воспоминания и происшествия; детства, не представлявшие прежде никакой ценности, внезапно становятся значительными. Они регрессивно оживляются. Если же устранить препятствие с жизненного пути, то вся система инфантильных

198

фантазий разрушается, деятельность их прекращается — они утрачивают всякое влияние. Не надо лишь забывать, что до известной степени они все же непрестанно и повсеместно на нас действуют. Здесь я должен указать, что этот взгляд весьма близок к гипотезе Жане (Janet) о замене в какой-либо функции «parties superieures» на «parties inferieu-res». Напомню также теорию Клапареда о симптомах невроза как первобытных эмоциональных рефлексах.

570 Вследствие всего вышесказанного я ищу причины невроза не в прошлом, а в настоящем. Я стараюсь отыскать ту задачу, которую больной отказывается выполнить. Подробнейший список его инфантильных фантазий не в состоянии дать мне достаточных этиологических разъяснений, ибо я прекрасно знаю, что все эти фантазии раздуты обратно устремленным либидо, не нашедшим естественного выхода в новую форму приспособления к требованиям жизни.

571 Тут может возникнуть вопрос, откуда происходит как \, бы нарочитая склонность нервнобольного не выполнять

\У/ необходимые обязанности. Позвольте мне возразить на

это, что ни для какого живого существа приспособление

к новым обстоятельствам не является легкой задачей.

Принцип минимального приложения сил (инерции) вез-

/ /"*> де остается в силе.

572 ! Всякий нервнобольной наделен чутким и до извест-V /ной степени негармоничным характером; из-за этого ему

большей частью предстоят особые трудности и более сложные жизненные задачи, чем те, которые преодолевает человек нормальный, большей частью просто придерживающийся расчищенного пути обычной жизни. Однако для нервнобольного проложенных путей не существует, ибо его цели и задачи отличаются обычно весьма индивидуальным характером. Он пытается следовать более или менее произвольному и полусознательному образу действия нормальных людей, не вполне осознав свой собственный весьма критический и совершенно иной характер, требующий от него более значительных усилий, чем те, которые должен прикладывать нормальный человек. Некоторые из подобных больных выказывают повышенную чувствительность и сопротивляются приспособлению с первых же недель жизни в форме тех

199

трудностей, с которыми они берут грудь матери, преувеличенных нервных реакций и т. п. Для этой группы нервных предрасположенностей никогда не будет возможно установить психологическую этиологию, ибо они предшествуют всякой психологии. Именно эти предиспози-ции — назовем их хотя бы врожденной чувствительностью — и являются причиной первых случаев сопротивления приспособлению. Так как в этом случае путь адаптации отрезан, то биологическая энергия, обозначенная нами как либидо, не находит себе исхода или подходящей деятельности, а потому и заменяет своевременную и надлежащую форму приспособления формой ненормальной или первобытной.

При неврозе мы говорим об инфантильной установке или о преобладании инфантильных фантазий и желаний. Поскольку подобные впечатления и желания имеют значение для людей нормальных, постольку же они влияют и на невроз; этиологическая же значимость у них отсутствует — это простые реакции, явления главным образом второстепенные и регрессивные. Совершенно справедливо утверждение Фрейда, что инфантильные фантазии определяют форму и дальнейшее развитие неврозов, но это отнюдь не этиология. Даже когда существование извращенных половых фантазий восходит к раннему детству, им не следует придавать этиологического значения. Невроз в действительности не берет начало в инфантильных сексуальных фантазиях; то же самое можно утверждать о сексуальности невротических фантазий вообще: это не первичное явление, вытекающее из извращенного полового предрасположения, а лишь второстепенное явление, следствие неуспеха в применении запруженного либидо. Я прекрасно сознаю, что этот взгляд не нов, но это не умаляет его правильности. Тот факт, что больной очень часто уверен, что именно данная инфантильная фантазия является настоящей причиной невроза, еще не доказывает правильность ни самого убеждения, ни построенной на нем теории. Но может показаться (я должен признать, что в очень многих случаях оно и кажется), что это именно так. Во всяком случае, нетрудно понять, каким образом Фрейд пришел к подобному взгляду.

каждый человек, имеющий некоторый психоаналитический опыт, немедленно со мной согласится.

574 В итоге, я не считаю возможным видеть действительную этиологию невроза в разнообразных проявлениях инфантильного полового развития и соответствующих ему фантазий. Выдвижение их на первый план и преувеличение невротических проявлений есть следствие накопленной энергии (запруженного либидо); на психологические же расстройства при неврозе и на самый невроз можно смотреть как на безуспешное приспособление[Т1оао6ноР1 формулировкой можно согласовать известные взгляды Жане со взглядами Фрейда: невроз под известным углом зрения есть попытка самоисцеления. Такой взгляд может быть применен (и, действительно, применяется) ко многим заболеваниямТл

575 Вследствие ecefo вышеизложенного возникает вопрос, следует ли выявлять аналитически все фантазии больных, если они оказываются лишенными этиологического значения? Ведь до сих пор они разбирались в психоанализе именно потому, что им придавалось подобное значение. Но, хотя мой взгляд на теорию невроза и изменился, это не касается процедуры психоанализа. Его техника этим не затрагивается. Мы уже не воображаем, что нам предстоит выдернуть самые корни болезни, но мы вынуждены извлекать сексуальные фантазии, ибо энергия, необходимая больному для выздоровления, иными словами для приспособления, связана с ними. Психоанализом восстанавливаются отношения сознания к обретающемуся в бессознательном либидо, возвращая его таким образом в распоряжение сознательных намерений. Лишь благодаря этому отщепленная энергия вновь становится применимой для выполнению насущных жизненных задач. С этой точки зрения психоанализ уже не является простым сведением индивида к его первобытным половым желаниям: становится ясным, что правильное понимание психоанализа превращает его в высокую нравственную задачу, чрезвычайно важную для воспитания.

Дата добавления: 2019-09-08; просмотров: 57; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!