Светская жизнь екатерининского Петербурга

 

О том, что происходило в дворцовых покоях и особняках знати, Петербург второй половины XVIII века был достаточно хорошо осведомлен, несмотря на отсутствие в то время привычных нам средств подлинно массовой информации. И это неудивительно. Слуги в большинстве своем жили если не в домах хозяев, то здесь же, рядом, в специальных служебных корпусах дворцов и усадеб. Они не просто знали о том, что происходило в доме, – они чаще всего были непосредственными участниками событий и потому были хорошо информированы, сами становясь, таким образом, источником информации. Да и не было тайной многое из того, что мы, согласно сегодняшним нормам поведения, непременно старались бы скрыть.

Богатством гордились. Связей не стыдились. Любовью не пренебрегали. Фольклор рождался на глазах. Вначале появлялись слухи, которые оседали в дипломатической и частной переписке, передавались из уст в уста, пока, постепенно обрастая фактами и подробностями, не превращались в романтические интригующие легенды.

Например, по слухам того времени, один из крупнейших екатерининских вельмож Иван Иванович Бецкой, разъезжая по Европе и встречаясь с «различными европейскими знаменитостями», однажды был удостоен встречи с Иоганной Елизаветой Ангальт-Цербстской. Владелица едва заметного на карте Германии герцогства, как свидетельствуют современники, относилась к русскому вельможе настолько милостиво, что в Европе заговорили об их интимной связи. А когда Анна Иоанновна, по воле судьбы, выбрала дочь Иоганны Елизаветы в жены своему племяннику, наследнику престола Петру Федоровичу, то легенда о том, что отцом будущей императрицы Екатерины II был Бецкой, распространилась и в Петербурге. Легенда получила чуть ли не официальную поддержку, поскольку Бецкой был побочным сыном русского князя Трубецкого, а это значит, что императрица была немкой только наполовину. При дворе это представлялось исключительно выгодной версией.

По поводу немецкого происхождения русской императрицы ходили легенды. Не злые. Чаще всего добродушные и почти все, льстившие императрице. Согласно одной такой легенде, однажды в Царское Село, где в то время находилась императрица, был срочно вызван лейб-медик. Императрице сделалось дурно и необходимо было пустить ей кровь – универсальное средство от многих болезней в то время. Как раз в этот день в Царское прибыл со срочным докладом канцлер Безбородко. Александр Андреевич справился о здоровье государыни и, как свидетельствует фольклор, услышал в ответ: «Теперь все пойдет лучше: последнюю кровь немецкую выпустила».

Вообще тайна смертей и рождений – наиболее интригующая и драматическая часть фольклорного наследия. Мы уже видели и еще не однажды увидим, как эти естественные и, казалось бы, простые факты жизненного цикла, становясь достоянием фольклора, оборачивались мистификацией, розыгрышем или откровенным вымыслом.

Вот легенда о том, как появился на свет граф Алексей Бобринский, сын Екатерины от Григория Орлова. Произошло это в Зимнем дворце, за два месяца до того, как Екатерина стала императрицей. Ее законный муж император Петр III в продолжение всех девяти месяцев о беременности супруги даже не подозревал. Не догадался он и о скором наступлении родов. По преданию, для того чтобы отвлечь внимание императора, преданный слуга Екатерины Василий Шкурин поджег собственный дом на окраине Петербурга. Известно, что Петр Федорович принимал обязательное участие в тушении практически всех петербургских пожаров. Так случилось и в этот раз. А когда император вернулся с пожара, Екатерина, к тому времени разрешившаяся от бремени, «проявив силу воли, оделась и вышла ему навстречу». Жертва верного Шкурина, кстати, большого оригинала, была оправдана. О Шкурине сохранилась и другая легенда. Говорят, он любил по большим праздникам взбираться на искусственную гору в парке своего имения Дылицы и бросать оттуда деньги крепостным, певшим и плясавшим у ее подножия.

Судьба Бобринского сложилась удачно. Свою фамилию он получил, по различным преданиям, то ли от бобровой шубы, в которой младенца вынесли из Зимнего дворца, то ли по Бобрикам, имению, пожалованному ему при рождении щедрой матерью. В 1790-х годах в Петербурге, в конце Галерной улицы по проекту архитектора Луиджи Руска был построен дворец, также предназначавшийся внебрачному сыну Екатерины. Судя по фольклору, императрица всю жизнь благоволила к своему сыну. Так, по одной из легенд, во дворце Бобринских до сих пор хранятся некие сокровища, спрятанные императрицей. Уже в наше время эта маловероятная легенда получила свое неожиданное продолжение. Будто бы современные потомки Бобринских, покинувшие Россию после 1917 года, предложили советскому правительству указать, где спрятан клад, с условием отдать им половину сокровищ. И получили категорический отказ.

Расцвет фаворитизма во время царствования любвеобильной императрицы дал довольно богатую пищу для низовой культуры. В обывательской среде петербургских Больших и Малых Мещанских, Разночинных и Посадских улиц была широко известна страстная любовь матушки императрицы к стройным красавцам Преображенского полка. Поговаривали, что она лично выбирала очередного счастливчика, которого специально подготовленные для этого люди доставляли в Зимний дворец. Бытовала в городе и мрачноватая, но романтическая легенда. Будто бы на рассвете одаривала государыня избранника своего золотым рублем и ласково выпроваживала в соседнюю с монаршей спальней комнату. А там его, несчастного, утверждает легенда, убивали и труп спускали в Неву. Иногда тело всплывало, и тогда в городе шептались еще об одном подгулявшем и оступившемся солдатике. Но чаще всего труп уносило в море, которое умело хранить дворцовые тайны.

Один из иностранных путешественников, которому удалось посетить личные покои императрицы в Царском Селе, утверждал, что в одной из комнат государыни, примыкавших к опочивальне, «все стены от пола до потолка были увешаны картинками, воспаляющими воображение, а в другой находились портреты мужчин императрицы». Понятно, что отсюда было недалеко до откровенных вымыслов. Поговаривали, что Екатерина Великая, женщина далекая от предрассудков, «заказала фарфоровую модель орудия прославленного Потемкина». В XVIII веке в это легко верили. Изготовление подобных игрушек было в большой моде. Их богатая коллекция и сейчас хранится в Эрмитаже. Говорят, среди этих «безделиц» есть и тот легендарный фарфоровый муляж.

Любовные похождения матушки Екатерины не были забыты в Петербурге и после ее кончины. Почти через сто лет в сквере перед Александринским театром появился памятник великой императрице. Легенд вокруг него витает достаточно. Здесь же уместно упомянуть только о некоторых. Во-первых, в народе утверждают, что не случайно памятник лицемерной распутнице установлен именно так: спиной к искусству и лицом – к публичному дому, который в екатерининские времена находился примерно на месте Елисеевского магазина. Во-вторых, туристы, возвращаясь из Петербурга, любят рассказывать байки о екатерининских орлах, расположенных вокруг пьедестала памятника, которые жестами демонстрируют размеры своих детородных органов, а над ними, лукаво улыбаясь, возвышается величественная фигура императрицы со скипетром-эталоном в руках.

Но официальный фаворитизм был иным. Он подчинялся неким безусловным правилам игры, которым приходилось, увы, следовать. Так, А. Н. Дмитриев-Мамонов, отмеченный благосклонностью Екатерины, имел несчастье влюбиться в ее фрейлину княжну Д. Ф. Щербатову. Более того, он откровенно признался в этом своей монаршей любовнице и… был не просто отпущен ею, но вместе со своей невестой получил от Екатерины благословение, а юная фрейлина – даже приданое. Правда, согласно легенде, помогая молодой одеться к венцу, императрица не стерпела и сильно уколола ее булавкой.

Не все, впрочем, заканчивалось таким безобидным образом. В Петербурге бытовала легенда о призраке Шереметевского дворца, «взывающего к отмщению». Утверждали, что это был призрак юного камер-юнкера Жихарева, «отмеченного милостью императрицы Екатерины II и убитого наемными убийцами», будто бы подосланными другим фаворитом государыни Платоном Зубовым.

Петербург того времени славился изысканной кухней в домах известных вельмож – Потемкина, Строганова, Остермана, Разумовского. Сохранились многочисленные легенды о серебряной ванне Потемкина в семь-восемь пудов, в которой ему подавали уху. У Потемкина обеды вообще отличались «диковинками кулинарного искусства», а в числе главных поваров служили кулинары чуть ли не десяти национальностей – от француза до молдаванина. По преданию, вся кухонная посуда у него была из чистого серебра, а кастрюли вмещали до двадцати ведер воды: в них князю готовили уху из аршинных стерлядей и кронштадтских ершей. На таких обедах слуги обносили сидевших за столом по чинам. Тарелки сидевших на «нижнем» конце стола часто оставались пустыми. Угощение «по чинам» в то время было обычным явлением на многолюдных обедах, когда хозяин не всегда знал в лицо всех своих гостей. Есть предание о каком-то мелком чиновнике, однажды приглашенном князем Г. А. Потемкиным на такой обед. После обеда хлебосольный хозяин будто бы спросил его: «Ну, как, братец, доволен?» И услышал от гостя: «Премного благодарен, ваше сиятельство, все видал-с».

Говорят, благодаря Потемкину в Петербурге появились первые фруктовые лавки, поскольку князь мог среди зимы неожиданно потребовать к столу итальянского винограда, вишен, земляники и тому подобных заморских кушаний. Будто бы некоторые петербургские купцы на этом прилично разбогатели.

У Александра Сергеевича Строганова во внутреннем дворике его дворца на Невском проспекте за стол ежедневно садились сто и более гостей. Каждый достаточно прилично одетый человек мог зайти и отобедать без всякого приглашения. Рассказывают, что некто пользовался таким обычаем более двадцати лет. Но когда однажды он перестал появляться, никто не смог назвать его имени.

Однажды, во время дипломатического приема, представляя графа Строганова одному европейскому монарху, императрица Екатерина проговорила: «Вот вельможа, который хочет разориться и никак не может».

Пыляев рассказывает предание об одной знатной даме, не любившей обедать дома. Ежедневно кроме субботы она совершала ритуал посещения знакомых точно в обеденное время. Из всех блюд, выставленных на столе, она выбирала какое-нибудь одно и говорила хозяйке: «Как это блюдо должно быть вкусно, позвольте мне его взять», – и тут же передавала стоявшему рядом лакею. Эту ее странность в Петербурге все знали, и многие, не ожидая ее просьб, сами предлагали почтенной старушке выбрать какое-нибудь блюдо. Так она, рассказывает предание, готовилась к субботе, когда приглашала всех своих знакомых к себе и потчевала их же блюдами.

К причудам екатерининских вельмож в Петербурге относились снисходительно. Известный государственный деятель и дипломат князь Александр Андреевич Безбородко, дача которого располагалась на живописном берегу Невы, в известном Полюстрове, выпросил, как говорит предание, у Екатерины разрешение стрелять в своем имении из пушки, и вскоре, когда лейб-медик Роджерсон, играя с князем в карты у него на даче, по рассеянности начал делать ошибки, хозяин «приказал каждый раз извещать об этом пушечными выстрелами». Такая милая шутка едва не довела игроков до серьезной ссоры.

К Безбородко на его дачу любила приезжать Екатерина. Недалеко от дачи для императрицы была выстроена специальная купальня, дно которой, по преданию, было выложено мореным дубом. По тому же преданию, Екатерина останавливалась на даче своего секретаря и оттуда пешком отправлялась купаться в целебных полюстровских водах.

Князь Александр Андреевич Безбородко, отличавшийся в быту известной распущенностью и не гнушавшийся посещений «самых грязных притонов», не раз становился героем городского фольклора. Однажды гонец императрицы только через два дня отыскал канцлера среди «пламенной оргии» в одном из таких притонов. Князь был мертвецки пьян, но сумел понять, что его требует к себе императрица. Он, как рассказывает легенда, приказал окатить себя ледяной водой, пустить кровь, и уже совершенно трезвым отправился во дворец. «Александр Андреевич, готов ли указ, о котором мы говорили накануне?» – спросила Екатерина. «Готов, матушка», – не задумываясь, ответил канцлер, достал из кармана бумажку и начал читать. Дослушав, императрица промолвила: «Очень хорошо, оставьте мне эту бумажку, я хотела бы сама пройти ее с пером в руках». Безбородко побледнел и бросился к ногам государыни. Текста не было. Он импровизировал.

Мода на азартные картежные игры в то время была так велика, что наиболее знаменитые выигрыши и катастрофические проигрыши вошли в городские легенды. Так, «слободу Пеллы» известный в то время меломан Мартынов купил будто бы на выигранные в полчаса в английском клубе деньги.

В то же время официально азартные игры строго преследовались и жестоко наказывались. Игроков арестовывали и «содержали в тюрьмах под крепким караулом». Имена их публиковались в газетах, «чтобы всякий мог их остерегаться, зная ремесло их». Существует предание, что общественные клубы в столице появились благодаря азартным играм. Будто бы таким способом правительство предполагало осуществлять надзор за наиболее азартными игроками.

Среди легендарных вельмож конца XVIII века был граф П. М. Скавронский, дача которого стояла на Петергофской дороге. Это был страстный меломан, всегда окруженный певцами и музыкантами. По воспоминаниям современников, в доме Скавронского прислуга «иначе не разговаривала, как речитативами, получая приказания из уст графа тоже в музыкальной форме. Во время обедов и ужинов графские слуги исполняли дуэты, трио и квартеты, из оранжерей и дальних комнат неслись таинственные хоры и т. д.».

Другой известный в то время любитель музыки барон Александр Иванович Черкасов стал героем петербургского фольклора по другому поводу. Черкасов имел постоянное разрешение приезжать в Царское Село, где в императорском дворце его всегда ожидала комната с музыкальными инструментами и разложенными на столах нотами. Окна комнаты выходили в парк, но, как казалось меломану, деревья закрывали ему вид на природу. Черкасов позволил себе их срубить. Такое бесцеремонное вмешательство в ее хозяйство Екатерине не понравилось, и она решила проучить барона. Во время его отсутствия Екатерина вошла в его комнату, расстроила все инструменты и перемешала ноты. Черкасов был вне себя от негодования и, ничего не понимая, пошел жаловаться императрице. Екатерина рассмеялась и проговорила: «Теперь вы понимаете, что досадно видеть беспорядок в любимых вещах, и научитесь быть осмотрительным».

Музыку и театр в екатерининские времена любили. Концерты и театральные представления следовали один за другим. Это был мир, в который любила погружаться не только императрица, но и все приглашенные. Рассказывают, что Дидро, будучи личным гостем Екатерины, иногда сидел в театре с закрытыми глазами. «Я хочу, – любил говорить он, – слиться душой с душами действующих лиц, а для этого мне глаза не нужны, на них действует мир вещественный, а для меня театр – мир отвлеченный».

Частыми были и гастроли иностранных исполнителей. Однажды в Петербург приехала знаменитая певица Габриели. Согласно преданиям, она запросила за свои выступления в Петербурге пять тысяч дукатов. Екатерина, едва сдерживаясь, воскликнула: «Я своим фельдмаршалам плачу меньше». – «Пусть, ваше императорское величество, ваши фельдмаршалы вам и поют», – будто бы отпарировала Габриели. Екатерина вынуждена была согласиться.

Устраивались в Петербурге праздники и для простого народа. Правда, не все они заканчивались благополучно. По одному из преданий, в 1778 году такой народный праздник устроил известный богач Прокопий Акинфович Демидов. Если верить фольклору, праздник стал «причиною смерти более пятисот человек», которые пали жертвами непомерной выпивки.

Екатерина любила шутку, терпимо относилась к чудачествам и мистификациям сановников своего двора, и сама нередко в них участвовала. Пыляев рассказывает, как однажды императрица, соскучившись по графу Строганову, приказала Зубову атаковать дачу графа на Черной речке и, взяв его в плен, привезти к ней. По преданию, Зубов приплыл со своими егерями в лодках, но был встречен вооруженными людьми Строганова, ожидавшими вблизи укрепленной усадьбы графа. Оказывается, Строганов заранее узнал о намерениях императрицы и принял заблаговременно меры. По преданию, Зубов вместе со своими молодцами был посажен на мель и взят в плен. Строганов по этому случаю устроил грандиозный пир, и только затем уже, хитростью, был завлечен в лодку Зубова и доставлен к императрице.

В 30 километрах от Петербурга, на левом берегу Невы, Екатерина II приобрела принадлежавшую Неплюеву мызу Пелла и подарила ее любимому своему внуку Александру, будущему императору Александру I. Согласно старинному преданию, Пеллой эта местность была названа еще Петром I в честь одноименного пролива на Ладожском озере между двумя маленькими островками. Но есть и другое предание. Будто бы имение это названо Екатериной II в честь древней столицы Македонии Пеллы, где родился великий полководец древнего мира Александр Македонский. Этому легко поверить, если вспомнить амбициозный Греческий проект Екатерины, о котором мы уже упоминали.

По свидетельству современников, «дворец в Пелле состоял из нескольких отдельно стоявших строений или павильонов, в одном из которых жила государыня, в другом помещался ее двор. Между ними стоял огромный дворец. По сторонам дворца шли службы, кухни, оранжереи, сараи и т. д. – все эти постройки были соединены галереями, арками, колоннадами, так что при въезде составляли как бы одно огромное здание». При Павле I все это разобрали, а строительный материал использовали при возведении Михайловского замка. Случайно уцелела одна колоннада с башенкой, бывшая, по преданию, конюшней или птичьим двором. Развалины старинного замка овеяны суеверными преданиями. Здесь среди деревьев старого парка мелькает призрак молодой женщины с ребенком на руках, слышатся стоны и крики, а по ночам на вершине башни появляется убитый горем старик. По преданиям, «это бродят жертвы властолюбия и необузданных страстей великолепного князя Тавриды. Старожилы уверяли, что здесь будто бы томилась первое время со своим ребенком несчастная княжна Тараканова».

Распространение подобных легенд среди простолюдинов было в моде. Примерно то же самое говорили о развалинах Стрельнинского дворца, который ко времени царствования Екатерины II пришел в запустение. Путешественники любили останавливаться по дороге в Петергоф у этих развалин, чтобы послушать собственные голоса, возвращенные из дворцовых развалин в виде мистического эха. Правда, местные легенды утверждали, что это никакое не эхо, а шум, производимый живущими в развалинах духами.

Пожалуй, при Екатерине II впервые героями петербургского городского фольклора наряду с родовитыми дворянами и вельможными сановниками становятся купцы, промышленники и вообще деловые люди – предприниматели. В царствование Екатерины II славились миллионными состояниями Шемякин, Лукин, Походяшин, Логинов, Яковлев, Горохов. Купец Горохов в Петербурге был настолько популярен, что местные жители отвергли официальное название своей улицы – Адмиралтейская, и стали называть ее Гороховой. Название прижилось и со временем стало официальным. По преданию, именно купец Горохов выстроил еще в 1756 году на этой улице первый каменный дом.

На левом берегу Мойки, на углу Никольской улицы, согласно преданию, петербургский купец Поцелуев в собственном доме открыл трактир с лукавым названием «Поцелуй» – от собственной фамилии. С тех пор безымянный деревянный пешеходный мостик напротив трактира прозвали Поцелуевым, то ли по фамилии предприимчивого купца, то ли по названию кабака. Но городской фольклор, никак не желая примириться с таким прозаическим объяснением названия самого популярного в Петербурге моста, вот уже два столетия пытается по-своему его истолковать. По одной легенде, мост служил местом прощаний в те времена, когда граница города проходила по реке Мойке. По другой – Поцелуев мост в старину служил местом свиданий влюбленных. По третьей – причиной появления такого названия был старый «обычай целоваться с проезжающими и проходящими через мост всякий раз независимо от степени близости и родства». По четвертой – это название объясняется тем, что в старину у влюбленных был обычай: при переходе через мост целоваться, чтобы, как они говорили при этом друг другу, никогда не расставаться. Пятая легенда утверждает, что рядом с мостом находилась тюрьма и что на этом мосту арестованные расставались с родными и близкими. И, наконец, по шестой из известных нам легенд, мост назван Поцелуевым оттого, что он ведет к воротам Флотского экипажа и здесь, на мосту, моряки прощались со своими подругами.

В Петербурге на сегодняшний день насчитывается около шестисот мостов, и ни одному из них городской фольклор не уделял столько внимания, сколько Поцелуеву. Слова популярного шлягера: «Все мосты разводятся, а Поцелуев, извините, нет» вошли в пословицу. От Поцелуева моста, кажется, повелась традиция: молодожены, въезжая на машине на любой мост, начинают целоваться и заканчивают поцелуй при съезде с моста.

Надо признать, что причин для подобного мифотворчества было достаточно. Действительно, граница города в начале XVIII века проходила вдоль Мойки; была невдалеке от моста и тюрьма, с удивительной легендой о которой мы еще познакомимся; здание Флотского экипажа, построенное в 1880-х годах архитектором И. Д. Черником, до сих пор находится рядом с Поцелуевым мостом, и отряды новобранцев, сформированные и экипированные в его казармах, до сих пор, направляясь к месту постоянной службы, проходят сквозь строй провожающих по этому легендарному мосту. Но первопричина такого количества легенд, скорее всего, все-таки кроется в необычной, несколько претенциозной, но удивительно точно подходящей для моста фамилии владельца трактира – петербургского купца Поцелуева.

Известный петербургский богач, знакомый нам по легендам Успенского собора на Сенной площади, Савва Яковлев в день восшествия на престол Екатерины II ослушался ее приказа и отказался отпускать народу водку даром. Екатерина приказала объявить ему свое неудовольствие. В народе же распространилась легенда о пудовой чугунной медали, которая, как говорили в Петербурге, была пожалована Савве Яковлеву с приказанием носить на шее по праздникам.

Жил в то время на Петербургской стороне богатый домовладелец, у которого была такая слабая память, что, выйдя из дома, он не мог найти путь обратно. Сохранилось предание, что благодаря этому человеку, дожившему до преклонных лет, улица стала называться Плуталовой.

Второй половине XVIII века принадлежит и название острова Голодай, овеянное легендами и преданиями. По одному из них, в XVIII веке участком земли на острове владел английский врач Томас Голлидей. Им была выстроена фабрика, рабочие которой, измученные тяжким трудом и полуголодным существованием, будто бы и окрестили остров Голодаем. Большинство историков считает, что это предание наиболее правдоподобно объясняет название острова. Но некоторые утверждают, что такое название произошло от шведского слова «халауа», что значит «ива», или от английского «холидэй» – святой день или праздник, потому что английские купцы вместе со своими семьями будто бы ездили сюда по воскресеньям на отдых. Андрей Чернов в своей книге «Скорбный остров Гоноропуло» выдвигает еще одну версию, которая легко может превратиться в легенду. На острове, утверждает он, был в свое время построен острог для содержания преступников, осужденных на тяжелые работы. Заключенные существовали в основном на подаяния горожан. От слова «голодарь», или «голодай», что, по Далю, означает «голодный», и произошло якобы название острова.

При Екатерине II в 1777 году в Петербургской губернии был основан город Луга. В указе по этому случаю будто бы значилось: «Основать на реке Луга город и заселить всякой сволочью». То есть согнать, или, как выражались в XVIII веке, сволочь туда на постоянное жительство людей отовсюду.

Одним из героев петербургского городского фольклора стал известный актер Федор Волков. П. А. Вяземский записал легенду о том, как Волков якобы выручил из беды Екатерину II в день восшествия ее на престол. Будто бы когда она прибыла в церковь для принятия присяги, то должна была зачитать манифест, который второпях не был заготовлен. Екатерина растерялась. В этот драматический момент из толпы вышел какой-то «человек в сюртуке» и вызвался прочесть манифест. Императрица согласилась. Человек вынул из кармана какую-то бумагу и прочел «манифест обыкновенного при таких случаях содержания». Как выяснилось потом, бумага оказалась чистой, а импровизатором был актер Волков. В благодарность императрица «назначила ему значительный пенсион с обращением оного и на все потомство его».

Широко и печально известен был в екатерининском Петербурге обер-секретарь тайной экспедиции, глава политического сыска С. И. Шешковский. Рассказывали легенду о том, как он попал в ловушку, устроенную им же для других. В кабинете Шешковского стояло специальное кресло, в которое он «просил сесть приглашенного». Едва тот садился, как по знаку петербургского инквизитора кресло опускалось под пол так, что только голова и плечи сидящего оставались наверху, а все туловище висело под потолком нижней комнаты. Там кресло отводили в сторону, виновного обнажали и начинали нещадно пороть. После такой экзекуции гостя одевали, поднимали наверх и отпускали домой. Из-за боязни публичной огласки и осмеяния наказанный молчал. Но однажды, рассказывает легенда, к Шешковскому в кабинет попал некий молодой человек, уже однажды побывавший у него. Зная, что последует за приглашением сесть в кресло и знакомый с его устройством, молодой человек, выслушивая нравоучения Шешковского и соглашаясь с ним, пытался тем временем различными способами приблизить к креслу его хозяина. Наконец, это ему удалось и, обладая достаточной силой, он, обхватив руками Шешковского, бросил его в кресло и нажал известную кнопку. Кресло мгновенно опустилось и под полом началась привычная работа. Шешковского будто бы изрядно высекли, а молодой человек убежал домой. Боязнь огласки сработала и на этот раз. Шешковский до самой своей смерти молчал. Но легенда сохранилась.

В то время генерал-полицмейстером Петербурга был Николай Иванович Чичерин, неожиданную смерть которого городской фольклор связал с драматическим наводнением в сентябре 1777 года. В тот день Нева поднялась на 310 см над ординаром и залила все низменные места столицы. Жертвы петербургских жителей были неисчислимы. Но Екатерина считала, что если бы полиция действовала более решительно, жертв было бы значительно меньше. Ее огорчению и негодованию не было пределов. Вызвав генерал-полицмейстера, она, как рассказывают, низко поклонилась ему в пояс и язвительно проговорила: «Спасибо, Николай Иванович! По милости твоей погибло несколько тысяч моих добрых подданных». Чичерин «не выдержал этого упрека: с ним случился удар и он дня через два умер».

Надо сказать, упрек, действительно, был не вполне справедлив. В спасении терпящих бедствие принимали участие все – от полиции до гвардейских полков, к которым Екатерина особенно благоволила. Гвардейцы отвечали ей тем же. Один из примеров такой взаимной благосклонности запечатлен в фольклоре. Офицеры лейб-гвардии Гусарского полка носили так называемые ташки – плоские трапециевидной формы сумки, пристегнутые к поясной сабельной портупее, с недошитым узором. Согласно полковому преданию, образцовую ташку вышивала лично императрица, но, не успев закончить работу, скончалась. С тех пор в память об императрице офицеры полка и носили «незаконченную ташку».

Среди иностранных монархов, посетивших Петербург, был австрийский эрцгерцог Иосиф II. Рассказывают, что Екатерина, желая удивить его скоростью езды в России, приказала найти ямщика, который сумел бы на перекладных доставить его из Петербурга в Москву за 36 часов. Ямщика нашли. На вопрос государыни он якобы ответил: «Берусь, матушка, доставить немецкого короля в 36 часов, но не отвечаю, будет ли цела в нем душа».

Австрийский король так и остался восторженным почитателем Петербурга. Возвратившись на родину, он любил часто повторять рассказ, ставший впоследствии историческим анекдотом о веротерпимости в русской столице. «Вообразите, говорил он, что пять или шесть человек идут в воскресенье вместе и разговаривают дружески; дойдя до Невского проспекта, они расходятся все в разные стороны, уговорясь в тот день обедать или быть ввечеру вместе. Все они пошли к обедне, но только один идет в русскую церковь, другой в лютеранскую, третий в реформатскую и так далее: все они были разных вер». И добавляет, по словам П. Свиньина, в чьем пересказе мы передаем этот исторический анекдот: «Сие согласие между разноверцами не приносит ли отличной чести русскому правительству и характеру россиян».

Во время русско-шведской войны 1788–1790 годов, когда шведская эскадра стояла у Кронштадта и гром боя у Красной горки был слышен в Петербурге, в городе случилась паника. Вдруг загорелась оружейная лаборатория, и с Выборгской стороны посыпались бомбы и гранаты. По преданию, раздались крики: «Шведы! Шведы!» и многие бросились бежать из Петербурга. Рассказывали, что одна барыня, застигнутая общей тревогой в Гостином дворе, поспешила сесть в карету, закричав кучеру: «Скорее погоняй в Москву!»

В конце лета и осенью 1796 года по Петербургу распространились традиционные легенды о знамениях, похожих на те, что предшествовали кончинам других императриц. В июле, за несколько месяцев до кончины Екатерины II, ударом молнии повредило многие украшения в любимой ее комнате в Эрмитаже. Еще говорили, что, так же как в свое время Анна Иоанновна, Екатерина была вызвана каким-то привидением в Тронный зал и там она будто бы увидела на троне собственную тень. Рассказывали также, что незадолго до смерти государыня увидела яркий метеор, упавший за ее каретой. Екатерина сказала при этом: «Такой случай падения звезды был перед кончиной императрицы Елизаветы».

Как это обычно бывает с судьбами великих мира сего, знамениям предшествовали предсказания. Генерал А. П. Ермолов в своих воспоминаниях рассказывает о неком костромском монахе Авеле, который однажды за столом у тамошнего губернатора предсказал год, день и час кончины императрицы. Об этом стало известно в столице. С Авелем лично беседовал генерал-прокурор граф Самойлов, но решил, что перед ним обыкновенный юродивый, и словам его особого значения не придал. Но Екатерине, все-таки, доложил. По свидетельству современников, императрица впала в истерику и приказала заточить Авеля в Шлиссельбургскую крепость. Екатерина скончалась скоропостижно 6 ноября 1796 года, точно в день, указанный опальным монахом. Забегая несколько вперед, скажем, что Авель после этого был выпущен. Оказавшись на свободе, он стал предсказывать дату смерти нового императора. И вновь оказался за решеткой.

Но вернемся к трагическим событиям ноября 1796 года. Едва столица оправилась от траурных дней прощания и похорон, как по Петербургу поползли слухи о подробностях смерти великой императрицы. Злые языки утверждали, что Екатерина умерла в «тот исторический момент, когда находилась на судне». Эти сплетни будто бы находили свое подтверждение. Говорили, что небезызвестный бывший любовник Екатерины Станислав Понятовский, став королем Польши, якобы подарил русской императрице золотой трон. К тому времени отношения с Польшей были более, чем натянутыми. Екатерина восприняла подарок как оскорбление и, желая унизить бывшего любовника, приказала проделать в сиденье золотого трона отверстие и пользовалась им как унитазом. На том самом унитазе и отдала Богу душу императрица, поговаривали в народе. Говорили и о других, еще более омерзительных подробностях, чуть ли не об акте скотоложества, которого престарелая женщина просто не выдержала. Но пусть это останется на совести рассказчиков.

Легенд о «посмертной жизни» великой императрицы как будто бы не сохранилось. Память о «золотом веке Екатерины» оказалась неугодной новому царствованию. О нем старались забыть. Методов было достаточно. В том числе и корректировка внешней и внутренней политики России. Однако именно это обстоятельство однажды привело к обратному результату. В 1797 году по «настойчивому приглашению» Павла I в Петербург прибыл король Польши Станислав Понятовский, бывший в свое время любовником Екатерины II. К тому же его резиденцией стал Мраморный дворец, построенный Екатериной для другого своего фаворита, Григория Орлова. Но и это еще не все. Через несколько месяцев, в феврале 1798 года, находясь в этом дворце, Понятовский внезапно умер. Умер «так неожиданно и без всяких болезней, что возникли слухи о насильственной смерти». Вновь на короткое время Петербург погрузился в разговоры о Екатерине II.

 

Михайловский замок

 

В 1754 году в роскошном деревянном Летнем дворце, построенном Растрелли для Елизаветы Петровны на левом берегу Мойки, родился Павел I, или «русский Гамлет», как его называли впоследствии. Здесь он провел свои младенческие годы. Отсюда начинался его мучительно долгий, сорокалетний путь к престолу. Став, наконец, императором и остерегаясь жить в Зимнем дворце, где ему постоянно мерещились заговоры, склонный к болезненному мистицизму Павел, согласно преданию, заявил однажды: «Хочу умереть там, где родился». В 1797 году деревянный Летний дворец по его приказу разобрали и на его месте начали строительство замка, названного Михайловским в честь архангела Михаила.

Рождение Павла Петровича окутано плотным покровом тайны, сквозь который мы уже попытались однажды проникнуть. Имя Сергея Салтыкова нам уже знакомо. Поговаривали, будто бы он и был отцом Павла I. Но сохранилось также предание, что ребенок родился мертвым и в тот же день по приказу императрицы Елизаветы Петровны в деревне Котлы, вблизи Ораниенбаума, был найден подходящий чухонский ребенок, которым и заменили новорожденного. Все семейство этого ребенка со всеми крестьянами Котлов и пастором с семьей на другой день сослали на Камчатку, а саму деревню снесли и землю распахали.

По другой легенде, Павел был сыном императрицы Елизаветы Петровны. Будто бы, по невероятному стечению обстоятельств, и она в тот необыкновенный день родила сына и подменила им сына Екатерины. По свидетельству современников, основания для такого мифа вроде бы были: едва ребенок Екатерины появился на свет, императрица приказала его унести от родильницы. Екатерина снова увидела своего сына только через шесть недель.

Так или иначе, но по стране поползли слухи о том, что Петр Федорович собирается отказаться от своего отцовства и лишить Павла права на наследование престола. Но и мать не жаловала своего сына. А после появления внука Александра по городу поползли слухи, что она стала подумывать о передаче престола ему. Существует устное предание, будто было подготовлено даже завещание императрицы на этот счет. Согласно другому преданию, по вступлении на престол Павел I вместе с секретарем Екатерины князем Безбородко разбирал бумаги в кабинете умершей матери. В руках Безбородко оказался таинственный пакет, перевитый черной лентой с надписью: «Вскрыть после моей смерти в Сенате». Павел, предчувствуя, что в пакете находится акт об отстранении его от престола, написанный рукой Безбородко и потому кроме него и Екатерины никому не известный, вопросительно взглянул на Безбородко. Тот, нимало не смутившись, молча указал на топившийся камин. Так, согласно преданию, князь Безбородко «одним движением руки отстранил от Павла тайну, которая сблизила их окончательно». Действительно, с 1797 года князь Александр Андреевич Безбородко становится канцлером первого правительства Павла.

Еще по одной легенде, преданный императрице и любимый ею Безбородко, узнав о ее безнадежном состоянии, «сию же минуту поехал в Гатчину, где и подал запечатанный пакет Павлу». Этот секретный документ об отстранении Павла от престола подписали якобы крупнейшие государственные деятели, в том числе граф А. В. Суворов. Будто бы именно поэтому великий полководец и попал в немилость к императору.

Понятно, «безнадежное состояние» – это еще не кончина. Весь день Павел не мог оправиться после встречи с Безбородко. Едва дождался отхода ко сну. Но и ночью тревожное состояние не покидало наследника. Ему снился сон. Несколько раз один и тот же. Во сне он явственно видел, как некая незримая сила возносит его кверху. Каждый раз именно на этом месте он в смятении просыпался. Павел рассказал о сновидении Марии Федоровне. Та призналась супругу, что видела такой же сон. Боясь истолковать этот странный сон, Павел рассказал о нем некоторым особенно близким людям, но и те отмалчивались. Впрочем, может быть, опасаясь непредсказуемого и взрывного характера Павла Петровича. Все разъяснилось только к концу дня. Из Петербурга сообщили, что с Екатериной «случился апоплексический удар».

Так, с мистического сна началось царствование самого мистического императора России. Знамения и предчувствия, однажды овладев его смятенной душой, уже не отпускали его. На следующий день после воцарения в дворцовой церкви был отслужен благодарственный молебен. Согласно фольклору, протодиакон, к ужасу всех присутствовавших, провозгласил: «Благочестивейшему, самодержавнейшему, великому государю нашему императору Александру Павловичу…» Голос его резко оборвался. Он понял, что совершил непоправимую ошибку. Все затаились, ожидая развязки. Павел собрал всю свою волю в кулак и спокойно проговорил, по-солдатски чеканя каждое слово: «Сомневаюсь, отец Иван, чтобы ты дожил до того времени, когда на ектинии будет поминаться император Александр». И был прав. С монахом в тот же день случился удар, от которого он умер.

Одна из самых мучительных загадок, которую пытался разгадать Павел в первые дни царствования, – таинственная гибель отца. Пушкин по этому поводу записывает: «Не только в простом народе, но и в высшем сословии существовало мнение, будто государь жив и находится в заключении. Сам великий князь Павел Петрович долго верил или желал верить сему слуху. По восшествии на престол первый вопрос графу Гудовичу: „Жив ли мой отец?“».

Еще бы! Вся просвещенная Европа не верила в естественную смерть Петра III. Уже после воцарения на престол, когда пересуды о событиях 1762 года стали потихоньку стихать, Екатерина рискнула пригласить в Петербург в качестве воспитателя своего сына французского философа-просветителя Д'Аламбера. Но тот, прочитав манифест о смерти Петра III от геморроидальных колик, согласно легенде, отказался от заманчивого предложения, сославшись на то, что он тоже страдает этой болезнью. Интересно, что его примеру будто бы последовал и Дидро, к которому Екатерина обратилась с тем же предложением.

Но вопрос: «Жив ли мой отец?» был далеко не единственным, над которыми мучился Павел Петрович. Не менее важным был и другой вопрос: «Кто мой отец?» Мы уже упоминали о встрече Павла I с Кондратием Селивановым. Встреча проходила, что называется, за закрытыми дверями, и потому окружена легендами. Согласно одной из них, Павел напрямую спросил Селиванова: «Ты мой отец?» Известно, что Кондратий Селиванов выдавал себя одновременно и за Иисуса Христа, и поэтому ответил витиевато: «Греху я не отец. Прими мое дело, оскопись, и я признаю тебя своим сыном».

Так, под знаком интригующих легенд и невероятных мифов, началось короткое царствование Павла I, который имел несчастное свойство превращать в анекдот все, чего касался, и по смерти которого, как об этом вспоминают многие современники, на улицах открыто, не стесняясь радостных слез, словно во время Пасхи, целовались и поздравляли друг друга совершенно незнакомые люди.

Среди легендарных курьезов павловского Петербурга наиболее известна история с Преображенским полком, который однажды во время парада гвардии на Марсовом поле имел несчастье вызвать неудовольствие императора. Разгневанный Павел закричал: «Направо… кругом… марш… в Сибирь!» По преданию, полк в полном составе строем прошел от Царицына луга по улицам Петербурга до Московской заставы и направился дальше по знаменитому Сибирскому тракту. В полной парадной форме он дошел почти до Новгорода и только там посланец от государя догнал полк, «объявляя ему прощение и позволение вернуться в столицу».

Менее известна другая, еще более невероятная история. Переписывая набело один из ежедневных приказов по военному ведомству, штабной писарь в выражении «ПРАПОРЩИКИ Ж ТАКИЕ-ТО В ПОДПОРУЧИКИ», по рассеянности, написал «ПРАПОРЩИ», а затем перенес на другую строчку «КИЖ». Мало того, что он соединил «КИ» с «Ж», так еще малопонятное «КИЖ» украсил размашистой прописной буквой «К». Приказ подали на подпись императору. Павел наспех пробежал глазами страницу, задержал взгляд на слове «Киж», принял его за фамилию и написал резолюцию: «Подпоручик Киж в поручики».

И тут произошло то, что часто бывало с Павлом Петровичем. Он увидел замешательство на лицах своих адъютантов, заподозрил, что сделал что-то не так, но, поскольку они не решились указать ему на ошибку, а он сам ее так и не заметил, решил продолжить игру. На следующий день подпоручик Киж был произведен в штабс-капитаны. Еще через день – в полковники. С отметкой на приказе: «Вызвать сейчас же ко мне». Теперь уже все высшее военное начальство было в смятении. Лучшие офицерские силы были брошены на поиски несуществующего Кижа. И нашли-таки человека с такой фамилией в каком-то заброшенном полку на Дону. Но было уже поздно. Павел начинал терять терпение. Все знали, чем это могло кончиться, и тогда решили доложить, что «полковник Киж внезапно скончался». «Жаль, – ответил задумчиво государь, – он был хороший офицер».

Чего только не рассказывали о новом императоре. Будто бы однажды он приказал генерал-губернатору Петербурга подготовить приказ, определяющий количество блюд за обедом и ужином каждого российского подданного в зависимости от его чина и класса службы. Так, например, майор мог иметь за столом только три кушанья. Этот курьез стал темой бесчисленных анекдотов. Согласно одному из них, Павел как-то встретил майора Якова Кулькова, впоследствии прославленного генерала. «Господин майор, сколько у вас за столом подают кушаньев?» – спросил его император. «Три, ваше императорское величество». – «А позвольте узнать, господин майор, какие?» – «Курица плашмя, курица ребром и курица боком», – ответил находчивый майор.

Гастрономическая тема в павловское время стала одной из излюбленных в городском фольклоре. Рассказывали, как однажды после своего собственного обеда Павел вышел на балкон Зимнего дворца и, к своему удивлению, услышал звуки колокола, возвещавшего о начале обеда в соседнем доме. Павел был взбешен. К соседу был немедленно послан полицейский с приказанием «обедать двумя часами раньше».

Любезность императора Павла по отношению к дамам в значительной степени определялась его настроением. В недобрый час попасться ему на глаза было несчастьем. Говорили, что одна польская графиня имела неосторожность встретиться с ним на улице в такой момент. Она приветствовала императора самым почтительным реверансом, но и это не помогло. На беду она была дурна собой. Павел вспылил и приказал убрать «это уродство». В тот же день злополучная графиня была выслана из Петербурга.

Но и самоиронии император Павел Петрович лишен не был. Одной просительнице, столь же некрасивой, как и он сам, император будто бы любезно ответил: «Я ни в чем не могу отказать своему портрету».

Как рассказывают очевидцы, само появление Павла на улицах Петербурга могло вызвать серьезную панику. Встреч с непредсказуемым императором старались избегать. В воспоминаниях встречаются совершенно анекдотические случаи. Так, один современник вспоминает, как при появлении Павла он забежал за ограду какого-то строения и неожиданно рядом услышал: «Вот наш Пугачев!» – имя, которое в то время было еще у всех на устах, а его этимология от слова «пугать» была всем хорошо понятна.

По утверждению современников, гнева императора боялся даже наследник престола великий князь Александр Павлович, хотя его популярность в народе росла «пропорционально ненависти, предметом которой становился его отец». Слишком часто, когда наследник, становясь на колени, пытался просить за кого-то, Павел «отвергал его просьбу, толкая ногой в лицо». Тем не менее Александру удавалось иногда заступаться за жертв отцовского произвола. Ходили легенды о том, что он частенько вставал у окна своей комнаты с подзорной трубой и караулил, кого на этот раз прямо с Марсова поля отправят в Сибирь. При малейших на то признаках «доверенный слуга скакал к городской заставе, чтобы нагнать телегу и передать пособие сосланному».

Граница между анекдотом и легендой о Павле I порою становилась столь призрачной, что определение жанра оставалось на совести рассказчика. Приводим несколько таких историй.

Павлом был издан указ о том, чтобы обыватели столицы извещали полицию не менее чем за три дня об имеющем быть у них пожаре.

В царствование императора Павла I в Петербурге было только семь магазинов французской моды. Он не позволял больше открывать, говоря, что «терпит их по числу семи смертных грехов».

Сын одного арестованного обратился к Павлу с просьбой разрешить ему разделить участь отца. Павел разрешил, но приказал посадить сына не с отцом, а в отдельную камеру.

«Разводы на мостах плохие», – раздраженно бросил Павел встречавшему его с прогулки фон Палену. Наутро все мосты в Гатчине были расписаны свежими разводами.

После неудачного спуска на воду корабля «Благодать» Павел нашел в ботфорте листок со стихами:

 

«Все противится уроду,

И „Благодать“ не лезет в воду».

 

Ворвавшихся в его спальню убийц Павел просит повременить, ибо хочет выработать церемониал собственных похорон.

Вот история, со временем ставшая не то анекдотом, не то легендой. Одна девочка, гуляя со своей собачкой, проходила мимо памятника Петру I. Вдруг Моська отбежала от хозяйки, и девочка начала ее звать: «Моська, Моська!» Громкий оклик сторожа заставил вздрогнуть гуляющих. «Какое слово ты сказала?» – «Я ничего-с, – ответила девочка, – зову к себе мою Моську». – «Как ты смеешь! Моську! Знаешь ли, кто у нас Моська?» И сторож, схватив бедную девочку за руку, повел ее в полицию.

Для своей фаворитки Павел построил роскошный дом на набережной Невы. По его распоряжению воспитанники Кадетского корпуса, проходя мимо этого дома, должны были целомудренно отворачиваться.

Влиятельные сановники и даже близкие родственники, вынужденные постоянно общаться с императором, самым серьезным образом изучали причины его плохого настроения. Так, было замечено, что «при южном ветре, несущем в Петербург сырость», настроение Павла менялось в худшую сторону. Он становился раздражительным и злым. Ходили слухи, что сам наследник престола великий князь Александр Павлович «нередко хаживал поглядеть на флюгер в четыре часа утра».

В Петербурге известно было предание о маленьком худеньком старичке, учителе французского языка, который зимой и летом торопливо, почти бегом, шагал по тротуарам с непокрытой головой. В шляпе его никогда не видели. Говорили, что впервые он приехал в Петербург в суровые времена Павла I и однажды, тепло одетый и в шляпе, проходил мимо Михайловского замка, где в то время находился император. Возле замка его задержали, грубо сбили с головы шляпу, а самого отвели в Петропавловскую крепость. Когда выяснилось, что он иностранец и не знает здешних порядков, его выпустили. Но случай этот на него так подействовал, что он будто бы на этом помешался и уже никогда не надевал головного убора.

Рассказывали, что на третий день царствования Павел I после обеда поехал прокатиться верхом по городу. На Царицыном лугу стоял в то время большой деревянный «Оперный дом», в котором выступала итальянская труппа. Павел трижды объехал вокруг театра и остановился перед входом. «Николай Петрович, – крикнул он сопровождавшему его военному губернатору Архарову, – чтоб его, сударь, не было!» И ткнул рукой в сторону театра. Через три часа, рассказывает легенда, Оперного дома будто никогда и не бывало. Более пятисот рабочих при свете фонарей равняли место, где он стоял еще днем.

Один из современников рассказывает, как однажды Павел заметил, что офицер, стоявший на часах у Адмиралтейства, пьян. Павел приказал его арестовать, но тот напомнил: «Прежде чем арестовать, вы должны сменить меня». И царь тут же велел присвоить офицеру очередное звание, сказав: «Он, пьяный, лучше нас, трезвых, свое дело знает».

Вестником царской немилости был в павловское время военный губернатор Петербурга граф фон Пален. Рассказывали, что для опальных из высшего общества граф придумал некую особенную формулу объявления ссылки. Все знали, что если граф приглашает «на стаканчик отличного лафита», то можно не медля собираться в дальний путь.

В апреле 1799 года в собственном доме возле Почтамта скончался канцлер Безбородко. Известие это, согласно преданию, застало императора в Михайловском замке, где он демонстрировал одному из иностранных послов лепные украшения.

«Россия лишилась Безбородки!» – торжественно-печальным голосом провозгласил адъютант. «У меня все Безбородки!» – с досадой отозвался Павел на такую весть.

Иногда создавалось впечатление, что император и сам понимает, что многие его поступки вызывают удивление. А часто казалось, что он просто подыгрывал окружающим, наслаждаясь собственным поведением. Однажды он продиктовал указ о награждении некоего капитан-лейтенанта Белли, совершившего неожиданный марш-бросок по Италии и захватившего Неаполь, орденом Святой Анны 1-й степени, предназначенным исключительно для генералов. Подписав указ и отвечая на недоуменные взгляды адъютантов, Павел добавил: «Белли думал меня удивить, так и я удивлю его».

Если приведенные образцы фольклора дают нам возможность почувствовать суровость и непредсказуемость того времени, то остается только удивляться, что и тогда находились люди, способные на чудачества и мистификации. Но в отличие от петербургской мифологии иных времен, мифология павловского царствования сохранила, кажется, всего одну такую легенду. Некий семнадцатилетний «отставной канцелярист» Александр Андреев сочинил фальшивый приказ, согласно которому он, «комиссар Летнего сада Зверев», обязан смотреть за садом и «наблюдать, чтобы купцы, мещане и крестьяне не входили в сей сад в кушаке и шляпе, а ежели кто будет усмотрен, то с таковыми поступать по силе наказания: высечь плетьми и отдать в смирительный дом». С копией этого приказа «комиссар» ходил по Летнему саду, задерживал людей в кушаках и шляпах и делал вид, что собирается передать их на гауптвахту. Но в конце концов, по просьбе испуганных нарушителей, брал с них штраф «по пятьдесят копеек, по рублю и более» и отпускал.

Одним из наиболее значительных событий павловского Петербурга стали всенародные похороны опального Александра Васильевича Суворова. Он скончался в доме своего родственника, известного графомана Хвостова, на набережной Крюкова канала в Коломне. Рассказывали, что гроб Суворова никак не мог пройти в узкие двери старинного подъезда, и после неоднократных неудачных попыток его спустили с балкона. Казалось, весь город вышел проводить генералиссимуса в последний путь. Говорили, что даже император Павел «нетерпеливо ожидал появления тела полководца, но, так и не дождавшись, уехал и уже потом встретил останки Суворова на углу Малой Садовой и Невского». Говорили, что когда катафалк с телом полководца проехал мимо, Павел будто бы сказал по-латыни: «Sic transit gloria mundi» – так проходит слава мира сего, и добавил, повторив несколько раз по-русски: «Жаль».

Мы помним, что Суворов был якобы одним из подписавших екатерининский манифест об отстранении Павла Петровича от наследования престола в пользу его сына Александра. Этот легендарный факт и лег в основу отношения императора к великому полководцу. Однако есть свидетельства, что Павел не был абсолютно уверен в своей правоте. Несколько раз он делал неуклюжие попытки примириться с Суворовым. Однажды, как об этом рассказывают легенды, послал к Суворову графа Кутайсова. Но когда бывший цирюльник прибыл к Суворову, тот сначала сделал вид, что не узнал его, а затем позвал своего вечно пьяного лакея и начал ему выговаривать: «Посмотри, Прошка! Я тебе каждый день повторяю: перестань пить! Перестань воровать! Но ты меня не слушаешь. Посмотри на этого человека: он был таким же, как ты, но никогда не пил, не воровал, а теперь граф и кавалер всех орденов…» И так далее, в том же духе. Говорят, именно из-за этого примирение и в этот раз не состоялось.

Предание гласит, что когда катафалк с гробом «героя всех веков» остановился у арки Надвратной церкви Александро-Невской лавры, то многие засомневались, пройдет ли высокий балдахин под аркой. В это время, продолжает предание, раздался уверенный голос одного из ветеранов суворовских походов: «Не бойтесь, пройдет! Он везде проходил».

Эта легенда сохранилась в нескольких вариантах. По воспоминаниям одной из современниц, после отпевания гроб следовало отнести в верхние комнаты, однако лестница, ведущая туда, оказалась узкой. Тогда гренадеры, служившие под началом Суворова, взяли гроб, поставили себе на головы и, будто бы воскликнув: «Суворов везде пройдет», отнесли его в назначенное место. Эту же легенду с незначительными нюансами передает Пыляев.

Погребен Суворов в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры. На могиле полководца традиционная мраморная плита. В изголовье, на высоком цилиндрическом постаменте – бюст генералиссимуса, выполненный скульптором В. И. Демут-Малиновским. На плите надпись, по преданию, сочиненная самим Суворовым. Это предание восходит к запискам секретаря полководца Е. Фукса. В них он рассказывает, как однажды в городе Нейтитчене у гробницы Лаудона князь Италийский, рассуждая о смерти и эпитафиях, завещал будто бы на своей могиле сделать лаконичную надпись: «Здесь лежит Суворов».

Но есть и другое предание. Перед смертью, утверждает оно, Суворов пожелал видеть поэта Державина. Смеясь, он спросил его: «Ну, какую же ты мне напишешь эпитафию?» – «По-моему, – отвечал поэт, – слов много не нужно: „Тут лежит Суворов!“» – «Помилуй Бог, как хорошо», – в восторге ответил Александр Васильевич.

Похоже, именно в те траурные дни родилось и зажило в народе поверье, что только тогда, когда на родину придет беда, а «пролитая кровь станет по щиколотку боевому коню», появится на Руси новый полководец, равный по духу Суворову, который «освободит отечество от любой невзгоды».

Кроме старинного дома на Крюковом канале, фасад которого отмечен памятной доской, и Благовещенской церкви с могилой полководца, в Петербурге есть храм, который молва связала с именем Суворова. В 1785 году при Охтинских пороховых заводах, предположительно по проекту И. Е. Старова, взамен обветшавшей деревянной была выстроена каменная церковь во имя пророка Ильи, известная как церковь Ильи-Пророка на Пороховых. В народе ее называют Суворовской. Согласно приходской легенде, в ней Александр Васильевич Суворов венчался.

В 1801 году в дальнем углу Марсова поля, на берегу Мойки был установлен памятник Суворову. Его отлили из бронзы по модели скульптора М. И. Козловского. Памятник представлял собой аллегорию воинской доблести и славы в образе античного бога войны Марса. В 1818 году, по предложению Карла Росси, его перенесли в центр вновь созданной на берегу Невы небольшой площади. В недавние времена далеко от Петербурга, на Урале, родилась легенда. Она гласит, что когда в Петербурге солдат ведут мимо памятника полководцу, они всегда отдают ему честь.

Большой цикл легенд Михайловского замка – как правило, романтических – начинается с видения часового, стоявшего в карауле у старого Летнего дворца Елизаветы Петровны. Ему явился в сиянии юноша, назвавшийся архангелом Михаилом, и велел тотчас же идти к императору и сказать, что старый Летний дворец должен быть разрушен, а на его месте построен храм во имя архистратига Михаила. Солдат сделал так, как велел святой, на что Павел будто бы ответил: «Воля его будет исполнена». В тот же день он распорядился о постройке нового дворца и при нем церкви во имя архистратига. Эта, казалось бы, малая неточность, по утверждению фольклора, и сгубила несчастного императора. Не церковь при дворце, а храм во имя архистратига было предложено строить Павлу. «А пошто, государь, повеление архистратига Михаила не исполнил в точности? – спросил его однажды монах Авель. – Ни цари, ни народы не могут менять волю Божию. Зрю в том замке гробницу твою, благоверный государь. И резиденцией потомков твоих, как мыслишь, он не будет».

По другой легенде накануне явления архангела часовому, когда императрица готовилась стать матерью десятого ребенка, Павел заметил у дверей своего кабинета неизвестного старика в монашеской рясе. У старика было красивое лицо, изборожденное морщинами, длинная седая борода и приветливый взгляд. «Супруга твоя, – заговорил незнакомец, – родит тебе сына, которого ты, государь, наречешь Михаилом. Этим же именем святого архангела ты назовешь дворец, который построишь на месте своего рождения. И помни слова мои: „Дому твоему подобаетъ святыня Господня въ долготу дней“». Таинственный гость исчез. Через несколько дней императрица действительно родила сына, которому по желанию Павла I «при молитве дано было имя Михаил». Вот почему в некоторых вариантах легенды о видении, явившемуся солдату на посту у Летнего дворца, в ответ на рассказ часового, Павел ответил: «Да, я знаю. И это уже мною исполнено».

На другой день, продолжает легенда, Павел I пригласил к себе архитектора Бренну. «На фронтоне главного фасада дворца, – приказал он, – сделай эту надпись». И подал ему лист бумаги, на котором было написано: «Дому твоему подобаетъ святыня Господня въ долготу дней».

Новый царский дворец был построен в стиле средневекового замка и его облик соответствовал суеверно-мистическому состоянию души императора. С четырех сторон замок был окружен водами Мойки, Фонтанки и двух специально прорытых каналов: Церковного – вдоль фасада, выходящего на сегодняшнюю Садовую улицу, и Воскресенского – против главного входа. С внешним миром замок соединялся при помощи цепного моста, поднимаемого на ночь. Вооруженная охрана круглосуточно дежурила у входа в мрачный колодец восьмиугольного двора. Изолированная от города, резиденция императора внушала одновременно и почтительный трепет, и панический страх.

Когда строительство замка, рассказывает одно предание, приближалось к завершению, на дворцовом балу во время танцев будущая фаворитка императора Анна Лопухина вдруг обронила перчатку. Оказавшийся рядом Павел, демонстрируя рыцарскую любезность, поднял ее и собрался было вернуть владелице, но обратил внимание на необычный красновато-кирпичный цвет перчатки. На мгновение задумавшись, император тут же отправил перчатку архитектору Бренне, под руководством которого велось строительство, в качестве образца для составления колера. Так петербургский городской фольклор пытается объяснить необычный цвет Михайловского замка.

Однако это легенда. И вряд ли на самом деле перед Павлом всерьез стояла проблема выбора цвета стен дворца, тем более вряд ли в этом выборе решающую роль сыграла Анна Лопухина. Скорее всего архитектура Михайловского замка, сама по себе необычная для северной столицы, исключала применение традиционных классицистических тонов петербургских зданий. Так или иначе, загадочный цвет замка оказался настолько удачным, что другим этот «памятник тирана» невозможно и представить.

Кстати сказать, многие сановные верноподданные царедворцы, чтобы польстить императору, начали спешно перекрашивать фасады своих особняков в мрачноватый цвет царской резиденции. И ничего не вышло. Цвет не прижился. Иной архитектурой он был со временем отторгнут.

Столь же загадочным, как архитектура Михайловского замка, представляется авторство этого шедевра петербургского зодчества. На протяжении двух столетий историки не могут решить, кому из двух крупнейших архитекторов павловского Петербурга – Баженову или Бренне – отдать предпочтение. На этот счет даже сложилась легенда. Она утверждает, что в «стенах Михайловского замка оставил свой автограф Винченцо Бренна. Но лицо архитектора, действительно изображенное на панно над главной лестницей замка, столь идеализировано, что может быть одинаково отнесено и к Бренне, и к Баженову». Дело в том, добавляет рассказчик, что и одного, и другого архитектора называют авторами замка.

Вот только некоторые примеры. В 1971 году во втором издании справочника «Памятники архитектуры Ленинграда» автором проекта Михайловского замка назван «великий русский зодчий В. И. Баженов», а руководителем строительства В. Бренна, правда, «внесший долю своего творческого участия главным образом в оформление интерьеров». Официальный справочник «Памятники истории и культуры Ленинграда, состоящие под государственной охраной», в 1985 году без всяких оговорок называет авторами Михайловского замка В. И. Баженова и В. Ф. Бренну. Энциклопедический справочник «Санкт-Петербург – Петроград – Ленинград», изданный научным издательством «Большая Российская Энциклопедия» в 1992 году, в статье «Инженерный замок» имя Баженова вообще не упоминает. Авторство приписывается одному Бренне. И, наконец, в вышедшем в 1995 году втором сборнике «Невский архив», на странице 222 читаем: «Недавно опубликованные в журнале „Петербургская панорама“ чертежи В. И. Баженова свидетельствуют, что именно он был автором основной идеи Михайловского замка. Однако при реализации замысла Баженова Бренна переработал некоторые части, в том числе возвел аттик над северным фасадом».

Этот короткий экскурс в историю установления авторства Михайловского замка преследовал только одну цель – еще раз подчеркнуть фантастическую ирреальность всего, что происходило и происходит вокруг этого самого таинственного сооружения Петербурга.

И какой простор для мифотворчества.

Оба архитектора – и Викентий Францевич Бренна, как его называли в России, и Василий Иванович Баженов – были любимцами императора и его придворными архитекторами. О жизни Бренны сохранилось одно мрачное предание, рассказанное со ссылкой на В. В. Стасова В. Ф. Левинсоном-Лессингом в книге «История картинной галереи Эрмитажа». Это предание бытовало среди работников Эрмитажа. Одно время Бренна был хранителем эрмитажной коллекции рисунков и эстампов. Так вот, он будто бы их систематически похищал, вывозил за границу и распродавал в каких-то парижских лавках.

Яркой личностью с необыкновенной драматической судьбой был блестящий выпускник Парижской Академии, член Римской и Флорентийской Академий архитектор Василий Иванович Баженов, который оказал колоссальное влияние на все дальнейшее развитие русской, и в частности петербургской, архитектуры. По авторитетному мнению В. Я. Курбатова, грандиозные проекты Баженова «влили смелость» в последующие поколения зодчих, проектировавших в Петербурге величественные, поражавшие умы современников ансамбли. И в то же время ни один из его собственных гигантских замыслов не был осуществлен. В Петербурге нет ни одной постройки, которую можно с достоверностью приписать великому мастеру. Предположительно его участие в создании Каменноостровского дворца. Предположительна его причастность к возведению загородной усадьбы Безбородко на правом берегу Невы. Ему приписывают авторство знаменитой колокольни Никольского собора на Крюковом канале, но считается, что это легенда. И, наконец, предположительно им спроектирован Михайловский замок.

Павел поддерживал с Баженовым дружеские отношения еще будучи наследником престола. Убежденный масон, Баженов «ухитрился втянуть в масонство» и великого князя. Это будто бы послужило причиной отстранения архитектора от построек в Царицыне. Правда, есть легенда, что Павел Петрович был «келийно принят в масоны» после визита в Петербург короля Швеции Густава III, который произвел сильное впечатление на Павла Петровича, тогда еще наследника престола. И к этому таинственному акту Баженов вряд ли имел какое-то отношение. Впрочем, с определенностью сказать, куда ведут масонские следы императора, трудно. Но вот что интересно. В ближайшем окружении Павла I оказалось много масонов, и все они были масонами так называемого шведского обряда.

В то время Баженов жил в Москве. Только вступив на престол, Павел вызвал его в Петербург. Этому предшествовало, согласно легенде, следующее обстоятельство. Какой-то французский архитектор, беседуя однажды с Павлом Петровичем об известных зодчих, сказал ему: «Вы забываете об одном великом русском архитекторе, я видел его чертежи и дивился им, но не вспомню его имени». – «Верно, вы говорите о Баженове?» – «Точно. Где он и что он делает? Я ничего о нем не слышу». На что Павел Петрович доверительно ответил: «А разве вы не знаете, что нет пророка в своем отечестве?»

В Петербурге Баженов поселился на Екатерингофском проспекте в собственном доме, будто бы пожалованном ему Павлом I. Однако вскоре жизнь его внезапно оборвалась. Есть предание, что Баженов имел большое влияние на императора и потому был якобы отравлен завистниками.

Но был, если конечно верить петербургскому фольклору, и третий человек, так или иначе причастный к проектированию и строительству Михайловского замка. Это сам император Павел I. И снова мы вынуждены сослаться на литературные источники. В одном из них – путеводителе по Петербургу конца XIX века – говорится буквально следующее: «Архитектура Михайловского замка и его украшений принадлежали самому императору Павлу I, постройка же его была поручена архитектору Бренне». Это подтверждается находкой в архивах Академии художеств таинственной папки, на которой было написано: «Чертежи Михайловского замка, сделанные его величеством Павлом I». Все бы ничего, но папка оказалась пустой.

Между тем в том, что замок в глазах многих представлял собой «ужасное, грубое несоответствие форм и тонов, странную смесь роскоши и крайней простоты, и полнейшее отсутствие гармонии и артистического вкуса», современники видели результат прямого вмешательства в проектирование импульсивного императора. Во всяком случае, по преданию, он требовал, чтобы эмблемы императорской власти «фигурировали в самом нелепом изобилии во всех орнаментах». А однажды, как рассказывается в легенде, император при всех расцеловал какую-то знатную даму, которая, поднимаясь по чудовищно крутым ступеням Михайловского замка, решила польстить императору: «Какая удобная лестница!»

Павел торопил со строительством замка. Остро ощущая недостаток в строительных материалах и рабочих, он прервал работы по возведению многих культовых и светских зданий в столице. Вопреки логике, здравому смыслу и строительной практике рытье рвов под фундаменты начали глубокой осенью, а кладку стен – зимой. Штукатурные и отделочные работы велись почти одновременно. Не было времени на просушку. 1 февраля 1801 года нетерпеливый и категоричный в своем нетерпении Павел вместе с многочисленным семейством въехал в новую резиденцию.

К первому обеду в Михайловском замке Марией Федоровной был специально заказан сервиз с видом замка. По преданию, Павел I целовал предметы с изображением его любимого детища.

Как и история Михайловского замка, жизнь его владельца насквозь пронизана мрачными тайнами и мистическими предзнаменованиями. В 1799 году к Павлу будто бы приходила какая-то цыганка и гадала ему на кофейной гуще. По преданию, она объявила императору, что «ему только три года быть на царстве, так как по истечении трех лет он окончит свою жизнь».

Рассказывали, что в стенах Михайловского замка слышали голос Петра Великого, и сам император Павел видел однажды тень своего великого прадеда. Будто бы Петр покинул могилу, чтобы предупредить своего правнука, что «дни его малы и конец их близок». Это удивительным образом совпадает с одним из вариантов легенды о встрече наследника престола Павла Петровича с тенью своего знаменитого прадеда во время прогулки по Сенатской площади. О ней мы еще будем говорить. Здесь же важно отметить, что в ту ночь призрак Петра Великого не только указал будто бы Павлу место установки собственного памятника, но и добавил при этом: «Я желаю, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, ибо ты не останешься в нем долго».

Накануне нового, 1801, года на Смоленском кладбище, что на Васильевском острове, появилась юродивая, которая прорицала Павлу Петровичу скорую смерть. Количество лет жизни императора, пророчила она, будет равно количеству букв в тексте изречения над главными воротами Михайловского замка.

Из уст в уста передавалось это жуткое предсказание. С суеверным страхом вчитывались обыватели в библейский текст: «Дому твоему подобаетъ святыня Господня въ долготу дней». Букв было 47. С ужасом ожидали наступления 1801 года, в котором императору должно было исполниться столько же лет.

В 1901 году этот текст еще существовал. О нем упоминает В. И. Суходрев в очерках, изданных к 200-летнему юбилею Петербурга. То же самое повторяет В. Я. Курбатов в 1913 году. В дальнейшем упоминания о нем, похоже, исчезают. Исчезает и сама надпись, от которой осталась таинственная петербургская легенда, да темные точки на чистом поле фриза над Воскресенскими воротами замка – давние меты крепления мистических знаков.

Последние дни Павла Петровича были насквозь пронизаны предощущением катастрофы. Во всем виделись жуткие предзнаменования. Однажды Павел зашел в комнату своего сына Александра и обнаружил у него на столе томик Вольтера. Книга была раскрыта на трагедии «Брут», и Павлу бросились в глаза строчки: «Рим свободен! Довольно, возблагодарим богов». Это показалось столь подозрительным, что Павел не мог не отреагировать. Согласно легенде, он поручил Кутайсову отнести сыну «Историю Петра Великого», раскрытую на странице, где рассказывается о смерти царевича Алексея. Обратил ли внимание на это Александр, нам неизвестно.

Были и другие знаки, разгадывать которые стали уже после смерти императора. Так, вспомнили о бездомной собачке. Некогда привязавшаяся к императору и не отходившая от него ни на шаг, собачка даже дотрагиваться до себя никому не давала. Этой привилегией пользовался исключительно один только Павел. В день гибели императора «она вдруг пропала, и никто не знает, куда девалась».

Ощущение «животного страха» не покидало Павла все последние дни. Однажды он признался, что часто «видит кровь, проступающую на белых стенах спальни». А очевидцы рассказывали, что как-то на балу Павел внезапно потерял сознание, а когда очнулся, то обвел всех отсутствующим взглядом и произнес: «Неужели меня задушат?»

Накануне Павел спал плохо. Он видел сон, в котором на него надевали слишком узкую одежду.

Последний ужин был особенно драматичен. Павел, как всегда, сидел в окружении своей семьи. Все напряженно молчали. Вдруг его старший сын неожиданно чихнул. Павел повернулся к нему и печально произнес: «Я желаю, ваше высочество, чтобы желания ваши исполнились». Затем встал, подошел к зеркалу и горько улыбнулся. Он и раньше знал, что это зеркало искажает отражение, отчего лица кажутся кривыми, но только сегодня обратил на это внимание семьи: «Посмотрите, какое смешное зеркало. Я вижу себя в нем с шеей на сторону», – будто бы сказал он. Еще раз улыбнулся и направился к себе, сказав на прощание: «Чему быть, того не миновать».

В ночь с 11 на 12 марта 1801 года на 47-м году жизни император Павел был убит. Не сразу, утверждает петербургский городской фольклор. По легенде, к приходу врачей, призванных «прибрать труп», Павел был еще жив. Тут же было проведено короткое деловое совещание, на котором «после хладнокровного обсуждения было будто бы решено его прикончить».

По легенде, заговорщики приняли окончательное решение об убийстве императора в деревянном доме графа Зубова, стоявшем на территории нынешнего Измайловского сада. Вопреки распространенному в исторической литературе утверждению, что заговорщики вошли в Михайловский замок по главной лестнице и чуть ли не стройными колоннами, в народе сохранилась легенда, что убийцы Павла воспользовались подземным ходом, якобы существовавшим между Зимним дворцом и новой резиденцией императора.

Среди многочисленных легенд Михайловского замка есть легенда еще об одном подземном ходе, в который можно было попасть прямо из императорской спальни, – он вел в секретное помещение под памятником Петру I перед замком. Застигнутый вероломными убийцами врасплох, Павел, как утверждает эта легенда, не успел им воспользоваться и погиб, навсегда унеся с собой его тайну. Сохранилось и другое предание о возможности спасения императора. Оно утверждает, что, едва почувствовав смертельную опасность, Павел тут же послал гонца за Аракчеевым. Но того будто бы уже на городской заставе перехватил петербургский военный губернатор граф Пален, один из главных участников заговора против Павла. Было ли это на самом деле, никто в точности не знает, но фольклор не сомневается, что подоспей Аракчеев вовремя – Павел был бы спасен.

Уже после смерти Павла Петровича в его мистическую биографию решили внести свой вклад петербургские нумерологи. Оказалось, что Павел I царствовал четыре года, четыре месяца и четыре дня. Из трех четверок сложилось роковое число двенадцать – дата его смерти 12 марта. И это еще не все. Вспомним количество букв в надписи на фронтоне Михайловского замка. Их было ровно 47. Столько же лет прожил Павел Петрович. И ровно столько же дней – 47 – можно насчитать от дня его рождения 20 сентября до вступления на престол – 6 ноября. Во всех этих числах присутствует роковая четверка – мистическая для Павла I цифра.

Вопреки сложившейся российской традиции, убийство Павла I не вызвало к жизни сколько-нибудь значительных авантюр или мошенничества. По свидетельству декабриста Г. С. Батенькова, заключенного в Шлиссельбургскую крепость, караульные солдаты спрашивали, не он ли Павел Петрович, ибо в народе говорили, что свергнутый император был заточен там же. И в Восточной Сибири однажды объявился ссыльный бродяга, некий Афанасий Петрович, который добывал себе пропитание, называясь государем Павлом Петровичем. Вот и все. В смерти императора никто не сомневался. Более того, распространилась молва, что «императора Павла удавили генералы да господа за его справедливость и сочувствие простому народу, что он – мученик, святой; молитва на его могиле спасительна: она помогает при неудачах по службе, в судебных делах, помогая каждому добиться правды в судах, в неудачной любви и несчастливой семейной жизни».

Не случайно на могиле Павла в Петропавловском соборе всегда горят свечи, приносимые петербуржцами. Так же как могила Ксении Блаженной на Смоленском кладбище и фигура Христа на Новодевичьем кладбище, надгробие Павла обладает некими эзотерическими, тайными свойствами. Оно стало одним из чудодейственных мест современного Петербурга. Но опять же, как все, что касается несчастного императора, рассказы об этом постепенно теряют свойства героического мифа, приобретая черты забавного анекдота. Согласно городскому поверью, прикосновенье щекой к крышке саркофага Павла I излечивает от зубной боли.

С 1801 года в Михайловском замке поселился призрак убитого императора. Кадеты Инженерного училища, которому одно время принадлежал замок, уверяли, что каждую ночь, ровно в 12 часов, в окнах первого этажа появлялась тень Павла с горящей свечой в руках. Правда, однажды выяснилось, что этой тенью оказался проказник-кадет, который, завернувшись в казенную белую простыню, изображал умершего императора. Но вот строители, ремонтировавшие Михайловский замок накануне передачи его Инженерному училищу, если верить легендам, «неоднократно сталкивались с невысоким человеком в треуголке и ботфортах, который появлялся ниоткуда, словно просочившись сквозь стены, важно расхаживал по коридорам взад и вперед и грозил работникам кулаком». Не правда ли, это очень похоже на Павла Петровича?

Многие обитатели замка до сих пор утверждают, что видели призрак императора, играющего на флажолете – старинном музыкальном инструменте наподобие флейты. До сих пор в гулких помещениях таинственно поскрипывает паркет, неожиданно и необъяснимо стучат двери и при полном отсутствии ветра распахиваются форточки. Обитатели замка, как завороженные, отрываются от дел и произносят: «Добрый день, Ваше величество».

Как мы видим, эпоха Павла I не позволяет о себе забыть. Проявляется это по-разному. В 1950-х годах в Гатчине, любимой резиденции Павла Петровича, вдруг исчез памятник Ленину. Местный фольклор уверяет, что он «провалился в один из подземных ходов», устроенных под городом еще во времена Павла Петровича.

Как свидетельствуют петербургские предания, в час гибели императора с крыши Михайловского замка взметнулась огромная стая ворон. С тех пор, говорят раз в год, в марте месяце это регулярно повторяется. Помните «Хождение по мукам» Алексея Толстого: «Из мглы Летнего сада, с темных голых ветвей поднялись взъерошенные вороны, испугавшие некогда убийц императора Павла».

 

---

Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 145; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!