Предисловие автора к «Правде о войне» 5 страница
Тем не менее британский кабинет колебался. Большинство его членов так крепко держалось за мир и так сильно сомневалось в общественном мнении, что упустило время дать Германии ясные предупреждения о своих намерениях, которые могли бы поддержать слабые попытки Бетмана-Гольвега противостоять напору группировок, стоявших за войну. Теперь уже было слишком поздно; военная машина работала полным ходом. После 31 июля уже ничто не могло предотвратить войну.
В итоге длительные колебания британского кабинета — пусть естественные и заслуживающие уважения — только увеличивали опасения французов, боявшихся, что Англия покинет их в беде.
Положение спасла Германия. Вечером 2 августа она передала Бельгии свой давно подготовленный ультиматум, требовавший свободного пропуска германских войск, как это требовалось по германскому плану войны. Бельгийское правительство твердо ответило, что не позволит оскорбить свой нейтралитет. Утром 4 августа германские войска начали вторжение в Бельгию.
Эта угроза, еще до проведения ее в жизнь, явилась решающим фактором, укреплявшим мнение Британии о неизбежности вмешательства — хотя, как это правильно предвидел германский Генеральный штаб, дело должно было неизбежно дойти до этого. Британия передала Германии ультиматум с требованием уважать бельгийский нейтралитет. Ультиматум этот был принят Бетманом-Гольвегом с жалобным замечанием, что Британия ввязывается в войну «только ради клочка бумаги». В 11 часов дня по германскому времени срок ультиматума истек. Следовательно, Британия вступила в войну — а Италия осталась в стороне, 31 июля решив придерживаться нейтралитета.
|
|
|
Таким образом, в финальном акте, как и в начальных актах этого действа, решающими оказались «военно-технические» аргументы. Германская армия должна пройти через Бельгию, даже если это втянет в войну против Германии и Британию.
Итак, в мирное время военная машина оказалась достаточно сильна, чтобы привести к войне — но во время войны так и не смогла привести к победе, что наглядно подтвердили последующие события…
Глава вторая
ПРОТИВОСТОЯЩИЕ СИЛЫ
В борьбу народы вступили с условными взглядами и с системой XVIII века, лишь слегка претерпевшими изменения под влиянием событий XIX века. С политической точки зрения они считали, что предстоит состязание соперничающих друг с другом коалиций, основанных на традиционной системе дипломатических союзов. С военной же точки зрения они предполагали борьбу профессиональных армий. Хотя эти армии и распухли из-за принятой на континенте системы принудительных наборов, но все же борьба главным образом должна была вестись «солдатами» — а народ в массе, как зритель из амфитеатра, следил бы за успехами гладиаторов.
|
|
|
Германцы были ближе к истине, хотя истинное положение едва понималось одним-двумя проницательными непризнанными умами. Теория «нации с оружием» развилась в Германии в течение XIX столетия. Эта теория представляла народ скорее как резервуар, питающий армию подкреплениями, чем как мощную реку, поглощающую много притоков, причем армия является только одним из них. Их концепцией была «нация с оружием» — но не «нация в войне». Даже сегодня эта основная истина сохраняет полное значение во всем своем объеме и со всеми вытекающими из нее последствиями. В течение 1914–1918 годов воевавшие народы последовательно мобилизовали для нужд войны науку, изобретательную силу и техническую ловкость инженеров, физический труд, индустрию, наконец — перо пропагандиста. Это сочетание многих сил в течение продолжительного времени представляло собой хаотический водоворот — старый порядок уже рухнул, а новый еще не народился. Лишь постепенно все эти силы пришли к полезному взаимодействию. И все же еще спорен вопрос, действительно ли даже к последней фазе войны это взаимодействие достигло высшего предела согласования, которое направляло бы все эти разнообразные силы к одной цели.
|
|
|
Германская армия 1914 года родилась в наполеоновских войнах. В своем детстве она была вскормлена Гнейзенау и Шарнхорстом, а в отрочестве ее воспитывали Мольтке-старший и Роон. Зрелости она достигла в войну 1870 года, блестяще выдержав испытание в борьбе с плохо снаряженной и дурно руководимой французской армией. Воинская повинность распространялась на всех физически годных граждан; государство лишь отбирало нужное ему число людей. В течение короткого срока службы им давалась военная подготовка, а затем они возвращались к гражданской жизни. Целью и характерной чертой этой системы было стремление создать крупный резерв, на основе которого можно было бы во время войны развернуть массовую армию.
Каждый гражданин нес службу в течение двух или трех лет, в зависимости от того, в каком роде войск он служил. За этим следовало четырех- или пятилетнее пребывание в резерве. Потом он служил 12 лет в ландвере и, наконец, переходил в ландштурм, в котором и числился с 39 до 45 лет. Кроме того, существовал эрзац-резерв, в который входили те, кто не был призван на регулярную службу.
|
|
|
Этой организацией и совершенством подготовки объясняется секрет первого крупного сюрприза войны, который стал почти решающим. Вместо того, чтобы смотреть на резервистов как на войска сомнительного качества, годные только для решения вспомогательных задач или для гарнизонной службы, немцы оказались в состоянии во время мобилизации удвоить почти каждый корпус первой линии, создав при нем резервный корпус — и имели оправданное событиями мужество применить эти войска в открытом поле. Неожиданность эта опрокинула французские расчеты, чем сорвала весь французский план кампании.
Немцев часто упрекали во множестве просчетов — и значительно реже давали заслуженную оценку правильности многих их предвидений. Но только они смогли понять то, что сегодня воспринимается аксиомой: имея высококвалифицированные кадры инструкторов, можно быстро создать крепкую армию даже из рекрутов с краткосрочной подготовкой.
Германские офицеры и унтер-офицеры долгосрочной службы по уровню технических знаний и по мастерству не имели себе равных на континенте. Но хотя германская военная машина и была сколочена тренировками, необходимую прочность она приобретала также и другим путем.
Психологические элементы играют равную часть как в «национальной», так и в профессиональной армии. Но одного Esprit de Corps было недостаточно, стимулом для высокого морального импульса в требуемом действии стала глубоко укоренившаяся вера в политику, ради которой граждане призывались на войну.
Руководители Германии работали над многими поколениями, чтобы внушить народу патриотическую убежденность в величии судьбы их страны. И если противники Германии в 1914 году пошли в бой с твердой уверенностью в правоте своего дела, то все же у них не было времени, чтобы превратить этот пламенный патриотизм в подобие той заранее организованной дисциплины, которая в течение долгих лет выковывалась в Германии. Армия была близка германскому народу. Он гордился ею, несмотря на беспримерную строгость армейской дисциплины.
Этот единственный в своем роде инструмент находился в руках Генерального штаба, который благодаря строгому отбору и подготовке не имел равного себе в Европе ни по профессиональным знаниям, ни по искусству — хотя и ему не удалось избежать некоторой умственной рутины, характерной для всех профессий. Увы, исключительное умение всегда является результатом долгой практики — а постоянная практика и повторение неизбежно ведут к выхолащиванию оригинальности и гибкости мышления. Кроме того, в профессиональной армии обязательным правилом является выдвижение по старшинству — принцип, который очень трудно обойти. Немцы, правда, склонялись к системе контроля штаба над командиром. Как правило, на практике это передавало фактическую власть в руки более молодых офицеров Генерального штаба. Как свидетельствуют военные мемуары и документы, начальники штабов различных армий и корпусов часто принимали быстрые решения, не давая себе труда посовещаться с командирами. Но такая система имеет и свои теневые стороны. Отсюда брались и те палки в колесах, которые довольно часто тормозили германскую военную машину, в остальном хорошо смазанную и исправно работавшую.
На тактическом уровне германская армия вступила в войну, имея два важных материальных преимущества. Только немцы точно оценили возможности тяжелой гаубицы и обеспечили себя достаточным числом этих орудий. И хотя ни одна армия не поняла, что пулемет представляет собой «квинтэссенцию пехоты» и не развила до предела этот великолепный источник огневой мощи, но все же германцы изучили пулемет больше других армий и сумели скорее, чем прочие, использовать присущее пулеметам свойство подавления на поле боя всего живого. Этому предвидению значения тяжелой артиллерии и пулеметов германский Генеральный штаб обязан главным образом прогнозу капитана Гофмана, молодого германского атташе при японской армии в Манчжурии. Кроме того, в стратегической области германцы поставили изучение и развитие железнодорожного дела на более высокую ступень, чем любой из их противников.
Австро-венгерская армия , хотя и организованная на германский образец, была несоизмеримо хуже. В этой армии традициями являлись скорее поражения, чем победы. Кроме того, созданию морального единства — отличительной черты союзника Австрии — мешала смесь в армии различных национальностей. Вследствие всего этого замена старой профессиональной армии армией призывной скорее понизила, чем повысила уровень ее эффективности. Войска империи по национальности солдат часто совпадали с войсками противников по другую сторону границы. Это вынуждало Австрию к распределению войск на основе политических, а не военных интересов, чтобы родственные народы не сражались друг против друга. Наконец, затруднения, связанные с характерными особенностями человеческого материала армии, еще более увеличивались географическим положением государства — огромной протяженностью границы, которую надо было защищать.
В профессиональном отношении командиры австро-венгерской армии за редким исключением также уступали германским. Более того, хотя необходимость взаимодействия здесь понималась лучше, чем в армиях Антанты, все же Австрия весьма неохотно подчинялась руководству Германии.
Но несмотря на всю свою очевидную слабость, австро-венгерская армия, которая, в сущности, была слабо сколоченным конгломератом разных национальностей, в течение четырех лет противостояла ударам и лишениям войны в такой степени, что это поражало и приводило в смущение ее врагов. Объясняется это тем, что сложная национальная паутина армии была сплетена на крепкой германской и мадьярской основе.
От Центральных держав перейдем теперь к державам Антанты.
Франция обладала только 60 % потенциальной людской мощи Германии (5 940 000 против 7 750 000), и этот баланс фактически заставлял ее призывать на военную службу всех физически годных для этого мужчин. Новобранец призывался в возрасте 20 лет, 3 полных года состоял на военной службе, затем 11 лет находился в резерве и, наконец, два срока — по 7 лет каждый — проводил в территориальной армии и в территориальном резерве.
Эта система давала Франции к началу войны армию силой до 4 000 000 человек, равную армии ее противника — Германии. Но, в противоположность Германии, Франция придавала мало значения резервным частям как боевым единицам. Французское командование рассчитывало только на полупрофессиональные войска первой линии — около 1 000 000 человек, думая проделать с ними короткую и решающую кампанию, которая планировалась и для которой готовилась армия. Более того, французы предполагали, что и противник их будет придерживаться той же тактики. Но в этом они жестоко ошибались — с печальным результатом.
Но даже если не учитывать этого просчета, все же оставалось в силе другое, более серьезное препятствие — меньшая способность Франции в случае затяжной войны к последующему развертыванию сил из-за меньшей численности ее населения, не достигавшей даже 40 000 000 человек против 65 000 000 населения Германии. Полковник Манжен был сторонником создания обширной туземной армии, укомплектованной уроженцами Африки. Однако правительство пришло к убеждению, что опасности, связанные с организацией такой армии, превышают те выгоды, которые она может дать — а опыт войны впоследствии доказал, что такое предложение было связано не только с военным, но и с политическим риском.
Французский Генеральный штаб, уступавший в техническом отношении германскому, все же выдвинул нескольких наиболее способных военных мыслителей Европы. По своим интеллектуальным способностям работники французского Генерального штаба могли соревноваться с работниками других Генеральных штабов. Но французское военное мышление, выиграв в логичности, утеряло ранее присущую ему оригинальность и гибкость. Вдобавок в последние перед войной годы среди французских военных возникло острое разногласие во мнениях, которое вряд ли могло послужить единству действий. Но хуже всего было то, что новая французская философия войны, уделяя все свое внимание моральному фактору, все дальше и больше отходила от неотделимых по существу факторов материальных. Самая твердая воля не в состоянии компенсировать худшее по качеству оружие — а этот второй фактор неизбежно будет влиять и на первый.
В отношении материальной части французам давала большое преимущество лучшая в мире 75-мм скорострельная полевая пушка. Но ценность этого орудия привела французов к переоценке возможностей маневренной войны и к постоянному недоучету необходимости иметь снаряжение и подготовку для войны того типа, какой фактически оказалась Мировая война.
Преимущества России заключались в физических качествах людского состава, недостатки — в низком интеллектуальном уровне и моральной неустойчивости войск. Хотя по базовой численности русская армия не превышала германскую, но ее людские запасы были громадны. Мужество и выносливость русских были изумительны. Однако недисциплинированность и некомпетентность пропитывали ее командный состав, а солдатам и унтер-офицерам не хватало сметки и инициативы. В целом для войны армия представляла собой прочный, но негибкий инструмент. Кроме того, производственные возможности России в отношении снаряжения и боеприпасов были гораздо ниже тех же возможностей крупных индустриальных стран. Все это осложнялось еще и географическим положением России. Она была отрезана от своих союзников морями, покрытыми вечными льдами, или же землями ее врагов. Россия должна была прикрывать границы громадной протяженности. Наконец, серьезным недостатком была бедность России железными дорогами, которые были ей крайне необходимы, так как ей требовалась быстрая переброска своих миллионных армий.
В моральном отношении условия для России были менее благоприятны. Внутренние беспорядки давали себя знать и могли оказаться серьезной помехой в ее военных действиях, если война не окажется такой, что ее причины будут понятны и важны для примитивных и разнородных масс России.
Между военными системами Германии, Австрии, Франции и России имелось много сходных черт. Различия крылись скорее в деталях, чем в основах. Тем резче это сходство выявляло различия между перечисленными военными системами и военной системой еще одной крупной европейской державы — Британии .
На протяжении последнего века Британия представляла собой преимущественно морскую державу, появляясь на суше только для старой традиционной политики — дипломатической и финансовой поддержки союзников, военные усилия которых она подкрепляла частицей своей профессиональной армии. Эта регулярная армия содержалась главным образом для защиты самой Англии и ее заморских владений, в частности, Индии, и никогда не выходила за пределы численности, необходимой и достаточной для этих целей.
Причины столь резкого контраста между решением Британии содержать крупный флот и ее постоянным пренебрежительным отношением к армии (вернее, сознательным ее сокращением) частично являлись следствием ее островного положения. Поэтому Англия считала море своей основной жизненно необходимой коммуникационной линией, которую надо защищать в первую очередь. С другой стороны, причиной малочисленности армии являлось органическое недоверие к ней — предрассудок, лишенный логики, корни которого, почти позабытые, восходили к военной диктатуре Кромвеля.
Небольшая английская армия была в состоянии использовать громадный и разнообразный боевой опыт, отсутствовавший в других континентальных армиях. К несчастью, по сравнению с этими армиями британская имела свои профессиональные затруднения: ее командиры, искусные в управлении небольшими отрядами в колониальных экспедициях, никогда не руководили крупными соединениями в la grande Guerre .
Но дилетанты легко переоценивают ценность такой практики, а также затруднения британцев. Опыт, как правило, показывает, что чем больше войско, тем меньше возможностей для руководства им, и тем меньше к нему обращаются. По сравнению с многообразием личной инициативы Мальборо или Наполеона до и во время боя, решения командующего армией в 1914–1918 годах неизбежно были редкими и общими — его роль была больше схожа с ролью директора, управляющего огромным универмагом.
И на войне, где все лидеры быстро теряли почву под ногами и медленно нащупывали ее снова, практическая хватка значила больше, чем теоретический подход, приобретенный в упражнениях мирного времени. Это, в особенности во французской армии, слишком часто создавало ложное впечатление, что приказ, отданный на расстоянии, автоматически исполняется на местах.
В маленькой британской армии, которая первая вышла на поле боя, у отдельного человека было больше возможностей. И от этого многое зависело. К сожалению, этот вопрос предполагает, что процессу отбора еще не удалось вывести на первый план офицеров, наиболее пригодных для руководства. Важно отметить, что на пути во Францию Хейг говорил Чартерису (своему военному секретарю и будущему начальнику разведки) о своих сомнениях относительно главнокомандующего, сэра Джона Френча, чьей правой рукой он в свое время был в Южной Африке:
«Д.Х. отвел сегодня душу. Он серьезно обеспокоен составом британской Ставки. Он считает, что Френч совершенно непригоден для верховного командования во время кризиса… Он сказал, что военные идеи Френча нездравы; что он никогда не изучал войну; что он упрям и не потерпит рядом с собой людей, которые бы указывали даже на очевидные ошибки. Он отдает ему должное за его хорошую тактику, большое мужество и целеустремленность. Он не думает, что Мюррей посмеет что-нибудь сделать, не согласившись со всем, что предложит Френч. В любом случае он полагает, что Френч не захочет слушать Мюррея, а будет полагаться на Уилсона, который гораздо хуже. Д.Х. считает Уилсона политиком, а не солдатом, а „политика“ в устах Дугласа Хейга является синонимом мошенничества и извращенной морали».
Это суждение сходно с тем, что дал другой генерал и выдающийся военный историк: «Едва ли возможно представить Ставку худшую, чем та, с которой мы начали войну в Южной Африке и 1914 год».
Но кроме ошибок в выборе, остается вопрос о неправильном распределении фактических ролей между офицерами. В 1912 году сам Френч выразил мнение, что безусловно Хейг и, возможно, Грирсон будут «всегда блистать и окажутся гораздо полезнее в качестве офицеров генерального штаба, чем в качестве командиров». Из-за своего непревзойденного знания немецкой армии и теплых отношений с Френчем, а также в качестве подарка за то, что тот имел популярность среди младших по званию, для Френча Грирсон стал бы особенно хорошим начальником штаба. Тем не менее, «когда Грирсон — его начальник штаба на маневрах — указал Френчу на неосуществимость некоторых из его предложений, его сразу заменили на сэра Арчибальда Мюррея». В итоге Грирсона направили во Францию в качестве командира армейского корпуса. В свои пятьдесят пять лет он был человеком тучным и привыкшим к сидячему образу жизни, сочетание хорошей жизни и упорного труда не содействовало его здоровью; по дороге на фронт он сильно ослаб и умер. Это стало большой потерей для армии — но все же меньшей, чем непосредственная опасность последующей болезни Мюррея 26 августа, в критический день Ле-Шато. Что еще хуже, Мюррей поправится достаточно, чтобы думать, что он способен исполнять должностные обязанности — в то время как на самом деле он все еще был к ним непригоден.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 132; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!