В стране золотого света и на земле. 5 страница
Сколько времени прошло, я не знаю, об этом я мог судить лишь по степени разложения гнилой рыбы, но очнулся я при первых проблесках зари. Лодка неслась вперед, рассекая носом невысокие волны. После болезни я был слишком слаб, чтобы спустить парус, и мне ничего не оставалось, как только лежать на дне лодки наполовину в соленой воде, среди плавающих в ней отбросов. Днем во всю мощь палило солнце, выжигая глаза и доводя мозг до кипения. Язык у меня распух и стал, казалось, величиной с руку, сухой и шершавый. Губы и кожа на щеках потрескались. Боль была невыносимая. Я почувствовал, как мои легкие снова разрываются от кашля, и понял, что пневмония вернулась. Дневной свет померк, и я без сознания сполз в зловонную воду.
Время потеряло свой смысл, время было лишь вереницей багровых пятен с вкраплениями темноты. Боль свирепствовала во мне, как ураган, и я завис на грани жизни и смерти. Внезапно раздался резкий удар, и под килем заскрежетала галька. Мачта закачалась, грозя вот-вот сломаться, а грязный потрепанный парус бешено затрепыхался на сильном ветру. Силой инерции меня вместе с вонючей водой протащило к носу лодки.
— Гляди-ка, Хэнк, на дне лодки валяется какой-то косоглазый, похоже, дохлятина! — Гнусавый голос вызвал у меня короткую вспышку сознания. Я лежал не в силах шевельнуться, не в силах показать, что еще жив.
— Ты чего это там? Дохляка испугался? Нужна нам лодка или нет? Подсоби-ка мне, и мы его выбросим.
|
|
|
Лодка заходила ходуном под тяжелыми шагами, грозящими размозжить мне голову.
— Приятель, эй, приятель! — послышался первый голос. — Крепко, видно, бедняге досталось. Может, он еще дышит, Хэнк, как по-твоему?
— Кончай трепаться. Он все равно не жилец, так что выбрасывай. У нас времени нет, чтобы с ним возиться.
Сильные грубые руки схватили меня за ноги и голову, раскачали раз-другой, отпустили, и, перелетев через борт, я со всего размаху шмякнулся на песчано-галечный берег. Даже не оглянувшись, оба парня принялись тащить и раскачивать увязшую в песке лодку. Пыхтя, ругаясь, отшвыривая в сторону камни и крупный галечник, они наконец столкнули ее на воду. Затем оба, охваченные непонятной мне паникой, с лихорадочной поспешностью взгромоздились в лодку и, неумело правя парусом, отплыли прочь.
Солнце палило нещадно. На меня набросились какие-то мелкие песчаные твари, и я терпел муки тех, кто предан вечному проклятию. Постепенно день начал угасать, пока, наконец, грозное кроваво-красное солнце не скрылось за горизонтом. Вода лизнула мои ноги, потом колени. Потом еще выше. С нечеловеческими усилиями я отполз на несколько футов, упираясь локтями в песок, извиваясь и отталкиваясь ногами. А дальше полное забытье.
|
|
|
Спустя несколько часов, а может и дней, меня разбудил солнечный луч. Я повернул дрожащую от слабости голову и осмотрелся. Обстановка была совершенно незнакомой. Я находился в однокомнатном домишке, вдали сверкало и переливалось под солнцем море. Повернув голову, я увидел старого буддийского священника, не сводившего с меня глаз. Улыбнувшись, он подошел ко мне и сел на пол. Часто запинаясь и с немалыми затруднениями он заговорил со мной. В наших языках было много общего, но абсолютно одинаковыми они не были, поэтому лишь с большим трудом, подбирая и повторяя слова, мы смогли обсудить создавшееся положение.
— Уже довольно давно, — сказал священник, — я знаю, что ко мне должен явиться значительный гость, человек, который в своей жизни должен исполнить некую великую задачу. Хоть я и стар, я медлил с уходом, пока не будет выполнена моя задача.
Комната была очень бедная, очень чистая, а старый священник явно находился на грани голодной смерти. Он был совершенно истощен, а руки его дрожали от слабости и преклонного возраста. Его вылинявшая старая одежда была аккуратными стежками заштопана в тех местах, где годы и долгая служба оставили свой разрушительный след.
|
|
|
— Мы видели, как тебя выбросили из лодки, — сказал он. — Долгое время мы думали, что ты умер, но не могли добраться до берега из-за банд мародеров. Когда стемнело, двое мужчин из деревни пошли и принесли тебя сюда ко мне. Но это было пять дней назад; ты был очень болен. Мы знаем, что ты будешь жить в далеких странствиях, и жизнь твоя будет тяжкой.
Тяжкой! Чего ради все так часто мне говорят, что жизнь у меня будет тяжкой? Неужели они думают, что мне это нравится? Разумеется, она была тяжкой, всегда была, а лишения и невзгоды я ненавидел так же, как любой другой.
— Это Наджин, — продолжал священник. — Мы на самой окраине города. Как только тебе позволят силы, тебе придется уйти отсюда, потому что моя смерть близка.
Два дня я осторожно передвигался по комнате, пытаясь восстановить силы, пытаясь заново связать нити жизни. От слабости и голода мне было почти все равно, жить или умереть. Меня навестили старые друзья священника и подсказали, что мне делать дальше и как продолжить свой путь. Проснувшись на третье утро, я увидел рядом с собой холодное застывшее тело старого священника. В темноте он перестал держаться за жизнь и тихо отошел. Вместе с одним его старым другом мы вырыли могилу и похоронили его. Я собрал в узелок небольшой запас хранившейся в доме еды и, опираясь на толстую палку, тронулся в путь.
|
|
|
Пройдя около мили, я совершенно выбился из сил. Ноги подкашивались, кружилась голова, перед глазами все плыло. Я немного полежал у обочины прибрежной дороги, спрятавшись подальше от взглядов прохожих, так как меня предупредили, что для чужаков здесь очень опасные места. Здесь, как мне сказали, человек может лишиться жизни только за то, что выражение его лица не понравится вооруженным головорезам, терроризировавшим эти края.
Как бы там ни было, я продолжил путь и направился в Унги. Мои советчики дали мне очень четкие наставления насчет того, как перейти через границу на русскую территорию. Чувствовал я себя скверно и часто садился отдыхать. Во время одной такой передышки я сидел на обочине и лениво смотрел на поток людей, машин и повозок. Переводя глаза с одной группы людей на другую, я обратил внимание на пятерых вооруженных до зубов русских солдат с тремя громадными овчарками. Не знаю почему, в ту же минуту на меня бросил случайный взгляд и один из солдат. Сказав что-то своим спутникам, он спустил с поводка всех трех овчарок, и те бешено рванулись ко мне, в яростном возбуждении разбрызгивая слюну с оскаленных клыков. Солдаты тоже бегом двинулись в мою сторону, с автоматами наперевес. Как только собаки приблизились, я направил на них дружелюбные мысли, и у них не осталось больше ни страха, ни ненависти. Они внезапно бросились ко мне, виляя хвостами, облизали с головы до ног и чуть не убили меня изъявлениями своей дружбы, потому что я все еще был очень слаб. Прозвучала резкая команда, и псы съежились у солдатских ног, возвышавшихся теперь прямо надо мной.
— A! — сказал ефрейтор, по-видимому их командир, — ты, должно быть, настоящий русский, к тому же здешний, иначе собаки разорвали бы тебя на куски. На это они и натасканы. Погоди чуток и сам увидишь.
Они пошли прочь, таща за собой упирающихся собак, которые хотели остаться со мной. Через несколько минут собаки резво вскочили и бросились в заросли у дорожной обочины. Оттуда донеслись леденящие душу крики, потом какой-то булькающий хрип. За моей спиной раздался шорох, я оглянулся, и к моим ногам упала откушенная у запястья окровавленная рука, а пес стоял над нею, помахивая хвостом.
— Товарищ, — сказал ефрейтор, вразвалку подходя ко мне. — Должно быть, ты действительно свой, если Серж так себя ведет. Мы едем в свою часть в Краскино, а ты, видно, уже давно в пути. Хочешь, мы подвезем тебя туда, если тебя не испугают пять трупов в кузове?
— Да, товарищ ефрейтор, я был бы вам очень благодарен, — ответил я.
Он пошел впереди. Собаки, виляя хвостами, бежали со мной рядом. Наконец он подвел меня к небольшому грузовику с прицепом. Из угла прицепа текла тонкая струйка крови, грязной лужицей застывая на земле. Равнодушно взглянув на сваленные в прицеп трупы, он присмотрелся к слабым судорогам умирающего, достал револьвер, выстрелил ему в голову, спрятал оружие в кобуру и, не оглядываясь, отошел к грузовику.
Мне дали место в кузове грузовика. Солдаты были в хорошем настроении и хвастались, что ни один иностранец ни разу не перешел границу во время их дежурства, рассказывали, что их взвод был награжден за образцовое несение службы. Я сказал им, что направляюсь во Владивосток чтобы впервые в жизни повидать этот великий город, и надеюсь, что у меня не будет проблем с языком.
— О! — загоготал ефрейтор. — Завтра туда едет наш грузовик отвозить этих собак на отдых, потому что от избытка человеческой крови они так звереют, что даже мы не можем с ними справиться. Присмотри за ними вместо нас, и мы подбросим тебя завтра во Владивосток. Ты понимаешь нас, значит, тебя поймет всякий в этих краях. Это тебе не Москва!
Так я, убежденный ненавистник коммунизма, провел эту ночь в гостях у русских пограничников. Мне были предложены вино, женщины и песни, но я отказался, сославшись на возраст и слабое здоровье. Подкрепившись простой, но доброкачественной пищей, какой я давно уже не видел, я улегся спать на полу, и сон мой не тревожили укоры совести.
Утром мы выехали во Владивосток — ефрейтор, рядовой, три собаки и я. Так, благодаря дружбе с этими свирепыми тварями, я добрался до Владивостока без всяких хлопот, в машине, да еще основательно подкрепившись.
Глава З:
В России.
Пыльная дорога была сплошь покрыта выбоинами. Мы проезжали мимо женских бригад, которые под присмотром вооруженных надзирателей вручную засыпали самые глубокие выбоины камнями. Солдаты выкрикивали в их адрес похабные шутки, делали непристойные жесты.
Миновав жилой район, мы ехали все дальше, пока не подкатили к нескольким довольно мрачным на вид зданиям, похожим на тюрьму. Грузовик, не останавливаясь, заехал в мощеный булыжником внутренний двор. Кругом не было ни души. Солдаты начали встревожено оглядываться по сторонам. Но как только водитель заглушил мотор, сразу стал слышен жуткий гвалт, крики людей и яростный собачий лай. Мы с солдатами поспешили к месту, откуда доносился весь этот шум. Пройдя через открытую дверь в высокой каменной стене, мы увидели обнесенный сеткой вольер, в котором находилось около полусотни здоровенных овчарок. Один из столпившихся у вольера солдат принялся взахлеб рассказывать о том, что здесь произошло. Озверевшие от человеческой крови псы загрызли и сожрали двух смотрителей. Толпа вдруг заколыхалась, раздалась в стороны, и у меня на глазах высоко вскарабкавшийся на сетчатую ограду третий смотритель вдруг разжал пальцы и рухнул в самую гущу собачьей своры. Раздался страшный вопль, от которого кровь застыла в жилах, а потом только жадное урчание сбившихся в кучу собак. Ефрейтор оглянулся на меня:
— Эй, ты! А ты ведь сможешь справиться с собаками. — Он повернулся к стоявшему рядом солдату и приказал: — Попроси товарища капитана подойти сюда. Скажи, что у нас есть человек, который утихомирит собак.
Солдат поспешил прочь, а я чуть не лишился чувств от страха. Я? Почему это как трудности и опасности, так всегда я? Но присмотревшись к собакам, я подумал: «А почему бы и нет?» Этим псам по свирепости далеко до тибетских овчарок; к тому же от солдат исходит сильный запах страха перед собаками, вот те на них и бросаются.
Сквозь почтительно расступившуюся толпу к нам подошел нагловатого вида капитан. Не доходя несколько футов, он остановился, смерил меня взглядом, и по лицу его промелькнула презрительная усмешка.
— Тьфу, ефрейтор, — высокомерно сказал он. — Так что тут у нас? Невежественный местный священник?
— Товарищ капитан, — сказал ефрейтор. — Наши собаки не стали бросаться на этого человека, а Серж отгрыз руку у нарушителя и принес ему. Пошлите его в вольер, товарищ капитан.
Некоторое время капитан, нахмурившись, возил сапогами в пыли и сосредоточенно грыз ногти. Наконец он поднял глаза на нас:
— Так я и сделаю. Москва требует, чтобы я не убивал больше собак, но и не говорит, что с ними делать, когда те звереют от крови. А если этого загрызут, посчитаем, что произошел несчастный случай. Если же он останется жив, хотя вряд ли, мы его наградим.
Он походил немного, поглядывая на собак, грызущих кости троих убитых и сожранных смотрителей, потом повернулся к ефрейтору и сказал:
— Займись этим, ефрейтор. Если у него получится, станешь сержантом. — И с этими словами он быстро зашагал прочь.
Ефрейтор на мгновение замер, широко раскрыв глаза.
— Я сержант? Мужик! — обратился он ко мне, — утихомирь только этих псов, и все пограничники станут твоими друзьями. Заходи.
— Товарищ ефрейтор, — попросил я, — пусть эти три собаки зайдут туда вместе со мной. Они знают меня и знают этих псов.
— Так и быть, — ответил он. — Идем со мной, приведем их.
Мы вернулись к прицепу. Там я приласкал этих трех собак, позволил им облизать себя, пометить своим запахом. Затем вместе с вьющимися у ног собаками я подошел к запертому входу в вольер. На случай, если какой-нибудь пес вырвется на волю, вход охраняли двое вооруженных солдат. Дверь чуть приоткрылась, и меня грубо втолкнули внутрь.
Собаки ринулись на меня со всех сторон, но, завидев оскаленные пасти трех «моих» псов, большинство потеряло охоту подходить слишком близко. Лишь один здоровенный свирепый пес, по-видимому вожак, взлетел в прыжке, целясь мне в горло. Но я был к этому готов и, шагнув в сторону, нанес ему резкий удар по шее приемом дзюдо (или каратэ, как его сейчас называют). Пес замертво рухнул на землю, и его мгновенно покрыла живая масса обезумевших, дерущихся собак, так что я еле успел отскочить в сторону. Лязг челюстей и урчание были чудовищны.
Совершенно безоружный, без всякой защиты я немного постоял, направляя на собак только добрые и дружелюбные мысли, говоря в душе, что я их нисколько не боюсь и что я теперь их повелитель. Собаки повернулись ко мне, и на какой-то момент меня охватило омерзение при виде обглоданного скелета их недавнего вожака. Теперь все собаки смотрели на меня. Я сел на землю и пожелал, чтобы они сделали то же самое. Они расселись передо мной полукругом, вытянув вперед лапы, лениво свесив языки и виляя хвостами.
Я встал и подозвал Сержа. Положив руку ему на голову, я громко произнес:
— Теперь ты, Серж, будешь вожаком всех этих собак. Ты будешь слушаться меня и следить за тем, чтобы слушались остальные.
Из-за ограды вольера внезапно грянули аплодисменты. А я и думать забыл о солдатах! Оглянувшись, я увидел, как они приветственно машут мне руками. Капитан с сияющей от радости физиономией подошел к сетке и крикнул:
— Вытащи оттуда трупы смотрителей или то, что от них осталось.
Я понуро подошел к первому телу, представлявшему собой рваное кровавое месиво с обглоданными ребрами, и потянул за руку, но рука отвалилась от плеча. Тогда я взялся за голову трупа и потащил его к выходу с волочащимися по земле внутренностями. Послышался вздох ужаса, и я увидел, что Серж идет рядом, держа в пасти оторванную руку. С огромным трудом я выволок все три тела, вернее то, что от них осталось. Затем, уже в полном изнеможении, я подошел к воротам и был выпущен из вольера.
Передо мной вырос капитан.
— Ты воняешь! — сказал он. — Почистись, смой грязь после возни с трупами. Останешься здесь на месяц присматривать за собаками. Через месяц они вернутся в свои патрульные наряды, и ты свободен. Ты будешь получать жалованье ефрейтора.
Тут он повернулся к моему ефрейтору и добавил:
— Как я и обещал, с этой минуты ты сержант.
И он зашагал прочь, явно довольный тем, как все закончилось.
Сержант просиял.
— Да ты настоящий волшебник! Никогда не забуду, как ты прикончил этого пса. Никогда не забуду, как капитан тут прыгал, снимая все на пленку. Ты сам себе здорово удружил. Когда у нас в прошлый раз взбунтовались собаки, мы потеряли шесть человек и сорок собак. Москва тогда крепко дала капитану по шее и пригрозила наказать еще круче, если потери собак не прекратятся. Так что к тебе он будет благоволить. Тебя возьмут к нам на довольствие. А мы вопросов не задаем. Только ты и в самом деле воняешь, капитан верно сказал. Говорил я Андрею, что он обжора и от него вечно воняет. А теперь, глядя на его потроха, вижу, что был прав.
Я был настолько измучен, что у меня не было сил ужаснуться его черному юмору.
Завидев меня в столовой, солдаты оглушительно загоготали и что-то сказали сержанту. Тот тоже взревел от хохота и поспешил ко мне.
— Хо! Хо! Товарищ поп, — заорал он с буйным весельем в глазах. — Они говорят, что на тебе столько внутренностей Андрея, что теперь, после его смерти, тебе полагается отдать все его вещи. Родственников у него нет. Пока ты будешь у нас, мы будем называть тебя товарищ ефрейтор Андрей.
Все, что принадлежало ему, теперь твое. К тому же ты выиграл мне много денег, когда я побился за тебя об заклад у вольера. Теперь ты мой друг.
Сержант Борис был в душе совсем неплохим парнем. Неотесанный грубиян, без какого-либо намека на образование, он все же очень дружелюбно относился ко мне в благодарность за повышение по службе, — «иначе я на всю жизнь остался бы ефрейтором», говаривал он, — и за крупный денежный выигрыш, полученный благодаря мне. Многие говорили, что в вольере у меня нет никаких шансов выжить. Борис это услышал и сказал:
— Мой человек что надо. Вы бы его видели, когда мы спустили на него собак. Он даже не шевельнулся. Сидел, как изваяние. Собаки приняли его за своего. Он и в этой своре быстро наведет порядок. Вот увидите!
— На что ставишь, Борис? — крикнул кто-то.
— Твое трехмесячное жалованье, — сказал Борис.
В конечном счете он получил в качестве выигрыша сумму, равную его жалованью примерно за три с половиной года, и был мне за это весьма благодарен.
В ту ночь, после очень сытного ужина, поскольку пограничники жили хорошо, я заснул в теплом домике рядом с собачьим вольером. Матрас был плотно набит сеном, а солдаты раздобыли для меня новые одеяла. У меня были все основания благодарить своих учителей, давших мне такое понимание звериной натуры.
С первыми лучами солнца я оделся и вышел к собакам. Мне показали, где хранится их корм, и я увидел, что их по-настоящему хорошо кормят. Они сбежались ко мне, виляя хвостами, и то одна, то другая, становясь на задние лапы, клала передние мне на плечи. При этом я как-то раз случайно оглянулся и увидел капитана, разумеется, за оградой, который наблюдал за происходящим.
— А, священник, — сказал он. — Я только подошел взглянуть, почему собаки ведут себя так тихо. Во время кормежки всегда были бешеные драки, а смотритель стоял в сторонке и швырял этой своре куски мяса, глядя, как псы грызутся за каждый кусок. Я не буду задавать тебе вопросов, священник. Дай мне слово, что пробудешь здесь четыре-пять недель, пока всех собак не увезут, и все тут будет в твоем распоряжении, а сам ты можешь ходить в город когда захочешь.
— Товарищ капитан, — ответил я, — я охотно дам вам слово, что пробуду здесь, пока всех собак не увезут. А потом я пойду своей дорогой.
— Еще одно дело, священник, — сказал капитан. — Во время следующей кормежки я принесу кинокамеру и сниму это на пленку для начальства, чтобы те увидели, какой порядок мы навели с собаками. Ступай к интенданту, возьми у него новый ефрейторский мундир, и если найдешь себе каких-нибудь помощников, пусть как следует вычистят вольер. Если они побоятся, сделаешь это сам.
— Лучше я сделаю это сам, товарищ капитан, — ответил я, — собаки не будут так нервничать.
Коротко кивнув, капитан зашагал прочь, не скрывая удовольствия от того, что сможет показать, как он управляется с кровожадными псами!
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 74; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!