Произвольность знака, абсолютная и относительная

Ф. ДЕ СОССЮР

КУРС ОБЩЕЙ ЛИНГВИСТИКИ

ГЛАВА Ш. СТАТИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА И

ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЛИНГВИСТИКА

Внутренняя двойственность всех наук,

Оперирующих понятием значимости

Едва ли многие лингвисты догадываются, что появление фактора времени способно создать лингвистике особые затруднения и ставит ее перед двумя расходящимися в разные стороны путями.

Большинство наук не знает этой коренной двойственности: фактор времени не сказывается на них сколь-нибудь существенным образом. Астрономия установила, что небесные светила претерпевают заметные изменения, но ей не пришлось из-за этого расчлениться на две дисциплины. Геология почти всегда имеет дело с последовательными изменениями во времени, но, когда она переходит к уже сложившимся состояниям земли, эти состояния не рассматриваются как предмет совсем другой науки. Есть описательная наука о праве, и есть история права, но никто не противопоставляет их друг другу. Политическая история государств развертывается целиком во времени, однако, когда историк рисует картину какой-либо эпохи, у нас не создается впечатления, что мы выходим за пределы истории. И наоборот, наука о политических институтах является по существу своему наукой описательной, но она отлично может, когда встретится надобность, рассматривать исторические вопросы, не теряя при этом своего единства.

Наоборот, та двойственность, о которой мы говорим, властно тяготеет, например, над экономическими науками. В противоположность указанным выше отраслям знания политическая экономия и экономическая история составляют две резко разграниченные дисциплины в недрах одной науки. Это различие двух Дисциплин особо подчеркивается в экономических работах последних лет. Разграничивая указанные дисциплины, специалисты по политической экономии подчиняются внутренней необходимости, хотя и не отдают себе в этом полного отчета. Вполне а логичная необходимость заставляет и нас членить лингвистику на две части, каждая из которых имеет свои собственные основания. Дело в том, что в лингвистике, как и в политической экономии сталкиваемся с понятием значимости. В политической экономии ее именуют ценностью. В обеих науках речь идет о системе эквивалентностей между вещами различной природы: в политической экономии - между трудом и заработной платой, в лингвистике между означаемым и означающим. Совершенно очевидно, что в интересах всех вообще наук следовало бы более тщательно разграничивать те оси, по которым располагаются входящие в их компетенцию объекты. Всюду следовало бы различать, как указано на нижеследующем рисунке: 1) ось одновременности (АВ), касающуюся отношений между сосуществующими явлениями, где исключено всякое вмешательство времени, и 2) ось последовательности (СD), на которой никогда нельзя рассматривать больше одной вещи сразу и по которой располагаются все явления первой оси со всеми их изменениями.

А В

Для наук, оперирующих понятием значимости, такое различение становится практической необходимостью, а в некоторых случаях - абсолютной необходимостью. Смело можно сказать, что в этих областях невозможно строго научно организовать исследование, не принимая в расчет наличия двух осей, не различая системы значимостей, взятых сами по себе, и этих же значимостей, рассматриваемых как функция времени.

С наибольшей категоричностью различение это обязательно для лингвиста, ибо язык есть система чистых значимостей, определяемая исключительно наличным состоянием входящих в нее элементов. Поскольку одной из своих сторон значимости связана с реальными вещами и с их естественными отношениями (как _эТ0 имеет место в экономической науке: например, ценность земельного участка пропорциональна его доходности), постольку можно до некоторой степени проследить эту значимость во времени, не упуская, однако, при этом из виду, что в каждый данный момент она зависит от системы сосуществующих с ней других значимостей. Тем не менее ее связь с вещами дает ей естественную базу, а потому вытекающие из этого оценки никогда не являются вполне произвольными, они могут варьировать, но в ограниченных пределах. Однако, как мы видели, естественные вещи и их отношения вообще не имеют отношения к лингвистике [когда дело идет о значимостях].

Следует, далее, заметить, что чем сложней и строже организована система значимостей, тем необходимее, именно вследствие сложности этой системы, изучать ее последовательно, по обеим осям. Никакая система не может сравниться в этом отношении с языком: нигде мы не имеем в наличии такой точности обращающихся значимостей, такого большого количества и такого разнообразия элементов, и притом связанных такими строгими взаимозависимостями. Множественность знаков, о которой мы уже говорили при рассмотрении непрерывности языка, полностью препятствует одновременному изучению отношений знаков во времени и их отношений в системе.

Вот почему мы различаем две лингвистики. Как их назвать? Не все предлагаемые термины в полной мере способны обозначить проводимое нами различение. Термины «история» и «историческая лингвистика» непригодны, так как они связаны со слишком расплывчатыми понятиями; (...). Термины эволюция и эволюционная лингвистика, более точны, и мы часто будем ими пользоваться; по контрасту другую науку можно было бы называть наукой о состояниях языка или статической лингвистикой.

Однако, чтобы резче оттенить это противопоставление и Это скрещение двоякого рода явлений, относящихся к одному объекту, мы предпочитаем говорить о синхронической лингвистике и о диахронической лингвистике. Синхронично все, что относится к статическому аспекту нашей науки, диахронично все, что касается эволюции. Существительные же синхрония и диахронии будут соответственно обозначать состояние языка и фазу эволюции.

Произвольность знака, абсолютная и относительная

Механизм языка может быть представлен и под другим, исключительно важным углом зрения.

Основной принцип произвольности знака не препятствует различать в каждом языке то, что в корне произвольно, то есть немотивировано, от того, что произвольно лишь относительно. Только часть знаков является абсолютно произвольной; у других же знаков обнаруживаются признаки, позволяющие отнести их к произвольным в различной степени: знак может быть относительно мотивированным.

Так, vingt «двадцать» немотивировано; но dix’neuf «девятнадцать» немотивировано в относительно меньшей степени, потому что оно вызывает представление о словах, из которых составлено, и о других, которые с ним ассоциируются, как, например, dix «десять», neuf «девять», vingt-neuf «двадцать девять», dix-huit «восемнадцать» и т.п.; взятые в отдельности dix и neuf столь же произвольны, как и vingt, но dix-neuf представляет случай относительной мотивированности. То же можно сказать и о франц. poirier «груша» (дерево), которое напоминает о простом слове poire «груша» (плод) и чей суффикс –ier вызывает в памяти pommier «яблоня», cerisier «вишня (дерево)» и др. Совсем иной случай представляют такие названия деревьев, как frêne «ясень», chêne «дуб» и т.д. Сравним еще совершенно немотивированное berger «пастух» и относительно мотивированное vacher «пастух», а также такие пары, как geôle «тюрьма» и cachot «темница» (ср. cacher «прятать»), concierge «консьерж» и portier «портье» (ср. porte «дверь»), jadis «некогда» и autrefois «прежде» (ср. autre «другой + fois «раз»), souvent «часто» и fréquemment «нередко» (ср. fréquent «частый»), aveugle «слепой» и boiteux «хромой» (ср. boiter «хромать»), sourd «глухой» и bossu «горбатый» (ср. bosse «горб»), нем. Laub и франц. feuillage «листва» (ср. feuille «лист»), франц. métier и нем. Handwerk «ремесло» (ср. Hand «рука» + Werk «работа»), Английское мн. ч. ships «корабли» своей формой напоминает весь ряд: flags «флаги», birds «птицы», books «книги» и т.д., а men «люди», sheep «овцы» ничего не напоминает. Греч. dōsō «дам» выражает идею будущего времени знаком, вызывающим ассоциацию с lūsō «развяжу», stēsō «поставлю», túpsō «ударю» и т. д., а eîmi «пойду» совершенно изолировано.

Здесь не место выяснять факторы, в каждом отдельном случае обусловливающие мотивацию: она всегда тем полнее, чем легче синтагматический анализ и очевиднее смысл единиц низшего уровня. В самом деле, наряду с такими прозрачными формантами, как -ier в слове poir-ier, сопоставляемом с pomm-ier, ceris-ier и т.д., есть другие, чье значение смутно или вовсе ничтожно, например, какому элементу смысла соответствует суффикс -оt в слове cachot «темница»? Сопоставляя такие слова, как coutelas «тесак», fatras «ворох», plâtras «штукатурный мусор», canevas «канва», мы смутно чувствуем, что -аs есть свойственный существительным формант, но не в состоянии охарактеризовать его более точно. Впрочем, даже в наиболее благоприятных случаях мотивация никогда не абсолютна. Не только элементы мотивированного знака сами по себе произвольны (ср. dix «десять», neuf «девять» в dix-neuf «девятнадцать»), но и значимость знака в целом никогда не равна сумме значимостей его частей; poir х ier не равно poir + ier (...).

Что касается самого явления, то объясняется оно на основе изложенных в предыдущем параграфе принципов: понятие относительно мотивированного предполагает 1) анализ данного элемента, следовательно, синтагматическое отношение, 2) притягивание одного или нескольких других элементов, следовательно, ассоциативное отношение. Это не что иное, как механизм, при помощи которого данный элемент оказывается пригодным для выражения данного понятия. До сих пор, рассматривая языковые единицы как значимости, то есть как элементы системы, мы брали их главным образом в их противопоставлениях; теперь мы стараемся усматривать объединяющие их единства: эти единства ассоциативного порядка и порядка синтагматического, и они-то ограничивают произвольность знака. Dix-neuf ассоциативно связано с dix-huit, soixante-dix и т.д., а синтагматически - со своими элементами dix и neuf (...). Оба эти отношения создают известную часть значимости целого.

По нашему глубокому убеждению, все, относящееся к языку как к системе, требует рассмотрения именно с этой точки зрения, которой почти не интересуются лингвисты, - с точки зрения ограничения произвольности языкового знака. Это наилучшая основа исследования. В самом деле, вся система языка покоится на иррациональном принципе произвольности знака, а этот принцип в случае его неограниченного применения привел бы к неимоверной сложности. Однако разуму удается ввести принцип порядка и регулярности в некоторые участки всей массы знаков, и именно здесь проявляется роль относительно мотивированного. Если бы механизм языка был полностью рационален, его можно было бы изучать как вещь в себе (en lui même), но, поскольку он представляет собой лишь частичное исправление хаотичной по природе системы, изучение языка с точки зрения ограничения произвольности знаков навязывается нам самой его природой.

Не существует языков, где нет ничего мотивированного; но немыслимо себе представить и такой язык, где мотивировано было бы все. Между этими двумя крайними точками - наименьшей организованностью и наименьшей произвольностью - можно найти все промежуточные случаи. Во всех языках имеются двоякого рода элементы - целиком произвольные и относительно мотивированные, - но в весьма разных пропорциях, и эту особенность языков можно использовать при их классификации.

Чтобы лучше подчеркнуть одну из форм этого противопоставления, можно было бы в известном смысле, не придавая этому, впрочем, буквального значения, называть те языки, где немотивированность достигает своего максимума, лексическими, а те, где она снижается до минимума, - грамматическими. Это, разумеется, не означает, что «лексика» и «произвольность», с одной стороны, «грамматика» и «относительная мотивированность» - с другой, всегда синонимичны, однако между членами обеих пар имеется некоторая принципиальная общность. Это как бы два полюса, между которыми движется вся языковая система, два встречных течения, по которым направляется движение языка: с одной стороны, склонность к употреблению лексических средств - немотивированных знаков, с другой стороны - предпочтение, оказываемое грамматическим средствам, а именно - правилам конструирования.

Можно отметить, например, что в английском языке значительно больше немотивированного, чем, скажем, в немецком; примером ультралексического языка является китайский, а индоевропейский праязык и санскрит - образцы ультраграмматических языков. Внутри отдельного языка все его эволюционное движение может выражаться в непрерывном переходе от мотивированного к произвольному и от произвольного к мотивированному; в результате этих разнонаправленных течений сплошь и рядом происходит значительный сдвиг в отношении между этими двумя категориями знаков. Так, например, французский язык по сравнению с латинским характеризуется, между прочим, огромным возрастанием произвольного: лат. inimīcus «враг» распадается на in- (отрицание) и amīcus «друг» и ими мотивируется, а франц. ennemi «враг» не мотивировано ничем, оно всецело относится к сфере абсолютно произвольного, к чему, впрочем, в конце концов, сводится всякий языковой знак. Такой же сдвиг от относительной мотивированности к полной немотивированности можно наблюдать на сотне других примеров: ср. лат. constāre (stāre «стоять») : франц. coûter «стоить», лат. fabrica (faber «кузнец») : франц. forge «кузница», лат. magister (magis «больше») : франц. maître «учитель», нар. лат. berbīcārius (berbīx «овца») : франц. berger «пастух» и т.д. Этот прирост элементов произвольностей - одна из характернейших черт французского языка.

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 344; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

Мы поможем в написании ваших работ!