Судьбы теории Талкотта Парсонса в России 8 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 55 из 67Следующая ⇒

философски, я сказал бы, мыслить в сфере социальной реальности. Потому что до этого момента кроме марксистского интеллектуализма кроме «Капитала » у нас ведь ничего и не было.

_ Самая высокая теория была.

О. Генисаретский. Ну, в общем, да. А там какие-то Сорокины и Ковалевские и еще кто-то из русских авторов — они читались скорее как бы просто м^я восстановления связи времен. То есть тогда не было видно, во что это может вылиться и в какую теоретическую форму облечься.

_ Скажите, пожалуйста, какое произведение Парсонса на вас

прежде всего повлияло?

О. Генисаретский. В каких-то локальных темах это «Социальные системы», но в целом скорее книжка «Общества» произвела на меня мировоззренческое впечатление. Да, вот это представление о том, что культурный аспект и социальный — они автономны, самодостаточны... В общем, тема-то не очень новая, — то, что было уже в начале века у Шпенглера, еще у кого-то, но это опять-таки очень теоретически оформлено было внятно. Эти гениальные понятийные модели, четкие, простые, они импонировали мне как человеку, получившему материально-физическое, что ли, образование. Такой тип интеллектуализма. Ведь духу времени соответствует определенный стиль мысли. И вот он очень пришелся ко двору. Это была просто историческая случайность, которая оказалась судьбоносной, как говорится.

— А «Структуру социального действия» не читали?

О. Генисаретский. Нет. Не тогда. А уже когда весь круг книг появился. Мне нравилась тогда теория деятельности в таком виде, в котором она выражается в моделях Парсонса, — вот именно в моделях. Чем хороша еще эта блочность и вся, так сказать, модель? Она позволяет отдельные блоки заменять другими. То есть, если вот (как нам казалось, по крайней мере, так это или не так — другой вопрос) у нас, допустим, более развитая теория деятельности, то ее можно было вставить сюда. А вот культурология не развита (ну, развита так себе, не очень), с ней — иначе. Идет постоянное строение науки, некое тормошение науки, в котором есть какие-то работающие схемы, блоки. Да. Или вот бихевиористская часть, бихевиористский индивид у Парсонса. Он его основывал действительно на бихевиоризме. Но к этому времени уже экологическая проблематика началась, уже было ясно, что, скажем, не просто нужно брать организм в его контексте, а организм в составе среды, природы. Тут нужно было подтягивать и экологическую часть.

Если я занимался, например, проектированием и для себя установил какую-то функциональность культуры в проектировании по части производственной, то есть функциональное соответствие культурной нормы и проекта, то я могу для решения определенных задач ультуру заменять проектной сферой, поскольку проекты могут вы-лнять функцию культурной нормы по отношению к процессуальной стеме. И парсонсовская система, как и все методологически разви-

тые системы, действительно это позволяет — она не закрыта. Почему мне и не нравился догматизм других авторов по отношению к тому же Парсонсу. Дело же не в том, чтобы там все переизложить и в полном объеме все исследовать. Как раз преимущество этой методологии в том что она очень операционабельна, блочностна. И этим она меня привлекала. Ну а кроме того, опять-таки был эффект первого знакомства, поскольку начинал я с этого.

Потом был такой очень, мне кажется, важный эпизод. Я не знаю сохранились ли у кого стенограммы Тартуского симпозиума 67-го года в Кяэрику. Он был посвящен как раз теоретическим вопросам. Ну и, насколько я понимаю, он был чуть ли не единственной публичной площадкой, где проблематика парсонсовская в первую очередь обсуждалась. Как-то уже все было накатано у них — в семиотической области. И конференции ежегодные. Так вот, в том же месте, в Кяэрику, происходил и этот симпозиум, социологический. Если говорить о значении или об оценках, его следовало бы учесть как фазу в развитии нашей науки.

Ну а после 73-го года, когда мне уже окончательно отказали в присуждении степени за нарушение ленинского принципа партийности, что практически закрывало мне все возможности дальнейшей работы, я от всего этого отошел. Нет. До 76-го года я еще работал в архитектурных заведениях разных. Просто там была своя социология — образа жизни: например, городского образа жизни. Но это было уже не то. Я иногда заглядывал в какие-то типологии — просто было интересно. Ну в частности, что касается экзистенциальных ориентации и роли символических систем, поскольку я занимаюсь в основном такого рода сюжетами, как бы способом их впаивания в социально-культурный контекст.

— Вот у нас здесь Борис Григорьевич Юдин. Он, по-моему, тоже относится к первому поколению социологов. Когда вы пришли в социологию, Борис Григорьевич?

Б. Юдин. В 67-м я закончил технический вуз, потом еще полтора года проработал инженером и лишь в начале 69-го года пришел в социологию. Я стал работать в Институте конкретных социальных исследований, у Левады. Там был сектор теоретической социологии, который находился в стороне от эмпирических исследований, и одним из главных персонажей для этого сектора, где работал и я, был Парсонс. Наконец, после долгого «ареста», вышли (а точнее, были полуподпольно распространены) два томика переводов Парсонса, а перед этим был выпущен реферативный сборник Парсонса и Мертона, экземпляр которого где-то лежит у меня дома. Помимо самого Левады Парсонсом занимались прежде всего Седов и Стрельцов. При этом у Седова интересы были более широкими, а Стрельцов практически сосредоточился только на Парсонсе.

Я пришел в социологию из инженеров, и для меня, естественно, все было в новинку, а Парсонс стал в то время одним из модных и изве-

тных имен. Я читал статьи наших авторов с критикой, рассматриваю-его теорию как статичную, не способную объяснить проблемы раз-ития. Но для нашего сектора он являлся живым классиком. Еще до _ого как нас разогнали, Левада на одном из заседаний нашего сектора противопоставлял позицию Парсонса позиции Маркса, которая состояла, по выражению Парсонса, в том, что Маркс построил модель устройства всего общества на примере социального устройства фабрики. В то время зарождалось такое явление, которое впоследствии получило название «системного движения», — системный подход, общая теория систем, — и поскольку одним из лидеров этого движения был мой брат Эрик Юдин, а с другими его лидерами мы находились в приятельских отношениях, то я тоже стал участником этого движения. Сразу после окончания института я поступил в заочную аспирантуру Института истории естествознания и техники по философской тематике системного направления. В контексте этого предмета была такая тема — сопоставление структурно-функционального подхода в версии Парсонса и Мертона со структурализмом, который ассоциировался с именами Леви-Строса и других. Это все ставило в теории систем проблему сходства и расхождений. Таким образом получилось, что я стал заниматься системной теорией Парсонса в двух областях — в сфере социологии и в рамках «системного движения».

В 1968 году, до известных августовских событий, в Сухуми проводилась конференция по количественным методам в социологии, к ней что-то публиковалось, какой-то сборник, в котором были и эти сюжеты.

— Что же с самого начала вас привлекло в Парсонсе?

Б. Юдин. Попытка системного взгляда на общество. Потом — проблема социального порядка, которую, на мой взгляд, он достаточно резко ставил и которая для меня остается до сих пор проблемой в смысле того, что же первично —■ социальный порядок или социальный хаос? И как можно себе мыслить этот социальный хаос, и что такое социальный порядок? Задается ли он сам собой или возникает как результат? Порядок ли происходит из хаоса или наоборот?

— С какими его работами вы имели дело прежде всего?

Б. Юдин. «Рабочие тетради », «Теория общества » — там Парсонс, насколько я понял, был одним из инициаторов: он написал предисловие и часть текста.

— Парсонс как-то был связан с юдинским семинаром?

Б. Юдин. Может быть. Но это прошло мимо меня, так как я несколько лет работал у Левады в Институте социологии. Группа Блау-оерга — Садовского — Юдина возникла незадолго до того, как я поступил в аспирантуру. Что же касается увлечения Парсонсом, то он не был У них, образно говоря, в фокусе. Из них им больше интересовался Игорь лауберг. Это было для них одной из точек для самоопределения.

Можно ли сказать, что все-таки Парсонс оказал на вас какое-то влияние?

Б. Юдин. Помимо системности его взглядов на меня оказала влияние, как я уже сказал, постановка проблемы порядка. Я вообще, можно сказать, в социологии был самоучкой, так как получил техническое образование. С помощью брата изучал историю философии, систематического образования в философии и социологии никогда не имел Социологическое образование я получил в основном из левадовских лекций. Несмотря на то, что они были арестованы при выходе из печати, многие их читали. У Парсонса мне очень понравилась — чем я широко пользуюсь и до сих пор — его трактовка социальной институци-онализации. Когда я стал серьезно заниматься изучением науки, перейдя в Институт истории естествознания и техники, то мне необходимо было иметь общую схему восприятия науки как социального фактора. В этом мне больше всего помог, наряду с Мертоном и другими, Парсонс. Я рассматривал свою тему с точки зрения его подхода и с точки зрения того, что он ввел в социологию. Понятие институциона-лизации я использую как ключевое для анализа истории советской науки. Пытаюсь с его помощью разобраться в нынешней ситуации — в том, что происходит сейчас с российской наукой и какие у нее могут быть перспективы. Потом еще понятие действия. Здесь исходным является веберовское понятие, но парсонсовское расчленение тоже для меня весьма значимо.

Пока я был у Левады, я нахватался всего понемногу, а потом эти положения стали моим рабочим инструментом не специально, а как-то сами собой, так как они для меня были удобны. Те же парсонсовс-кие расчленения, его квадрат для анализа науки и взаимоотношений науки как института с другими институтами — это как раз то, что мне было необходимо.

B. Чеснокова. Ну вот, я считаю, мы достаточно полно осветили
вопрос о том, какими путями концепция Парсонса входила в нашу со
циологию, точнее, приходила к нашим социологам, и чем была для них
привлекательна...

C. Белановский. Не в полной мере. Вы сами о себе не рассказали,
что вам лично дал Талкотт Парсонс. Вы все-таки много его переводили.

В. Чеснокова. Содержательно? Наверное, больше всего дала его работа на генеральную дихотомию, которая лежит в основании всей теоретической социологии. У Вебера она называется «традиционное — рациональное», у Дюркгейма — «механическая и органическая солидарность», у Тенниса, который ее впервые и сформулировал, — «община — общество», у Говарда Беккера — «священное — светское». Каждый называл ее по-своему. Только Парсонс впервые отметил, что во всех этих случаях мы имеем дело с одной и той же дихотомией иде~ альных типов. Разные авторы описывали ее с помощью разных пере" менных, но сами противопоставляемые идеальные типы в основном совпадали. И оказывалось, что они просто с разных сторон описывали один и тот же процесс, а следовательно, эти описания можно считать дополнительными, то есть описаниями одного и того же объекта в раз-

ых ракурсах. Парсонс впервые так и осмыслил этот процесс. И сам в _него включился, сознательно синтезируя предыдущие результаты и полняя _там> _где считал необходимым, новыми переменными.

Эти его знаменитые аналитические переменные — попытка описать сложную мотивацию социального субъекта. У «простого», природного, так сказать, субъекта и мотивация простая: потребность — действие. У социального субъекта желание удовлетворить потребность дополняется желанием соблюсти социальную норму, поскольку таковое соблюдение нормы обеспечивает ему удовлетворение не одной, а самых разнообразных потребностей в будущем — и он очень в этом заинтересован. А потому и вынужден выбирать не прямой путь к удовлетворению, а более сложный, социальный. Однако же удовлетворить потребность тоже хочется ему побыстрее, ион каждый раз делает выбор: насколько он может ускорить процесс достижения цели, а насколько нужно пожертвовать скоростью в пользу социальной нормы. И вот типичные способы выбора на этом пути и пытался Парсонс описать своими переменными.

Мне было очень интересно постигать это по мере того, как я переводила парсонсовские тексты. Может быть, поэтому я их и переводила довольно много, хотя, как я уже сказала, особым спросом они у нас не пользовались.

И еще я бы добавила, что меня очень привлекало умение и желание Парсонса встроиться в науку, в то, что было наработано до него. Это настоящая культура работы теоретика. По моему мнению, некультурный теоретик начинает с того, что предполагает, будто все, что было до него, не имеет особой ценности. Он начинает как бы на пустом месте. И изобретает, чаще всего, велосипеды, а то и вообще неизвестно что. При этом он еще страшно мешает тем, что засоряет теоретическое пространство, изобретая новые, свои собственные понятия для описания тех явлений, которые давно описаны и имеют собственные, так сказать, названия. Это постоянное удвоение и умножение понятий вносит невероятную путаницу в понятийную сферу, нарушает или вообще разрушает процесс общения теоретиков, приводит к разброду в науке. Парсонс начал с того, что капитально изучил то, что делалось до него, по крайней мере в той области, в которой он собирался работать. А это оказалась весьма широкая область. Я думаю, это и позволило ему достичь такого выдающегося положения в нашей науке. С моей точки зрения, это эталон работы культурного теоретика.

Но теперь, когда, я считаю, мы разобрались с тем, что же привлекало в Парсонсе каждого из нас, следует, мне кажется, обобщить наши выводы и, став, так сказать, в позицию эксперта, сформулировать, чем был вызван такой сильный интерес к концепции Парсонса в нашей российской (тогда еще советской) науке в те годы: во второй половине ""^х начале 70-х годов. Тогда, я думаю, мы сможем ответить и на вопрос, чем был вызван в дальнейшем спад этого интереса.

А. Здравомыслов. Ответ достаточно прост. Концепция Парсонса ⁰ ^тем ^временам была необычайно современна, а кроме того, она очень

богата идеями и понятиями. Мне кажется, дело в том, что теория социального действия Парсонса и представляет собой некоторый синтез достижений социального знания. Я поясню. Почему-то считается или принимается как само собой разумеющееся, что социальная наука не совершает никаких открытий. Есть какая-то заданная схема, теоретическая концепция одного или другого теоретика. И эта вот концепция и существует, немножко модифицируясь и немножко приспосабливаясь к обстоятельствам времени, изменяется учениками и так далее. Но дело в том, что в XX веке были действительно совершены открытия в области социальных наук, причем не в одной какой-то области, а в нескольких областях, которые должны были быть синтезированы. И именно Парсонс эту задачу осуществил, и осуществил блестяще.

Открытия, о которых идет речь, определили возникновение и развитие целых областей науки. Например, на пороге века было обнаружено многообразие культур, многообразие человеческих цивилизаций, форм совместного проживания общежития, и это взломало прежние взгляды, нанесло удар по европоцентристским представлениям. Была создана такая наука, с помощью которой ученые смогли не только описывать, но и анализировать ситуации среди так называемых примитивных народов, не только снабжать правительственные инстанции огромным эмпирическим материалом относительно колониальных земель, но и создать школу социальной антропологии. Основной вывод заключается именно в тезисе о многообразии форм человеческой культуры. С позиции этого многообразия культур можно было посмотреть уже и на то, что же происходит в американской жизни, например, или в жизни европейских стран, насколько далеки и близки эти развитые культуры по отношению к так называемым примитивным культурам, каковы могут быть способы культурной адаптации и каковы они были реально, что переживали эмигранты, приехавшие в Америку. В этом отношении очень интересно исследование Томаса и Знанецкого «Польский крестьянин в Европе и Америке».

Это первое крупное открытие, которое позволило социальным мыслителям глядеть на мир иначе, чем это было свойственно тому же XIX веку, даже Веберу, не говоря о Марксе, которые в общем-то придерживались концепции однолинейной эволюции мира, где есть низшие фазы и высшие фазы, и мир идет к более и более высоким ступеням развития, как бы они ни назывались. В иных случаях они назывались просто «стадии роста», в других случаях — «общественно-экономические формации». Все — от низшего к высшему.

Второе открытие относится собственно к социологии самым непосредственным образом. Я его связываю с деятельностью Питирима Сорокина. Он был прямым предшественником Парсонса (некоторое время возглавлял социологическое направление в Гарвардском университете) и, если угодно, его конкурентом. Главная идея Сорокина, которую он пронес через свои основные труды, заключалась в опровержении идеи равенства между людьми и социальными группами и

слоями. Он считал, что это утопия, которую сформулировали Просвещение и французская революция. Она была усвоена марксизмом как цель политической деятельности, и именно поэтому, поскольку цель эта недостижима, революция, которая имеет в виду уничтожить неравенство, обречена на неудачу: в истории нет таких обществ, в которых бы люди были совершенно равны. И общество не смогло бы существовать, если бы люди стали равны друг другу. Они должны друг другу подчиняться, они должны координировать свою деятельность в любом совместном акте. Они не равны в экономическом отношении, в политическом отношении и в культурном отношении. Эти три линии неравенства прослеживал в своих работах и показывал, что, как только общество приближается к идеалу равенства, уравнительности, оно сразу же начинает впадать в глубочайший кризис и скоро после этого перестает существовать.

— Развитие идеи Константина Леонтьева. Он тоже предсказывал катастрофу в таком именно случае.

А. Здравомыслов. Таков был и прогноз Питирима Сорокина. И они в какой-то мере оказались правы, если мы посмотрим на нашу собственную историю.

Третий момент. Это то, что критиковалось в нашей литературе достаточно обстоятельно под названием «теории человеческих отношений» (human relations). В результате Хоторнского эксперимента, проведенного в конце 20-х — начале 30-х годов, эмпирически было доказано, что производительность труда работника не находится в прямой зависимости от материально-вещественных факторов организации труда, в том числе и от заработка. В определенных случаях, наоборот, повышение заработка ведет к понижению эффективности труда, потому что это обстоятельство может вызывать напряженность в социальных отношениях и разрушать сложившиеся структуры, производственные коллективы, бригады и прочее. Фактор человеческих отношений был выделен как самостоятельный компонент в организации трудового процесса, и были подчеркнуты значение уважительного отношения к личности работника и необходимость понимания социальной психологии в рамках любого производственного коллектива. Отсюда вообще пошло целое направление изучения групповой динамики.

И четвертое — это открытие Фрейда. Фрейд совершил переворот в представлениях о мотивации человеческого поведения, в области психологии прежде всего, психологии личности, показав, что глубинные слои мотивации находятся не в сфере человеческого сознания как такового, не в той области психики, которую человек сам контролирует, а в сфере подсознательного, в тех слоях психики, которые, наоборот, сложились еще до того, как человек стал осознавать сам себя, осозна-^вать и рационально ставить перед собой какие-то цели и задачи. Фрейд Разработал известную структуру личности, которая обозначается понятиями «оно», «эго» и «суперэго». Фрейд показал нерациональную ^сторону мотивации человеческого поведения, раскрыл огромный слой

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 200; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 50 51 52 53 545556 57 58 59 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!