Эндогенные и экзогенные источники изменения

Понятие стабильного равновесия предполагает, что с помощью интегративных механизмов эндогенные изме­нения поддерживаются в определенных границах, соот­ветствующих основным структурным характеристикам,  с помощью адаптивных механизмов в таких границах удерживаются флуктуации в отношениях между средой и системой. Если мы посмотрим на стабильное равнове­сие с позиций принципа инерции, то объяснить измене­ние в этом стабильном состоянии можно, только пред­ставив себе достаточно мощные дезорганизующие силы, способные преодолеть стабилизирующие или уравнове­шивающие силы и механизмы. Как только мы обнаружим возмущающее действие, которое отвечает этим критери­ям, то следующая проблема, которая встает перед нами, состоит в том, чтобы проследить влияние этого возму­щения на систему и определить те условия, в которых могут быть предсказаны или (ретроспективно) объясне­ны новые стабильные состояния.

Такие изменения в принципе могут быть как эндо­генными, так и экзогенными, или теми и другими одно­временно, но при решении проблемы важно помнить, что я имею дело с понятием «социальная система» в строго аналитическом смысле. Поэтому изменения, берущие начало в личностях членов социальной системы, поведен­ческих организмах, «лежащих в их основаниях», или культурных системах как таковых, должны классифици­роваться как экзогенные, в то время как с точки зрения здравого смысла казалось бы, что к таким изменениям можно отнести только изменения в физической среде (включая другие организмы и общества) и, может быть, в области «сверхъестественного ».

Формальная парадигма для анализа общей системы действия, которую я употреблял вместе с другими автора­ми, подсказывает, что, во-первых, самые важные непос­редственные каналы экзогенного влияния на социальную систему находятся в культурной и личностной системах, и во-вторых, что способы их влияния различны. Непосред­ственное влияние культурной системы прежде всего свя­зано с аккумуляцией эмпирического знания, а следователь­но, относится к проблематике социологии знания. Как бы это ни было важно, из-за ограниченности места я не буду здесь этого касаться, а рассмотрю лишь пограничный вза­имообмен между социальной системой и личностью.

Существует двойная причина, по которой граница жду социальной системой и личностью является осо­бенно важной. В самом непосредственном виде этот взаимообмен связан с «мотивацией » индивида в аналитичес­ки-психологическом смысле, а следовательно, с уровнем его «удовлетворенности» или в негативном аспекте — фрустрации. Но косвенно наиболее интересный момент состоит в том, что самый важный структурный компонент социальной системы, называемый нами институционали­зированными ценностями,институционализирован через его интернализацию в личности индивида. В некотором смысле социальная система «втиснута » в пространство между культурным статусом ценностей и их значимос­тью для интеграции личности.

Проблема анализа независимой изменяемости куль­турных ценностей и личностей выходит за рамки этой статьи. Можно только предположить, что такая пробле­ма, как харизматическая инновация, по крайней мере ча­стично, попадает в эту рубрику. Однако, исходя из нали­чия относительной стабильности личности и культуры, мы можем предположить, что в личности типичного ин­дивида есть нечто, что мы можем назвать интегрирован­ным единством ценностных и мотивационных установок (commitments), рассматриваемое как стабильное, и что это единство, в свою очередь, может считаться определя­ ющим фактором ориентационного компонента любой роли, т.е. совокупности экспектаций соответствующих классов индивидуальных акторов. Это истинно как при анализе целого общества, так и при анализе его подсис­тем. Из этого вытекает, что для целей анализа конкрет­ного процесса изменения институционализированные Ценности должны рассматриваться как постоянные.

Я также исхожу из того, что структура нормативных стандартов, которая определяет отношение класса дей­ствующих единиц к объектам своей ситуации, также явля­ется изначально заданной, но в то лее время эта структура является и первой независимой переменной. Поэтому проблема состоит в том, чтобы объяснить процессы измене­ния в этой нормативной структуре, в институтах. Таким образом, модальности объектов выступают как области зарождения изменения. Поэтому я буду постулировать изменения в отношении социальной системы к ее окруже­нию, которое сначала выражается в изменении определе­ния ситуации одним или несколькими классами действую­щих внутри единиц и которое затем начинает оказывать давление на нормативные институциональные стандарты в сторону их изменения. Этот описываемый мной тип дав­ления связан с дифференциацией.

Модель дифференциации

Имея в виду эти предварительные замечания, попы­таемся очертить в самых общих терминах основные эта­пы цикла дифференциации, а затем проанализировать выделение производственных коллективов из семейно-хозяйственных ячеек.

Мы можем начать с постулирования недостаточно­сти вклада в область достижения цели социальной сис­темы, претерпевающей процесс дифференциации. При­мером такой системы и служит недифференцированная семья, которая одновременно выполняет и производ­ственную функцию. С функциональной точки зрения можно сказать, что «фрустрация» ее способностей в до­стижении целей или исполнения связанных с ней экспектаций, может концентрироваться на одном из двух важных для нее уровней: либо на уровне ее производ­ства, либо на уровне эффективности в исполнении того, что позже станет функцией «резидуальной» семьи, а именно — функцией социализации и регуляции личнос­тей-членов. Во-вторых, это касается границы между се­мьей и другими подсистемами в обществе. Важными по­граничными понятиями являются здесь понятия рынков труда и товара, а также понятие идеологического «обо­снования» позиции данной единицы в обществе, кото­рое может принимать или не принимать религиозную окраску. Но за всем этим также стоит проблема вклада личности в социальную систему на более общем уровне;

в данном случае, это, очевидно, будет носить особенно важный характер, потому что в семейных и профессио­нальных ролях для взрослой личности сосредоточены наиболее важные обязательства при исполнении соци­альной функции. В-третьих, имеет место некоторое рав­новесие между этими двумя компонентами фрустрации, а именно, между фрустрацией в отношении средств и вознаграждений (связанных с производственной функ­цией) и фрустрацией в связи с нормативными аспектами экспектационных систем (связанных с функцией соци­ализации индивидов). Этот последний компонент явля­ется совершенно необходимым условием процесса, ве­дущего к дифференциации.

Сложность этих трех различений может показаться непреодолимой, хотя на самом деле трудности не столь уж велики. Третье различение наиболее важно, посколь­ку здесь речь идет о нормативном компоненте. Осталь­ные два различения связаны с экзогенными и эндогенны­ми источниками изменения в системе: личности в ролях в определенной социальной системе действуют «прямо» на систему, а не через свои взаимодействия с другими соци­альными системами.

Самый важный пункт состоит здесь в следующем: ка­ ковы бы ни были источники возмущения, если оно каса­ется подсистемы достижения цели социальной системы, то его результаты сначала сказываются в двух направле­ниях. Одно из них связано с функциональной проблемой доступа к средствам, позволяющим выполнять первичные функции, а именно — с проблемой того, какие средства доступны и при каких условиях они оказываются пригод­ными. Другое направление касается того вида интегративной поддержки, которую получает данная единица внутри системы в том смысле, в каком мы говорим, что кто-то «имеет мандат» для совершения какого-то дела. За всем этим на более высоком уровне контроля стоит «общая легитимизация» функционирования единиц. Поддержка в этом случае может быть определена как конкретизированная для каждой единицы или класса еди­ниц легитимизация. Легитимизация относится больше к функциям, чем к единицам, и к нормативным стандартам больше, чем к оперативным правилам.

Эти три проблемы увязываются в иерархии контро­ля. Первой является проблема адаптации, и она должна быть решена прежде всего, если мы хотим, чтобы были созданы предпосылки для решения остальных. То, что подразумевается под «решением» на более низком уров­не, при функционировании на более высоком уровне вы­полняет роль условия. Условие в таком понимании все­гда представляет собой двойственное образование в том смысле, что для одного уровня оно выступает как ресурс (в кибернетическом смысле), а для другого как норматив­но контролирующий «механизм» или стандарт.

Здесь следует внести другое известное социологи­ческое понятие, а именно — «аскрипция ». Аскрипция — это по существу сплав независимых функций в одной и той же структурной единице. С этой точки зрения диф­ференциация является процессом «освобождения» от аскриптивных связей. В таком понимании это процесс достижения «свободы» от определенных ограничений. Но это также процесс включения в нормативный поря­док, который может подчинить ставшие теперь незави­симыми единицы определенному типу нормативного кон­троля, совместимого с функциональными требованиями более широкой системы, частью которой они являются. Однако при дифференциации единица получает опреде­ленную степень свободы выбора и действия, что было невозможно раньше. Это верно всегда, какая бы из час­тей, получившихся в результате деления, ни рассматри­валась нами.

Дополнительным моментом этого освобождения от аскриптивной привязанности к предопределенному спо­собу существования является свобода в предложении гораздо большего разнообразия услуг в обмен на доход-Иными словами, рабочая сила становится гораздо более дифференцированной, и более широкий спектр специфи­ческих талантов может найти себе применение. Конечно, при этом возникает целый ряд новых условий, потому что

более специализированные таланты часто требуют тако­го обучения и практики, которые не везде существуют.

С точки зрения домашнего производства эти два фак­тора могут рассматриваться как относительно «вне­шние». Мы можем сказать, что процесс дифференциации не может иметь места, пока не будет минимальной гаран­тии наличия этих условий. Гарантированность, в свою очередь, зависит от двух моментов, касающихся более разветвленных систем отношений, внутри которых про­текает указанный процесс. Это характер рынка труда, на котором получающий заработок предлагает свои услу­ги, и степень, в которой он защищен от того, чтобы при­нимать невыгодные предложения. На современном рын­ке труда (если рассматривать его оперативный уровень) существуют для этого, по крайней мере, три механизма. Это конкуренция между потенциальными нанимателями, меры самозащиты групп нанимающихся, например, зак­лючение трудового договора, и установление и охрана нормативного порядка «более высоким» авторитетом, например, государственными органами. Результатом ре­гулирования условий с помощью любой комбинации этих механизмов является освобождение единицы от возмож­ного давления со стороны какого-то одного источника существования, например, зарплаты. При помощи таких средств, как денежные механизмы и кредит, нанимаемый получает выигрыш во времени и освобождается от дав­ления момента даже в большей степени, чем собственник.

Давайте теперь обратимся ко второму вопросу — поддержке исполнения функции. В этом контексте заня­тие сельскохозяйственным трудом рассматривается ско­рее как «способ жизни», а не «бизнес». Переход к спе­циализированному наемному труду оправдывается более высоким уровнем эффективности такой организации, обеспечивая более высокий уровень жизни, но в то же время является и проблематичным, поскольку предпола­гает потерю «независимости» и утрату ощущения себя как самостоятельного хозяина. С другой стороны, возникает проблема потери семьей ее функций, состоящая в том, что дифференцировавшаяся семья больше не «со­вершает полезной работы», а превращается просто в по­требительскую единицу; этот вопрос особенно часто вста­ет в связи с якобы имеющим место перемещением роли женщины исключительно в сферу «досуга». Мы можем разобрать этот вопрос в терминах степеней свободы, ста­раясь при этом тщательно различать два уровня, назван­ные выше поддержкой и легитимизацей.

Проблема, для решения которой я обращаюсь к кон­тексту «поддержки», есть проблема позиции семьи в гла­зах местного общественного мнения. Поддержка этой семьи зиждется на представлении о том, что приемлемый статус в общине связан с наличием «собственного дела», со всеми ассоциациями, возникающими по поводу поня­тия собственности, согласно которым человек, работаю­щий по найму, принадлежит к гражданам второго сорта. Подобно тому, как в контексте средств жизни, доступ­ных для дифференцированных единиц, релевантной сис­темой координат или «референтной группой» является рынок, как трудовой, так и потребительский, в контек­сте «поддержки» системой координат служит местная община, поскольку место жительства и место работы ти­пичного взрослого находятся в ее пределах. В дифферен­цированном случае основная структура местной общины в Америке состоит из родственных собственнических еди­ниц — прежде всего из фермерских семей, хотя тот же структурный принцип распространяется как на мелкий бизнес, так и на свободные профессии в небольших го­родах. В дифференцированном случае такими основны­ми структурами выступают, с одной стороны, группы совместно проживающих родственников, а с другой сто­роны, нанимательские организации, предоставляющие работу.

Поскольку основные «цели » этих родственных еди­ниц как таковых являются аскриптивными, а именно — состоят в социализации детей и в регулировании личност­ных проблем своих членов, — то община в результате такой дифференциации приобретает все возрастающую свободу в виде новых уровней и новых возможностей и в «производственных» достижениях, которые возможны более высоком уровне организации и невозможны в пределах родственных единиц. Для получения всех необ­ходимых ей благ типовая семья не нуждается более в об­ращении к другим единицам той же структуры, что рань­ше держало ее в рамках, накладываемых этой структурой, а члены общины могут обеспечивать функции общины как в семейной, так и в производственной сферах без того, чтобы находиться в аскриптивных связях относительно друг друга.

Однако это становится возможным только при на­личии механизмов, регулирующих условия, которыми эти две категории функций связаны друг с другом. Частично это делается за счет рыночных отношений. Но сюда же относятся и другие вещи, такие, как обязательства по поддержанию совместных интересов общины как через налогообложение, так и через добровольные каналы. Здесь уже должны быть новые «правила игры», в соот­ветствии с которыми оба ряда действующих единиц мо­гут жить в одной общине без возникновения чрезмерных трений. Центр этих уравновешивающих институтов ле­жит в основном в сфере стратификации, возможно, преж­де всего потому, что более крупные масштабы организа­ций производственных единиц при дифференциации делают невозможным сохранение основы равенства се­мейных единиц, имевшего место внутри семейно-фермерской общины.

Это ведет к проблеме легитимизации, состоящей в обосновании или в политическом отношении с точки зре­ния институционализированных ценностей данной сис­темы к основной структуре организации социально важ­ных функций. Здесь проблема состоит в том, чтобы очистить формулу легитимизации от организационных частностей менее дифференцированной ситуации. Эти за­дачи явно принадлежат сфере идеологии. Для того что­бы дифференциация была легитимизирована, нужно сломать веру в то, что только «собственники» относятся к категории «ответственных граждан», или в то, что организации, не контролируемые родственными единицами,

пользующимися в местной общине высоким престижем обязательно преследуют «эгоистический интерес» и не приносят «общественной пользы». С другой стороны, необходимо внедрить в сознание, что семья с «утрачен­ными функциями» может тем не менее оставаться «хо­рошей семьей».

Возможно, что наиболее важным в новой легитими­зации является новая концепция адекватного, социаль­но желаемого человека, особенно в его двух дифферен­цированных сферах действия и ответственности — в профессиональной роли и в семье. Ясно, что в таком слу­чае возникают крайне важные проблемы изменения в роли женщины. Первая стадия этого изменения касает­ся, вероятно, идеологической легитимизации более диф­ференцированной роли женщины, чем это было раньше, а именно, в обосновании того, что в семье, которая утра­тила производственные функции, женщина вправе цели­ком посвятить себя мужу и детям. Вторая фаза включает в себя различные формы участия в жизни общины и про­фессиональную деятельность женщины.

Вот те три контекста, в которых должно сказаться непосредственное воздействие движущих сил структур­ного изменения, если в результате происходит диффе­ренциация первоначально слитой структуры. Для полно­ты следовало бы упомянуть другие, более косвенные проблемные сферы. Одна из них — проблема содержа­ния потребительских вкусов, связанная с изменением жизненного уровня и его отношения к профессиональ­ному вкладу получателя дохода. Вторая проблема — отношение ценностей на различных уровнях конкрети­зации не только к непосредственным проблемам легитимизации различных классов структурных единиц в сис­теме, но и к более общим нормам и стандартам, которые регулируют их отношения. Наконец, косвенно относя­щейся сюда проблемой является то, что Дюркгейм назы­вал органической солидарностью. Я интерпретирую ее как нормативную регуляцию адаптивных процессов и ме­ханизмов. Как мне представляется, это и есть главное свя­зующее звено между тем, что я назвал поддержкой, с одной стороны, и реалистической игрой «интересов» раз­личных единиц, с другой.

Все это изложение весьма бегло касалось различных «функциональных» контекстов, в которых должна иметь место некоторая реорганизация, если процессу диффе­ренциации в том виде, как он нами был определен, суж­дено завершиться и стабилизироваться в новой структу­ре. Существенным для такой точки зрения является то, что каждый из таких контекстов предлагает сложный баланс отношений входа-выхода так, что слишком боль­шое нарушение равновесия в одном из направлений может привести к срыву дифференциации. Головоломная слож­ность нарисованной нами картины несколько упрощает­ся, если учитывать иерархию контроля и, следовательно, тот факт, что твердое установление «надлежащих» стан­дартов на более высоких уровнях дает возможность осу­ществления контроля над довольно широким диапазоном изменений нижестоящего уровня.

Последствия дифференциации

В выводе мне хотелось бы попытаться суммировать некоторые из основных условий успешной дифферен­циации, которые также в каком-то смысле являются ха­рактеристиками ее итога в определенных отношениях. Первое из условий является тем, что я называю факто­ром благоприятной возможности. Это такой аспект структуры ситуации, который самым непосредственным образом относится к процессу дифференциации как та­ковому. Протекание процесса, конечно, предполагает наличие фактора потребности или спроса, т.е. того ис­точника возмущения, о котором упоминалось выше. Осуществление процесса дифференциации предполага­ет в свою очередь фактор руководства в смысле некото­рой ответственности отдельного лица или группы не только за «рутинное» управление, но и за реорганиза­цию. Характерным примером здесь может служить фигура предпринимателя так, как она представляется в эко­номической науке.

Но для полной дифференциации должен существо­вать некоторый процесс, при помощи которого средства, ранее приписанные к менее дифференцированным еди­ницам, освобождаются от этой предписанности. Благо­даря соответствующим адаптивным механизмам они ста­новятся доступными для использования вновь возника­ющими классами единиц более высокого порядка. Примером таких средств для процесса, рассмотренного выше, могут служить трудовые услуги, освобожденные от приписанности в хозяйственно-семейной ячейке и ставшие доступными для нанимающих организаций при институциональной регуляции по правилам рыночной системы и институционализированных отношений кон­тракта. Этому должна, разумеется, сопутствовать до­ступность для резидуальных домашних ячеек (лишенных собственного хозяйства) необходимых средств, полу­ченных от реализации заработанных денег на рынке по­требительских товаров. Следовательно, в структурных терминах фактор благоприятной возможности выглядит как возможность институционализации взаимного до­ступа к средствам, в данном случае, через рыночные ме­ханизмы.

Второе основное содержание структурной реорга­низации относится к тому способу, при помощи которо­го два новых и различных класса единиц связываются друг с другом в более широкую систему в первую очередь с точки зрения структуры коллектива. В случае с произво­дящим хозяйством речь идет, я полагаю, о перестройке местной общины. Последняя не может быть больше аг­регатом родственных единиц, владеющих собственностью и дополняемых лишь несколькими структурами, связы­вающими ее с более широким обществом, а организуется вокруг взаимоотношений между ячейками «дома» и ячей­ками, «дающими работу». Это, конечно, влечет за собой кристаллизацию самых важных дифференцированных ролей в одном и том же индивиде. В первую очередь это касается типичного взрослого мужчины.

Все это может быть названо переструктурировании способов, при помощи которых отдельная единица — коллектив или роль — включаются в более упорядочен­ные коллективные структуры в данном обществе. По­скольку любая первичная коллективная единица (или полевая единица) является частью общества, вопрос о ее включении не может быть подвергнут сомнению; напро­тив, абсорбция иммигрантской родственной группы во враждебном обществе относится совершенно к другой проблеме, чем та, которая обсуждается. Главное здесь состоит в том, что коллективы должны быть переструктурированы на следующем уровне, на котором происхо­дит объединение как старой резидуальной единицы, так и новой во вновь созданную единицу более высокого по­рядка или создание новой категории таких единиц. Су­щество дела состоит в том, что должна быть установлена новая коллективная структура, внутри которой оба типа единиц выполняют существенные функции и от которой они обе могут пользоваться той «поддержкой», как го­ворилось раньше. Эта проблема с особой остротой вста­ет при возникновении новых единиц или их классов.

Третий контекст, в котором в ходе процесса диффе­ренциации должны быть реорганизованы нормативные компоненты структуры, состоит в том, что создаются обобщенные комплексы институционализированных норм, применимых не к одной структуре коллектива, а ко многим. Для крупномасштабных и высоко дифферен­цированных социальных систем примером является сис­тема юридических норм, но не только она. Стандарты исполнения или достижения, техническая адекватность и т.п. включается сюда также.

В примерах, которыми мы пользовались для иллюст­рации, особенно важными являются стандарты, на осно­ве которых легитимизируются нанимающие коллективы. Здесь важно выделить две различные стадии, сменяющие собственническую ячейку, служившую для нас точкой отсчета, т.е. ту ячейку, в которой все производственные Роли выполнялись членами семьи. На следующем этапе обычно появляется «семейная фирма».

 

[Здесь пропущена одна страничка  - Allan Shade]

 

Этот универсалистический критерий связан с высвобождением ресурсов из системы жесткого предписания. Примером может служить ком­петентность как характеристика, необходимая для заня­тия роли, совершенно не связанной с родством. Таким образом, мы можем говорить о повышении и усложне­нии (upgrading) стандартов нормативного контроля в бо­лее дифференцированной системе по сравнению с менее дифференцированной.

Предыдущее изложение основывалось на определен­ной предпосылке, а именно, что ценностный стандарт системы, лежащий в ее основании, в ходе дифференциа­ции остается неизменным. Однако отсюда не следует, что ценности не претерпевают никаких изменений. Одно из основных положений концептуальной схемы, использо­ванной здесь, гласит, что в каждой социальной системе в качестве высшего уровня структуры существует система ценностей. Эти ценности заключают в себе определения с точки зрения ее членов (если ценностная система ин­ституционализирована) желательности того или иного типа системы на уровне, независимом от внутренней структурной дифференциации или частностей ситуации. Эта «система» ценностей включает как свою характери­стику в терминах стандартных переменных, так и элемент содержания, а именно, определение того, с каким типом системы эти стандартные перемены соотносятся. В раз­бираемом нами случае имеются как ценности семьи, так и ценности нанимающих производственных ячеек. В тер­минах стандартных переменных они могут быть одина­ковыми, т.е. включать в себя общий для всех американ­цев стандарт «инструментального активизма». Но когда эти ценности действуют в каждом из этих двух типов яче­ек в отдельности, то они конкретизируются по отноше­нию к каждому из типов функций, а не к их частностям. Если мы говорим, что произошла дифференциация, это значит, что ценности новой системы, включающей в себя как новые, так и резидуальные единицы, отличаются по содержанию от ценностей первоначальной еди­ницы, хотя их характеристика в терминах стандартной переменной может оставаться неизменной. Эти новые ценности должны быть более обобщенными в том смыс­ле, что они могут легитимизировать функции обеих диф­ференцированных единиц в единой формуле, которая позволяет каждой из них делать то, что она делает, и, что столь же существенно, не делать того, чем заняты дру­гие. Трудность институционализации более обобщенных ценностей видна хотя бы из широкого распространения того, что мы называем романтическими идеологиями, бездоказательными утверждениями того, что «утрата функций» совершенно неизбежна для старой единицы после дифференциации и является свидетельством неуда­чи реализации системы ценностного стандарта. Напри­мер, новая зависимость домашнего хозяйства от заработ­ка в системе найма часто интерпретируется как утрата чувства независимости существования. Это, конечно, иде­ология, но как таковая она свидетельствует о неполной институционализации переструктурированных цен­ностей.

Отношение между ценностями более высокой соци­альной системы и ценностями дифференцированных под­систем может быть названо отношением конкретизации при низведении обобщенного стандарта более широкой системы на «уровень» подсистемы с учетом ограничений, накладываемых на последний функцией и ситуацией. Так, предпринимательская фирма руководствуется ценностью «экономической рациональности», выражающейся в про­изводительности и платежеспособности, и уделяет зна­чительно меньше внимания более широкой системе цен­ностей, чем это делала недифференцированная производственно-семейная ячейка. Что касается семьи, то она в экономическом аспекте своего существования теперь следует ценностям «потребления».

Все вышесказанное способно наметить всего лишь несколько ориентиров в этой весьма сложной и пробле­матичной сфере. В статье я касался только одного аспек­та теории социального изменения. Я вынужден был ограничиться абстракциями, почти не обращаясь к эмпи­рическим примерам. Однако мне кажется, что вывод о принципиальной решаемости этих проблем в эмпирико-теоретических терминах был бы оправданным. Более того, в нашем распоряжении имеется достаточно разра­ботанная концептуальная схема, которая, по крайней мере, на уровне категоризации и постановки проблем приближается к типу логически закрытой системы, что делает возможным систематический анализ взаимоза­висимостей. Мы можем определить основные диапазоны переменных, важных с точки зрения эмпирического ана­лиза, и основные механизмы, при помощи которых эти изменения значений переменных отражаются в системе. Мы можем определить степень предполагаемых дефици­тов и излишков на входах и выходах и в отдельных случа­ях весьма точно определить те пороговые значения, за пределами которых равновесие окажется расстроенным.

Примечание

Понятие инерции употребляется здесь в том смыс­ле, который придается ему в классической механике, т.е. оно означает некоторую стабильность в протекании и направлении процесса, а не состояние, в котором «ниче­го не происходит ». Эта проблема далее сводится к объяс­нению изменения в скорости протекания процесса и его направлений, включая сюда и «затухание». Такое пред­ставление вполне годится для области человеческого дей­ствия.

1964

Приложения

Впечатление американца о социологии в Советском Союзе *

* Parsons Т . An American Impression of Sociology in the Soviet Union// ASR, Feb. 1965, vol. 30, № 1, pp. 121-125.

 

В этой краткой заметке я хотел передать свои наблюдения, на­копленные в течение последнего (5-22 мая 1964 года) посещения Со­ветского Союза, где я был по приглашению советской Академии наук.

В соответствии с программой советско-американского культур­ного обмена советская Академия просила Совет американских науч­ных обществ совместно с руководителями специальной программы по гуманитарным и социальным наукам с американской стороны выде­лить кого-то для прочтения лекций на тему «Современная американ­ская социология». Мое назначение было принято советской Академи­ей, и время поездки было взаимно согласовано. Формально я являлся гостем Института философии Академии наук СССР. В сопровожде­нии жены я провел в профессиональных встречах 18 дней в Москве, четыре — в Ленинграде и один — в Киеве. Мы были также два дня на отдыхе в Ялте, в Крыму.

Большая часть профессиональных встреч представляла скорее не лекции, а встречи-семинары в группах размером от 10—12 до 35—40 человек. Хотя, как правило, в начале встречи я говорил, а моя речь тут же переводилась, атмосфера устанавливалась довольно неформальная, в особенности потому, что многие знали английский язык и могли по­могать в переводе, а также задавать мне вопросы по-английски, кото­рые тут же переводились их коллегам на русский язык. Иногда участ­ники встречи стремились привлечь внимание к тем работам, которые они проводят, а также высказывали свое мнение о социологических исследованиях на Западе, включая и мои собственные. Единственный раз, в Ленинграде, я прочитал настоящую публичную лекцию. Это было на философском факультете университета, председательствовал декан - профессор Розин. Присутствовало около 200 человек, большей частью студенты. После лекции, которая была посвящена теоретическим проблемам американской социологии, более часа продолжалась свободная дискуссия по этому вопросу.

Как правило, я встречался с сотрудниками каких-либо подразделений Академии. Единственное исключение составляла встреча на философском факультете Московского университета, на которой, однако, присутствовали только штатные сотрудники. Имел я и несколько частных бесед со специалистами, иногда с одним человеком, иногда с двумя или тремя, особенно в Ленинграде; приглашали меня также на некоторые то­варищеские встречи, где затрагивались и узкопрофессиональные темы.

Развитие социологии в Советском Союзе, так же, как и в других коммунистических странах, в частности в Польше, в настоящее время на­чинает привлекать все более активное внимание Запада. Советские пред­ставители впервые присутствовали на встрече Международной социоло­гической ассоциации в Амстердаме в 1956 году. Они проявили гораздо большую активность на встрече в 1959 году, и еще большую — в Вашинг­тоне в 1962 году, а ныне они уже представлены и в совете МСА. Наряду с этими встречами первые неформальные контакты, насколько мне извест­но, состоялись в Москве в 1958 году под эгидой ЮНЕСКО. Эверетт Хьюз был единственным представителем со стороны американцев, но там при­сутствовали некоторые западноевропейские ученые, включая Раймона Арона, Жоржа Фридмана, Т. Маршалла и Т. Ботомора. В 1961 году груп­па американских ученых-бихевиористов, по преимуществу психологов, совершала поездку по Советскому Союзу. С ними были два социолога — Роберт К. Мертон и Генри У. Рикен, которые опубликовали об этом крат­кий отчет¹. Ю.А. Замошкин, советский социолог, приехавший с советс­кой делегацией в Нью-Йорк, провел большую часть времени в Колумбии (почти два месяца в 1962 году), совершив также небольшую поездку на Восток. Другой социолог, А.А. Зворыкин, провел около двух месяцев в Чикагском университете в 1962 году. Если исключить эти поездки, то мой визит был первым, в котором осуществлялись широкие персональные кон­такты, а также первым действительно официальным визитом в Советский Союз отдельного американского социолога^l.

^l Merton Robert К ., Riecken Henri W. Notes on Sociology in the U.S.S.R. In National Institute of Social and Behavioral Science («Current Problems in Social-Behavioral Reserh». Washington D.C., Symposia Studia Series, № 10, March 1962, p. 7). В 1963 году Левис Фойер из Калифорнийского университета (в Беркли) был гостем Института философии советской Академии наук, но скорее в качестве философа, а не социолога. Экономисты, политологи и психологи также посещали Советский Союз, но они посещали различные организа­ционные структуры советской социальной науки.

 

Поскольку лишь немногие американские социологи владеют рус­ским языком, получение знаний о развитии науки в Советском Союзе зависит от опосредующих звеньев³. Мне посчастливилось примерно за месяц до отъезда встретить монографию Джорджа Фишера «Новая социология в Советском Союзе», опубликованную Центром интерна­циональных исследований Корнельского университета. Это солидный обзор социологических публикаций в Советском Союзе, основанный как на литературе, так и на личном знакомстве Фишера с советской наукой. Уже после моего возвращения Фишер обратил мое внимание на только что вышедшую немецкую публикацию (1964 г.) д-ра Рене Алберга из Восточноевропейского института Берлинского университета, озаглав­ленную «Die Entwicldung der empirishen Sozialforscung in der Sowientunion» («Развитие эмпирических социальных исследований в Советском Союзе »), которая дает значительно более глубокий теоретико-философский и исторический фон, чем работа Фишера. Рене Алберг работал под руководством проф. Ханса Либера. Наконец, появилась статья Аллена Кассова из Принстона, дающая обзор отношения советс­ких социологов к социологам Запада, в частности американским⁴.

Для того чтобы стал понятен организационный контекст социо­логии в Советском Союзе, следует уяснить себе прежде всего тот факт, что гораздо большая часть всех исследований локализована в акаде­мических структурах, которые в данной стране организационно отде­лены от университетских факультетов. Так, психологические иссле­дования преимущественно, хотя и не исключительно, сосредоточены в Академии педнаук или пединституте, а не в «большой » Академии наук. Социология получила заметное развитие в Институте философии Ака­демии наук⁵. Этот институт организует по преимуществу исследова­ния и высокоинтеллектуальные дискуссии по вопросам марксизма-ленизма и философии исторического материализма. Главное периодическое издание этого института и его официальный орган — «Воп­росы философии».

 

³ Переводы небольшого количества советских социологических статей по­явились в ограниченно циркулирующих изданиях Pergamon (New York), Internationa] Arts and Sciences Press (New York).

⁴ Кассов любезно предоставил мне первый оттиск этой статьи перед моей поездкой.

⁵ В Москве, в частности, как я понял, существует «сектор» социологичес­ких исследований, который является подразделением Института филосо­фии Академии наук. Его возглавляет Г.В. Осипов. Мне сказали, что, воз­можно, в недалеком будущем этот «сектор» станет независимым институтом внутри Академии и что будет учрежден независимый социоло­гический журнал Академии, отдельный от «Вопросов философии». В Ленинграде Институт социальных исследований связан с философским факультетом университета, хотя имеет отношение и к Академии наук. Ди­ректор его В.А. Ядов, которого я не встречал, так как он во время моего пребывания там был в Англии. Организационная схема в Киеве, по-види­мому, напоминает московскую, но в более ограниченном масштабе. Суще­ствуют и другие центры, в частности в Новосибирске, которые мне не уда­лось посетить.

Советская социологическая ассоциация представлена в Совете Междуна­родной социологической ассоциации и включает такие организационные единицы, как московский «сектор», но не отдельных ученых. Ее прези­дент — Ю.Р. Францев, который возглавляет идеологический отдел партий­ной организации и совмещает с этой должностью членство в Академии наук.

 

Исследования ориентированы, как и во всех интеллектуальных циплинах Советского Союза, главным образом на сферы естественных наук, экономики, психологии и, конечно, искусства, соответству­ющего формуле советского реализма. А поскольку социология, есте­ственно, призвана обслуживать строительство нового общества, главное внимание в гораздо большей степени, чем в западных странах, здесь уделяется прикладной социологии. В последнее время появилась программа «эмпирических исследований » в сферах, выходящих за рам­ки экономики, психологии и антропологии. Главная формула, с точки зрения которой все это проводится, гласит, что марксистская теория лежит в основании генеральной линии развития социалистического и в будущем — коммунистического общества, но существует множество частных вопросов, которые не могли быть предусмотрены Марксом и Энгельсом, и даже Лениным. Цель социологических исследований состоит в том, чтобы собрать и пустить в оборот относящиеся к указан­ным вопросам данные, которые могут помочь при составлении наибо­лее общих планов и наметок.

Действительно, большая часть этих работ сосредоточена на про­блемах организации труда, при этом особенно принимаются во внима­ние условия оптимального производства. Другие предпочитаемые сферы исследований — советская семья, проблемы эффективности мас­совых коммуникаций, в частности программ, непосредственно поддер­живаемых Коммунистической партией, а также способы ускорения изживания традиционной религии.

Моей целью было не изучение советских исследований, а обсуж­дение американской социологии с моими слушателями. Отчасти по­этому, а отчасти потому, что я был ограничен во времени и в своих знаниях о России, мне удалось получить только несколько весьма обоб­щенных впечатлений о тамошних эмпирических исследованиях. Наи­более важное впечатление — то, что советские ученые относятся к развитию своей области знания очень серьезно, включая и задачи совершенствования методик и улучшения стандартов исследований. Они действительно достигли заметного прогресса в этих направлениях с того времени, когда Мертон и Рикен наблюдали там ситуацию в 1961 году. Резко возросшее число советских публикаций по своему язы­ку и форме заслуживает гораздо более высокой оценки, чем качество и значимость самих исследований.

Марксистская теория, жестко ограниченная в своем историчес­ком развитии, все еще оказывает влияние на цели политической актив­ности. Очевидно, упор на проблемы, требующие практического решения, а также недостаток новых эмпирических данных, на которых можно было бы основать политику, — это общий фон новейшего времени. Советские социологи предполагают (гораздо чаще, чем признаются в этом), что ход социального развития зависит от решений людей и что, хотя эти решения эмпирически и философски хорошо обосно­ваны, дела тем не менее могут «обстоять плохо ». Следовательно, адап­тивность системы зависит от эмпирического познания и от способов контроля, основанных частично на эмпирической базе. В этой связи по моему мнению, основанному частично на обсуждениях и дискусси­ях, а отчасти на чтении кое-какой литературы, попавшей мне в руки (с учетом моих языковых ограничений), проблемы перехода от социализ­ма к коммунизму недостаточно очерчены. Практически же в этом контексте вырисовывается проблема, связанная с минимизацией при­нуждения. Грубо принудительный характер режима, включающий про­извольное использование террора, сформировал, по-видимому, на про­тяжении всего сталинского периода сильнейшие негативные реакции внутри общества. И если можно назвать единственную доминирующую тему, определяющую задачу советской социологии в настоящее вре­мя, то это именно исследование путей, позволяющих решить пробле­мы поддержания импульса социальных преобразований, не принуж­дая, если можно так выразиться, население «быть свободным».

Возвращаясь к моему личному опыту, я предполагал, что с совет­ской стороны будет проявлен особый интерес к эмпирическим иссле­дованиям в Америке, и планировал обсуждения с этой точки зрения. Мое предположение оказалось правильным, и я должен добавить, что столкнулся с гораздо лучшим знанием литературы, чем ожидал. В цен­тральной библиотеке советской Академии наук в Москве имеется в наличии прекрасное собрание западной социологической литературы.

Обсуждения, в которых я участвовал, показали, однако, сильную тенденцию продвигаться и в теоретическом направлении. Это, конеч­но, зависело и от моего положения в американской социологии. Если бы на моем месте был Поль Лазарсфельд, обсуждения, по-видимому, развивались бы в другом направлении. Меня, по-видимому, оценивали как представляющего определенную оппозицию тому, что московские социологи считают доминирующей эмпирической тенденцией в аме­риканской социологии, а в Ленинграде меня просили рассказать о тео­ретических проблемах американской социологии.

Разумеется, обеими сторонами было принято за основу, что со­ветская часть аудитории в дискуссиях придерживается марксизма, а я соответственно — нет. Будучи марксистской, их точка зрения на аме­риканскую социологию, — включая и мой вклад в нее, — была резко критической, как это выявил еще Кассов⁶. Эта главная философская ориентация не было основной в других сферах. И в рамках «согласо­вания различного» определенные проблемы можно было плодотвор­но обсуждать. Во время моей последней большой встречи с москов-

⁶ Некоторое количество респондентов Кассова принимали участие во встре­чах со мной, в том числе — Константинов, Осипов, Замошкин, Андреева и Новиков.

 

кой группой социологов мы в самом начале согласились, что не должно быть идеологических различий при обсуждении большинства явно эмпирических утверждений о валидности или невалидности факта с точки зрения нормативных исследовательских процедур. Затем было уяснено, что эта сфера примыкает к той, в которой суждения как о проблемах, так и об их интерпретации играют важную роль. Здесь иде­ологические различия начинают иметь значение, но, переплетаясь с дру­гими подходами к данной сфере, они оставляют место для плодотвор­ной дискуссии по различным вопросам, а также возможность для согласия в том или ином случае. Только при вторжении в область «чи­сто теоретических» суждений идеологический фактор обязательно ста­новится доминирующим. У меня сложилось, однако, впечатление, что даже и на этом уровне не невозможна осмысленная коммуникация без идеологических уступок с обеих сторон.

Три по преимуществу общетеоретические темы, в которых лично я был очень заинтересован, нашли, как кажется, существенный ответ­ный резонанс у советской стороны. Первая касалась возрождения в настоящее время интереса в американской социологии к проблемам социального изменения (см. Review за июнь 1964 года, включая мою собственную статью). Особый интерес вызвал мой тезис, подчеркива­ющий принципиальную преемственность между органической эволю­цией и эволюцией социокультурной⁷.

Поскольку сильно артикулированная теория социальной эволю­ции является одной из наиболее характерных черт марксистской соци­ологии, такое совпадение интересов не было удивительным. Много се­рьезных расхождений между западными и советскими социологами очевидно имеет место в данной сфере, но в то же время существуют и общие точки отсчета. Совершенно независимо от проблемной — в рам­ках любой эволюционной схемы — точки зрения на «капитализм» сто­яла действительно серьезная, основополагающая проблема, касающая­ся соотношения «исторической » и аналитической концептуализации. Я услышал по крайней мере совершенно ясную защиту исторической точ­ки зрения в этом методологическом смысле. Я считаю, что в этом заклю­чается основное различие между гегельянской и марксистской школа­ми, с одной стороны, и аналитическим подходом Маска Вебера, а также большинства, хотя и не всех, западных социологов — с другой⁸.

⁷ Наиболее сильно настаивал на этой точке зрения с советской стороны В.В. Мжвенирадзе из Москвы.

⁸ Это утверждение, на которое я ссылаюсь, было сделано устно на хоро­шем английском языке И.С. Коном из Института социальных исследова­ний в Ленинграде. Моя собственная точка зрения по этому вопросу, кото­рая находится в полном противоречии с марксистской традицией, наиболее полно изложена в: «Unity and Diversity in the Modern Intellicttual Disciplines» («Daedalus», Winter 1965).

Вторая теоретическая тема была связана со статусом специальной психологии. Марксистская теория всегда делала упорна «объективные» структуры социальных систем как данные с точки зрения индивида⁹ Это — главная особенность, разумеется, не только марксистской тео­рии но, с учетом других моментов и в более конкретной формулировке, также и всей социологии. Я думаю, однако, что там, где главное значе­ние придается практическому действию, политическим проблемам «субъективное» должно также входить в игру. Вероятно, наиболее об­щее понятие здесь — «установка». Социальных ученых, заинтересован­ных в исследовании и анализе, а тем самым, в формировании влиятельной политики, должны также интересовать установки тех, кого собираются вовлечь в политику. Хотя установки эти в сильной степени зависят от объективной ситуации индивида, знания этой последней самой по себе недостаточно для того, чтобы предвидеть возможную реакцию на конк­ретные политические предложения.

Моя собственная точка зрения заключается в том, что обе эти перспективы существенны и что они в высшей степени взаимосвязаны, но в то же время в каких-то важных аспектах и независимы друг от друга. Невозможно составить ясное представление об общей теорети­ческой позиции советских ученых в этой сфере, но в целом мне стало очевидно, что существует интерес к социальной психологии, который и выявился в обсуждениях. Значительная часть социальных исследо­ваний этих ученых американскими социологами была бы отнесена к социальной психологии; установки рабочих — важный аспект иссле­дований производительности труда, так же, как и установки, форми­руемые средствами массовой коммуникации и вскрываемые при иссле­довании воздействия их программ. Таким образом, дискуссии по эмпирическим положениям и теоретическим проблемам, в высшей сте­пени связанным между собою в этой сфере, оказываются вполне воз­можными.

Третьей темой, вызвавшей заметный отклик, была тема киберне­тического контроля, а также его отличия от того, что я назвал бы иерар­хией необходимых, но недостаточных условий социального развития, с одной стороны, и связи между ними — с другой. Я утверждал совер­шенно открыто, что, по моему мнению, «экономический фактор» в со­циальном процессе должен рассматриваться по-разному с каждой из двух точек зрения. Как фактор условий, без которого не могут быть сделаны важные шаги в развитии, он может в обстоятельствах, кото­рые следует точно конкретизировать, получить определенного рода преобладание. Это полностью согласуется с тем, что утверждают наши советские коллеги, с той только разницей, что именно такое преобла­дание кажется мне невозможным.

⁹ Московский социолог Н.В. Новиков в статье в журнале «Вопросы фило­софии» рассматривает «теорию действия», с которой идентифицируется мое имя, чтобы подчеркнуть субъективные аспекты действия в целом и со­циальной системы в частности, а именно «мотивы индивидов» и модели их ориентации.

 

В другом плане сильный упор партии на формирование установок а также на проблему институционализации административной власти и на индустриальных предприятиях предполагает усиленный интерес к контролю в кибернетическом смысле. Это также тема, которая не является главной в классической марксистской теории, но приоб-важность по мере того, как социалистическое движение начинает предполагать обязанность действовать для тех, кто получает в свои руки политический контроль, а также в особенности — в результате сильного развития биологических и социальных наук. Не ожидая пол­ого согласия перед лицом идеологических и ценностных различий, я читаю, что совместные обсуждения как на эмпирическом, так и на теоретическом уровне возможны также и в этой сфере¹⁰.

 

Я бы не хотел, чтобы осталось впечатление, что отношения меж­ду советскими и американскими социологами достигли такой фазы, когда уже не могут возникать серьезные трудности и противоречия. Очевидно, это не так. И тем не менее эти отношения ни в коем случае не должны ограничиваться только уровнем идеологических деклара­ций и контрдеклараций или только уровнем эмпирических методик и конкретных изложений данных. Различия в идеологии — и ценнос­тях будут существовать еще долгое время, хотя это вовсе не означа­ет, что они постепенно не изменяются. Все же между уровнем узкого эмпиризма и уровнем «теории», которая неразрывно связана с идео­логией, существует широкая область проблем, которая является по пра­ву предметом как исследований, так и теоретических обсуждений. Я убежден, что эта область достаточно широка и что наши советские коллеги способны использовать ее для завязывания различного рода отношений с американцами. В моем случае личные неформальные контакты оставили впечатление большой дружелюбности и предупредительности и проявилось самое искреннее гостеприимство". Наряду с этим отмечалось стремление завязывать профессиональные отношения посредством, например, обмена публикациями и, насколько возможно, людьми. Советские ученые уже переводят в России крупные социологические работы американцев.

Те, кто, подобно мне, считает, что любая настоящая наука уни­версальна, преодолевает национальную, религиозную и идеологичес­кую ограниченность в основных своих стандартах и интересах, будут приветствовать развитие социологии в Советском Союзе, о котором я имел возможность получить эти отрывочные впечатления.

1964

¹⁰ Наиболее плодотворные дискуссии по этому вопросу у меня были с А.Г. Здравомысловым, и.о. директора Ленинградского института соци­альных исследований. Я бы хотел воспользоваться случаем, чтобы поблагодарить моих совет­ских хозяев публично за их сердечный прием.

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 669; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!