Почему трудно сдержать обязательства перед теми, кому обязан

Джейк Колсен

ЧТО, НЕ ХОЧЕШЬ БОЛЬШЕ ХОДИТЬ В ЦЕРКОВЬ?

 

ГЛАВА 1

Незнакомец, и все еще незнакомец

 

В тот момент он был самым последним человеком, которого я хотел бы видеть. День был и без того тяжелым, теперь я был уверен — события еще более усугубятся.

И, тем не менее, он был тут. В тот момент, когда он просто заглянул в кафетерий — еще до того, как зайти, пройти к стойке и налить себе соку — мне подумалось: а не спрятаться ли под столом, но я вовремя сообразил, что буду выглядеть, как идиот… Может быть, он меня просто не заметит здесь, в дальнем углу. Я медленно опустил голову и закрыл лицо руками.

Сквозь пальцы я увидел, что он повернулся, оперся о стойку и отпил из стакана, глядя в никуда. Потом, он взглянул в мою сторону, обнаружил, что был не один и с удивленным видом направился ко мне. Господи, почему здесь и почему сейчас?

Сегодняшний день был худшим из всех в нашем долгом и мучительном противостоянии. С трех часов дня, с того момента, когда первый приступ астмы начал удушающее наступление на нашу двенадцатилетнюю дочь, мы боролись за ее жизнь. Сначала, мы все вместе неслись в больницу, с тревогой глядя на то, как она отвоевывает каждый свой вздох. Потом, беспомощно наблюдали за тем, как врачи и медсестры боролись с астмой, подключая к дыханию ее легкие.

Должен отметить, что морально я с этим справляюсь плохо, несмотря на весь свой опыт в этой области. Мы с женой наблюдали за страданиями нашей дочери всю ее жизнь, в непрерывном ожидании очередного приступа, который мог наступить когда угодно, готовые рвануть в больницу, в любую секунду. Я переполняюсь злостью, когда вижу, что она не перестает страдать, а приступы усугубляются, несмотря на все наши молитвы и молитвы других верующих.

Однако пару часов назад лекарства подействовали, и она задышала более спокойно. Жена отправилась домой немного поспать и освободить своих родителей от дежурства, которое они несли в это время с нашим сыном. Я сказал, что останусь в ночь. Андреа, наконец, уснула и я решил, пройтись в прибольничный кафетерий, выпить кофе и немного, почитать в тишине. Я был слишком взвинчен, чтобы быстро поддаться сну.

Благодарю Бога за то, что кафетерий был полностью пуст, я налил себе кофе и сел в дальнем темном углу. Внутри было столько, что мысли в голове неровно блуждали, и я не мог сосредоточиться ни на одной. Что я такого мог сделать, что моя дочь так страдает? Почему Бог не обращает внимания на все мои отчаянные молитвы о её исцелении? Другие родители ворчат о том, как им трудно успевать за всеми «этими детскими занятиями», а я не уверен, переживет ли моя дочь очередной приступ астмы и боюсь за то, что прописанные нам стероиды могут затормозить ее рост.

И как раз в середине очередной волны злости, он то и просунул голову за завесу моей святая святых. Теперь он еще и направлялся к моему столику. И я откровенно подумывал о том, чтобы заткнуть ему рот кулаком, если он вообще посмеет его открыть. Однако мне было известно, что этого не произойдет. Буря происходила у меня внутри, там, где ее никто не мог видеть.

Ни один человек в моей жизни не принес мне столько крушений планов и надежд, как Джон. Я был так счастлив, когда впервые встретил его, и могу сказать однозначно, что еще не встречал ни одного человека, наделенного такой мудростью, как он. Тем не менее, он не принес мне ничего, кроме горя. С тех пор, как он вошел в мою жизнь, я потерял работу, о которой мечтал всю свою жизнь, был отлучен от церкви, в основании которой я был активным участником 20 лет назад, и даже мой брак подвергался определенной опасности.

Чтобы понять, как я себя чувствовал теперь, нам надо бы отмотать немного назад и вернуться в тот самый день, когда я впервые встретился с Джоном. Невероятное начало этих отношений не шло, ни в какое сравнение с тем, через что мне пришлось пройти с тех пор.

Мы с женой только что отметили нашу 17-ю годовщину свадьбы трехдневной поездкой на центральное побережье Калифорнии в Призмо Бич. По пути домой, субботним утром, мы остановились в центре Сан Луис Обиспо, чтобы пообедать и сделать кое-какие покупки. Местный обновленный «Сити», казалось, был любимым местом всего города. В этот солнечный апрельский день народ высыпал на улицы как никогда.

После обеда мы решили разделиться, поскольку объекты нашего с женой внимания весьма разнятся. Я отправился побродить по книжным магазинам, а она — проредить полки подарочных отделов и магазинов одежды. Как раз перед тем, как отправиться к намеченному месту нашего «рандеву», я решил не торопясь разделаться с шоколадным мороженным, и остановился, не найдя ничего лучшего, чем прислониться к стене магазина.

Мое внимание не мог не привлечь спор, разгоревшийся в нескольких метрах от меня выше по улице, между людьми, стоявшими на тротуаре напротив магазина стильной одежды «The Gap». Четверо студентов и два гражданина среднего возраста, жестикулировали, размахивая ярко голубыми листовками. Я видал такие подсунутыми под дворники автомобилей на ветровых стеклах, и валяющимися яркими пятнами в сточных канавах. Это — приглашения на постановки о пламени ада, обычно старательно подготовленные поместными церквями.

«Кто пойдет на эти второсортные представления…?»

«Я в церковь больше ни ногой…»

«Бывали, больше не куплюсь, надо бы еще раны залечить от того…»

С того момента, как я начал прислушиваться к происходящему, ни один из них фактически не закончил ни одной начатой фразы. Они так перебивали друг друга, что, казалось, если один из них не добавит свою каплю яда, то это разорвет его изнутри. «Эти лицемеры думают, что они могут судить меня и…», «Хотелось бы мне знать, что подумал бы Христос, окажись он сегодня в одной из этих церквей…»

«Я не думаю, что он бы туда пошел, он же…»

«А если бы он туда попал, он бы там заснул от скуки». Говорившего заглушил смех. «А то и умер бы со смеху…»

«Скорее, с горя…»— добавил один из них, реплика заставила всех замолчать и на мгновение задуматься.

«Как бы он пришел, в костюмчике и…?»

«Только для того, чтобы спрятать под ним хлыст для произведения небольшой уборки в доме».

Нарастающее волнение привлекало внимание проходивших мимо прохожих, которые замедляли движение, чтобы понять, вокруг чего сыр-бор. Некоторые из них, привлеченные разгорающимися страстями и заинтригованные возможностью побраниться вокруг такого сокровенного предмета, как религия, подтягивались, как щенки к миске с вкусным варевом. Кое-кто ходил по кругу, прислушиваясь, а кое-кто даже обращался ко мне с вопросом, что, собственно, происходит.

Спор входил в достаточно развитую фазу, поскольку некоторые присоединившиеся противостояли антицерковным циникам. Упреки слышались там и тут, большинство из которых были мне уже знакомы: роскошество и лицемерие, скучные проповеди и изматывающие бесконечные собрания. Защитники церкви не могли не признать, что «некоторые слабые стороны есть», но как же не заметить то доброе, что производит церковь.

Вот тут-то я его и заметил: возраста непонятного, ему могло быть от сорока до пятидесяти, роста коротковатого — как говорится, метр с кепкой, темные вьющиеся волосы, и неухоженная борода, с проблесками появляющейся седины. Его выцветшая толстовка, джинсы, кроссовки и совсем не лощеный вид навели меня на мысль, что он похож на пережиток бурных 60-х, с тем только отличием, что не блуждал тут бесцельно.

Собственно, это и привлекло мое внимание — его твердое, целенаправленное шествие непосредственно к центру разгоревшейся дискуссии. Со стороны было очевидно, что он заметил толпу, нацелился на нее и медленно приближался, с настороженностью немецкой овчарки, уловившей подозрительный звук в ночи. Он прошел сквозь толпу, как нож сквозь масло, в одно мгновение, оказавшись в центре круга и оценив самых шумных возмутителей спокойствия. Когда его взгляд скользнул в мою сторону, я был обескуражен заключенной в нем силой. Он был глубокий и…живой! Я не мог оторваться. Он, казалось, знал то, чего не знал никто.

К этому времени дебаты ожесточились. Атаковавшие церковь развернули оружие против самого Христа, разоблачая его как самозванца. Это естественно произвело толчок ярости, оживив ту часть толпы, которая выступала за посещение церкви. «Вот подождите, посмотрите ему в лицо и сразу провалитесь в пламя адово!» Мне казалось, что силы противостояния вот-вот столкнутся в битве, когда незнакомец запустил свой вопрос в толпу.

«Похоже, что вы и понятия не имеете о том, кто такой Христос, не так ли?»

Слова слетели с его уст, как свежий ветерок, покачивавший верхушки деревьев у нас над головами, и произвели контрастный эффект, в сравнении с разгоравшимися вокруг страстями. Они были произнесены так тихо, что я, скорее, прочитал их по губам, чем услышал, но эффект на толпу был произведен. Шумные возмущения мгновенно стихли, а разгневанные лица обрели недоуменные выражения. «Это кто сказал?»— вопрос повис в воздухе и в глазах, теперь они смотрели друг на друга по-другому.

Я беззвучно засмеялся — никто даже не смотрел в сторону человека, который только что говорил. Да и не мудрено, его трудно было заметить из-за низкого роста. Но я, то наблюдал за толпой и за ним уже несколько минут, заинтригованный таким необычным поведением.

Пока люди в толпе озирались, он вновь произнес в тишине: «Знаете ли вы, каким он был?»

В этот раз все повернули взгляды вниз, на голос, и были крайне удивлены видом того, кто говорил к ним. Этот еще откуда взялся? Он-то что об этом знает? Невысказанные вопросы усиливали напряженную тишину.

«Ну, а ты-то сам, что об этом знаешь?»— наконец произнес один из них, вложив все свое презрение в каждое слово, и осекшись только тогда, когда неодобрительные взгляды окружавших заставили его замолчать. Он хохотнул и отвел глаза в смущении, будучи рад тому, что внимание толпы вернулось к незнакомцу. Но тот не торопился говорить. Пауза затянулась и перешла всякие границы дозволенного. Начались нервные взгляды, пожимания плечами…, но никто не сказал ни слова и никто не покинул своего места. Все это время незнакомец обводил взглядом лица стоявших в толпе, задерживаясь на каждом доли секунды. Когда он встретился взглядом со мной, во мне, казалось, все растаяло. Я мгновенно отвел глаза. Через некоторое время, в надежде, что он больше на меня не смотрит, я украдкой бросил косой взгляд на него и снова наблюдал за происходящим.

После мучительно долгого молчания он заговорил опять. Его первые слова были произнесены тихо, почти шепотом, и предназначались непосредственно тому, кто стращал всех адовыми муками. «Вы, вероятно, даже и не подозреваете о том, что вами движет». Тон его голоса был печален, он как бы о чем-то умолял, в его обращении не было ни тени гнева. В смущении бывший обвинитель повел руками, скривил губы, как бы показывая, что вопрос ему не понятен. Да и что другого он мог придумать, когда вдруг оказался в центре всеобщего внимания.

Незнакомец не надолго оставил его на обозрение толпы и, оглядывая всех по кругу, начал говорить снова. Слова слетали с губ легко и мягко. «Он был из тех, на ком не задерживается взгляд. Если бы сегодня Он прошел бы по этой улице, никто из вас Его бы и не заметил. Кроме того, человек с таким лицом, как у него не бывает популярен, и уж точно Он не вписался бы в ваше собрание.

«Но Он был самым благородным из всех людей, которых знал мир. Он мог унять клеветников, даже не повышая голоса. Он никогда не шел напролом, никогда не привлекал к себе внимания и никогда не делал вид, что ему нравится то, что его на самом деле раздражало. Он был настоящим до мозга костей.

«И сущностью его была любовь». Незнакомец остановился и покачал головой. «Да! Вот это была любовь!» Его глаза смотрели сквозь толпу. Было похоже на то, что он просто смотрел сквозь столетия и пространства. «Мы и понятия не имели о том, что такое любовь до тех пор, пока не увидели ее в нем. Все, даже те, кто ненавидел его; те, кто не удостаивали его даже малости своего внимания. Он заботился и о них, надеясь, что как-нибудь они все-таки вырвутся из своих избичеванных собственными руками душ, и поймут, кто стоит теперь среди них.

«И в любви он был абсолютно искренен. Даже тогда, когда его слова и действия обличали самые темные побуждения людей, они не чувствовали порицания. С ним все ощущали себя в безопасности. В его словах не было и намека на осуждение, а просто мольба: придите к Богу и он освободит вас. Никому другому вы так скоро не доверили бы свои тайны. И если бы вашим грязным делишкам надлежало открыться во всей красе пред глазами кого-либо, вы предпочли бы, чтобы это был он.

«Он не тратил понапрасну время на высмеивание ни людей, ни их религиозных заблуждений». Он посмотрел на тех, кто только что был занят именно этим. «Если у него было, что сказать, он говорил это и шел дальше, а вы вдруг ощущали, что вот она эта любовь, та, которую вам никто доселе не являл». На этом незнакомец прервался — закрытые глаза и стиснутые зубы говорили о том, что он пытался подавить слезы так усердно, словно они могли растопить его изнутри.

«И я не говорю вам теперь о слюнявом сентиментализме. Он любил, и по-настоящему любил — будь кто из вас фарисеем или проституткой, учеником или слепым нищим, евреем, самаритянином или язычником — его любовь могла объять всех. И многие прилеплялись к этой любви, когда видели его. Не многие, однако, последовали за ним, но даже те, кто провели с ним недолгое время, спустя многие годы не могли отрицать того, что в те мгновения они испытали нечто такое, чего у них больше не было в жизни. Казалось, что он каким-то образом знал о вас все, и глубоко любил в вас то истинное, что было его собственным творением».

Он замолчал и осмотрел толпу. Она выросла человек на тридцать за последние несколько мгновений, и присоединившиеся не могли оторвать взглядов от этого человека, которого они слушали, в недоумении приоткрыв рты. Я могу сейчас прописать все его слова, но не могу в полноте передать тот эффект, который они произвели. Никто из слушавших не рискнул бы отрицать силы его искренности, исходившей из самой глубины души.

«И когда он висел на том прискорбном кресте,— взгляд незнакомца скользнул по деревьям, раскинувшим над нами свои кроны,— эта любовь все еще струилась и на насмешника, и на разочарованного бывшего друга. Во всем течении времен не было более важного момента, чем тот, когда он приблизился к чертогам смерти, отягощенный битвой с грехом. Его муки — это тот самый канал, по которому Его жизнь струится к вам. Он не был сумасшедшим. Он был Сын Божий, исчерпанный до последнего издыхания ради того, чтобы мы могли жить свободно».

Я был поражен тем, как он говорил о Христе, так мог говорить только человек, который жил с ним рядом. Я даже подумал тогда: «Этот человек — точный портрет того, как я себе мог бы представить Иоанна Богослова».

Не успел я подумать, как он прервался на полуслове, повернулся, как бы отыскивая кого-то в толпе. Внезапно мы встретились взглядами. Я почувствовал, как волосы стали дыбом, а по спине пробежал холодок. Он выдержал взгляд несколько мгновений, затем моментальная, но определенная улыбка пробежала у него по лицу, он подмигнул мне и кивнул.

По крайней мере, так я это теперь вспоминаю. Я был шокирован. Он прочитал мои мысли? Глупо… Даже, если это и был Иоанн, он не мог читать мысли. Что это я? Как этот человек может быть учеником о двух тысячах лет от роду? Это невозможно!

Когда он отвел взгляд, я обернулся: нет ли кого-либо еще за моей спиной, кто мог быть мишенью такого внимания. Никого не было, более того, никто кроме меня даже и не заметил улыбки и подмигивания. Я был ошарашен, как если бы меня прибило отрекошетившим футбольным мячом. Заряды энергии пробивали меня с каждым новым вопросом, проносившимся в мозгу — однозначно, нужно поподробнее узнать о нем.

Народ прибывал. Все новые и новые слушатели с любопытством пытались понять, где эпицентр происходящего и что, собственно происходит. Даже незнакомец уже не чувствовал себя комфортно, учитывая размах так быстро произведенного эффекта.

«Если бы я был на вашем месте,— сказал он, указав пальцем на тех, кто затеял всю эту дискуссию я бы предпочел потратить гораздо меньше времени на разбор религиозных мировоззрений, но точно бы выяснил, насколько сильно он меня любит». С этими словами он развернулся, прошел сквозь толпившихся как раз в противоположном направлении от меня. Никто не двинулся, не сказал ни слова, в замешательстве — как же закончить беседу и разойтись.

Я попытался прорваться напролом через народ, чтобы пообщаться лично. Неужели — Иоанн? А если нет, то кто он такой? Как он может знать все это и говорить так уверенно об Иисусе Христе?

Пробиваться через толпу и одновременно следить за передвижением Иоанна, было сложно. Я протолкался как раз вовремя, чтобы увидеть, как он повернул в переулок между зданиями. Он направлялся к Бубль-Гум Аллее, кирпичной стене, раскинувшейся на сорок ярдов и соединявшей торговый район с автомобильной стоянкой. Свое название она обрела вместе с тысячами блямбами отжеванных остатков жевательной резинки, налепляемых на эту самую стену в течение долгих лет. Цветовой ряд создавал картину если не в стиле импрессионизма, то уж точно отдавал гротесковыми веяниями.

Он был всего в четырех с половиной метрах от меня, когда исчез за поворотом, а я утешил себя мыслью, что теперь никто не помешает нашему разговору, поскольку других преследователей не наблюдалось. Я повернул за угол, уже готовый окликнуть незнакомца, но остановился, в изумлении обозревая аллею.

Там никого не было. В полном замешательстве я вернулся на улицу — точно ли он свернул именно сюда? Я смотрел в оба направления, вдоль и поперек, но зеленой толстовки незнакомца нигде не наблюдалось. Ну, он же точно пошел сюда. Я был уверен. Однако не мог же он пролететь сорок ярдов за три секунды, которые мне потребовалось, чтобы свернуть вслед за ним.

Сердце начало бешено биться — неужели я его упустил. В отчаянии я побежал вдоль аллеи мимо ярких бесформенных пятен жевательной резинки. Никаких подворотен, подъездов, в которые он мог бы свернуть. Я ринулся к автомобильной стоянке, одновременно осматривая окрестности — никого…Несколько человек выходили из своих автомобилей, но ни одного, напоминающего моего незнакомца.

Совершенно озадаченный я побежал назад по аллее на улицу, выглядывая так значимую для меня зеленую толстовку, одновременно вознося молитвы о том, чтобы все-таки внезапно натолкнуться на него, и, заглядывая в окна магазинов и проезжающих мимо машин. Никого…Он пропал. Я был готов стукнуть себя за то, что упустил его тогда, когда он был так близко.

В конце концов, я сел на скамейку, слегка в недоумении от всего произошедшего. Я сдавил лоб ладонями, пытаясь собраться с мыслями. Но они скакали в моем мозгу совершенно беспорядочно: кто это был и куда он делся? Его слова обострили уже давно созревавший голод в глубине моей души, при воспоминаниях о его подмигивании холодок пробегал у меня по спине.

Я был уверен в том, что никогда больше не увижусь с этим незнакомцем, и полагал, что можно будет отнести произошедшее к тем невероятным явлениям в жизни, которые просто не поддаются объяснению.

Как далек я был от истины…

 

 

ГЛАВА 2

Прогулка в парке

 

Тысячу раз в течение последовавшей недели я прокручивал заново в уме все события того утра, восстанавливая каждое слово, сказанное незнакомцем и свои наблюдения. Мысль о том, что это мог быть Апостол Иоанн, становилась уже проходящей фантазией, с единственной противоречащей зацепкой, в форме необычного подмигивания, которое, не только оказалось на удивление своевременным, но и пробирало до глубины души.

Но как Апостол Иоанн мог быть до сих пор живым в возрасте 2000 лет? А может быть, это было чудо, равное тому, как Моисей и Илия преобразились в явление Иисуса Христа? Даже если так, мог ли он читать мои мысли и просто так исчезнуть в никуда?

Я даже перечитал загадочные слова Спасителя, которыми он ответил Петру о том, что ожидало Иоанна. Но там он просто предсказывал, что настанет день, когда самого Петра поведут на смерть за то, что он последует за Господом. Обеспокоенный таким пророчеством, и, возможно, потрясенный сказанным Петр, обернувшись, указал на Иоанна — а что он? Ответ озадачил всех: «…если Я хочу, чтобы он пребывал, пока приду, что тебе до того? Ты иди за Мною».

Иоанн написал, что слова Христовы положили начало слухам среди учеников, о том, что Иоанн не умрет. Однако он далее уточняет, что это было не совсем то, что сказал Господь — «но: если хочу, чтобы он пребыл…». И основной мыслью в этих словах было призвание Петра к следованию по пути Господа, вне зависимости от того, каким будет путь других. Весьма важный урок — вне сомнений — но не было ли вложено в эти слова чего-то большего, чем просто иллюстрации?

Я переосмыслил все произошедшее в то утро. Мое решение поделиться этой историей с женой и одним близким другом не было блестящим — их несерьезное отношение, сопровождавшееся изображением саундтрека из фильма Промежуточная Зона, и нежелание отнестись ко всему также трепетно как я, поколебали мою уверенность в том, что все это действительно произошло там именно так, как я это помнил. Однако, единственное, в чем я оставался тверд, так это то, что кто бы ни был тот человек, его слова поколебали основания того христианства, в котором я стоял.

Я никогда ни от кого не слышал таких речей о Боге. То, как он проповедовал, порождало неудержимый голод к познанию того Иисуса Христа, которого — по моему мнению — я знал. Он, однозначно, видел Христа не так, как меня тому учили, и его немудреная уверенность в том, что он говорил, подводила к вопросу — что именно я мог упустить? В течение нескольких последовавших недель я перечел все Евангелия вновь. Глядя сквозь проповедованное учение, я пытался увидеть человека стоявшего за ним. Я осознал: несмотря на тот факт, что я был христианином вот уже более двадцати лет, я и понятия не имел о том, каким человеком был Христос, и самое тяжелое то, что я не знал, как подойти к этой теме. Чем больше я на этом сосредотачивался, тем больше отчаивался. Я с головой ушел в служение, надеясь, что в нем смогу похоронить свой голод в разрешении вопросов, порожденных тем злосчастным утром.

По прошествии четырех с половиной месяцев со времени того удивительного дня, события развивались еще более невероятным образом. Описываемое утро я специально выделил, чтобы подготовиться к редкой возможности проповедовать на воскресных службах в церкви, но ряд непредвиденных обстоятельств не позволил мне даже прикоснуться к материалам. Во-первых, наш доброволец-технарь, специалист в области звуковой техники, воспользовался возможностью улизнуть за город в грядущее воскресенье. Кем бы его заменить? Во-вторых, одна из семейных пар, якобы проходя мимо, решила заглянуть и пожаловаться на отсутствие гостеприимства в нашей церкви — они вот уже два года с нами, но никто не сподобился пригласить их в гости ни к обеду, ни даже на чашку кофе.

Затем позвонили Бен и Маша Хопкинс для того, чтобы сообщить мне, что они не придут на группу вечером. Третий раз подряд — не самый лучший пример заместителя лидера — моего заместителя, в конце концов. Я решил надавить на них, но они сказали, что вообще-то все это от недовольства церковью и, что они подумывают об уходе. Тут уж я попытался их отговорить. Сколько было в них вложено, знал только я — бесконечные часы натаскивания на то, чтобы вести домашнюю группу… Уйти теперь — как можно? «Нашим детям нравится „молодежка“ в другой церкви, которая ближе к нашему дому. Да и смущает то, что наша церковь становится все более обезличенной». Вот это да! Когда они впервые появились на пороге нашей церкви, их брак дышал на ладан! Я провел с ними бесконечность, пытаясь наладить их взаимоотношения. И вот теперь, когда пришла пора выйти на тропу отдачи, они вдруг решили, что в другом месте «пастбища позлачнее и воды потише».

Сверх всего, сразу же после обеда позвонил старший пастор и отменил встречу, которую он же сам попросил меня организовать для него с двумя нашими поручителями, у которых были некоторые замечания по нашей строительной программе. Видите ли, он просто не был настроен на разговор сегодня. Три недели я утрясал детали по этой встрече! Я был вне себя! На свежий воздух, иначе я за себя не ручаюсь!

Офисная дверь, хлопнувшая сильнее, чем я предполагал, выдала состояние моего духа всем окружающим сотрудникам. Я понял, что погорячился по испуганному взгляду секретарши и недоумению обернувшихся людей в рекреации. Как мог, я возмущенно отжестикулировал, что, мол, сквозняк. Обернувшись, я вдруг невольно остановил взгляд на родной до боли табличке: «Джейк Колсен, Первый помощник пастора».

Я и теперь помню день, когда я впервые вошел в эту дверь, приятно удивленный тому, что табличка уже была на месте, и охваченный благоговейным страхом перед той ответственностью, которая ложилась на мои плечи. Несмотря на то, что я никогда не планировал полностью посвятить себя служению, в день, когда я перешагнул порог этого офиса, я понял: вот и сбылись мои мечты. Четыре года спустя эти мечты все еще маячили как мираж.

По происхождению из рабочего класса, я, как водится, вырос в церкви. За исключением буйного подросткового периода, который пришелся на начало 70-х, я никогда не отрывался от своих духовных корней. Закончив колледж в 1979 году с дипломом в области ведения бизнеса, я управлял коммерческой структурой по недвижимости в Кингстоне, Калифорния — метрополии, неумолимо надвигавшейся на плодородные сельскохозяйственные владения Центральной Калифорнии. Экономика процветала в 80-х и начале 90-х, что позволило мне выстроить прибыльный бизнес и укрепиться в стабильно-положительной репутации.

Мы с женой помогли основать то собрание, которому я теперь служил. Пятнадцать лет назад пара семей и несколько студентов, разочарованных интригами и борьбой за власть в той традиционной церкви, которую они посещали, решили, что лучше начать что-нибудь свое. Некоторое время мы встречались по домам, бережно храня общение друг с другом, потом как-то скоро нам посчастливилось снять здание — его мы украсили табличкой с названием нашего собрания. Вначале рост церкви был медленным, но за последние 10 лет количество членов превысило 2000 человек; при этом, мы умудрились построить свое собственное здание и обеспечить церковь полным пасторатом.

Как же мне польстило, когда пастор пригласил меня на работу в церковь на должность специалиста по вопросам деловых отношений церкви и помощника по делам паствы. Мне было в то время 39 — абсолютно довольный жизнью отец двоих детей. Занятия в Воскресной школе, которые я вел, были наиболее популярны среди всех представленных в расписании, кроме того, завершался второй семестр моего участия в церковном совете.

Он убедил меня в том, как я был нужен. Это освободило бы его от массы дел, которые были выше его способностей. Понятное дело, что я зарабатывал гораздо больше на недвижимости, но я знал, что это просто деньги — маммона, как я слышал, называли этого идола в проповедях. Может, я прожигаю свою жизнь в плотских удовольствиях? В чем смысл моей жизни? У меня редко бывало время задуматься о подобных вещах, которые, несмотря на это, были весьма важны. И я принял предложение, в надежде, что смогу успокоить надоедливое чувство вины.

И на время смог. Примерно два первых года я был польщен известностью в качестве сотрудника растущей церкви, у меня было достаточно времени на чтение Слова и молитвы. Вскоре, однако, груз навалившейся деятельности стал меня угнетать. Я не только работал целыми днями, но и был занят вечерами по пять, а то и шесть дней в неделю. Мои надежды на то, что я смогу дополнительно, играючись, подрабатывать на недвижимости и покрывать незначительные счета, оказались несостоятельными.

Когда напряжение нарастало, я частенько находил отдушину в длительных прогулках. Я говорил секретарше, что скоро буду, выходил из административного комплекса и направлялся к парку, находящемуся в двух кварталах от него. Этот парк частенько служил мне убежищем, а иногда — молитвенным местом, хотя, в невыносимо душные дни, которыми славится лето в Центральной равнине, я не был там частым гостем. Сегодня градусник показывал чуть выше 80 по Фаренгейту — явное свидетельство того, что лето неумолимо клонится к осени.

Завернув за угол, я с удивлением отметил, что парк был полон людей, но тут же вспомнил: жена что-то говорила о коротком дне для школьников, уже начавших учиться. В определенном разочаровании я шарил глазами, высматривая уголок потише, где я бы мог не надолго пристроиться. Вот тут то я его и заметил — фигуру, одиноко восседавшую на одной из многочисленных скамеек парка. Даже с порядочного расстояния было ясно, что он очень напоминает того незнакомца, которого я видел в Сан Луис Обиспо.

Сердце лихорадочно забилось. Я молился о том, чтобы Господь позволил мне поговорить с этим человеком, но по прошествии времени уже отчаялся в своих надеждах. Эта встреча всколыхнула невероятные воспоминания того утра и той духовной жажды, которую оно породило в моем сердце. Я был почти уверен — это был не он, но все-таки решил, что надо бы посмотреть поближе, раз уж так случилось.

Подходя ближе, я оценивал: рост примерно тот же, но трудно определить, поскольку он сидит; внешне похож и борода знакомая, но солнечные очки и бейсболка сбивали с толку. Со стороны выглядело так, что он просто осматривал окрестности, не обращая внимания на мое приближение.

Я не мог оторвать глаз от него, а сердце отбивало чечетку.

Что если это он?

Что делать? Я прошел мимо, он повернул голову в мою сторону и я тут же отвел взгляд. Нет, не может быть. Я не мог решиться, да и никаких соображений по поводу, что сказать у меня не было, как не было и возможности поразмыслить над этим моментально, поэтому, замешкавшись насколько это было прилично, я двинулся дальше по дорожке. Я прошел уже десять ярдов, когда осмелился приостановиться на мгновение и сделать вид, что осматриваю парк, и будто случайно оглянулся на этого человека, сидевшего на скамейке.

Невероятно похож.

Он стал поворачиваться в мою сторону, я отвернулся снова, почувствовав себя неловко. До конца не осознавая, что делаю, я двинулся снова прочь от него. В пятидесяти ярдах по ходу моего движения стояла пустая скамейка. Я продефилировал к ней и сел, имея прекрасную возможность просматривать весь свой путь от начала. А он вдруг встал и направился как раз в том направлении, откуда я пришел.

Ну, нет! Что ж делать? Сейчас или никогда.

Я сорвался с места и ринулся за ним, стараясь сократить расстояние шагами пошире. Наконец мы поравнялись. Теперь я мог либо его окликнуть, либо пронестись мимо. «Извините, пожалуйста!»— слова сорвались с губ самопроизвольно, еще до того, как я осознал, что говорю.

Он остановился и обернулся ко мне. «Да…» Одно короткое слово не дает правильной картины, но голос вроде бы похож.

«Может показаться странным, но вы напоминаете мне человека, которого мне довелось видеть несколько месяцев назад на побережье, в центре Сан Луис Обиспо. Вы не можете быть тем человеком?» Солнечные очки смотрели на меня, ничего не выражая. Как бы увидеть глаза, тогда бы я мог сказать точно.

«Вообще-то я был там несколько месяцев назад, но только несколько дней. Мы с вами встречались?»

«Нет. Но человек, похожий на вас был в центре города, во время интересно разыгравшейся сцены и говорил с людьми там на улице».

«Это мог быть и я»,— он пожал плечами.

«То был спор о религии. И если вы именно тот человек — вы вступили в дебаты и говорили об Иисусе Христе и о том, как он любил. Не припоминаете?»

«Такое возможно. Я постоянно говорю с людьми, особенно с теми, которых волнует духовное. Мог быть и я».

«Меня зовут Джейк Колсен»,— я протянул руку для рукопожатия.

«Очень приятно Джейк. Я — Джон»,— ответил он на рукопожатие. Я задохнулся — Иоанн, Джон — одно и то же. Последовавшие слова дались трудно, как после удара в живот. «Так вы тот самый человек, который тогда говорил с толпой? Это было в субботу утром. Вы меня помните?»

«Не могу припомнить вас, но, судя по обсуждавшейся теме, я мог быть частью произошедшего».

«Можно я немного задержу вас?»,— я вскользь оценил, сколько свободного времени у меня было, судя по моим часам — 30 минут до намеченной встречи в офисе. Я повел рукой в сторону свободной скамейки недалеко от нас. «Буду рад». Мы прошли и присели — пауза. «Может показаться несколько странным,— наконец произнес я,— но я молился о том, чтобы встретить вас. Ваши слова меня тогда невероятно тронули. Вы говорили об Иисусе так, как если бы вы лично Его знали. В какой-то момент мне даже показалось, что вы — Апостол Иоанн».

Он засмеялся. «Надеюсь, я не выгляжу настолько старо, а?»

«Я знаю, что это прозвучит глупо, но, в тот момент, когда я об этом подумал, вы вдруг остановились в середине предложения, повернулись в мою сторону и кивнули, как бы соглашаясь с моей мыслью. Я пытался догнать вас, после того, как вы ушли от спорщиков, но потерял в толпе».

«Наверное, тогда это было ни к месту. Хорошо, теперь есть возможность. Так о чем вы хотели поговорить?»

«Ну, .. вы — он?» «Кто — он?» «Вы — Иоанн?»

«Апостол Иоанн, Христов ученик?— он улыбнулся, явно развеселенный таким измышлением — Ну вы знаете, что меня зовут Джон — или Иоанн, что, собственно, то же самое — и я считаю себя учеником Христовым».

«Нет, ну вы — Иоанн?»

«А почему это для вас так важно?»

«Если вы — он. У меня к вам есть вопросы».

«А если нет?»

Я не знал, что сказать. Его слова глубоко проникли в меня, кто бы он ни был. Он, похоже, знал об Иисусе то, что определенно ускользало от меня.

«Наверное, все равно есть». «Почему?»

«Ваши слова тогда в Сан Луис Обиспо глубоко задели меня. Вы, как мне кажется, знаете Христа так, как мне и не снилось. Я штатный пастор большой церкви в этом городе — Собрание Городского Центра. Слыхали?»

«Нет, не думаю!»— он покачал головой.

Я слегка напрягся от такого ответа: однако — обидно. Как это — не слыхал о нас? «Вы живете где-то здесь поблизости?»

«Нет. Сказать по правде — я в Кингстоне впервые».

«Да? А что привело вас к нам?»

«Может быть, ваши молитвы,— сказал он полусерьезно — Я честно, не знаю».

«Послушайте, Мне надо идти уже через пару минут. Мы не могли бы встретиться как-нибудь снова?»

«Не знаю. У меня нет такой свободы, чтобы обещать кому-либо что-либо. Если нам надлежит встретиться снова, у меня нет сомнений на этот счет. Встреча произойдет без всяких расписаний».

«Можно пригласить вас на ужин? Поговорим…»

«Нет, прошу прощения. На вечер у меня уже есть кое-какие планы. А в чем дело-то?»

С чего начать? Всего каких-то несчастных 20 минут до того, как сорваться и бежать в офис, и при всем том наверняка опоздать.

«Знаете, я в каком-то тупике. Похоже, что в последнее время все опустошены, даже христиане, которых я знал десятилетиями. Вчера я разговаривал с одним из наших старших служителей, который для меня всегда был духовной скалой. Джим как будто разочарован в последнее время. Он сказал мне, что даже часто думает, есть ли Бог или все это христианство — пустой дым».

«Ну и что вы ему ответили?»

«Я постарался поднять его дух. Сказал ему, что мы же не можем жить по осязанию, но только верою, что он так много сделал всего прекрасного для Бога, и это будет оценено в свое время. Надо только быть верными и не полагаться на чувства».

«Так на что, по-вашему, у него нет права: на такие чувства или на такие вопросы?»

«Я этого не говорил».

«В самом деле?»— вопрос был ненавязчивым и не обвиняющим.

Я прокрутил ситуацию опять, вспомнил, что сказал.

«Тут надо понять Джейк, что жизнь в Боге — реальность. Это не игра. Когда люди чувствуют, что что-то не так — знаешь, что я заметил по опыту?— что-то действительно не так».

«А я сказал — чепуха, не обращай внимания»,— мои слова были обращены больше к себе, чем к Джону. Я покачал головой, понимая все больше.

«Думаешь, ты ему помог?» Джон уже по-дружески перешел со мной на «ты». Я не возражал, мне это даже нравилось, но со своей стороны я еще не находил это возможным.

«Не знаю. Я постарался поддержать его как мог. Мне показалось, он воспрял немного».

Джон молчал, давая мне возможность поразмыслить.

«М-да, вы правы, я совсем ему не помог. Скорее, я его просто осудил».

«В следующий раз, когда у него возникнут подобные мысли, пойдет ли он на искреннюю беседу с Джейком?»

Я отрицательно покачал головой, сожалея в душе обо всем, что я наговорил Джиму этим утром. Надо позвонить и попытаться все исправить.

«А сам-то ты Джейк? У тебя как с этим?»

«…с чем?»

«С твоей верой. Жизнь с Богом на такой высоте, на которой она тебя устраивает?»

«Время от времени я впадаю в расстройства на грани срыва, как, например, сегодня. Но в целом, я не представляю себе, чем бы я мог заниматься, если не тем, что я делаю теперь».

Джон даже не повернул головы.

«Ну, конечно, денег не хватает, свободного времени тоже… Не так как раньше. Но это того стоит. Мы много делаем для нашего города».

Снова никакой реакции. Я не знал, что еще добавить, и не успел додумать, как вдруг слезы наполнили мне глаза, а дыхание стало прерывистым. Я внезапно ощутил свое отчаянное одиночество.

Наконец-то Джон повернулся в мою сторону. «Я не говорю о том, чем ты занимаешься. Наполняет ли тебя любовь Христова так, как в тот первый день, когда ты уверовал в него?» Слова расплылись по моим внутренностям, и я почувствовал, как моя душа тает, словно кусок масла на горячей сковороде.

«Н-н-нет!»— я, казалось, не мог выдавить из себя ни слова, голос срывался от недостатка дыхания. Когда, наконец, я это произнес, мое «нет» споткнулось о долгий глубокий вздох.

«Уже давно нет…Похоже, чем больше я делаю для Бога, тем дальше он от меня оказывается».

«А может ты от него?»

«Что?»— кто бы он ни был, он точно видел все под другим углом зрения.

«Знаешь, почему ты так опустошен?»

«Я, Джон, об этом как-то и не думал. Я все время занят, Господь использует меня в жизни других людей. Для меня это единственно возможный жизненный путь. Я даже не позволяю себе лишний раз и задумываться над этим. Зачем расстраиваться? Я к тому, что есть столько всего, за что надо благодарить Бога: прекрасные дети, добротный дом, я — служитель Божий при всем том, что имею. Но вот тут почему-то тесно…»,— я стукнул себя кулаком в грудь и глаза заблестели слезами еще более явно.

«Джим тебя озадачил, да?»

«М-м?»— я снова, во второй раз, был в замешательстве.

«Не исключено, что ты настолько же опустошен, как и он, но не желаешь чуть притормозить, чтобы признаться себе в этом. Я бы сказал, что твой ответ ему был на самом деле адресован тебе самому».

«Я бы никогда об этом и не подумал. Но тогда, когда он со мной говорил, я чувствовал себя неловко. Он задавал вопросы, на которые я не хотел отвечать».

«Знаешь, Джейк, что в центре всего этого?— Джон откинулся на скамейке, скрестил руки на груди и глянул вдаль на игровую площадку.— В центре всего этого — жизнь, настоящая Божия жизнь, наполняющая твою собственную. Жизнь Божья — это ведь не теологическая абстракция. Это полнота… свобода… радость и мир от пребывания в Нем, такой мир, который не перестает даже пред лицом самых тяжелых обстоятельств жизни. Эта жизнь была в Сыне, и он пришел разделить ее со всяким, кто доверится ему. Дело не в усердных трудах, крупных служениях или новых помещениях. Дело в жизни, которую можно увидеть, попробовать и потрогать, которой можно наслаждаться каждым отмеренным тебе днем. Тут и словами адекватно не передашь, но ты то знаешь, о чем я говорю. Такое в жизни уже было, не правда ли?»

«Да. Да, было, но как-то это все слишком краткосрочно. Сначала так оно и было, как ты говоришь, но такое ощущение, что это было вечность назад. Что со мной не так? Как я могу, будучи христианином уже так долго, будучи при том таким активным церковным служителем, не иметь этого? Как я теряю связь с этой самой жизнью, это же не может быть намеренно».

«Я много раз видел, как это происходит. А сегодня — это вообще эпидемия. Неким образом наш духовный опыт смещает приоритеты и неглавное становится главным, а заканчивается все тем, что мы теряем из виду эту самую настоящую жизнь. Разве не происходило то же самое в ранней церкви? Вспомни, что написано о церкви в Ефесе…И что говорит о них Христос в своем послании к ним в книге Откровения?

Их теология была безупречна. Они знали истину настолько хорошо, что могли заметить ошибку, как мошку в тарелке с супом, со ста шагов. Они не боялись противостоять тем, кто выдвигался вперед в церковном служении, и если надо было — обличали их, определенно зная, кто тут говорит правду, а кто фабрикует подлог в корыстных целях, дабы сделать на этом имя. Их стойкость во времена гонений была непревзойденной за все времена существования христианства. Казалось, что страдания, чем дольше длились, тем больше закаляли их, и разве жаловались они на тех, кто подвергал их резким нападкам. Но вот странно, был ли Христос доволен ими?»

Я совсем недавно проповедовал по этому отрывку, поэтому знал, о чем говорил Джон. «Нет, он упрекал их за то, что они оставили свою первую любовь».

«Совершенно верно. Разве не удивительно? То, чего им не доставало, создало черную дыру, в которую всасывалось все достигаемое ими добро. Они оставили ту восхитительную любовь, которую имели к Господу вначале. И без нее их служение было бессмысленным. Можно так увлечься деятельностью ради Него, что легко потерять Его самого из виду. Их, дела — все без исключения — не имели в основании ни их любви к Нему, ни Его любви к ним. И поэтому все произведенное не только теряло смысл, но и несло в себе разрушительную силу».

«Это — я! Вы говорите обо мне»

«Это старая история, Джейк. Она повторялась миллион раз под таким же количеством названий. Ты помнишь тот день, когда любовь Христова охватила всю твою душу?»

Воспоминания поплыли перед глазами: «Да, я учился в средней школе, мне было двенадцать, а может тринадцать, я знал, что со мной что-то происходит. Мои родители были в другой комнате на собрании, где тридцать, а то и больше человек молились. Они находились там уже больше четырех часов, без всяких намеков на завершение. При всем том, это доставляло им удовольствие. Это повторялось каждую пятницу вечером. Они не могли дождаться назначенного времени, когда могли все собраться и молиться. Иногда там пели, бывало — смеялись, а то и плакали. Редкий вечер заканчивался раньше 11:00 ночи, чаще все затягивалось гораздо дольше.

Все это было новым для моих родителей, которые также как и я выросли в церкви. Мы — третье поколение баптистов по отцовской линии и пресвитерианцев — по материнской. Мои родители примкнули к Баптистской церкви, как активные члены, постоянно посещали службы и состояли во многих комитетах. Но я никогда не замечал, чтобы церковь доставляла им удовольствие. Были такие воскресные утра, когда нам даже удавалось отговорить их и не ходить.

А тут было что-то другое. Из той комнаты их невозможно было вытянуть даже на буксире. Из постных церковных христиан они превратились в таких, которых больше волновала их жизнь с Богом. И я видел, как Бог менял их. Старые привычки отшелушились, Божие присутствие было выше их нужд, чтение Библии было в почете при каждой возможности. Я помню, они молились о каждой мелочи. Была радость, свобода и живая вера в самом начале. Как нас это притягивало! Они молились и за нас, тогда то впервые я почувствовал прикосновение к жизни Божией. Я даже помню, как впервые услышал то, что называют Божьим откровением».

«И что было дальше?»

«Несколько лет все это приобретало силу, и они захотели приобщить остальную церковь. Но подозрительность оказалась выше, а обвинения сильнее. Когда, спустя несколько месяцев туман развеялся, стало ясно, что в церкви им никто не рад. Многие из той группы отказались от членства в церкви, но их пыл от этого не угас. Все воспринималось ими как гонения.

Ну и уж раз в той церкви их никто не ждал, они решили основать свою собственную совместными усилиями. Первое собрание привело 80 человек, которые едва поместились в небольшом доме. Дух был поразительным. И они решили организоваться, снять помещение и нанять пастора».

Удивительно, как я раньше этого не вспоминал! «А потом все тихо умерло. Вся деятельность ради Иисуса, которая их захлестнула, убила ту простую радость пребывания в Его любви».

«Поразительно, да? Облагораживание всего в форму, которую они принимали за церковь, смогло произвести то, что гонения не смогли. В попытке придать собранию ту конфигурацию, которую мир считает церковью, они потеряли из виду суть. Из всего существующего на свете наш Небесный Отец желает только одного: чтобы вы упали к нему в объятия, утонули в Его любви и провели в ней всю свою оставшуюся жизнь. Божий план, приносящий свободу, от сотворения до Дня второго пришествия состоит в том, чтобы привлечь людей к той любви, которую Отец, Сын и Дух Святой разделяют в вечности. Он желает ни больше, ни меньше и ничего кроме этого!

Это не отдаленный Бог, который послал Сына Своего со списком законов по соблюдению ритуалов и правил. Его приход был приглашением к тому, чтобы разделить Его любовь и к общению с Отцом, которое описывается им как дружба. А мы? Нас мгновенно поглощает деятельная религиозная культура, бесследно пожирающая эту Любовь, .. которую она думает, что имеет.

В Ефесе — охота за лжеучителями, в Галатии — привлечение всех к соблюдению ветхозаветных ритуалов. Сегодня — давайте сделаем так, чтобы все участвовали в церковных программах! Неважно, что уводит людей от Божией жизни, достаточно, чтобы этого было сполна, дабы выглядеть равноценной заменой. Естественно, выявить несоответствующих легче, когда стандарт четко определен — например, обрезание, как в Галатии, сложнее, когда рамки смыты, пример — обязательное посещение воскресной службы, как в Кингстоне. Но говорю тебе, что результат и в одном и в другом случае один и тот же — паства, пораженная скукой и недоверием, более не стремящаяся объять жизнь, данную от Отца».

Я не знал, что сказать. Сомнения мешали понять, был ли я с ним согласен. Как можно ставить на одну планку весов посещение службы и обрезание?

«Ответь мне на один вопрос, Джейк. Сколько потолочных плиток в вашем зале для собрания?»

Что тут думать? «312 полных и 98 половинок».

«Как ты узнал?»

«Пересчитываю, когда мне скучно»

«Похоже, что скучно тебе частенько. И не тебе одному. Знаешь сколько таких? Я как-то беседовал с одним товарищем, который не поленился „счесть“ все номера гимнов прославления на обложке сборника из любопытства, не сойдется ли 666. Как-то не верится, чтобы люди, разделяющие жизнь Божию, не находили ничего лучшего, чем практиковаться в таких „славных“ занятиях. Не настораживает ли этот факт, как нездоровый симптом?»

М-да, пожалуй, он прав.

«Не помнишь, какая мысль пришла тебе в голову как раз перед тем, как войти в церковь в прошлое воскресенье?»

Тут надо подумать. «Я прокручивал свои записи, пытался найти ассоциативную иллюстрацию, которую не успел придумать».

«Понятно, а что ты себе подумал, когда припарковал машину возле церкви?»

Мгновение порывшись в памяти, я вспомнил: «Что я буду рад, если все это поскорее закончится и я смогу вернуться домой». Я повеселился над своими мыслями. «А как вы угадали?»

«Я и не угадывал, но меня это не удивляет. Ты и не подозреваешь, сколько людей думают также, даже те, которым платят за работу, как тебе. Рутина обескровливает их жизнь, неважно насколько она у них полнокровна».

«Значит, разочарование Джима на самом деле хороший симптом?»— спросил я недоверчиво.

«Так же, как и твое. Когда ты вдруг осознаешь, что рутина, о которую ты постоянно претыкаешься, совершенно не подвигает тебя на лучшее познание Бога, начинает происходить невероятное. Прокручивание одних и тех же программ неделю за неделей истощает. Ты разве не устал год за годом впадать в те же самые искушения, молиться одними и теми же молитвами без ответа и не наблюдать никаких свидетельств тому, что более четко слышишь глас Божий?»

«Устал»,— я и сам был удивлен как тому, с какой резвостью ответ сорвался у меня с губ, так и тому, какое отчаяние последовало за ним. «Так почему мы этому не противимся?»

«Ответ на этот вопрос, Джейк, раскроет тебе истину скорее о тебе самом, чем о церкви. А сейчас не лги себе о степени твоей апатии и разочарованности. Наш Отец никогда не оставлял своего стремления обрести вновь те особенные отношения с тобой, которые вы имели когда тебе было не более, чем тринадцать лет».

«Бывало и после».

«Бывало, но длилось недолго, так? Если бы не так, ты бы и не подумал утаивать состояние таких как Джим и подпитывать его душу утешительными, но пустыми банальными фразами. Таких людей как он нельзя утихомиривать, словно маловерных. Им нужно аплодировать за то, что они отважились относиться к своей духовной жизни, как к реальности. Если откровенно, то честность Джима демонстрирует больше веры, чем твое затруднение в этом вопросе».

«Что же мне делать, Джон? Я хочу обладать той жизнью, о которой вы говорите».

«Многих жертв тут не надо. Просто будь самим собой перед Отцом и противостой искушению вернуться обратно в свою скорлупу и безмолвно сносить пустое существование. Твое противостояние произрастает из того зова, который твой дух слышит от Духа Божия. Проси его простить тебя за то, что в твоей жизни многое стояло на пьедестале вместо его любви, проси его показать, как так возможно, что упорные попытки делать добрые дела во имя его, затеняют Его любовь к тебе. Остальное предоставь Его воле. Он сам приблизит тебя к себе».

Я взглянул на часы, понял, что надо бежать. «Прошу прощения. Мне пора. Извините, что задержал…Но я буду пробовать!»

«Правильно. Разве это не радость — просыпаться каждый день в любви Божьей, не пытаясь ее заслужить никакими праведными деяниями со своей стороны? Это и есть секрет первой любви. Не пытайтесь заслужить ее. Надо знать, что вы приняты и любимы не за то, что вы можете сделать для Бога, а за то, что он избрал вас во Христе по своей неизмеримой милости».

Я встал, чтобы идти и схватил Джона за руку. Он пожал мою и задержал ее на минуту. «Это не трудно, Джейк. В Его царствии точно получаешь то, чего ищешь. И все! Если ты ищешь отношений с Богом, ты найдешь их».

«Так почему их нет? Я то думал, что именно к этому все время и стремился».

«Поначалу может быть, так и было. Но события разворачиваются не всегда в одну сторону. Только тогда, когда оценишь то, что имеешь, понимаешь, к чему стремился!» Он отпустил мою руку.

Его слова прозвучали на необратимо завершающей ноте, мне уже давно надо было возвращаться в офис, чтобы успеть на встречу,— и я просто кивнул. Я тогда так и не понял, что он имел в виду.

«Надеюсь, как-нибудь еще увидимся». «Думаю, конечно, …в свое время».

Я поблагодарил его еще раз, помахал на прощание и, уже точно опаздывая, почти побежал по парковым дорожкам на свою встречу. Что меня всегда удивляет, так это то, что самые значимые дороги в нашей жизни начинаются так просто… Даже не придаешь всему происходящему значения до тех пор, пока не оглядываешься назад!

 

 

ГЛАВА 3

Вот тебе и христианское просвещение!

 

Моя короткая встреча с Джоном в парке принесла больше разочарований, чем пользы. Хотя я и расстался с ним в предвкушении новых перспектив, и прошел сквозь тот день, не давимый стрессом, гнет которого я ощущал раньше, энтузиазм иссяк быстро.

Я плохо помнил все, что он сказал и продумывал тысячу вопросов из тех, которые я бы мог ему задать. Тот факт, что времени у нас было мало, а он не хотел назначать никаких свиданий, меня просто бесил. Да кто он такой, в конце концов? Не разыгрывает ли он надо мною какую-нибудь злую шутку? Может, он вообще — преследующий меня сумасшедший.

Но он не вел себя как сумасшедший. Беседовать с ним мне было совершенно комфортно. Это напоминало те беседы, которые у меня были с отцом, до его гибели в аварии пять лет назад. Странно, но у меня было такое же благорасположение к этому Джону, кем бы он ни был. С его легкой руки у меня разгорелась жажда к познанию Иисуса, и она не угасла за прошедшие месяцы, несмотря на мои безуспешные попытки ее утолить.

После той нашей встречи, я специально спланировал 45 минут с утра на чтение Библии и молитвы, подгадав их на то время, когда все остальное семейство еще спало. Несмотря на мою сознательность в этом деле, никаких изменений не наблюдалось. Рабоче-семейный стресс быстро вернулся. Мои молитвы не производили никакого результата, даже в тех сферах, о которых я молился наиболее усердно. Я терял надежду, но был тверд в постоянстве.

К тому времени, я уже лелеял надежды на новую внезапную встречу с Джоном, но она не происходила. В течение нескольких недель я ловил себя на мысли, что невольно ищу его глазами повсюду. Шел ли я в магазин, сидел ли в ресторане или просто ехал по городу — я шарил взглядом по прохожим — не он ли? Когда возникала фигура, похожая на него ростом и видом, мое сердце замирало. Но, когда я подходил ближе, мои надежды улетучивались. Я даже несколько раз наведывался к скамейке в парке — проверить.

Представьте мое удивление пять месяцев спустя, когда я увидел знакомое мне лицо там, где я меньше всего его ожидал — заглядывающим в шестигранное окно на одной из дверей, ведущих в зал собрания нашей церкви. Было воскресное утро, шло самое большое наше богослужение, а я как раз шагал по проходу к свободному месту; на лице у меня было написано «что бы они тут без меня делали!» поскольку я только что справился с нашей хай-тек звуковой системой, устранив какие-то неприятные шумы. Всего-то надо было подергать за два проводка, проложенных под сценой,— на время сработало и мы решили, что потом надо будет посмотреть, в чем там дело.

Двигаясь по проходу, я чувствовал на себе взгляды людей, не смотря на то, что пастор как раз в это время произносил молитву. Я тоже держал голову склонено, пока не дошел до своего ряда, тут я поднял глаза, посмотрел вдоль прохода — и сразу же увидел его. Ошибки быть не может: те же глаза, мое сердце почти прекратило биться, когда я его узнал.

Я решил не пробираться к своему свободному месту, и проскользнул в вестибюль сквозь другую секцию дверей. Он стоял все там же, нахмурившись. Я помню, что первой мыслью было, что как-то он не вписывался в картину нашего здания. Не знаю, что натолкнуло меня на эту мысль. Точно не его наряд. Он был одет в спортивную рубашку с коротким рукавом, обычные брюки — более чем приемлемо для наших демократичных калифорнийских богослужений. К нам приходили и не такие: с похожими бородами, только волосами подлиннее, которые вообще выглядели как опоздавшие за течением времени хиппи. Но он просто был тут ни к месту.

«Джон, вы, что тут делаете?»— прошептал я.

Он медленно повернулся ко мне, улыбнулся в знак приветствия, и снова вернулся к тому, что происходило внутри зала. После нескольких секунд он, наконец, произнес: «Я подумал, не повидаться ли с тобой, конечно, если у тебя найдется время поговорить».

«Где вы были? Я надеялся, что встречу вас где-нибудь?» Он продолжал смотреть в окно. «Я бы очень хотел поговорить. Но сейчас не самое лучшее для этого время. Там проходит наше основное богослужение».

В этот раз он оторвался от окна: «Я понял». Я услышал, как в зале все встали, и оркестр прославления заиграл очередной гимн.

«Может чуть позже? После служения?»

«Я тут проездом и подумал, что стоит тебя проведать, посмотреть, как идут твои дела. Находишь ли ты ответы на свои вопросы?»

«Не знаю. Делаю все, чему научен. Мое „тихое время“ приходит в норму — лучше, чем сейчас никогда не было».

Его молчание подсказало мне, что я не ответил на вопрос. Я подумал перемолчать его, но пауза так неловко затянулась, что я не смог не заговорить снова. «М-м-м — ну вот…»— как бы это ему сказать? «Думаю, что нет…Больше того, кажется, что чем сильнее я стараюсь, тем опустошеннее себя чувствую».

«Вот и замечательно»,— кивнул Джон, не отрываясь от того, что происходило в зале собрания. «Значит, ты извлек невероятно важный урок, правильно?»

«Как это…?» Я подумал, что он меня не понял. «Я сказал, что ничего не выходит. Я, правда, старался, как мог, но все еще чувствую ту же пустоту внутри». «Я понял»,— ответил Джон, снова оборачиваясь в мою сторону. «Хочешь знать почему? Пойдем, покажу».

Сказав так, он развернулся, кивнул мне следовать за ним и замаршировал вдоль по коридору, ведущему к крылу, в котором размещался наш образовательный блок. Видя, как он удаляется от меня, я бросил взгляд назад, в зал собрания. Я не могу идти за ним сейчас.

Я должен присутствовать на служении. Что, если звуковая система снова забарахлит? Что если Он заворачивал за угол. Знакомая ситуация, так я его один раз уже потерял Времени на раздумье не было, еще один короткий взгляд в зал собрания — и я бросился вдоль коридора догонять его.

Заворачивая за угол, я чуть не сбил с ног молодую пару, двигавшуюся в обратном для меня направлении. Я извинился за столкновение, но они не поняли в чем дело. Их лица горели смущением.

«Стоит только раз опоздать»,— выдохнула женщина,— «и смотри, кто нас поймал — один из пасторов! Честное слово, мы никогда не опаздываем». Через ее плечо было видно, что Джон остановился, подпер стену, и наблюдал за нашим обменом любезностями, поджидая меня. Брови его игриво изогнулись, а улыбочка выражала «Ну, брат, ты попался!»

Я вдруг почувствовал себя церковным постовым. Пару воскресных служб назад я обратился к пастве с архисерьёзным воззванием о том, как это важно — приходить на служение во время, чтобы не отвлекать своими опозданиями других верующих от общения с Богом. Я просто ощущал, как Джон пеленговал нашу беседу, напрягая слух.

«У нас колесо спустило»,— оправдывался мужчина.

«Повезло вам, сегодня не буду выписывать штрафов за опоздание»,— пошутил я, в надежде сгладить их неловкость, да и свою тоже. «Я рад, что вы, тем не менее, добрались. Проходите, пожалуйста». Я обнял обоих и провел в зал собрания, у дверей которого благополучно передал их в руки наших швейцаров, позаботившихся о том, чтобы найти им свободные места.

Я снова рванулся через вестибюль и повернул по ходу коридора, ведущего к образовательному блоку. Он там и стоял, как раз напротив информационной доски по делам Воскресной школы. Взгляд был направлен поверх нее, он рассматривал трехдюймовые буквы, составленные в слова: «ВОЗРАДОВАЛСЯ Я, КОГДА СКАЗАЛИ МНЕ: „ПОЙДЕМ В ДОМ ГОСПОДЕНЬ“».

«Что это значит?»— спросил он, проведя указательным пальцем дугу, следуя по тексту.

«Что мы должны радоваться, приходя в присутствие Бога». Интонация моего высказывания невольно изогнулась в форму, более напоминающую вопрос.

«Замечательный ответ. А почему это помещено именно сюда?»

«Это слоган нашего служения в области христианского просвещения». Ответил я, стараясь показаться невозмутимым, но точно знал, что он к чему-то клонит. Только не понимал к чему.

«Мы стараемся создать такую атмосферу, которая привлекала бы детей на наши занятия».

«А „Дом Господень“, значит и есть вот это здание?»— он повел руками в обе стороны от себя.

Ну вот! Такой поворот в разговоре меня не очень устраивал. После некоторой паузы я отпарировал: «Ну, конечно, мы все знаем, что этот стих имеет гораздо более глубокий смысл». Я лихорадочно искал правильный ответ, но меня терзало неумолимое чувство того, что в моем арсенале его не было.

«А какой смысл несут эти слова тем людям, которые их читают?» «Скорее всего, они полагают — суть в том, чтобы ходить в нашу церковь».

«А вы хотите, чтобы они именно так и думали?» Я решил, что если не отвечу теперь, он продолжит. Но молчание вновь продлилось гораздо дольше, чем я мог вынести.

«Наверное, хотим».

«А вам не приходило в голову, что основная мощь новозаветного писания заключена в том, что оно освобождает нас от убеждения, утверждающего, что Бог живет в каком либо строении. Для народа, погрязшего в ритуальном храмовом служении, это была либо потрясающая либо убийственная весть. Христовы последователи полагали, что она невероятно радостная. Им больше не надо было представлять себе Бога, заключенного в храмовом святилище, доступного только особым людям и в особо отведенное время».

Я услышал ноты грусти в его голосе и промолчал.

«Ну, так если не в этом здании, Джейк, то где же Дом Господень?»

«В нас». Я покачал головой, осознавая всю глупость того, куда и как был помещен этот стих. Что бы сказал Джон, если бы узнал, что это была моя идея. Об этом я ему точно не скажу.

«А если так, то как же нам попасть в себя?» Он вздохнул как бы с досадой «Ты помнишь, какие слова сказал Стефан, прямо перед тем, когда его вывели, чтобы побить камнями? „Но Всевышний не в рукотворенных храмах живет…“. Вот, когда они заскрежетали на него зубами. Это напомнило им о том, что Христос обещал разрушить храм и восстановить его за три дня. Когда дело касается собственности в форме недвижимости, люди идут на многое, особенно, если они убеждены, что в ней живет Бог».

Я просто молча кивнул, соглашаясь со сказанным. «А сами они рады, когда приходят?»

Мне пришлось немного сосредоточиться на том, кого он подразумевал под своим вопросом. «А, ну мы надеемся. Мы много над этим трудимся».

«Это уж точно». Взгляд Джона скользил по информационной доске, где были помещены все объявления о наших обучающих семинарах, собраниях сотрудников, занятиях, а по контуру красовались хозяйственные просьбы о церковных нуждах.

«Качественная программа требует приложения усердного труда».

«Вне сомнений. И вовсе не навешивает на вас груз вины». Я проследил за его взглядом, который упирался прямо в центр нашего рекламного плаката по привлечению к работе преподавателей. На нем красовался подросток, увенчанный панк-гребешком, один, в ночи, на улице в большом городе. Большими буквами внизу слева было написано «Кто, если не ты пожертвует своим временем, чтобы он узнал Иисуса Запишись сегодня»

«Вины? Мы не пытаемся повесить ни на кого чувство вины, просто обнародуем факты».

Он покачал головой и пошел дальше по коридору. Я снова оглянулся в сторону зала собрания, туда, где я должен был находиться. Но тут же решил, что лучше мне остаться с Джоном, который в этот момент уже поворачивал в следующую рекреацию.

Обогнув угол, я услышал детские голоса вразнобой тянувшие:

«Все стоим мы по местам, интересно будет нам. С добрым утром! С добрым утром!»

Джон заглядывал в полураскрытую застекленную дверь. Первоклашки сидели рядами на миниатюрных стульчиках, расположенных как было удобно учителю. Не успела закончиться приветственная песенка, как в классе все заерзали, начались щипания, толкания и смех. Мальчуган, облаченный в голубую трикотажную жилетку, повернулся и показал язык одной из девочек. Увидев, однако, что двое взрослых мужчин наблюдают за происходящим, он тут же развернулся и сделал вид, что он весь — внимание.

С нашего угла обозрения учителя видно не было, но умоляющий голос, срывающийся на крик, слышался справа от нас.

«Давайте повторим стих, который был задан на дом». Пыталась она перекричать шум. «Ну-ка! Успокойтесь, а то останетесь без угощения!» Очевидно, это была отработанная угроза, потому что класс начал утихомириваться.

«Кто учил заданный на дом стих?» По классу поднялся лес рук. «Давайте повторим вместе». «Возрадовался я, когда сказали мне» четкие голоса не меняли тональности. «„Пойдем в Дом Господень“ Псалом 121:1» Большая часть хора потерялась по ходу цитирования, однако был слышен голосок одной девочки, которая всем хотела показать, что она знала задание.

«Что это значит?»— постаралась перекричать нарастающий шум учительница.

Две руки взметнулись вверх, и неудивительно, что одна из них принадлежала той самой девочке, которая громко цитировала писание.

«Шерри нам скажет!»

«Это моя девочка»,— прошептал я Джону.

Она встала. «Это значит, что нам должно нравиться ходить в церковь, потому что тут живет Бог».

«Правильно»,— отметила учительница, и я почувствовал, что краснею от стыда.

Я смог только пожать плечами, когда Джон обернулся, весело улыбаясь. Беззвучно он прошептал: «Сработало!» Выражение его лица сняло чувство неловкости с моей души. Было ясно, что он здесь не для того, чтобы стыдить меня.

Когда мы оба вернулись к происходящему за дверью, учительница раздавала поощрительные звездочки, которые дети сами лепили на настенную оценочную таблицу. Это была наша методика поощрения за посещаемость, выученные стихи из Библии и за наличие Библии на уроках. Класс пришел в хаос: опережая друг друга, дети рвались за знаками отличия, искали свои имена на доске и пытались прилепить звездочки на место.

Когда все, наконец, вернулись на места, учительница подошла к доске и выделила несколько имен. «Посмотрите-ка на все эти звездочки у Бобби. Шерри тоже молодец, и Лиз, и Келли. Надеюсь, вы помните, что пять наших Суперзвезд получат особый приз в конце четверти. Трудитесь поусерднее. Обязательно приходите на занятия каждую неделю, приносите Библии и учите стихи, заданные на дом».

«Список составлен и дважды проверен…»— тихонько промурлыкал Джон. Я не сразу припомнил песенку Санта Клауса, она была не из нашего репертуара. «Этого достаточно?»— спросил он, поворачиваясь ко мне.

«Кому… мне? Я просто сопровождаю вас. Мне хорошо известно, что тут происходит».

«В этом я не уверен». Джон развернулся от застекленной двери и двинулся дальше по коридору, остановившись, наконец, у фонтана. Правая рука, прижатая к груди, поддерживала локоть левой, которой он мял лоб опущенной головы.

«Джейк, ты заметил того мальчугана, который сидел рядом с твоей дочкой? Такой: в шортиках и светло-желтой футболке?»

«Нет, не совсем».

«Ну, не удивительно. Его особо и не заметишь. Он не шумел, просто сидел, опустив голову и сложив ручки».

«А, я знаю, о ком это вы. Это — скорее всего, Бенджи».

«Бенджи. Ты заметил, что он не знал ни слова из того стиха и даже не привстал, чтобы взять свою звездочку, которую он заработал за то, что пришел сегодня?»

«Нет, не заметил».

«Как ты думаешь, что он должен испытывать от происходящего?»

«Я надеюсь, что ему захочется подтянуться, начать приносить Библию и почаще приходить подготовленным к занятиям. На то они и побуждающие приемы. Все их используют».

«Ну а как ему обскакать…Шерри — так ее зовут? Его родители могут уделить ему столько же внимания, сколько ты своим детям?»

«У него только мать, своего отца он никогда не видел. Мать его трудолюбивая женщина, любит его сильно, но вы то догадываетесь, что значит одной растить ребенка. Я и представить себе этого не могу».

«На твой взгляд, уйдет ли у нас сегодня Бенджи вдохновленный?»

«Мы на это надеемся…», я вспомнил Бенджи, сколько раз я видел его там, сидящим с отсутствующим взглядом. «Полагаю, мы должны отметить, что пока это не произвело своего эффекта. Но с большинством детей все в порядке. У нас в городе самое успешное детское служение».

«То есть ты хочешь сказать, что чувство успеха у Шерри стоит того, чтобы строить его на чувстве стыда Бенджи?»

Я попытался ответить на этот вопрос, но не нашелся, что сказать такого, чтобы оно не звучало совершенно глупо.

«Ты, Джейк, сам ходил в детстве в воскресную школу?»

«Ходил. Мои родители буквально взрастили нас в церкви. Я даже выиграл соревнование по заучиванию стихов из Библии — выучил 153 стиха за три месяца».

Джон широко открыл глаза «Правда? И что тебя на это сподвигло?»

«Победитель получал новую Библию».

«Я подозреваю, что тебе она как раз меньше всего была нужна».

Я на минуту задумался и вспомнил, что незадолго до того, родители действительно купили мне новую Библию. Я сделал удивленное лицо и взметнул брови в недоумении, как бы говоря: откуда вы знаете.

«Обычно тем, кто выигрывает, нужен не приз».

«Ну, у меня была другая Библия. Однако эта была особенная — я же ее выиграл».

«Сто пятьдесят три…Это много стихов».

«Заучивание всегда давалось мне легко. Стоит пару раз прочитать — и я помню наизусть. На самом деле, было не трудно. Большую часть стихов я выучивал утром, перед тем, как идти в церковь».

«А на сколько стихов вытянуло второе место?»

«Чтобы быть точным — 35. Я их далеко обскакал».

«И ты полагаешь, что все это было здоровым проявлением порыва духа?»

«Надеюсь, что мы не будем это оспаривать…» подумал я, но говорить не стал.

«Расскажи-ка мне о других своих победах».

«Когда мне было десять, я получил золотой значок в награду за беспрерывное посещение воскресной школы в течение трех лет. Пастор вручил его мне во время воскресной службы перед всей церковью. Все хлопали — это надо было слышать и видеть такие моменты в жизни не забываются…»

«И дают ощущение, что есть ради чего жить, да?» «Что вы имеете в виду?»

«Разве не это ты преследуешь в своей жизни с тех пор — это чувство того, что ты особенный?»

Словно завеса упала у меня с глаз. Большая часть моих решений в жизни принималась с учетом страстного желания получить признание и почет. Я любил общественную похвалу и часто представлял себе ту или иную ситуацию и себя в ореоле славы. Говоря искренне, это и было одним из основных мотивов, заставивших меня оставить работу в недвижимости и принять предложение в церкви, где я мог быть у всех на виду, всем известный и всеми любимый. «Неужели тот единственный случай и стал всему этому причиной?»

«Конечно, нет. Таких случаев было множество, все они откапывали и подпитывали ту жажду, которая уже жила внутри». Он указал на мой живот. «Кому же не хочется быть любимым и признанным? Легче всего манипулировать этим чувством, когда призываешь кого-либо делать добрые дела. Другой вопрос — помогли ли тебе заученные стихи и посещение воскресной школы познать Отца лучше?

Что тебе дается легче: стремиться — к более близким отношениям с Отцом или к удовлетворению чувства собственного успеха? Вот где задачка! По моему мнению, ты не был бы в таком отчаянии, если бы все те преуспевания научили тебя познанию Отцовской любви. Однако ты продолжаешь усердно искать общественного признания, а заодно и Его признания, не осознавая, что последнее ты уже имеешь».

«Как это? Как я могу иметь признание Отца, если я все еще борюсь за него?»

«Потому что ты борешься не за то, что надо. Ты думаешь, что можешь заработать Отцовское признание, и эта удавка — самая жуткая из всех. Мы имеем Его признание не потому, что мы его чем-то заслужили, а по причине того, что Он сделал для нас на кресте. Поверь мне, Джейк, нет ничего в этой жизни, что ты можешь сделать, чтобы Он любил тебя сегодня больше, чем вчера; а также нет ничего из того, что могло бы заставить Его любить тебя меньше. Он просто любит тебя.

И только полное осознание твоего покоя в этой любви может изменить твою сущность, но не борьба за попытки заслужить ее».

Мои глаза наполнялись слезами. Он отворил во мне что-то такое, о чем я даже не подозревал.

«Так значит, что — все мои усилия тщетны?»

«Если они во имя того, чтобы заставить Его любить тебя больше, то — да… Даже если ты, Джейк, не подготовишь больше ни одного занятия по Библии и не проведешь ни одной душепопечительской беседы — от этого Он не станет любить тебя меньше».

Я ему не верил. Мысли вращались вокруг смысла этого последнего предложения. Вот почему большая часть моих усилий оказывалась совершенно тщетной. Я не прекращал зарабатывать то, что уже было мне отдано. И вместо того, чтобы жить в том, что уже было, я пытался создавать нечто свое собственное.

Прошло несколько мгновений, Джон оттолкнулся от стены и направился дальше по коридору, я присоединился к нему.

«Знаешь, что? В то утро, когда ты получил золотой значок за хорошую посещаемость, пастор — если бы он действительно тебя любил — должен был сказать что-нибудь такое: „Уважаемые братья и сестры, вот стоит перед нами молодой человек, который сегодня завершил трехлетний цикл занятий воскресной школы, ни разу не пропустив, ни одного. Я бы хотел помолиться за него, потому что все это говорит нам о том, что приоритеты его семьи непомерно искажены — за три года им не удалось ни разу отправиться в отпуск всем вместе. Это также означает, что он приходил на занятия даже больным, в то время как должен был быть в постели. Это говорит нам и о том, что погоня за золоченой безделушкой и обретение вашего признания значит для него больше, чем быть вам братом. Кроме того, ни один день из всех этих занятий не приблизил его к Богу ни на йоту“».

«Не слишком ли грубо?»— возразил я.

«Но и определенно отрезвляюще, Джейк. Однако если бы он так сказал, возможно, ты бы больше не стремился завоевать общественное мнение, которое скорее уводит тебя от Бога, чем открывает тебя Ему».

«То есть, вы пытаетесь сказать, что использование поощрения для похвалы Шерри не только пагубно для Бенджи, но и губительно для самой Шерри?»

Указательным пальцем он как бы нажал на воображаемую кнопку между нами. «Бинго! Тебе известно, что более чем 90% детей, взращенных в воскресных школах, покидают церковь одновременно с родительским домом?»

«Ну, я слыхал… Мы считаем, что это государственная система образования настраивает детей против их веры в Бога».

Джон скептически поднял брови. «Да ну? Очень удобная версия». «Ну, мы же со своей стороны делаем все»,— оборонялся я. «Гораздо больше, чем тебе известно, как я думаю».

«Хорошо, значит, по-вашему, все плохое, что я мог узнать о Боге, я вынес из воскресной школы?»— некоторая издевка и недоумение были нескрываемы в моем голосе.

«Не совсем. Я же не сказал, что там все было плохо».

«Как же так? Мы учим детей познаниям о Боге, о Его Слове и о том, как быть хорошими христианами…»— моя пламенная речь стухла, когда меня вдруг осенило, что знания о Боге и о том, что значит быть хорошими христианами совсем не то же самое, что умение жить с Ним.

«Я хочу, чтобы ты понял: то замечательное, что у вас тут есть, пронизано системой религиозных обязательств, которые искажают все. И пока ты это не поймешь, ты никогда не узнаешь, что значит держать Отца за руку».

«Как это?»

«Он заплатил слишком высокую цену за наше освобождение от этой системы, чтобы решить снова повесить ее нам на шею. В других твоих отношениях по жизни — возможно, но только не в общении с Ним. Эти отношения основаны не на том, что мы для них делаем, а на том, что сделал Он».

«Значит, я слишком перетруждался,— вы это говорите? Поэтому, значит, мои усилия не принесли результатов?» Что-то неловко выпирало. «Мои усилия»— это что ли? Ну, а разве мы не должны исполнять свою часть? Я глянул на Джона.

«Не совсем правильно»,— сказал Джон, слегка усмехнувшись в бороду. «Но уже теплее. Лучше сказать, что ты пытаешься заслужить отношения, которые никогда не сможешь заслужить. Люди могут воздавать тебе аплодисменты за количество выученных стихов из Библии, за непрерывное посещение богослужений, но этого не достаточно, чтобы заслужить того непостижимого благорасположения. К тому же, ты стремишься ко всему этому не для того, чтобы познать Бога, а чтобы все вокруг тебя думали, какой ты духовный. И знаешь, что?— именно это ты и получаешь!»

«Значит, об этом Христос и говорил, когда указывал на то, что фарисеи показывались в своей праведности прилюдно и уже получали свою награду. Они получали то, к чему стремились. Я тоже. Но это не то, чего я хочу».

«И замечательно. Разве ты не видишь: путь, по которому ты идешь, не ведет туда, куда тебе сказали? Этот путь научит тебя быть хорошим христианином в глазах других, но не даст тебе познания Бога». Джон, казалось, уже никуда не направлялся. Он просто прослеживал глазами остававшиеся за нашей спиной классные комнаты, да и некоторых прихожан, стремительно, проходивших мимо нас. Я так был увлечен нашим обсуждением, что не замечал недоуменные взгляды, которыми нас одаривали. Расплата за это будет, но позже.

«То есть, я могу стать выдающимся христианином на фоне других, и упустить суть?»

«А разве нынче это не так? Взгляни на полноценные программы вашей церкви. А этот церковный комплекс, нужды детского служения, оборудование… Это же все не на голом месте?»

«Однозначно! Требуются люди и деньги и духовное присутствие — я так полагаю».

«Ну да, именно это и поощряется, в основном. Скажи, что значит быть на хорошем счету в вашей церкви?»

«Постоянно посещать службы, жертвовать на нужды и не жить в очевидном грехе». «Имеются в виду все грехи?» «Не понял вопроса…»

«Я не знаю, как у вас, но в большинстве церквей обозначены некоторые грехи, которые вообще не допускаются,— это обычно аморальность и исповедание того, что руководство церкви не приветствует. Остальное даже не принимается во внимание — такие мелочи, как сплетни, высокомерие или чувство вины. Иногда последние даже поощряются, потому что их всегда можно развернуть в свою пользу, когда нужно, и заставить человека поступить так, как ты хочешь».

Даже наше понятие о грехе было избирательным. Теперь я это понимал. Я хорошо знал тех, кто умели использовать эту систему в своих интересах, не беспокоясь о том, как это отразится на других. Я и сам был одним из них. Мы играли в религию для удовлетворения чувства собственного достоинства.

«Разве это не поразительно, что группа людей, регулярно собирающихся вместе, может превратиться в этакое „духовное братство“, диктующее даже то, как в нем одеваться, что говорить, какие реакции себе позволять и какие песни любить петь. Разве не становится при этом четко ясно, в чем заключается образ хорошего христианина, и разве не приподнимается при этом основное правило — не мутить воду, задавая вопросы, которые ставят остальных в тупик?»

Точно подмечено.

«Одним из основных уроков, которые преподнес Господь своим ученикам, было прекратить рассматривать жизнь Бога в контексте ритуалов и обязанностей. Он пришел не для того, чтобы подмазать их религию в тех местах, где она поизносилась. Но пришел, чтобы предложить им отношения. Все исцеления в Шаббат и все записи о них — разве являются указанием на то, что по стечению обстоятельств, именно тогда Он нашел более больных людей? Конечно, нет! Он хотел, чтобы его ученики знали, что человеческие ритуалы и традиции всегда встают на пути силы и любви Отца Его Небесного. Кроме того, система захватывает,— потому что все, что мы делаем, мы делаем, думая, что это угодно Богу. Нет ни одной тюрьмы, крепче, чем религиозные обязательства. Мы попадаем в нее даже тогда, когда поощрительно похлопываем друг друга по спине. Вчера я проходил мимо синагоги. Вышел раввин и попросил меня зайти и включить ему свет. Ушедшие вчера забыли, а сам он не мог — иначе нарушил бы Шаббат».

«Ну, уж это просто глупо…?»

«Для тебя — возможно. Но, впрочем, некоторые твои условности, не покажутся ли глупыми ему?»

«Некоторые мои? Я в субботу таких условностей не соблюдаю».

«Конечно, нет. Но что если ты вдруг не появишься на воскресной службе в течение месяца — просто будешь дома; или отдашь свою десятину нищим вместо того, чтобы положить ее на церковное блюдо?» «Разве это одно и тоже?» Джон кивнул.

«Да, но я так поступаю, не потому, что принимаю это как закон, а потому что я свободен поступать так».

«Раввин ответил бы также. Но если ты будешь до конца откровенен с собой, ты поймешь, что делаешь это именно в силу своего убеждения в том, что все это приближает тебя к Богу и содействует Его благорасположению к тебе. И если ты отстранишься от всего этого, тебя загрызет чувство вины».

В тот момент я не понимал, что подразумевается под сказанным, но осознавал, что он был прав. Когда несколько лет назад наша церковь отказалась от проведения вечерних воскресных богослужений, я еще долго не находил себе места каждый воскресный вечер. Душой я все еще был там. Потребовалось два года, чтобы я смог спокойно оставаться дома в выходной, не чувствовать за собой вины и не планировать всякие группы в церкви на вечер, чтобы победить ощущение того, что я зря теряю время.

«Вот почему ты никогда не можешь расслабиться, Джейк. Готов поспорить, что даже в выходной тебе тяжело просто ничего не делать. Тебе стыдно, что ты прожигаешь время, которое мог бы как-нибудь использовать для Бога».

Пока я усваивал сказанное, до нас донеслось новое песнопение одного из детских классов.

Осторожно, мои глазки, не на все будем смотреть. Осторожно, мои глазки, не на все будем смотреть. Зная то, что лишь с любовью смотрит Иисус на нас, Будем очень осторожны, будем знать, на что смотреть.

«Хуже не придумать»,— сказал Джон, с очевидной болью покачивая головой. «Не могу слышать, когда детвора распевает эту песню».

Я сначала не понял, о чем это он говорил. Песня была знакомой. Я сам ее распевал, когда был ребенком, и своих детей научил, потому что она сопровождалась движениями, а детям это нравилось. Кроме того, я надеялся, что осознание того, что Бог видит все, поможет им принимать правильные решения. «Вы утверждаете, что в этой песне что-то не то?»— наконец спросил я.

«Порассуждай сам».

«Не знаю. В ней говорится о Господней любви к нам, о его желании уберечь нас от неугодных ему дел». «И кем он представляется в этой песенке?» «Не пойму, к чему вы клоните…»

«В песне используются прекрасные слова, такие как: „любовь“ и „Иисус“», но смысл ее превращает Бога в некоего небесного полицейского, который засел за рекламным щитом с радаром. Кому захочется приблизиться к такому Отцу? Любить того, кто внушает страх невозможно. Как невозможно и наслаждаться взаимоотношениями с тем, кто постоянно оценивает твою жизнь, с тем, чтобы определить, в полной ли мере она достойна его расположения. Чем больше ты сосредотачиваешься на своих собственных нуждах и недостатках, тем более удаленным будет казаться тебе Отец.

Чувство вины. Оно отбрасывает нас от Бога в периоды, когда Он нам более всего нужен, вместо того, чтобы позволить нам броситься к Нему с нашими низкими падениями и больными вопросами, чтобы получить милость и благодать.

А теперь еще мы подключили Бога и его наказание к тому, чтобы укрепиться в понимании, что значит быть хорошим христианином.

Явен ли в этой песенке Отец, который знает нашу предрасположенность ко греху, который знает, насколько мы слабы, любовь которого готова уловить нас во всей полноте нашей греховности, преобразить нас в Его детей, и не на основе наших усилий, но на основе Его».

«Не думаю, что это когда-нибудь приходило мне в голову».

«Однако приходило… Каждый раз, когда ты ее пел, ты думал о том, что видели твои „глазки“ и слышали твои „ушки“ из того, что Отец не одобряет. И от этого ты чувствовал себя плохо, но это чувство не подвигало тебя на то, чтобы быть лучше. Таким образом, умом ты осознавал любовь Отца, но душой стремился быть подальше от Него. И это худшее из всего, к чему может привести религия. Кто захочет приблизиться к такому Богу, который только и ждет, чтобы подловить человека в самый из худших его моментов, да и еще наказать покрепче за проступок? Мы слишком слабы перед таким Богом. Мы никогда не сможем достаточно преуспеть, чтобы заслужить Его любовь. Один единственный промах — и вот Он, Бог, уже тут — смотрит сверху и готов обрушить на нас бедствие за нарушение установленных стандартов.

А мы манипулируем чувством вины человека, чтобы подтянуть его поведение до принятых норм, никогда не осознавая, что это же чувство вины держит их на расстоянии с Богом».

К тому времени мы вернулись в вестибюль. Джон остановился и прислонился к стене. Он взглянул на меня, я заговорил: «Не удивительно, что мы всегда перепроверяем людей, побуждаем их к тому, чтобы поступать „правильно“, и редко оставляем время на то, чтобы помочь им понять, что именно означает — иметь отношения с Отцом, который знает о них все и любит их безгранично».

«Да. Христова смерть это и означала. Вот почему, она была не только мощью, но и устрашением для культуры, взращенной на религиозных обязательствах. И если вы больше не могли ее сносить и понимали, что одни обряды не могут открыть вам двери к небесным отношениям, ваше сердце ликовало, потому что это была самая знаменательная новость из всех. Но если, однако, ваше благосостояние или заслуженный статус зиждились на системе — Крест был крушением всего. Сегодня мы можем жить в любви, не делая ничего для того, чтобы заслужить ее».

«Но разве нельзя использовать такое утверждение в целях прикрытия своих грехов?»

«Конечно можно. Но то, что люди могут спекулировать на этом, не лишает истину ее истинности. Если кто-то желает жить ради себя, он и будет провозглашать подложную благодать, что с того? Но тем, кто действительно желает знать Бога, Он сам откроет эту дверь. Наших усилий тут будет явно недостаточно».

«Не потому ли мои последние месяцы оказались совершенно бесплодными, что я просто пытался заслужить?»

«Точно. Отношения с Ним — Его дар, безвозмездно данный. Смысл креста заключается в том, что Он смог сделать для нас то, чего мы для себя никогда не смогли бы. Ключик к ларцу — не то, как мы его любим, но то, как Он любит нас. Начало в Нем. Осознай это и твои отношения с Ним начнут расти».

«При таком положении дел, большая часть из того, что мы делаем, совершенно неправильна. Что произойдет, если мы просто это прекратим?»

На этой ноте мы подходили назад к залу собрания, из которого звучало завершающее песнопение, наполнявшее вестибюль, поскольку наши швейцары уже открывали двери, приготовляя путь для выхода нашей паствы. Неужели я отсутствовал так долго?

«Не в этом же суть вопроса, Джейк! Я говорю о твоих отношениях с Живым Богом, а не о том, как исправить дела в данной религиозной организации. Конечно, это повлечет за собой радикальные перемены. Вместо того чтобы организовывать концерты, мы будем собираться для того, чтобы праздновать Его дела в жизни Его народа. Вместо того чтобы искать приемы, как бы заставить людей поступать „по-христиански“, мы будем помогать им познавать Христа получше и предоставлять Ему возможность изменять их изнутри. Это перевернет жизнь церкви и жизнь ее паствы. Но все это не начинается отсюда»,— он повел рукой в сторону зала собрания.— «Все начинается тут»,— он постучал кулаком в грудь.

Один из служителей оглянулся и увидел меня. «Джейк, вот ты где! Пастор не мог отыскать тебя во время богослужения. Система барахлила всю службу, а он так и не дождался твоей помощи».

«Вот дрянь!»— простонал я. «Мне надо идти»,— сказал я Джону и рванул к дверям, выигрывая шаг у надвигавшегося на меня потока людей. Даже не знаю, что произошло с Джоном после того, но я точно знал, что мою собственную жизнь ждали перемены, как, впрочем, и ту информационную доску в воскресной школе.

 

 

ГЛАВА 4

Почему трудно сдержать обязательства перед теми, кому обязан

 

Терпеть не могу вставать в 6:00 утра, тащиться на молитвенные завтраки и обнаруживать, что кроме меня никто не появился.

Это же группа взаимной ответственности и подотчетности, в конце концов!

Пятеро из нас сформировали ее после мужской конференции полгода назад с целью нести взаимную ответственность друг за друга в том, чтобы быть хорошими мужьями, достойными отцами и преданными верующими. После первых нескольких недель посещаемость стала спонтанной, а сегодня вообще пришел только один человек, кроме меня, да и то — который отсутствовал на группе как минимум два месяца. Мы уже его и не ждали!

Боб Миллер, один из членов церковного совета, пришел лишь затем, чтобы оповестить меня, что он и Джойс разводятся. Я сильно надеялся, что Джил Родригес появится, он был единственный, с кем я мог обсудить свои нарастающие проблемы в церкви,— в которых я больше всего винил Джона.

Но вместо того, чтобы снять бремя со своих плеч, я провел все это время, обсуждая вопросы, касающиеся развода Боба. Они с Джойс были женаты уже больше тридцати лет, вырастили троих детей, и до сегодняшнего дня я думал, что они — одна из наших идеальных семейных пар. И поскольку Боб был одним из членов Совета, я знал, что их разрыв плохо отразится на нашей пастве.

Джойс случайно натолкнулась на скачанные из Интернета порно картинки в его компьютере и была настолько этим убита, что потребовала, чтобы он ушел. Я даже на миг не мог усомниться в том, что это какая то нелепая ошибка, но Боб уверил меня,— это правда. Для него это была постоянная борьба с юности, в которой время от времени он выигрывал. «Через Интернет просто все стало намного доступнее»,— признался Боб. Не было необходимости подвергать себя никакому риску, будь то в салонах — отбирая видео на прокат, или киосках, покупая журнал на виду у всех.

Пока мы беседовали,— тут же, в другой кабинке ресторана за перегородкой, кто-то неуемно смеялся. Помню, что еще подумал тогда: как ни к месту был этот смех в противовес тому горю, которое раскрывалось прямо здесь, передо мной. Как может этот некто так веселиться, в такое время дня, да еще, когда тут люди страдают от душевной боли!

Я попробовал предложить Бобу разные возможные варианты решения его вопроса, но он сказал, что все бессмысленно. Последний инцидент был только частью серьезной проблемы — их брак неумолимо умирал с тех пор, как дети оставили родительский дом,— и стал последним звеном в длинной цепи мучительно болезненных казусов. В конце концов, наше время истекло, и Бобу нужно было спешить на работу.

Мы поднялись и прошли к кассе, чтобы оплатить счета. Внутри я кипел от злости на тех, кто сегодня так и не показался, на Боба, за то, что он такой идиот… Получив сдачу от девушки на кассе, я поднял глаза и увидел знакомое мне лицо. Он направлялся в зал со стороны мужской комнаты. Прошло почти два месяца со дня нашей экскурсии по крылу воскресной школы церкви. Наши взгляды встретились, и он был также искренне удивлен, как и я.

«Джон, а вы тут что делаете?»

Его лицо расплылось в широкой улыбке, и он ответил с веселой нотой в голосе: «Джейк, как поживаешь?»— подошел и пожал мне руку.

Я попытался представить его Бобу, но вспомнил, что не знаю его фамилии. «Боб, это Джон — друг, которого я обрел несколько месяцев назад». Повернувшись к Джону, я добавил: «Извините, не припомню, называли ли вы себя по фамилии».

«Можно просто — Джон»,— сказал он, пожимая руку Бобу.

Боб улыбнулся ему в ответ, но его улыбка быстро перекосилась недоумением. «Вы — тот…?» Уже обратившись ко мне: «Это тот…?» Он замялся, не зная, как продолжить.

Я уже понял, как он хотел завершить свой вопрос и как мог, сигналил ему, пожалуйста, мол, не надо. «Это тот… самый человек, из-за которого ты попал в такие неприятности?»

Я смотрел на Джона, как провинившийся пес, когда он повернулся ко мне. «Ну, я бы так не сказал…»

«Ну, может, это был кто-то другой»,— Боб посмотрел на часы, объявил, что ему пора на работу, а то он опаздывает и, махнув нам на прощание, быстро двинулся к дверям.

«Не могу выразить словами, как я удивлен нашей встречей!» Вернулся я к разговору с Джоном.

«Я проездом через город. Подумал, что могу воспользоваться такой возможностью и встретиться за завтраком со старым другом. Он уже ушел, а у меня еще час до отправления автобуса». Он кивнул в сторону автовокзала, ниже по улице.

«А куда направляетесь?»

«У меня встреча в северной части штата».

«Меня планировали навестить?»

«Не думаю, что в этом была необходимость, Джейк. Да и времени на планирование чего-либо у меня вправду нет. Но если ты находишь для себя возможным присесть и поговорить, мы можем пройти ко мне за столик. Часок для этого у нас имеется».

Я прошел за ним через зал и сел за столик в том самом углу, откуда ранее, все утро доносился смех. «Это вы тут веселились так от души, или это происходило за другим столиком?» Спросил я, оценивая зал.

«А, это Филипп! Жаль, я не знал, что ты тут. Мне бы хотелось, чтобы вы познакомились — может быть в другой раз. Он проходит через то же, что и ты, и только что вынырнул с глубокого дна. Так что теперь ведет себя как дитя, плескающееся в летнем бассейне. Радость его еще более заразительна, чем его смех».

«Я рад, что хоть кто-то испытывает радость»,— слова оттенились сарказмом. «Как-то это не весело звучит».

«С нашей последней встречи все идет из рук вон плохо, а сегодняшнее утро — просто розочка на торт. Никто не пришел на утреннюю группу, кроме Боба, который уже давно на ней не появлялся. И тот пришел только за тем, чтобы объявить мне, что они с женой расстаются, потому что она обнаружила порно в его компьютере. А он — не просто так кто-то, а лидер в церкви! Кошмар!»

«Да ты ведь и вправду зол! Ну и как это отразится на тебе?» «На мне никак это не отразится, а вот церкви, я думаю, вред нанесет». «Ты именно поэтому на него зол?»

Тут я впервые за все утро воспользовался возможностью проанализировать то, что я чувствовал в отношении Боба. Я настолько был расстроен его разводом и тем, какой отрицательный эффект это произведет на церковь, что даже не думал о нем самом. «Не то чтобы я злюсь на Боба. Я зол на его грехопадение и…»

«И на то, чего это тебе будет стоить».

«Не считаю, что я думал об этом именно так, но теперь, когда вы так говорите, я понимаю, что был слишком суров с ним. Я, как мне показалось, обвинил его в нерегулярном посещении группы и в том, что он бы мог и поделиться своим преткновением с нами».

«Группы подотчетности не лучшее место для тех, кто слаб перед грехом, Джейк. Они для сильных и преуспевающих».

«Ну, а разве мы не подотчетны друг перед другом?» «Откуда у тебя это убеждение?» «Из Библии, откуда же еще!»

«Можешь показать, в каком месте это написано?»— Джон потянулся, выудил Библию откуда-то из своих вещей, лежавших на соседнем кресле, и положил на стол прямо передо мной.

Я взял ее и стал пролистывать, одновременно лихорадочно пытаясь вспомнить, что это мог быть за отрывок. Отрывка я вспомнить не смог ни одного. Я даже в «симфонии» поискал, но все предлагавшиеся там отрывки относились к тому, что мы должны быть подотчетны Богу, но не друг другу. «Разве в Послании Евреям не сказано как-то так, что мы должны быть подотчетны руководству?» «Нет»,— со смешком ответил Джон,— «там сказано, что наставникам обязательно придется дать отчет о душах, к которым они прикасаются. Все стихи в Библии относительно подотчетности, так или иначе, связаны с именем Бога, а не с церковными братьями и сестрами. И когда мы ждем, что кто-то будет нам подотчетен, мы тем самым пытаемся узурпировать место Бога. Именно поэтому и раним друг друга так сильно!»

«Как же нам в этом случае изменять себя? Мы все время учим людей тому, что они растут во Христе, когда дают обеты поступать праведно, и следуют своим обещаниям. Мы необходимы друг другу, чтобы помочь устоять в этом!»

«Как это практически происходит в твоей жизни, Джейк? Или в жизни других участников этой группы?»

«Не очень успешно, должен отметить. Но это все из-за того, что люди не вполне осознают своей ответственности».

«Ты действительно так думаешь?»

Этот тон вопроса я уже слыхивал и раньше, и успел усвоить — это намёк на то, что Джон так не думал. Я колебался с ответом. «Знаешь, какой плод производят обеты, данные в подобных подотчетных группах?»— спросил Джон.

«Они помогают людям в их попытках исправить свою жизнь, разве нет?»

«С первого взгляда — да»,— Джон покачал головой и глубоко вздохнул. «Но это не так. Перемены в нас происходят не от тех обещаний, которые мы даем Богу, а, напротив — от тех обещаний, которые Он дает нам. Провозглашая свои обеты, которые можем сдержать лишь недолгое время, мы удваиваем свое чувство вины, когда вдруг обнаруживаем, что снова впали в искушения. Раздосадованные на Бога за то, что он не помогает нам настолько, насколько мы надеялись, обычно заканчиваем мы тем, что лечим свое чувство вины примочками в виде наркотиков, алкоголя, еды, ненужных, но приятных покупок — ну и других средств, которые могли бы заглушить боль. Бывает, что она прорывается как гнойник и в виде порывов ярости или похоти».

«Вы намекаете, на то, что это и произошло с Бобом?»

«Я не знаю ничего про Боба, но и это не исключено. Достаточно ли он вам доверял, чтобы прийти и выложить перед вами свои самые непреодолимые искушения?»

«Очевидно, нет!»— теперь я качал головой в недоумении. «Наши жены, в большинстве своем, заявили, что нам необходимы мужские конференции каждый месяц, для того, чтобы подогревать в нас пыл. Я иногда думаю: может они в этом и правы».

«Конечно легко появляться в семье на пике движения духа, соответствовать всем своим обетам пару недель, но что делать потом, когда слава от всего этого испаряется и уже совсем не в радость обращаться со своей женой, как с царицей и возиться с детьми, когда на работе ситуация требует куда большего внимания. Какой мужчина не сдастся перед всем этим — внутри то ничего не изменилось! Это внешний подход, основанный на человеческих усилиях, и он никогда не даст результатов».

«То есть, вы говорите, что наш подход к этому вопросу производит только умножение греха?»

«У большинства людей — да,— именно это я и имею в виду. Вот почему Боб не желает приходить, да и другие тоже. Даже пред лицом своего отчетного собрания они, скорее всего, не раскрывают истинного положения дел в их противостоянии. Им слишком стыдно за себя. Вместо больных вопросов они выносят на обсуждение приемлемые грехи, как-то: сверхмерная деятельность, гнев, осуждение…

В том-то и сила религиозного мировоззрения. Оно принимает наши самые наилучшие побуждения и обращает их против нас. Люди, желающие быть более религиозными, на самом деле все больше и больше погрязают в своих аппетитах и страстях. Именно это и произошло с Евой. Ее единственным желанием было стать богоподобной, обрати внимание, что именно этого для нас хочет и Бог. Не само по себе желание ввергло ее в грех, а то, что она решила достичь этого своими силами.

Павел понимал, что в жизни есть три пути, в то время как большинство людей видит только два. И это большинство считает, что наша жизнь — выбор между добрыми и злыми деяниями. Павел, однако, различал еще два пути в том, как достигать добродетели: один — усердно стараться подчинять себя правилам Бога. Он говорил, что этот путь никогда никого не приводил к цели. Даже тогда, когда Павел описывал себя полным внешним последователем Божьего устава, он также называл себя худшим из всех грешников, по причине ненависти и гнева, живших в его душе. Конечно же, он мог представить все свои регалии внешнего соответствия Закону, но это бы только сильнее усугубило его проблемы. Он, то, если ты помнишь, вообще истреблял ранних христиан во имя Бога».

«Да, но Павел в том писании говорит о ветхозаветном Законе. Мы не пытаемся соблюсти Закон. Мы стремимся жить по новозаветным принципам».

«Нет, Джейк, Павел говорит о религии — человеческих усилиях в том, чтобы умилостивить Бога своими делами. В добрые времена, этот подход позволяет нам умиляться своей, как бы контрабандно протащенной, праведности,— что, как ты понимаешь капкан еще тот. В худшие времена, он наваливает на нас такой груз вины, который гораздо тяжелее, чем мы можем снести. Ваши „новозаветные принципы“— еще одна вариация жизни под Законом. Вы все еще увлечены бегом по кругу, в попытке получить Божию награду за благопристойные дела».

«Однако, …исполнение добрых дел может быть пагубным?»— я не верил тому, что слышали мои уши.

«Если говорить в том аспекте, который обсуждается, то определенно — да. Но Павел видел и второй путь — жизнь в Боге,— который был настолько захватывающим, что изменил всю его сущность. Он понимал, что все наши грехопадения — результат того, что мы не доверяем Богу заботу о себе. И чем больше Павел возрастал в познании Бога, тем больше он открывал, что может доверяться Божией любви к нему, а чем больше он прорастал в Божией любви, тем свободнее становился от страстей, охватывавших его. Только доверие Христу может позволить ощутить такую свободу, и те, кто Ему доверяют в этом и живут. Это настоящая свобода».

«Разве подобная формулировка не позволит людям использовать ее как оправдание к тому, чтобы делать всё, что они хотят, не обращая внимания на то, что говорит Бог?»

«Конечно, будет и такое. Многие уже так и делают. Но ты не можешь игнорировать истину просто из-за того, что те, кто думают, что их пронесло, злоупотребляют ею. Те, кто действительно знают, кто есть Бог, будут желать быть ему подобными».

«Ну, должен же быть хотя бы какой-то стандарт, чтобы люди знали, с чем сверяться».

Вот тут то он и бросил тот снаряд, который разорвал в клочья всю мою издавна выстроенную концепцию о Христианстве.

«Джейк, когда ты уже прекратишь возвращаться к этой ошибочной идее, о том, что христианство — это нравственность?»

Что? Я посмотрел на него и не мог собрать в кучу ни единой вразумительной мысли, достойной высказывания. Если это все не про нравственность, то про что же? Я вырос с убеждением в том, что христианство — это правила нравственности, исполнение которых полагает для меня место в Его сердце. Я даже не знал, в какой ряд поместить это последнее сказанное предложение, но он был последователен в том, чтобы эта мысль устоялась в моей голове.

В конце концов, я нашелся: «Даже не знаю, как на это реагировать. Всю свою жизнь я полагал, что христианство — это вопрос нравственности».

«Именно поэтому ты и не можешь схватить главного. Ты настолько поглощен системой кнута и пряника, что просто теряешь те простые отношения, которые Он тебе предлагает».

«Как же тогда распознавать чувства Бога к нам в том или ином случае, если не стремиться прийти в соответствие с Его стандартами?»

«Вот тут ты Джейк все понимаешь наоборот. Мы не получаем Его любовь, живя по Его стандартам. Мы обнаруживаем Его любовь в самые тяжелые периоды своей жизни. И если мы раскрываемся Ему тогда, и понимаем, насколько любим Его в ответ, наша жизнь начинает меняться через эти отношения».

«Как так может быть? Разве мы не должны уходить от греха, чтобы познать Его?»

«Движение к Нему — вот движение от греха. Чем лучше ты знаешь Его, тем свободнее от греха ты будешь. А уйти от греха ты не сможешь, Джейк — только не своими силами,— даже в самый твой светлый день! Бог хочет иметь с тобою тесные отношения. Все, что Он желает произвести в твоей жизни, случится тогда, когда ты научишься жить Его любовью. Истина, Джейк, заключается в том, что каждый акт твоего грехопадения происходит в результате того, что ты не доверяешь Его любви и Его намерениям в твоей жизни. Мы грешим, в попытке заполнить бреши: либо боремся за то, что считаем необходимым в собственной жизни, либо реагируем на чувство вины или позора. Как только ты осознаешь, насколько Он тебя любит, все это меняется. А когда твое доверие к Нему возрастает, ты чувствуешь, насколько свободнее становишься от греха».

«Вы так легко об этом рассуждаете, Джон. Вы понимаете, что научиться жить так, как вы говорите, значит — жить противоположно всему тому, чему я был научен?»

«Именно поэтому ее и называют Благой Вестью, Джейк. Она самая невероятная из всех внезапностей твоей жизни…она лучше, чем выигрыш в лотерею или получение наследства от давно всеми забытого заморского дяди».

Я знал, усвоение этого разговора потребует времени, а я еще не успел разобраться с предыдущим. Что вдруг напомнило мне: я то на него зол! Я не был уверен, как правильно вставить это в нашу беседу, но поскольку Джон начал собирать вещи, я решил выдать по-быстрому.

«Я надеюсь, это не повлечет за собой таких же последствий, как в прошлый раз!» в тоне моего голоса появились угрожающие нотки.

«Это то, о чем говорил Боб сегодня? Что там произошло, Джейк?»

«Ваш недолгий визит произвел фурор. Пастор Джим был зол, потому что звуковая система издавала неприятные шумы всю службу — это его отвлекало, и он уверен: вся сила проповеди была сломлена. Я должен был быть там, чтобы помогать устранять шероховатости, а я в это время проводил экскурсию по нашему образовательному крылу какому-то гостю, которого я даже фамилии не знал. Объяснения не очень убедительные, учитывая, что я даже не мог сказать, откуда вы. Он был вне себя от ярости, ужасаясь мыслью, что я мог быть обманным образом втянут в беспечность, открывая наше детское крыло какому-нибудь педофилу.

«Ай, да размах мысли»,— спокойно ответил Джон. Я думал, что такие обвинения повергнут его в гнев, но его это даже не потревожило.

«Я уверил пастора, что это было не так, но он, в свою очередь, спросил меня, как он может доверять тому, кто не достаточно ответственен, чтобы быть, где ему было положено в то утро. Он накинулся на меня, Джон. Таким я его еще никогда не видел. Мы с ним друзья уже больше двадцати лет, и остались ими даже после того, как я пришел работать в церковь. Он был рядом со мной в самые тяжелые времена моей жизни и оказывал поддержку даже тогда, когда другие готовы были меня разорвать в клочья. Теперь он нападает на меня по всякой мелочи, и я уже забыл, когда мы проводили время вместе».

«Разве все это началось после моего визита? Мне показалось, что тогда, в парке, несколько месяцев назад, ты уже жаловался на появившийся между вами холодок».

Я поразмыслил над сказанным. «М-да, вы правы, это началось гораздо раньше. С ним трудно работать уже с полгода или больше. Он как-то удалился, и уже почти не реагирует ни на какие мои предложения».

«Это указывает на то, что с ним что-то происходит».

«Что бы это ни было, от этого все только хуже. Ему не понравилось ни одно из моих нововведений».

«Нововведения? Какие это нововведения?»

«Те, которые вы мне советовали».

«Я тебе не советовал проводить никаких нововведений, о чем ты Джейк?»

«Ну, как же! Я убрал тот слоган, который вам не понравился, о том, что церковь — это дом Божий и тот плакат, который наводил чувство вины».

Джон игриво гоготнул и помотал головой, как будто бы я только что сморозил глупость. «Я даже не сомневаюсь в том, как замечательно все прошло!»

«Это совсем не смешно, Джон. По прошествии нескольких дней, после того, как я произвел эти перемены с информационной доской, Джил Харпер — та самая леди, которая вырезала все эти буквы и делала плакат по моему заказу,— явилась в мой офис. Она задала вопрос о том, что такое происходит с нашей информационной доской. Я сказал,— некоторые вещи на ней были наполнены не совсем однозначным смыслом, и я кое с чем не согласен и, добавил, что нам придется потрудиться над ней еще немного. Она была в ярости из-за того, что я начал менять все, не посоветовавшись. Я извинился, но это ничего не изменило. Говорить об этом она категорически отказывается и, как мне кажется, срывает зло на всех, кто работает в детском служении. Они тоже на меня в обиде».

«За что?»

«Несколько недель назад я представил новое предложение о том, чтобы сдвинуть приоритеты нашего детского служения в ту сторону, о которой мы говорили, тогда в церкви».

«Ого!»

«Ого? Я был в восторге. Я ночами не спал и, в конце концов, выдал трактат о десяти страницах на тему, как нам перепрофилировать наши занятия и переучить учителей. Я даже не подвергал сомнениям то, что они увлекутся так же, как и я, движением нашего служения вперед, в лучшем направлении. Я перечислил все конкретные рекомендации о прекращении использования звездочек и оценочных досок, о том, чтобы поменять наши песенки на те, которые больше концентрируются на Божией милости…»

«И…»

«Они заподозрили меня в том, что я обвиняю их в фарисействе. Они сказали мне, что верят в благодать не меньше, чем кто-либо другой, ответили, что выросли на системе оценочных досок, и, что распределение на них звездочек дает детям чувство завершенности задания. Я не знал, что сказать, я был ошеломлен. В ходе того жаркого спора, я даже не мог вспомнить, что вы мне говорили. Тот вечер был просто кошмаром».

«Могу себе это представить, Джейк. Мне жаль, что все так обернулось».

«Я, Джон, не понимаю, чего такого я сделал неправильно. Жизнь в церкви и до того была тяжелой. Теперь — вообще ужас, не думаю, что у пастора после всего этого осталась хоть капля уважения ко мне. Я постоянно в ожидании неприятностей».

«Джейк, усвой одно — если ты намерен и дальше слушать то, что я тебе говорю — никогда не используй наши с тобой беседы для того, чтобы менять других людей. Я всего лишь помогаю тебе учиться тому, как жить в Божией свободе. Если окружающие тебя люди не ищут того же, чего и ты, тебя не поймут…, тебя будут обвинять еще в больших грехах. Ты пытаешься воплотить в жизнь то, что я тебе говорю, не позволяя Богу произрастить это в тебе. Так не пойдет. Ты просто изранишь многих вокруг, да и себя в процессе». Джон поднялся со стула и порылся в кармане в поисках мелких купюр для чаевых.

«Это уж точно»,— сказал я, вставая вслед за ним.

Джон заметил, что ему уже пора на автовокзал, если он хочет успеть на автобус. Я предложил подбросить его, чтобы сэкономить немного времени — для него, да и заодно завершить нашу беседу — уже для меня. Не прекращая разговора, мы прошли к кассе, оплатили его чек и вышли к моей машине.

«Я смотрю, что Его присутствие в твоей жизни не стало более реальным с тех пор, как мы впервые с тобой поговорили, я прав?»

«Почему это вы так говорите?»

«Потому что ты еще пока пытаешься приобщить других к тому, чтобы они исполняли все, а сам не живешь этим. Как это естественно для нас — исправить собственную опустошенность путем принуждения всех окружающих изменить себя. Вот почему жизнь большей части Тела Христова выстроена вокруг взаимной отчетности и общественных усилий. Если бы вот только мы могли заставить всех делать все правильно, жизнь бы изменилась».

«А разве нет?»

«Нет, Джейк! Мы ее никогда не изменим. Люди все равно все испортят. Налаживание отношений с Христом — это приключение всей жизни. Жизнь в вере уже сама по себе — непомерная битва в этом греховном мире, и мы не должны усложнять ее для других верующих. Почему, как ты думаешь, тебя не оказалось рядом с Бобом, точно так же, как твоего пастора нет теперь рядом с тобой? Это же не из-за желания или нежелания».

«А из-за чего?»

«Все потому, что настоящая жизнь Его Тела не основана на подотчетности. Она основана на любви. Мы даны друг другу, чтобы подкреплять уставших в пути, а не для того, чтобы подгонять людей под стандарты, которых, на наш взгляд, они еще не достигли».

«Это уже попахивает релятивизмом, Джон!»

«Вовсе нет, это просто значит — не вмешиваться в тот процесс, который Бог использует, чтобы вывести людей к истине. И я сейчас говорю не об общем понимании фактов, которые являются истиной, а о том, что каждый из нас познает одну и ту же истину не в одно и тоже время. Если мы будем держать людей в ежовых рукавицах, они никогда не научатся жить в любви. Мы будем выставлять напоказ тех, кто получше, воздавая им почести, и забывать тех, кто находится в реальной битве за познание того, что же это такое — жить во Христе».

«Я даже и представить себе не могу, как разделить такой путь с другими».

«И это — лучше всего! Потому что, таким образом открывается дверь в истину о самом себе, и ты понимаешь, что у тебя внутри. Именно это подвигает людей на то, чтобы стать поближе к Иисусу Христу, а не пытаться исправить всех и каждого своими на все готовыми ответами».

«Где бы найти такое общение? Вы не знаете, в Кингстоне нет таких собраний?»

«Джейк, ты не понял. Я не о собраниях. Я о том, как жить рядом с другими верующими. Есть другие, которые готовы жить также? Конечно! И вы друг друга найдете в свое время. Но вначале дождись изменений в себе».

Я подъехал к автовокзалу и остановился, Джон щелкнул ручкой двери. «Я побежал, Джейк, а то опоздаю…»

«Номер телефона хоть дадите, чтобы я мог связаться в случае, если нужно будет поговорить?»

«Последнее не так легко, как ты думаешь»,— сказал Джон, уже выходя из машины и закрывая дверь.— «Я тебя найду снова, в этом у меня нет сомнений»,— добавил он, наклонившись к открытому окну.

«У меня есть».

«Пока, Джейк. Ты на правильном пути. Может стать хуже, прежде чем выровняется, но это то же самое, как при операции. Однако уж если станет лучше, то так, что ты это отметишь!»

«Что-то пока на это не похоже».

«Я знаю. Добираться до своих потемок не самое лучшее занятие. Но это всего лишь первая стадия. На этом этапе, чем ближе мы будем к собственной сути, тем отдаленнее Он будет нам казаться. Вот почему я хочу предупредить тебя — прилепляйся к Иисусу. Он выпрямит для тебя все так, что даже если я тебе все это заранее мог бы рассказать, ты все равно не поверил бы».

«Спасибо Джон за поддержку». Когда он повернулся, чтобы идти, я вдруг вспомнил то, что так и не спросил у него. «А фамилию свою вы мне хоть назовете?»

Громкий сигнал такси позади меня должно быть заглушил мою просьбу, потому что Джон вошел в двери автовокзала, так и не обернувшись.

 

 

ГЛАВА 5

Любовь на крючке

 

Получилось так: я думал сбежать от всего, но вместо этого притащил все за собой. С момента, когда я открывал глаза утром, не проходило ни одной минуты, чтобы я не думал о происходящем там,— дома. Душа моя кипела гневом и возмущением,— так что даже девственно чистая окружавшая меня природа не могла ее успокоить.

Озеро Нелли одно из самых любимых моих мест на Земле. Оно затеряно высоко в горах. В него упирается лишь одна дикая тропа длиною в пять миль, которая извивается вверх практически вертикально. В Калифорнии говорят, что если отойти подальше от дороги на двадцать минут, уже оставляешь позади 90% конкурентов — рыбаков. А тут — поход на два с половиной часа, так что я редко кого здесь встречаю — даже в середине лета. А поскольку наступал сентябрь, все озеро было моим в этот нежаркий полдень.

Озерцо по размерам небольшое, но я науживал в нем немало радужной форели приличных габаритов.

Больше того, это было единственное место, в котором пойманная мной рыба вела себя именно так, как это изображают на обложках журналов про загородное времяпровождение. Стоило мне ее зацепить, как она выскакивала из воды, в отчаянной попытке освободиться от крючка и ретироваться. Кто будет оспаривать, что мне процесс ловли доставлял больше удовольствия, чем рыбе?

Лори уехала загород, к своим родителям на выходные. В порыве отчаяния, который не прошел без причуды, я решил позволить себе восстановить нервы посредством самоличного выезда на природу, а именно к берегам озера Хантингтон, взяв наш прицеп тур-вагончик в качестве убежища. Я уже отпечатал заявление об уходе с работы, но чтобы не пороть горячку, пока спрятал его в ящике стола.

Я принял близко к сердцу нашу последнюю беседу с Джоном, за прошедшие с того момента полгода мои отношения с Богом действительно начали возрастать. Я чувствовал Его присутствие постоянно. И только я начал научаться доверять больше Богу, чем своим собственным усилиям, как в церкви разразился скандал. Я вдруг перестал видеть перед собой Бога во всем и уже опять блуждал взглядом в поисках знакомого лица Джона в каждой толпе, мимо которой мне случалось проходить. В конце концов, я сдался и решил уехать от всего прочь, хотя бы на несколько дней.

Прошло вот уже два часа, как я, устроившись на своем любимом месте с южной стороны озера Нелли, отыгрывался на рыбе. То, что я выловил десятка два рыбин и всякий раз испытывал радость, подтягивая их к берегу, лишь на мгновение отвлекало меня от той обширной боли, которая жила у меня внутри. Как только я отпускал очередную жертву на свободу и оснащал крючок, я возвращался к этой боли, кипя изнутри. За годы работы в недвижимости, я видал и не такие конфликты, но я никогда еще не сталкивался с людьми, которые усердно трудятся над тем, чтобы внешне выглядеть милым и невинным сообществом, но раздирают его изнутри враждой и обманом.

«Идиоты!»— крикнул я на все озеро, высвобождая часть гнева — раз уж моя удочка пока не подавала признаков успеха.

«Надеюсь, я не из них?»— знакомый голос донесся с высотки прямо за мной. Вздрогнув от неожиданности, я резко вскочил и повернулся. Джон, с рюкзаком за спиной, прокладывал себе путь с верхушки пригорка к берегу озера.

Я чуть было не споткнулся о свою удочку, одним движением пытаясь положить ее, повернуться и поприветствовать Джона. «Что вы делаете тут?»

«Я, собственно, приезжаю сюда каждый год, примерно в это же время на пару недель — просто, чтобы побродить в горах и насладиться покоем и тишиной. Обычно тут тяжело кого-нибудь встретить, и уж тем более тех, с кем знаком!»

«Это уж точно! За это я и люблю этот уголок».

«Так, может, я тогда пойду?»

«Шутите?!!!»

Он ослабил нагрудный ремешок и снял рюкзак с плеч, поставив его у старого пня. Потянувшись, он спросил «Частенько ты сюда выбираешься?»

«Не особо, раз в год максимум…» внезапно моя удочка дернулась и свалилась с бревнышка, на котором я ее устроил. Я спохватился и начал подтягивать добычу. То, что было похоже на 45 сантиметровую рыбину, стремительно приближалось ко мне, периодически прорывая водную гладь. Внезапно леска, ослабла, свидетельствуя о том, что рыбка сорвалась с крючка. Джон и я вместе усмехнулись, я подтянул пустые снасти и положил удочку на берег. Рыбалка занимала меня теперь меньше всего.

«Сорвалась»,— сказал Джон. Потом, устроившись на бревнышке, он спросил: «Ну, так кто идиоты, Джейк? Рыбины?»

Мое лицо залилось краской при воспоминании о вспышке гнева несколько секунд назад. «Нет, рыбалка идет как раз, как нельзя лучше. Это я о людях в церкви, там — дома. Не поверите, Джон. Все вылезло на поверхность буквально за последние несколько недель. Кажется, оно произвело на свет все самое худшее в каждом…»

Джон прервал меня на том месте, где я начал заводиться. «Погоди, давай начнем не с последних событий. Расскажи мне, как идут у тебя дела с момента последней нашей беседы».

Мне потребовалось немного поостыть и перевести мысли с того, что я хотел ему сказать на нашу последнюю встречу.

«Все шло очень хорошо. Я, было, начал радоваться возрождающимся отношениям с Богом, как тогда, когда впервые познал Его. Я прекратил свои попытки производить что-либо своими усилиями, и Он стал являть мне Себя все больше и больше. Я начал видеть в себе то, что никогда раньше не замечал: насколько я притязателен, как мало я доверяю Христу в мелочах. Но знаете, что? Его это особо не заботило. Он просто снова и снова показывал мне, насколько явственным Он хотел быть в том, как я живу».

«Это здорово! Я знаю, поверить в это трудно, но удовольствие от таких простых отношений завершит полноту во всем том, что Бог хочет произвести через тебя».

«Возможно, но, наверное, не сейчас. На меня навалилось сейчас столько всего! И я постоянно так зол, что это уже настораживает мою собственную жену».

«Ты и на нее зол?» Джон поднял мою удочку. «Не думаю, но бывает и на нее срываюсь». «Ты на пастора злишься?»

«Я пытаюсь не злиться, но он делает это невозможным для меня. Я выровнял свои отношения с ним: перестал пытаться изменить его или насильно привлекать к взаимоотношениям, которых он больше не искал. Но тут грянул этот злополучный концерт».

«Ты говорил ему, о том насколько ты зол?»— спросил Джон, закинув пустой крючок в озеро.

«Пока еще не говорил! Он же меня точно уволит — и куда я пойду? Я уже подумываю об увольнении — уже даже заявление написал, но все-таки хочу сначала найти хоть какую-нибудь работу. Я на этого парня столько спину гнул… и вот тебе на: такой разворот событий!»— я глубоко вздохнул и покачал головой. Я чувствовал, как кровь пульсирует в висках. «Он хочет, чтобы я солгал ради него».

«О чем?»

«Наш молодежный пастор спланировал открытый концерт в честь начала учебного года две недели назад, в целях привлечения неверующей молодежи в церковь. Он выбрал музыкальную группу, песни которой действительно несут глубину евангелия, и которая к тому же за день до того провела акцию против наркотиков для старшеклассников в местной школе. Он и наши дети развесили объявления, разнесли их по всем близлежащим кварталам. Народу пришло много, но это только усугубило глубину конфликта. Наше старшее поколение как раз в это время, проводившее что-то свое, услышало музыку и решило, что она слишком похожа на мирскую. Всем обществом они пошли проверить, что происходит, и увидели там девушек, одетых в непристойно открытые майки, и парней, вырядившихся, как бандиты. Я так думаю, что тогда это их просто испугало, но теперь они обвиняют молодежного пастора в осквернении святыни.

Чуть позже мы обнаружили, что кое-какие из наших новых кресел были исполосованы ножами, и чьи-то инициалы красовались там и сям на спинках. Пропало кое-что из звукового оборудования, а в мужском туалете на стене появилась картинка в стиле граффити. Мы насчитали убытков на $3,500, так что теперь все требуют чью-нибудь голову на плаху. Некоторые родители делились, что по слухам, после концерта на стоянке распивались спиртные напитки, и молодежь курила».

«Акции по привлечению сопряжены с недоразумениями»,— предложил свое утешение Джон, все еще наблюдая за недвижимой леской на поверхности воды.

«Я так понял, что последние имеют тенденцию усугубляться по завершении этих акций. Некоторые люди вообще обозлились, когда услышали, что произошло. Надо было только слышать, что выкрикивалось в пылу гнева: „Нам достаточно, что это входит в наши дома с телевидением. Не желаем, чтобы это проникло и в церковь!“ „Что это мы пытаемся спасать чьих-то детей, когда теряем своих!“» «Церковь наполнили бандиты!»

«Что на самом деле — большой плюс, если намеченная цель была действительно привлечь молодежь с улицы».

«Это мне и проясняется теперь. Ужасает то, что люди, оказавшиеся по разные стороны баррикад развернули друг против друга ожесточенный бой».

«Если память мне не изменяет, то с парадного входа в вашу церковь красуется обетование „Основания жизни — в любви“?»

Я не смог сразу вспомнить, о каком обетовании он говорит. «А, это…. Оно висит там так давно, что вряд ли кто-нибудь уже обращает на него внимание».

«Нельзя не согласиться»,— хмыкнул Джон.

«Вам весело?»— огрызнулся я, не находя ничего смешного в сказанном.

«Нахожу в этом больше иронии, чем веселья. Но в основании всего этого конфликта разве не лежит проблема административной и функциональной структуры? Последняя предоставляет нам нечто, гораздо более важное, чем просто любовь друг к другу. Как только вы выстраиваете вместе организацию, то вам, чтобы быть хорошими в ней служащими, необходимо охранять ее саму и то, что ей принадлежит. Все запутывается. Даже понятия любви и нелюбви приобретают другой смысловой оттенок: любишь — значит, защищаешь организацию, не любишь — не защищаешь. И тогда даже самые замечательные по жизни люди неистовствуют, как безумные и им не приходит в голову, что брань и упреки противоположны тому, что есть любовь».

Джон подтянул леску с пустым крючком и, продемонстрировав его мне, сказал: «Это любовь на крючке. Если делаешь, что мы хотим, мы тебя похвалим. Не делаешь — мы тебя накажем. А это к любви не имеет никакого отношения. Мы проявляем свое расположение только к тем, кто служит нашим интересам, и удерживаем его от тех, кто нет».

«Ну и базар!»

«Понимаешь, насколько это болезненный вопрос? Вот почему организация может отражать Божью любовь только тогда, когда ее члены соглашаются в том, что они будут делать. Каждое несовпадение мнений превращается в поединок за главенство».

«Это правда. И продолжается гораздо дольше, чем того заслуживает сам конфликт мнений. Люди наполняются злобой друг к другу. Меня так словесно отхаживали, что этим…— в недвижимости — надо бы еще поучиться. Недовольства не унимаются, не смотря на то, что одна семья уже пообещала взять на себя расходы по необходимому ремонту и покупке украденного оборудования. Ничего не понятно».

«Не понятно в том случае, если под этим не лежит более глубокий конфликт».

Об этом я как-то не задумывался, но, проанализировав и более ранние выступления, обнаружил, что мнения разделялись и по другим вопросам также. «Вы, может быть и правы, Джон. У нас, случалось, оставались неразрешенными конфликты между теми, кто думают, что наше собрание уж слишком откровенно врастает само в себя, и теми, кто считают, что новые люди испортят все, что мы имеем».

«Это тоже нельзя назвать редкостью. Мне приходилось бывать на таких собраниях, где верующие вели войну по поводу того, какие песни петь и кому разрешать пользоваться новым спортивным залом. Одни думают, чем привлечь новых верующих, другие — как сделать так, чтобы пользоваться этими благами самим. Такие вопросы нелегко разрешать».

«Я просто устал от всего этого бреда и в ужасе вспоминаю о том, что мне придется туда возвращаться. Завтра на вечер назначено особое собрание паствы для разрешения: кто прав, кто виноват. Все прилично обозлены! Некоторые из членов совета настаивают на увольнении пастора по молодежным делам и сердиты на Джима за то, что он позволил всему этому произойти».

«Как ты думаешь, чем все закончится?»

«Если пастор ничем не побрезгует, он спасет свою шкуру. Скорее всего, он выпроводит пастора по молодежке. Он уже намекнул ему на то, что если тот напишет „по собственному“, то хорошая рекомендация ему обеспечена. Но именно вот в этом месте он и хочет, чтобы я солгал ради него».

«И что же он хочет от тебя услышать?»

«Он пытается устраниться от всего произошедшего и хочет сказать всем, что не имел понятия, что за музыкальная группа была приглашена. Но он знал! Он прослушал один из их дисков заранее, и его предупреждали, что музыка — пограничная и близка к мирской. Пастор слышал ее, единственное, что он сказал мне и Бену — то, как его радует мысль о том, что мы проведем такую акцию для погибающей молодежи нашего района».

«Ну и ну!»

«Да! А теперь он извратил факты. Пару дней назад один из наших служителей надавил на него, и он выгородил себя, сказав, что его вообще втянули в то, к чему он непричастен. Оказывается, за все несу ответственность я, потому что это я все одобрил! Теперь, версии пастора и Бена совершенно противоположны. И каждый из них объявляет другого обманщиком. Когда я напомнил пастору о нашей беседе до концерта, он сказал, что на пике разбирательств он совсем забыл о том, что прослушивал диск. Когда я предложил ему уточнить факты в своей версии, он сказал, что голые факты дела не меняют и меньше всего отражают истину: если бы он знал, что произойдет тем вечером, он никогда бы не разрешил проведение этого концерта. Теперь он хочет, чтобы я поддержал его версию произошедшего и отдал Бена на растерзание. По его мнению, после всего того, что он сделал для меня, я обязан сделать это для него».

«Поверь мне, если он говорит, что ты ему должен, то на самом деле он для тебя ничего не сделал».

Его слова повисли в воздухе, пока до меня доходил смысл сказанного: «Ничего не сделал для меня? А для кого тогда? Не для себя же?»

«Именно так я и думаю. Однако, проясняется теперь, как наше определение любви извращается, когда дело касается приоритетов общественной организации? Я не говорю, что он не заботится о тебе,— вовсе не отнимаю это от него. Но он все равно строит вокруг себя. А теперь еще и взыскивает с тебя должок, которого нет. Проблема церкви, как ты знаешь Джейк, в том, что она превращается не во что иное, как в склад эгоцентричных требований. Все хотят поиметь свое. Некоторым хочется вести, некоторые — хотят быть ведомыми. Кому-то хочется учить, а другие счастливы быть аудиторией. И вместо того, чтобы превращаться в ничем не приукрашенное отражение жизни Божьей и Его любви для этого мира, мы становимся кучкой народа, отчаянно защищающей свой навоз на поле. В этом меньше всего заметна жизнь в Боге, гораздо больше выпирает страх и желание прилепиться к таким условиям, в которых потребности находят свое наилучшее удовлетворение».

«Значит, внезапный угрожающий запах потери всего этого и превращает людей в злейших врагов? Они ведут себя прямо как злые собаки, у которых отнимают кость».

«Точно! Но хуже всего — делают это, думая, что Бог на их стороне. В такие моменты часто бывает, что группа распадается на новые, в которых обиженные могут лучше поддерживать страхи друг друга. После того, как горечь оседает, движение по тому же кругу продолжается».

«Значит, что бы я ни сделал, лучше не станет…»

«Что тебя сейчас больше всего заботит?»

«Я должен стать на сторону одного или другого».

«Значит, скажи правду…— лес рубят, щепки летят. По-моему, от тебя не требуют стать на сторону Джима или Бена, тут вопрос правды и лжи».

Я не знал, что сказать, я еще не был уверен в том, как поступлю. Хотя, Джон и прояснил суть дела, он не облегчил ситуации. На кону лежало многое, и лучше бы это вообще было не со мной. Молчание становилось неловким.

Наконец, Джон встал. «Я не знаю, Джейк, как ты поступишь, но есть одна мудрость, которую я обрел с годами. Та дружба, которая требует лжи во имя ее спасения, скорее всего не дружба вовсе».

Мысль о том, что моя дружба с Джимом была не настоящей, сильно отдавала горечью. «Я уверен, что это просто момент слабости. У него неприятности с уважаемыми людьми и он просто пытается обернуть все в лучших интересах церкви».

«Это он тебе так сказал, или ты сам сейчас придумал?»

Я уставился на него, понимая, что эта беседа не облегчает моего положения. Больше того, мои тревоги усиливались. Я глубоко вздохнул и низко опустил голову.

«Эх! Если бы это было легко. Мы знаем друг друга уже столько лет!»

«Дружба — великое дело, Джейк, но не тогда, когда ее извращают подобным образом. Я припоминаю, что ты говорил уже давно о том, что она сходит на нет».

Он был прав. Я как-то это упустил, когда Джим пришел со своей проблемой. Он был так заботлив тогда, извинился в том, что его занятость затмила нашу дружбу. И меня снова всосало назад. «Вы правы, Джон. Я действительно забыл об этом. Он давно отдалился и редко высказывает, что у него на сердце во время совещаний или молитвенных групп».

«Как ты думаешь, что он скрывает?»

«А я откуда знаю? Я даже не уверен, скрывает ли он что-нибудь».

«Опыт показывает — по крайней мере, в моей жизни — что если люди отдаляются от друзей, с которыми они съели пуд соли, то это значит — им есть, что скрывать. Ну и что ты намерен делать?»

«Я не знаю. Если прикрою его — буду иметь все. Если нет — не буду иметь ничего».

«Значит ты пока еще царек в своем мире, собственно, также как и Джим в своем».

Мне это не понравилось.

Джон продолжал: «Я знаю, как привлекательно это выглядит для тебя, Джейк. Но не обольщайся! Если хочешь до конца пройти по этому пути, тебе придется ставить честность превыше собственной выгоды. Очень легко прикрывать ложь, оправдываясь интересами церкви, но — это шаг в том направлении, где Бог не живет».

«Но мне нужна эта работа, по крайней мере пока я не найду что-нибудь подходящее».

«В жизни происходит многое, что гораздо хуже потери работы, Джейк. Но это вовсе не означает, что Бог снимает с себя ответственность за твою жизнь».

«Ну что, по-вашему, вот так просто встать и уйти? Да я своей жизни не представляю без этой церкви! Она была моим домом больше двадцати лет! Я просто не смогу без нее выжить».

«Именно так они и хотят, чтобы ты думал! Но это не так. Больше того, именно по этому поводу все так отчаянно и бьются — не на жизнь, а на смерть! Другие-то тоже думают, что они не могут все оставить, и значит — должны победить. В этот капкан попадали многие дети Божии. Когда нас охватывает ужас от того, что мы не проживем без церковной организации, то все правильное и неправильное уже не имеет смысла. Единственное, что остается важным — выжить самому. Такие рассуждения в истории церкви вели к невероятным страданиям».

«Я не имею в виду то, о чем говорите вы, Джон».

«Возможно, но это реальность сегодняшнего дня, имеешь ты ее в виду или нет. Это проблема устроения жизни церкви на основании потребности. И от нее вся путаница — что же именно хочет произвести Бог через свою Церковь?»

«То есть?»

«Зачем люди приходят в вашу церковь, Джейк?»

«Затем, что необходимо иметь общение. Нам надо насыщаться, быть подотчетными друг перед другом и расти совместно в Божием Духе. Или тоже скажете, что это не правильно?»

«Ну, а если кто-то перестает ходить, что тогда?»

«Тогда тем, кто перестает нужно найти другую поместную церковь и они должны ходить в нее. Иначе они духовно обмельчают или вообще впадут в ересь».

«Джейк, прислушайся к тому, что ты говоришь! И слова-то, какие: „нужно“, „должны“, „положено“. Это к такой Христовой жизни призвал тебя Бог?»

«Я думал, что да!»

«В писании нет никаких требований, когда речь идет о той жизненно важной связи, которую Бог устанавливает среди верующих. Нам требуется только один Христос! Кроме Него нам никого не нужно. Он единственный за кем мы идем, единственный, в кого Бог заповедал верить и единственный, в чьи руки мы все полагаем. Стоит поставить на это святое место Его тело, что есть церковь,— тут как тут колосс! А ты потом выпутывайся, как хочешь. Религия выживает только за счет того, что: либо загоняет в строй, либо устрашает жуткими несчастьями, которые падут на твою голову, если ты в этот строй не станешь. Такие убеждения уводят от Бога.

Мы разделяем тело Христово не потому, что обязаны, а потому что мы к этому приходим непроизвольно. Принадлежащий к семье Божией не может не принять ту жизнь, которую Отец дал им для общей радости. И эта жизнь не означает биться за то, кто в доме хозяин, а просто помогать друг другу глубже прорастать в Нем. И стоит только допустить чему-то заслонить это — любовь сразу же становится приманкой на крючке. И мы поощряем своим вниманием выслужившихся и наказываем провинившихся, удерживая от них проявления любви».

Где-то в глубине моего сознания начались проблески того, что я не понимал ранее. Я знал: это так, и он прав. «Как я мог не видеть этого раньше, Джон? Вся система напичкана крючками. Мы даже используем то, что называем „доктринальным единством“, для контроля и подавления любых разногласий. И поскольку большинство людей выстраивает о себе мнение только по способности удовлетворить других вокруг себя, то их стремление вписаться в наше учение и программы вполне естественно. Джон, это ужасно!»

Джон сидел, не говоря ни слова, тихо наблюдая за тем, как происходили глубокие открытия в моей душе.

Я не мог поверить, в какой темноте я пребывал относительно тех манипуляций, которые мы в полной мере использовали друг против друга. Не удивительно, что я постоянно умирал от усталости! С одной стороны нужно не разочаровать ожиданий тех, кто манипулирует мной, а с другой стороны требуется подтянуть их самих под соответствие моим требованиям. Я вел себя с другими людьми именно так, как пастор теперь со мной. Я даже Лори подтягивал к этой категории, принося рабочие передряги, домой и в наши отношения. «Это обесценивает практически все, что я делаю, Джон».

«Я знаю. Тут надо помнить, что ты не один такой. Вспомни, даже сами ученики Христовы строили планы на то, кто получит более престижное местечко в Его Царствии, чтобы в облачении Божьей власти, наконец, разделаться с Самарянами. Пока не научишься доверяться Богу по каждой мелочи, постоянно будешь искать пути манипуляции другими и организовывать их на то, в чем, как ты думаешь, состоит твоя потребность».

«Что мне теперь делать, Джон? Просто уйти с работы?»

«Не думаю, что суть вопроса в этом, а Джейк? Если бы я был на твоем месте, я чуть ближе придвинулся бы к Иисусу Христу и спросил Его, чего он теперь от тебя ожидает. Он определит это достаточно четко, если ты не начнешь усложнять все приемами самозащиты: ни возможностью сохранить работу, ни желанием быть на высоте перед всеми, ни даже — попытками спасти свою репутацию.

«Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее. Так?»

«Эти слова лежат в корне познания того, что значит жить в действительности Царства Христова. Но не забывай, что у этой мысли есть продолжение: “…а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее”. Этот путь редко бывает легким, но радость от этой жизни всегда перевешивает боль в процессе».

«А если я не прав?»

«Не прав в чем? Или может, ты думаешь, что Отец позволит тебе разок солгать, только бы сохранить какую-никакую зарплату?»

«Нет, в этом я уже разобрался. Что если я вообще не правильно смотрю на все и просто веду себя эгоистично?»

«Эгоизм — это, как правило, защита себя за чей-либо счет. А поставить на кон работу, репутацию и дружбу против того, чтобы сохранить совесть чистой — далеко от этого, по крайней мере, на мой взгляд».

«А как мне быть уверенным, что я все не испорчу?»

«Испортишь — не испортишь… по-моему, не в этом дело, как, впрочем, и не в твоей уверенности. У тебя есть возможность взять на себя ответственность и сделать то, что считаешь нужным. Если сделаешь ошибку — со временем поймешь это и извлечешь уроки. По крайней мере, научишься больше полагаться на Него, чем на то, что зовешь церковью. Идеальных людей нет, Джейк, и когда ты перестанешь постоянно оглядываться на то, как ты выглядишь, только тогда будешь свободен в том, чтобы идти за Ним».

Джон положил мне руку на плечо и заверил, что будет молиться за меня. «Ну, мне пора двигаться»,— сказал он, взгромождая свой рюкзак себе на спину. Я тоже бросил взгляд на часы и не поверил своим глазам. Жена всегда нервничает, когда я выезжаю на дикую природу в полном одиночестве, и взяла с меня обещание быть поближе к цивилизации уже к 3:30 и прозвониться. А еще добрый час ходьбы! Это означало, что я опоздаю, а она может поднять всю Службу лесных спасателей на ноги!

«О, Боже! Я почти на час опоздал!»— проговорил я, бросившись собирать вещи. «Вы не в сторону озера Хантингтон случайно?»

«Нет, я на запад отсюда, там пробуду еще пару дней».

«Конечно, нет смысла спрашивать, когда мы снова встретимся…»

«Никто из нас не может этого предугадать, Джейк, да это и не нужно! Сам посуди — как это произошло сегодня. Я думаю, что Бог достаточно велик, чтобы пересечь наши пути, когда Ему надо».

Спорить с ним у меня не было времени, поэтому мы обнялись на прощание, и я отправился вниз по тропе. Я бросил последний взгляд на Джона, и увидел, как он взбирался на скалистую высотку к западу от озера Нелли. Если бы я знал, что ожидало меня впереди, я бы предпочел тогда остаться на этом озере навеки.

 

 

ГЛАВА 6

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 89; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!