Сравнение методологических принципов гуманитарных и естественных наук
Рассмотрим принципы, ограничивающие произвол в интерпретации. Многие из этих принципов в гуманитарной науке напоминают методологические принципы в науке естественной. Естествоиспытатели в поисках истины исходят из предпосылки о логическом совершенстве природы. Отсюда они формулируют принцип рациональности: все явления природы поддаются рациональному объяснению, т. е. они имеют постижимые причины. Это значит, что «научное объяснение природы беспричинных явлений невозможно»2. Сходную позицию принимают и толкователи текстов — представители гуманитарных наук: они исходят из «предвосхищения смыслового совершенства». По их мнению, расширение контекста и усилия толкователя должны привести, в конце концов, к постижению стройного и единственного смысла этого текста.
Это значит: в тексте не бывает ничего случайного. Поэтому-то любой фразе (например, названию рассказа), любому обороту (например, использованию творительного, а не винительного падежа) можно
' Иванов М. В. Судьба русского сентиментализма. СПб. 1996, с. 152-163.
2Кармин А. С.. Бернацкий Г. Г. Лекции по философии. Екатеринбург, 1992, с. 244.
98
приписать особый смысл. Если, например, в языке существуют разные слова, то это не случайно, а, следовательно, они не могут быть полностью тождественны. Чем, скажем, различаются значения слов «невдалеке» и «неподалеку»? Хотя ни один наивный носитель русского языка не сможет ясно ответить, тем не менее, филологи такой ответ дадут. Например: невдалеке означает, что высказывание сформировано на основе непосредственного восприятия, а слово неподалеку употребимо и в тех случаях, когда говорящий непосредственно не наблюдает то, что расположено поблизости от него '.
|
|
Г. Гадамер пишет об этом методологическом принципе как о «предпосылке; направляющей любое пониманием. Эта предпосылка, по Гадамеру, гласит: доступно пониманию лишь совершенное единство смысла. «Мы всегда подходим к тексту с такой предпосылкой. И лишь если предпосылка не подтверждается, т. е. текст не становится понятным, мы ставим её под вопрос»2. Р. Барт по существу говорит об этом же: «в произведении значимо всё: грамматика какого-либо языка не может считаться удовлетворительно описанной, если описание не способно объяснить всех предложений этого языка; сходным образом, любая смысловая система будет страдать неполнотой, если в её рамках нельзя объяснить все порождаемые ею высказывания»3. И всё же существует разница между принципами логического и смыслового совершенства. В естественной науке исходят из того, что рано или поздно логическое совершенство будет обязательно достигнуто. В гуманитарной — приходится признавать, что смысловое совершенство не всегда познаваемо: мы не можем восстановить утраченные куски текста, узнать о явлениях, уже ушедших из сознания людей, живших в далеком прошлом (да и в настоящем) и т. д.
|
|
В естественной науке неизбежно строятся логически совершенные идеализированные объекты (принцип идеализации). Учёный-гуманитарий обязательно рассматривает все тексты и явления через призму собственных идеалов. Идеал, как замечательно пишет В. П. Бранский, «даёт нам картину мира не таким, каков он есть, а таким, каким он должен быть согласно нашему желанию»4. Следование желаемому идеалу, конечно же, не всегда повышает объективность результатов размышлений в гуманитарной науке.
' См. Яковлева Е. С. фрагменты русской языковой картины мира. М., 1994, с. 23.
2 Гадамер Г. О круге понимания. // В его кн.: «Актуальность прекрасного». М.,1991,с. 78.
3 Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989, с. 362-363.
4 Бранский В. П. Искусство и философия. Калининград, 1999, с. 243 и сл.
99
Разница между идеалами и идеализированными объектами огромна. Естественная наука, как справедливо замечает Э. Сепир, — это упрощённый и абстрактный мир идеальных понятий, в то время как гуманитарная наука неразрывно связана с явлениями реального мира'. Выбор идеализированного объекта — это во многом произвольная, хотя и косвенно проверяемая в опыте, догадка естественника о том, что не является существенным при описании того или иного процесса. При построении теории у учёного, как правило, нет никаких ценностных предпочтений. Кристаллограф может изучать конкретный алмаз, как он изучает любой кристалл — этот камень не имеет для него той ценности, которую видит в нём ювелир. Естественнику как человеку в принципе всё равно, является ли точка тем, что не имеет ни длины, ни ширины, или точка не имеет только длины, Выбор подтверждается проверкой следствий созданной на основе идеализированного объекта теории.
|
|
Для гуманитария же следование идеалу — личностная необходимость. Он заранее считает, например, что человеческая жизнь осмысленна, что мир познаваем и т. д. или наоборот: что жизнь бессмысленна, мир непознаваем. И далее, в зависимости от однажды выбранного ответа, читает и интерпретирует тексты. Если естественнонаучная теория более всего напоминает карикатуру на действительность, то гуманитарная концепция скорее связана с эстетикой «Чёрного квадрата» К. Малевича, когда художественный эффект создаётся не столько самой картиной, сколько тенями, которые падают на неё от рассматривающих картину зрителей.
|
|
Для естественной науки факт является научным фактом только тогда, когда он входит в научную теорию. Так, данные о влиянии мыслей на расстоянии, сколь бы они ни подтверждались в исследованиях, не являются естественнонаучными фактами до того, как они получат логическое объяснение. Для гуманитарной науки справедливо аналогичное требование: факт является научным тогда, когда он воспринимается в правдоподобной целостной картине, когда этот факт приобретает смысл. Например, обсуждаются варианты того, каким было (и было ли вообще) татаро-монгольское нашествие на Русь. Со школьной скамьи мы знаем, что тьма диких кочевников, внезапно организовавшись в блестящее войско (орду), напала на Русь и всего за какие-нибудь два года её захватила, разбив защищавшихся поодиночке русских князей. Но есть и другая версия; никакого нашествия, собственно, не было, просто наследники Чингисхана решили пограбить окраины России, а князья
' Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993, с. 591.
100
воспользовались ситуацией и стали нанимать их войска для борьбы друг с другом (Л. Н. Гумилёв). Или даже больше: невесть откуда взявшиеся «татаро-монголы» на самом деле вообще ниоткуда не приходили, а данный этноним — просто западное название русских (А- Т. Фоменко). Выбор версии зависит от правдоподобия и осмысленности ответов.
Если понимать Россию как евразийскую державу; если отмечать участие монголов в борьбе за великокняжеский престол; если, к тому же, признавать полость войска Батыя, пришедшего грабить южные окраины Руси, то мы придём к версии Гумилёва. Если понимать Россию как европейское государство, отброшенное татарским нашествием назад в своём нормальном европейском развитии, то мы получим взгляд, созданный петровскими историками и ныне изучаемый в школе. Если же видеть в России самобытное государство, живущее по своему собственному сценарию, если обратить внимание на множественность имён русских людей — даваемых при крещении иностранных (Иван, Мария, Василий и пр.), даваемых при рождении собственно русских (как ни странно, одно из наиболее популярных в те времена — Ахмед), кличек типа Батька или Мамка (т. е., по Фоменко, Батый и Мамай); если, к тому же, удивляться, почему конница кочевников, с непонятной легкостью зимой бравшая штурмом хорошо укрепленные русские города, решила вдруг вести оседлый образ жизни, то мы придем к версии Фоменко. Выбор версии зависит не столько от источников (приверженцы разных версий читали, в основном, одни и те же тексты), сколько от правдоподобия истолкования и идеалов самих толкователей.
Как замечает Дж. Коллингвуд, критерием истины для историка никогда не служат приводимые в источниках сведения, так как «любой источник может быть испорчен; этот автор предубежден, тот получил ложную информацию, эта надпись неверно прочтена плохим специалистом по эпиграфике, этот черепок смещён из своего временного слоя Неопытным археологом, а тот— невинным кроликом. Критически мыслящий историк должен выявить и исправить все подобные искажения. И делает он это, только решая для себя, является ли картина прошлого, создаваемая на основе данного свидетельства, связной и непрерывной картиной, имеющей исторический смысл». Коллингвуд поясняет; «Светоний говорит мне, что Нерон одно время намеревался убрать римские легионы из Британии. Я отвергаю это свидетельство Светония не потому, что какой-нибудь более совершенный источник противоречит ему, ибo, конечно, у меня нет таких источников. Я отвергаю его, ибо, реконструируя политику Нерона по сочинениям Тацита, я не могу считать,
101
что Светоний прав... Я могу включить то, о чем поведал Тацит, в собственную связную и цельную картину событий и не могу этого сделать с рассказами Светония»'.
Сказанное не означает, что представители гуманитарных наук не пытаются узнать истину» а естественники не стараются понять, т. е. приписать смысл найденной ими версии истины. Просто в той мере, в какой в гуманитарной науке устанавливаются факты (когда, скажем, археологические памятники датируются с помощью физических измерений или находятся новые материалы, сообщающие о не известных ранее событиях), гуманитарная наука заимствует методы естественных наук и должна отвечать критериям естественнонаучного знания. И в той мере, в какой логики и естествоиспытатели интерпретируют свои результаты, они выступают уже не как представители этих наук, а как гуманитарий-метафизики.
Рассмотрим другой принцип, весьма существенный для естественных наук: гипотеза не может подтверждаться теми фактами, на основании которых она сформулирована, — необходима дополнительная проверка следствий, вытекающих из гипотезы, на другом экспериментальном материале. Аналогично и в гуманитарных науках: новая интерпретация текста проверяется расширением объёма анализируемого текста — при добавлении новых текстов к рассматриваемому, новая интерпретация, если она удачна, легко сохраняется. Все серьёзные авторы обязательно используют этот принцип. Примеры легко обнаружить хотя бы в тех интерпретациях, которые приведены в предшествующем разделе.
В естественной науке при появлении новой теории должна быть объяснена эффективность старой теории. Иначе говоря, в естественных науках установление соответствия новых фактов и теорий накопленным ранее данным и прошлым теориям является обязательным. В гуманитарных науках данными являются написанные ранее тексты. В этих науках, конечно же, является обязательным соответствие новой интерпретации старым текстам, но только текстам, а не старым интерпретациям. Как замечает И. М. Гилилов, в гуманитарных науках «взаимоотношения точных фактов и почтенных традиций более деликатны», чем в науках естественных2.
В гуманитарной науке новый подход может быть принят только при соотнесении его (но не обязательно соответствии) с уже существующей
' Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. М„ 1980.
2Гидилов И. М. Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса. М., 1997.с.446.
102
традицией интерпретации. Поэтому утверждение Н. А. Морозова ' и А. Т. Фоменко 2 о том, что тот, кого мы называем философом Платоном, на самом деле жил не в античной Греции, а при дворе герцога Медичи, не является для историков фактом (как бы оно ни подкреплялось астрономическими или математическими расчётами Морозова и Фоменко) до тех пор, пока этот факт не будет вписан в традиционную интерпретацию последовательности развития идей в культуре. И пока такое соотнесение с традицией не будет осуществлено, взгляды Морозова и Фоменко вызывают у профессиональных историков разве лишь весьма эмоциональную и негативную реакцию. Прав М. М. Бахтин: «всякое понимание есть соотнесение данного текста с другими текстами ...исходная точка — данный текст, движение назад — прошлые контексты, движение вперёд — предвосхищение»3.
Исследования И. М. Гилилова хорошо демонстрируют возникающие проблемы. Он полагает, что ему удалось доказать, кто имеет наибольшее право называться автором произведений У. Шекспира (Shakespeare). Расхожая точка зрения, что этим автором был уроженец Огратфорда актёр У. Шакспер (Shakspere) вызывает у Гилилова (вслед за многими — например, вслед за М. Твеном, который называл Шекспира самым знаменитым из всех никогда не существовавших людей) глубокие сомнения по следующим соображениям:
1. Шакспер не имел хорошего образования — только начальные классы школы; драматург же Шекспир создаёт неологизмы на древних языках, пишет целые сцены по-французски, знает историю, современную ему философию и пр. и пр.
2. Шакспер никогда не покидал Англию, не был вхож в придворный мир, а драматург Шекспир точно описывает географические подробности Северной Италии, Франции, Дании, легко ориентируется в дворцовых реалиях и интригах, хорошо знает нравы высшей аристократии.
3. Шакспер занимается ростовщичеством, а драматург Шекспир гневно осуждает такую деятельность.
1 Морозов Н. А. Небесные вехи земной истории человечества. М., 1997, с. 69: «Итальяно-латинский писатель XVI в. Марчеллио Фичино, под именем греческого философа Платона, стал величайшей знаменитостью древности».
2 Фоменко А. Т. Новая хронология Греции- Античность в Средневековье, 2. М.. 1996,с.6б1-667. Фоменко называет реальным историческим прототипом Платона философа Плетона.
3Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук. В его кн.: «Эстетика словесного творчества». М., 1986,с. 384.
103
4. Актер (впрочем, актёр ли? известно лишь, что пайщик театра, единственная роль, которую он, согласно легенде, играл — Тень отца Гамлета) Шакспер оставляет завещание, где отдаёт массу подробнейших распоряжений (кому — 20 фунтов при условии уплаты ренты в 12 пенсов, кому — посуда «за исключением широкой серебряной позолоченной чаши», жене — вторая по качеству кровать и т. п.), но в котором ни словом не упоминается самое ценное: рукописи, авторские права, книги, картины, чем обязательно должен был владеть драматург Шекспир и что уже тогда стоило гораздо дороже кроватей и чаш.
5. Актёр Шакспер пьянствует, волочится за женщинами, оставляет после себя неграмотную дочь. Шекспир пишет проникновенные любовные сонеты и очень высоко ценит образованность — словарь языка Шекспира содержит 20 тысяч слов (что более чем в два раза превышает словарь Ф. Бэкона!).
6. Ни один поэт Англии никак не откликнулся на смерть актёра Шакспера ни в стихах (хотя сохранились целые сборники, оплакивающие кончину других поэтов — современников Шекспира: Ф. Сидни, Б. Джонсона, Дж. Донна...), ни даже в дневниковых записях. И т. п.
В свою очередь, Гилилов приводит огромное количество аргументов, свидетельствующих, на его взгляд, что Шекспир — это псевдоним Роджера Мэннерса, графа Рэтленда. Среди них: единственная сохранившаяся рукопись Шекспира написана рукою графа Рэтленда; фамилия Мэннерс обыгрывается и в сонетах Шекспира, и в поэме Б. Д-жонсона, посвященной памяти Шекспира (в первом посмертном издании шекспировских произведений, совпадающем с 10-летием смерти Рэтленда); среди однокашников Рэтленда по университету в Падуе числились датские дворяне Гильденстерн и Розенкранц, фамилии которых встречаются в «Гамлете»; смерть четы Рэтлендов совпадает с прекращением шекспировского творчества (хотя актёр Шакспер продолжает ещё здравствовать в течение нескольких лет); на смерть этой четы (платоническая жена Рэтленда — дочь поэта Ф. Сидни, самая прекрасная поэтесса, покончила с собой после смерти мужа) откликаются, как доказывает (в том числе, опираясь на новую датировку сборника путем анализа водяных знаков на бумаге) Гилилов, ведущие поэты Англии '. И т. п.
'В том числе и... Шекспир самой загадочной своей поэмой. Гилилов, разумеется, отказывает Шекспиру в авторстве этой поэмы, но приписывает ему другие стихи этого сборника как посмертное издание.
104
Существуют всего две главные реалии, на основании которых и возникло убеждение, что Шекспир и Шакспер — одно и то же лицо. Обе они появились почти одновременно и только через 6-7 лет после смерти Шакспера: монумент на могиле Шакспера в Стратфорде, где сказано, что «всё написанное им оставляет искусство лишь пажем, чтобы служить его уму»; и первое посмертное издание трагедий Шекспира, где, в том числе, написано: «Шекспир, наконец-то твои друзья представили миру твои труды, благодаря которым твоё имя переживёт твой памятник, ибо, когда время размоет стратфордский монумент ', в этой книге потомки будут видеть тебя вечно живым». Гилилов трактует эти реалии как двусмысленные и как умышленную мистификацию, выполненную по желанию Шекспира — Рэтленда, сходную с аналогичной мистификацией, к которой Рэтленд был причастен (а, возможно, и являлся вдохновителем): многолетний литературный фарс вокруг придворного шута Т. Кориэта, которому приписали несколько книг и объявили величайшим в мире путешественником и писателем.
Прошу прощения за столь длинный (хотя и сильно сокращённый) перечень аргументов. Тем более, что не берусь утверждать, будто Гилилов узнал истину, — истина лежит за пределами гуманитарного исследования. Существует и будет существовать взгляд на Шекспира как на гениального самоучку, который не относился к своему творчеству всерьёз, не хранил свои рукописи, не учил грамоте своих дочерей и успешно выжимал деньги их своих соседей. Кстати, в советские времена в эту версию в более благообразных формулировках полагалось верить неукоснительно. (Даже А. В. Луначарский, который вначале придерживался рэтлендианской версии, позднее вынужден был об этой версии забыть).
Вот только теперь, после всего ранее сказанного, можно понять типичную реакцию шекспироведов на аргументы. Мнение Д. Урнова: «Так называемый «шекспировский вопрос» давно отнесён к историческим недоразумениям. Сомневаться в авторстве Шекспира (т. е, актёра Шакспера — В. Л.) оснований нет и никогда не было»2. Поэтому-то и сам Гилилов пишет: «Давно сложившийся в Англии и США культ Шекспира накрепко привязан к стратфордским реликвиям, и тамошняя профессура эту привязку строго соблюдает... Не будет большим преувеличением
'Как замечает Гилилов (там же, с. 168), в некоторых сохранившихся экземплярах слово «монумент» напечатано как Moniment. что на шотландском означает «посмешище».
2 Урнов Д, Гений века. Вступительная статья к: Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии, 1. М., 1996, с. 7.
105
сказать, что для университетской профессуры проблемы шекспировской личности как бы не существует»'. Впрочем, всё же новые идеи постепенно пробивают себе дорогу даже в гуманитарных науках.
Итак, в гуманитарной науке всё решает научное сообщество. Как оно договорится между собой, так и будет до тех пор, пока сообщество не передумает. Основным критерием выбора данной конкретной интерпретации является принятая научным сообществом традиция, определяющая, какую интерпретацию следует считать наиболее правдоподобной. Канон диссертационной работы по гуманитарным наукам предписывает необходимость обилия ссылок на тексты других учёных, мнение которых совпадает с мнением диссертанта. (Казалось бы, раз совпадает, то это очевидно не ново, а потому и недиссертабельно... Отнюдь!). Новые идеи будут обсуждаться только тогда, когда автор этих идей докажет, что он хорошо знаком с ранее высказанными мнениями.
И всё же воздадим хвалу гуманитарным наукам! В сложных и запутанных ситуациях ученые-гуманитарии ищут и находят выход. Конечно, их построения ещё произвольнее, чем построения логической или естественной науки. Но эта произвольность имеет свои ограничения. Во-первых, концепции гуманитарной науки обязаны учитывать уже имеющиеся интерпретации (хотя не обязаны им соответствовать!). Во-вторых, предложенная гуманитариями оригинальная интерпретация должна раскрывать новый смысл и какой-либо другой информации, до этого в этой связи не рассматривавшейся. Наконец, в-третьих, концепция должна быть оценена научным сообществом как убедительная или, хотя бы, правдоподобная. (В противном случае любая сумасшедшая идея можетбыть признана научной!). Пока этого не произойдёт, ученый должен ждать годы или столетия, чтобы новая концепция приобрела достойный научный статус.
Способы классификации в разных науках
Опыт общения с представителями разных наук показывает: математиков обычно интересует, из каких посылок выводится высказанное утверждение; физиков и других естественников — какое высказывание о мире из этого вытекает; практиков — какая в результате может быть создана технология (т. е. как это можно использовать). Мистики же всё
' Гилилов И. М. Там же, с. 446.
106
время заявляют, что они это утверждение заранее предчувствовали или что обо всем этом другими словами давно сказано в Писании. А гуманитарии обычно спрашивают, как это соотносится с точкой зрения тех или иных авторов. Разумеется, разные способы познания связаны и с различием в постановке и решении проблем. Различие в подходах отражается и на языке описания реальности.
Для примера сравним одни и те же психологические классификации, которые могут быть сделаны на разных языках и, соответственно, по-разному обосновываться. В качестве образца, которому ни в коем случае не следует подражать, возьмём самую нелепую из всех известных классификаций — классификацию животных, приписываемую X. Борхесом китайской энциклопедии под названием «Небесная империя благодетельных знаний». На древних страницах этой энциклопедии, заверяет Борхес, написано — все животные делятся на: а) принадлежащих Императору, б) набальзамированных, в) прирученных, г) сосунков, д) сирен, е) сказочных, ж) бродячих собак, з) включённых в эту классификацию, и) бегающих как сумасшедшие, к) бесчисленных, л) нарисованных тончайшей кистью из верблюжьей шерсти, м) и прочих, н) только что разбивших кувшин, о) похожих издали на мух '... Поразительная невероятность этой классификации, использование в каждом случае нового и неожиданного основания обычно, вызывает улыбку у читателя. Но разве лучше классификации, принятые в психологии? Рассмотрим известные примеры. В учебнике написано, что все познавательные процессы делятся на: а) внимание, б) ощущения, в) восприятие, г) память, д) мышление и е) воображение2. К. Юнг выделял четыре функции сознания: мышление, чувство, интуиция и ощущение. Какая из этих двух классификаций лучше вышеупомянутой китайской? Кто объяснит, по какому основанию они созданы? почему в этих списках нет таких процессов и функций, как понимание или переживание? Или другой пример, восходящий к типологии акцентуаций К. Леонгарда и А. Е. Личко. Все подростки делятся на типы: 1) гипертимный, 2) циклоидный, 3) лабильный, 4) астено-невротический, 5) сенситивный, 6) психастенический и т. д.3 Можно ли утверждать, что эта классификация предпочтительнее той, которую цитирует Борхес? Ответ на этот вопрос зависит от того, на каком языке они сделаны.
' Борхес X. Соч., 2. Рига, 1994, с. 87. (Не зная испанского, я рискнул чуть-чуть подправить перевод). Следует учесть, что даже эта классификация имеет смысл хотя бы как пример бессмысленной классификации.
2 Общая психология. Учебник (под ред. А. В. Петровского). М., 1986.
3См. Личко А. Е. Психопатии и акцентуации характера у подростков. Л., 1977.
107
Логические классификации всегда подразумевают существование строго формального критерия отнесения явления к классу. Поэтому, если предложенные выше классификации строить как логические, то классифицируемые явления надо было бы, прежде всего, разделить на группы, различающиеся по одному параметру. При этом такое деление должно охватывать все возможные явления с логической полнотой. Цицерон, например, вполне корректно делит все психические процессы (способности) по оси времени на memories (память — способность, благодаря которой ум воспроизводит события прошлого), intelligentia (рассудительность— способность, благодаря которой ум удостоверяется в том, что есть в данный момент), providentia (предусмотрительность — способность, благодаря которой ум видит, что нечто должно произойти ещё до того, как это действительно происходит)'. После деления явлений на группы по одному параметру можно продолжать деление внутри каждой из этих групп. Например, если выделен такой тип акцентуации подростков, как лабильность, то вначале следует разделить всех подростков по этому параметру (т, е. на лабильных и нелабильных), а затем уже — внутри одной из выделенных групп или в каждой — выделять, скажем, гипертимных и (тогда уже!) гипотимных.
Если классификации психических процессов и акцентуаций считать естественно-научными, то, как уже отмечалось, вначале следует сформулировать закон. Разные термины, входящие в формулировку закона, обозначают разные вещи. Например, сила, масса и ускорение, входящие в закон Ньютона, заведомо принадлежат разным классам. Поэтому при построении указанных психологических классификаций надо было бы, прежде всего, сформулировать закономерности, общие для всех познавательных процессов или для всех акцентуаций. Затем для эмпирического обоснования различия следовало бы: а) или выявить закономерно проявляющиеся особенности подчинения представителей разных классов этим законам, т. е. показать, что разные процессы по-разному входят в формулировку общих законов — скажем, с разными коэффициентами, с разными граничными условиями или хотя бы с качественно разными результатами; б) или показать в опыте независимость явлений друг от друга — так в типологии Г. Айзенка измерения экстраверсии и нейротизма у разных людей статистически достоверно не коррелируют друг с другом. Полученная в итоге эмпирически обоснованная классификация должна получить логическое (теоретическое) обоснование.
'См. Йейтс Ф. Искусство памяти. СПб, 1997, с. 35.
108
Для практически полезной классификации нужно иное. Описания учёных-практиков сообщают полезные алгоритмы действий для достижения желаемого эффекта, но сами по себе не позволяют оценить, почему эти алгоритмы оказываются эффективными, В практических технологиях не следует искать логическую корректность, смысл или даже соответствие реальности. Поэтому классификация явлений для практической работы предполагает наличие разных алгоритмов действий с каждым классом явлений. Так, если выделить разные алгоритмы работы с людьми разных типов акцентуаций, то классификации К. Леонгарда и А. Е. Личко являются практическими. Если приведённые выше классификации психических процессов представляют собой дидактический прием изложения содержания курса психологии на лекциях ив учебниках или даже выступают как «риторический газ», которым преподаватель заполняет время на лекции, чтобы студенты лучше запоминали фактический материал, то такая классификация, безусловно, полезна для практической деятельности преподавателя.
Гуманитарные классификации претендуют на то, чтобы восприниматься как соотносимые с традицией и казаться большинству людей имеющими смысл. При этом они могут быть логически безукоризненными, а могут таковыми не являться. Современная классификация психических процессов правдоподобна (т. е. убедительна для многих), раз она кочует из учебника в учебник, опирается на античные и средневековые традиции — во всём этом она является гуманитарной. А типология Айзенка подтверждается соответствием с типологией Гиппократа и обретает за счёт этого смысл как типология темперамента. В таком контексте типология Айзенка становится гуманитарной классификацией. В той мере, в какой научное сообщество начинает сомневаться в осмысленности той или иной гуманитарной классификации, она постепенно теряет смысл.
Мистические классификации вообще не подлежат обсуждению. Их незачем обосновывать логикой, практикой или экспериментатикой, так как они не могут быть ими ни надёжно подтверждены, ни опровергнуты. Вот пример мистического текста В. А. Богданова: «Любой знак Зодиака и любая из 7 планет находят место в таких типологических координатах: Темперамент — Венера — Телец, Весы; Опыт — Луна — Рак; Интеллект — Меркурий — Близнецы, Дева; Сознание — Солнце — Лев; Способности — Сатурн — Козерог, Водолей; Характер — Марс — Овен, Скорпион; Мотивация—Юпитер—Стрелец, Рыбы»'. Я не знаю,
'Богданов В. А. Ясновидящая материя. Космология общества, СПб. 1995, с. 59,
109
почему такова классификация психологических терминов в этой своеобразной модели. Я не знаю, чем интеллект в этой схеме отличается от способностей, как связаны между собой (и связаны ли) опыт и характер. Ещё менее я понимаю, как на все это влияют планеты (в том числе такие, как Луна и Солнце) и созвездия.
Объяснения автора лишь увеличивают состояние растерянности читателя, если последний надеется найти какое-либо понятное обоснование. Вот как выглядит в этой же работе текст, объявленный Богдановым объясняющим; «Объяснение этому таково. Я предположил, что имеет смысл сопоставить возрастные периоды с линейной цепочкой развития психических процессов и структур. Возраст крикливого Петуха увязывается с эмоциональной фазой, возраст подражающей Обезьяны — с памятью, полемичной Козы — с мышлением и так далее до седьмого периода — до внимания. На то она и седьмая. Тогда становится естественным рассматривать оставшийся набор подструктур в порядке, обратном их становлению, а также по два элемента кряду»'. Богданов, как это видно по другим фрагментам его книги, владеет и логикой, и чувством стиля. Тем более показательно, что приведённое им объяснение ничего не объясняет. Мистическую классификацию нельзя доказать, да и не нужно доказывать — её можно принимать только чувством, верой.
Логичность и доказательность текста мистиков сопоставима с логикой одного из современников Галилея, который отрицал наличие у Юпитера спутников по следующим весьма серьёзным основаниям: «В голове имеется семь отверстий: две ноздри, два уха, два глаза и рот; аналогично и в небесах две благоприятные планеты, две неблагоприятные, два светила и единственный Меркурий, — неопределенный и безразличный. Отсюда и из многих других аналогичных явлений природы, таких, как семь металлов и пр., которые было бы утомительно перечислять, мы заключаем, что число с необходимостью должно равняться семи. Кроме того, евреи и другие древние народы приняли разделение недели на семь дней и назвали их по семи планетам; если теперь мы увеличим число планет, вся эта система падёт». Впрочем, подобные рассуждения являются типичным ораторским приёмом и в XX в. Например, лидер борьбы за независимость Индонезии Сукарно так завершил одно из своих самых главных выступлений в 1945 г.: «У ислама пять главных заповедей, у нас на руке пять пальцев, у нас пять органов чувств, в «Махабхарате» пять героев. И принципов, на которых мы построим наше государство, также пять» 2.
'Богданов В. А. Ясновидящая материя. Космология общества. СПб, 1995, с. 60.
2 Цит. по кн. Капица М. С.. Малетин И. П. Сукарно. Политическая биография. М , 1980, с. 84-85.
110
Мы должны всегда знать, какую классификацию строит автор, чтобы не требовать от этой классификации более того, чем в ней есть. Так, в этой книге выделены различные подходы к познанию: мистический, практический, естественнонаучный и гуманитарный. Такое членение является, в первую очередь, типично гуманитарной классификацией. При обосновании этих взглядов я чувствовал необходимость постоянно ссылаться на авторитеты и демонстрировать знание других точек зрения (поэтому столь много в тексте цитат), а также старательно опирался на достаточно традиционную классификацию наук — все это, как уже отмечалось, является необходимым компонентом гуманитарного обоснования. Однако предложенная классификация имеет также и практическое значение. Она побуждает исследователей различать принимаемый ими способ обоснования и, тем самым, сокращает объём бесплодных дискуссий (особенно с психологами мистической ориентации).
Переплетение языков описания
На самом деле ни одна наука не бывает чисто естественной, гуманитарной или логической. Редкие мистики молча застывают на столпе, — чаще они призывают других поверить в их опыт. Практик всегда объясняет, почему он действует именно так, а не иначе. А великие естествоиспытатели, как правило, всегда видели смысл в найденных ими законах. Для гуманитарной науки типичны как логические рассуждения, так и постоянный поиск фактов. В этом нет ничего удивительного: человек (коим является любой учёный также) делает в своей жизни много разных вещей. Из того, что учёные иногда кушают, не следует, Что они нарушают чистоту своих наук. А из того, что физики и метафизики высказывают свои утверждения в письменном тексте, не следует, что все они — писатели или лингвисты.
Ни один способ описания реальности заведомо не является полным и исчерпывающим. Ориентированные на поиск истины естественнонаучные построения неизбежно будут переплетаться с поисками эффективного практического действия, с попытками найти смысл в построенных теориях, будут проверяться как логическим анализом, так и мистическим переживанием достоверности-недостоверности нашего знания. Однако в каждом случае важно понимать, что хотел сам ученый, чему он отдаёт приоритет. В каждом типе наук — свои принятые
111
нормы доказательности, свои каноны оформления полученных результатов и т. д. И в каждом конкретном случае целесообразно отмечать, каким способом проверки своих утверждений пользуется в данный момент учёный, на каком языке делает своё описание реальности.
Некоторые мистики при изложении своих позиций стараются их обосновывать логически, эмпирически или практически. Если подобные обоснования и нужны мистикам, то лишь для той или иной трактовки заведомо истинного (т. е. подтверждённого откровением) положения. Мистические (особенно религиозные) системы опираются на чувство всеобщей взаимосвязи, а потому полностью завершены во всех своих основных частях — приверженцы этих систем не могут изменять созданную в них картину мира. Тертуллиан, на мой взгляд, был более прав, чем логически обосновывающие свои позиции теологи: абсурдность того, во что мы верим, укрепляет веру. Об этом же говорил Д. Юм: религия основана на вере, а не на разуме, и защищать сё с помощью принципов человеческого разума — значит ставить её в опасное положение.
Вот в Библии говорится об удивительном долголетии допотопных патриархов: Адам жил 930 лет, Иаред — 962 года, Ной — 950 лет и т. п. Религиозный человек не может подвергать сомнению первоисточник и считать эти данные отголоском древних легенд. Теолог же считает своим долгом найти этим датам более-менее приемлемую логическую интерпретацию — скажем, такую: хотя через грехопадение человек утратил Божественный дар бессмертия, однако зараза смертности могла лишь постепенно сокрушать первобытную крепость организма. Или обосновать иначе: факт патриархального долголетия — лучшее подтверждение Божественного Промысла, направленного на сохранение религиозной истины, распространение человеческого рода и утверждение основных элементов морали и культуры '. Не берусь судить, какое из объяснений лучше. Кто не верит в концепцию сотворения мира за шесть дней, тот всё равно не верит, а кто верит, тот может принять то объяснение, которое ему понравится. Если же между частными интерпретациями существует расхождение, которое кто-нибудь посчитает принципиальным, — происходит раскол, появляются ереси и т. д. Но взгляд на первоначала мира в рамках одной и той же религии по самой сути однажды принятой веры не может от этого измениться.
Естественнонаучные теории имеют сформированные критерии обоснованности своих утверждений (опираясь одновременно и на логику, и на эксперимент), однако — вопреки расхожему мнению — они
'Новая толковая Библия. Экзегетический комментарий, 1. Л., 1990, с. 285.
112
крайне туманны (поскольку пытаются быть не зависимыми от субъективизма очевидности), их построения во многом бессмысленны (потому что мир сам по себе не имеет смысла — он таков, каков он есть), заведомо не совсем верны и, к тому же, непосредственно на практике не применяются. И всё же именно они дают нам самое надёжное приближение к истине! Психологика среди разных путей поиска разгадки сознания выбирает в качестве приоритетного путь естественной науки и пытается строить свои описания, прежде всего, на естественнонаучном языке.
Догадываюсь, что отнюдь не все психологи примут этот выбор с восторгом. «Психологические теории, — утверждает выдающийся теоретик, мистик, но, прежде всего, психотерапевт К. Юнг, — дьявольская вещь. Разумеется, нам необходимы некие точки отсчета для ориентации и определения системы ценностей; но их всегда следует рассматривать только в качестве вспомогательных концепций, которые в любой момент можно оставить в стороне. До сих пор мы знаем так мало о человеческой душе, что можно считать нелепой даже мысль о том, что мы настолько продвинуты, чтобы строить общие теории. Вне всякого сомнения, теория является лучшим прикрытием для невежества и недостатка опыта... Огромное разнообразие человеческих индивидуальностей и их неврозов привело меня к тому, что идеальный подход к каждому случаю предполагает минимум априорных предположений»'. Впрочем, Юнг как мистик и практический психотерапевт, конечно же, и должен призывать к магическому действию.
Пусть избранный путь естественной науки не решает всех проблем, пусть он побуждает всегда сомневаться в найденных решениях. И всё-таки в данной книге именно этот путь считается наиболее плодотворным для проникновения в сокровенные тайны, так как он проложен по наиболее проверяемой дороге. Конечно, разгадка никогда не будет окончательной, поэтому найденные на этом пути решения обязательно покроются пылью последующих веков. Но они могут остаться в человеческой культуре, если будут трансформированы так, чтобы соответствовать будущему знанию.
При этом будем помнить: психология — всё-таки особая наука. В любой науке переплетаются языки описания, но в психологии они переплетаются наиболее сильно. Любая психологическая теория (в отличие от теории физической) сама по себе воздействует на предмет собственного изучения — на сознание. (Физическая теория тоже воздействует на сознание, но сознание не есть предмет физической теории).
'Цит. по кн. Якоби М. Встреча с аналитиком. М., 1996, с. 12-13.
113
Содержание сознания с необходимостью включает в себя значения и смыслы, а значит, подлежит гуманитарному описанию. Описание осознаваемого всегда является описанием осмысленного. Как бы ни хотелось рассматривать психику только с естественнонаучной точки зрения, психическое всегда будет содержать не подлежащую исключению гуманитарную добавку. Однако более подробно об этом пойдёт речь уже в следующем томе.
В любом научном описании неизбежно присутствуют мистические переживания, ибо только они могут передать читателю то чувство очевидности излагаемого, которое присуще автору описания и без которого текст непонятен. Но мистическое осознавание очевидности придаёт самому мистическому в психологии особое значение. Мистический опыт (как факт существования такого опыта, но не как его содержание) может и должен получить естественнонаучное объяснение при описании сознания. Впрочем, такое объяснение никогда не удовлетворит подлинных мистиков. При этом следует помнить: мистическое и естественнонаучное обоснование несопоставимы, мистика и наука имеют разные, не переводимые друг в друга языки описания реальности. С этой точки зрения, якобы намечающаяся конвергенция естественнонаучного мышления и мистицизма, о которой сегодня часто пишут и мистики, и даже некоторые учёные ', — не более чем недоразумение.
Я готов признать, что многие великие мистики задолго до Эйнштейна говорили об относительности. Но из этого ничего не следует — идеи мистиков в принципе и не подразумевали, и не могли выразить ни физического смысла теории относительности, ни её космогонии, ни того, что Е=mс2. Язык физических теорий XX в. и язык средневековых трактатов — разные языки, не допускающие перевода с одного на другой. Поэтому же не стоит искать соответствие триады 3. Фрейда («Я», «ОНО» и «СВЕРХ-Я») с тремя уровнями психической организации в ведическом учении или с христианской Троицей2. С равным успехом можно было бы искать соответствие с тремя основными цветами в непрерывном спектре радуги, с «Тремя мушкетёрами» А. Дюма или даже с таким хорошо известным на практике фактом, что табуретка, чтобы быть устойчивой, должна иметь не менее трёх ножек... Естественная наука приходит к своим открытиям слишком трудным и очень долгим путём,
'См. обзор: Шишкина В. С. Проблемы психологии в свете крушения старой научной парадигмы. // Теоретические и прикладные вопросы психологии. СПб, 1997. с. 213.
2 Хотя это делается, См. Шкопоров Н. Б. Перспектива содержательной реформы в структуре современной науки. // Теоретические и прикладные вопросы психологии. СПб, 1997. с. 218-219.
114
чтобы в порыве откровения кто-нибудь мог высказать будто бы сходные идеи на несколько сотен или даже тысяч лет раньше. Это всегда лишь кажущееся сходство. В порыве откровения в лучшем случае можно нечто понять, но нет языка, на котором это нечто можно было бы высказать.
Итак, психология вынуждена пользоваться разными языками для описания изучаемых ею явлений. Важно лишь каждый раз отдавать себе отчёт, каким языком в каждом конкретном случае мы пользуемся, заранее знать, что именно будет результатом исследования, и никогда не путать между собой разные языки и каноны обоснования. Рассмотренная классификация путей познания имеет важное значение для построения психологики. Механизм сознания предлагается изучать методами естественных наук, а содержание сознания — методами наук гуманитарных. Мозг при этом рассматривается в качестве идеального логика и вычислителя. И в каждом конкретном случае в зависимости от предмета изучения следует применять разные способы обоснования своих утверждений. Убеждён, что в психологии естественнонаучное и гуманитарное описание взаимно дополняют друг друга: естественнонаучный подход позволяет исследовать неосознаваемый механизм порождения сознательных переживаний, а гуманитарный — их осознанное содержание.
Конспект вступления
Для ориентации повторю основные высказывания, подготавливающие читателя к основному тексту:
- Главная загадка психологии — загадка сознания. Труднее всего объяснить то, что и так очевидно. Природа сознания никогда не дается нам с той непосредственной очевидностью, которая присуща самим объясняемым явлениям сознания.
- Существуют принципиально разные пути познания: мистический (претендующий на очевидность и обосновываемый доверием к собственным чувствам), логический (ориентированный на формальную правильность, непротиворечивость и тавтологические преобразования), естественнонаучный (пытающийся найти истину и опирающийся на соответствие опыта и логики), практический (ориентированный на достижение результата и доказывающий свою правоту эффективностью), путь гуманитарной науки (претендующий на осмысление всего познанного и опирающийся на традицию и идеалы).
115
- Сознание человека, как и многое другое в нашем мире, должно описываться всеми этими не сводимыми друг к другу способами. При этом ни одно описание заведомо не является полным и исчерпывающим. Но в каждом конкретном случае следует различать, каким способом сделано то или иное описание.
- Естественнонаучные теории (опираясь одновременно и на логику, и на эксперимент) имеют сформированные критерии обоснованности своих утверждений, однако — вопреки расхожему мнению — они туманны (поскольку пытаются быть не зависимыми от субъективизма очевидности), заведомо не совсем верны (даже карикатурны, поскольку строятся для идеализированных объектов) и, к тому же, непосредственно на практике не применяются. Тем не менее, именно они дают самое лучшее приближение к истине.
- Психология объявила себя самостоятельной одновременно с признанием себя естественной наукой. Тем самым психология приняла очень важную для науки норму: свои утверждения психолог, считающий себя ученым, должен проверять в эксперименте.
- И наоборот, все опытные данные, все найденные эмпирические законы только тогда признаются достоверными, когда получают логическое обоснование. Даже эмпирические факты становятся фактами естественной науки только после их теоретического обоснования.
- Само теоретическое обоснование эмпирических фактов должно независимо проверяться.
- Нельзя строить науку, опираясь на слова обыденной речи или их этимологический анализ. Тем более так нельзя строить психологию, где большинство терминов — омонимы.
- Экспериментальное исследование отличается от эмпирического тем, что заведомо направлено на проверку логически обоснованной гипотезы (теории). Экспериментатор, проводя своё исследование, задаёт такой вопрос природе, на которой она отвечает «да» или «нет» — пусть с некоторой вероятностью.
- Следует различать теоретические термины, входящие в логическое описание психического, и эмпирические термины, предназначенные для описания непосредственно наблюдаемой реальности.
- Сознание как эмпирический термин отражает эмпирическое явление — осознанность. Далее сознание как явление и будет пониматься как эмпирический факт представленности субъекту картины мира и самого себя, как выраженная в словах способность испытуемого отдавать себе отчет в том, что происходит.
- Возникновение сознания как явления не является следствием каких-то сознательных процессов.
- Мистические переживания — реальность. Они возникают одновременно с появлением человеческого мышления, и пока человек
116
мыслит, не исчезнут. Каждый человек переживает их по-своему. Тем не менее, они не могут быть ни логически обоснованы, ни с достаточной точностью выражены в словах.
- Мистическая истина существует лишь для того, кто нашел ее, и непостижима ни для кого другого, поэтому нельзя проверить правильность найденной мистической истины. По мнению мистиков, для того чтобы узреть Истину, нужна специальная тренировка сознания. Но нет объективного критерия, с помощью которого можно определить, что сознание в результате тренировки достигло нужного состояния.
- Практика не может напрямую свидетельствовать об истинности теории. Практические результаты получаются или не получаются, вообще говоря, независимо от того, истинна или нет лежащая в её основе теория.
- Практические технологии, говорящие, как надо действовать в той или иной конкретной ситуации, не отвечают на вопрос, почему так надо действовать. В этом отношении любая практика напоминает магию, а потому глубоко мистична. Мы действуем именно так, а не иначе, потому что такое действие для нас самоочевидно.
- Только логика позволяет понять принципиальную простоту и единообразие природы психического. Отказ от логики невозможен. Он равносилен отказу от использования естественного языка.
- Однако логика никогда не может логически обосновать сама себя. В итоге мы никогда не сможем как высказать всё, что знаем, так и узнать всего того, что сказали.
- Хотя естественнонаучная теория не может непосредственно использоваться на практике, но она предлагает и ученому-практику, и экспериментатору увидеть реальность под неожиданным углом зрения и, вследствие этого, найти новые способы взаимодействия с этой реальностью. Теория не проверяется на практике, практика не вытекает из теории. Но теория и практика всё же связаны между собой — они вдохновляют друг друга на поиск новых идей.
- Проблема первоначал и конечных целей не является естественнонаучной. Нельзя экспериментально исследовать, что было до того, как всё началось, и что будет после того, как всё закончится. Поэтому некорректен — в рамках естественной науки — вопрос о первоначалах души. Понимание границ естественной науки не означает слабости естественнонаучного метода.
- Естественные науки не могут доказательно отрицать существование сверхъестественного, но полагают, что о таинственном и Сверхъестественном нельзя говорить на языке естественной науки, а потому о мистическом можно только молчать. Они не признают его как факт науки и не считают возможным изучать сверхъестественное научными методами.
117
- При построении естественнонаучной теории стоит опираться на ряд методологических принципов: идеализации, простоты, рациональности, независимой проверяемости, соответствия и пр. Нарушение этих принципов при построении теории не означает; что теорию надо отбросить как неверную, но говорит о методологической дефектности теории и тем самым направляет исследователей на поиск другой теории.
- Особой опасностью для теории является ее защита с помощью последовательно наращиваемых дополнительных допущений (горопизирование).
- Чем оригинальнее естественнонаучная теория (и чем при этом лучше она проверена!), тем она более эвристична для разработки новых эффективных методов практической деятельности. Только теория даёт более-менее надёжные оценки эффективности практической деятельности,
- Естественнонаучное познание парадоксально: научное открытие открывает изумлённому от неожиданности учёному то, что он заранее знает; обоснование является необходимым элементом науки, но само по себе оно не обосновывает; естественнонаучное знание наиболее достоверно, но оно заведомо неверно и т. д.
- Парадоксы естественнонаучного познания тесно связаны с парадоксами сознания. Психологическая теория, призванная разрешить проблему сознания, обязана объяснить закономерности процесса научного познания.
- Гуманитарные науки используют сходные методологические принципы с естественными науками. Однако они ищут не истину, а «единство смысла» тех текстов и явлений, которые рассматривают.
- В гуманитарных науках есть идеалы, но нет идеализированных объектов. Идеалы предопределены желаниями, а идеализация — логическими построениями и опытной проверкой.
- Главные критерии выбора одного из многих возможных смыслов определяются в гуманитарной науке соотнесением с существующей традицией и с теми идеалами и ценностями, которые принимаются в данный момент научным сообществом.
- Новые идеи в гуманитарной науке не обязательно должны соответствовать ранее созданным идеям. Но исследователь обязан продемонстрировать знание существовавших до него концепций, и в случае отказа от этих концепций дать правдоподобное истолкование собственных взглядов.
- Естественнонаучными методами можно изучать неосознаваемую работу сознания. Но содержание сознания, сформированное в процессе этой работы, во многом остаётся прерогативой гуманитарного знания.
- Современные руководства по экспериментальной психологии — это сводка не связанных между собой данных: отдельно по восприятию, отдельно по памяти, отдельно по личности, отдельно по социальному взаимодействию и т. д.
118
- Логика объяснения и классификационные схемы в предлагаемой на суд читателя книге настолько не соответствуют общепринятой системе изложения, что пришлось ввести новое название для такого подхода к психологическим исследованиям — психологика.
- Психологика, не удовлетворенная всеми предшествующими попытками, нашла свои собственные основания. Психологика объявляет, что психика написана на языке логики.
- Психологика, как естественнонаучная дисциплина, ориентируется на методологические регулятивы и канон обоснования, принятые в естественных науках, а потому пытается дать логическое описание психики и сознания.
- Психологика считает, что логическое описание психики может претендовать на истинность, а, следовательно, психика не только может трактоваться как логическая система, но она и на самом деле есть логическая система.
- Поскольку признаётся, что психическое логично, тем самым предполагается, что для этой логики необходимы какие-то исходные утверждения, принимаемые за самоочевидные, которые не требуют никаких доказательств. В психике, как логической системе, необходимо должно присутствовать нечто самоочевидное. То, что психика осознаёт, является для психики самоочевидным,
- Психологика не отказывается от привычной (бытовой) терминологии, но использует её только как сложившуюся классификацию накопленного опыта психической жизни, т. е. лишь операционально для описания эмпирических феноменов и для обозначения связанных с тем или иным словом методических приемов экспериментального исследования.
- Предлагается естественнонаучный принцип группировки экспериментального материала — данные группируются вместе в том и только в том случае, если отражают одну и ту же закономерность психического.
- Психологика своей главной задачей считает сведение разрозненных фактов в единое целое, определяемое универсальными законами психической деятельности,
- Подлинная сознательная и социальная жизнь начинается не с поиска ответов на имеющиеся головоломки, а с проверки правильности догадок о возможных способах решения этих головоломок.
- Действительно ли я такой, как о себе думаю? Правда ли, что смысл жизни именно таков, как мне сейчас представляется? Вот основные проблемы, которые человек решает всю свою сознательную жизнь.
119
Раздел второй
ТАЙНА СОЗНАНИЯ. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРЕАМБУЛА
В Рио-де-Жанейро краденые автомобили перекрашивают в другой цвет. Делается это из чисто гуманных побуждений — дабы прежний хозяин не огорчался. видя, что на его машине разъезжает посторонний человек. «Антилопа» снискала себе кислую славу, её нужно перекрасить.
И. Ильф. Е. Петров
Психология входила в семью естественных наук', имея груз тысячелетнего прошлого, океан нерешенных проблем и неопределенность выбора направления движения. И, прежде всего, психологи должны были определить основания, с помощью которых они хотят объяснить психическое. Без обоснования не может быть естественной науки. Логика задаёт правила обоснования, с помощью которых то, что требуется обосновать (Обосновываемое), может быть сведено к каким-либо основаниям, которые принимаются за очевидно истинные. Но что может быть такими основаниями в психологии? Где их искать?
Очень важно заранее определить хотя бы, в какой области знания их можно найти. Никакая логика не может падать с неба и восприниматься как нечто заведомо данное, ниоткуда не выводимое. (Хотя логика, в конечном счёте, всегда опирается на аксиомы, которые принимаются
' Разумеется, возникали программы построения психологии как особой науки, не являющейся наукой естественной, например программа В. Дильтея. Но роль подобных программ в истории психологии всё-таки ограничена.
120
без доказательств, т. е. ниоткуда не следуют). Разумеется, не так просто решить, что должно считаться в психологии очевидно истинным (кроме, конечно, самоочевидности явлений сознания, которые как раз и требуется объяснить). Первые психологи постоянно спорили об этом, предлагая разные решения и, тем самым, порождая разные психологические направления. История психологии — это как раз история не слишком удачных попыток выбора разных оснований.
Впрочем, психологи вначале обращали не меньшее внимание на выбор методов исследования. Действительно, как проводить эксперимент? На что в бесконечном многообразии поведения испытуемых обращать внимание? Какие данные регистрировать? Как их обрабатывать? Как делать корректные выводы? Чаще всего выбор метода был так или иначе предопределен выбором оснований. Действительно, если в основаниях сознания искать те или иные формы поведения, то и измерять следует поведенческие реакции. Если же к основаниям будут отнесены физиологические процессы, то в эксперименте обязательно должно присутствовать измерение параметров этих процессов. Если же, по мнению исследователя, основания скрыты в значениях слов, которыми пользуется человек, то и исследование с неизбежностью будет направлено на анализ этих значений. В мучительных раздумьях по поводу выбора своих оснований психология делала свои первые шаги.
Каждый шаг сопровождался сокрушительной критикой, так как всегда находились оппоненты, предпочитавшие идти совсем в другую сторону и выбиравшие совершенно иные основания. К началу XX в. ощущение кризиса в психологии стало едва ли не общепринятым. Всё было шатким. Как тогда выразился русский исследователь Н. Н. Ланге, психологов можно было уподобить Приаму, сидящему на развалинах Трои. Действительно, блестящие спекулятивные построения великих философов рухнули, не выдержав опытной проверки. На величественных развалинах теперь надо было сооружать что-то новое. Но что? А. Н. Леонтьев уже во второй половине XX в. признался, что психологи до сих пор не имеют архитектурного проекта для строительства своих сооружений, хотя и собрали груду первоклассного строительного материала '.
И всё же естественнонаучный подход — казалось бы, столь сомневающийся, опирающийся на так быстро ускользающее настоящее — сотворил чудо, открыв такие грани психической жизни, о которых вряд ли можно было бы догадаться из чисто логических соображений или которые можно было бы найти в себе путем мистического откровения.
' См. Леонтьев А. И. Понятие отражения и его значение для психологии.//Вопросы философии,1966. 12, с.43.
121
Даже если исследователь шёл, как потом выяснялось, не в ту сторону, он находил новые данные и новые идеи, которые обсуждались и внимательно изучались следующим поколением. Конечно, такой путь в разные стороны не позволял прийти к единому мнению, но привёл к созданию мощной базы данных, которая вынуждала договориться о едином понимании.
Психологика, как уже отмечалось, сделала самостоятельный выбор собственных оснований. Но перед её изложением стоит приглядеться к предшествующим попыткам, чтобы ясно понимать, каким другим возможным вариантам противостоит сделанный ею выбор. Цель данной преамбулы — посмотреть на историю психологии с высоты птичьего полёта, не слишком обращая внимание на мелкие детали, плохо различимые с этой высоты. Реконструируя историю на свой лад, я стремился обратить особое внимание на те находки, которые более всего значимы для дальнейшего изложения психологики.
Полагаю, такой заведомо субъективный подход может вызывать сильное смущение. Впрочем, единой истории психологии нет и быть не может, как не может быть единой истории симфоний, написанных в фа миноре, единой истории человечества или даже истории жизни одного человека. Всегда есть лишь бесконечное множество историй, связанных с разными аспектами, выделяемыми историками или биографами-К. Поппер даже уверяет, что «каждое поколение имеет право по-своему интерпретировать историю, и не только имеет право, но в каком-то смысле обязано это делать» '. А И. Лакатос добавляет: «Историк науки в высшей степени разборчив: он будет пренебрегать всем, что является иррациональным в свете принятой им теории рациональности»2, Подлинная история всегда богаче любых её реконструкций, созданных историками.
Я был бы рад, если бы история психологии не выглядела в моём изложении цепью бессвязных фактов. И уж тем более мне не хотелось бы видеть её полем брани, на котором лежат наши умственно отсталые предшественники (как пошутил однажды В, П. Зинченко. говоря о стандартных описаниях в учебниках). Главная задача — представить развитие психологической науки рациональным, логически неизбежным процессом. И одновременно подготовить читателя к восприятию тех идей, которые будут рассматриваться в следующих частях.
' См. об этом подробнее в кн.' Поппер К. Открытое общество и его враги, 2 М 1992,с,311-313.
2 Лакатос И. История науки и её рациональные реконструкции. // Структура и развитие науки. М„ 1978, с. 232.
122
Робкий поиск пионеров XIX века
Поиск внутри сознания
Прежде всего, в психологии возникли школы, пытающиеся объяснять явления сознания, исходя из самого сознания. Правда, попытка объяснить неизвестное через самое себя, взять проблему «в лоб» логически выглядит малообнадеживающе. Действительно, пусть у явления сознания есть какая-то причина, данная сознанию. Но тогда сама эта причина — явление сознания, следовательно, у этой причины как у явления сознания должна быть другая причина. (Ибо никакая причина не может быть причиной самой себя). Правомерен вопрос: а причина этих причин дана сознанию? Если да, то можно повторить вопрос: причина «причины этих причин» тоже дана сознанию? Как решить, когда пора перестать задавать эти вопросы и остановиться? Для этого тоже нужны какие-то основания.
Однако первопричины не изучаются естественной наукой, да и по канону этой науки логика сама по себе ничего не доказывает, её выводы должны быть проверены экспериментально. Химики уверенно разлагают вещество на элементы, не слишком задаваясь вопросом, откуда вещество произошло. И достигают при этом поразительных результатов. Естественно предположить, что как только удастся разложить содержание сознания на неделимые составляющие элементы, то можно единообразно описать структуру любого сознательного явления. Разве это не успех эмпирической науки? Пусть даже сама идея объяснить сознание сознанием же логически сомнительна, пусть сознание как таковое останется загадкой. Но мы хоть будем знать составляющие сознание элементы, а может быть, сумеем построить и для сознания нечто аналогичное Периодической системе Менделеева!?
Автор этой идеи Вильгельм Вундт был великим систематиком. Как писал Э. Боринг, «он имел непревзойденную способность к сведению
123
громадной массы фактов в систематическую структуру»'. Он даже чувства смог разложить на самостоятельные, не делимые далее элементы и полагал, что всё богатство психического мира можно выразить в трёх измерениях: удовольствие — неудовольствие, возбуждение — успокоение, напряжение — разрядка2. Вундт пытался построить универсальные законы психической жизни в целом (а не частные законы восприятия, памяти и т. д.). Вундт «не был гением», как замечает П. Фресс, но его поразительная продуктивность (по расчётам Боринга, за 68 лет своей научной деятельности он написал 53735 страниц, т. е, более 2 страниц каждый день), организаторский и педагогический дар сделали его одним из наиболее влиятельных основателей экспериментальной психологии. Впрочем, как говорят, сам Вундт экспериментов не проводил — для этого у него были ученики. И писал Вундт обо всём: от умственных способностей жуков и бобров и физиологической психологии до проблем психологии народов. Стоит признать исключительную широту его исследовательских интересов.
Вундту повезло, что он работал в Германии. В это время именно в Германии духовная атмосфера наиболее благоприятствовала развитию и официальному признанию экспериментальной психологии. В Англии, например, сенат университета Кембриджа в 1877 г. (т. е. за два года до создания Вундтом своей психологической лаборатории) отказался открыть психофизиологическую лабораторию, объявив самую идею такой лаборатории безбожной4. У. Джеймс в США создал экспериментальную лабораторию даже раньше Вундта — где-то в середине 70-х гг. Но к 1890 г. он уже потерял интерес к экспериментальным исследованиям, и это его начинание в истории психологии осталось не слишком заметным. Именно лаборатория Вундта получила статус первой в мире психологической лаборатории, уже в 1889 г. она становится институтом. А в 1887 г. Вундт создаёт специальную фирму, занимающуюся выпуском психологических приборов. И психологические лаборатории в Германии начинают расти как грибы.
Тем не менее, в подходе Вундта не было ни искрометного остроумия, ни оригинальности. Его идеи в той или иной степени можно найти и у И. Гербарта, и у ассоцианистов, которые считали, что всё содержание нашего сознания определяется ассоциациями сознательных же
'Boring Е . History of experimental psychology. N.Y.-L., 1929, p. 322.
2 Вундт В. Введение в психологию. М„ 1912, с. 51.
3 См. Фресс П. Развитие экспериментальной психологии. // Экспериментальная психология (под ред. Л. ФрессаиЖ. Пиаже). М., 1966, с, 33.
4 Якунин В.А. История психологии. СПб. 1998, с. 322.
124
явлений. Д. С. Милль до Вундта говорил о психической химии, рассматривающей, как простые идеи порождают сложные ', Более того, эти идеи были уже заранее отвергнуты И. Кантом, который не верил, что существует возможность «расчленить многообразие внутреннего опыта на обособленные элементы»2. Но при этом все они — и Кант, и Гербарт, и Милль — не видели возможности эмпирического изучения сознания. Вундт же был решителен и последователен. Он трактовал психологию как сугубо эмпирическую науку, ввёл экспериментальные методы исследования и объявил, что все другие способы изучения сознания вне границ самого сознания являются и ненаучными, и непродуктивными. Он писал: «Нельзя допустить никакого принципиального различия между психологическими методами и естественнонаучными методами» 3.
Вот как рассуждали Вундт и его последователи: то, что дано сознанию, в полной мере известно только носителю сознания. Никто, например, не может точно узнать, что именно чувствует человек, когда видит зеленый цвет или находится в состоянии влюбленности. Поэтому, считали они, и единственно научным методом изучения явлений сознания может быть только самонаблюдение — интроспекция. Испытуемый описывает то, что он переживает в заданной ему экспериментатором ситуации, а последний, в свою очередь, пытается разложить описание испытуемого на какие-либо устойчивые элементы. Конечно, сразу таким способом тайну сознания не раскрыть4, но можно выявить общую структуру сознания, а уж затем пытаться угадать, почему она такова. Раз нет ответа на заданный вопрос о природе сознания, то вначале стоит хотя бы конкретизировать сам вопрос — определить, о чём спрашиваем.
Однако при таком подходе исследователь сталкивается, по меньшей мере, с двумя проблемами. Во-первых, как отмечал ещё до возникновения экспериментальной психологии О. Конт5, самонаблюдение,
'МилльД. С. Система логики. М., 1914, с. 777.
2 Кант И. Соч.,6. М„ 1966, с. 60.
3 Вундт В. Очерки психологии. М., 1912, с, 9.
4 Сам Вундт понимал, что такой подход водит рассуждения по кругу, тем не менее, это, на его взгляд, не препятствует считать этот подход «наиболее простым, а потому пока и наилучшим». (Вундт В. Сознание и внимание// Хрестоматия по вниманию М., 1976,с-8).
5В учебниках по истории психологии обычно ссылаются именно на Конта, хотя и до Конта об этой проблеме говорили многие мыслители — например, И. Кант. Уместно напомнить и древнеиндийскую теорию Атмана, согласно которой, если я нечто фиксирую как факт моего сознания, то я уже не в этом состоянии сознания, и я, следовательно, уже не я — см. Мамардашвили М. К., Пятигорский А. М. Символ и сознание. М., 1997, с. 50.
125
будучи деятельностью души, всегда будет находить душу, занятую самонаблюдением, а не своей обычной деятельностью. О. Кюльпе проверит это спекулятивное рассуждение в эксперименте и напишет так:
«Невозможно мыслить — мыслить, отдаваясь вполне мыслям и погружаясь в них, — и в то же время наблюдать эти мысли. Сначала одно, затем другое — так гласит лозунг молодой психологии мышления» '. Соответственно, не так просто определить, что характеризуют данные интроспекции, К тому же, самонаблюдение — это процесс, протекающий во времени, и поэтому не являющийся адекватной фотографией мгновенного состояния сознания. События в сознании происходят во много раз быстрее, чем их последующее словесное описание испытуемыми, Для описания, скажем, того, что происходило в сознании в течение одной секунды, некоторым из них требовалось до 20 минут. Вряд ли можно гарантировать, что это описание строго соответствует тому, что человек реально ощущал 20 минут назад.
Во-вторых, описание испытуемыми явлений сознания выглядит обычно как описание внешних объектов, а не как описание каких-то особых внутренних переживаний. Мы осознаём внешний мир, а не процесс его восприятия. Действительно, если в жаркой степи мы захотим пить и увидим колодец, то пытаемся вычерпать воду из колодца, а не из наших глаз, хотя именно они дают нам столь важную информацию. Можно ли из подобной информации об окружающих нас вещах составить представление о структуре сознания, а не внешнего мира?
В. Вундт, Э. Титченер и другие представители версии обсуждаемого подхода, названной структурализмом, настаивали на специальной тренировке испытуемого, которая позволяла бы этому испытуемому выделять «подлинные», т. е. лишенные предметности, ощущения. Любое указание на объективное, содержание переживания Титченер называл «ошибкой стимула». По Титченеру, например, вместо «неровная дорога» надо говорить о «неодинаковом давлении на подошвы моих ног». Вундт утверждал, что для избавления от ошибок испытуемый должен выполнить не менее 10 тысяч самонаблюдений, запротоколированных под наблюдением опытного экспериментатора. Мол, только после этого его показания могут служить надежным источником сведений для публикации. Естественно, что в столь утомительных предварительных опытах участвовали, как правило, сами психологи, работавшие в лаборатории Вундта. Неудивительно, что у них вырабатывалось умение осознавать именно то, что требовалось осознавать в школе Вундта — Титченера.
' Кюльпе О. Психология мышления. // Хрестоматия по общей психологии. М-, 1981,с. 25.
126
Ф. Брентано и последователи другой версии — школы психологии актов, наоборот, предлагали испытуемым сосредоточиться не на элементарных ощущениях, а на самих актах видения или слышания. Ведь для того, чтобы что-нибудь увидеть, надо всматриваться, а чтобы что-нибудь услышать, надо вслушиваться. По Брентано, когда мы видим цвет, слышим звук или ощущаем холод, ни цвет, ни звук, ни холод сами по себе не являются психическими образованиями — они являются предметом изучения физики, а не психологии. Психическими являются лишь акты видения или слушания цвета и звука. Эти акты, утверждает Брентано вслед за Фомой Аквинским, всегда интенциональны, т. е. направлены на какие-то объекты, подразумевают их. Акты порождают в сознании сами объекты в форме образа, в форме суждения и в форме его эмоциональной оценки (как желаемого или отвергаемого). Соответственно, если в лаборатории Вундта испытуемый разлагал свое сознание на элементы, обращая внимание на различные качества своих ощущений, их интенсивность и т. д., то в лабораториях последователей Брентано испытуемые тщательно описывали не само по себе содержание, а те внутренние операции, которые приводят их к созданию образа, суждения и эмоциональной оценки.
Для проведения исследований были созданы специальные экспериментальные технологии, которыми психологи пользовались далее на протяжении столетия. Так, В. Вундт изобрел тахистоскоп — прибор, позволяющий предъявлять испытуемому изображения в течение короткого фиксированного интервала времени (до тысячных долей секунды). В его лаборатории были получены оригинальные экспериментальные данные. Например, Л. Ланге установил, что если испытуемый должен был на предъявление сигнала нажимать рукой на рычаг, то время реакции зависело от исходной установки испытуемого, т. е. от того, на что он исходно обращал внимание, подготавливаясь к опыту: при большем внимании к сигналу, чем к предстоящему движению, для осуществления реакции требовалось почти в два раза больше времени.
Вундт как исследователь интересовался ограничениями на возможности сознания. Он знал, например, что одно из двух одновременных впечатлений всегда осознаётся раньше другого '. Когда мы воспринимаем отдельные элементы изолированно, замечает также Вундт, мы не можем ясно различать и сохранять в памяти более семи элементов. И эта граница, по Вундту, справедлива и для слуха, и для зрения и для осязания. Не случайно, полагает Вундт, буквы алфавита для слепых, созданного Л. Брайлем, содержат всего 6 точек: если бы было
'Вундт В. Душа человека и животных, 1. СПб, 1865-1866, с. 44-45.
127
использовано больше точек, слепые не могли бы быстро и уверенно различать буквы этого алфавита. (Спустя почти сто лет выдающийся психолог Дж, Миллер назовет число семь магическим). Однако, добавляет Вундт, в поле сознания может поступать гораздо большее число элементов, если эти элементы поступают не изолированно. Почему наше сознание столь немощно? Ответ на этот вопрос в рамках попыток объяснить сознание, исходя из самого сознания, принципиально невозможен.
При этом человек воспринимает в своем сознании не только то, что находится в фокусе его внимания, но и нечто другое, воспринимаемое «всегда более или менее смутно, хотя всегда поднимающееся над порогом сознания». Последователь Вундта Э. Титченер прямо говорит о двух уровнях сознания: верхний уровень характеризуется высокой степенью ясности процессов, нижний — их смутностью. Правда, добавляет Титченер, в пределах области ясных переживаний существуют различные степени ясности, а в пределах смутных переживаний возможно существование различных степеней смутности'. Вот так. При внимательном (т. е. сознательном) рассмотрении содержания сознания выясняется, что само сознание — средоточие того, что для нас очевидно, — содержит что-то смутное и неясное.
У. Джеймс (хотя он никогда не был структуралистом) приводит удачный пример такого смутного переживания. Представьте себе, что вы припоминаете забытое имя. В вашем сознании возникает ощущение пробела, которое сопровождается особым состоянием сознания. Пробел — это некое отсутствующее содержание; тем не менее, этот пробел каким-то невыразимым образом всё же воспринимается сознанием. Пробел о/и одного забытого имени переживается иначе, чем пробел от другого. Разумеется, это загадочно, как загадочно то, что в фокусе внимания сознания может находиться только очень малое число разрозненных элементов.
Исследователям, несмотря на все старания, не удалось также избавиться от принципиальных методических недостатков самонаблюдения как метода психологии. Выяснилось, что разные испытуемые по-разному описывают свой внутренний опыт и что, к тому же, описание этого опыта зависит от принятых в данной школе взглядов (а значит, зависимо от процедуры наблюдения). Таким образом, было установлено, что результат самонаблюдения во многом определен исходными предположениями не только испытуемого, но и экспериментатора о том, каким этот результат должен быть.
'Титченкр Э. Б. Учебник психологии. М., 1914,с.43.
128
Наконец обнаружилось, что не всё происходящее в сознании доступно самонаблюдению. Например, напишем какое-нибудь слово так, чтобы каждая его буква была изображена с помощью двух разных цветов, а затем предъявим это слово испытуемым с помощью тахистоскопа на несколько десятых секунды с просьбой рассказать о том, что он увидел. Испытуемый обычно способен назвать предъявленное ему слово, хотя отнюдь не всегда готов ответить на вопрос, какими цветами были написаны буквы; зачастую даже не замечает, что они были разноцветными. А ведь если бы он не воспринял эти цвета, то он вообще не увидел бы никаких букв и не смог бы прочитать написанное слово! Это ещё раз подчеркивает, что в сознании могут существовать явления, не оставляющие ясно осознаваемого следа от причины своего возникновения.
В серии экспериментальных исследований, проведенных О. Кюльпе, Н. Ахом, К. Марбе и другими представителями вюрцбургской школы, было показано, что наблюдение над собственными мыслями в принципе не дает возможности обнаружить причины, побуждающие мысль направляться к своей цели именно таким путем, а не иным. (Чуть позже великий логик Г. Фреге выразит эту идею в таком виде: «Схватывая или мысля мысль, мы не создаём её, а лишь вступаем с тем, что уже существовало раньше, в определённые отношения»'). Мы не умеем осознавать создание мысли, мысль нам всегда дана в готовом виде!
Вюрцбуржцы доказывали это, опираясь на своеобразные эксперименты. Вот К. Марбе спрашивает профессора Кюльпе: «Сколько будет 6 раз по 15?». Кюльпе отвечает: 90. И поясняет: при этом возникли неясные двигательные образы — 15 и 6. А вот задаёт вопрос К. Бюлер:
«Может ли быть опровергнута атомистическая концепция в физике?». Отвечает проф. Дюрр: «Да. Прежде всего пришло понимание вопроса. Потом мгновение ожидания решения, в каком смысле следует ответить на вопрос. Потом возникло сознание, неформулированное, которое я в настоящее время мог бы выразить словами: благодаря чему атомистическая теория сделалась вероятной» 2.
Правда, К. Ах считал самым веским доказательством существования неосознаваемых детерминирующих тенденций собственные опыты с испытуемыми в состоянии гипноза. Одному из загипнотизированных испытуемых даётся следующая инструкция: «Будут показаны две карточки с двумя цифрами. При предъявлении первой карточки вы должны назвать сумму чисел, после подачи второй — разность». Затем испытуемого
'Фреге Г. Логические исследования. Томск.. 1997. с. 38.
2 См. КрогчусА. Л. Вюрцбургская школа экспериментального исследования мышления. //Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления. М., 1981.250-254.
129
будят и показывают карточку с цифрами 6 и 2. Испытуемый говорит «восемь». Карточка с цифрами 4 и 2 вызывает у него ответ «два». На вопрос, почему он произнёс «восемь» при предъявлении первой карточки, испытуемый сообщает, что испытывал «настоятельную потребность» сказать именно это слово '.
Э. Титченер утверждал, что сознание состоит из известных ему 44 тысяч сенсорных элементов (из них 32 820 зрительных и 11 600 слуховых), которые «без пропусков и излишков» порождают в разных комбинациях все восприятия, мысли и эмоции. Думается, что незачем доказывать всю нереальность этого утверждения. К. Ясперс, называя подобный подход «химией души», уверял, что даже образ нельзя создать из комплекса таких элементов1. А уж как из стандартного набора элементов можно породить принципиально новые научные, художественные или религиозные идеи?
Сам В. Вундт убеждал, что эти элементы соединяются в «творческом синтезе». Химические элементы, соединяясь, образуют новые вещества. И психические элементы «в силу соединения» образуют новые свойства. Впрочем, сам процесс творческого синтеза оставался загадкой. Вундт ввёл в качестве универсального объяснительного принципа этого синтеза annepifemfino — связывание «в мгновенном акте» содержания отдельных восприятий в одно целое вместе с уже накопленным предшествующим опытом3. Но он не смог объяснить, что, собственно, происходит в процессе апперцепции — у него не было для этого логических средств4. Впрочем, вряд ли стоит ставить ему это в вину. Апперцепция есть нечто синонимичное вниманию; внимание же, как характеристика самого сознания («фокусировка сознания»), из содержания сознания невыводима.
Вундт понимает, что разработанный им концептуальный аппарат недостаточен для описания всех явлений сознания: «Индивидуальное сознание абсолютно не способно дать нам историю развития человеческой мысли, поскольку оно обусловлено предшествующей историей, относительно которой само оно не может дать нам никакого знания» 5.
' См. Анцыферова Л. И. Интроспективный эксперимент и исследование мышления в Вюрнбургской школе. // Основные направления исследований психологии мышления в капиталистических странах. М., 1966. с. 77.
2 Ясперс К. Собр. соч. по психопатологии. 1, М., СПб, 1996, с. 273-274.
3 Вундт В. Сознание и внимание.//Хрестоматия по вниманию. М.. 1976, с. 23.
4 «Апперцепция выступает у Вундта для объяснения самых сложных явлений душевной жизни, но при этом сама не объясняется», — пишет А. Н. Ждан. Вильгельм Вундт. // Вести. Моск. ун-та. Сер- 14. Психология. 1979, 3, с. 78.
5Цит. по кн.: K оул М. Культурно-историческая психология. М., 1997, с. 49.
130
Поэтому психология народов, утверждает он, не может быть полностью построена по типу экспериментальной психологии. (Обратите внимание: психологика утверждает нечто подобное, признавая естественнонаучный подход к описанию механизмов сознания и путь гуманитарной науки при попытках описать содержание сознания).
Исследования структуралистов имели серьёзное значение для последующего развития психологии. Неудача исследовательской программы объяснения сознания изнутри самого сознания экспериментально подтвердила то, что, в общем-то, можно было ожидать из логических соображений (хотя, возможно, и не всем казалось очевидным): сознание из самого сознания невыводимо, оно не разлагается на какие-либо неделимые элементы. Но в том-то и заключается мощь естественной науки, что, как только она принимается за дело, чисто словесные споры заканчиваются. Спорить теперь можно только с учетом полученных в опыте данных, от которых опасно небрежно отмахиваться.
Недостатки метода самонаблюдения не призывают отказаться от этого метода — это невозможно '. Они лишь подчёркивают невозможность объяснения сознания из самого себя, экспериментально подтверждая логическую несостоятельность этой идеи. Нельзя найти причины сознательной деятельности в самом сознании. То, что мы осознаём, постоянно меняется во времени. А как выявить структуру процесса, если логика этого процесса ускользает от понимания?
Приведем некоторые важные экспериментальные выводы, которые будет полезно иметь в виду при дальнейшем изложении:
* Мы не осознаём процесса создания мысли. Течение осознаваемой мысли определяется причинами, которые сами не осознаются (или, в терминологии вюрцбургской школы, это течение «детерминируется неосознаваемыми тенденциями»).
* Процессы в сознании протекают гораздо быстрее, чем скорость их словесного описания.
* Словесное описание не исчерпывает содержание сознания.
* Сознание состоит не только из ясных переживаний, но и из смутных, неясных.
* То, что человек осознает, во многом зависит от его предварительных предположений, а также от того, какую задачу он в данный момент решает.
'Как напишет Л. С. Выготский (Собр. соч., 1,с. 61), «вопрос о научной ценности самонаблюдения решается сходно с практической ценностью в судебном разбирательство показаний потерпевшего и виновного. Они пристрастны,- полагаться на них— безумие. Но значит ли что, что мы должны в процессе не выслушивать их вовсе?»
131
* Самонаблюдение подвержено ошибкам так же, как и все остальные процессы, протекающие в сознании.
* Как только человек задумывается над тем, как протекает деятельность его сознания, так сама эта деятельность изменяется.
* Возможности сознания ограничены по объему, но природа этих ограничений не осознаётся, т. е. в самом сознании не содержится. После этих изысканий в психологических кругах надолго зародилось сомнение в самонаблюдении как в приемлемом методе психологического исследования. А то, что представлялось самой очевидной вещью на свете, оказалось гораздо менее ясным, чем предполагалось до этих исследований. Сознание ускользало от понимания.
Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 306; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!