Судебно-техническая экспертная комиссия.

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 17Следующая ⇒

Оголтелая компания. В чём-то некомпетентная, в основном тенденциозная и в любом случае необъективная. Откровенно, не хочется писать об этой комиссии. Видел её в критические моменты своей жизни, о которых забыть бы лучше всего да не получается. Особенно «симпатичным» выглядел представитель НИКИЭТ – О. Шорох. Наглый, бессовестный. Немногим отличался от него и В.А. Трифонов из Госатомэнергонадзора.

Другие-то комиссии не видел тогда, и поэтому представляются в сознании достаточно абстрактно, а не конкретными людьми. Хотя большинство из них знаю в лицо, например, за выражением судебно-технической комиссии в доказательство надёжности реактора РБМК, что они отработали к моменту аварии около ста реакторолет, совершенно чётко проглядывается ухмыляющаяся физиономия работника НИКИЭТ В.Н. Василевского.

С этого и начнём. На самом деле к 26 апреля реакторы РБМК, их было 14 штук, отработали в сумме 87 реакторолет. Согласимся с экспертами, что это критерий надёжности. Тогда при оставшихся 13 реакторах РБМК поделим 87 на 13, каждые 6…7 лет будем иметь по Чернобылю. Думаю, никого такая перспектива не вдохновит. Следовательно, это критерий не надёжности, а безнадёжности. И это не всё. После постройки реактора свежим топливом загружаются не все технологические каналы, так как не хватит стержней СУЗ для подавления избыточной реактивности. Примерно 240 каналов заняты ДП и ещё несколько сотен поглотителей помещены в специальные кассеты. Это ликвидирует большой паровой эффект. Извлекаются они по мере выгорания топлива, примерно, в течение двух лет, когда реактор переходит в так называемый режим стационарной перегрузки. Значит, 28 лет от 87 надо отнять.

Особенно опасен РБМК был при низких уровнях мощности и малом запасе реактивности. В таких режимах он работал при остановах. Это всего 10…20 ч в год у каждого реактора. Таким образом, все реакторы в таком режиме были всего два-три месяца. Но с развитием атомных станций ночью пришлось бы разгружать и блоки с реакторами, и тогда опасных режимов было бы намного больше. Уже и в 1985 г. энергосистема заставляла снижать мощность ночью, правда, тогда ещё несущественно. Только работа в базовом режиме при неизменной полной мощности позволила тем реакторам протянуть эти 87 реакторолет.

Стремясь доказать, что персонал отключением А3 по остановке двух ТГ нарушил Регламент, комиссия произвольно толкует пункт Регламента. Как можно из: «включение и отключение защит, автоматики и блокировок производить в соответствии с эксплуатационными инструкциями и режимными картами» сделать вывод, что «блокировка, разрешена только при остановке и расхолаживании реактора, не просто при стационарной работе с электрической мощностью менее 100 МВт»? Кстати, и стационарная работа при нагрузке на турбину 100 МВт запрещена, и не было её 26 апреля.

Вот усмотренные комиссией нарушения эксплуатационных документов в «Программе выбега ТГ»:

– Непонятно, с чего комиссия решила, что, по нашему мнению, испытания касались только электрических систем, а не всего блока. Для чего же мы тогда подключили к разработке программы реакторный, турбинный цеха и цех автоматики? И подписи в программе есть. Писали персонально программу электрики, это вполне естественно.

– Вызывает у них возражение включение четырех ГЦН от выбегающего генератора, поскольку при этом «либо произойдёт закрытие обратных клапанов на напоре выбегающих насосов и, в конечном счёте, срыв их работы, либо будут поочерёдно прикрываться и открываться эти клапаны, вызывая колебания расходов через все насосы, что и наблюдалось при испытаниях 26 апреля».

То ли не знают эксперты, то ли не хотят знать, что каждый насос имеет А3 по снижению расхода и при закрытии клапана будет ею отключён.

Не хотят они видеть и того, что 26 апреля, вплоть до взрыва реактора, системой контроля зарегистрированы расходы не менее 5 000 м 3 /ч. При таком расходе не может быть речи о закрытии клапана.

– По выводу САОР ссылаются на пункт 5.4. ПБЯ, в котором говорится о системе аварийного расхолаживания реактора, а САОР – система аварийного охлаждения реактора. Две разные системы.

Отсутствовала документация на установку нештатной кнопки МПА – максимальной проектной аварии. Во-первых, в программе указаны номера клемм для подключения кнопки. И нигде не сказано, что документация должна быть только в графическом виде. Во-вторых, какой разговор о кнопке, когда сама САОР отключена.

– Нарушена «Инструкция по управлению РБМК», предусматривающая переходы по ГЦН (т.е. замену в работе одного насоса другим) осуществлять в присутствии представителя Отдела ядерной безопасности станции. Переходов по ГЦН не было. Не дочитали эксперты и пункт до конца, где сказано: «впредь до написания распоряжения» Распоряжение такое было написано. Видно, торопились эксперты.

– «Не указано в программе, куда девать излишки пара». На блоке есть автоматически и дистанционно действующие паросбросные устройства, сказано в Регламенте и других инструкциях. Не переписывать же их в программу. Такие вот нарушения.

По мнению комиссии, реактор РБМК в том виде, в каком он был в 1986 г., вполне пригоден для эксплуатации. Для суда такое заключение вполне пригодно, для жизни – нет. Поэтому немедленно на оставшихся реакторах РБМК после аварии началась модернизация. Шедевром судебно-технической комиссии является следующая формулировка: «вытеснение воды в нижних частях каналов СУЗ могло внести дополнительную положительную реактивность, предусмотренную в проекте». Вот дают! Не ляпсус конструкторов, а их предусмотрительность! Это прямо из Крокодильской рубрики – «нарочно не придумаешь». Но мне не смешно. Всё это перешло в масштабе один к одному в Обвинительное заключение, потом и в приговор. И поди докажи. Предусмотрено и баста!

Статья большой группы авторов «Авария на Чернобыльской АЭС: год спустя» // Журнал «Атомная Энергия». 1988. Т. 64. Вып. 1. Январь.:

«Урок Чернобыля заставил считаться с тем, что нарушения Регламента могут быть самыми непредсказуемыми. Поэтому в первую очередь необходимо было исключить возможность неконтролируемого разгона реактора при нарушениях технологического регламента. С этой точки зрения наиболее существенным следует считать, во-первых, положительный паровой эффект реактивности αφ и соответствующий положительный эффект реактивности при обезвоживании активной зоны и, во-вторых, недостаточное быстродействие А3 при нарушении требований технологического регламента эксплуатации о минимальном запасе реактивности в переходных и стационарных режимах» (стр. 180).

Да, групповому акробатическому этюду учёных вполне могут позавидовать артисты самого прославленного цирка.

Мы уже знаем, как персоналу приписали нарушения Регламента. Остаётся параметр «запас реактивности». Так ли «непредсказуемо» его нарушение, вернее, просмотр персоналом? Вот примерно какой разговор мог состояться между учёными и оператором:

– Действительно, как можно было просмотреть снижение запаса реактивности?

– Зато есть прекрасное устройство для замера параметра. Всего пять минут (!) надо оператору для получения замера.

– Да параметр за полминуты может измениться на 3-4 стержня. Например, при изменении расхода питательной воды.

– Так повтори замер.

– Нет такого времени у оператора. Он за минуту совершает 20…30 манипуляций органами управления реактором. И на контроле держит более 4 000 параметров.

– Да пошёл ты. Всё равно непредсказуемо.

Только в угоду дрянному оперативному персоналу приходится, видите ли, уменьшать положительный паровой эффект. Других причин нет. Нормативных документов как бы не существует. Главный конструктор реактора признаёт его неуправляемым при таком эффекте. Ну и что? Комиссия ГКНТ говорит, что он взрывался при МПА. Комиссия Мешкова, а фактически ИАЭ и НИКИЭТ, говорит, что он взрывался при срыве ГЦН. Ну и что? Только в угоду дрянному оперативному персоналу приходится менять конструкцию прекрасной, можно сказать экзотической, АЗ. Мировой чемпион по медленнодействию. А возможность превращения защиты в разгонное устройство! Такого совмещения функций достигли, и вот теперь меняй.

Видите, Читатель, в каких трудных условиях приходится работать учёным и конструкторам реакторов? И вот что страшно. Не случись авария 26 апреля, ничего бы не было изменено. Так неотвратимо и шёл реактор к взрыву. Как стало известно после аварии, практически всё это было ясно гражданам учёным задолго до 26 апреля. Нет, Читатель, я не стукач. Это мне стало известно из материалов следствия, а они. понятно, пришли через прокуратуру. Полагаю, и ещё есть материалы. Есть такое основание.

Читаем дальше статью:

«Расчёты по разным моделям дают сходные результаты, например, показывают быструю остановку реактора при регламентном запасе реактивности (15 стержней) на момент сброса стержней АЗ» (стр. 18).

Разрешите не поверить. Не прибегая к другим доводам, обратимся к этой же статье на стр. 18.

«Предусматривается автоматическая остановка реактора при снижении запаса реактивности до 30 стержней РР».

Обратите внимание: 30 стержней и 15. И это теперь 30: при уменьшенном в несколько раз паровом эффекте и, значит, уменьшенных скорости и величине введения реактивности; изменённой конструкции стержней СУЗ; вводе по сигналу А3 укороченных стержней-поглотителей снизу активной зоны, т.е. в более благоприятных условиях. Как тут не вспомнить об унтер-офицерской вдове? И не в гоголевском, а в буквальном смысле.

В Советском Союзе основными нормативными документами, определяющими ядерную безопасность реакторов, являются ПБЯ. В них указаны требования, каким должен быть реактор, чтобы аварии не превращались в катастрофы. Аварийные ситуации могут возникать как из-за технических неполадок, так и в результате ошибки персонала.

Пункт 2.7.1. «Общих положений безопасности» прямо обязывает конструкторов продумать возможные ошибки персонала, ведущие к серьёзным последствиям, и нейтрализовать их или не допустить. Так что авторы статьи напрасно становятся в позу благодетелей оперативного персонала. Всё это делать их прямая обязанность. И не после аварии, а ещё до неё.

Тем более, что кроме автоматической защиты по снижению запаса реактивности менее 30 стержней остальное вообще к персоналу отношения не имеет, а должно исполняться исходя из общих технических правил.

Давайте посмотрим на технические мероприятия, выполненные после аварии на оставшихся в эксплуатации реакторах РБКМ, в свете их согласия с требованиями ПБЯ и ОПБ:

– установка ДП в активную зону для снижения парового эффекта реактивности. – Приводит в согласие с п. 2.2.2. ОПБ.

– изменение конструкции стержней СУЗ, ввод УСП в активную зону по сигналу А3, повышение ОЗР, увеличение быстродействия А3. – Приводит в согласие с пп. 3.3.5., 3.3.26., 3.3.28. ПБЯ.

– сигнализация об отклонении запаса реактивности. Приводит в согласие с п. 3.1.8. ПБЯ.

– автоматическая остановка реактора при снижении запаса реактивности до 30 стержней ручного управления. – Приводит в согласие с пп. 3.3.21. ПБЯ и 2.7.1. ОПБ.

Как видим, мероприятия, осуществлённые после аварии на реакторах, приводят их в согласие с требованиями обязательных нормативных документов. И только, не более того. Следовательно, раньше реактор требованиям не отвечал и эксплуатировался незаконно. Говорить, что эти меры направлены на повышение надёжности реакторов, – нельзя. Это ликвидация безнадёжности.

Об этом и говорят авторы следующей статьи в этом же журнале (стр. 27):

«Выполненный анализ показан, что уже первоочередные мероприятия гарантируют безопасность РБМК».

Следовательно, раньше его безопасность… Ну, это теперь всем ясно. Однако признание авторов статьи ценно тем, что они, создатели реактора, и после аварии на всех перекрёстках кричали: какой хороший РБМК. Они и здесь, в этой статье, продолжают своё неблаговидное дело. Просто в тон фразе уши вылезли, куда их такие упрячешь. По их расчёту реактор не взрывается, если ГЦН не остановились. И взрывается при остановленных ГЦН. Что можно сказать по этому поводу?

– Кроме регистрации исправной работы насосов системой контроля (всех восьми насосов, а не одного, что может быть ошибочно и подвергаться сомнению), это признано всеми остальными расследователями – ИАЭ, ВНИИАЭС, конструктор ГЦН и др.;

– В суде над «чернобыльскими преступниками» свидетель Орленке, начальник смены электроцеха, показал, что он погасил поле возбуждения генератора, т.е. отключил его, после взрыва реактора. При взрыве он отскочил от щита под мощную консоль колонны и потом, превозмогая страх, снова подошёл и выключил генератор, как было условлено на инструктаже на случай возникновения каких-либо неурядиц;

– Ну и такой пустяк – реактор-то взорвался фактически.

Авторы статьи уподобились посетителю зоопарка, который, глядя на жирафа, говорит: «Не может быть такая длинная шея».

Если у авторов расчёт не лукавый, то самое время, отличная возможность (чур нас от ещё такой возможности) уточнить коэффициенты и программы расчётов, а не упорствовать в амбициях.

Таких расчётов НИКИЭТ немало в судебное дело предоставил.

Вот кандидат технических наук Гаврилов. По его расчёту уже при снижении оборотов ГЦН. запитанных от выбегающего генератора, до 0.9 от номинальных насосы по характеристике «напор-расход» переходят на левую часть «горбатой» характеристики, иными словами перестаю! качать воду.

И какое дело кандидату до:

– зарегистрированной нормальной работы насосов при оборотах по крайней мере до 0,75 от номинальных;

– что вообще характеристика комплекса насос – дроссельно-регулирующий клапан не «горбатая», а падающая;

– что при падении расхода насос индивидуальной защитой был бы отключён, а такого не отмечено.

Вот группа авторов. Не знаю, есть ли доктора, но кандидаты в доктора там есть. Опять же доказывают срыв ГЦН. Теперь уже при падении давления в первом контуре. И не видят на ими же составленном совмещённом графике, что падение давления есть следствие увеличенного расхода питательной воды, а при этом условия для работы ГЦН вполне приемлемы.

Вот кандидат технических наук К.К. Полушкин. В качестве свидетеля (это его отдел сконструировал экзотические стержни СУЗ) в суде доказывает, что персонал имел распечатку положения стержней СУЗ, свидетельствующую о малом запасе реактивности, и всё же продолжал работу. Эта распечатка, полученная после аварии, есть последнее положение, что осталось в памяти вычислительной машины. Предположим, К.К. Полушкин не знает, что появилась распечатка после аварии. Но он отлично знает расположение БЩУ и помещения вычислительной техники. Теперь давайте сравним время. Распечатка на 01 ч 22 мин 30 с. После получения распечатки надо её срезать с телетайпа, зарегистрировать в журнале и принести на БЩУ – это метров 40. Ясно, что никто не бегал. А опыт по выбегу начат в 23 мин 04 с. Могла она за 34 с появиться на щите? Нет, конечно.

А каков расчёт кривой запаса реактивности от отравления представил НИКИЭТ! У-у! По выше названной распечатке положения стержней СУЗ на Смоленской АЭС получили расчёт запаса реактивности 6…8 стержней на 01 ч 22 мин 30 с. НИКИЭТ выдал кривую за время с 23 ч 10 мин, когда мощность была 50 % и запас 26 стержней. Ну, зарегистрированный в оперативном журнале на 24 часа запас 24 стержня НИКИЭТ игнорирует – «некрасиво» график ломается, поэтому проводит через 19 стержней. И… чудесным образом попадает в точку – запас 7 стержней. Как говорится, тютелька в тютельку. А ведь на 23 мин 30 с запас был меньше на 3-4 стержня из-за большого расхода питательной воды. Как это машину угораздило так сосчитать? Нет, что ни говори, умные в НИКИЭТ программы и машины? Или?.. Скорее или.

Уважаемый Читатель, хочу надеяться, что в какой-то мере я пояснил причины закрытия материалов по аварии. Люди, которым это надо, были и есть, и они влиятельны до сих пор. И, оказывается, их совсем немало.

А.С. Солженицин в «Архипелаге» говорит, что так вот десятилетиями и отбирали – кому умереть, кому жить.

И, кажется, успехи в селекции человека несомненны. НКВД, видимо, единственный наш селекционер, кто достиг результата. Коров хотим иметь голландских, свиней английских. А вот в людях для комиссий недостатка не было. Комиссий, готовых сформулировать и подписать как надо и что хотите. Да, эти люди с незапятнанной совестью, ввиду полного её отсутствия.

И поскольку закрытие материалов может быть только с согласия и одобрения высоких чинов, то делается, значит, в интересах государства. И что это у нас за народ такой, что государству всё скрывать от него приходится? Нет, определённо, нехороший народ. У какого-нибудь радикала, неформала или – много их всяких теперь развелось – может возникнуть крамольная мыслишка: а не путают ли некоторые власть имущие собственные и групповые интересы с государственными?

Журнал «Молодая гвардия» в № 8 за 1990 г. опубликовал письмо горноспасателей Донецкой области Председателю Совета Министров, Председателю ВЦСПС и Генеральному Прокурору СССР, в нём говорится:

«Травматизм с тяжёлым и смертельным исходом у нас на порядок выше, чем в любой другой развитой стране. Сведения о профзаболеваниях шахтёров хранятся в большом секрете.

По нашему глубокому убеждению, огромный урон наносит не столько специфика работы под землёй, сколько безответственность организаторов производства. Создаётся система коллективной безответственности и двойной морали. Проводятся дни безопасности, заседают штабы по борьбе с нарушителями, существует, кроме армии лиц надзора, армия общественных инспекторов. Но параллельно с этим действуют жестокие неписаные правила «игры», согласно которым лицо надзора в шахте обязано давать план, выполнять сменный наряд любой ценой. Несогласные с этими правилами беспощадно вытесняются, заменяются другими. Пострадавшие в этой «игре» нигде поддержки не найдут.

Создана и чётко действует система увода от ответственности основных «организаторов» и «вдохновителей» безобразий. Монополист сам расследует аварии, сам намечает и принимает меры, сам контролирует их выполнение. Профсоюз и органы Госпромнадзора в силу ряда причин и «телефонного» права находятся в зависимости от монополиста. Чаще всего при расследовании аварий не «замечают», что она заранее была заложена в схеме и программе ведения работ».

Хорошо сказали горноспасатели, правильно сказали. Всё, или почти всё, так же происходило и в Чернобыле. Расследование аварии мы видели, в чьи руки отдано. И изначально нельзя было ожидать объективных выводов. Примерно то же можно сказать и об органах надзора. В 1983 г. при физическом пуске реактора четвёртого блока ЧАЭС было обнаружено недопустимое явление – стержни СУЗ при начале движения в зону вносят положительную реактивность. Инспектор Госатомнадзора отмечает это явление и пропускает реактор в эксплуатацию. Госатомнадзор входил в структуру Министерства среднего машиностроения. Организации – создатели реактора также входили в это министерство. Понятна вроде бы зависимость органа надзора. Правопреемник Госатомнадзора – Госатомэнергонадзор стал уже формально независимым комитетом, но и он ничего не сделал. И всё же надо сказать, именно надзорный орган, теперь уже Госпроматомэнергонадзор, первым из организаций, начал через пять лет объективное расследование. По крайней мере, отказался от ложного обвинения персонала.

В Советском Союзе аварий из-за плохого оборудования не происходит. Возьмите газеты с сообщениями об авариях в любой области. Виновен мастер, диспетчер. Уж в вовсе крупных авариях, катастрофах виновен капитан, директор. Это не то что там, за бугром. Там другое дело.

Читаем о трагедии в Бхопале – взрыв на химическом заводе. Виновна фирма, поставившая некачественное оборудование. Близкий нам пример. Авария на американской АЭС Три Майл Айлэнд. Академик Александров в газете «Правда» говорит: «Авария на ТМJ могла возникнуть только в капиталистическом мире, где безопасность подменяется выгодой». По нашим газетам получается: у них аварии происходят только из-за плохого оборудования, у нас только из-за плохой обслуги. Неверно ни то, ни другое. Я давно подозревал, что оборудование беспартийное, и стоит только при его создании, как это сделал А П. Александров при создании РБМК, пренебречь естественными законами, как оно отказывается работать.

Мощная идеологическая обработка общественного мнения средствами информации всегда обрушивала гнев на операторов, либо вовсе невиновных, либо виновных отнюдь не в той степени, какую им приписывают. Под операторами я имею в виду обслуживающий персонал независимо от названия должности.

Корреспондент «Литературной газеты» Бочаров, описывая случай полёта самолёта, длительно не управляемого лётчиками из-за потери сознания, говорит, что в наше «быстроподвижное время» почти все аварии происходят по вине операторов. Откуда такая уверенность? В силу понятных причин я в последние годы интересуюсь авариями и пришёл к другому мнению. Аварии происходят в большинстве случаев из-за подходов конструкторов и проектантов, основанных на столетних традициях. Из-за высоких руководителей, заставляющих сдавать в эксплуатацию объекты недоделанные, если даже проект и был совершённым. При той концентрации энергии в современном оборудовании, которую человек по разуму или неразумению заключил в нём, и технические решения должны быть современными.

Реактор РБМК может развить вообще неизвестную мощность, невообразимую по величине. Но и это в нём не главное, куда страшнее накопленная радиоактивная грязь. Обуздать такой неуправляемый реактор едва ли посильная задача. Можно только предотвратить разгон. И это прямая задача и обязанность конструкторов, не выполненные ими, хотя и писаны в нормативных документах.

А вот взрыв в Свердловске. И вопросы:

– Что это за устройство станционных путей, когда на линию с проходящим поездом может выходить другой?

– Почему через многолюдный город везут десятки тонн взрывчатки в обычном вагоне, обычным поездом?

– Почему вообще её везут во взрывоопасном состоянии, когда можно путём увлажнения переводить в безопасное?

– Дело не в том, имеет право диспетчер на ошибку или не имеет, ошибались и будут ошибаться. Это же не станция XIX в., когда пошёл и перевёл стрелку, подумал, проверил ещё раз. И на всё есть время. Сколько диспетчер отдаёт команд за смену? А за месяц, год? Сколько их, диспетчеров? Поэтому ошибки, ведущие к серьёзным последствиям, обязаны быть заблокированы конструкторами.

Трагедия с теплоходом «Адмирал Нахимов». Никто не снимает вины с капитанов в столкновении. Но вот количество погибших людей не на их совести. Да, видимо, при столкновении были бы и погибшие, но не полтысячи. Близость от берега, тёплое спокойное море, скорая помощь, при таких благоприятных факторах и такая трагедия. Суда такого типа запрещены к эксплуатации. Почему теплоход вытолкнули в море? Прокуратура говорит, что Регистр разрешил. И на этом ставит точку. Почему разрешил и кому было выгодно?

А взрыв близ г. Уфы, не знаю как сказать – поездов или трубопровода. Целая река опаснейшею продукта – и традиции девятьсот лохматых годов. Чего стоят задвижки через 5 км без автоматики? Председателем комиссии по расследованию уфимского взрыва был Г. Ведерников, тоже заместитель Председателя Совета Министров, как и Б.Е. Щербина. Со слов Г. Ведерникова корреспондент Н. Кривомазов в «Правде» за 09.06.89 г. пишет:

«В разное время я был вынужден возглавлять не одну такую комиссию и видел, что при всём отличии всех наших бед и аварий есть у них одно неразличимое сходство. Вспомним, что в Чернобыле существовало целых четыре системы „защиты от дурака“ и все четыре умудрились отключить…»

Ну, конечно, всё так и было: отключили мы одну систему, вторую. Подумали – не взорвёмся. Давай всё отключим. Только вот не было у Чернобыльского реактора ни одной «защиты от дурака», хотя и должна быть.

Дважды писал я в «Правду» и, как говорится, ни ответа, ни привета. Писал, где можно проверить мои слова. Но у нас так: можно походя людей обливать грязью и потом изображать на лице невинность. Здесь говорится о «защите от дурака», а вот доктор физико-математических наук О. Казачковский, и опять же в «Правде» (от 15.10.89 г.), говорит, что «чернобыльский реактор к моменту аварии оказался недостаточно „профессороустойчив“, а „профессора“, столь самоуверенно затеявшие столь рискованный эксперимент, там нашлись».

Как-то сомнительно, чтобы О. Казачковский в 1989 г. не знал, что эксперимент и авария не имеют связи. В этой же статье он говорит:

«Существующие реакторы в той или иной степени обладают внутренней устойчивостью, которая обеспечивается на основе отрицательных обратных связей по реактивности. Эти связи можно улучшать, совершенствуя физику реактора».

Золотые слова, хотя, конечно, новизны в них нет. И опять же сомнительно, чтобы О. Казачковский не знал в 1989 г. о существовании у реактора РБМК положительного быстрого (и полного) мощностного коэффициента реактивности. И почему-то не говорит об этом в статье. Ну. значит, не хочет. В других газетах тоже было достаточно выступлений. И всё как бы побольше грязи вылить на оперативный персонал ЧАЭС. Вот «Известия» от 11.02.90 г., тоже доктор физико-математических наук, заместитель председателя Госпроматомэнерго-надзора В.А. Сидоренко пишет:

«Впрочем многие эксперты МАГАТЭ считают, что вряд ли бы нашёлся в мире реактор, который выдержал такую безграмотную работу, что велась на четвёртом блоке в Чернобыле».

Если О. Казачковский мог и не знать точные обстоятельства аварии, то В.А. Сидоренко хорошо знает и реактор РБМК, и обстоятельства аварии, и причины аварии, и как информировали зарубежных специалистов. Сам ещё до аварии писал создателям реактора, какой он (реактор) «хороший», только принципиальности и смелости не хватило для остановки эксплуатации, хотя и основания, и права были. Но уже появились отчёты и исследования с явными сомнениями в правильности официальной версии или с полным её отрицанием, о которых В.А. Сидоренко знал. Уже в газетах появились сообщения насчёт пересмотра причин Чернобыльской катастрофы. Беспардонное обвинение персонала уже не проходит. Вот почему понадобился авторитет зарубежных учёных. Вон их сколько было, комиссий и индивидуальных обвинителей. И всё в одну сторону дули. И звания, начиная с академика, и должности, начиная с заместителя Председателя Совета Министров. Ну, как тут не поверить? И ведь убедили. Даже оперативный персонал станций поверил на какое-то время. И не мудрено – материалы по аварии были закрыты для всех. И лишь постепенно операторы, осознавая мероприятия, выполняемые на оставшихся блоках реакторов, начали понимать, на какой пороховой бочке сидели или, вернее, их держали длительное время. Когда в суде свидетель, начальник смены блока И. Казачков сказал, что на первом и втором блоках станции проведена модернизация реакторов, на третьем ещё нет, судья ему: «Ну, вот видишь, не проводится».

На что Казачков ответил: «Блок ещё не работает. И если к пуску не будет сделано, то будет он без меня».

Я на 100 % уверен, что объяви сегодня о возврате реакторов к прежнему состоянию, завтра ни один оператор не выйдет на работу.

Когда жареный петух клюнет твой собственный зад, то начинаешь воспринимать по-другому реальность. Раньше назначение правительственной комиссии для расследования причин аварии я воспринимал с удовлетворением, пока не столкнулся сам. И тут понял: в наших условиях, по крайней мере в то время, назначение правительственной комиссии – прямой путь для сокрытия истины.

Правило во всё вносить политику, даже туда, где она и рядом не лежала, переворачивает всё с ног на голову. Высокий руководитель комиссии, к примеру, в ранге заместителя Председателя Совета Министров, практически не отвечал ни перед народом, ни перед законом. Правильно ли, неправильно он делает, всё равно никакого наказания не последует. А раз нет председателю комиссии угрозы наказания – нет таковой и для членов, спрятавшись за широкую спину и они без боязни подпишут, что хочешь. Поскольку руководитель комиссии тем или иным путём замешан в причастности, если авария произошла по причине оборудования, то она фигурировать не будет, во всяком случае не будет обнародована. Как Б.Е. Щербина может быть заинтересован в сокрытии истинных причин аварии? Просто: он курировал эту отрасль. Захочется ли ему выслушивать по своему адресу нарекания, а то может и увольнение от должности, пусть и на другую не так уж плохую. Вот и пошли засекречивания и по причинам, и по последствиям аварии. Вообще считаю, в комиссии по расследованию не должно быть одного доминирующего лица ни с авторитетом специалиста, ни тем более с авторитетом власти. В первой комиссии было два заместителя министра и появились два документа: акт расследования, подписанный А.Г. Мешковым, и дополнения к акту, а фактически самостоятельный акт, подписанный Г.А. Шашариным. С самого начала всё могло встать на нормальный путь, но вмешались другие силы и иные, привнесённые соображения.

Не могу себя отнести к разряду «карасей-идеалистов», давно не верю во всеобщее торжество свободных идей. Годы становления и формирования взглядов, с четырнадцати до двадцати двух лет, прожил в заполярном г. Норильске. Кто жил там в то время, знает, что люди были там самые разные. И с высокими моральными качествами, и самые низкопробные подонки. Естественно, в такой обстановке трудно сохранить иллюзии. К примеру, знакомство с политическими заключёнными помогло рассеять годам к двадцати веру в святость товарища Сталина. Здесь очень кстати будет сказать, что те северные знакомства оказались очень прочными. Когда после аварии лежал в больнице, многие из них посетили меня. Даже те, с которыми после отъезда из г. Норильска в 1953 г. практически потерял связь. М.И. Медведков, К. и Н. Корнейчуки.

Утратив иллюзии, не стал ни нигилистом, ни циником. Научился жёстко отстаивать своё мнение и человеческое достоинство. Людей воспринимал такими, какие они есть – с их достоинствами и недостатками. Не терплю ложь – считаю её самым большим мужским пороком. Именно с ней и пришлось столкнуться после аварии с избытком. Это было самым большим потрясением, особенно когда во лжи упражняются старики. Ведь это же как больные раком, на пороге Той Жизни должны говорить одну только правду и ничего кроме правды.

Не те у нас старики. Что ли думают две жизни прожить? Академик Петросьянц минут пятнадцать по общесоюзному телевидению распространялся, какой дрянной персонал на ЧАЭС – вывел САОР, а то бы… Плохо, когда корреспондент с чьих-то слов распространяет ложь, ну, обманулся человек, доверился не тому. У академика Петросьянца есть книга по РБМК, сам он её писал, написали ли ему, но прочитал наверное. То есть он знал, что эта система ничем не могла помочь. Правда, понять академика можно: защищал свою должность. Председатель Государственного Комитета по использованию атомной энергии – министерский пост, соответствующий оклад жалования и паёк. И никакой ответственности, один почёт. Синекура. Связи с зарубежьем. Как у Высоцкого:

«Может скажут: пейте, ешьте

Ну, а может – ни хрена».

Здесь же:

«Постоянно пейте, ешьте

И не скажут ни хрена».

Да за такую-то должность и мать родную оговоришь. Не удалось, правда, отстоять. Так ведь…

А вот другого плана пример. Академик Л.А. Булдаков в журнале «Смена» № 24 за 1989 г. пишет:

«Во-первых, не было запоздалого, а было заблаговременное выселение из г. Припяти».

Обращаю внимание: это говорится в конце 1989 г. Эвакуация из г. Припяти населения началась в 14 ч 27 апреля. К 10 ч 26 апреля уже ясна была на основе дозиметрических измерений невозможность длительного проживания в городе. Даже при исключении повышения мощности дозы в ближайшие дни, а оснований для этого никаких не было – выбросы продолжались, необходимость эвакуации была очевидной. И должна она была начаться на сутки раньше. Или десяток бэр, полученных каждым жителем за эти сутки, пользу им принёс? Не являясь специалистом по радиационной медицине, не берусь обсуждать всю статью. Но утверждение академика:

«Анализ мирового опыта влияния радиационных излучений на организм показывает, что минимально значимая доза при растянутом воздействии – 100…250 бэр»

представляется достаточно произвольным. Нормы радиационной безопасности говорят только, что 25 бэр – доза, при которой методами современной медицины не обнаруживаются изменения в организме. Но не сказано об их безвредности. По этому поводу у меня нет твёрдого убеждения, а по эвакуации ясно – запоздала на сутки. По-моему, все согласны с этим. Не думаю, чтобы у академика Академии медицинских наук были сомнения. Ему лучше других известна концепция радиационной защиты населения о всевозможном уменьшении индивидуальной и коллективной доз.

И ведь вот что – сам Л.А. Булдаков ни в коей мере не причастен к возникновению радиационного загрязнения, ни в малой степени не несёт ответственности. Почему же идёт на компромисс с совестью? На службу кому и чему отдаёт авторитет учёного? И не он один. Изнасилована наука, превращена в служанку. Что уж тут говорить о людях, лично виновных в возникновении катастрофы?

Уважаемый Читатель, разбор ещё одного Отчёта предложу вам с попыткой отделения его от других, поскольку и составлен он значительно позднее других, и организаций – участников в нём больше, чем в предыдущих. Рассматривать мероприятия, направленные на повышение надёжности реакторов РБМК, мы не будем, они описаны верно (это неудивительно, составители – люди знающие), обоснованы и действительно в большой степени улучшили физические характеристики активной зоны и А3 реактора.

Не надо удивляться и тому, что эти же знающие специалисты и через пять лет продолжают утверждать – реактор РБМК-1000 в 1986 г. был хорошим, СУЗ отвечала предъявляемым к ней требованиям. Утверждают вопреки фактам, вопреки их же высказываниям, в том числе и в этом Отчёте. Да, видимо, без этих утверждений начальство бы не подписало Отчёт.

Глава 7. Завидная стойкость

В 1991 г. вышел отчёт «Причины и обстоятельства аварии на 4 блоке Чернобыльской АЭС. Меры по повышению безопасности АЭС с реакторами РБМК» за подписями директора ИАЭ Е.П. Велихова, генерального директора НПО «Энергия» (ВНИИАЭС) А.А. Абагяна, директора НИКИЭТ Е.О. Адамова, директора Института проблем безопасного развития атомной энергетики АН СССР Л.А. Большова, главного специалиста ГКНТ Э.И. Чукардина, директора НТЦ Госпроматомнадзора В.А. Петрова. Отчёт составлен сотрудниками этих организаций, а поскольку это, практически, и все организации, занимающиеся реакторами РБМК, то, видимо, этот отчёт надо считать итоговым документом. Ничего другого от них уже не дождаться.

Естественно, составители отчёта охулку на руку не положили. Бесполезно было бы искать у них о нарушениях в проекте требований нормативных документов. Нет их, нарушений. И документов нет, не знают. По их мнению, реакторные установки РБМК имеют только особенности:

– «недостаточную автоматическую защищённость реакторной установки от перевода её в нерегламентное состояние».

То есть, реактор находится во взрывоопасном состоянии, а система контроля и автоматики и ухом не ведёт. Нет ни сигнала предупредительного, ни автоматического срабатывания А3 для предотвращения перехода реактора в опасное состояние. В том числе и по «важной физической характеристике с точки зрения управления и безопасности реактора, называемой оперативным запасом реактивности». Такая вот особенность. Прошу обратить внимание на цинизм формулировки: «…от перевода её в нерегламентное состояние…». Оперативный персонал спит и видит, как бы это перевести реактор во взрывоопасное состояние, других мыслей у него нет. Здесь же в отчёте составители, не совсем понятно с какой целью, приводят сведения из Регламента: на номинальной мощности в стационарном режиме величина запаса реактивности должна составлять 26…30 стержней; при снижении запаса до 15 стержней реактор должен быть немедленно заглушён. Таким образом, всего 11…15 стержней отделяют реактор от нормального состояния и атомной бомбы, в то время как эффекты реактивности при смене режима могут составлять десятки стержней. И, следовательно, реактор сам превращается в бомбу, а не переводить его надо.

Только чёткая система измерения, сигнализации и автоматики могла бы предотвратить это превращение, как того и требуют ПБЯ. Но самое основное составители умалчивают – не должен реактор становиться ядерноопасным при уменьшении запаса реактивности. Нет таких реакторов, только головотяпство физиков и конструкторов стержней СУЗ привело к этому.

– «характер изменения парового коэффициента реактивности αφ и эффект обезвоживания в зависимости от уменьшения плотности теплоносителя в активной зоне».

Ну, конечно, составители – все научные работники и просто выражать свои мысли не должны, но даже с учётом этого фраза очень уж «особенная». Однако, означает она всё то же: реактор при том составе активной зоны имел недопустимой величины положительный паровой эффект реактивности. Об этом мы уже говорили.

– «недостаточное быстродействие А3 и возможность ввода положительной реактивности».

Во, особенность! – А3 при срабатывании вводит положительную реактивность, т.е. разгоняет реактор.

С такими «особенностями» вполне закономерной стала особенность реактора РБМК – иногда взрываться.

Не видят составители отчёта в проекте реактора нарушений требований принятых в стране документов, зато видят:

– «Система управления и защиты реактора основана на перемещении 211 твёрдых стержней-поглотителей в специально выделенных каналах, охлаждаемых водой автономного контура. Система в регламентных режимах и в условиях проектной аварии обеспечивала»

– и далее идёт перечисление обычных требований, предъявляемых к системе, в том числе и по заглушению реактора. Далее

– «Данные характеристики реакторной установки вместе с системами обеспечения безопасности: защитными, локализующими, обеспечивающими, – обеспечивали надёжную и эффективную работу РБМК во всех регламентных режимах и безопасность для всего перечня проектных аварий в соответствии с утверждённой проектной документацией».

Что следует из этих двух выдержек? Системы управления и защиты и другие

– нормальные, работоспособные, а все режимы работы реактора, включая аварийные, обеспечивались в лучшем виде. Реактор РБМК не взрывался – «это всё придумал Черчилль в восемнадцатом году», что был взрыв.

Что реактор взрывался при срыве ГЦН, следует из акта комиссии Мешкова, где доминировали НИКИЭТ и ИАЭ – создатели реактора. Отказались потом от этой версии, но не потому, что взрыв невозможен, а срыва насосов не было; а что, по отчёту ИАЭ, реактор мог взрываться при отказе АР. об этом составители отчёта умалчивают. И ещё много ситуаций, да и этих достаточно. Может эти аварии они не относят к числу проектных? Вроде бы не должны. Срыв насосов вполне мыслим и притом в различных случаях. Отказ АР – тем более, во всех учебниках по автоматическому регулированию реактора обязательно рассматривается. Есть заключение комиссии ГКНТ, что при таком паровом эффекте реактивности реактор взрывается при МПА. Эту, последнюю, к непроектной при любом желании не отнесёшь.

Впрочем, составители отчёта и не думают так, как они пишут. Это продолжение всё той же политики – защиты чести мундира, презрения к людям. После разбора и перечисления принятых мер на оставшихся реакторах они пишут:

«Осуществление намеченных мероприятий по улучшению нейтронно-физических характеристик реактора, резкое повышение эффективности А3 позволили исключить неконтролируемый рост мощности при авариях с потерей теплоносителя и ограничить последствия всех проектных аварий допустимыми уровнями радиационного воздействия на персонал, население и окружающую среду».

Бесспорно ли это утверждение, действительно ли обеспечивается безопасность реактора РБМК – не вполне очевидно, но этой фразой авторы перечёркивают предыдущие две, приведённые мной. Не вызывает сомнения, что проведённые после аварии технические мероприятия на реакторах повысили их надёжность, правильнее сказать, что они дали возможность поставить вопрос о надёжности реакторов РБМК. То, что было до 1986 г., ввиду многочисленных отступлений от требований нормативных документов по проектированию реакторов, нельзя называть реактором, нельзя говорить и о его надёжности. Если по привычке всё-таки называть реактором РБМК-86, то реактор РБМК-1000 совсем другой. Да, аварий по той причине, что была в 1986 г., и массе других причин на этом реакторе не будет. Однако изобретатели и конструкторы реактора настолько в первооснове реактора пренебрегли концепцией безопасности, что достигнуть уровня её, уже реализованного в других проектах, едва ли возможно при любых модернизациях. И не хочется говорить, но скорее всего так: горбатого могила исправит.

Для примера можно взять случай с разрывом технологического канала. Почти все реакторы (исключение третий и четвёртый блоки Смоленской АЭС) рассчитаны на разрыв одновременно двух каналов, не более. Разрыв более двух каналов приводит если не к Чернобылю, то к вполне сравнимой аварии. По расчёту НИКИЭТ одновременный разрыв двух каналов возможен с вероятностью 10-8 события на реактор в год. Это малая вероятность, а разрыв трёх и более каналов ещё менее вероятен, можно сказать, гипотетичен. Только есть одно но… Расчёт должен быть не лукавым. Не подвергаю сомнению добросовестность расчётчика, надо думать, он провёл его с привлечением всех знаний, всего математического аппарата, согласно заданию. А вот в задании-то и вопрос. Дело в том, что кроме разрывов каналов, обусловленных технологией изготовления, контролем и условиями эксплуатации (среда, температура, давление, цикличность), есть и другие, труднее учитываемые события (например, местный перегрев активной зоны, нарушение циркуляции). Учтено ли всё это?

В трёх выдержках из отчёта я подчеркнул слова «проектная авария» не потому, что они имеют там важное значение. Причина другая. Не совсем ясно, зачем авторы с назойливостью проталкивают это. Случайность исключена. Хотят что ли сказать, что 26 апреля авария была непроектная? И с нас, мол, взятки гладки? Да, авария непроектная. Такую аварию даже в проекте, по-моему, мыслить не надо, только при каких-то гипотетических условиях. Она должна исключаться конструкцией реактора и проектом реакторной установки, и наши нормативные документы отвечают этому условию. Реактор по конструкции не отвечал им, вот потому и произошла авария. И создатели реактора, надзорная организация ни при чём? Авария непроектная? Да нет, она именно проектом (конструкцией) обусловлена.

Это поползновение создателей реактора чревато серьёзными последствиями в дальнейшем, если ему дать окрепнуть.

Через задний ход, но протаскивают составители отчёта, что работа реактора на малой мощности была запрещена. Пишут:

– энергоблоки РБМК-1000 работают в базовом режиме (при постоянной мощности);

– быстрый мощностной коэффициент в рабочей точке – и дают отрицательное значение.

Все стараются создать впечатление, что реактор был хороший. Можно бы и не обращать внимания, т.к. есть в отчёте и нормальные правильные мысли, да ведь все должны быть такими: составители (их 23 человека) – вполне компетентные люди, а подписавшие – так и вовсе корифеи. Но мешает им что-то и через пять лет мешает. И отмахнуться от этого нельзя, потому что именно от этих, если не людей, то организаций, зависит будущая атомная энергетика.

Вполне логичным в связи с двойственной позицией авторов оказалось и заключение отчёта:

1. «Авария произошла в результате наложения следующих основных факторов: физических характеристик реактора, особенностей конструкции органов регулирования, вывода реактора в нерегламентное состояние».

Ну, особенностями мы уже оскомину набили. Нерегламентным состоянием тоже – опять указующий перст направлен на оперативный персонал. Но ведь отклонение любого параметра за норму есть нерегламентное состояние, 26 апреля – это запас реактивности. И что, при отклонении параметра реактор должен взрываться? Тогда все реакторы должны взрываться, нет реакторов, у которых бы не происходили отклонения параметров за норму. Но конструкция и защита их таковы, что прекращается цепная реакция без недопустимых нарушений.

2. «Появление новых современных программ, использование мощных средств вычислительной техники, а также экспериментальное изучение обезвоживания РБМК, позволили уточнить основные физические параметры реактора, а следовательно, и выработать новые требования к системам, повышающим его безопасность».

Процентов на пять верно это утверждение. Только в том смысле, что изучение и уточнение должны естественно продолжаться, пока реактор находится в эксплуатации. К аварии отношения не имеет, всё им было известно давно: и по паровому эффекту[1], и по А3, и по конструкции стержней. И новых требований нет никаких в принятых по плану модернизации мероприятиях. Что паровой эффект должен быть не больше β – ещё в 1976 г. было принято решение и как этого достигнуть было указано, именно теми путями и пошли после аварии. Быстродействующая защита с плёночным охлаждением разработана не позднее 1973 г. Что нельзя конструировать органы воздействия на реактивность, меняющие знак вносимой реактивности при движении их в одну сторону, – это азбука. В том-то и дело, что ни одного неизвестного им фактора в аварии не выявлено; ни одного нового требования нет и после аварии, всё только направленное на выполнение требований ОПБ и ПБЯ, принятых и вступивших в действие более десяти лет до аварии.

Таким вот вышел итоговый отчёт организаций, имеющих отношение к реактору РБМК, и надзорного органа вкупе с ними. Очень интересна позиция представителя надзорного органа В. Петрова: в этом отчёте он подписался под утверждениями, что реактор РБМК со всеми системами, включая СУЗ, «обеспечивал» безопасную работу; практически в одно и то же время подписывается под докладом, где указывается совершенно справедливо, что этот реактор не отвечал пятнадцати статьям ОПБ и ПБЛ, непосредственно влияющим на возникновение аварии 26 апреля 1986 г. Выходит, по мысли господина государственного контролёра, реактор с букетом несоответствий нормативным документам всё-таки хороший и вполне пригоден к эксплуатации. Может быть государственный контролёр г-н Петров при таком большом количестве отклонений проекта РБМК-86 от требований норм проектирования реакторов уже не считает его реактором (и это было бы справедливо) и руководствуется другими документами (какими?) и интуицией? Но в отчёте РБМК-86 называется реактором, и тогда он должен отвечать требованиям ОПБ и ПБЯ.

Но есть, есть сдвиг за пять лет. Выдавили-таки из себя, что авария произошла из-за физических характеристик реактора, особенностей конструкции органов регулирования, вывода реактора в нерегламентное состояние. Раньше эти люди признавали причиной только маловероятное сочетание нарушений инструкций и нерегламентное состояние. А поскольку очевидно, что 26 апреля 1986 г. аварии бы не произошло даже:

– при паровом эффекте реактивности, равном 6β;

– при положительном быстром мощностном коэффициенте реактивности в большом диапазоне мощности реактора;

– пусть А3 не отвечала предъявляемым к ней требованиям, но хотя бы не вносила положительную реактивность, то сколько лет этим людям требуется для безоговорочного признания причиной аварии исключительно свойств реактора?

Пишу это только потому, что люди эти находятся в живой атомной энергетике, рулят, а, как видите, рассчитывать на их откровенность не приходится.

Примечание: Позднее В. Петров свою подпись снял.

Глава 8. Люди

Академик А.П. Александров, безусловно, заслуживает особого разговора. В 1986г. президент Академии наук СССР, директор ИАЭ, научный руководитель темы РБМК, изобретатель реактора РБМК[2]. Какие ещё посты и должности он тогда занимал, не знаю. – в перечисленных он имел прямое отношение к катастрофе 26 апреля 1986 г.

Может статься, я буду пристрастным к нему здесь, ибо убеждён, что именно промыслом академика А.П. Александрова я потерял здоровье и стал зэком. Будучи изобретателем реактора и Научным руководителем, он не обеспечил нужного качества. Как Президент, как директор института, как председательствующий на заседаниях МВТС, направил расследование по ложному пути. И всё же я никаких измышлений не допущу, изложу только известные мне факты и моё понимание их.

Лет двадцать назад, ещё работая в г. Комсомольске-на-Амуре, приехал я в командировку в ИАЭ. Работники института Е. Аликин и другие говорили, что у директора правило: бумага должна отлежаться и если приобретает скандальную известность, то нужна и пора ей давать ход. Никак не думал тогда, что эта манера А.П. Александрова тяжким катком пройдётся по судьбам многих людей и моей.

Видимо, следуя этому своему правилу, А.П. Александров не давал ходу предложениям комиссии после аварии на первом блоке Ленинградской АЭС: предложениям В.П. Волкова и В.Л. Иванова. Эти предложения, решения Научно-технического совета Минсредмаша по уменьшению парового эффекта реактивности до 1β ещё в семидесятых годах, как и другие, втуне лежали под сукном. Скандала ждали? Дождались!..

Скажите, кто бы захотел и смог академику помешать внедрить всё это в жизнь? Нет таких людей. Ему и делать-то самому ничего не надо было. Только разрешить, приказать. И как не знали люди о Чернобыле до 1986 г., так бы не узнали до сего времени.

Приведу выдержку из отчёта А.А. Ядрихинского:

«В самом ИАЭ с 1965 г. были сотрудники И.Ф. Жежерун, В.П. Волков, В.Л. Иванов, указывавшие на ядерную опасность предлагавшейся и впоследствие осуществлённой конструкции РБМК. Их действия успешно блокировались академиком А.П. Александровым, а докладные клались „под сукно“.

Пуск и эксплуатация первого блока Ленинградской АЭС в 1975г. уже на практике подтвердили ядерную опасность реакторов РБМК. Если до пуска первого блока ЛАЭС нарушения Правил в проекте РБМК можно считать ошибками, то после пуска и их экспериментального подтверждения опытом эксплуатации первого блока ЛАЭС и последующего тиражирования во всех вновь вводимых блоках РБМК их можно назвать только преступлением».

В дальнейшем при эксплуатации были и другие проявления неудовлетворительных, опасных качеств реактора, о которых А.П. Александров знал.

Нет никакого сомнения, что, зная всё это ещё до катастрофы 26 апреля, когда она произошла, академик чётко осознал: авария – в чистом виде результат научных и конструктивных просчётов. И тогда для спасения собственной репутации (кто бы его судил – трижды Героя с восемью орденами Ленина?) привёл в действие все рычаги для сваливания вины исключительно на персонал. Сделать ему это было совсем нетрудно, поскольку в расследовании доминировали Министерство среднего машиностроения, ИАЭ и НИКИЭТ. И вывод такой бальзамом пролился на все сердца до самых верхов.

А посмотрите, как стойко академик защищает свою позицию! Через пять лет никакого изменения. В партизанах бы ему цены не было. В «Огоньке» №35 за 1990 г. напечатано интервью академика. Очень характерное. Корреспонденту А.П. Александров отвечает, что он не входил в комиссию по расследованию причин аварии. Формально да, не таков академик, чтобы лезть в дела, где не заработаешь ничего, кроме шишек. Фактически постоянно следил и направлял, куда ему надо.

Далее его слова:

«Поймите, недостатки у реактора есть. Он создавался академиком Доллежалем давно, с учётом знаний того времени. Сейчас недостатки эти уменьшены, компенсированы. Дело не в конструкции. Ведёте вы машину, поворачиваете руль не в ту сторону – авария! Мотор виноват? Или конструктор машины? Каждый ответит: „Виноват неквалифицированный водитель“.

Очень характерное высказывание. Удивительно, как много можно вместить лжи в какие-то два десятка слов. Давайте разберёмся, что к чему здесь.

Первое. «Недостатки» реактор имеет. Нет! Это недопустимые пороки реактора, исключавшие его эксплуатацию, прямые нарушения нормативных документов, принятых в стране. Академик о них не говорит, он, как и комиссии, в упор не видит этих документов. Я в тексте по ходу описания указывал, как «согласовывается» А3 с требованиями Правил. А вот как говорит в реферате профессор Б.Г. Дубовский, до 1973 г. руководивший службой ядерной безопасности в СССР:

«Уму непостижимо, как могли руководители проектантов СУЗ, а также Госатомэнергонадзора СССР, … допустить такие крупные, а в некоторых случаях лишённые элементарной логики просчёты.

Ведь по существу реакторы РБМК-86 (имеется в виду РБМК-1000 по его состоянию на 1986 г. – А.Д.) не имели нормальной защиты. Не имели никакой А3! Ни снизу активной зоны, ни сверху».

Всё это Б.Г. Дубовский говорит после анализа защиты. Ещё за несколько лет до аварии он давал и предложения по её улучшению. Результат предложений тот же – в корзину.

Сам главный конструктор М.А. Доллежаль признал, что реактор с таким большим положительным эффектом реактивности неуправляем. Не нашёл возможным лгать на склоне лет.

Может создатель реактора не знает, что он должен отвечать нормативам? Вяжется ли это со здравым смыслом?

Второе. Ловко, прямо-таки мастерски, А.П. Александров переводит стрелку на Н.А. Доллежаля. Конечно, Главный конструктор несёт ответственность, но и А.П. Александрову уходить от неё не следует. Деньги за изобретение получил не Доллежаль, а А.П. Александров. Дважды заявки на изобретение были отклонены Союзным Бюро («Литературная газета» № 20 за 1989 г.), тогда протолкнули по ведомству как секретное. А, по-моему, напрасно и Союзное Бюро отклоняло. Есть явные признаки изобретения:

– все реакторы ядерноопасны только при большом ОЗР. РБМК – и при большом, и при малом;

– универсальная А3 – и глушит реактор, и разгоняет.

И далее, А.П. Александров занимал официальную должность – Научный руководитель темы РБМК. Поэтому каким был реактор при создании, каким он был после вплоть до аварии – вклад академика прямой.

Третье. А.П. Александров говорит, что сейчас эти недостатки уменьшены, компенсированы. Правильно говорит. И умалчивает, что все эти «недостатки» ему были известны задолго до аварии в Чернобыле. Ну, об избирательности памяти академика чуть ниже.

Четвёртое. Передёргивает академик, когда говорит о машине, конструкторе и водителе.

По объективному свидетельству системы контроля мы нажали кнопку А3 в отсутствие каких-либо аварийных сигналов. Вправе ли были мы ожидать нормального заглушения реактора? Безусловно. Защита обязана это исполнять даже и при наличии аварийных сигналов – на то она и А3. Приведение в действие защиты реактора оператором никак не может быть квалифицировано нарушением ядерной безопасности. Мы, следовательно, «руль не в ту сторону» не поворачивали. Более уместным и правильным сравнение с машиной будет такое: «Ведёте вы машину, жмёте на тормоз. Вместо торможения машина разгоняется. Авария! Шофёр виноват? А может всё-таки конструктор, гражданин академик?» Видите, академик А.П. Александров, как настоящий академик, говорит:

«Вы подумайте, почему авария произошла в Чернобыле, а не в Ленинграде?»

Там ещё не хватало!

Ленинградская АЭС в 1975 г. только случайно избежала катастрофы несколько иной по причинам, но аналогичной с Чернобылем по масштабам. В результате локального перегрева зоны разгерметизировался технологический канал. Но в той ситуации вполне могли разгерметизироваться три-четыре канала одновременно, ведь на ремонте заменили около 20 штук. Как теперь ясно, одновременный разрыв 3-4 каналов вёл точно к Чернобылю.

У академика память работает сугубо селективно. Он вспоминает о турбине, о задвижках, но на реакторе, что явно по теме разговора, А.П. Александров аварии не помнит. Отказывает ему память и когда он говорит о флоте, о подводных лодках.

«Во флотских установках у нас никаких неприятностей не было, а ведь тогда, в 1957 г., промышленность была менее развита, но, ничего, справлялись».

В Чернобыле тоже промышленность справилась, да…

На лодочных водо-водяных реакторах я тоже до 1973 г. не припоминаю аварий из-за дефектов изготовления оборудования. А вот из-за научного обеспечения, вернее необеспечения, к которому академик имел прямое отношение, были.

Если не изменяет память, в 1962 г. на атомной лодке на трубопроводе первого контура оборвалась импульсная трубка диаметром 10 мм. Мала трубка, да там и первый контур по объёму мал. Экипаж пытался принять меры, чтобы активная зона не осталась без охлаждения. Понимали ребята, что переоблучаются, и делали. Почему? Потому, что они боялись:

– высокообогащённое топливо после расплавления соберётся в компактную массу и произойдёт ядерный взрыв;

– если взрыва не произойдёт, то может проплавиться днище корпуса реактора и корпус лодки.

После аварии институтом был проделан расчёт, который показал, что ни взрыва, ни проплавления корпуса не было бы. После аварии считали, а не до неё! Но умерших не вернуть. Будь эти сведения у экипажа – задраили бы отсек и пошли в базу, реактор всё равно погиб. И никаких жертв.

Я знал экипажи многих подводных лодок. Не могу ничего сказать о теперешних, а тогда офицеры, обслуживавшие атомную энергетическую установку, были в подавляющем большинстве грамотными специалистами, командиры же боевой части пять, т.е. механики, – все без исключения. Но экипаж – не коллектив института, возможности и задачи у него другие. Экипаж свой долг выполнил и с перебором, а Научный руководитель А.П. Александров – с опозданием.

Другой случай. На одном из судостроительных заводов оставили временную заглушку на патрубке крышки реактора, и при гидравлических испытаниях её вырвало. Через патрубок проходил шток решётки, подавляющей реактивность. Когда хлынула вода, то потоком подняло решётку, и произошёл взрыв. Давлением подняло крышку реактора (вытянуло крепящие шпильки), выбросило в цех воду, и реакция прекратилась. Не помню, кажется, обошлось без гибели людей.

Посадили начальника физической лаборатории завода. Вот так. Два института – научные работники и конструкторы – не проиграли аварийные ситуации, а заводской работник должен был догадаться, что при срыве заглушки может поднять решётку.

Как же похоже это на Чернобыль. И главный герой всё тот же. Случилась авария, и сразу посчитали, что эта АЗ в первые секунды может внести положительную реактивность до 1?. Не до аварии, а после!

О выводе САОР и программе испытаний нет нужды говорить, вновь и вновь опровергать домыслы. Но вот тираду академика, долженствующую изобразить его ужас и негодование, хочу всё же прокомментировать.

«Так вот, вы не поверите! В самом начале Регламента того эксперимента записано: „Выключить систему аварийного охлаждения реактора – систему САОР“. А ведь именно она автоматически включает аварийную систему защиты. Мало того, были закрыты все вентили, чтобы оказалось невозможным включить систему защиты. Двенадцать раз (!) Регламент эксперимента нарушает инструкцию по эксплуатации АЭС. В страшном сне не приснится такое. Одиннадцать часов АЭС работала с отключённой САОР! Как будто дьявол руководил и подготавливал этот взрыв».

Каковы экспрессия, пафос! А ведь это всё игра на публику. Отлично знает академик, что вывод САОР никак не влиял на возникновение аварии. Это признают все, в том числе и его ученик В.А. Легасов, и даже крайне тенденциозная судебно-техническая комиссия. Мы вывели САОР, поскольку согласно тем документам главному инженеру разрешалось это делать, хотя можно согласиться с безусловным запретом вывода системы, как бы ни мала была вероятность возникновения МПА (26 апреля была не она) в это же время.

Фразу: «А ведь именно она автоматически включает аварийную систему защиты», – мне с неакадемическим умом не понять. Согласно ОПБ САОР сама есть система защиты и ничего не включает.

Как наматываются нарушения, мы уже знаем. Одиннадцать часов была отключена САОР на 4-ом блоке. Кошмар. Многоуважаемый Анатолий Петрович, прошу прощения за наивный вопрос. А Вам не снятся кошмары, что по два блока на Ленинградской, Курской и Чернобыльской АЭС уже несколько лет работают без САОР? Ведь то, что там есть, весьма приблизительно отвечает требованиям.

И христианское смирение академика А.П. Александрова: «никому я не судья», – лицемерная поза, так же ему идёт, как волку овечья шкура. А чем же он занят в этом интервью? Покаянием? Не усматривается. Как неправедно обвинял персонал, так и продолжает. Как говорится, куда ни кинь, везде клин. Так и у А.П. Александрова. Что ни статья, то ложь. Газета «Известия» за 14.10.89 г.:

«Несколько раньше положено начало ядерной энергетике – построена первая в мире АЭС (Чернобыль – результат „периода застоя“, т.е. периода всеобщей безответственности)».

И этот на период застоя, на систему сваливает. При чём же здесь период застоя? Кто мешал, кто мог бы это сделать, устранить недопустимые дефекты реактора? Безответственность-то проявлена прежде всего им самим. Если и безответственны, то отнюдь не всё. Предложения, и притом нужные были задолго до аварии. По реактору РБМК над А.П. Александровым никого не было, всё предписанное им было бы сделано[3]. Другое дело, можно ли по-настоящему руководить, занимая кучу постов и должностей?

Пилюлю академику подбросила газета «Правда», опубликовав его речь в ЦК КПСС при массовой отставке престарелых членов ЦК. Там он сказал:

«Руководить таким институтом, как ИАЭ, крупнейшим институтом и сложнейшими работами, и в то же время взять на себя заботу об Академии – надо сказать, это было чрезвычайно тяжело. В конце концов это кончилось печально. И когда случилась чернобыльская авария, я считаю, с этого времени и моя жизнь начала кончаться, и творческая жизнь».

Перед этим он рассказывал, что его силком заставили быть президентом Академии. Возможно. Нельзя было отказаться. А с должности директора института можно было уйти? От других постов отказаться можно было? Что можно делать на нивах десяти-пятнадцати постов и должностей? Только жать, где не пахал, не сеял.

Академик В.А. Легасов.

Согласен, правило о мёртвых или хорошо или ничего, надо соблюдать. Но всё же не вижу большого греха, поскольку сам академик его не придерживался. Операторы, которых он обвинял, подписывая заключение правительственной комиссии, к тому времени уже умерли. Тем же самым он занимался и в качестве главы советских специалистов – информаторов МАГАТЭ.

Не хочу говорить о работе В.А. Легасова по ликвидации последствий аварии. В последнее время появились высказывания об ошибочности некоторых принятых в то время технических решений. Ну, в сильных задним умом недостатка никогда не было, нет и сейчас. Сидя в комфортабельном кабинете, за несколько лет можно и до чего-то полезного додуматься. Ты в экстремальных условиях, за короткий срок прими решения и посмотри потом, все ли они оптимальные. И, кроме того, почему это Легасову надо приписывать неверные решения? Один он, что ли, там был? Велихов был. Или Велихова критиковать опасно? Жив и при власти.

В.А. Легасов по специальности не реакторщик, конкретно энергоблоки он не знал и, верю, конкретно в той круговерти мог не разобраться. В силу характера доверился другим. Но это ни в коей мере не оправдывает и не объясняет его подписи под заключением Правительственной комиссии и деятельности в МАГАТЭ.

Человек широкой эрудиции, он занимался вопросами безопасности производств вообще. При всей специфике химических, нефтяных или атомных предприятий вопросы безопасности имеют и много общего.

Нет, не мог академик В.А. Легасов не понимать, что обвинение персонала в таком взрыве неправомерно. Не мог он не понимать, что если реактор взорвался в самых обычных условиях, без каких-либо природных катаклизмов, следовательно, он не имел права на существование.

Не могут, не должны реакторы взрываться с выбросом громадных количеств радиоактивных веществ в окружающую среду. С сознанием этого, а не понимать он этого никак не мог, должен был естественным путём прийти к вопросу – почему же всё-таки взрыв произошёл? Даже вовсе не разобравшись и не разбираясь в ошибках персонала.

После такого вопроса прямой путь к следующим – отвечал ли реактор принятым нормам ядерной безопасности? Если да, то сами эти нормативы отвечают ли в достаточной степени критериям безопасности? Этих вопросов не возникнуть не могло. Любое расследование аварии проводится с привлечением эксплуатационной и проектной документации, паспортов оборудования. Ничего нового тут нет. И первые же усилия в этом направлении показали бы явные несоответствия реактора ПБЯ и ОПБ. Да за этим не надо было и никуда идти, они есть и в заключении Правительственной комиссии, только нет там ссылки на «Правила», а названы недостатками.

Поэтому я уверен: упоминания о нормативных документах в заключении нет сознательно. И главным ответственным лицом за это является академик Легасов, наряду с председателем комиссии Б.Е. Щербиной. Не Министр же внутренних дел – он за свои дела в комиссии отвечал, а не за технику.

В.А. Легасов никакой личной вины не несёт за реактор РБМК, вообще к его существованию до аварии не имел отношения. Своими подписями он прикрывал чужие грехи, прикрывал сознательно. И не столь уж неожиданно письмо старшего научного сотрудника института: «Легасов – яркий представитель той научной мафии, чьё политиканство вместо руководства наукой привело к Чернобыльской аварии…», о котором пишет в «Правде» В. Губарев. Видимо, не так уж неожиданно и неизбрание в Научно-технический совет института: 100 – за, 129 – против.

На что бросил свой авторитет учёного, кто на него давил? Этого мы не узнаем. Нет, не всемирную славу принёс В.А. Легасову его доклад в Вене на конференции в МАГАТЭ. И он, видимо, понял это.

Хотел бы думать, что ошибался академик, не разобрался в причинах катастрофы, потому что уж больно грустно думать противное.

До чего дожили?! Не могу, не получается. Элементарная логика не даёт. И уход из жизни В.А. Легасова именно в годовщину Чернобыля говорит о том же.

Но я его не к мафии отношу. Этот человек имел совесть. При каких-то обстоятельствах пошёл на жестокий компромисс с совестью и не выдержал. Отбор продолжается. Выбиваются так или этак последние, имеющие человеческие качества.

Доктор А.А. Абагян.

Директор ВНИИАЭС – другие его должности нас не интересуют.

Также был в составе первой комиссии по расследованию причин Чернобыльской аварии. Вместе с заместителем Министра Г.А. Шашариным отказался подписывать акт в составе группы работников Минэнерго, участвовал в написании куда более реалистичного дополнения к акту расследования. Включённый в состав советских специалистов, информировавших мировое сообщество в МАГАТЭ, резко изменил свою позицию. Не знаю уж, по какой причине он это сделал: то ли потому, что Шашарин был к тому времени отстранён от должности и, следовательно, теперь не начальник; то ли «прозрел» и присоединился к большинству. Чего не знаю, того не знаю.

Просто констатирую, что мнение доктора А.А. Абагяна в течение двух месяцев изменилось на противоположное без появления каких-либо дополнительных материалов исследований. За это время только вышел доклад Правительственной комиссии, который А.А. Абагяну новых технических сведений не сообщил, и решение Политбюро, которое никаких технических сведений, естественно, не содержало.

Не стану сопоставлять полностью два документа, приведу лишь один конкретный пример.

– Из дополнения к акту расследования:

п.8. «Вывод из работы А3 по останову двух ТГ не противоречит Техническому Регламенту и Инструкциям, а срабатывание этой защиты не могло предотвратить аварию, … она произошли бы на 35 с раньше».

– Из отчёта в МАГАТЭ (таблица нарушений, допущенных оперативным персоналом):

«Нарушение. Блокировка защиты реактора по сигналу остановки двух ТГ.

Последствия. Потеря возможности автоматической остановки реактора».

Оба документа подписаны А.А. Абагяном: один в мае, другой в июле 1986 г. Предположим, изменилось мнение по данному вопросу, выводы сделаны другие. Как-то можно понять. Но как прикажете, доктор Абагян, понимать два Ваших мнения по блокировке защиты? В регламенте чётко указано, когда она выводится, и никаких кривотолков быть не может.

В журнале, кажется, «Наш современник» доктор сообщает, что они по пять часов в день отвечали на вопросы специалистов и корреспондентов, понемногу проясняется, как они отвечали, как постарались представить персонал мировому сообществу (выражение А.А. Абагяна), «красиво», объективно» представили, спасибо!

По защите только что мы видели. А вот по уровню мощности реактора:

– в дополнении к акту подробно показано, что ни в одном доаварийном документе нет и намёка на ограничения по работе реактора на каком-то уровне мощности, в том числе и на 200 МВт;

– мировому сообществу сообщили: работа на уровне мощности менее 700 МВт Регламентом запрещалась.

Коротко и ясно. Ложь, ну и что?

Вот такие «принципиальные» люди занимались и продолжают заниматься расследованием. Ну, хозяин же своему слову: я дал, я и взял обратно.

Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 167; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!