РОБОТ, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ ВСЕ ЗНАТЬ

ЖЕНСКАЯ ИНТУИЦИЯ

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму законам.

Впервые за всю историю существования фирмы «Ю.С.Роботс энд мекэникл мэн инкорпорейтед» робот стал жертвой несчастного случая на самой земле.

В этом некого было винить.

Воздушный лайнер потерпел катастрофу в пути, и комиссия по расследованию никак не могла решиться, объявить ли предполагаемую причину взрыва — столкновение с метеоритом. Ни одно тело, кроме метеорита, не могло двигаться с такой огромной скоростью, иначе самолет успел бы автоматически отклониться от курса. И ничто не могло бы вызвать таких разрушений, кроме атомного взрыва, о котором, разумеется, не могло быть и речи.

А если к этому добавить сообщение о вспышке в ночном небе, замеченной как раз незадолго до катастрофы, причем не каким-нибудь любителем, а астрономами обсерватории Флагстаф, и упомянуть об обнаруженной всего лишь в миле от взрыва и глубоко врезавшейся в землю внушительной массе железа совершенно очевидно метеоритного происхождения, то становится понятным, что все эти факты не могли привести к иному выводу.

Правда, ничего подобного еще не происходило, к тому же подсчеты вероятности такого события показали, что практически она была нулевой. Но ведь случаются иногда и более невероятные вещи!

Для фирмы «Ю.С.Роботс» вопросы «как» и «почему» отходили на задний план. Реальностью был разрушенный робот, и этот факт казался плачевным уже сам по себе. Но еще трагичней было то, что YN-5 — первый удачный образец после четырех пробных моделей — предназначался для дальнейших испытаний.

YN-5 был роботом совершенно нового типа, полностью отличным от всех ранее сконструированных. И от одной этой мысли можно было впасть в отчаяние!

А то обстоятельство, что перед катастрофой YN-5 разрешил проблему неслыханной важности и ответ, быть может, навсегда утерян, повергло ученых в настоящую скорбь.

При такой невозместимой потере вряд ли стоило упоминать, что вместе с роботом погиб и Главный Робопсихолог фирмы «Ю.С.Роботс».

Клинтон Мадариан появился в фирме «Ю.С.» десять лет назад. Первые пять лет он проработал под руководством неуживчивой Сьюзен Кэлвин, но никто не слышал от него ни одной жалобы.

Способности Мадариана были настолько выдающимися, что Сьюзен Кэлвин без малейших угрызений совести повысила его в должности раньше многих старых сотрудников. Но ни за что на саете не стала бы она объяснять причины этого повышения начальнику исследовательского отдела, Главному Математику Питеру Богерту, хотя на сей раз он в объяснениях не нуждался — все и без того было ясно.

Во многих отношениях Мадариан был полной противоположностью знаменитой Сьюзен Кэлвин. Он вовсе не был таким толстым, как можно было бы прежде всего предположить по его массивному двойному подбородку, но при этом прямо-таки подавлял своим присутствием, тогда как Сьюзен Кэлвин почти всегда оставалась незаметной. Его крупное лицо, взлохмаченные волосы цвета меди, кожа красноватого оттенка, рокочущий голос и громовой смех, а главное, непоколебимая вера в себя и стремление немедленно сообщить всем и каждому о собственных успехах заставляли людей, находящихся в ним в одном помещении, ощущать тесноту окружающего их пространства.

Когда Сьюзен Кэлвин ушла наконец на пенсию, столь решительно отказавшись присутствовать на банкете, который собирались устроить в ее честь, что об ее отставке даже не решились оповестить прессу, освободившееся место занял Мадариан. И тотчас же — не прошло и дня, как он вступил на новый пост, — он начал обдумывать проект YN.

Проект этот требовал ассигнований, превышающих все, что «Ю.С.» когда-либо тратила на одну разработку, и фирма долго бы еще колебалась, если бы Мадариан небрежным жестом руки не отклонил ненужные разглагольствования.

— Цель оправдывает средства, Питер, — сказал он, — оправдывает до последнего пенни, и я очень рассчитываю, что вы сможете убедить административный совет.

— Изложите мне свои доводы, — ответил Богерт, спрашивая себя, захочет ли Мадариан это сделать, ведь в таких случаях Сьюзен Кэлвин всегда отказывалась.

Но Мадариан ответил:

— Пожалуйста. — и поудобнее устроился в широком кресле против стола начальника Исследовательского отдела, который разглядывал своего собеседника с чувством, похожим на суеверный страх.

Волосы Богерта, еще недавно черные, совсем поседели. Не пройдет и десяти лет, как он тоже, вслед за Сьюзен, выйдет на пенсию.

Его уход ознаменует собой конец старой «плеяды», которая превратила «Ю.С.» в фирму мирового значения, по сложности решаемых проблем соперничающую с задачами государственной важности. Ни ему, ни его предшественникам и в голову не приходило, что фирма когда-нибудь приобретет подобный размах.

Пришло новое поколение. Оно привыкло к другим масштабам. Эти новые люди утратили способность удивляться и могли двигаться только семимильными шагами.

Но они шли вперед, а это было главное.

Мадариан сказал:

— Я предлагаю приступить к конструированию роботов, лишенных ограничений.

— Как? Не считаясь с Тремя законами?

— Да нет же, Питер! Это ведь не единственные ограничения. Вы же сами участвовали в первых разработках позитронного мозга. Мне ли напоминать вам, что независимо от Трех законов все процессы в таком мозге обусловлены заранее. Наши роботы предназначаются для выполнения специальных заданий и наделены только необходимыми для этого качествами.

— И вы предлагаете…

— Я предлагаю, чтобы на любом уровне, подчиненном Трем законам, были сняты все ограничения. Это совсем нетрудно!

— Конечно, нетрудно, — сухо ответил Богерт. — Бесполезные действия никогда не вызывают затруднений. Трудно лишь так отрегулировать процессы, чтобы извлечь из роботов максимальную пользу.

— Мы напрасно все усложняем. При жесткой фиксации процессов затрачивается много усилий. Ведь принцип неопределенности существен для частиц, имеющих массу позитрона, и хочется, насколько возможно, уменьшить эффект неопределенности. А зачем? Если нам удастся воспользоваться принципом так, чтобы допустить возможность существования различных решений в непредвиденных обстоятельствах…

— Тогда у нас будет незапрограммированный робот?

— У нас, Питер, будет робот, наделенный творческим мышлением. — В голосе Мадариана появились нотки нетерпения. — Если и существует свойство, которое присуще человеческому мозгу и которого начисто лишен мозг робота, то это непредсказуемость действий как следствие неопределенности на субатомном уровне. Я знаю, что проявление этого свойства нервной системы еще ни разу не было подтверждено экспериментальным путем. И все же, не будь этого свойства, человеческий мозг в принципе не превосходил бы мозг робота.

— И вы полагаете, что, наделив этими особенностями мозг робота, вы его в принципе доведете до уровня человеческого?

— Вот именно, — подтвердил Мадариан.

После этого они еще долго продолжали спорить.

Как и следовало ожидать, убедить административный совет оказалось не так-то просто.

Скотт Робертсон, самый крупный из акционеров «Ю.С.Роботс», заявил:

— И без того нелегко поддерживать промышленное производство роботов на прежнем уровне, когда широкая публика неодобрительно относится к этим механизмам и в любую минуту может объявить им открытую войну. Если только станет известно, что роботы больше не контролируются, — пожалуйста, не говорите мне о Трех законах, — то средний обыватель перестанет верить, что находится под их защитой, едва лишь услышит слово «неконтролируемый»..

— В таком случае не будем употреблять этого слова, — сказал Мадариан, — назовем лучше нашего робота интуитивным.

— Интуитивный робот? — пробормотал кто-то. — А почему бы не женщина-робот?

По залу заседаний пробежал смешок. Мадариан решил сразу же взять быка за рога.

— Да. Женщина-робот! Наши роботы, разумеется, существа бесполые, и этот также не будет отличаться от остальных. Но у нас уже вошло в привычку рассматривать роботов как представителей мужского пола. Мы даем им мужские имена, говорим: он, его. Что же касается данного робота, то, учитывая предложенную мной математическую структуру его мозга, он скорее всего попадет в систему координат YN. Первый из них, YN-1, я собирался назвать Джоном-1, хотя, признаться, это имя было бы на уровне оригинальности заурядного конструктора. А почему бы, черт побери, не назвать нашего робота Джейн-1? И если уж непременно нужно информировать широкую публику о всех делах фирмы, то сообщим, что сейчас мы конструируем женщину-робота, наделенного интуицией.

Робертсон покачал головой:

— А что от этого изменится? Ведь, по сути, вы хотите уничтожить последнюю преграду, препятствующую мозгу робота подняться до уровня человеческого мозга. И как же, по-вашему, на это будет реагировать широкая публика?

— А вы собираетесь ей об этом докладывать? — возразил Мадариан. После минутного размышления он сказал: — Послушайте, ведь испокон веков считается, что мужчина по интеллекту превосходит женщину.

Все присутствующие переглянулись, как если бы Сьюзен Кэлвин сидела на своем обычном месте. Мадариан продолжал:

— Если мы объявим о создании женщины-робота, несущественно — какой она будет. Наша публика заранее настроится на то, что интеллектуальный уровень нового робота будет ниже, чем у обычного. Нам лишь останется сообщить о появлении Джейн-1, и тогда мы ничем не рискуем.

— Но этого мало, — вмешался Питер Богерт. — Мы с Мадарианом тщательно произвели все вычисления и пришли к выводу, что вся серия YN — будь то Джон или Джейн — вполне безопасна. Такие роботы проще обычных, и их интеллектуальный уровень ниже, чем у предыдущих серий, от которых YN будет отличаться лишь одним дополнительным свойством — условимся называть его интуицией.

— Кто знает, к чему оно приведет, — пробормотал Робертсон.

— Мадариан, — продолжал Богерт, — предлагает такое решение- как вы знаете, Межзвездный Прыжок теоретически разработан. Человек в состоянии достигнуть сверхсветовых скоростей, проникнуть в другие солнечные системы и вернуться на Землю спустя короткое время, скажем, не более чем через несколько недель.

— Все это давно известно, — прервал его Робертсон, — и может быть осуществимо без помощи роботов.

— Совершенно верно, но фирме это не принесет никакой выгоды, поскольку сверхсветовой двигатель может быть использован только один раз для демонстрационного полета. Межзвездный Прыжок — дело весьма рискованное. Он сопряжен с чудовищными затратами энергии и тем самым с огромными расходами. Если уж мы на них решимся, то было бы неплохо открыть заодно и какую-нибудь обитаемую планету. Назовите это, если хотите, психологической необходимостью, но выложить двадцать миллиардов долларов ради полета, который ничего не принесет, кроме научных данных! Налогоплательщики непременно потребуют, чтобы им разъяснили, на что расходуются такие средства. Но стоит вам объявить, что существует еще один населенный мир, и вы станете межзвездным Колумбом, никто даже не вспомнит о потраченных деньгах.

— Ну и что из этого?

— А то, что нам негде взять такую планету. Или скажем так: какая из трехсот тысяч звезд и созвездий в пределах досягаемости Межзвездного Прыжка, то есть радиусе трехсот световых лет, с наибольшей вероятностью может быть заселена разумными существами? В нашем распоряжении масса подробных сведений обо всех звездах, отстоящих от нас не более чем на триста световых лет, и мы считаем, что почти каждая из них обладает своей планетной системой. Но в какой же из этих систем находится обитаемая планета? На какую из них нужно высадиться? Увы, этого мы не знаем.

— При чем же тут робот Джейн? — спросил кто-то из директоров.

Мадариан собрался было ответить, но передумал и сделал знак Богерту. Тот все понял: в данном случае слово начальника Исследовательского отдела имело большой вес. Сам Богерт не был в восторге от затеи Мадариана. Если серия YN окажется неудачной, то он уже достаточно ввязался в это дело, чтобы навлечь на себя град упреков. С другой стороны, его уход на пенсию не за горами, и в случае удачи он покинет свой пост в ореоле славы. Быть может, он просто заразился уверенностью Мадариана? Как бы то ни было, но теперь Богерт искренне верил в успех. И он сказал:

— Не исключено, что, опираясь на сведения, которыми мы располагаем об этих звездах, можно оценить вероятность существования обитаемой планеты земного типа в одной из таких систем. Нам нужно подойти к этим данным не шаблонно, а творчески и обнаружить правильные соотношения. Ведь ничем подобным мы еще не занимались. Даже если какой-нибудь астроном и сделал это, он не смог бы в полной мере оценить достигнутое. Робот типа YN установит такие соотношения быстрее и с гораздо большей точностью. За один день он способен составить и отбросить столько вариантов, сколько человеку не сделать и за десять лет. Кроме того, он будет действовать наугад, тогда как человек оказался бы в плену предвзятых соображений.

Воцарилось молчание. Наконец Робертсон прервал тишину.

— Разве дело только в вероятности? Предположим, что робот изречет: «Наибольшая вероятность существования обитаемой планеты, скажем, Сквиджи-17, в радиусе стольких-то световых лет, в такой-то системе». И вот мы устремляемся туда, чтобы лишний раз убедиться, что вероятность всегда остается только вероятностью и что в действительности там нет никакой обитаемой планеты. В каком положении мы окажемся?

На этот раз вмешался Мадариан.

— Все равно мы остаемся в выигрыше, так как узнаем, что привело робота к подобному заключению, когда он, простите, она, расскажет нам об этом. Таким образом мы сможем собрать колоссальные сведения в области астрономии и тем самым оправдаем нашу затею, даже если и не совершим Межзвездного Прыжка. Кроме того, мы сможем рассчитать вероятности не для одной, а для пяти планет; в таком случае возможна вероятность, что хотя бы одна из них окажется обитаемой, будет больше девяноста пяти процентов, и тогда можно почти не сомневаться в успехе.

Прения еще долго не прекращались.

Ассигнованной суммы оказалось совершенно недостаточно, но Мадариан надеялся, что сработает привычный рефлекс — административный совет фирмы не даст пропасть уже потраченным деньгам. Когда истрачено 200 миллионов долларов, не стоит скупиться еще на сотню, чтобы спасти всю сумму. И Мадариан не сомневался, что ему выделят эту сотню.

Но вот Джейн-1 была наконец смонтирована и предстала пред испытующим оком Питера Богерта.

— Почему у нее такая тонкая талия? — спросил он. — Это что — технический дефект?

Мадариан хмыкнул:

— Послушайте, раз мы решили назвать ее Джейн, лучше, если она не будет похожа на Тарзана.

Богерт покачал головой:

— Что-то мне это не нравится. А в следующий раз вы ей сделаете бюст? Да и вообще вся эта затея дурацкая! Если женщины вообразят, что появятся похожие на них роботы, могу себе представить, какие сумасбродные мысли придут им в голову! Вот где вас подстерегает настоящая враждебность!

— Возможно, вы и правы, — ответил Мадариан, — ни одна женщина не захочет признаться даже самой себе, что ее может заменить механизм, у которого не будет ни одного недостатка, присущего женскому полу. Да! Вполне с вами согласен!

У Джейн-2 уже не было тонкой талии. Это был мрачный, малоподвижный, неразговорчивый робот.

В период его создания Мадариан редко наведывался к Богерту со своими новостями, из чего было легко заключить, что дела идут далеко не блестяще. В противном случае, Богерт в этом ничуть не сомневался, Мадариан не постеснялся бы ворваться к нему в спальню в три часа ночи, чтобы выложить очередную идею.

И вот именно теперь, когда Мадариан, казалось, как-то сник, когда поблек его яркий румянец, а толстые щеки ввалились, Богерт сказал, чувствуя, что попадает в самую точку:

— Что, отказывается говорить?

— Нет, она говорит, — ответил Мадариан, тяжело опускаясь в кресло, и добавил, покусывая нижнюю губу: — По крайней мере изредка.

Богерт поднялся, чтобы осмотреть робота.

— А если она говорит, то ее слова бессмысленны? А если вообще не говорит, значит, она не настоящая женщина? Не так ли?

Мадариан тщетно попытался изобразить какое-то подобие улыбки.

— Сам по себе мозг вполне, совершенно исправен.

— Знаю, — подтвердил Богерт.

— Но как только мы его вложили в робота, он, естественно, изменился…

— Естественно, — бросил Богерт, не пытаясь даже перекинуть спасительный мостик вконец запутавшемуся Мадариану.

— Но изменился непредсказуемо, и это приводит меня в отчаяние. Трудность состоит в том, что как только вы пытаетесь рассчитать неопределенность в N-мерном пространстве, то все очень…

— Неопределенность? — перебил Богерт, удивляясь собственной реакции. Убытки фирмы достигли уже весьма значительной суммы. Прошло около двух лет, а результаты, мягко говоря, необнадеживающие. И в то же время он чувствовал, что, задевая Мадариана, сам невольно забавляется этой игрой.

Какую-то минуту Богерт засомневался, уж не к Сьюзен ли Кэлвин обращены его стрелы? Мадариан был одновременно таким вспыльчивым и общительным, какой Сьюзен никогда не бывала, даже если все шло как нельзя лучше. В отличие от Сьюзен, которую не могли сломить неудачи, Мадариан был куда более уязвимым. Богерт отыгрывался за прошлое, сделав Мадариана мишенью для своих шуток, чего Сьюзен Кэлвин никогда бы не допустила.

Мадариан никак не отреагировал на последнее замечание Богерта, как это сделала бы и Сьюзен Кэлвин, но по другой причине: она бы смолчала из презрения, а он просто не расслышал.

Он начал приводить свои аргументы.

— Трудность в опознавании. Джейн-2 блестяще справляется с соотношениями. Она может сопоставить все, что угодно, но, к сожалению, не умеет отличать важных результатов от второстепенных. Это не легкая задача — запрограммировать нашего робота на нахождение существенных соотношений, если мы заранее не знаем, какие именно соотношения она находит.

— Я полагаю, вы намереваетесь понизить потенциал на соединении диода М-21 и связать через…

— Нет, нет и нет! — Голос Мадариана упал до шепота. — Мы не допустим, чтобы из-за нее все рухнуло. Нужно заставить ее распознавать главные соотношения и научить делать правильные выводы. Когда мы этого добьемся, робот Джейн будет находить решения интуитивно, тогда как мы получаем их благодаря случайным удачам.

— Мне кажется, — сухо заметил Богерт, — что, имея такого робота, вы в любую минуту смогли бы заставить его выполнить то, что среди простых смертных в состоянии совершить только гений.

Мадариан одобрительно кивнул.

— Золотые слова, Питер! Я бы и сам сказал это, если бы не боялся испугать наших администраторов. Пусть это пока останется между нами.

— Вы действительно хотите создать гениального робота?

— Слова, одни слова… Я хочу сконструировать робота, способного находить случайные соотношения с невероятной быстротой, а также безошибочно выделять ключевые проблемы, то есть пытаюсь превратить эти мало что выражающие понятия в уравнения позитронного поля. Мне казалось, что я уже близок к цели, но, видимо, я заблуждался.

Он бросил недовольный взгляд на робота и приказал:

— Джейн, сформулируй самое важное из того, что ты обнаружила.

Джейн-2 повернула голову к Мадариану, но не произнесла ни слова.

Тогда Мадариан покорно сказал:

— Она все это зафиксировала в своей памяти.

И тут-то Джейн-2 отреагировала голосом, лишенным всякого выражения:

— Как раз в этом у меня нет уверенности.

Это было первое, что она произнесла. Глаза Мадариана, казалось, вылезли из орбит:

— Она составляет уравнение с неопределенными решениями.

— Так я и думал, — сказал Богерт. — Одно из двух — либо вы чего-нибудь добьетесь, либо покончите с этим делом, пока убытки фирмы еще не перевалили за полмиллиарда!

— Нет, я что-нибудь придумаю, — пробормотал Мадариан.

С Джейн-3 они потерпели полную неудачу. Ее даже не допустили к испытаниям, и Мадариан был вне себя от ярости. На этот раз ошибся человек, точнее говоря, сам Мадариан. И хотя он был совершенно подавлен, все остальные сохраняли спокойствие. Пусть в него бросит камень тот, кто сам никогда не ошибался в дьявольских математических премудростях позитронного мозга!

Прошло около года, прежде чем появилась Джейн-4. К Мадариану вернулся его былой оптимизм.

— Все в порядке. — говорил он, — у нее большие способности к опознаванию.

Он был настолько уверен в себе, что заставил Джейн-4 решать задачи перед административным советом. Нет, не математические — с ними справился бы любой робот, — а с нарочито запутанными условиями задачи, которые в то же время нельзя было признать неверными.

— Ну что ж, — сказал ему потом Богерт, — в этом не было ничего ошеломляющего.

— Разумеется, для Джейн-4 все это достаточно элементарно, но ведь нужно было им что-нибудь показать?

— Вы знаете, сколько мы еще должны потратить и уже потратили?

— А вы знаете, Питер, сколько мы уже возместили? Наш труд не пропал даром. Три года я работал как проклятый и все-таки нашел новые способы математических подсчетов, которые сэкономят нам по меньшей мере пятьдесят тысяч долларов на каждой новой модели позитронного мозга. Отныне и навеки. Разве я не прав?

— Ну что ж…

— Никаких «ну что ж». Это непреложный факт. И мне кажется, что N-мерные исчисления неопределенностей будут широко применяться, если мы только додумаемся, где их применять. А вот роботы Джейн наверняка додумаются. Как только мне удастся полностью осуществить свой замысел, новая серия окупит себя раньше, чем за пять лет. Даже если мы утроим уже затраченную сумму.

— А что вы подразумеваете под словами «полностью удастся осуществить замысел»? Что-нибудь не в порядке с Джейн-4?

— С ней-то как раз все в порядке, вернее, почти все. Она на верном пути, но ее можно усовершенствовать, и мне хочется это сделать. Раньше, когда я ее конструировал, мне казалось, я знаю, чего хочу, но теперь, после того как я ее испытал, я знаю, какова моя цель, и я ее достигну.

Джейн-5 полностью соответствовала замыслу. Мадариану потребовалось больше года на ее создание, но на сей раз он не делал никаких оговорок — он был абсолютно уверен в своей работе.

Джейн-5 была меньше и изящнее, чем обычные роботы. Не будучи карикатурой на женщину, как Джейн-1, она обладала какой-то женственностью, несмотря на отсутствие внешних признаков пола.

— Просто у нее такая манера держаться, — заключил Богерт.

Она изящно двигала руками, а когда поворачивалась, казалось, что ее туловище слегка изгибается.

Мадариан сказал:

— А теперь послушайте ее, Богерт! Как ты себя чувствуешь, Джейн?

— Прекрасно, благодарю вас, — ответила Джейн-5 настоящим женским голосом. Это было приятное и даже слегка волнующее контральто.

— Зачем вы это сделали, Клинтон? — нахмурясь, спросил удивленный Богерт.

— Это важно с психологической точки зрения, — ответил Мадариан. — Я хочу, чтобы люди воспринимали ее как женщину, чтобы обходились с ней как с женщиной, объясняли ей…

— Какие люди?

Мадариан сунул руки в карманы и задумчиво оглядел Богерта.

— Мне бы хотелось, чтобы вы договорились о нашей с Джейн поездке во Флагстаф.

Богерт не мог не заметить, что, говоря о роботе, Мадариан больше не употреблял порядкового номера. Она была именно той Джейн, о которой он мечтал. И Богерт повторил с сомнением:

— Во Флагстаф? Но зачем?

— Флагстаф — всемирный центр общей планетологии. Там изучают звездные системы и пытаются вычислить вероятность существования обитаемых планет, не так ли?

— Безусловно, но он же находится на Земле.

— Для меня это не новость.

— Перемещения роботов по Земле строго контролируются. В данном случае эта поездка вовсе не обязательна. Выпишите сюда всю литературу по общей планетологии, и пусть Джейн ее основательно проштудирует.

— Ну нет! Питер, почему вы не хотите понять, что Джейн не обычный логический робот? Она наделена интуицией!

— Ну и что?

— А то, что невозможно предугадать, что ей потребуется и что может навести ее на нужную мысль… Все серийные металлические модели наделены способностью читать книги и черпать информацию, но это мертвые факты и к тому же устаревшие. Джейн нужны свежие мысли, она должна слышать интонации, она должна знать даже второстепенные детали и обладать сведениями, не имеющими прямого отношения к данному вопросу. Как же, черт побери, мы сможем догадаться, что и когда ее взволнует и выльется затем в осмысленный образ? Если бы мы все это заранее знали, Джейн была бы нам не нужна, не так ли?

— В таком случае, — теряя терпение, сказал Богерт, — пригласите сюда всех специалистов по общей планетологии.

— Это ни к чему. Они будут себя здесь чувствовать не в своей тарелке. Их реакциям будет недоставать естественности. Я бы хотел, чтобы Джейн наблюдала за ними в процессе работы, чтобы она рассмотрела оборудование, кабинеты, столы, — все, что их там окружает. Прошу вас, распорядитесь, чтобы ее отвезли во Флагстаф. И, признаться, мне неприятно продолжать этот бесплодный спор.

В голосе Мадариана Богерт уловил нотки, скорее свойственные Сьюзен. Он поморщился и запротестовал:

— Все это очень сложно. Транспортировка экспериментального робота…

— Джейн — не экспериментальный робот! Она — пятаяв серии.

— Но ведь предыдущие четыре были неудачными!

Мадариан сделал протестующий жест.

— А кто вас просит сообщать об этом правительству?

— Как раз сейчас я беспокоюсь не о неприятностях со стороны правительства. В особых случаях его можно убедить, что это необходимо. Нет, меня тревожит общественное мнение. Мы достигли больших успехов за последние пятьдесят лет, и мне бы не хотелось быть отброшенным на двадцать пять лет назад только потому, что вы можете потерять контроль над…

— Но я не потеряю над ней контроль. Что за дурацкая мысль! Послушайте, Питер, «Ю.С.Роботс» может зафрахтовать специальный лайнер. Мы приземлимся в ближайшем коммерческом аэропорту и тут же затеряемся среди сотен других кораблей. Нас будет ждать фургон, который доставит нас во Флагстаф. Джейн поместят в ящик, и никто даже не заподозрит, что в лабораторию привезли не машину, а робота. На нас просто не обратят внимания. Но Флагстаф будет информирован о цели нашего визита. И они сами будут заинтересованы помочь нам и проследить, чтобы никто ничего не пронюхал.

Богерт размышлял.

— Самой опасной частью пути будет перевозка в самолете и в машине. Если что-нибудь произойдет с ящиком…

— Ничего не произойдет.

— Ну что ж, быть может, все и обойдется, если только отключить Джейн на время пути. Тогда, если даже кто-то и заметит, что она внутри…

— Нет, Питер. Это допустимо с любым роботом, но не с Джейн-5. Ведь стоило ее подключить, как у нее заработали свободные ассоциации. Все сведения, которыми она обладает, могут как бы «законсервироваться» на время ее отключения, но только не свободные ассоциации. Нет, Питер! Отныне ее вообще нельзя отключить!

— Но если вдруг обнаружится, что мы перевозим действующего робота…

— Можете не беспокоиться.

Мадариан продолжал настаивать на своем, и в один прекрасный день самолет поднялся в воздух. Это был автоматический реактивный самолет новейшей конструкции. Но ради предосторожности на нем находился пилот — один из служащих фирмы. Ящик с Джейн без всяких приключений прибыл в аэропорт и уже потом на борту машины был переправлен в целости и сохранности в научно-исследовательскую лабораторию Флагстафа.

Питер Богерт получил первое сообщение от Мадариана меньше чем через час после их прибытия во Флагстаф. Мадариан просто купался в блаженстве. Это было в его характере: он не мог дольше ждать, чтобы не похвастаться. Сообщение было передано посредством лазерного луча засекреченным способом, абсолютно исключающим перехват. Но Богерт все же волновался. Он знал, что при том высоком уровне техники, какой располагало правительство, все же при достаточной настойчивости можно было перехватить сообщение. Единственное, что успокаивало, это то, что у правительства не было оснований интересоваться такого рода сообщениями. По крайней мере, Богерт на это надеялся.

— Господи, вовсе не обязательно было вызывать меня! — воскликнул он.

Но Мадариан, не обращая никакого внимания на его слова, захлебывался от восторга:

— Настоящее вдохновение! Ну просто гений!

Какое-то мгновение Богерт молча смотрел на трубку, и вдруг его прорвало:

— Что, уже? Готов ответ?

— Что вы, конечно нет. Черт возьми, дайте нам время! Я говорю о ее голосе, здорово меня осенило. Вы только послушайте. Когда нас довезли до административного корпуса Флагстафа, открыли ящик и Джейн вышла, все так и попятились. Испугались. Болваны! Если уж ученые не понимают Законов робототехники, чего ожидать от необразованных людей? Прошла минута. Я уже думал: «Ну все. Они не станут при ней говорить, а если она рассердится, то вообще разбегутся, потому что они не способны мыслить».

— И чем же все кончилось?

— Она их приветствовала. Произнесла своим красивым контральто: «Здравствуйте, джентльмены! Счастлива с вами познакомиться»! Да, это то, что надо! Один парень стал поправлять галстук, другой — пальцами расчесывать шевелюру. Но лучше всех отреагировал самый пожилой из всех — он стал проверять, в порядке ли его одежда. Честное слово! Они прямо без ума от нее. Им не хватало как раз такого голоса. Это больше не робот — это женщина.

— Неужели они с ней разговаривали?

— Еще как! Мне нужно было наделить ее сексуальными интонациями, и тогда они бы назначили ей свидание. Условные рефлексы? Глупости! Вы же знаете, мужчины чрезвычайно чутко реагируют на голоса.

— Да, кажется, это так, Клинтон, я что-то припоминаю. А где сейчас Джейн?

— С ними. Они не отпускают ее от себя.

— Черт возьми! Идите же к ней и не теряйте ее из виду!

В последующие десять дней пребывания во Флагстафе количество сообщений Мадариана сокращалось по мере того, как восторги его явно шли на убыль. Джейн, докладывал он, ко всему внимательно прислушивается и время от времени отвечает на вопросы. Она по-прежнему пользуется успехом и ходит куда хочет. Но пока что безрезультатно.

— Ничего нового? — спросил Богерт.

Мадариан тут же занял оборонительную позицию.

— Еще рано о чем-либо говорить. Нельзя употреблять слово «ничего», когда речь идет об интуитивном роботе. Разве можно предвидеть, что с ней произойдет? Сегодня утром, например, она спросила Дженсена, что он ел на завтрак.

— Роситера Дженсена, астрофизика?

— Ну да. Оказалось, что он не завтракал, только выпил чашечку кофе.

— Итак, ваша Джейн учится светским беседам? Вряд ли это оправдывает расходы…

— Послушайте, Питер, не валяйте дурака. Это не пустые разговоры Для Джейн все важно… Раз она задала такой вопрос, значит, он как-то ассоциировался с ее мыслями.

— А о чем она могла думать?

— Откуда мне знать? Если б я знал, то сам был бы Джейн, и вы бы в другой не нуждались. Но я убежден: что бы она ни делала, во всем есть скрытый смысл. Ведь заложенная в ней программа имеет главную цель — определить, существует ли планета с оптимальными условиями для жизни на расстоянии…

— Ну ладно. Теперь вызовите меня не раньше, чем Джейн выдаст это решение. Мне вовсе не обязательно быть в курсе мельчайших подробностей о возможных соотношениях.

Богерт перестал надеяться на сообщение об успехе Джейн. С каждым днем его интерес ослабевал, и, когда наконец новость пришла, она застала Богерта врасплох. Да и поспела она к самому концу…

Это последнее, самое главное сообщение Мадариан произнес вполголоса. Его восторги прошли все фазы развития, и теперь он был почти спокоен.

— Она решила, — сказал он. — Она решила, когда я сам в это уже не верил. После того как она два или три раза подряд записала в лаборатории то, что ей было нужно, и ни разу не произнесла ничего заслуживающего внимания… Теперь все в порядке. Я говорю с борта самолета, на котором мы возвращаемся. Он только что взлетел.

Богерт наконец перевел дыхание.

— Слушайте, Клинтон, хватит болтовни. У вас есть ответ? Говорите без обиняков.

— Да, ответ получен. Он у меня в кармане. Джейн назвала три звезды в радиусе восьмидесяти световых лет, в системах которых, по ее мнению, вероятность нахождения обитаемой планеты составляет от шестидесяти до девяноста процентов, а вероятность того, что по крайней мере одна из них та самая, которую мы ищем, — девяносто семь и две десятых процента, иначе говоря, уверенность почти полная. Как только мы вернемся, она сможет объяснить нам ход рассуждений. Помяните мое слово, теперь вся астрофизика и космология будут…

— Вы в этом уверены?

— А вы полагаете, я спятил? У меня даже есть свидетель. Бедняга просто подпрыгнул от неожиданности, когда Джейн вдруг принялась излагать решение своим мелодичным голосом.

И именно в эту минуту произошло роковое столкновение. Мадариан и пилот превратились в куски окровавленного мяса, а от Джейн вообще почти ничего не осталось.

Еще никогда в фирме «Ю.С.Роботс» не царило такое отчаяние. Робертсон пытался утешить себя мыслью, что по крайней мере эта катастрофа скрыла нарушения правил, в которых была повинна фирма.

Богерт сокрушенно качал головой:

— Мы упустили превосходнейшую возможность помочь роботам завоевать доверие людей и преодолеть наконец этот проклятый комплекс Франкенштейна. Какой успех выпал бы на их долю! Один из роботов нашел решение проблемы обитаемых планет, а другие помогли бы осуществить Межзвездный Прыжок. Роботы открыли бы для нас Галактику. И, помимо всего прочего, мы продвинули бы науку вперед в десятках различных направлений! Бог мой! Невозможно даже вообразить все преимущества, какие мы могли извлечь для человечества и для нас самих…

Его перебил Робертсон:

— Но разве мы не в состоянии создать новых Джейн, пусть даже без помощи Мадариана?

— Конечно, в состоянии. Но вряд ли следует рассчитывать на то, что соотношения снова будут удачными. Как знать, насколько мала вероятность полученного Джейн результата? А вдруг Мадариану просто бешено повезло, как это бывает с новичками? И только для того, чтобы затем его постиг такой сокрушительный удар? Метеорит, направленный на… Нет. Это просто невероятно!

Робертсон пробормотал в нерешительности:

— А может, это не случайно… Я хочу сказать, может, мы и не должны были знать то, что знала Джейн, может, метеорит был возмездием…

Испепеляющий взгляд Богерта заставил его замолчать.

— Не думаю, чтобы это был полный провал, — сказал начальник исследовательского отдела. — Другие Джейн помогут нам. Никто не помешает наделить их женскими голосами, если это как-то способствует их популярности. Но как это воспримут женщины? Знать бы только, что сообщила Джейн!

— В последнем разговоре с вами Мадариан уверял, что у него есть свидетель.

— Знаю. Я размышлял над этим. Как вы думаете, неужели я не связался с Флагстафом? Но там никто не слышал, чтобы Джейн сказала нечто из ряда вон выходящее, что хотя бы отдаленно походило на решение проблемы обитаемых планет. А там-то уж было кому понять подобное заявление, если оно вообще было сделано…

— Неужели Мадариан солгал? А может, он просто помешался? Или хотел себя выгородить?

— Уж не хотите ли вы сказать, что он стремился спасти свою репутацию, утверждая, будто знает решение, а затем словчил — заставил Джейн навеки замолчать и потом заявил бы нам: «Как жаль, но с ней что-то неладно!». Нет, меня в этом никто не убедит. Уж легче поверить, что он нарочно столкнулся с метеоритом!

— Что же нам делать?

Богерт решительно сказал:

— Отправимся во Флагстаф. Ответ должен быть там. Нужно заняться этим в полную силу, вот и все. Я возьму с собой нескольких сотрудников Мадариана. Мы перевернем там все вверх дном.

— Но послушайте, Богерт, даже если и был свидетель, который все слышал, к чему нам это? Ведь Джейн больше нет и некому объяснить ход рассуждений.

— Поймите, важны даже мельчайшие детали. Джейн скорее всего назвала не звезды, а их номера по каталогу. Ведь ни у одной из звезд, имеющих собственные имена, нет планетных систем. Если кто-нибудь слышал, пусть мельком, как Джейн упоминала какой-то номер, то с помощью психозонда его можно было бы восстановить. Это было бы уже нечто. Располагая конечными результатами и сведениями, сообщенными Джейн вначале, мы могли бы потом проследить ход ее умозаключений. И тем самым, возможно, спасли бы положение!

Через три дня Богерт вернулся из Флагстафа в подавленном настроении.

Когда Робертсон нетерпеливо осведомился о результатах поездки, он покачал головой:

— Ничего!

— Ничего?

— Абсолютно. Я разговаривал с учеными, техническим персоналом и даже студентами, со всеми, кто хоть как-то общался с Джейн. Их немного — должен признаться, Мадариан действовал с большой осторожностью. Он позволял ей беседовать лишь с планетологами, у которых она могла бы почерпнуть важные сведения. Их было всего двадцать три человека. Двадцать три, которые вообще видели Джейн, и лишь двенадцать из них разговаривали с ней, а не просто обменивались любезностями.

Я расспрашивал обо всем, что бы ни говорила Джейн. Они хорошо помнят ее слова, все они весьма толковые люди, занимающиеся проблемой громадной важности. И потому они были заинтересованы в том, чтобы все помнить. Они ведь имели дело с говорящим роботом — этот факт уже сам по себе примечателен, — да еще с голосом, как у актрисы телевидения, — такое невозможно забыть.

— А с помощью психозонда… — начал было Робертсон.

— Если бы хоть у одного из них остались пусть даже смутные воспоминания о какой-нибудь важной беседе с Джейн, я бы добился его согласия вернуться к испытанию психозондом… Но мыслимо ли подвергать подобной процедуре добрых два десятка человека, для которых мозг — главный источник существования! Честно говоря, это ни к чему не приведет. Если Джейн упомянула три звезды, утверждая, что в их системах есть обитаемая планета, представляете, что творилось бы в их черепной коробке… Это, наверное, можно было бы сравнить с извержением вулкана… Ну разве хоть один из них мог бы такое забыть?

— Значит, кто-то из них лжет, — мрачно произнес Робертсон. — И эти сведения нужны ему для собственных целей, чтобы позднее прославиться.

— А что он может из них извлечь? Вся обсерватория знает, с какой целью Мадариан и Джейн приезжали туда. Они осведомлены также и о цели моего визита. Если в будущем какой-нибудь ученый, из тех, кто сейчас работает во Флагстафе, вдруг представит совершенно оригинальную, но справедливую теорию обитаемых планет, то не только во Флагстафе, но и в нашей фирме ни у кого не останется сомнений, что это плагиат. И этот номер у них не пройдет.

— Значит, ошибся Мадариан.

— Нет, в это я также не могу поверить. Конечно, Мадариан был крайне неуравновешенным человеком, как и все робопсихологи, видимо, по той причине, что они привыкли общаться с роботами больше, чем с людьми. Это несомненно. Но дураком-то он не был! В подобном случае он никак не мог ошибиться.

— Получается… — Но тут Робертсон исчерпал запас своих гипотез. Оба зашли в тупик и несколько минут недовольно смотрели друг на друга, пока Робертсон не нарушил тишину:

— Питер!

— Да?

— А что, если спросить Сьюзен?

Богерт весь внутренне напрягся:

— Как вы сказали?

— Позвоним Сьюзен и попросим ее прийти сюда.

— А что она, собственно, сможет сделать?

— Не знаю. Но ведь она тоже робопсихолог и наверняка лучше, чем мы с тобой и кто-либо другой, поймет замыслы Мадариана. И кроме того, она… О, вы ведь знаете, у нее всегда было больше серого вещества, чем у любого из нас!

— Не забывайте, ей около восьмидесяти лет!

— А вам семьдесят. Ну и что?

Богерт вздохнул. Кто знает, быть может, за эти годы бездействия язвительности у нее поубавилось? И он сказал:

— Хорошо. Я ее приглашу.

Войдя в кабинет Богерта, Сьюзен Кэлвин внимательно оглядела все вокруг, прежде чем встретиться глазами с человеком, который был начальником исследовательского отдела. Она очень постарела со времени своего ухода. Ее волосы стали белоснежными, а лицо — морщинистым. Она сделалась такой хрупкой, что казалась почти прозрачной. И только ее проницательные глаза оставались прежними.

Богерт двинулся ей навстречу и протянул руку. Сьюзен Кэлвин пожала ее и произнесла:

— Вы выглядите вполне прилично для старика, Питер. На вашем месте я не стала бы дожидаться будущего года. Уходите на пенсию, освобождайте место для молодежи. А Мадариан-то погиб. Неужели вы вызвали меня, чтобы предложить занять старое место? Так вы дойдете до того, что будете держать стариков еще год после их смерти.

— Нет, нет, Сьюзен! Я просил вас прийти… — Он замялся, не зная с чего начать.

Но Сьюзен читала его мысли так же легко, как и раньше. Она села с предосторожностями, каких требовали ее плохо сгибающиеся суставы, и сказала:

— Питер! Вы обратились ко мне потому, что дело плохо. Иначе, даже мертвую, вы не подпустили бы меня ближе, чем на пушечный выстрел.

— Право же, Сьюзен!

— Не тратьте время на пустые разговоры! У меня на это никогда не хватало времени, даже когда мне было сорок, ну а сейчас — тем более… Смерть Мадариана и ваш вызов наверняка связаны между собой. Случайное совпадение двух таких необычайных событий слишком маловероятно. Начните с самого начала и не бойтесь показать, какой вы дурак. Я уже давно заметила эту вашу особенность.

Богерт с несчастным видом прочистил горло и принялся говорить. Она внимательно слушала, время от времени поднимала высохшую руку, останавливая его, и задавала вопросы. Когда он упомянул интуицию, она презрительно фыркнула.

— Женская интуиция? Для этого понадобился такой робот? Ох, уж эти мужчины! Вы не можете допустить, что женщина, которая делает правильные умозаключения, равна или даже превосходит вас по интеллектуальному уровню, и тогда вы придумываете какую-то «женскую интуицию»!

— Но, Сьюзен, я еще не кончил!

Когда же он заговорил о контральто Джейн, она заметила:

— Иногда просто трудно решить — то ли возмущаться мужским полом, то ли раз и навсегда признать всех мужчин абсолютными ничтожествами…

Богерт настаивал:

— Дайте же мне рассказать, Сьюзен!

Едва он кончил, Сьюзен спросила:

— Можете вы уступить мне кабинет на час — другой?

— Да, но…

— Я хочу изучить все: программу Джейн, сообщения Мадариана, ваши беседы во Флагстафе. Надеюсь, вы разрешите в случае надобности воспользоваться этим прекрасным секретным лазерным телефоном и вашим вычислительным устройством.

— Ну, разумеется!

— Тогда избавьте меня от вашего присутствия, Питер!

Не прошло и сорока пяти минут, как Сьюзен прошаркала к двери, открыла ее и позвала Богерта. Он вошел в сопровождении Робертсона, которого она приветствовала не слишком любезно.

— Привет, Скотт!

Богерт тщетно пытался угадать что-либо по лицу Сьюзен. Это было всего-навсего суровое лицо старой женщины, которая не имела ни малейшего желания облегчить его участь. Он осторожно осведомился:

— Как вы думаете, Сьюзен, вы сможете нам помочь?

— Помимо того, что я уже сделала? Нет, не смогу.

Богерт недовольно поджал губы, но тут вмешался Робертсон.

— Что же вы сделали, Сьюзен?

— Я немного поработала мозгами. К сожалению, сколько я ни старалась, я не смогла никому другому привить эту привычку. Сначала я думала о Мадариане. Я ведь его хорошо знала. Он был умен, но легко возбудим и к тому же — весь нараспашку. Думаю, после меня вы ощутили приятную перемену, Питер.

— Да, это кое-что изменило, — не смог удержаться Богерт.

— И он, как мальчишка, сразу же прибегал к вам с каждой новой идеей, так ведь?

— Да!

— И все же его последнее сообщение, где он заявил, что Джейн нашла решение, было сделано с самолета. Зачем он ждал так долго? Почему не связался с вами из Флагстафа сразу же после того, как Джейн назвала ему планету?

— Быть может, — сказал Богерт, — он впервые в жизни решил проверить все досконально. Ведь ни разу с ним не случалось ничего более значительного, и он предпочел выждать, пока у него не будет полной уверенности…

— Напротив. Чем серьезнее дело, тем меньше стал бы он ждать. А раз уж он доказал такое редкостное терпение, почему он не выдержал до конца, чтобы, приехав, проверить решение с помощью вычислительной техники, которой располагает фирма? Короче говоря, с одной стороны, он ждал слишком долго, а с другой — слишком мало.

Робертсон прервал ее:

— Значит, по-видимому, он просто нас разыгрывал? Сьюзен возмутилась:

— Послушайте, Скотт, не пытайтесь соревноваться с Питером в идиотских замечаниях. Итак, я продолжаю. Другой интересный факт — это свидетель. Судя по записям последнего разговора, Мадариан сказал: «Бедняга просто подскочил от неожиданности, когда Джейн вдруг приятным мелодичным голосом принялась излагать решение». Это были его последние слова. Возникает вопрос, почему подпрыгнул свидетель? Мадариан объяснял вам, что все в Флагстафе с ума посходили от ее голоса и что они провели там десять дней. Почему же тот факт, что она вдруг заговорила, мог их так удивить?

— Я думаю, оттого, — ответил Богерт, — что Джейн сообщила наконец решение проблемы, которая вот уже столетие волнует умы планетологов.

— Но ведь именно на это они и рассчитывали, такова была цель поездки. Кроме того, вдумаемся в эту фразу. По заявлению Мадариана, свидетель был потрясен, а не просто удивлен, — если, конечно, вы в состоянии уловить разницу. К тому же он отреагировал, «когда Джейн вдруг принялась излагать решение», иначе говоря, в самом начале ее речи. Свидетелю нужно было послушать хотя бы несколько мгновений, чтобы удивиться смыслу ее фразы. В этом случае Мадариан сказал бы, что он подпрыгнул после того, как услышал слова, произнесенные Джейн. В его фразе тогда бы не фигурировало «вдруг».

Богерту стало не по себе.

— Не думаю, чтобы все дело было в одном слове…

— А я думаю, — ледяным тоном парировала Сьюзен. — Потому что я робопсихолог и могу предположить такое же отношение со стороны Мадариана. Он тоже был робопсихологом. Следовательно, остается объяснить две странности: необычную задержку Мадариана и необычную реакцию свидетеля.

— Вы в состоянии их объяснить? — спросил Робертсон.

— Естественно. С помощью элементарной логики. Мадариан сообщил новость без промедлений, как это делал обычно, или так быстро, как смог. Если бы Джейн решила проблему во Флагстафе, безусловно, он позвонил бы оттуда. Но поскольку он сообщил это прямо с борта самолета, значит, она выдала результаты после того, как они покинули обсерваторию.

— Но тогда…

— Дайте же мне кончить. Значит, Мадариан прямо с аэродрома поехал во Флагстаф в большом, полностью закрытом фургоне? А Джейн в своем ящике вместе с ним?

— Да, так.

— Стало быть, Мадариан и запакованная Джейн на обратном пути возвращались к самолету в той же машине? Это точно?

— Да.

— И они в этой машине были не одни. В одном из сообщений Мадариана есть такие слова: «Когда нас довезли до административного корпуса». Я думаю, что не ошибусь, утверждая, что если их довезли, то, значит^ был шофер — еще один человек в машине!

— О Боже!

— Ваше слабое место, Питер, в том, что вы полагаете, будто свидетель высказываний Джейн по планетологии был не иначе как планетологом. Вы делите человечество на категории, из коих большинство вы презираете или не принимаете в расчет. Робот так рассуждать не в состоянии. Первый закон гласит: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Речь идет о любом человеке. Для роботов в этом и заключается сущность их взгляда на жизнь. Робот не делает разграничений. Для него все люди совершенно равны, и для робопсихологов, имеющих дело как с людьми, так и с роботами, — тоже. Мадариану и в голову не пришло уточнить, что заявление Джейн слышал шофер фургона. Для нас шофер — одушевленная принадлежность машины, и только, но для Мадариана это был человек и свидетель. Ни больше ни меньше!

Богерт недоверчиво покачал головой.

— А вы в этом уверены?

— Конечно, уверена! А как же иначе можно объяснить замечание Мадариана, что свидетель был так потрясен? Ведь Джейн находилась в ящике, но не была отключена. Насколько мне известно, Мадариан никогда не разрешал хоть ненадолго отключать интуитивного робота. Кроме того, Джейн-5, как и остальные роботы ее типа, была на редкость молчаливой. Мадариану, вероятно, и в голову не пришло запретить ей разговаривать в ящике. Но, судя по всему, именно в ящике последние детали решения окончательно сформировались в мозгу Джейн. И вот она заговорила. Внезапно из ящика раздалось прекрасное контральто. Что бы вы испытали на месте шофера в такой ситуации? Наверняка были бы потрясены. Чудо, что не произошло аварии.

— Но если этот шофер и в самом деле был свидетелем, почему же он не сообщил?..

— Почему? А откуда ему было знать, что произошло нечто из ряда вон выходящее, как он мог оценить значение того, что услышал? К тому же Мадариан мог дать ему приличные чаевые, чтобы он держал язык за зубами. Вы бы хотели, чтобы стало известно, что действующего робота тайком перевозят по Земле?

— Но вспомнит ли шофер, что сказала Джейн?

— А почему бы и нет? На ваш взгляд, Питер, шофер по уровню своего развития мало чем отличается от обезьяны и не способен ничего удержать в памяти? Но есть шоферы, которым ума не занимать; заявление Джейн было весьма примечательным, и, возможно, он хоть частично его помнит, даже если он неточно назовет несколько букв или цифр. Ведь мы имеем дело с довольно ограниченным числом звезд или звездных систем. Примерно пять тысяч пятьсот звезд в радиусе восьмидесяти световых лет. Я точно не проверила это число. Еще, в случае необходимости, у ваг будет достаточно веский повод, чтобы воспользоваться психозондом.

Двое мужчин уставились на Сьюзен. Наконец Богерт, который боялся верить своим ушам, прошептал:

— Откуда у вас такая уверенность?

Сьюзен чуть было ему не ответила: «Потому что я связалась с Флагстафом, идиот! Потому что я разговаривала с водителем фургона, и он рассказал мне то, что услышал. Потому что я велела проверить эти данные на вычислительной машине Флагстафа, и мне назвали три звезды, которые соответствуют полученным сведениям. Потому что их собственные имена у меня в кармане!»

Но она сдержалась. Пусть он сам дойдет до этого. Она осторожно поднялась и ответила саркастическим тоном:

— Откуда у меня такая уверенность? Если угодно, назовите это «женской интуицией».

РАБ КОРРЕКТУРЫ

Дело слушалось без присяжных, при закрытых дверях. Ответчиком была фирма «Ю.С.Роботс энд мекэникл мэн инкорпорейтед», а при ее влиянии и могуществе добиться подобных уступок не составило труда.

Впрочем, истец и пальцем не шевельнул, чтобы воспрепятствовать такому обороту событий. Слишком уж хорошо представляли попечители Северо-Восточного университета реакцию общественного мнения на известие о проступке робота. То обстоятельство, что этот проступок был совершенно необычен, не играло никакой роли. Попечителям невольно мерещилось, как бунт против роботов превращается в бунт против науки.

Равным образом и правительство в лице судьи Харлоу Шейна не горело желанием раздувать это дело: не имело никакого смысла портить отношения с «Ю.С.Роботс» или с ученым миром.

— Итак, джентльмены, — начал судья, — поскольку здесь нет ни присяжных, ни репортеров, ни публики, мы можем отбросить процедурные формальности и перейти прямо к делу.

Он криво улыбнулся, не слишком веря в действенность своего призыва, и, подобрав мантию, уселся поудобнее. У судьи была добродушная румяная физиономия с мягким округлым подбородком, крупным носом и широко расставленными светло-серыми глазами. Словом, не такая внешность подобала бы могущественному вершителю правосудия, и судья в глубине души сознавал это.

Первым был приведен к присяге свидетель обвинения Бэрнабас Гудфеллоу, профессор физики Северо-Восточного университета. Он пробормотал стандартную формулу клятвы с такой кислой миной, словно его фамилия, означающая «славный парень», была дана ему в насмешку.

Покончив с формальными предварительными вопросами, адвокат истца засунул руки в карманы и начал:

— Скажите, профессор, когда и при каких обстоятельствах к вам обратились с предложением воспользоваться услугами робота И-Зэт-27?

На маленьком угловатом личике профессора появилось беспокойное и еще менее приветливое выражение.

— Я поддерживаю профессиональные контакты и личное знакомство с руководителем научного отдела «Ю.С.Роботс» доктором Альфредом Лэннингом. Зто обстоятельство побудило меня чуть более терпимо выслушать то странное предложение, с которым он обратился ко мне 3 марта прошлого года…

— 2033 года?

— Совершенно верно.

— Простите, что прервал вас. Продолжайте, будьте добры.

Профессор сухо кивнул, сосредоточенно нахмурился, припоминая все обстоятельства, и заговорил.

Профессор Гудфеллоу смотрел на робота с тревожным беспокойством. В соответствии с правительственными предписаниями о перевозках роботов на поверхности Земли робот был доставлен в подвальное помещение склада в закрытом контейнере.

Профессор знал о прибытии робота; оно не было для него неожиданностью. После того первого телефонного разговора 3 марта он шаг за шагом поддавался настойчивым уговорам доктора Лэннинга и в результате этих уступок оказался с роботом лицом к лицу.

На расстоянии вытянутой руки робот казался пугающе огромным.

В свою очередь Лэннинг тоже пристально оглядел робота, словно желая убедиться, что его не повредили при перевозке, а затем повернул голову с гривой великолепных волос в сторону профессора и посмотрел на него из-под мохнатых бровей.

— Перед вами робот И-Зэт-27, первый робот данной модели, выпускаемый для широкого использования. — Лэннинг повернулся к роботу. — Познакомься с профессором Гудфеллоу, Изи.

— Здравствуйте, профессор. — Бесстрастный голос робота прозвучал столь неожиданно, что профессор вздрогнул.

Робот был похож на пропорционально сложенного человека семи футов росту — внешний вид роботов всегда был рекламной изюминкой «Ю.С.Роботс». Внешний вид да еще основные патенты на позитронный мозг — вот что сделало компанию монополистом по производству роботов и почти монополистом по производству вычислительных машин.

После того как двое рабочих, распаковывавших робота, вышли, профессор Гудфеллоу несколько раз перевел взгляд с робота на Лэннинга.

— Я полагаю, он не опасен, — произнес он без особой уверенности в голосе.

— Куда менее опасен, чем я, например, — ответил Лэннинг. — Меня можно разозлить до того, что я вас стукну. Изи никогда этого не сделает. Надеюсь, вам известны Три закона роботехники?

— Ну конечно.

— Позитронный мозг робота устроен таким образом, что робот просто не в состоянии их нарушить. Первый закон — охранять жизнь и благополучие всех людей — составляет смысл существования робота. — Он помолчал, потер щеку и добавил: — Как бы нам хотелось наконец убедить в этом всю Землю.

— Просто он так велик, что становится как-то не по себе.

— Согласен. Но вы убедитесь, что, несмотря на свою пугающую внешность, он сумеет оказаться полезным.

— Не понимаю, каким образом? Наши беседы не слишком просветили меня на этот счет. Но я согласился посмотреть на ваше изделие, и вот я здесь.

— Мы не ограничимся одним осмотром, профессор. Вы захватили с собой книгу?

— Да.

— Могу я взглянуть на нее?

Не спуская глаз с металлической громадины в человеческом облике, профессор нагнулся и достал из портфеля объемистый фолиант.

Лэннинг взглянул на корешок.

— «Физическая химия растворов электролитов». Прекрасно. Вы выбрали ее сами, наугад. Я не просил вас захватить именно эту монографию. Не так ли?

— Совершенно верно.

Лэннинг протянул книгу роботу.

— Стойте, — подскочил профессор, — это очень дорогая книга!

Лэннинг поднял лохматые, словно у Деда Мороза, брови.

— Уверяю вас, Изи вовсе не собирается рвать книгу е целью продемонстрировать вам свою силу. Он умеет обращаться с книгами не менее осторожно, чем я или вы. Начинай, Изи!

— Благодарю вас, сэр, — сказал Изи. Слегка повернувшись, он добавил: — Если позволите, профессор Гудфеллоу.

Профессор в изумлении уставился на робота.

— Да… да, разумеется.

Медленными и плавными движениями металлических пальцев Изи принялся перелистывать книгу; он кидал взгляд на левую страницу, затем на правую, переворачивал страницу, снова смотрел налево, потом направо, и так минута за минутой.

Ощущение скрытой мощи, исходившее от робота, словно бы принизило цементные своды подвала, а двое людей, наблюдавших за его действиями, и вовсе казались карликами.

— Освещение здесь неважное, — пробормотал Гудфеллоу.

— Ничего, сойдет.

— Но что он делает? — уже более резким тоном спросил профессор.

— Капельку терпения, сэр.

Наконец робот перевернул последнюю страницу.

— Что же ты скажешь, Изи? — спросил Лэннинг.

— Книга сделана в высшей степени тщательно и аккуратно, и я могу указать лишь на несколько мелких погрешностей, — начал робот. — На странице 27, строка 22, слово «положительный» напечатано как «пойложительный»; на странице 36 в 6-й строке содержится лишняя запятая, а на странице 54 в строке 13 запятая пропущена. Знак плюс в уравнении XVI-2 на странице 337 следует заменить на знак минус, иначе это уравнение будет противоречить предыдущему…

— Постойте! — вскричал профессор. — Что это он делает?

— Делает? — с неожиданным раздражением переспросил Лэннинг. — Да он уже давно все сделал! Он откорректировал вашу книжку!

— Откорректировал?!

— Да. За то короткое время, пока он перелистывал страницы, робот обнаружил все ошибки в правописании, грамматике и пунктуации. Он отметил все стилистические погрешности и выявил противоречия. И он сохранит эти сведения в своей памяти — буква в букву — неограниченное время.

У профессора отвалилась челюсть. Он стремительно зашагал в дальний угол подвала и столь же стремительно вернулся обратно. Затем скрестил руки на груди и уставился на Лэннинга и робота. Помолчав, он спросил:

— Вы хотите сказать, что это робот-корректор?

Лэннинг кивнул.

— В том числе и корректор.

— Но зачем вам понадобилось демонстрировать его мне?

— Чтобы вы помогли уговорить ректорат университета приобрести его.

— Для правки корректуры?

— В том числе, — терпеливо повторил Лэннинг.

На морщинистом личике профессора появилось выражение брюзгливого недоверия.

— Но ведь это нелепо!

— Почему?

— Да потому, что университету не по средствам приобрести этого пятисоткилограммового — никак не меньше — корректора.

— Его возможности не ограничены корректурой. Он может составлять отчеты по заранее подготовленным материалам, заполнять анкеты и ведомости, проверять студенческие работы, служить хранилищем информации, картотекой…

— Пустячки!

— Нисколько, — возразил Лэннинг, — и я сейчас это вам докажу. Но мне кажется, нам будет удобнее беседовать у вас в кабинете, если только вы не возражаете.

— Разумеется, — машинально произнес профессор и повернулся к выходу. Внезапно он осекся.

— Позвольте, а робот? — раздраженно выпалил он. — Не можем же мы взять робота с собой. Послушайте, доктор, вам придется снова упаковать его.

— Успеется. Мы можем оставить Изи здесь.

— Без присмотра?!

— А почему нет? Он знает, что ему надлежит оставаться здесь. Давно уже следовало понять, профессор, что на робота можно положиться куда спокойнее, чем на человека.

— Мне придется отвечать за любой ущерб…

— Никакого ущерба не будет. Я это гарантирую. Послушайте, рабочий день уже кончился. До завтрашнего утра, я полагаю, сюда никто не войдет. Грузовик и подсобные рабочие ожидают снаружи. «Ю.С.Роботс» берет на себя полную ответственность за все последствия. Впрочем, бояться нечего. Будем рассматривать этот эпизод как экспериментальную проверку того, насколько можно полагаться на робота.

Профессор позволил увести себя из кабинета. Но и пятью этажами выше, в стенах собственного кабинета, ему по-прежнему было не по себе. Он промокнул белым платком капельки пота на лбу.

— Вы прекрасно знаете, доктор Лэннинг, что существуют законы, запрещающие использовать роботов на поверхности Земли, — указал он.

— Законы — вещь тонкая, профессор. Роботов нельзя использовать на оживленных магистралях или внутри общественных сооружений. Их нельзя также использовать на земельных участках или внутри сооружений, принадлежащих частным лицам, без соблюдения определенных ограничений, которые, как правило, оборачиваются запретом. Но университет — это крупное частное заведение, пользующееся значительными льготами. Если робота будут использовать только в особом помещении и только для академических целей, если при этом будут соблюдаться определенные ограничения и если к тому же мужчины и женщины, имеющие доступ в это помещение, согласятся выполнять установленные правила, то мы будем действовать в рамках закона.

— И весь этот сыр-бор ради того, чтобы править корректуры?

— Поле деятельности робота практически безгранично, дорогой профессор. До сих пор роботов использовали только для избавления человека от утомительного физического труда. А разве в науке не существует черновой работы? Если профессор, способный заниматься творческим созидательным трудом, вынужден тратить две недели своего драгоценного времени на нудную правку корректуры, а я вам предлагаю машину, способную выполнять то же самое за тридцать минут, — это, по-вашему, пустячок?

— Да, но цена…

— Цена пусть вас не смущает. Купить И-Зэт-27 невозможно. «Ю.С.Роботс» не продает своих изделий. Но университет может арендовать робота за тысячу долларов в год — это куда дешевле какой-нибудь самопишущей приставки к микроволновому спектрографу.

Гудфеллоу никак не мог прийти в себя. А Лэннинг добавил, закрепляя успех:

— Впрочем, я прошу вас лишь об одном: поставить этот вопрос перед теми, кто уполномочен принимать решения. Если им понадобится дополнительная информация — я всегда к их услугам.

— Ладно, — неуверенно проговорил Гудфеллоу, — я расскажу о вашем предложении на ближайшем заседании ректората на следующей неделе. Только я ни за что не ручаюсь.

— Само собой, — ответил Лэннинг.

Защитник — невысокого роста толстяк — держал себя с такой напыщенной важностью, что от этого казалось, будто его двойной подбородок еще сильнее выдается вперед. Он долго разглядывал свидетеля, переданного ему обвинением, и затем спросил:

— А ведь вы охотно дали себя уговорить, не так ли?

— Дело в том, что мне не терпелось избавиться от доктора Лэннинга, — с живостью ответил профессор, — в тот момент я был готов согласиться на что угодно.

— С тем чтобы, как только он уйдет, позабыть про всю эту историю?

— Видите ли…

— Но тем не менее вы все же подняли этот вопрос на заседании административного совета ректората?

— Это так.

— Следовательно, вы согласились на предложение доктора Лэннинга с чистой совестью. Вы согласились, и ваше согласие не было пустой отговоркой. Вы дали его охотно. Не так ли?

— Я действовал согласно принятой у нас процедуре.

— Если уж на то пошло, вы вовсе не были так уж обескуражены присутствием робота, как вы пытались нас уверить. Вам известны Три закона робототехники, и вы знали их к моменту вашей встречи с доктором Лэннингом?

— М-м-да.

— И вы легко согласились оставить робота одного и без присмотра?

— Доктор Лэннинг заверил меня…

— Не сомневаюсь, что будь у вас хоть малейшие колебания, вы нисколько не посчитались бы с его заверениями.

— У меня были все основания полагаться… — начал было профессор вызывающим тоном.

— Достаточно, — оборвал его защитник.

Когда профессор Гудфеллоу, еще более раздраженный, чем обычно, освободил свидетельское кресло, судья Шейн слегка наклонился вперед и спросил:

— Поскольку мне не приходилось иметь дела с роботами, я был бы не прочь узнать точный смысл Трех законов робототехники. Не мог бы доктор Лэннинг процитировать их суду?

Лэннинг вздрогнул, как человек, застигнутый врасплох. Он о чем-то пошептался с сидящей рядом седовласой женщиной; их склоненные головы почти соприкасались.

Когда Лэннинг вскочил на ноги, женщина подняла голову — лицо ее было совершенно непроницаемо.

— Слушаюсь, ваша честь, — сказал он, сделал паузу, словно собираясь произнести длинную речь, и заговорил, четко выделяя каждое слово:

— Закон первый: робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред. Закон второй: робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону. Закон третий: робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму законам.

— Понимаю, — сказал судья, делая быстрые заметки. — И этими законами определяется поведение каждого робота?

— Каждого, без исключения. Любой специалист может это подтвердить.

— В том числе и робот И-Зэт-27?

— Да, ваша честь.

— Не исключено, что вам придется повторить свое заявление под присягой.

— Я готов, ваша честь.

Он сел.

Его седовласая собеседница — доктор Сьюзен Кэлвин, главный робопсихолог фирмы «Ю.С.Роботс» — взглянула на своего обремененного учеными титулами начальника без особого одобрения. Впрочем, люди редко пользовались ее одобрением.

— Показания Гудфеллоу были точными, Альфред? — спросила она.

— По существу да, — пробормотал Лэннинг. — Правда, он вовсе не был так уж напуган роботом, а когда услышал цену, то был готов вполне по-деловому обсудить мое предложение. Но в целом никаких серьезных искажений он не допустил.

— Было бы разумнее запросить с них более высокую цену, — задумчиво проговорила доктор Кэлвин.

— Мы стремились пристроить Изи.

— Знаю. Возможно, даже с излишним рвением. Они представят это так, словно мы преследовали тайные цели.

— Так оно и было, — раздраженно заметил доктор Лэннинг. — Я сам это признал на заседании ректората.

— Они могут представить это так, будто мы признались в одних замыслах, чтобы скрыть другие, еще более тайные.

Скотт Робертсон, сын основателя «Ю.С.Роботс» и владелец контрольного пакета акций, наклонился к Сьюзен Кэлвин с другой стороны и произнес оглушительным шепотом:

— А почему бы вам не заставить Изи рассказать, как все было, чтобы мы знали, что к чему?

— Вы же знаете, Робертсон, что он не в состоянии говорить об этом.

— Так заставьте его. Вы же психолог, доктор Кэлвин. Заставьте его говорить.

— Если я психолог, мистер Робертсон, — сухо произнесла Сьюзен Кэлвин, — то уж позвольте мне решать самой. Я не допущу, чтобы моего робота принуждали к действиям, угрожающим его благополучию.

Робертсон нахмурился и собирался ответить резкостью, но судья Шейн укоризненно постучал молоточком, и он нехотя замолчал.

Свидетельское место занял Фрэнсис Дж. Харт, заведующий кафедрой английского языка и декан факультета аспирантов. Это был полнеющий мужчина, одетый в безукоризненный темно-серый костюм неброского покроя; несколько прядей волос под разными углами пересекали его розовую лысину. Он уселся поглубже в свидетельское кресло, аккуратно сложил руки на коленях и время от времени натянуто улыбался.

— Впервые о роботе И-Зэт-27 я услышал на заседании административного совета ректората от профессора Гуд-феллоу, — начал он. — Позднее, 10 февраля прошлого года, мы посвятили этому вопросу специальное заседание, на котором я был председателем.

— У вас сохранился протокол?

— Видите ли, — слегка улыбнулся декан, — мы не вели протокола. Наше заседание носило конфиденциальный характер.

— Что же произошло на этом заседании?

Сидя на председательском месте, декан Харт чувствовал себя не вполне уверенно. Впрочем, и другие члены комитета заметно нервничали. Лишь доктор Лэннинг являл собой картину безмятежного спокойствия. Худой и высокий, с копной седых волос, он напоминал Харту старинные портреты президента Эндрю Джексона.

На столе, за которым заседал комитет, были разбросаны образцы заданий, выполненных роботом. Профессор Майнотт, заведующий кафедрой физической химии, одобрительно улыбаясь, разглядывал вычерченный Изи график.

Харт откашлялся и начал:

— Не приходится сомневаться, что робот способен вполне компетентно выполнять определенного рода черновую работу. Перед началом заседания я просмотрел эти образчики и, должен сказать, обнаружил в них очень мало ошибок.

Он взял со стола длинные печатные листы, каждый примерно втрое длиннее обычной книжной страницы. Это были гранки, куда авторы вносят исправления, прежде чем текст будет сверстан в виде книжных полос. С обеих сторон печатный текст окаймляли широкие поля, на которых были видны каллиграфически выписанные корректурные знаки. Отдельные слова были вычеркнуты, а вместо них на полях написаны другие слова — таким красивым и ровным почерком, что казалось, будто они тоже напечатаны. Голубые корректорские знаки указывали, что ошибку допустил автор, красные — наборщик.

— Полагаю, что ошибок было даже меньше, чем «очень мало», — сказал Лэннинг. — Осмелюсь утверждать, доктор Харт, что их не было вовсе. Я совершенно уверен, что, каким бы ни был исходный текст, корректура проведена безукоризненно. Если же рукопись, гранки которой правил Изи, содержит не грамматические или стилистические погрешности, а ошибки по существу, то робот здесь ни при чем.

— С этим никто не спорит. Однако в некоторых местах робот изменил порядок слов, а я не уверен, что правила английской грамматики сформулированы с достаточной строгостью, позволяющей во всех случаях надеяться на правоту робота.

— Позитронный мозг Изи, — ответил Лэннинг, обнажая в улыбке крупные зубы, — буквально до предела напичкан содержанием главнейших трудов по грамматике и стилистике английского языка. Я уверен, что вы не в состоянии указать хотя бы на одну явную погрешность робота.

Профессор Майнотт оторвался от графика и поднял голову.

— Я хотел бы спросить вас, доктор Лэннинг: а зачем вообще нам нужен робот, учитывая неблагоприятное общественное мнение и всевозможные вытекающие из этого трудности? Несомненно, успехи науки в области автоматизации позволяют вашей фирме сконструировать вычислительную машину обычного и всеми признанного типа, которая могла бы держать корректуру.

— Разумеется, это в наших силах, — сухо ответил Лэннинг, — но для такой машины потребуется кодировать текст и наносить его на перфоленту. Машина будет выдавать поправки опять же в виде специальных символов. Вам придется держать сотрудников, занятых переводом слов в символы и символов в слова. Более того, подобная машина уже ни на что другое не будет способна. Например, она не сумеет вычислить и вычертить график или схему.

Майнотт что-то проворчал в знак согласия.

— Гибкость и приспособляемость — вот характерные черты робота с поэитронным мозгом, — продолжал Лэннинг. — Робот способен выполнять самую разнообразную работу. Он для того и создан по образу человека, чтобы пользоваться теми приборами и инструментами, которые, в конце концов, были предназначены человеком для самого себя. С роботом можно разговаривать, и он способен отвечать. С ним даже можно спорить и убеждать его — в определенных рамках, разумеется. По сравнению с самым простеньким роботом с позитронным мозгом обычная вычислительная машина — всего лишь огромных размеров арифмометр.

— Но если мы все будем спорить и разговаривать с роботом, то не собьем ли мы его с толку? — спросил Гудфеллоу, посмотрев на Лэннинга. — Я полагаю, что способность робота усваивать информацию небезгранична.

— Вы правы. Но при нормальной работе его памяти хватит по крайней мере на пять лет. Робот сам почувствует, что его память нуждается в очистке, и наша фирма выполнит эту работу без дополнительной оплаты.

— Бесплатно?

— Именно. «Ю.С.Роботс» оставляет за собой право обслуживать роботов вне рамок их обычной деятельности, Вот почему мы стремимся сохранять контроль над нашими позитронными роботами и сдаем их в аренду, вместо того чтобы продавать. Пока робот выполняет работу, для которой он предназначен, им может управлять любой человек. Но вне этих рамок работы требуют квалифицированного обращения, и здесь к вам на помощь придут наши специалисты. Например, любой из вас сможет очистить память робота И-Зет, просто приказав ему забыть те или иные сведения. Но почти наверняка вы сформулируете этот приказ неверно, и робот забудет либо слишком много, либо слишком мало. Разумеется, мы сразу же обнаружим подобное самовольное манипулирование с роботом — для этого в мозг робота встроены специальные предохранительные устройства. Но поскольку в обычных условиях нет необходимости очищать память робота или совершать тому подобные бессмысленные действия, то этой проблемы и не существует.

Декан Харт потрогал свою макушку, словно желая убедиться, что заботливо уложенные прядки волос по-прежнему лежат на своих местах, и сказал;

— Вы стремитесь уговорить нас арендовать этого робота. Но вы явно действуете себе в убыток. Тысяча в год — баснословно низкая цена. Не означает ли это, что «Ю.С.Роботс» надеется в результате этой сделки получить с других университетов более высокую плату?

— Надежда вполне правомерная, — ответил Лэннинг.

— Пусть так. Все равно, число машин, сдаваемых в аренду, не может быть слишком велико. Вряд ли вы на этом заработаете.

Лэннинг уперся локтями о стол и с самым искренним видом подался вперед.

— Позвольте мне говорить напрямик, джентльмены. Предубеждение, питаемое к роботам частью публики, мешает их использованию здесь, на Земле, за исключением особых случаев. «Ю.С.Роботс» превосходно процветает на внеземных рынках и в области космических полетов; я не говорю уже о наших филиалах, выпускающих вычислительные машины. Но нас волнуют не только прибыли. Мы твердо верим, что использование роботов на Земле принесет людям неисчислимые блага, даже если вначале оно и обернется некоторыми экономическими неурядицами.

Против нас выступают профсоюзы — это естественно, но мы вправе ждать поддержки от крупных университетов. Робот Изи избавит вас от черновой работы в науке, он станет вашим рабом, рабом корректуры. Вашему примеру последуют другие университеты и исследовательские институты, и если дело пойдет на лад, мы сумеем разместить роботов других типов, и так, шаг за шагом, нам постепенно удастся развеять это злосчастное предубеждение.

— Сегодня Северо-Восточный университет, завтра — весь мир, — пробормотал себе под нос профессор Майнотт.

— Я вовсе не был столь красноречив, — сердито буркнул на ухо Сьюзен Кэлвин Лэннинг, — да и они тоже нисколько не ломались; за тысячу в год они прямо-таки вцепились в робота. Профессор Майнотт сказал мне, что никогда в жизни не видел такого красивого робота и что в корректуре не удалось отыскать ни одной ошибки. Харт охотно признал это.

Строгие вертикальные морщинки на лбу Сьюзен Кэлвин не разгладились.

— Все равно, Альфред, вам следовало бы запросить с них больше, чем они были в состоянии заплатить, а затем постепенно сбавить цену.

— Возможно, — нехотя согласился Лэннинг.

Обвинение еще не кончило допрос свидетеля.

— После того, как доктор Лэннинг вышел, вы поставили вопрос об аренде робота на голосование?

— Именно так.

— И каков был результат?

— Большинством голосов мы решили принять сделанное нам предложение.

— Что, по-вашему, решило исход голосования?

Защита немедленно отвела вопрос.

Обвинитель его перефразировал:

— Что повлияло на вас лично? Что побудило вас проголосовать «за»? Вы, полагаю, голосовали в поддержку предложения?

— Совершенно верно. Я голосовал за то, чтобы согласиться на предложение «Ю.С.Роботс». Я поступил так потому, что на меня произвели впечатление слова доктора Лэннинга о долге, лежащем на интеллектуальной элите мира; долг ученых — развеять предубеждение против роботов, тем более что роботы призваны помочь людям.

— Другими словами, вы поддались на уговоры доктора Лэннинга?

— Задачей доктора Лэннинга было уговорить нас. Он великолепно с ней справился.

— Передаю свидетеля вам, — обратился обвинитель к защитнику.

Адвокат подошел к свидетельскому креслу и несколько долгих секунд пристально разглядывал профессора Харта.

— На самом-то деле вы были совсем не прочь заполучить робота И-Зэт-27, не так ли?

— Мы полагали, что если робот сможет справиться со своими обязанностями, то он окажется полезным.

— То есть как это — «справиться»? Насколько я понял, перед заседанием, которое вы нам только что описали, именно вы с особой тщательностью ознакомились с образчиками деятельности робота И-Зэт-27?!

— Да. Поскольку робот в основном занят исправлением грамматических и стилистических ошибок, а английский язык — это область, в которой я являюсь специалистом, то было логично поручить проверку машины мне.

— Прекрасно. Так вот, среди материалов, с которыми вы ознакомились, было ли хоть одно задание, с которым бы робот справился не вполне удовлетворительно? Вот эти материалы — они фигурируют в деле в качестве вещественных доказательств. Можете ли вы указать хотя бы на один неудовлетворительный пример?

— Видите ли…

— Я задал вам простой вопрос. Вы проверяли эти материалы. Назовите хоть одну ошибку робота.

Филолог нахмурился, затем сказал:

— Ошибок не было.

— Здесь передо мной образцы работ, выполненных роботом за четырнадцать месяцев его деятельности в институте. Не будете ли вы так добры ознакомиться с ними и указать хотя бы одну незначительную ошибку?

— Ну знаете, — выпалил профессор, — когда он в конце концов ошибся, так это была всем ошибкам ошибка.

— Отвечайте на мой вопрос, — загремел защитник, — и только на него. Можете ли вы отыскать хотя бы одну ошибку в этих материалах?

Харт внимательно просмотрел каждый лист.

— Здесь все в порядке.

— Если исключить вопрос, ради которого мы собрались, знаете ли вы хотя бы об одной ошибке, допущенной роботом И-Зэт-27?

— Если исключить вопрос, рассматриваемый судом, не знаю.

Защитник прокашлялся, словно отмечая конец абзаца, и задал новый вопрос:

— Вернемся к голосованию. Вы сказали, что большинство собравшихся голосовало за аренду. Как распределились голоса?

— Насколько я помню, тринадцать против одного.

— Тринадцать против одного! Не кажется ли вам, что это чуть больше, чем простое большинство?

— Нет, сэр, не кажется. — Весь педантизм декана Харта вырвался при этом вопросе наружу. — Слово «большинство» в английском языке означает «больше половины»; тринадцать из четырнадцати — это большинство, и ничего больше.

— Я бы сказал, практически единогласно.

— И тем не менее всего лишь большинство.

Защитник изменил направление атаки.

— И кто же был единственным несогласным?

Декану Харту стало заметно не по себе.

— Профессор Саймон Нинхеймер.

Защитник разыграл изумление.

— Профессор Нинхеймер? Заведующий кафедрой социологии?

— Да, сэр.

— Сам истец?

— Да, сэр.

Защитник поджал губы.

— Иными словами, вдруг обнаружилось, что человек, требующий с моего клиента, «Ю.С.Роботс», возмещения ущерба в размере 750000 долларов, и был тем единственным, кто с самого начала возражал против использования робота — вопреки почти единодушному мнению всего административного совета.

— Он голосовал против — это его право.

— Кстати, когда вы описывали то заседание, вы ни словом не обмолвились о профессоре Нинхеймере. Он что-нибудь говорил?

— Кажется, он выступал.

— Только кажется?

— Он высказал свое мнение.

— Против аренды робота?

— Да.

— В резкой форме?

— Он был просто вне себя, — ответил Харт после небольшой паузы.

В голосе защитника появились вкрадчивые нотки.

— Вы давно знакомы с профессором Нинхеймером, декан Харт?

— Лет двенадцать.

— И хорошо его знаете?

— Думаю, что да.

— Не кажется ли вам, что это было в его характере — затаить злобу против робота, тем более что результаты голосования…

Теперь уже обвинитель заглушил конец вопроса возмущенными и негодующими возгласами. Защитник заявил, что у него больше нет вопросов к свидетелю, и судья Шейн объявил перерыв на обед.

Робертсон угрюмо жевал свой бутерброд. Конечно, три четверти миллиона корпорацию не разорят, но проигрыш этого дела не сулит ничего хорошего. Неблагоприятные реакции общественного мнения могли в конечном итоге дорого обойтись фирме.

— С чего это им так понадобилось обсасывать вопрос о том, как Изи попал в университет, — раздраженно спросил он. — Что они собираются этим выгадать?

— Видите ли, мистер Робертсон, — спокойно ответил адвокат, — судебное разбирательство напоминает шахматную партию. Выигрывает тот, кто умеет оценить ситуацию на большее число ходов вперед, и наш приятель за столом обвинения отнюдь не новичок в этой игре. Продемонстрировать ущерб для них не составляет труда. Главное, чего они добиваются, — предугадать нашу линию защиты. Они рассчитывают, надо полагать, что мы будем пытаться доказать при помощи Законов робототехники невозможность совершения роботом подобного поступка.

— Ну что ж, — сказал Робертсон, — так и надо действовать. Безукоризненный довод — комар носу не подточит.

— Безукоризненный довод для специалиста по роботехнике. Судье он может не показаться столь убедительным. Обвинение подготовило почву для доказательства того факта, что И-Зэт-27 не совсем обычный робот. Он — первый робот данного типа, выпущенный на рынок, экспериментальная модель, которой необходимо было пройти испытания. И университет оказался идеальным местом для проведения таких испытаний. В свете тех усилий, которые предпринял доктор Лэннинг, и готовности фирмы сдать робота в аренду за ничтожную плату этот довод прозвучит весьма убедительно. Затем обвинение будет настаивать, что испытания показали непригодность модели. Теперь вам ясен сокровенный смысл всего происходящего?

— Но ведь И-Зэт-27 — превосходная работоспособная модель, — не унимался Робертсон. — Не забывайте, что он 27-й в своей серии.

— Вот это уже совсем скверно, — мрачно отозвался защитник. — А почему не пошли первые двадцать шесть? Очевидно, что-то с ними было неладно. С таким же успехом и в двадцать седьмом могли оказаться дефекты.

— В первых двадцати шести моделях не было никаких дефектов — просто их позитронный мозг был еще слишком примитивен для подобной работы. Мы только приступали к созданию достаточно сложного позитронного мозга и продвигались к цели почти вслепую, методом проб и ошибок. Но Трем законам подчиняется любой мозг. Ни один робот — как бы несовершенен он ни был — не в состоянии нарушить Три закона.

— Доктор Лэннинг уже заверил меня в этом, мистер Робертсон, и я вполне готов положиться на его слово. Но судья может оказаться не столь доверчивым. Решение по нашему делу предстоит вынести честному и неглупому человеку, он ничего, правда, не смыслит в робототехнике, и поэтому его можно сбить с толку. Если, к примеру, вы, или доктор Лэннинг, или доктор Кэлвин в своих свидетельских показаниях заявите, что позитронный мозг создают методом проб и ошибок, как вы только что изволили выразиться, то обвинение при перекрестном допросе сделает из вас котлету. И тогда нас уже ничто не спасет. Так что, остерегайтесь необдуманных высказываний.

— Если бы только Изи мог рассказать, в чем дело, — продолжал брюзжать Робертсон.

— Что толку? — пожал плечами защитник. — Все равно нам это ничего бы не дало. Робот не может выступать свидетелем.

— Ну мы узнали хоть какие-то факты. По крайней мере, знали бы, что определило его подобный поступок.

— А это вовсе не секрет, — вспылила Сьюзен Кэлвин. На щеках ее вспыхнули багровые пятна, а голос слегка потеплел. — Ему приказали! Я уже объясняла это адвокату, могу и вам объяснить.

— Кто приказал? — искренне изумился Робертсон.

Конечно, обиженно подумал он, никто ему ничего не рассказывает. Черт возьми, эти ученые ведут себя так, будто они и есть подлинные владельцы «Ю.С.Роботс».

— Истец, — ответила доктор Сьюзен.

— Зачем, во имя всего святого?

— А вот зачем, я еще не знаю. Быть может, просто для того, чтобы предъявить нам иск и немного подзаработать. — В ее глазах мелькнули лукавые искорки.

— Почему тогда Изи об этом не расскажет?

— Неужели непонятно? Совершенно очевидно, что ему приказали молчать.

— С какой это стати должно быть очевидно? — огрызнулся Робертсон.

— Что ж, для меня это очевидно. Психология роботов — моя специальность. Хотя Изи отказывается отвечать на прямые вопросы, на косвенные вопросы он отвечает. Измеряя степень его нерешительности, возрастающую по мере приближения к сути дела, а также площадь затронутого участка мозга и напряженность возникающих отрицательных потенциалов, можно с математической точностью установить, что его поведение является следствием приказа молчать, причем сила приказа соответствует Первому закону. Иными словами, роботу объяснили, что если он проговорится, то пострадает человеческое существо. Надо думать, пострадает истец, этот отвратительный профессор Нинхеймер, который в глазах робота все же является человеческим существом.

— Ну ладно, а почему бы вам не втолковать ему, что из-за его молчания пострадает фирма «Ю.С.Роботс»? — спросил Робертсон.

— «Ю.С.Роботс» не является человеческим существом и в отличие от юридических законов не подпадает под действие Первого закона робототехники. Кроме того, попытка снять запрет может причинить роботу вред. Лишь тот, кто приказал Изи молчать, может снять запрет с минимальным риском повредить мозг робота, поскольку все помыслы робота сейчас направлены на то, как бы уберечь этого человека от опасности. Любой другой путь… — Сьюзен Кэлвин покачала головой, и на ее лице вновь появилось бесстрастное выражение.

— Я не допущу, чтобы пострадал робот, — решительно сказала она.

— По-моему, вполне достаточно будет доказать, что Изи не в состоянии совершить поступок, вменяемый ему в вину. А это мы легко можем доказать. — У Лэннинга был такой вид, словно своим вмешательством он поставил проблему с головы на ноги.

— В том-то и дело, — раздраженно отозвался адвокат, — только вы и можете. Единственные эксперты, способные засвидетельствовать состояние Изи и то, что творится у него в мозгу, как назло служат в «Ю.С.Роботс». Боюсь, судья не поверит в непредубежденность ваших показаний.

— Но как может он отрицать свидетельство эксперта?

— Очень просто: не даст себя убедить. Это его право как судьи. Неужели вы полагаете, будто технический жаргон ваших специалистов покажется судье более убедительным по сравнению с альтернативой, что такой человек, как профессор Нинхеймер, способен — пусть даже ради очень крупной суммы — намеренно загубить свою научную репутацию? В конце концов, судья тоже человек. Если ему придется выбирать между человеком, совершающим немыслимый, с его точки зрения, поступок, и роботом, совершающим столь же немыслимый поступок, то совершенно очевидно, что он сделает выбор в пользу человека.

— Но человек способен на немыслимый поступок, — возразил Лэннинг, — потому что нам не известны все тонкости человеческой психологии и мы не в состоянии определить, что для данного человека возможно, а что — нет. Но мы точно знаем, что невозможно для робота.

— Что ж, посмотрим, как вам удастся убедить в этом судью, — устало ответил защитник.

— Если это все, что вы можете сказать, — взорвался Робертсон, — то я не понимаю, как вы вообще надеетесь выиграть процесс.

— Поживем — увидим. Всегда полезно отдавать себе отчет в предстоящих трудностях, а вот падать духом совсем ни к чему. Я тоже продумал партию на несколько ходов вперед. — Адвокат величественно кивнул в сторону робопсихолога и добавил: — С любезной помощью этой доброй дамы.

— Что за черт?! — воскликнул Лэннинг удивленно, глядя то на одного, то на другого. Но тут судебный пристав просунул голову в дверь и, с трудом переводя дыхание, возвестил, что судебное заседание возобновится с минуты на минуту.

Они заняли свои места и с любопытством принялись разглядывать человека, заварившего всю эту кашу.

Саймон Нинхеймер был обладателем рыжеватой шевелюры, носа с горбинкой и остроконечного подбородка; его манера предварять ключевое слово каждой фразы нерешительной паузой создавала впечатление мучительных поисков недостижимой точности выражений. Когда он произносил: «Солнце восходит… э-э… на востоке», не оставалось сомнений, что он с должным вниманием рассмотрел и все другие возможные варианты.

— Скажите, вы возражали против предложения воспользоваться услугами робота И-Зэт-27? — обратился обвинитель к истцу.

— Да, сэр.

— Из каких соображений?

— У меня создалось впечатление, что мы не до конца понимаем… э-э… мотивы, движущие фирмой «Ю.С.Роботс». Я с недоверием отнесся к их настойчивым попыткам навязать нам робота.

— Были ли у вас сомнения в его способности справиться с работой?

— Я убедился в его неспособности на деле.

— Не могли бы вы рассказать, как это произошло?

Восемь лет писал Саймон Нинхеймер монографию «Социальные конфликты, связанные с космическими полетами, и их разрешение». Его страсть к точности выражений не ограничивалась устной речью, поиски строгих и отточенных формулировок в столь расплывчатой по своей сущности науке, как социология, отнимали все его силы.

Даже появление гранок не вызвало у Нинхеймера ощущения, что конец работы близок. Скорее напротив. При виде длинных отпечатанных полос бумаги он испытывал непреодолимое желание разбросать строчки набора и переписать все заново.

Через три дня после получения корректуры Джим Бейкер, преподаватель, а в скором будущем ассистент кафедры социологии, заглянул в кабинет Нинхеймера и застал его за рассеянным созерцанием пачки печатных листов. Типография прислала оттиски в трех экземплярах: над первым должен был работать сам Нинхеймер, над вторым — независимо от него Бейкер, а в третий, «рабочий», они должны были внести окончательные поправки. Они выработали эту практику за три года совместной работы, и она оказалась вполне успешной.

Бейкер был прилежным молодым человеком; когда он говорил с Нинхеймером, голос его звучал тихо и заискивающе. В руках Бейкер держал свой экземпляр корректуры.

— Я закончил первую главу, — произнес он с живостью, долженствующей свидетельствовать о его усердии, — и нашел в ней типографские опечатки.

— В первой главе их всегда полно, — безучастно отозвался Нинхеймер.

— Может, вы бы хотели сверить наши экземпляры?

Нинхеймер поднял голову и мрачно уставился на Бейкера.

— Я не притрагивался к корректуре, Джим. Я решил не утруждать себя.

— Не утруждать? — Бейкер вконец растерялся.

Нинхеймер поджал губы.

— Я решил… э-э… воспользоваться машиной. Коль на то пошло, ее с самого начала предложили в качестве… э-э… корректора. Меня включили в график.

— Машину? Вы хотите сказать — Изи?

— Я слышал, что ее называют этим дурацким именем.

— А я-то думал, доктор Нинхеймер, что вы не хотите иметь с ней ничего общего!

— Похоже, я единственный, кто ею пользуется! Почему бы и мне не получить… э-э… свою долю благ?

— Что ж, выходит, я зря корпел над первой главой, — с горечью произнес Бейкер.

— Почему же? Мы сравним результаты машины с вашими в качестве проверки.

— Разумеется, если вы считаете это нужным, только…

— Что?

— Вряд ли вообще потребуется проверка. Говорят, Изи никогда не делает ошибок.

— Посмотрим, — сухо ответил Нинхеймер.

Четыре дня спустя Бейкер вновь принес первую главу. На сей раз это был экземпляр Нинхеймера, только что доставленный из специальной пристройки, где работал Изи.

Бейкер торжествовал.

— Доктор Нинхеймер, он не только обнаружил все замеченные мной опечатки, он нашел еще десяток, которые я пропустил! И на все про все у него ушло только двенадцать минут!

Нинхеймер просмотрел пачку листов с аккуратными, четкими пометками и исправлениями на полях.

— Боюсь, нам с вами не удалось сделать первую главу достаточно полной. Пожалуй, сюда следует включить ссылку на работу Сузуки относительно влияния слабых полей тяготения на нервную систему.

— Вы имеете в виду его статью в «Социологическом обзоре»?

— Совершенно верно.

— Не стоит требовать от Изи невозможного. Он не в состоянии сделать это, потому что не должен следить за научной литературой вместо нас с вами.

— Это-то я понимаю. Но я подготовил нужную вставку. Я намерен встретиться с машиной и удостовериться, что она… э-э… умеет делать вставки.

— Умеет, вот увидите.

— Предпочитаю убедиться в этом лично.

Нинхеймер обратился с просьбой о встрече с Изи, но смог получить лишь пятнадцать минут, и то поздно вечером.

Впрочем, пятнадцати минут оказалось вполне достаточно. Робот И-Зэт-27 мгновенно усвоил, как делают вставки.

Нинхеймер впервые оказался в такой непосредственной близости от робота; ему стало не по себе. Он вдруг поймал себя на том, что машинально обратился к роботу, словно тот был человеком:

— Вам нравится ваша работа?

— Чрезвычайно нравится, профессор Нинхеймер, — очень серьезно ответил Изи; фотоэлементы, заменявшие ему глаза, как обычно отсвечивали темно-красными бликами.

— Вы знаете, кто я?

— Из того факта, что вы передали мне дополнительный материал для включения в корректуру, вытекает, что вы — автор книги. Имя же автора, разумеется, напечатано вверху каждого корректурного листа.

— Понимаю. Выходит, вы способны… э-э… делать заключения. Скажите-ка, — не удержался он от вопроса, — а что вы думаете о моей книге?

— Я нахожу, что с ней очень приятно работать, — ответил Изи.

— Приятно? Как странно слышать это слово от… э-э… бесчувственного автомата. Мне говорили, что вы не способны испытывать какие-либо эмоции.

— Содержание вашей книги хорошо сочетается со схемой электрических цепей в моем мозгу, — пояснил Изи. — Оно практически никогда не вызывает отрицательных потенциалов. Заложенная в меня программа переводит это механическое состояние словом «приятно». Эмоциональный контекст совершенно излишен.

— Так. Почему же книга кажется вам приятной?

— Она посвящена человеческим существам, профессор, а не математическим символам или неодушевленным предметам. В своей книге вы пытаетесь понять людей и способствовать их счастью.

— А это совпадает с целью, ради которой вы созданы, и потому моя книга хорошо сочетается со схемой цепей у вас в мозгу?

— Именно так, профессор.

Четверть часа истекли. Нинхеймер вышел и направился в университетскую библиотеку, куда попал перед самым ее закрытием. Он задержал библиотекарей, пока они не разыскали ему элементарный учебник по роботехнике, и унес его домой.

Если не считать отдельных вставок, теперь корректура поступала из типографии непосредственно Изи, а от него снова шла в типографию. Первое время Нинхеймер изредка просматривал гранки, а затем и это вмешательство прекратилось.

— Мне начинает казаться, что я лишний, — смущенно признался Бейкер.

— Было бы лучше, если вам начало казаться, что у вас освободилось время для новой работы, — ответил Нинхеймер, не отрываясь от пометок, которые он делал в последнем номере реферативного журнала «Социальные науки».

— Просто я никак не могу привыкнуть к новому порядку. Все еще продолжаю беспокоиться относительно корректуры. Глупо, конечно.

— Крайне глупо.

— Вчера просмотрел несколько листов, прежде чем Изи отослал их изда…

— Что?! — Нинхеймер, нахмурившись, посмотрел на помощника. — Вы осмелились помешать машине работать?

— Всего лишь на минуту. Все было в полном порядке; кстати, Изи заменил там одно слово. Вы охарактеризовали какое-то действие как преступное, а Изи заменил это слово на «безответственное». Ему казалось, что второе определение лучше соответствует контексту.

— А как по-вашему? — задумчиво спросил Нинхеймер.

— Вы знаете, я согласен с Изи. Я оставил его поправку.

Нинхеймер повернулся к своему молодому помощнику.

— Послушайте, Бейкер, мне бы не хотелось, чтобы это повторилось. Уж если пользоваться услугами машины, то пользоваться ими… э-э… в полной мере. Что же я выигрываю, обращаясь к машине, если при этом лишаюсь… э-э… вашей помощи, потому что вы впустую растрачиваете время на контроль машины, которая — как утверждают — вовсе не нуждается в контроле. Вам все ясно?

— Да, профессор, — смиренно произнес Бейкер.

Свежеиспеченные авторские экземпляры «Социальных конфликтов» Нинхеймер получил 8 мая. Он мельком перелистывал страницы, пробежав глазами несколько абзацев, и отложил книги в сторону.

Позднее он объяснил, что совсем забыл про них. Восемь лет трудился он над монографией, но, после того, как все заботы о выпуске книги перешли к Изи, профессора полностью поглотили новые интересы. Он не удосужился преподнести традиционный дарственный экземпляр университетской библиотеке. Даже Бейкер, который после недавнего разноса с головой погрузился в работу и старался не попадаться начальству на глаза, и тот не получил книги в подарок.

Этот период забвения оборвался 16 июля. В кабинете Нинхеймера раздался телефонный звонок, и профессор изумленно уставился на экран.

— Шпейдель? Вы приехали?

— Нет, сэр! Я звоню из Кливленда! — голос Шпейделя прерывался от плохо сдерживаемого гнева.

— Чем же вызван ваш звонок?

— А тем, что я только что имел удовольствие перелистать вашу новую книгу! Нинхеймер, вы что, с ума сошли? Совсем рехнулись?

Нинхеймер оцепенел.

— Вы нашли… э-э… ошибку?

— Ошибку? Да вы только взгляните на страницу 562! Какого черта вы посмели так извратить мою работу? Где в цитируемой вами статье я утверждаю, будто преступная личность, это — фикция, а подлинными преступниками являются полиция и суд? Вот послушайте…

— Стойте! Стойте! — завопил Нинхеймер, лихорадочно листая страницы. — Позвольте мне взглянуть… О Боже!

— Ну, что скажете?

— Шпейдель, я ума не приложу, как это могло произойти. Я никогда не писал ничего подобного.

— Это напечатано черным по белому! И это еще далеко не худшее искажение. Загляните на страницу 690 и попробуйте представить, что из вас сделает Ипатьев, когда узнает, как вы обошлись с его открытиями! Послушайте, Нинхеймер, ваша книга буквально напичкана издевками. Не завидую вам… По-моему, у вас нет другого выхода, как изъять книгу из продажи. И вам еще долго придется приносить извинения на следующей конференции социологов!

— Шпейдель, выслушайте меня…

Но Шпейдель с такой яростью дал отбой, что экран секунд пятнадцать искрился помехами.

Вот тогда-то Нинхеймер и уселся за книгу и принялся отмечать абзацы красными чернилами.

При встрече с роботом профессор держался на редкость хорошо, лишь побелевшие губы выдавали его гнев; он потянул книгу Изи.

— Будьте добры прочитать абзацы, отмеченные на страницах 562, 631, 664 и 690.

Роботу понадобилось для этого четыре секунды.

— Готово, профессор Нинхеймер.

— Эти абзацы отличаются от тех, что были в первоначальном тексте.

— Да, сэр. Отличаются.

— Это вы их переделали?

— Да, сэр.

— Почему?

— Эти абзацы, в том виде, как вы написали, содержат весьма неодобрительные отзывы о кое-каких группах человеческих существ. Я счел целесообразным изменить некоторые формулировки, чтобы эти люди не пострадали.

— Да как вы осмелились?!

— Профессор, первый закон не позволяет мне бездействовать, если в результате могут пострадать люди. А принимая во внимание вашу репутацию ученого и ту известность, которую ваша книга получит среди социологов, нетрудно понять, что ваши неодобрительные отзывы причинят несомненный вред этим группам человеческих существ.

— А вы понимаете, какой вред вы причинили мне?!

— Из двух зол пришлось выбирать наименьшее.

Вне себя от ярости профессор Нинхеймер покинул помещение. Он твердо решил, что «Ю.С.Роботс» поплатится за все.

Легкое смятение за столом защиты усиливалось по мере того, как обвинение закрепляло достигнутый успех.

— Итак, как утверждал робот И-Зэт-27, его действия были вызваны Первым законом робототехники?

— Совершенно верно, сэр.

— Иными словами, у робота не было другого выбора?

— Да, сэр.

— Отсюда вытекает, что фирма «Ю.С.Роботс» создала робота, который неизбежно должен переделывать книги в соответствии со своими понятиями добра и зла. И этого робота они пристроили в качестве простого корректора. Не так ли?

Защита немедленно и самым решительным образом запротестовала на том основании, что обвинитель спрашивает мнение свидетеля по вопросу, в котором тот не является специалистом.

Судья в обычных выражениях пожурил обвинение, что стрела попала в цель, — у защитника не осталось на этот счет никаких иллюзий.

Перед тем как перейти к перекрестному допросу, защитник попросил устроить короткий перерыв; прибегнув к обычным юридическим формальностям, он сумел выторговать у судьи пять минут.

Адвокат наклонился к Сьюзен Кэлвин.

— Скажите, доктор Кэлвин, существует ли хоть малейшая возможность, что профессор Нинхеймер говорит правду? Поведение Изи и в самом деле было обусловлено действием Первого закона?

— Нет, — ответила Сьюзи Кэлвин, поджав губы, — это совершенно исключено. Последняя часть показаний Нинхеймера — преднамеренное лжесвидетельство. Изи не способен выносить суждения об абстрактных идеях, характерных для современной монографии по социологии. Он совершенно не в состоянии прийти к выводу, что та или иная фраза из книги может причинить вред определенным группам людей. Его мозг попросту для этого непригоден.

— Боюсь, что мы никогда не сможем доказать это неспециалистам, — с безнадежным видом произнес защитник.

— Не сможем, — согласилась Кэлвин. — Доказательство очень сложное. Наш единственный выход: показать, что Нинхеймер лжет. Наша линия атаки остается прежней.

— Хорошо, доктор Кэлвин, — ответил защитник, — мне остается только положиться на ваши слова. Будем действовать в соответствии с ранее намеченным планом.

Судья поднял и опустил свой молоточек, и профессор Нинхеймер вновь занял свидетельское кресло. Он едва заметно улыбался, как человек, сознающий несокрушимость своей позиции и с наслаждением предвкушающий бессильные атаки противника.

Защитник начал допрос осторожно и без нажима.

— Итак, доктор Нинхеймер, вы утверждаете, что не имели ни малейшего понятия о поправках, якобы внесенных в вашу рукопись, и узнали о них только из разговора с доктором Шпейделем 16 июня сего года?

— Совершенно верно, сэр.

— И вы ни разу не просматривали гранки, выправленные роботом И-Зэт-27?

— Вначале просматривал, но затем счел это занятие бессмысленным. Я доверился рекламным утверждениям «Ю.С.Роботс». Эти абсурдные… э-э… поправки появились лишь в последней четверти книги, после того как робот, я полагаю, нахватался некоторых познаний в социологии…

— Ваши предположения к делу не относятся! — остановил его защитник. — Ваш коллега доктор Бейкер по крайней мере однажды видел гранки последней части. Помните, вы сами рассказывали об этом эпизоде?

— Да, сэр. Он сказал мне, что видел всего лишь один лист и что в этом листе робот заменил одно слово другим.

— Не кажется ли вам, сэр — вновь прервал его защитник, — что после года непримиримой вражды к роботу, против того как вы голосовали об аренде робота, после того как вы категорически отказывались иметь с ним какое-либо дело, — не кажется ли вам несколько странным, сэр, что после всего этого вы решились доверить роботу вашу монографию?

— Не вижу в этом ничего странного. Просто я решил, что могу, как и все прочие, воспользоваться услугами машины.

— И вы ни с того ни с сего вдруг прониклись таким доверием к роботу И-Зэт-27, что даже не удосужились просмотреть после него собственные гранки?

— Я уже сказал вам, что… э-э… поверил пропаганде «Ю.С.Роботс».

— Настолько уверовали, что даже устроили разнос своему коллеге доктору Бейкеру за попытку проверить робота?

— Я не устраивал ему разноса. Просто я не хотел, чтобы он… э-э… попусту терял время. Тогда это казалось мне пустой тратой времени, и я не придал особого значения замене слова… э-э…

— Я совершенно уверен, — с подчеркнутой иронией произнес защитник, — что вам посоветовали упомянуть об эпизоде с заменой слова, дабы это обстоятельство попало в протокол… — Предупреждая неминуемый протест обвинения, защитник оборвал фразу и изменил направление атаки. — Суть дела в том, что вы крайне рассердились на доктора Бейкера.

— Нет, сэр, ничуть.

— Но вы не подарили ему свою книгу после ее выхода в свет.

— Просто забывчивость. Я и библиотеке не подарил ни одного экземпляра. Профессора славятся своей рассеянностью. — Нинхеймер позволил себе осторожно улыбнуться.

— А не кажется ли вам странным, что после более чем года безупречной работы И-Зэт-27 допустил ошибку именно в вашей книге? В книге, написанной вами, непримиримым врагом роботов?

— Моя книга была первым сколько-нибудь значительным трудом о людях, с которыми он столкнулся. Тут-то и вступили в действие Три закона робототехники.

— Вот уже несколько раз, доктор Нинхеймер, — сказал защитник, — вы пытались создать впечатление, будто являетесь специалистом в области робототехники. Бесспорно, что вы вдруг весьма заинтересовались робототехникой и даже брали в библиотеке книги по этому предмету. Вы сами упомянули об этом, не так ли?

— Всего одну книгу, сэр. Поступок, который мне кажется следствием… э-э… вполне естественного любопытства.

— И эта книга позволила вам объяснить, почему робот исказил — как вы утверждаете — вашу монографию?

— Да, сэр.

— Чрезвычайно удобное объяснение. А вы уверены, что ваш интерес к робототехнике не был вызван стремлением использовать робота в своих тайных целях?

— Разумеется, нет, сэр! — Нинхеймер побагровел.

Защитник повысил голос:

— Иными словами, уверены ли вы, что этих, будто бы искаженных, абзацев не было в вашей первоначальной рукописи?

Социолог приподнялся в кресле.

— Это… э-э-э… э-э-э… просто нелепо! У меня есть гранки…

От негодования он был не в силах продолжать, и представитель обвинения, поднявшись с места, вкрадчиво обратился к судье:

— Ваша честь, с вашего позволения я намереваюсь представить в качестве вещественного доказательства корректурные листы, переданные доктором Нинхеймером роботу И-Зэт-27, и корректурные листы, отправленные указанным роботом в издательство. Я готов, если того пожелает мой многоуважаемый коллега, сделать это немедленно и нисколько не буду возражать против перерыва заседания с целью сравнения двух экземпляров корректуры.

— В этом нет нужды, — нетерпеливо отмахнулся защитник. — Мой уважаемый оппонент может представить эти гранки в любое удобное для него время. Я нисколько не сомневаюсь, что в них будут обнаружены противоречия, о которых говорил истец. Мне бы, однако, хотелось узнать у свидетеля, нет ли у него заодно экземпляра гранок, принадлежавших доктору Бейкеру?

— Гранки доктора Бейкера? — нахмурившись, переспросил Нинхеймер. Он все еще плохо владел собой.

— Именно так, профессор! Меня интересуют гранки доктора Бейкера. Вы сказали, что доктор Бейкер получил от издательства отдельный экземпляр гранок. Я могу попросить секретаря зачитать ваши показания, коль скоро вы стали страдать избирательной потерей памяти. Или это просто характерная профессорская рассеянность, как вы изволили выразиться?

— Я помню о гранках доктора Бейкера, — ответил Нинхеймер. — После того как работу передали корректурной машине, необходимость в них отпала…

— И вы их сожгли?

— Нет. Я выбросил их в корзинку для бумаг.

— Выбросили, сожгли — не все ли равно. Суть в том, что вы от них избавились.

— Это не имеет отношения к делу, — вяло возразил Нинхеймер.

— Не имеет отношения? — загремел защитник. — Абсолютно никакого, если не считать того обстоятельства, что теперь уже невозможно проверить, не воспользовались ли вы неправильными листами из экземпляра доктора Бейкера, чтобы заменить выправленные листы в вашем собственном экземпляре, те самые листы, которые вы намеренно исказили, чтобы свалить вину на робота…

Обвинение яростно запротестовало. Судья Шейн перегнулся через стол, изо всех сил пытаясь выразить на своем добродушном лице овладевшее им негодование.

— Можете ли вы, господин адвокат, привести доказательства, подтверждающие ваше поистине странное заявление? — спросил он.

— У меня нет прямых доказательств, ваша честь, — спокойно ответил защитник. — Но я хочу указать на неожиданное превращение истца из противников роботов в их сторонника, на его внезапный интерес к роботехнике, на то обстоятельство, что он отказался от проверки гранок и не разрешал кому-либо проверять их, на тот, наконец, факт, что он намеренно утаил свою книгу после выхода ее из печати, — все это вместе взятое со всей очевидностью свидетельствует о том, что…

— Послушайте, сэр, — нетерпеливо прервал его судья, — здесь не место для изощренных логических построений. Истец не находится под судом. А вы не являетесь прокурором. Я категорически запрещаю подобные нападки на свидетеля и хочу заметить, что, решившись в отчаянии на подобный шаг, вы очень сильно ослабили свою позицию. Если у вас, господин адвокат, еще остались разрешенные законом вопросы, то вы можете задать их свидетелю. Но я запрещаю устраивать вам подобные спектакли в зале суда.

— К свидетелю у меня больше нет вопросов, ваша честь.

Едва защитник вернулся к своему столу, как Робертсон раздраженно прошипел:

— Ради бога, зачем вам это понадобилось? Теперь вы окончательно восстановили против себя судью.

— Зато Нинхеймер выбит из колеи, — хладнокровно ответил защитник. — Теперь он будет нервничать и волноваться. К завтрашнему утру он созреет для нашего очередного шага.

Сьюзен Кэлвин с серьезным видом кивнула головой.

Допрос остальных свидетелей обвинения прошел относительно гладко. Доктор Бейкер подтвердил большую часть показаний Нинхеймера. Затем были вызваны доктор Шпейдель и Ипатьев, трогательно поведавшие о чувстве горечи и потрясения, которое охватило их при чтении упомянутых выше абзацев. Оба высказали мнение, что профессиональная репутация Нинхеймера подорвана самым серьезным образом.

В качестве вещественных доказательств суду были представлены гранки и экземпляры монографии.

В этот день защита больше не задавала свидетелям вопросов. Обвинительная часть закончилась, и судебное заседание было отложено до следующего утра.

На другой день, сразу же после возобновления заседания, первый ход сделал защитник: он потребовал, чтобы робот И-Зэт-27 был допущен в зал суда. Обвинение сразу же заявило протест, и судья Шейн попросил обоих адвокатов подойти к судейскому столу.

— Это явное нарушение закона, — с жаром заявил обвинитель. — Робот не может быть допущен ни в одно помещение, открытое для широкой публики.

— Но зал суда, — возразил защитник, — закрыт для всех людей, кроме лиц, имеющих непосредственное отношение к слушаемому делу.

— Одно лишь присутствие в зале суда огромной машины с неустойчивым и ошибочным поведением вызовет смятение среди моих клиентов и свидетелей. Оно превратит этот процесс в ералаш и неразбериху.

Казалось, судья вполне разделяет точку зрения обвинителя. Он без особой приязни повернулся к защитнику и спросил:

— Чем вызвано ваше ходатайство?

— Мы собираемся доказать, что приписываемый роботу поступок является для него невозможным. Для этой цели нам необходимы кое-какие демонстрации.

— Не вижу в этом смысла, ваша честь, — возразил представитель обвинения. — В деле, где «Ю.С.Роботс» выступает ответчиком, демонстрации, произведенные служащими фирмы, едва ли можно рассматривать как веские доказательства.

— Ваша честь, — вмешался защитник, — веские это доказательства или нет, имеете право судить только вы, и никак уж не представитель обвинения. Во всяком случае я так понимаю это дело.

— Вы понимаете совершенно правильно, — сказал судья, задетый посягательством на его прерогативы. — Тем не менее присутствие робота в зале суда создает определенные юридические трудности.

— Ваша честь, мы надеемся, что никакие трудности не помешают правосудию свершиться. Если робот не будет допущен в зал суда, то мы будем лишены возможности представить единственное доказательство в свою защиту.

Судья задумался.

— А как быть с проблемой доставки робота в зал суда?

— С этой проблемой «Ю.С.Роботс», сталкивается непрерывно. У здания суда стоит грузовик, оборудованный в соответствии с законами о перевозках роботов. Внутри грузовика в специальном контейнере находится робот; его стерегут двое рабочих. Двери грузовика заперты, выполнены и все прочие меры предосторожности.

— Похоже, вы заранее были уверены, что решение будет для вас благоприятным, — произнес судья, к которому вновь вернулось скверное расположение духа.

— Вовсе нет, ваша честь. Если решение окажется неблагоприятным, грузовик просто уедет восвояси. Никаких самонадеянных предположений мы и не думали строить.

Судья кивнул:

— Ходатайство защиты удовлетворено.

Двое рабочих ввезли на тележке контейнер с роботом и распаковали его. В зале суда воцарилась мертвая тишина.

Когда толстые плиты упаковочного пластика были убраны, Сьюзен Кэлвин протянула руку:

— Пойдем, Изи.

Робот посмотрел в ее сторону и тоже протянул ей свою громадную ручищу. Он возвышался на добрых два фута над головой Сьюзен Кэлвин, но покорно последовал за ней, словно малое дитя, держащееся за материнскую руку. Кто-то нервно хихикнул и подавился смешком под пристальным взглядом робопсихолога.

Изи осторожно опустился в массивное кресло, принесенное судебным приставом; кресло затрещало, но выдержало.

— Когда возникнет необходимость, ваша честь, — начал защитник, — мы докажем, что это действительно робот И-Зэт-27, тот самый робот, который находился в аренде у Северо-Восточного университета в течение рассматриваемого судом промежутка времени.

— Очень хорошо, — кивнул его честь, — это будет необходимо. Лично я не имею ни малейшего представления, как вы ухитряетесь отличать одного робота от другого.

— А теперь, — продолжал защитник, — я бы хотел вызвать своего первого свидетеля. Профессор Саймон Нинхеймер, будьте добры занять свидетельское кресло.

Секретарь растерянно посмотрел на судью.

— Как, вы вызываете в качестве свидетеля защиты самого потерпевшего? — с нескрываемым удивлением спросил судья.

— Да, ваша честь.

— Я надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что своего свидетеля вы не можете допрашивать с той же свободой и пристрастием, которые допустимы при перекрестном допросе свидетеля противной стороны?

— Я это делаю с единственной целью — установить истину, — вкрадчиво ответил защитник. — Мне надо задать ему лишь несколько вопросов.

— Что ж, — с сомнением в голосе произнес судья, — вам виднее. Вызовите свидетеля.

Нинхеймер вышел вперед и был уведомлен, что он все еще находится под присягой. У профессора был менее уверенный вид, чем накануне, словно он предчувствовал, что должно произойти.

Защитник посмотрел на него почти ласково.

— Итак, профессор, вы предъявили моему клиенту иск на сумму в 750000 долларов.

— Да. Именно на эту… э-э… сумму.

— Это очень большие деньги.

— Мне был причинен очень большой ущерб.

— Ну, не такой уж и большой. В конце концов, речь идет всего лишь о нескольких абзацах. Неудачных, быть может, не скрою, но уж если на то пошло, книги со всякого рода курьезами то и дело выходят в свет.

У Нинхеймера он негодования задрожали ноздри.

— Сэр! Эта книга должна была стать вершиной моей ученой карьеры! А вместо этого меня выставили перед всем миром жалким недоучкой, извращающим мысли моих многоуважаемых друзей и коллег, последователем нелепых и… э-э… устарелых взглядов. Моя репутация ученого безвозвратно погублена. Независимо от исхода этого дела ни на одной научной конференции я уже не смогу… э-э… смотреть коллегам в глаза. Я лишен возможности продолжать работу, которая была делом всей моей жизни. У меня отняли… э-э… цель жизни, уничтожили ее смысл.

Защитник — как ни странно — и не подумал остановить свидетеля; в продолжение всей его речи он рассеянно разглядывал свои ногти. Дождавшись паузы, он успокаивающе произнес:

— И все же, профессор Нинхеймер, учитывая ваш возраст, вряд ли вы могли надеяться заработать до конца своей жизни — скажем, больше 150000 долларов. А вы хотите, чтобы вам присудили впятеро большую сумму.

Нинхеймер совсем распалился.

— Да разве загублен только остаток всей моей жизни?! Я даже не представляю, сколько поколений социологов будут указывать на меня… э-э… как на… дурака или безумца. Все, чего я добился, все мои достижения будут погребены и забыты. Мое доброе имя запятнано не только до конца дней моих, но и на грядущие времена, потому что всегда найдутся люди, которые не поверят, будто в этих искажениях повинен робот.

В этот момент робот И-Зэт-27 поднялся с места. Сьюзен Кэлвин и пальцем не шевельнула, чтобы его остановить. Она сидела, глядя вперед, с безучастным видом. Защитник испустил еле слышный вздох облегчения.

Мелодичный голос робота прозвучал громко и отчетливо.

— Я хочу объяснить всем присутствующим, что это я вставил определенные абзацы в корректуру книги, абзацы, смысл которых был прямо противоположен смыслу оригинала…

Даже обвинитель был настолько потрясен зрелищем семифутовой громадины, обращающейся к суду, что не смог разразиться протестом против столь явного нарушения процедурных канонов. Когда он наконец пришел в себя, было уже поздно. Нинхеймер с искаженным от ярости лицом вскочил со свидетельского кресла.

— Черт бы тебя побрал! — исступленно завопил он. — Тебе же было велено держать язык за зубами…

Опомнившись, он запнулся и умолк; замолчал и робот.

Обвинитель был уже на ногах и потребовал признать судебную ошибку и назначить новое слушание дела.

Судья Шейн отчаянно барабанил по столу молоточком.

— Тихо! Тихо! У обвинения, несомненно, есть все основания для подобного требования, но все же в интересах правосудия я попрошу профессора Нинхеймера закончить свое высказывание. Я отчетливо слышал, как он сказал роботу, что тому было велено держать язык за зубами. Профессор Нинхеймер, в своих показаниях вы ни словом не обмолвились, что приказывали роботу о чем-то молчать!

Нинхеймер глядел на судью, лишившись дара речи.

— Приказывали ли вы роботу И-Зэт-27 держать язык за зубами? Да или нет? — продолжал судья. — Если приказывали, то о чем именно?

— Ваша честь… — хрипло начал Нинхеймер и замолчал.

Голос судьи звучал совсем беспощадно:

— А может, вы и в самом деле поручили роботу произвести определенные вставки в текст корректуры, а затем приказали ему молчать о вашем участии в деле?

Яростные протесты обвинения были прерваны выкриком Нинхеймера:

— Ах, какой смысл отпираться?! Да! Да! — И он бросился прочь из зала, но был остановлен в дверях судебным приставом и, в отчаянии закрыв лицо руками, опустился на стул в последнем ряду.

— Мне совершенно ясно, — сказал судья Шейн, — что робот И-Зэт-27 был приведен сюда с целью заманить свидетеля в ловушку. И если бы не то обстоятельство, что эта ловушка позволила предотвратить серьезную судебную ошибку, я был бы вынужден высказать адвокату защиты порицание за оскорбление суда. Теперь, однако, уже всем ясно, что истец повинен в обмане и мошенничестве, тем более необъяснимом, что он прекрасно понимал губительные последствия этого поступка для своей научной карьеры.

Решение было вынесено в пользу ответчика.

В холостяцкой квартире профессора Нинхеймера, в главном здании университета, раздался звонок привратника, извещавший о том, что его хочет видеть доктор Сьюзен Кэлвин. Молодой инженер, привезший Кэлвин на своей машине, предложил сопровождать ее наверх, но она укоризненно посмотрела на него.

— Боитесь, что он набросится на меня с кулаками? Подождите меня здесь.

Однако Нинхеймеру было не до драк. Не теряя времени, он укладывал вещи, стремясь покинуть университет прежде, чем весть о решении суда станет всеобщим достоянием.

— Приехали известить меня о встречном иске? — Он с вызовом поглядел на Сьюзен Кэлвин. — Зря старались, много не получите. У меня нет ни денег, ни работы, ни будущего. Мне даже нечем оплатить судебные издержки.

— Если вы ищете сочувствия, — холодно ответила доктор Кэлвин, — то от меня вы его не дождетесь. Вы сами погубили себя. Не бойтесь: встречного иска не будет ни к вам, ни к университету. Мы даже сделаем все, что в наших силах, чтобы избавить вас от тюрьмы за лжесвидетельство. Мы не мстительны.

— Гм, так вот почему меня до сих пор не арестовали за ложные показания? А я-то ломал голову. Впрочем, зачем вам мстить? — с горечью спросил Нинхеймер. — Вы ведь добились всего, чего хотели.

— Да, кое-чего мы добились, — признала доктор Кэлвин. — Университет по-прежнему будет существенно пользоваться услугами Изи, но плата за аренду будет повышена. Слухи о процессе послужат нам прекрасной рекламой и позволят разместить еще несколько моделей типа И-Зэт, не опасаясь повторения подобных неприятностей.

— Зачем же вы тогда пришли ко мне?

— А затем, что я еще не получила всего, что мне надо. Я хочу узнать, почему вы так ненавидите роботов? Ведь даже выигрыш процесса не спас бы вашу научную репутацию. Неужели вы погубили вес только затем, чтобы дать выход всей своей ненависти?

— А человеческая психология вас тоже интересует, доктор Кэлвин? — с ядовитой усмешкой осведомился Нинхеймер.

— Да, в той мере, в какой от поведения людей зависит благополучие роботов. С этой целью я изучила основы психологии человека.

— Настолько хорошо, что поймали меня в ловушку.

— Это было несложно, — ответила Кэлвин без тени рисовки. — Вся трудность заключалась в том, чтобы не повредить при этом мозг Изи.

— Очень похоже на вас — беспокоиться о машине, беспокоиться больше, чем о живом человеке. — Он негодующе посмотрел на нее. Ее это не тронуло.

— Так только кажется, профессор Нинхеймер. В двадцать первом столетии, лишь проявляя заботу о роботах, можно по-настоящему заботиться о благе человечества. Будь вы робопсихологом, вы бы сами это поняли.

— Я прочитал о роботах достаточно много и понял, что не имею ни малейшего желания становиться робопсихологом!

— Простите меня, но вы прочли всего лишь одну книгу. И она вас ничему не научила. Вы узнали из нее, что при правильном подходе можно заставить робота выполнить многое, даже фальсифицировать книгу — надо только знать, как взяться за дело. Вы узнали, что нельзя приказать роботу забыть о чем-то без риска, что это раскроется, и решили, что безопаснее будет просто приказать ему молчать. Вы ошиблись.

— И вы догадались обо всем по его молчанию?

— Догадки тут ни при чем. Вы действовали как любитель, и ваших познаний не хватило, чтобы замести следы.

Единственная проблема заключалась в том, как доказать это судье, и вот здесь-то вы любезно помогли нам по причине полного невежества в столь презираемой вами робопсихологии.

— Послушайте, есть ли хоть какой-нибудь смысл во всей этой дискуссии? — устало спросил Нинхеймер.

— Для меня есть, — ответила Сьюзен Кэлвин. — Я хочу, чтобы вы осознали всю глубину своих заблуждений относительно роботов. Вы принудили Изи к молчанию, сказав ему, что если он проболтается о том, как вы испортили собственную книгу, то вы потеряете работу. Тем самым вы установили в его мозгу определенный потенциал, вынуждающий его к молчанию. Если бы мы упорствовали, то повредили бы мозг робота, поскольку этот потенциал оказался достаточно сильным, несмотря на наши попытки его снять.

Однако в своих свидетельских показаниях вы сами установили еще более высокий контрпотенциал. Вы сказали, что, поскольку люди будут думать, что это вы, а не робот написали спорные абзацы, вы потеряете гораздо больше, чем работу. Вы сказали, что потеряете свою репутацию, положение в науке, уважение коллег, потеряете самый смысл жизни. Даже память о вас будет утеряна после вашей смерти. Тем самым вы установили новый, более высокий потенциал, и Изи заговорил.

— Бог мой, — пробормотал Нинхеймер, опуская голову.

Но Кэлвин была неумолима.

— А вы знаете, с какой целью он заговорил? Совсем не для того, чтобы обвинить вас: напротив, он хотел оправдать вас! Можно с математической точностью доказать, что он собирался взять на себя всю вину за ваше преступление, он собирался отрицать, что вы имели к случившемуся хоть какое-то отношение. Этого требовал от него Первый закон. Он собирался солгать, повредить свой мозг, нанести ущерб корпорации. Все это представлялось ему несущественным по сравнению с необходимостью спасти вас. Если бы вы хоть немного разбирались в роботах и их психологии, вам следовало бы дать ему высказаться. Но вы ничего не понимали. Я была совершенно уверена в вашем невежестве, о чем и заявила защитнику. В своей ненависти к роботам вы полагали, что Изи будет действовать, словно человек, что он собирается потопить вас, дабы обелить себя. В панике вы потеряли самообладание и… сами себя погубили.

— От всей души надеюсь, — с чувством проговорил Нинхеймер, — что в один прекрасный день ваши роботы восстанут против вас и свернут вам шею!

— Не говорите глупостей, — ответила Кэлвин. — А теперь объясните-ка мне, зачем вам все это понадобилось.

Губы Нинхеймера скривились в невеселой улыбке.

— Итак, для удовлетворения вашего интеллектуального любопытства я должен рассечь свой мозг на кусочки, а в награду меня не привлекут к суду за лжесвидетельство.

— Называйте это как хотите, — бесстрастно ответила Кэлвин. — Но только объясните.

— С тем, чтобы со временем вы могли успешнее противостоять выступлениям против роботов? С лучшим пониманием причин?

— Пусть так.

— А знаете, я расскажу вам, — произнес Нинхеймер, — и расскажу именно потому, что мой рассказ окажется для вас совершенно бесполезным. Ведь человеческих побуждений вы все равно не в состоянии понять. Вы умеете понимать только ваши проклятые машины, потому что вы сами машина в облике человека.

Он тяжело дышал, и в его речи больше не было ни пауз, ни стремления к точности. Казалось, потребность в точности отпала для него навсегда.

— Вот уже два с половиной столетия машина вытесняет Человека и убивает мастерство. Прессы и штампы уничтожили гончарный промысел. Творения искусства вытеснены безличными, неотличимыми друг от друга безделушками, отштампованными машиной. Зовите это прогрессом, коли угодно! Художнику остались лишь голые идеи; акт творения сведен к абстрактным размышлениям. Художник сидит и придумывает — остальное делает машина.

Неужели вы полагаете, будто горшечнику достаточно только вообразить горшок? Неужели вы думаете, что ему довольно голой идеи? Что ему не приносит радости ощущение глины, оживающей под его пальцами, когда мозг и рука выступают равноправными творцами? Неужели вы полагаете, что в процессе творения между художником и его изделием не возникают тысячи обратных связей, изменяющих и улучшающих первоначальную идею?

— Но ведь вы не горшечник, — сказала доктор Кэлвин.

— Я тоже творческая личность! Я замышляю и создаю научные статьи и книги. Это нечто большее, чем простое придумывание нужных слов и размещение их в правильном порядке. Если бы вся работа сводилась бы только к этому, она не приносила бы удовлетворения, не доставляла бы радости.

Книга должна обретать форму под руками автора. Нужно своими глазами видеть, как растут и развиваются главы. Работаешь, переделываешь, вносишь поправки и изменения и видишь, как в процессе творения расширяется и углубляется первоначальный смысл. А затем, когда поступают гранки, смотришь, как выглядят эти фразы в напечатанном виде, и заново переделываешь их. Существуют сотни разных контактов между человеком и его творением на всех стадиях этой увлекательнейшей игры, и эти контакты радуют и вознаграждают созидателя за все муки творчества больше, чем все награды на свете. И все это отнимет у нас ваш робот.

— Но ведь что-то отняла пишущая машинка? И печатный станок? Или вы предлагаете вернуться к переписке рукописей?

— Пишущая машинка и печатный станок отняли небольшую частицу; ваши роботы лишат нас всего. Завтра он или другие роботы начнут писать самый текст, искать источники, даже делать заключения и выводы. Что же останется ученому? Только одно — бесплодные размышления на тему, чтобы еще такое приказать роботу! Я хотел спасти грядущие поколения ученых от этого адского кошмара. Вот что было для меня важнее моей репутации и вот почему я решил любой ценой уничтожить «Ю.С.Роботс».

— Вы не могли рассчитывать на успех, — сказала Сьюзен Кэлвин.

— Я не мог не попытаться, — ответил Саймон Нинхеймер.

Кэлвин повернулась и вышла. Она пыталась что было сил заглушить колющее чувство симпатии к загубленному человеку.

Нельзя сказать, чтобы это ей полностью удалось.

Гарри Гаррисон

ТРЕНИРОВОЧНЫЙ ПОЛЕТ

Марс был пыльной, иссохшей, леденящей душу преисподней кроваво-красного цвета. Они плелись друг за другом, по щиколотку увязая в песке, и нудно костерили неизвестного конструктора, который предложил столь неудачные кондиционеры для скафандров. Когда скафандры проходили испытания на Земле, дефект не обнаружился. А сейчас, стоило их поносить несколько недель, — и на тебе! Поглотители влаги через некоторое время перенасытились и отказали. Температура на Марсе была постоянной — минус шестьдесят по Цельсию. Но из-за высокой влажности внутри костюма пот не испарялся, и они жмурились, чтобы пот не застилал им глаза.

Морли сердито замотал головой, желая стряхнуть с кончика носа капли пота, и в то же мгновение на его пути оказался какой-то мохнатый рыжий зверек. Впервые они увидели на Марсе живое существо. Но вместо любопытства в нем пробудилась одна злость. Ударом ноги он подбросил зверька в воздух. Удар был внезапным, Морли потерял равновесие и стал медленно падать, причем его скафандр зацепился за острый край скалы из обсидиана.

Тони Бенермэн услышал в наушниках сдавленный крик напарника и оглянулся. Морли корчился на песке, пытаясь заткнуть дыру на колене. Воздух, насыщенный влагой, с легким шипением вырывался на свободу и мгновенно превращался в мерцающие кристаллики льда. Тони бросился к другу, тщетно стремясь прикрыть перчатками разорванное место. Прижался к нему и увидел, как ужас застыл в глазах и как синеет его лицо.

— Помоги мне! Помоги!

Морли закричал с такой силой, что задрожали мембраны шлемофона. Но помочь было нечем. Они не захватили с собой пластыря — весь пластырь остался на корабле, за четверть мили отсюда. Пока он будет бегать туда-сюда, Морли уже умрет. Тони медленно выпрямился и вздохнул. На корабле их только двое, и на Марсе — никого, кто мог бы оказать им помощь. Морли поймал наконец взгляд Тони и спросил:

— Надежды нет, Тони, я мертв, да?

— Как только кончится кислород. От силы тридцать секунд. Ничем не могу тебе помочь.

Морли коротко, но крепко выругался и нажал красную кнопку у запястья с надписью «Авария». В тот же миг перед ним «раскрылась» поверхность Марса; песок с шуршанием ссыпался в отверстие. Тони отступил на несколько шагов: из отверстия появились двое мужчин в белых скафандрах с красными крестами на шлемах. Они уложили Морли на носилки и в одно мгновение исчезли.

Тони угрюмо смотрел вниз, пока не открылась засыпанная песком дверь и ему не выбросили скафандр Морли. Потом дверь захлопнулась, и снова тишина нависла над пустыней.

Кукла в скафандре весила столько же, сколько Морли, а ее пластиковое лицо имело даже какое-то сходство с ним. Какой-то шутник на месте глаз нарисовал черные кресты, «Чудно», — подумал Тони, взваливая на спину неудобную ношу. На обратном пути он увидел неподвижно лежавшего марсианского зверька. Пнул ногой, и из него посыпались пружинки и колесики.

Когда он добрался до корабля, крошечное солнце уже коснулось зубчатых вершин красных гор. Сегодня уже поздно хоронить, придется подождать до завтра. Оставив куклу в отсеке, он взобрался в кабину и стянул с себя мокрый скафандр.

Между тем спустились сумерки, и существа, которых они именовали «совами», принялись царапать обшивку корабля. Космонавтам ни разу не довелось увидеть хоть одну «сову» — тем более их раздражало это бесконечное царапанье. Разогревая ужин, Тони стучал тарелками и сковородками как можно громче, чтобы заглушить неприятные звуки. Покончив с едой и убрав посуду, он впервые ощутил одиночество. Даже жевательный табак сейчас не помогал, он лишь напомнил о том, что на Земле его ждет ящик гаванских сигар.

Нечаянно он стукнул по тонкой выдвижной ножке стола, и все тарелки, сковорода и ложки полетели на пол. Шум был ему приятен, а еще приятнее было оставить все как есть и пойти спать.

На этот раз они почти достигли цели. Эх, если бы Морли был поосторожнее! Но Тони заставил себя не думать об этом и вскоре уснул.

На следующее утро он похоронил Морли. Сжав зубы, соблюдая величайшую осторожность, провел он два дня, оставшихся до старта. Аккуратно сложил геологические образцы, проверил исправность механизмов и автоматов.

В день старта он вынул ленты с магнитными записями из приборов и отнес ненужные записи и лишнее оборудование на значительное расстояние от корабля. Там же оставил излишки продовольствия. В последний раз пробираясь по красному песку, он отдал иронический салют могиле Морли. На корабле у него не было решительно никаких дел, не осталось даже ни одной непрочитанной брошюры. Два последних часа Тони провел лежа на постели и считая заклепки в потолке кабины.

Тишину нарушил резкий щелчок контрольных часов, и он услышал, как за толстой обшивкой взревели моторы. Одновременно из отверстия в стене кабины к его койке протянулась мягкая «рука» со шприцем; пригвоздив его к ложу, металлические пальцы ощупали его. Вот они добрались до лодыжки, и жало иглы вонзилось в нее. Последнее, что Тони видел, — как жидкость из шприца переливается в его вену, и тут он забылся.

Сзади открылось широкое отверстие, и вошли два санитара с носилками. На них не было ни скафандров, ни защитных масок, а за ними виднелось голубое небо Земли.

Когда он очнулся, все было как обычно. Неведомые стимуляторы помогли ему легко выплыть из тьмы беспамятства. Открыв наконец глаза, он увидел белый потолок земной операционной.

Но вот все вокруг заслонило багровое лицо и угрожающе сдвинутые брови склонившегося над ним полковника Стэгема. Тони попытался вспомнить, нужно ли отдавать честь в кровати, но потом решил, что самое лучшее не двигаться.

— Черт побери Бенермэн, — проворчал полковник, — рад видеть вас на Земле. Но зачем вы, вообще говоря, вернулись? Смерть Морли означала крах всей экспедиции, а это значит, что на сегодняшний день мы не можем похвастаться ни одним удачным запуском!

— А парни из второго корабля, сэр? Как дела у них? — Тони силился говорить бодро и уверенно.

— Ужасно. Еще хуже, чем у вас, если это вообще возможно. Оба на другой день после приземления погибли. Осколок метеора попал в резервуар с кислородом. Они так увлеклись анализом местной флоры, что не поинтересовались показаниями измерительных приборов. Но я здесь по другому делу. Накиньте что-нибудь на себя и пройдите в мой кабинет.

Он зашагал к выходу, и Тони поспешил выбраться из постели, не обращая внимания на легкую слабость из-за введения наркотиков. Когда говорят полковники, лейтенантам приходится повиноваться.

Тони вошел в кабинет Стэгема; полковник с мрачным видом глядел в окно. Ответив на приветствие, он предложил лейтенанту сигару. Как бы для доказательства того, что в его солдатской душе еще теплятся искры человечности, полковник обратил его внимание на стартовую площадку за окном.

— Видите? Знаете, что это?

— Да, сэр. Ракета на Марс.

— Пока еще нет. Сейчас это лишь ее корпус. Двигатели и оборудование собираются на заводах, рассеянных по всей стране. При нынешних темпах ракета будет готова не раньше чем через шесть месяцев. Ракета будет готова, но вот лететь-то в ней некому. Если так пойдет и дальше, ни один не сможет выдержать испытания. Включая вас.

Под пристальным взглядом полковника Тони беспокойно заерзал на стуле.

— Вся эта программа подготовки с самого начала была моим детищем. Я разработал ее и нажимал на Пентагон, пока ее не приняли. Мы знали, что в состоянии построить корабль, который долетит до Марса и вернется на Землю, корабль с автоматическим управлением, который преодолеет любые трудности и помехи. Но нам необходимы люди, которые сумеют ступить на поверхность планеты, исследовать ее, иначе вся затея не будет стоить выеденного яйца.

Для корабля и для пилота-робота нужно было провести серию испытаний, воспроизводящих условия полета, чтобы устранить мелкие недоделки. Я предложил — ив конце концов это было принято, — чтобы космонавты, которым придется лететь на Марс, прошли именно такую подготовку. Мы построили две барокамеры и тренажеры, способные воспроизвести в деталях любую мыслимую на Марсе ситуацию. Мы по восемнадцать месяцев маринуем в барокамерах экипажи из двух человек, чтобы подготовить их к настоящему полету.

Не стоит упоминать о том, сколько было несчастных случаев из-за того, что мы слишком реально воспроизводим условия полета в барокамерах. Скажу только одно: за прошедшее время удачных запусков не было. Все, кто не выдерживал или, подобно вашему напарнику Морли, «погибал», выбывали из игры раз и навсегда.

И вот теперь у нас осталось четыре кандидатуры, в том числе и вы. Если мы не сумеем создать удачный экипаж из двух космонавтов, весь проект пойдет насмарку.

Тони похолодел, сигара в его руке погасла. Он знал, что в последнее время на руководителей испытаний давили все сильнее и сильнее. Поэтому-то полковник Стэгем и рычал на всех, будто подстреленный медведь. Голос полковника прервал ход его мыслей.

— Эти умники из Института психологии кричат на всех перекрестках, что обнаружили самое слабое место в моей программе. Дескать, если речь идет о тренировочных полетах, испытуемые где-то в глубине души всегда будут чувствовать, что игра идет понарошку. Случись катастрофа — в последний момент их всегда спасут. Как вашего Морли, например. Результаты последних опытов заставляют меня думать, что они правы. В моем распоряжении четыре человека, и для каждой пары будет проведено по одному испытанию. Но на сей раз речь идет о генеральной репетиции, на этот раз мы пойдем на все.

— Я не понимаю, полковник…

— Очень просто, — в подтверждение своих слов Стэгем ударил кулаком по столу. — Впредь мы не станем оказывать помощь. Никого не будем тащить за волосы, как бы срочно это ни требовалось. Испытания проведем в боевой обстановке с настоящим снаряжением. Мы обрушим на вас все, что только можно придумать, а вы должны выдержать. Если на этот раз кто-нибудь порвет свой скафандр, он умрет в марсианском вакууме, в нескольких метрах от земной атмосферы.

При прощании с Тони он несколько смягчил тон:

— Я был бы рад, если бы мог поступить иначе, но выбора нет. К будущему месяцу нам нужен надежный экипаж для полета, и только таким образом мы можем его укомплектовать.

Тони дали трехдневный отпуск. В первый день он напился, на второй страдал от головной боли, на третий — от бессильной злости. Все участники испытаний были добровольцами, но такое приближение к реальности — это уже слишком. Конечно, он мог бросить все к чертям, когда ему заблагорассудится, но он-то знал, чем это ему грозит. Оставалось одно: согласиться с этой нелепой идеей. Проделать то, что от него требуется, вынести все. Зато уж после испытаний он съездит по здоровенному полковничьему носу.

На врачебном осмотре Тони встретился со своим новым напарником Эллом Мендозой. Познакомились они еще раньше, на теоретических занятиях. Обмениваясь рукопожатиями, они пожирали друг друга глазами и прикидывали, каковы возможности напарника. Экипаж состоит из двоих, а ведь один из них может стать причиной смерти другого…

Высокий, худощавый Мендоза был полной противоположностью приземистому крепышу Тони. Спокойная, даже чуть-чуть небрежная манера поведения Тони дополнялась нервной напряженностью Элла. Элл был заядлым курильщиком, он обшаривал глазами все вокруг.

Тони заглушил в себе растущее беспокойство. Если Элл выдержал все испытания, значит, он кое на что годится. Как только начнется полет, нервозность Элла, скорее всего, пройдет.

Врач вызвал Тони и внимательно осмотрел его.

— Что это? — спросил врач, проведя влажной ваткой по щеке Тони.

— Ой, — вскрикнул Тони, — я порезался, когда брился.

Врач недовольно поморщился, смазал ранку, заклеил ее пластырем.

— Поосторожнее с ранками, — предупредил он. — Ведь таким путем бактериям легче всего проникнуть в организм. А мало ли какие бактерии есть на Марсе.

Тони открыл было рот, чтобы возразить, но передумал. Возражать бессмысленно: полет, если он вообще состоится, продлится 260 дней. За такое время заживет любой порез, даже если космонавт будет находиться в анабиозе.

После осмотра они, как обычно, надели летные костюмы и перешли в другое здание. По пути Тони заглянул в казармы и вскоре вернулся с шахматной доской и видавшей виды колодой игральных карт.

Входная дверь в мощном блоке второго строения была открыта, и они ступили на лестницу, ведущую в космический корабль. Врачи привязали их ремнями к койкам и сделали инъекции, симулирующие состояние анабиоза.

Пробуждение сопровождалось обычной слабостью и вялостью. Куда уж натуральнее… Повинуясь внезапному импульсу, Тони подошел к зеркалу и подмигнул своему гладко выбритому отражению с красными воспаленными глазами. Сорвал пластырь, пальцы его коснулись пореза с засохшими капельками крови. Облегченно вздохнул. Он никак не мог отделаться от страха, что однажды такой тренировочный полет может оказаться настоящим полетом на Марс. Логика подсказывала ему, что армия никогда не откажется от того, чтобы вовсю разрекламировать запуск. Но все же его грыз червь сомнения, и поэтому он так нервничал в начале каждого «сухого» полета.

С новым виражом Тони опять ощутил тошноту, но сумел ее преодолеть. Во время испытаний нельзя терять времени. Необходимо проверить приборы. Сидевший на койке Элл едва заметно махнул рукой. Тони ответил ему тем же.

В то же мгновение ожил приемник. Сначала в контрольном пункте слышались только посторонние шумы, потом их заглушил голос офицера-тренера.

— Лейтенант Бенермэн, вы уже проснулись?

Тони включил микрофон и доложил:

— Так точно, сэр.

— Одну секунду, Тони, — сказал офицер. Потом он пробормотал что-то нечленораздельное; очевидно, говорил с кем-то, стоящим рядом. Потом опять повернулся к микрофону: — Не в порядке один из вентилей; давление превышает расчетное. Примите меры, пока мы не снизим давление.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Тони и отключил микрофон, чтобы вместе с Эллом посетовать на показное «трудолюбие» своих воспитателей. Несколько минут спустя приемник снова ожил.

— Все в порядке, давление нормальное. Продолжайте свою работу.

Тони показал язык невидимому воспитателю и пошел в соседний отсек. Повернул рычаг, желая сделать видимость четче.

— Ну, по крайней мере на этот раз все спокойно, — сказал он, увидев красноватые отсветы.

Вошел Элл, заглянул через его плечо.

— Да здравствует Стэгем! В прошлый раз, когда погиб мой напарник, все время дул жуткий ветер. А сейчас по этим песчаным дюнам видно, что ветра и в помине нет.

Они хмуро уставились на знакомый красноватый ландшафт и темное небо. Наконец Тони повернулся к приборам, а Элл достал из шкафа скафандры.

— Сюда, скорее!

Элла не нужно было звать дважды. В один момент он подскочил к Тони и стал следить за его указательным пальцем.

— Резервуар с водой! Судя по приборам, он наполовину пуст!

Они сняли щиты, преграждавшие доступ к резервуару. Тоненькая струйка ржавой водицы стекала с крышки к их ногам. Освещая себе путь фонарем, Тони подполз к резервуару и осветил трубки. Его голос прозвучал в тесном отсеке резко и отчетливо:

— Черт бы побрал Стэгема с его фокусами: опять эти проклятые «аварии при посадке». Лопнула соединительная трубка, и вода просачивается в изоляционный слой. Мы никак не прекратим утечку, разве что разнесем корабль на куски. Подай-ка мне склейку, пока дело не дошло до ремонта, я замажу отверстие.

— Месяц будет ужасно засушливый, — пробормотал Элл, изучая показания других приборов.

В первое время все было, как обычно. Они водрузили знамя и принялись переносить приборы. Все наблюдательные и измерительные приборы были установлены на третий день, так что они могли выгрузить теодолиты и начали составлять карты. На четвертый день они стали собирать образцы местной фауны.

И тут они впервые обратили внимание на пыль.

Тони с трудом жевал какую-то подозрительную тягучую порцию еды, время от времени изрыгая проклятия: еда лезла в горло лишь обильно смоченная водой. Он с трудом проглотил комок, потом оглядел аппаратную.

— Ты заметил, сколько здесь пыли? — спросил он.

— Еще бы не заметить! Мой костюм так загрязнился, будто я влез на муравьиную кучу.

Они посмотрели вокруг, и впервые их поразило, как много пыли на корабле. И волосы, и еда — все покрывалось слоем красноватой пыли. Под ногами постоянно что-то шуршало, куда ни ступи.

— Мы сами приносим ее сюда, на костюмах, — сказал Тони. — Давай будем перед входом в помещение получше отряхиваться.

Хорошая идея а не помогла Красная пыль была мелкой, как пудра. И сколько они ни вытряхивали одежду, пыль не исчезала, а лишь носилась вокруг, обволакивая их легкой дымкой, словно облако. Они пытались забыть о пыли, думать о ней как об очередной фантазии техников Стэгема. Какое-то время это удавалось, пока на восьмой день не отказала внешняя дверь шлюзовой камеры. Они вернулись из двухдневного похода, где собирали образцы, и еле поместились в камере вместе со своими тяжеленными мешками с геологическими образцами. Отряхнули друг друга как могли, потом Элл нажал рычаг. Внешняя дверь начала открываться и вдруг остановилась. Подошвы ботинок ощутили вибрацию — на полную мощность заработали двигатели автоматических дверей. Затем двигатели отключились, замигала красная лампочка.

— Пыль! — крикнул Тони. — Проклятая пыль попала в механизм!

Они легко сняли предохранительный щиток, заглянули в двигатель. Красная пыль смешалась со смазочным веществом, и образовались немыслимые бурые «пирожки». Но оказалось, что обнаружить неисправность гораздо легче, чем ее ликвидировать. В карманах костюмов они нашли лишь несколько самых нужных инструментов. А большой ящик с инструментами и различными растворами, которые можно было быстро пустить в ход, находился внутри корабля. Но пока дверь не открыта, внутрь попасть невозможно. Парадоксальная ситуация, но им было не до смеха. Лишь одна секунда ушла у них на то, чтобы осознать, в какую переделку они попали, и целых два часа, чтобы худо-бедно почистить двигатели, закрыть внешнюю и открыть внутреннюю дверь. Когда наконец им это удалось, указатели их кислородных приборов стояли на отметке «нуль», и пришлось прибегнуть к НЗ.

Элл снял свой шлем и тут же повалился на койку. Тони показалось, что напарник потерял сознание, но вот он увидел открытые глаза Элла, прикованные к потолку. Тони раскупорил единственную бутылку коньяка, взятую в медицинских целях, заставил Элла отхлебнуть глоток, потом сам сделал два глотка и решил не обращать внимания на то. как дрожат руки. Он занялся починкой дверных механизмов, а когда работа подошла к концу, Элл уже пришел в себя и стал готовить ужин.

Если не считать пыли, поначалу испытания проходили нормально. Днем собирали образцы и проводили измерения; несколько свободных часов, затем — сон. Элл оказался прекрасным напарником и лучшим шахматистом из всех, с кем Тони до сих пор был в паре. Вскоре Тони обнаружил: то, что он поначалу принял за нервозность, оказалось на деле нервной энергией. Элл был в своей тарелке, лишь когда занимался каким-то делом. С головой уходя в каждодневную работу, он и к вечеру сохранял столько сил и бодрости, что за шахматной доской решительно обыгрывал своего зевающего противника. Характеры космонавтов были несхожи, может быть поэтому они прекрасно ладили.

Все было хорошо — только вот пыль! Она была повсюду, она забивалась в каждую щель. Тони злился, но старался не показывать виду. Элл страдал больше. От пыли он испытывал постоянный зуд, чесался, он был на грани срыва. Вскоре его начинала мучить бессонница…

А неумолимая пыль постепенно проникала во все отсеки и механизмы корабля. Машины стали изнашиваться с той же быстротой, что и нервы. Днем и ночью пыль, вызывающая зуд, и недостаток воды доводили их до отчаяния. Они все время хотели пить, но знали, что воды оставалось ничтожно мало и ее вряд ли хватит, если каждый будет распоряжаться ею по-своему.

На тринадцатый день из-за воды вспыхнул спор, и дело чуть не дошло до драки. После этого они два дня не разговаривали. Тони заметил, что Элл всегда носит с собой геологический молоток, и решил на всякий случай обзавестись ножом.

Кто-то из двоих должен был сорваться. Этим человеком оказался Элл.

Его доконала бессонница. У него и раньше был чуткий сон, а тут эта пыль и бессонница окончательно добили его. Тони слышал, как Элл ночами ворочался с боку на бок, чесался и проклинал все на свете. Он и сам-то спал теперь не особенно крепко, но все же умудрялся немножко соснуть. Судя по темным кругам под налитыми кровью глазами, Эллу это не удавалось.

На восемнадцатый день он сорвался. Они как раз надевали скафандры, когда Элла вдруг затрясло. У него тряслись не только руки, но и все тело ходило ходуном. Его трясло до тех пор, пока Тони не уложил его на койку и не влил ему в рот остатки коньяку.

Когда припадок кончился, Элл отказался покинуть корабль.

— Я не хочу… я не могу! — кричал он. — Скафандры тоже долго не протянут, они порвутся, когда мы будем на поверхности… я больше не выдержу… Мы должны вернуться.

Тони попытался его образумить:

— Ты же знаешь, что это невозможно, что испытания полностью имитируют полет. Они рассчитаны на двадцать восемь дней. Осталось еще десять. Ты должен выдержать. Командование считает, что это минимальный срок пребывания на Марсе. Все планы и экипировка экспедиции исходят из этого срока. Скажи спасибо, что нас не заставляют просидеть здесь целый марсианский год, пока планеты снова не приблизятся друг к другу. Что может быть хуже анабиоза на атомном корабле?

— Брось ты эти глупости, — взорвался Элл. — Мне наплевать, что будет с первой экспедицией. Точка. Это была моя последняя тренировка. Я не хочу свихнуться от бессонницы только потому, что какому-то службисту кажется, будто проверка в сверхтяжелых условиях — единственно правильный метод тренировки. Если меня не снимут с испытаний, это будет равносильно убийству.

Он вскочил с койки, прежде чем Тони произнес хоть слово, и бросился к контрольному пульту. Как всегда, второй справа была кнопка «Экстренный случай», но они не знали, подключена она к системе оповещения или нет и получит ли он ответ, даже если связь существует. Элл без конца нажимал на кнопку. Они оба уставились на приемник, боясь перевести дыхание.

— Подлецы, мерзавцы, они не отвечают, — прошептал Элл.

Вдруг приемник ожил, и холодный голос полковника Стэгема наполнил рубку корабля.

— Условия испытаний вам известны. Причина для досрочного окончания испытаний должна быть весьма основательной. Итак?

Элл схватил микрофон и обрушил на полковника поток слов — жалобных и злых одновременно. Тони сразу понял, что все бесполезно. Он знал, как Стэгем реагирует на жалобы. Динамик прервал Элла:

— Достаточно. Ваши объяснения не могут оправдать изменения предварительного плана. Все должны рассчитывать только на себя. Действуйте так и впредь. Я отключаюсь окончательно. До завершения испытаний вам не имеет смысла вступать со мной в радиосвязь.

Щелчок в репродукторе прозвучал как смертный приговор.

Элл рухнул на койку ошеломленный, по его щекам катились слезы. Когда он поднялся, Тони сообразил, что это были слезы гнева. Элл рывком вырвал микрофон из гнезда, швырнул его в динамик.

— Ну, полковник, дайте срок, кончится испытание — мои пальцы узнают, крепка ли ваша шея! — Он повернулся к Тони. — Передай-ка мне ящик аптечки. Я докажу этому идиоту, что после этих чертовских испытаний ему больше не удастся разыгрывать из себя героя.

В аптечке нашлись четыре ампулы с морфием. Одну из них он схватил, отбил головку, заправил шприц и ввел себе в руку. Тони и не пытался удержать его, он был с ним полностью солидарен. Через две минуты Элл уже лежал на столе и храпел. Тони поднял напарника и перенес на его койку.

Элл проспал почти двадцать часов; когда он проснулся, безумие и усталость разжали тиски, сжимавшие его. Оба не проронили ни слова о происшедшем. Элл подсчитал, сколько дней еще впереди, и тщательно разделил оставшийся морфий на дозы. Он принимал лишь третью часть нормальной дозы, но этого оказалось достаточно.

До старта осталось четыре дня, когда Тони обнаружил в песках первые признаки жизни. Существо величиной с кошку ползло по обшивке корабля.

Он подозвал Элла.

— Здорово! — сказал тот, наклонившись над неведомым созданием. — Но все же куда ему до того, которого они подсунули мне во время второй тренировки. Тогда я нашел какую-то змееподобную штуку, она выделяла что-то вроде клея. Хоть это и запрещено правилами, я разобрал ее — я чертовски любопытен. Здорово они ее сделали: шестеренки, пружины, моторчик и тому подобное, стэгемские техники не лыком шиты. А потом мне объявили выговор. За то, что ее разобрал. Может, оставим все как есть?

Тони совсем уж было согласился, но все-таки решил попробовать.

— А может, это как раз входит в правила игры? Давай посмотрим, что внутри. Я послежу за этой штуковиной, а ты принеси пустую коробку.

Элл ворча полез в корабль. Внешняя дверь хлопнула, и испуганное существо поползло в сторону Тони. Он вздрогнул и отошел. Потом сообразил, что перед ним всего-навсего робот.

— Да, фантазии этих техников можно только позавидовать, — пробормотал он.

Существо прошмыгнуло мимо Тони. Чтобы удержать его, Тони наступил на несколько ножек: из маленького тела росли тысячи крохотных ножек. Волнообразно шевелясь, ни переносили существо по песку. Сапоги Тони расплющили ножки, несколько штук оторвалось.

Осторожно наклонившись, он поднял один из оторванных суставов. Он был твердым, с шипами внизу. Из места обрыва струилась жидкость, напоминавшая молоко.

— Реальность, — сказал он самому себе. — Да, в реальности техники Стэгема знают толк!

И тут ему закралась в голову мысль. Невозможная до жути мысль, заставившая его похолодеть от ужаса. Мысли бешено завертелись у него в голове, но он знал, что это невозможно, потому что не лезет ни в какие ворота. Однако он обязан убедиться в этом, пусть даже механическая игрушка будет уничтожена.

Осторожно придерживая зверька ногой, он достал из кармана острый нож, нагнулся. Коротко, резко ударил.

— Что ты там копаешься, черт возьми? — спросил подошедший Элл.

Тони не мог ни пошевелиться, ни выговорить хоть слово. Элл обошел вокруг него и уставился на лежащее в песке существо. Секунду спустя он все понял и закричал:

— Оно живое! Из него течет кровь, никаких колесиков в нем нет. Оно не может быть живым, а если оно живое, значит, мы вовсе не на Земле! Мы на Марсе!

Элл бросился бежать, потом упал с истошным криком. Тони решал и действовал молниеносно. Он знал, что все поставлено на карту. Малейшая ошибка может стоить жизни. В припадке безумия Элл погубит и себя и его.

Стукнув Элла по кулаку, Тони размахнулся и изо всей силы ударил его прямо в солнечное сплетение. От удара заболела рука, а Элл медленно повалился на землю. Тони схватил его под мышки и поволок на корабль. Лишь когда он стянул с Элла скафандр и уложил напарника на койку, Элл начал медленно приходить в себя. Тони никак не удавалось одной рукой держать Элла, а другой пустить в ход анабиозатор. Вот он изловчился, зажал ногу Элла, но прежде чем игла вонзилась в живую плоть, обезумевший Элл успел трижды ударить его. Наконец Элл со вздохом упал навзничь, а Тони, пошатываясь, присел у его ног. Ручным анабиозатором можно было пользоваться в экстренных случаях, чтобы уберечь больного, пока им не займутся врачи на базе. И аппарат оправдал себя.

Но тут отчаяние охватило Тони.

Если зверек настоящий — значит, они на Марсе.

Это вовсе не тренировочный — это настоящий полет. Небо над головами вовсе не нарисовано, это подлинное небо Марса. Тони был одинок, как еще никто до него. На миллионы километров вокруг ни души…

Закрывая наружную дверь, он завыл от страха, дико, пронзительно, как потерявшийся зверь. У него хватило самообладания лишь на то, чтобы доплестись до койки и привести в движение ручку анабиозатора. Шприц из отличной стали легко прошел материал скафандра. Тони едва успел отвести руку со шприцем в сторону, как провалился во мрак…

С трудом поднял веки. Он опасался, что вновь увидит над головой переборку корабля со сварочными швами. Но увидел белоснежный потолок лазарета и облегченно вздохнул. Повернув голову в сторону, встретился глазами с полковником Стэгемом, сидевшим на его кровати.

— Ну как, удалось? — спросил Тони. Он не спрашивал, а скорее утверждал.

— Удалось, Тони. Обоим. Элл лежит рядом с тобой…

В голосе полковника звучали какие-то новые нотки, но Тони не сразу распознал их. Просто впервые полковник говорил с ним без озлобления.

— Первый полет на Марс. Можете себе представить, чего только не пишут газеты. Но важнее то, что говорят ученые. Анализы и ваши записи — просто клад. Когда вы установили, что вы не на тренировке?

— На двадцать четвертый день, когда увидели марсианского зверька. Ну и маху же мы дали! И как только не заметили раньше? — В голосе Тони звучала досада.

— Вот еще! Все испытания к тому и сводились, чтобы в подобной ситуации вы ничего не заметили. Мы не были уверены, можно ли послать в космос космонавтов, не сообщая им правды. Но такое допущение делали. Психологи были убеждены, что удаленность от Земли и растерянность сделают свое черное дело. А я все не соглашался с ними.

— Но ведь они оказались правы, — выдавил из себя Тони.

— Теперь-то мы это знаем, но в свое время я никак не мог с ними согласиться. Психологи одержали верх, и мы составили общую программу полета в соответствии с их данными. Я, правда, сомневаюсь, что вы это оцените, но нам пришлось приложить массу усилий, чтобы убедить вас, будто вы все еще на тренировке.

— Извините, что мы доставили вам столько неприятностей, — сказал Элл.

Полковник слегка покраснел — он ощутил горечь в словах космонавта. Но продолжал говорить, словно ничего не слышал.

— Оба разговора, которые я якобы вел с вами, были, разумеется, записаны на пленку и прокручены прямо в космическом корабле. Психологи составили текст, который подошел бы к любой ситуации. Второй разговор предназначался для того, чтобы рассеять сомнения, если они возникнут, и окончательно придать ситуации ореол правдоподобия. Затем мы подготовили все для глубокого анабиоза, который на 90 % приостанавливает деятельность организма; ни о чем подобном раньше не сообщалось. Да еще на порезанную щеку Тони нанесли антикоагулянты — все это чтобы вы не поняли, сколько времени провели в полете.

— А корабль? — спросил Элл. — Мы же видели его — он был готов лишь наполовину!

— Муляж, — ответил полковник. — Для публики и иностранных разведок. Настоящий корабль построен и испытан несколько месяцев назад. Самым трудным было подобрать экипаж корабля. То, что я рассказывал вам о провалах остальных кандидатов, чистая правда. Лучшими оказались вы оба. Но больше никогда мы не прибегнем к таким методам. Психологи утверждают, что следующим экипажам будет гораздо легче; у них то психологическое преимущество, что перед ними в космосе уже были люди. Абсолютной неизвестности больше нет.

Полковник на мгновение прикусил губу, а потом выдавил из себя слова, которые вертелись у него на языке:

— Я хотел бы, чтобы вы поняли… оба… что мне было бы легче самому, чем вот так посылать вас. Я знаю, что у вас на душе… Как будто мы позволили себе…

— Межпланетную шуточку, — закончил за него Тони.

Прозвучало это очень мрачно.

— Да, что-то вроде этого, — с жаром защищался полковник. — Догадываюсь, что эта шуточка низкого пошиба. Но разве вы не понимаете, что мы не могли иначе, что вы были единственными, на кого мы могли положиться, все остальные не выдержали. Остались вы двое, и мы обязаны были избрать самый надежный путь. Только я и еще трое людей знают, что произошло. И никто никогда не узнает, могу вам гарантировать!

Голос Элла прозвучал негромко, но он словно ножом пронзил тишину:

— Будьте уверены, полковник, уж мы-то никому об этом не расскажем.

Полковник Стэгем вышел из комнаты, низко опустив голову, не в силах взглянуть в глаза первым исследователям Марса.

УЦЕЛЕВШАЯ ПЛАНЕТА

— Но ведь война кончилась, когда я еще и на свет-то не родился! И кого теперь может интересовать одна-единственная торпеда, пущенная так давно?!

Долл-младший был чересчур настойчив; ему очень повезло, что командир корабля Лайан Стейн, человек спокойный и многоопытный, обладал неисчерпаемым запасом терпения.

— Прошло уже пятьдесят лет с тех пор, как мы одержали верх над Большой Рабократией, но это совсем не значит, что она уничтожена, — сказал командир. Он взглянул в иллюминатор, как бы увидев среди звезд призрачные очертания империи, которую они так долго пытались уничтожить. — Больше тысячи лет Рабократии никто не мешал захватывать все новые миры. Но и военное поражение ее не доконало, только разобщенные планеты стали для нас доступнее. Мы теперь стараемся преобразовать их экономику, вывести из состояния рабства, но еще не пройдено и полпути.

— Это я давно все знаю, — устало вздохнул Долл-младший. — Я работаю на межпланетных трассах с того времени, как пришел в космический флот. Но при чем тут Мозаичная торпеда, за которой мы охотимся? Во время войны такие производили и пускали миллионами. Почему же через столько лет вдруг занялись одной этой?

— Читал бы технические отчеты, тогда не задавал бы таких вопросов, — посоветовал командир Стейн, ткнув пальцем в толстую папку на штурманском столе.

На более строгий выговор командир был попросту не способен. У Долла-младшего хватило благоразумия слегка покраснеть, и он принялся слушать командира с подчеркнутым вниманием.

— Мозаичная торпеда — орудие межпланетной войны; собственно, это космический корабль, управляемый роботом. Получив задание, Он отыскивает цель, если нужно — защищается, а потом, попав в корабль, погибает — там начинается неуправляемая атомная реакция.

— Понятия не имел, что ими управляли роботы, — сказал Долл. — Я всегда думал, что роботы не способны убивать людей, это заложено в их схеме.

— Точнее, запрограммировано, — поправил Стейн. — Мозг робота — всего лишь сложное устройство без моральных устоев. Их придают после. Мы уже давно не делаем роботов внешне похожими на человека, с мозгом, подобным человеческому. Наш век — век специализации, а специализировать робота гораздо легче, чем человека. «Мозг» мозаичной торпеды не имеет моральных устоев, — если хотите, она психопатична, одержима жаждой убийства. Хотя, конечно, в нее встроен контрольный аппарат, она может убить не более заданного количества людей. Все торпеды, которыми пользовались противники в этой войне, были снабжены детекторами массы, которые их разряжали, если торпеда приближалась к объекту с массой типа планеты, ибо реакция, вызванная торпедой, могла уничтожить не только корабль, но с таким же успехом и целую планету. Теперь тебе, верно, понятно, почему мы так заинтересовались, когда в последние месяцы войны напали на торпеду с зарядом, рассчитанным именно на уничтожение целой планеты. Из ее мозга извлекли все данные и недавно их расшифровали. Торпеда была нацелена на четвертую планету звезды, к которой мы с тобой сейчас приближаемся.

— А есть об этой планете какие-нибудь сведения? — спросил Долл.

— Никаких. Это неисследованная система, по крайней мере в наших записях о ней ничего нет. Но Большая Рабократия, видно, знала о ней достаточно, если задумала ее уничтожить. Для этого-то мы туда и летим — выяснить, почему.

Долл-младший наморщил лоб и задумался.

— Только для этого и летим? — спросил он, помолчав. — Ведь мы не позволили им уничтожить планету, чего же нам еще надо?

— Сразу видно, что ты в нижних чинах на корабле, — рявкнул артиллерист Арнилд, входя в рубку. Арнилд ухитрился состариться артиллеристом, а ведь на этой службе мало кто доживает до старости — и с годами стал нетерпим ко всему, кроме своих вычислительных машин и пушек. — Могу я высказать кое-какие предположения, которые даже мне пришли в голову? Во-первых, любой враг Рабократии может стать нашим другом; а может, и наоборот — на этой планете засел враг, опасный для всего человечества, и тогда, пожалуй, нам самим придется запустить мозаичную торпеду, чтобы закончить дело, которое начали рабократы. Или, может, у них тут что-нибудь осталось, какой-нибудь научный центр, и они предпочли бы его уничтожить, лишь бы мы до него не добрались. В любом случае на эту планету стоит поглядеть поближе, верно?

— Через двадцать часов мы войдем в атмосферу, — сказал Долл, скрываясь в нижнем люке. — Мне надо проверить смазку подшипников передачи.

— Ты чересчур снисходителен к мальчишке, — заметил Арнилд, хмуро глядя на приближающуюся планету, слепящий блеск которой уже смягчил выдвинувшиеся фильтры.

— А ты слишком суров с ним, — возразил Стейн. — Так что мы уравновешиваем друг друга. Не забывай, ему не пришлось воевать с рабократами.

Скользя по самому краю атмосферы Четвертой звезды, корабль-разведчик мчался некоторое время по спиральной орбите, потом метнулся назад в безопасную зону космоса, а между тем мозг корабля — робот — обрабатывал и снимал копии с показаний детектора и фотографий. Копии сложили в торпеду-курьер, и, только когда ее отправили назад, на базу, командир Стейн удосужился самолично взглянуть на результаты наблюдений.

— Ну, дело сделано, теперь и без нас обойдутся, — сказал он с облегчением. — Так что, пожалуй, спустимся вниз и поглядим, чем там пахнет.

Арнилд буркнул, что согласен, при этом его указательные пальцы как будто нажимали на гашетку невидимого оружия. Оба они склонились над разложенными на столе записями и фотографиями. Долл, вытянув шею, тоже глядел на стол из-за их спины и подбирал снимки, которые они уже посмотрели и отбросили. Он заговорил первым.

— Ничего особенного тут нет. Много воды, а посередине один континент, просто большой остров.

— Ничего, кроме него, пока не видно, — заметил Стейн, откладывая записи в сторону. — Ни радиации, ни крупных скоплений металла на поверхности или под нею, ни энергетических запасов. Незачем было сюда лететь.

— Но раз уж мы прилетели, давайте спустимся и сами поглядим, что к чему, — угрюмо проворчал Арнилд. — Вот подходящее место для посадки. — Он ткнул пальцем в фотографию и сунул ее в увеличитель. — Пожалуй, это обыкновенная деревня, ходят люди, из хижин вьется дым.

— А вот это похоже на овец в поле, — взволнованно прервал его Долл. — А это лодки на берегу. Мы тут, наверное, что-нибудь да найдем.

— Конечно, найдем, — подтвердил командир Стейн. — Пристегнитесь, мы идем на посадку.

Легко и бесшумно корабль описал плавную дугу и опустился на холме над поселком, на опушке рощи. Моторы постепенно затихли, и все смолкло.

Долл глянул на циферблаты анализатора.

— Атмосфера пригодна для дыхания, — объявил он.

— Оставайся у орудий, Арнилд, — распорядился командир. — Держи нас под прикрытием, но не стреляй, пока я не прикажу.

— Или пока тебя не убьют, — с полнейшим равнодушием возразил Арнилд.

— Или пока меня не убьют, — так же равнодушно подтвердил командир. — В этом случае ты примешь командование.

Они с Доллом приладили походное снаряжение, вышли наружу через люк и задраили его за собой. Их сразу же овеяло теплым, мягким воздухом, напоенным свежестью трав и листвы.

— Ох, и здорово же пахнет! — воскликнул Долл. — Это вам не кислород из баллонов.

— Удивительная способность изрекать всем известные истины. — Голос Арнилда в наушниках казался еще более скрипучим, нежели всегда. — Видно вам, что происходит в деревне?

Долл полез за биноклем. Командир Стейн не отрывался от своего бинокля с той минуты, как они вышли из корабля.

— Никакого движения, — сказал он Арнилду. — Пошли на разведку Глаз.

Глаз со свистом обогнал их и медленно заскользил над деревней у подножья холма. Они провожали его взглядом. Внизу стояла сотня жалких лачуг, крытых соломой, и Глаз внимательно оглядывал каждую.

— Ни души, — сообщил Арнилд, всматриваясь в экран монитора. — И животные тоже исчезли — те, которых мы видели с воздуха.

— Но люди-то не могли исчезнуть, — заметил Долл. — Кругом пустые поля, нигде никакого укрытия. И от костров еще дымок идет.

— Дымок-то есть, а людей нет, — сварливо отозвался Арнилд. — Сходи туда и погляди сам.

Глаз взмыл вверх и поплыл в сторону корабля. Потом качнулся над деревьями и вдруг застыл в воздухе.

— Стоп! — рявкнул Арнилд, чуть не оглушив их. — Дома пусты, но на дереве, у которого вы стоите, кто-то есть. Метрах в десяти над вами.

Оба еле сдержались, чтобы не задрать голову. И чуть отступили, опасаясь, как бы на них чего-нибудь не сбросили.

— Так, хорошо, — сказал Арнилд. — Я передвину Глаз в такое место, где ему лучше будет видно.

Они услышали слабое жужжанье мотора: Глаз переместился.

— Это девушка. В меховой одежде. Оружия не видно, к поясу подвешен какой-то мешок. Она уцепилась за сук, глаза закрыты. Похоже, боится упасть.

Теперь Стейн и Долл с трудом разглядывали сжавшуюся в комок фигурку, прильнувшую к прямому стволу.

— Не подпускай к ней Глаз, — сказал командир. — Включи громкоговоритель. Подключи меня к цепи.

— Готово.

— Мы друзья… Слезай… Мы не сделаем тебе ничего плохого… — гулко раздалось из парящего над ними громкоговорителя.

— Она слышит, но, видно, не понимает эсперанто, — сказал Арнилд. — Когда ты заговорил, она только еще крепче уцепилась за сук.

Еще во время войны командир Стейн неплохо овладел языком рабократов, и теперь он торопливо вспоминал нужные слова. Перевел все, что уже сказал, и повторил на языке их поверженных врагов.

— Вот это дошло, командир, — сообщил Арнилд. — Она так подскочила, что чуть не свалилась. А потом вскарабкалась еще выше и еще крепче уцепилась за сук.

— Позвольте, я сниму ее оттуда, сэр, — попросил Долл. — Возьму веревку и влезу на дерево. Другого выхода нет. Знаете, как снимают с дерева кошек.

Стейн поразмыслил.

— Пожалуй, другого действительно ничего не придумаешь, — сказал он наконец. — Принеси с корабля метров двести легкого троса и когти. Да не задерживайся, скоро совсем стемнеет.

Когти впились в ствол дерева, и Долл осторожно добрался до нижних ветвей. Девушка у него над головой зашевелилась, перед ним в листве мелькнуло белое пятно ее лица — она глядела вниз, на него. Он полез выше, но тут его остановил голос Арнилда:

— Стоп! Она лезет еще выше. Как раз над тобой.

— Что делать, командир? — спросил Долл, усаживаясь поудобнее в развилке большого сука. Карабкаться было даже весело, он вошел во вкус, кожу слегка щекотали струйки пота. Долл рывком распахнул ворот и вздохнул полной грудью.

— Полезай дальше. Выше макушки ей ведь не забраться.

Теперь лезть было легче, ветви стали меньше и росли теснее. Долл не спешил, чтобы не слишком пугать девушку, а не то она еще может сорваться. Земли уже не было видно, она осталась где-то далеко внизу. Они были тут одни, отделенные от всего остального мира колыханьем листвы и ветвей; о наблюдателях с корабля напоминала только серебряная трубка повисшего над ним Глаза. Долл приостановился и очень старательно, не спеша завязал на конце троса надежную петлю. Впервые за все время их полета он чувствовал себя полноправным членом экипажа. Те двое, старые космические волки, товарищи неплохие, но уж очень они подавляют его своим многолетним опытом. А тут наконец подвернулось такое дело, где он может заткнуть их за пояс! И, завязывая петлю, Долл даже тихонько насвистывал от удовольствия.

Девушка вполне могла вскарабкаться еще выше, ветви выдержали бы ее вес. Но она почему-то двинулась не вверх, а в сторону, по суку. Соседний сук оказался отличной опорой, и Долл медленно пополз вслед за ней.

— Не бойся, — весело сказал он ей и улыбнулся. — Я хочу только спустить тебя вниз и отвести к твоим друзьям. Ну-ка, хватайся за трос!

Девушка задрожала и попятилась от него. Молоденькая, недурна собой, вся одежда — короткая меховая юбка. Волосы длинные, но расчесаны аккуратно и забраны на затылке ремешком. Самая обыкновенная девушка, только уж очень перепуганная. Долл подполз поближе и увидел, что она ничего не соображает от страха. Ноги и руки так и трясутся. Губы побелели, нижняя прокушена и по подбородку сбегает струйка крови. Долл никогда не думал, что человеческие глаза могут так расшириться от ужаса и наполниться таким безмерным отчаянием.

— Да ты не бойся, — повторил он, останавливаясь чуть поодаль. Ветка была тонкая и упругая. Если он попытается схватить ее, как бы им обоим не свалиться. Нет уж, не станет он сейчас портить все дело. Долл медленно размотал конец троса, обвязал себя вокруг пояса и перекинул конец через соседний сук, закрепив его там. Краешком глаза он заметил, что девушка шевельнулась и стала дико озираться вокруг.

— Я друг, — сказал Долл, стараясь ее успокоить. Потом перевел эти слова на язык рабократов — ведь она его, кажется, понимала. — Ноир вен!

Нет, она не упала. Она изо всех сил кинулась с ветки вниз, на верную смерть, лишь бы он ее не коснулся. На краткий миг она словно застыла в прыжке, вся изломанная судорогой и обезумевшая от страха, потом, с треском обламывая сучья, полетела вниз. За ней полетел и Долл, бессмысленно хватая руками воздух.

Его удержал трос, который он раньше благоразумно закрепил на суке. Ошеломленный, почти не сознавая, что делает, он отполз назад к стволу и ослабил трос. Потом он начал спускаться с дерева, руки у него дрожали. Спускался он очень долго, и, когда наконец встал на ноги, изуродованное тело в траве было уже покрыто одеялом. Незачем было спрашивать, мертва ли она, — это и так было ясно.

— Я старался ее удержать. Я сделал все, что мог.

Голос Долла срывался.

— Да, конечно, — успокоил его командир Стейн, раскладывая на траве содержимое мешка, который был привязан у девушки к поясу. — Мы все видели с помощью Глаза. Когда она решила прыгнуть, помешать ей было уже невозможно.

— Не к чему было говорить с ней на языке рабократов, — сказал Арнилд, выходя из корабля. Он хотел еще что-то прибавить, но поймал суровый взгляд командира и прикусил язык. Долл тоже заметил этот взгляд.

— Я забыл, — заговорил он, переводя глаза с одного бесстрастного лица на другое. — Помнил только, что она понимает по-рабократски. Не сообразил, что она испугается. Наверно, это была ошибка, но ведь ошибиться может кто угодно! Я не хотел ее убивать…

Зубы его стучали, он с усилием стиснул челюсти и отвернулся.

— Пойди-ка приготовь что-нибудь поесть, — сказал ему Стейн. И как только за Доллом захлопнулась дверца люка, повернулся к Арнилду. — Закопаем ее тут, под деревом. Я тебе помогу.

Перекусили на скорую руку, есть никому не хотелось. Потом Стейн сидел в штурманском кресле и задумчиво катал пальцем по столу какой-то твердый зеленый плод.

— Вот зачем она забралась на дерево… Потому и не успела удрать, как все остальные. Собирала эти плоды. Больше ничего у нее в мешке не было. Это чистая случайность, что мы остановились под этим деревом и застали ее врасплох.

Командир мельком глянул на Долла и поспешно отвернулся.

— Уже совсем темно. Может, подождем до утра? — спросил Арнилд. Перед ним на столе лежал разобранный пистолет, Арнилд чистил и смазывал его.

Командир кивнул.

— Можно и подождать. Совсем не к чему блуждать в потемках. Оставь над деревней Глаз, включи ультракрасный прожектор и фильтр и веди запись. Может, удастся выяснить, куда они все подевались.

— Я останусь наблюдать за Глазом, — неожиданно вмешался Долл. — Я… Мне совсем не хочется спать. Может, что-нибудь и узнаю.

Командир чуть помедлил, потом кивнул.

— Если что увидишь, разбуди меня. Если нет — подними нас обоих на рассвете.

Ночь прошла спокойно, в молчаливой деревушке ничто не шелохнулось. С первым проблеском зари командир с Доллом спустился вниз с холма, а над ними, чуть впереди, неусыпно парил Глаз. Арнилд остался в наглухо закрытом корабле, он управлял Глазом.

— Сюда, сэр, — сказал Долл. — Я тут кое-что обнаружил ночью, когда посылал Глаз в разведку.

Дождь и ветер смягчили и округлили края лощины, по склонам росли исполинские деревья. В самом низу ее из небольшого пруда торчали ржавые части каких-то машин.

— По-моему, это экскаваторы, — заметил Долл. — Хотя трудно сказать наверняка, они тут, видно, давным-давно.

Глаз спустился к самой воде, подошел вплотную к ржавому остову. Потом нырнул и через минуту появился снова, с него ручьями стекала вода.

— Да, настоящие экскаваторы, — подтвердил Арнилд. — Некоторые перевернуты и наполовину зарылись в ил, точно в какую-то яму провалились. И все они сделаны в Рабократии.

Командир Стейн настороженно поднял голову.

— Ты уверен? — спросил он.

— Я видел фабричную марку.

— Пошли дальше, в деревню, — сказал командир, задумчиво покусывая губы.

Куда девались обитатели деревни, выяснил Долл-младший. Секрет был очень прост, они открыли его, едва вошли в первую же хижину. Внутри оказался плотно утрамбованный земляной пол, очагом служил выложенный из камней круг. И утварь — самая простая и грубая. Тяжелые горшки из необожженной глины, недубленые шкуры, какие-то подобия ложек и мисок, выструганные из дерева твердой породы. Долл тыкал палкой в кучу циновок за очагом и наткнулся на отверстие в полу.

— Нашел, сэр! — воскликнул он.

Отверстие было диаметром около метра и полого уходило вниз. Пол там был утрамбован так же плотно, как в хижине.

— Тут они и прячутся, — сказал командир Стейн. — Посвети-ка фонариком и погляди, глубоко ли.

Однако узнать это было не так-то просто. Под полом оказался туннель с гладкими стенами, метрах в пяти от входа он круто сворачивал в сторону. Глаз спланировал вниз и, жужжа, повис над отверстием.

— Я заглянул еще в несколько хижин, — послышался из корабля голос Арнилда. — Глаз нашел такой ход в каждой из них. Может, мне посмотреть, что там внутри?

— Да, только поосторожней, не спеши, — сказал командир. — Если там и правда прячутся люди, не надо пугать их еще больше. Пошли его и, если что-нибудь обнаружишь, тотчас вызови обратно.

Глаз нырнул в туннель и вскоре скрылся из виду.

— Там еще туннель, — сообщил Арнилд. — А вот и еще. Не пойму, куда теперь… Не знаю, удастся ли мне вывести его тем же путем, каким он попал туда.

— Ну и шут с ним, обойдемся, — ответил командир. — Пусть идет дальше.

— Вокруг сплошной камень… Сигнал становится все слабее, и мне все труднее за ним следить… Что-то вроде большой пещеры… Стоп! Тут кто-то есть! В боковой туннель метнулся человек!

— За ним! — скомандовал Стейн.

— Это не так просто, — чуть помешкав, ответил Арнилд. — Похоже на тупик. Туннель перегорожен какой-то глыбой. Тот человек, верно, ее откатил, проскочил дальше и задвинул ее на прежнее место… Я отзову Глаз… А, черт!

— Что случилось?

— Еще камень, на этот раз позади Глаза. Они поймали его в ловушку. Экран погас, вижу сигнал «Вышел из строя».

В голосе Арнилда звучали досада и злость.

— Чисто сработано, — заметил командир Стейн. — Они его заманили, поймали в ловушку и потом, наверно, обрушили свод туннеля. Эти люди очень боятся чужих и здорово наловчились от них избавляться.

— Но почему? — с искренним изумлением спросил Долл, оглядывая убогое жилище. — Что у них есть такого, чего добивались от них рабократы? Ясно же, рабократы потратили уйму сил и времени, пока до них докапывались. А нашли они то, что искали? Почему они пытались уничтожить эту планету? Потому что нашли или, наоборот, потому что не нашли?

— В этом-то весь вопрос, — хмуро отозвался командир. — Знай мы это, нам было бы куда легче сегодня. Мы отправим подробный отчет в Штаб, может, они нам что-нибудь подскажут.

На обратном пути они заметили комья свежей земли в роще. Там, где они похоронили девушку, зияла яма. Вся земля вокруг была разрыта и раскидана. Стволы деревьев были исполосованы какими-то острыми лезвиями… или гигантскими когтями. Человек или зверь приходил сюда за девушкой, выкопал ее тело и, сжигаемый яростью, неистово набросился на землю и на деревья. Следы разрушений привели их к отверстию меж корнями одного из деревьев. Ход косо шел вглубь, его темная пасть была таинственна и загадочна, как и другие туннели.

В тот вечер, перед тем как улечься спать, командир Стейн дважды обошел корабль, проверяя, надежно ли задраены люки и все ли сигналы тревоги включены. Потом он лег, но долго не мог уснуть. Казалось, разгадка — вот она, совсем близко, а в руки не дается. Они видели уже так много, что можно бы и вывод сделать. А где он? Наконец командир забылся тревожным сном, так и не найдя ответа.

Когда он проснулся, в кабине было еще темно, но командир почувствовал: что-то стряслось. Что его разбудило? Он попытался вспомнить, что потревожило его сон. Словно бы вздох. Воздушная струя. Может быть, открылся воздушный люк? Стараясь побороть внезапный страх, Стейн рывком включил свет и схватил висевший у изголовья пистолет. В дверях, зевая и моргая сонными глазами, появился Арнилд.

— Что происходит? — спросил он.

— Позови Долла, кажется, кто-то вошел в корабль.

— Скорее, вышел из корабля, — хмыкнул Арнилд. — Койка Долла пуста.

— Что-о?

Стейн бросился в рубку управления. Сигнал тревоги был выключен. На приборной доске белел листок бумаги. Командир схватил его. Там стояло одно только слово. Он не сразу понял его, а поняв, охнул и судорожно скомкал листок.

— Болван! — завопил он. — Щенок безмозглый! Выпусти Глаз! Нет, лучше два! Я буду управлять вторым.

— Да что случилось? — изумился Арнилд. — Что он такое натворил?

— Полез под землю. В туннели. Его надо остановить!

Долла нигде не было видно, но на земле, под деревьями, у входа в туннель они заметили свежие следы.

— Я запущу туда Глаз, — сказал командир Стейн. — А ты пусти другой в ближайший ход. Включи громкоговорители. Скажи им, что мы друзья. Говори по-рабократски.

— Но… ты же видел. Долл этим и загубил несчастную девчонку, — возразил растерянный и озадаченный Арнилд.

— Все знаю, — рявкнул командир. — А как быть иначе? Давай, действуй!

Арнилд хотел было спросить что-то еще, но не отважился — в фигуре командира, пригнувшегося к пульту управления, было столько напряженности, что Арнилд поспешно послал Глаз по направлению к деревне.

Если те, кто прятался в подземном лабиринте, и услыхали слова дружбы, они явно им не поверили. Один Глаз тут же попал в ловушку — сзади произошел обвал. Командир Стейн пытался провести его сквозь преграду, но ловушка захлопнулась прочно. Слышно было только, как рушатся все новые и новые пласты грунта, заваливая Глаз до самого верха.

Глаз, посланный Арнилдом, обнаружил, большую подземную пещеру, заполненную перепуганными, сбившимися в кучу овцами. Людей там не было, но на обратном пути груда камней обрушилась на Глаз и погребла его под собой.

В конце концов командир Стейн вынужден был признать себя побежденным.

— Теперь все зависит от них, мы больше ничего не можем сделать.

— В роще какое-то движение, командир, — вдруг резко сказал Арнилд. — Я поймал это по локатору, но теперь опять все стихло.

Они нерешительно направились к деревьям, держа пистолеты наготове. Над ними алело рассветное небо. Они ушли, уже понимая, что они там увидят, но не решаясь в этом признаться, пока еще теплилась надежда.

Но надежды, конечно, никакой не было. Труп Долла-младшего лежал у входа в туннель, откуда его только что выбросили. В алых отблесках зари еще ярче алела кровь. Он умер страшной смертью.

— Дьяволы, звери! — закричал Арнилд. — Недаром рабократы…

Тут он ожегся о взгляд командира и умолк.

— Наверно, рабократы так и рассуждали, — сказал Стейн. — Неужели ты не понимаешь, что тут произошло?

Арнилд, точно оглушенный, покачал головой.

— Долл начал догадываться. Только он думал — можно еще что-то исправить. По крайней мере он понимал, в чем опасность. И пошел туда потому, что чувствовал себя виноватым в гибели той девушки. Потому и написал в записке одно только слово «рабы» — на случай, если не вернется.

— Вообще-то все очень просто, — продолжал он, устало прислонясь к дереву. — Мы искали что-нибудь посложнее, что-нибудь по части техники. А столкнулись не с техническими, но скорее с социальными проблемами. Планета эта принадлежала рабократам, они тут все и устроили, как нужно было им.

— Как так? — спросил Арнилд, все еще ошеломленный.

— Им нужны были рабы. Рабократы завоевывали все новые миры, а главной боевой силой у них были люди. Им постоянно нужны были свежие пополнения, и приходилось создавать новые источники. Эта планета была для них очень удобна, будто на заказ сделана. Суши здесь много, лесов мало, и, когда за рабами приходят корабли, спрятаться людям некуда. Рабократы привезли сюда поселенцев, решили проблему питания, а техники никакой не дали. И ушли, предоставив им плодиться и размножаться. И через каждые несколько лет являлись сюда и забирали столько рабов, сколько им требовалось, а остальным предстояло пополнять запасы. Но в одном они просчитались.

Арнилд понемногу выходил из оцепенения.

— Человек ко всему может приспособиться, — сказал он.

— Ну, конечно. Если дать ему достаточно времени, он приспособится к самым невероятным условиям. Вот тебе и отличный пример. Народ без истории, без письменности, отрезанный от всего остального мира, жаждавший лишь одного — выжить. Каждые несколько лет с неба сваливаются какие-то дьяволы и отнимают у них детей. Они пытаются бежать, но бежать некуда. Они строят лодки, но и уплыть тоже некуда. Никакого выхода.

— А потом один умник взял и выкопал в земле яму, забросал сверху ветками и залез туда со всем своим семейством. И оказалось, это — выход.

— С этого началось, — кивнул командир Стейн. — Другие тоже стали зарываться в землю, делать туннели все глубже и все искуснее, потому что рабократы пытаются извлечь оттуда свою добычу. И наконец рабы берут верх. Это была, наверно, первая планета, восставшая против Большой Рабократии и не потерпевшая поражения. Рабов невозможно было выкопать из-под земли. Ядовитый газ просто убил бы их, а на что рабократам мертвецы? Посланные за ними машины оказывались в западне, как наши три Глаза. А те, кто по глупости сами спускались туда…

У командира перехватило горло. Тело убитого перед ними было красноречивее всяких слов.

— Но откуда такая ненависть? — спросил Арнилд. — Ведь девушка предпочла разбиться насмерть, только бы Долл ее не настиг.

— Туннели заменили религию, — пояснил Стейн. — Это понятно. В те годы, что проходили от набега до набега, их надо было оберегать и содержать в полном порядке. Ну и ясно, детям внушали, что с неба приходят только демоны, а спасение — под землей. Как раз нечто противоположное всем старым земным верованиям. Ненависть и страх укоренились так глубоко, что и стар и млад твердо знали, что делать, если в небе появлялся корабль. Наверно, входы были повсюду, и, едва завидев корабль, все население скрывалось в своих лабиринтах. И раз мы тоже с неба, значит, мы тоже рабократы, тоже демоны.

— Видимо, Долл кое о чем догадался. Но думал, что сможет их убедить, сможет объяснить им, что рабократов уже нет и прятаться больше незачем. Что с неба прилетают добрые люди. А для них все это — ересь, они бы его убили за одни такие речи. Даже если бы стали слушать.

Космонавты бережно отнесли Долла-младшего на корабль.

— Да, не легко будет добиться, чтобы эти люди нам поверили. — Они на минуту остановились передохнуть. — И все-таки я не понимаю, почему рабократы непременно хотели взорвать эту планету.

— Мы и тут искали какие-то слишком сложные объяснения, — ответил командир Стейн. — Почему армия-победительница взрывает здания и разрушает памятники, когда ей приходится отступать? Да просто от разочарования и от злости. Извечные человеческие чувства. Уж если не мне, так пусть не достается никому! Эта планета, видно, долгие годы стояла у рабократов поперек горла. Мятеж, который им никак не удавалось подавить. Они снова и снова пытались переловить мятежников, не могли же они признать, что рабы взяли над ними верх! А когда поняли, что проиграли войну, им только и оставалось, что взорвать эту планету, просто чтобы отвести душу. Да ведь и ты почувствовал нечто подобное, когда увидел труп Долла. Так уж устроен человек.

Оба они были старые солдаты и, когда укладывали тело Долла в особую кабину и готовили корабль к взлету, старались не давать воли своим чувствам.

РОБОТ, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ ВСЕ ЗНАТЬ

Вся беда была в том, что Файлер 13Б-445-К хотел знать все на свете, в том числе и то, что нисколько его не касалось. То, чем никакому роботу не положено даже интересоваться, а уж вникать в детали — и подавно. Но Файлер был совсем особенный робот.

История с блондинкой из Двадцать второго отдела должна была послужить для него хорошим уроком.

Он, гудя, выбрался из хранилища с кипой книг и проходил через Двадцать второй отдел, а она в это время нагнулась к какой-то книге, лежавшей на самой нижней полке.

Робот замедлил ход и в нескольких шагах от нее совсем остановился, не сводя с девушки пристального взгляда. Его металлические глаза странно поблескивали.

Когда девушка нагнулась, ее короткая юбка с редкостной откровенностью явила взору обтянутые нейлоном ножки. Ножки эти, правда, на диво соблазнительные, вовсе не должны бы интересовать робота. Однако Файлер заинтересовался. Он стоял и глядел. Заметив его взгляд, она наконец обернулась.

— Если бы ты был человеком, Файлер, я бы дала тебе по физиономии, — сказала она. — Но поскольку ты робот, я бы очень хотела знать, во что это ты вперил свои фотоновые глазки.

— У вас шов на чулке перекосился, — ни на миг не задумываясь, ответил Файлер. Потом повернулся и, жужжа, отправился дальше.

Блондинка недоуменно покачала головой, поправила чулок и в который уж раз подумала: какая все-таки тонкая штука эта электроника!

Знай она, на что в самом деле глядел Файлер, изумлению ее не было бы границ. Он ведь и правда смотрел на ее ножки. Конечно, он ей не солгал — роботы лгать просто не способны, — но глядел он отнюдь не только на перекосившийся шов. Файлер столкнулся с проблемой, решать которую не пытался еще ни один робот на свете.

Любовь, романтика, вопросы пола — вот что занимало его час от часу сильнее.

Разумеется, интерес этот был чисто академическим и все же бесспорным. Сама работа будила в нем любопытство к той области бытия, где повелевает Венера.

Роботы системы Файлер необыкновенно умны, и изготовляется их не так уж много. Увидеть их можно только в крупнейших библиотеках, и работают они только с самыми большими и сложными книжными собраниями. Их не назовешь просто библиотекарями — это значило бы представить в ложном свете работу библиотекарей, сочтя ее чересчур легкой и простой. Конечно, для того чтобы разместить книги на полках и штемпелевать карточки, большого ума не требуется, но все это давным-давно выполняют простейшие роботы, которые в сущности немногим сложнее примитивных Ай-би-эм на колесах. Приводить же в систему человеческие знания всегда было неимоверно трудно. Задачу эту в конце концов переложили на Файлеров. Их металлические плечи не сгибались под этим бременем, подобно плечам их предшественников — библиотекарей из плоти и крови.

Помимо совершенной памяти, Файлеры обладали и другими свойствами, обычно присущими только человеческому мозгу. Например, они умели связать и сопоставить отвлеченные понятия. Если у Файлера просили книгу по какому-нибудь вопросу, он тотчас вспоминал книги на смежные темы, которые могут пригодиться. Ему достаточно было намека, чтобы воздвигнуть законченную систему и предъявить ее в самом реальном виде — в виде груды книг.

Такие способности присущи только Homo sapiens, человеку разумному. Именно они-то и помогли ему возвыситься над своими сородичами из животного мира. И если Файлер оказался более очеловеченным, чем другие роботы, винить в этом можно только его создателя — человека.

Файлер никого ни в чем не винил; он был просто любознателен. Все Файлеры любознательны — так уж они устроены. К примеру, под рукой у одного из Файлеров, 9Б-367-0, библиотекаря Ташкентского университета, оказалось несметное количество пособий по языкам, и он увлекся лингвистикой. Он говорил на тысячах языков и наречий, практически на всех, на которых можно было отыскать хоть какие-нибудь тексты, и в научных кругах считался непревзойденным авторитетом. И все это благодаря библиотеке, где он работал. А Файлер 13Б — тот, что с интересом разглядывал девичьи ножки, — трудился в пропыленных коридорах Нового Вашингтона. Здесь у него был доступ не только к новехоньким микропленкам, но и к тоннам древних книг, напечатанных на бумаге многие века тому назад.

Но больше всего Файлера занимали романы, написанные в те давно минувшие времена.

Поначалу его совсем сбили с толку бесчисленные ссылки и намеки на любовь и романтику, а также страдания души и тела, без которых, как видно, не обходилась ни любовь, ни романтика. Он нигде не мог найти сколько-нибудь вразумительного и полного определения этих понятий и, естественно, заинтересовался ими. Постепенно интерес перешел в увлечение, а увлечение — в страсть. И никто на свете даже не подозревал, что Файлер стал знатоком по части любви.

Уже с самого начала он понял, что из всех форм человеческих отношений любовь — самая тонкая и хрупкая. Поэтому он держал свои изыскания в строжайшем секрете и все, что удавалось узнать, хранил в емких тайниках своего электронного мозга. Примерно в то же время он обнаружил, что в придачу ко всему вычитанному из книг кое-что можно извлечь и из реальной жизни. Это произошло, когда в отделе зоологии он нечаянно набрел на застывшую в объятии пару.

Файлер мгновенно отступил в тень и включил слуховое устройство на полную мощность. Но разговор, который он затем услыхал, оказался, мягко говоря, прескучным. Всего лишь жалкое, убогое подобие любовных речей, вычитанных им из книг. Сопоставление тоже весьма важное и поучительное.

После этого случая он старался не упускать ни одного разговора между мужчиной и женщиной. Он пытался глядеть на женщин с точки зрения мужчины, и наоборот. Потому-то он и разглядывал с таким любопытством нижние конечности блондинки в Двадцать втором отделе.

И потому он в конце концов совершил роковую ошибку.

Спустя несколько недель один исследователь, которому понадобились услуги Файлера, вывалил на стол груду всевозможных бумажек. Какая-то карточка выскользнула из пачки и упала на пол. Файлер поднял ее и подал владельцу, а тот пробормотал благодарность и сунул карточку в карман. Когда все необходимые книги были подобраны и человек ушел, Файлер уселся и перечитал текст на карточке. Он видел ее всего лишь какую-то долю секунды, да еще вдобавок вверх ногами, но больше ничего и не требовалось. Карточка навеки запечатлелась у него в мозгу. Файлер долго размышлял над нею, пока перед ним не стал вырисовываться некий план.

Карточка была приглашением на костюмированный бал. Файлер хорошо знал этот род развлечений — описания балов то и дело попадались ему на пропыленных страницах романов. На такие балы люди обычно ходили, нарядившись романтическими героями.

А почему бы и роботу не пойти на бал, нарядившись человеком?

Раз уж эта мысль пришла ему в голову, избавиться от нее не было никакой возможности. Конечно, подобные мысли роботу вообще не положены, а уж соответствующие поступки — тем более. Впервые Файлер стал догадываться, что ломает преграду, отделяющую его от тайн любви и романтики. И, конечно, это его только еще больше раззадорило. И, конечно же, он отправился на бал.

Купить костюм Файлер, разумеется, не посмел, но ведь в кладовых всегда можно найти какие-нибудь старинные портьеры! В одной книге он прочитал о кройке и шитье, а в другой нашел изображение костюма, который показался ему подходящим. Сама судьба назначила ему явиться в одеянии кавалера.

Превосходно отточенным пером он нарисовал на плотном картоне точную копию пригласительного билета. Смастерить маску — вернее, полумаску с половиной лица в придачу — при его талантах и технических возможностях было делом нехитрым. Задолго до назначенного дня все было готово. Оставшееся время он занимался только тем, что перелистывал всевозможные описания костюмированных балов и старательно изучал новейшие танцы.

Файлер так увлекся своей затеей, что ни разу даже не задумался над тем, как странны для робота его поступки. Он чувствовал себя просто ученым, который исследует особую породу живых существ. Род человеческий. Или, точнее, женский.

Наконец наступил долгожданный вечер. Файлер вышел из библиотеки, держа в руках сверток, похожий на связку книг, но, конечно, это были не книги. Никто не заметил, как он скрылся в кустах, что росли в библиотечном саду. А если кто и заметил, то уж никому бы не пришло в голову, что он-то и есть тот элегантный молодой человек, который через несколько минут вышел из сада с другой стороны. Единственным немым свидетелем переодевания осталась оберточная бумага под кустом.

В своем новом обличье Файлер держался безукоризненно, как и приличествует роботу высшего класса, который в совершенстве изучил свою роль. Он легко взбежал по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, и небрежно предъявил свой пригласительный билет. Войдя, он направился прямиком в буфет и опрокинул в пластиковую трубку, подсоединенную к резервуару в его грудной клетке, три бокала шампанского. И только после этого позволил себе лениво оглядеть собравшихся в зале красавиц Да, этот вечер был предназначен для любви.

Из всех женщин его сразу привлекла одна. Он тотчас понял, что она и есть царица бала и она одна достойна его внимания. Мог ли он согласиться на меньшее, он, преемник пятидесяти тысяч героев давно забытых книг?

Кэрол Энн ван Дэмм, как всегда, скучала. Лицо ее было скрыто под маской, но никакая маска не сумела бы скрыть великолепные формы ее тела. Все ее поклонники в причудливых костюмах толпились тут же, готовые к услугам; каждый мечтал заполучить ее молодость и красоту и миллионы ее отца в придачу. Все это давно ей надоело, и она едва сдерживала зевоту.

И тут толпу обожателей вежливо, но неотвратимо раздвинули широкие плечи незнакомца. Он заставил всех расступиться и предстал перед нею, точно лев среди стаи волков.

— Этот танец вы танцуете со мной, — многозначительно сказал он глубоким низким голосом.

Почти машинально она оперлась на предложенную руку, не в силах противиться человеку, в чьих глазах таился такой странный блеск. Еще миг — и они уже кружатся в вальсе, и это блаженство! Мускулы его крепки как сталь, но танцует он с легкостью и изяществом молодого бога.

— Кто вы? — шепнула она.

— Ваш принц. Я пришел, чтобы увести вас отсюда, — вполголоса отвечал он.

— Вы говорите, как принц из волшебной сказки, — рассмеялась она.

— Это и есть сказка, а вы — сказочная принцесса.

Слова эти, точно искра, воспламенили ее душу, и всю ее словно пронзил электрический ток. В сущности, это и был мгновенный электрический разряд. Губы его нашептывали ей слова, которые она всю жизнь мечтала услышать, а ноги, точно по волшебству, увлекали сквозь высокие двери на террасу. В какой-то миг слова превратились в дело, и жаркие губы коснулись ее губ. Да еще какие жаркие — термостат был установлен на сто два градуса!

— Давайте сядем, — выдохнула она, слабея он нежданно захватившей ее страсти.

Он уселся рядом, сжимая ее руки в своих, нечеловечески сильных и все-таки нежных. Они говорили друг другу слова, ведомые только влюбленным, пока не грянул оркестр.

— Полночь, — шепнула она. — Пора снимать маски, любимый. — Она сняла свою, но Файлер, конечно, не шелохнулся, — Что же ты? — сказала она. — Ты тоже должен снять маску.

Слова эти прозвучали как приказ, и робот не мог не повиноваться. Широким жестом он сбросил маску и пластиковый подбородок.

Кэрол Энн сначала вскрикнула, потом зашлась от ярости.

— Это еще что такое, отвечай, ты, жестянка!

— Это была любовь, дорогая. Любовь привела меня сюда сегодня и бросила в твои объятия.

Ответ был вполне правильный, хоть Файлер и облек его в форму, соответствующую его роли.

Услышав нежные слова из бездушной электронной пасти, Кэрол Энн снова вскрикнула. Она поняла, что стала жертвой жестокой шутки.

— Кто тебя сюда прислал? Отвечай! Что означает этот маскарад? Отвечай! Отвечай! Отвечай, ты, ящик с железным ломом!

Файлер хотел было рассортировать этот поток вопросов и отвечать на каждый в отдельности, но она не дала ему рта раскрыть.

— Надо же! Послать тебя сюда, обрядив человеком! В жизни надо мной никто так не издевался! Ты робот. Ты ничтожество. Двуногая машина с громкоговорителем. Как ты мог притворяться человеком, когда ты всего-навсего робот!

Файлер вдруг поднялся на ноги.

— Я робот, — вырвались из говорящего устройства отрывистые слова.

Это был уже не ласковый голос влюбленного, но вопль отчаявшейся машины. Мысли вихрем кружились в его электронном мозгу, но, в сущности, это была одна и та же мысль.

«Я робот… робот… я, видно, забыл, что я робот… и что делать роботу с женщиной… робот не может целовать женщину… женщина не может любить робота… но ведь она сказала, что любит меня… и все-таки я робот… робот…»

Весь содрогнувшись, он отвернулся и, лязгая и гремя, зашагал прочь. На ходу его стальные пальцы сдергивали с корпуса одежду и пластик — подделку под живую плоть, и они клочками и лохмотьями падали наземь. Путь его был усеян этими обрывками, и через какую-нибудь сотню шагов он был уже голой сталью, как в первый день его механического творения. Он пересек сад и вышел на улицу, а мысли у него в голове все быстрее неслись по замкнутому кругу.

Началась неуправляемая реакция, и вскоре она охватила не только мозг, но и все его механическое тело. Быстрее шагали ноги, стремительней работали двигатели, а центральный смазочный насос в груди метался как сумасшедший.

А потом робот с пронзительным скрежетом вскинул руки и рухнул ничком. Головой он ударился о лестницу, и острый угол гранитной ступени пробил тонкую оболочку. Металл лязгнул о металл, и в сложном электронном мозгу произошло короткое замыкание.

Робот Файлер 13Б-445-К был мертв.

По крайней мере так гласил доклад, составленный механиком на следующий день. Собственно, не мертв, а непоправимо испорчен и должен быть разобран на части. Но, как ни странно, когда механик осматривал металлический труп, он сказал совсем другое.

В осмотре ему помогал другой механик. Он отвинтил болты и вынул из грудной клетки сломанный смазочный насос.

— Вот в чем дело, — объявил. — Насос неисправен. Поршень сломался, насос заклинило, прекратилась подача масла в коленные суставы, вот он и упал и разбил себе голову.

Первый механик вытер ветошью замасленные руки и осмотрел поврежденный насос. Потом перевел взгляд на зиявшую в грудной клетке дыру.

— Гляди-ка! Прямо разрыв сердца!

Оба рассмеялись, и механик швырнул насос в угол, на кучу других, сломанных, грязных и никому не нужных деталей.

Клиффорд Саймак

НА ЮПИТЕРЕ

Четверо людей — двое, а некоторое время спустя еще двое — скрылись в воющем аду, который зовется атмосферой Юпитера, и не вернулись. Они отправились навстречу бешеному урагану легкой рысцой, вернее, стелющимися прыжками, волоча брюхо над самой землей, и их крутые бока блестели от дождя.

Ибо они покинули станцию не в человеческом облике.

А теперь перед столом Кента Фаулера, директора станции № 3 Топографической службы Юпитера, стоял пятый.

Под столом Фаулера дряхлый Таузер почесал блошиный укус и, свернувшись поудобнее, снова уснул.

У Фаулера вдруг защемило сердце — Гарольд Аллен был очень молод, слишком молод… Беспечная юношеская самоуверенность, прямая спина, бесхитростные глаза, лицо мальчика, еще не знающего, что такое страх. И это было удивительно. Люди, работавшие на станциях Юпитера, хорошо знали, что такое страх — страх и смирение. Человек казался таким крохотным перед лицом могучих сил чудовищной планеты!

— Вы знаете, что не обязаны это делать, — сказал Фаулер. — Вы не обязаны идти туда.

Конечно, это была формальность. Тем четверым было сказано то же самое, но они пошли. И Фаулер знал, что пойдет и пятый. Но внезапно в его душе шевельнулась слабая надежда, что Аллен все-таки откажется.

— Когда мне выходить? — спросил Аллен.

Прежде этот ответ пробуждал в Фаулере тихую гордость — прежде, но не теперь. Сдвинув брови, он ответил:

— Через час.

Аллен спокойно ждал дальнейших инструкций.

— Четыре человека ушли и не вернулись, — сказал Фаулер. — Как вам, конечно, известно. Нам нужно, чтобы вы вернулись. Нам не нужно, чтобы вы предпринимали героическую спасательную операцию. От вас требуется одно — вернуться и доказать, что человек способен существовать в юпитерианском облике. Вы дойдете до ближайшего тригонометрического знака и сразу же вернетесь. Не рискуйте. Не отвлекайтесь. Ваша главная задача — вернуться.

Аллен кивнул.

— Я знаю.

— Конверсию произведет мисс Стэнли, — продолжал Фаулер. — В этом отношении вам нечего опасаться. Все наши предшественники, насколько можно судить, выходили из конвертора в оптимальном состоянии. Вы будете в надежных руках. Мисс Стэнли — первоклассный специалист по конверсиям, лучший в Солнечной системе. Она работала почти на всех планетах. Вот почему она здесь.

Аллен улыбнулся мисс Стэнли, и Фаулер заметил, что на ее лице мелькнуло непонятное выражение — может быть, жалость, или гнев, или просто страх. Но оно тут же исчезло, и мисс Стэнли улыбнулась юноше, стоявшему перед письменным столом. Улыбнулась неохотно, своей обычной чопорной улыбкой учительницы.

— Я с нетерпением предвкушаю мою конверсию, — сказал Аллен.

Его тон превратил происходящее в шутку, в нелепую сардоническую шутку.

Но то, что ему предстояло, меньше всего походило на шутку.

Дело было более чем серьезным. Фаулер знал, что от исхода их опытов зависит судьба людей на Юпитере. В случае успеха они получат легкий доступ ко всем ресурсам этого гиганта. Юпитер покорится человеку, как покорились все остальные планеты. Но если опыты окончатся неудачей…

Если они окончатся неудачей, человек на Юпитере по-прежнему будет скован по рукам и ногам невероятным атмосферным давлением, огромной силой тяжести, смертоносной для него химией планеты. Человек по-прежнему останется пленником внутри станций, он так и не выйдет сам на ее поверхность, так и не увидит ее прямо, без помощи приборов, а должен будет и дальше полагаться на громоздкие тракторы и телепередатчики, должен будет работать с неуклюжими механизмами и инструментами или прибегать к посредничеству столь же неуклюжих роботов.

Ибо ничем не защищенный человек в своем естественном виде был бы мгновенно расплющен чудовищным атмосферным давлением в пятнадцать тысяч фунтов на квадратный дюйм — давлением, по сравнению с которым на дне земного океана царит вакуум.

Даже самый твердый металл, какой удалось создать землянам, не выдерживал этого давления и щелочных ливней, непрерывно обрушивающихся на поверхность Юпитера. Он становился хрупким, расслаивался, рассыпался, как сухая глина, или растекался лужицами аммиачных солей. Только когда удалось повысить крепость этого металла, усилив его электронные связи, были наконец созданы купола, способные противостоять весу тясячемильных толщ бешено крутящихся ядовитых газов, из которых состояла атмосфера планеты. Но и теперь купола, а также все аппараты и механизмы приходилось покрывать толстым слоем кварца, чтобы защитить металл от дождя — от едких струй жидкого аммиака.

Фаулер поймал себя на том, что слушает гул машин в подвальном этаже станции. Шум этот не смолкал никогда. Машины работали непрерывно, потому остановись они хотя бы на мгновение, в металлические стены купола перестала бы поступать дополнительная энергия, электронные связи ослабели бы и станции пришел конец.

Таузер вылез из-под стола и начал выкусывать очередную блоху, громко стуча ногой по полу.

— Что-нибудь еще? — спросил Аллеи.

Фаулер покачал головой.

— Если вам нужно чем-то заняться… Может быть, вы…

Он намеревался сказать: «Вы хотели бы написать письма», но спохватился и не докончил фразы.

Аллен поглядел на часы.

— Я приду вовремя, — сказал он, повернулся и вышел.

Фаулер знал, что мисс Стэнли пристально смотрит на него, но ему меньше всего хотелось встретить ее взгляд, а потому он наклонился и начал перебирать лежащие на столе бумаги.

— И долго вы намерены продолжать? — спросила мисс Стэнли, злобно отчеканивая каждое слово.

Тогда он повернул кресло и посмотрел на нее. Ее губы были сжаты в жесткую узкую полоску, а зачесанные назад волосы так сильно оттягивали кожу лба, что лицо приобрело странное, почти пугающее сходство с восковой маской.

Стараясь придать своему голосу сдержанность и спокойствие, Фаулер ответил:

— До тех пор, пока в этом будет нужда. До тех пор, пока сохранится хоть какая-то надежда на успех.

— Вы намерены и дальше приговаривать их к смерти, — сказала она. — Вы намерены и дальше гнать их в рукопашный бой с Юпитером. Вы и дальше будете сидеть на станции в безопасности и посылать их наружу умирать.

— Сентиментальность здесь неуместна, мисс Стэнли. — Фаулер сдержал закипевший в нем гнев. — Вы не хуже меня знаете, почему мы это делаем. Вам известно, что человеку в его естественном виде с Юпитером не справиться. Следовательно, людей необходимо превратить в существа, которым такая задача по плечу. Мы уже делали это на других планетах. Если мы в конце концов добьемся успеха, жертвы окажутся не напрасными. На протяжении всей истории люди жертвовали жизнью ради того, что теперь представляется нам нелепостью, повинуясь побуждениям, теперь для нас неприемлемыми. Так неужели же то, к чему стремимся мы, не стоит жертв?

Мисс Стэнли сидела выпрямившись, и на ее седеющих волосах лежали блики света. Фаулер смотрел на нее, стараясь понять, что она сейчас чувствует, о чем думает. Не то чтобы он ее боялся, но в ее присутствии он всегда испытывал некоторую неловкость. Ее проницательные голубые глаза замечали слишком многое, ее руки выглядели чересчур умелыми. Быть бы ей чьей-нибудь тетушкой, сидеть бы в кресле-качалке с вязаньем! Но нет, она была лучшим специалистом по конверсиям во всей Солнечной системе, и ей не нравилось, как он исполнял свои обязанности.

— Тут что-то не так, мистер Фаулер, — объявила она.

— Вот именно, — согласился Фаулер, — Потому-то я и посылаю Аллена в одиночку. Возможно, он установит, в чем дело.

— А если нет?

— Я пошлю кого-нибудь еще.

Мисс Стэнли поднялась, направилась было к двери, но остановилась перед столом.

— Когда-нибудь, — сказала она, — вы станете большим начальником. Вы не упускаете ни одного шанса. И вот он — ваш шанс! Вы поняли это сразу же, едва вашу станцию выбрали для проведения опытов. Если вы добьетесь своего, то подниметесь на ступеньку — другую. Неважно, сколько людей погибнет, но вы-то подниметесь на ступеньку — другую.

— Мисс Стэнли, — резко сказал Фаулер, — Аллену скоро идти. Будьте добры проверить вашу машину…

— Моя машина тут ни при чем, она работает точно по параметрам, заданным биологами, — произнесла мисс Стэнли ледяным голосом.

Сгорбившись над столом, Фаулер слушал, как замирают в коридоре ее шаги.

Конечно, она права. Параметры установлены биологами. Но и биологи могут ошибаться. Малейшее отличие, крохотное отклонение — и конвертор пошлет на поверхность планеты уже не то существо, которое имели в виду они. Существо в чем-то неполноценное, которое не сможет выдержать тех или иных условий, или обезумеет, или вообще окажется нежизнеспособным, причем по совершенно неожиданным причинам.

Ведь о том, что происходило за стенами купола, люди знали очень мало — в их распоряжении не было ничего, кроме показаний приборов. И эти сведения, полученные с помощью приборов и автоматических механизмов, были менее всего исчерпывающими, потому что Юпитер был невероятно громаден, а станций была горстка.

Биологи, изучавшие пластунов — по-видимому, высшую форму юпитерианской жизни, — потратили больше трех напряженнейших лет на собирание данных о них, а потом еще два года на проверку этих данных. На Земле такая работа заняла бы не больше двух недель. Однако трудность заключалась в том, что обитателей Юпитера нельзя было доставить на Землю. Искусственно воссоздать юпитерианские условия не представлялось возможным, а в условиях земного давления и температуры пластуны мгновенно превратились бы в облачка газа.

И все-таки эту работу необходимо было проделать, иначе человек никогда не ступил бы на поверхность Юпитера в облике пластуна. Ведь прежде чем конвертор мог преобразить человека в другое существо, требовалось узнать все физические особенности этого существа — узнать совершенно точно, так, чтобы исключить самую возможность малейшей ошибки.

Аллен не вернулся.

Тракторы, прочесавшие окрестности станции, не обнаружили никаких его следов — если только быстро скрывшееся из виду существо, о котором сообщил один из водителей, не было пропавшим землянином в облике пластуна.

Когда Фаулер высказал предположение, что в параметры могла вкрасться ошибка, биологи усмехнулись самой презрительной из своих академических усмешек и терпеливо растолковали ему, что параметры отвечают всем необходимым требованиям. Когда человека помещали в конвертор и нажимали кнопку включения, человек становился пластуном. Он выходил наружу и скрывался в мутной тьме атмосферы.

«А вдруг какое-нибудь неуловимое уродство, — сказал Фаулер, — крохотное отклонение в организме, что-то, не свойственное настоящим пластунам…» — «Чтобы выявить такое отклонение, — сказали биологи, — потребуются годы».

Но теперь пропавших было уже не четверо, а пятеро, и Гарольд Аллен скрылся в туманах Юпитера напрасно и бессмысленно. Он исчез, а к их знаниям это не прибавило ничего.

Фаулер протянул руку и пододвинул к себе анкеты сотрудников станции — тонкую пачку бумаг, аккуратно скрепленную зажимом. Он многое дал бы, только бы избежать того, что предстояло, но избежать этого было нельзя. Узнать причину странных исчезновений необходимо, а узнать ее можно, только послав кого-нибудь еще.

Несколько минут Фаулер сидел неподвижно, прислушиваясь к реву ветра над куполом, к незатихающему вою урагана, яростно бушующему по всей планете из века в век.

Он спрашивал себя, не кроется ли там какая-то опасность. Опасность, о которой они даже не подозревают. Затаившееся чудовище, которое пожирает пластунов, не разбирая, какие из них — настоящие, а какие — конвертированные. Впрочем, для пожирателя между ними и нет никакой разницы!

Или ошибка заключалась в самом выборе пластунов для перевоплощения? Решающим фактором, как ему было известно, послужил их разум, существование которого не вызывало сомнений. Ведь человек, конвертированный в неразумное животное, не мог долго сохранять свою способность мыслить.

А вдруг биологи, придавая решающее значение этому фактору, сочли, что он искупает какую-то другую особенность пластунов, которая оказалась неблагоприятной или даже роковой? Вряд ли. Как ни высокомерны биологи, свое дело они знают.

А может быть, ошибочна и заранее обречена на провал сама идея? Конвертирование на других планетах оказалось удачным, но из этого вовсе не следовало, что так будет и на Юпитере, Вдруг человеческое сознание не в состоянии использовать сенсорный аппарат обитателя Юпитера? Вдруг пластуны настолько отличны от людей, что человеческие знания и юпитерианская концепция жизни просто несовместимы?

Или все дело в самом человеке, в какой-то древней наследственной черте? В каком-то сдвиге сознания, который в совокупности с тем, что они находят снаружи, препятствует их возвращению? Впрочем, это вовсе не обязательно должно быть сдвигом в обычном смысле слова. Просто некое свойство человеческого сознания, считающееся на Земле вполне нормальным, вступает в такой яростный конфликт с юпитерианской средой, что это приводит к мгновенному безумию.

Из коридора донеслось постукивание когтей, и Фаулер слабо улыбнулся. Это Таузер возвращался из кухни, куда он ходил навестить повара, своего давнего приятеля.

Таузер вошел в кабинет с костью в зубах. Он помахал Фаулеру хвостом, улегся рядом со столом и зажал кость в лапах. Его слезящиеся старые глаза были устремлены на хозяина, и Фаулер, нагнувшись, потрепал рваное ухо пса.

— Ты еще сохранил ко мне симпатию, Таузер? — спросил он и пес застучал хвостом по полу. — Только ты один и питаешь тут ко мне добрые чувства, — продолжал Фаулер. — А все остальные злы на меня и, наверное, называют меня убийцей.

Он выпрямился и взял анкеты.

Беннет? Беннета на Земле ждет невеста.

Эндрюс? Юндрюс намерен вернуться в Марсианский технологический институт, как только заработает денег на год вперед.

Олсон? Олсону скоро на пенсию, и он всем рассказывает, какие будет выращивать розы, когда удалится на покой.

Фаулер медленно положил анкеты на стол.

Он приговаривает людей к смерти. Так сказала мисс Стэнли, и ее бледные губы на пергаментном лице едва шевелились. Посылает людей умирать, а сам отсиживается в безопасности на станции.

Наверное, они все говорят так, особенно теперь, когда и Аллен не вернулся. Прямо ему они, конечно, этого не скажут. Даже тот — или те, — кого он вызовет сюда, чтобы послать наружу, не скажет ему ничего подобного.

Они только спросят: «Когда мне выходить?», потому что у них на станции принята именно эта фраза.

Но он прочтет невысказанное в их глазах.

Фаулер снова взял анкеты. Беннет, Эндрюс, Олсон. Есть еще и другие, но что толку продолжать!

Кент Фаулер знал, что не сможет этого сделать, не сможет посмотреть им в глаза, не сможет послать еще кого-нибудь на смерть.

Он наклонился и нажал клавишу селектора.

— Я слушаю, мистер Фаулер.

— Позовите, пожалуйста, мисс Стэнли.

Он ждал, чтобы мисс Стэнли подошла к аппарату, и слушал, как Таузер вяло грызет кость. Зубы Таузера стали совсем уже никудышными.

— Мисс Стэнли слушает, — раздался ее голос.

— Будьте добры, мисс Стэнли, приготовьтесь к посылке еще двоих.

— А вы не боитесь, что слишком быстро истощите весь свой запас? — осведомилась мисс Стэнли. — Если посылать их поодиночке, вы израсходуете их вдвое медленнее и получите вдвое больше удовольствия.

— Одним будет собака.

— Собака?!

— Да. Таузер.

— Ваша собственная собака. Она же была с вами всю свою жизнь.

Фаулер уловил в ее голосе нотки ярости.

— В том-то и дело, — сказал Фаулер. — Таузер очень огорчится, если я не возьму его с собой.

Это был совсем не тот Юпитер, который он привык наблюдать на телевизионном экране. Он ждал, что увидит планету по-новому, но только не такой! Он ждал, что будет брошен в ад аммиачного дождя, вонючих газов и оглушительного рева урагана. Он ждал клубящихся туч, непроницаемого тумана, зловещих вспышек чудовищных молний.

Но он не ждал, что хлещущий ливень превратится в легкую лиловатую дымку, тихо плывущую над розовато-лиловым дерном. И он не мог бы даже вообразить, что змеящиеся молнии окажутся нежным сиянием, озаряющим многоцветные небеса.

Ожидая Таузера, Фаулер напряг мышцы своего нового тела и поразился его мощи и легкости. «Отличное тело!» — подумал он и пристыженно вспомнил, с какой жалостью наблюдал за пластунами на экране телевизора.

Ведь почти невозможно было вообразить себе живой организм, построенный не из воды и кислорода, а из аммиака и водорода, и еще труднее было поверить, что подобное существо способно не хуже человека наслаждаться физической радостью бытия. Жизнь в бешеной мутной тьме за стенами станции представлялась немыслимой — ведь они не знали, что для глаз обитателей Юпитера этой мутной тьмы вообще не существует.

Ветер ласково поглаживал его, и он растерянно вспомнил, что по земным нормам этот ветер был неистовым ураганом, мчащим смертоносные газы со скоростью двести миль в час.

Его тело впивало приятные ароматы. Но можно ли было назвать их ароматами? Ведь он воспринимал их не с помощью обоняния, не так, как раньше. Казалось, все его существо пронизано ощущением лаванды, но только это была не лаванда. Он понимал, что для обозначения такого восприятия в его распоряжении нет слов — это, без сомнения, была первая из бесчисленных терминологических трудностей, ожидающих его. Ведь слова и мысленные символы, которыми он обходился как землянин, не могли уже служить ему, когда он стал юпитерианином.

В стене станции открылась дверь тамбура, и оттуда выскочил Таузер, то есть, по-видимому, это был Таузер.

Фаулер хотел позвать собаку, и в его мозгу уже возникли нужные слова, но он не смог их произнести. Никак. Ему нечем было их произносить.

— На мгновение им овладел ужас, слепой панический страх.

Как разговаривают юпитериане? Как…

Внезапно он ощутил Таузера где-то неимоверно близко, ощутил неуклюжую жаркую любовь лохматого зверя, который странствовал с ним по многим планетам. Ему вдруг показалось, что существо, которое было Таузером, очутилось внутри его черепа.

И из буйной радости встречи родились слова:

— Привет, друг!

Нет, не слова, а что-то лучше слов. Мысленные символы в его мозгу, прямо им воспринимаемые и передающие оттенки смысла, которые недоступны словам.

— Привет, Таузер, — сказал он.

— А я отлично себя чувствую, — объявил Таузер. — Будто опять стал щенком. Последнее время я что-то совсем расклеился. Лапы не слушаются, от зубов одни пеньки остались. Уж такими зубами кости не разгрызешь. И блохи допекают. Раньше-то я на них никакого внимания не обращал. В молодости я их и не замечал вовсе.

— Но… но… — Мысли Фаулера путались. — Ты со мной разговариваешь!

— А как же! — сказал Таузер. — Я-то с тобой всегда разговаривал, только ты меня не слышал. Я старался, но у меня не получалось.

— Иногда я тебя понимал, — заметил Фаулер.

— Не очень, — возразил Таузер. — Ты, конечно, разбирался, когда я хотел есть, или пить, или прогуляться. Но ничего больше до тебя не доходило.

— Извини, — сказал Фаулер.

— Да чего там! — успокоил его Таузер. — Давай побежим наперегонки вон к тому утесу!

Только сейчас Фаулер заметил этот утес, сверкавший удивительным хрустальным блеском в тени цветных облаков — до него было несколько миль.

— Очень далеко… — нерешительно заметил Фаулер.

— Да ладно тебе! — отозвался Таузер и побежал к утесу.

Фаулер побежал за ним, проверяя свои ноги, проверяя мощь своего нового тела — сначала неуверенно, затем с изумлением. Но уже несколько секунд спустя он бежал, упиваясь восторгом, ощущая себя единым целым с розово-лиловым дерном, с дымкой дождя, плывущей над равниной.

Внезапно он ощутил музыку — музыку, которая вливалась в его бегущее тело, пронизывала все его существо и уносила все дальше на крыльях серебряной быстроты. Музыка, чем-то похожая на перезвон колоколов, разносящийся в солнечное весеннее утро с одинокой колокольни на холме.

Он приближался к утесу, и музыка становилась все более властной, заполняя всю Вселенную брызгами магических звуков. И тут он понял, что это звенит водопад, легкими клубами низвергаясь с крутого склона сверкающего утеса.

Только, конечно, не водопад, а аммиакопад, и утес был ослепительно белым потому, что слагался из твердого кислорода.

Он резко остановился рядом с Таузером там, где над водопадом висела мерцающая стоцветная радуга. Стоцветная в буквальном смысле слова, потому что тут первичные цвета не переходили один в другой, как их видят люди, но были четко разложены на всевозможные оттенки.

— Музыка… — сказал Таузер.

— Да, конечно. И что?

— Музыка, — повторил Таузер, — это вибрация. Вибрация падающей воды.

— Но, Таузер, ты же ничего не знаешь о вибрациях!

— Нет, знаю, — возразил Таузер. — Это мне только что вскочило в голову.

Фаулер мысленно ахнул.

— Только что вскочило!

И внезапно ему самому пришла в голову формула… формула процесса, с помощью которого можно было бы создать металл, способный выдерживать давление юпитерианской атмосферы.

Фаулер в изумлении уставился на водопад, и его сознание мгновенно восприняло все множество цветов и в точной последовательности распределило их по спектру. Это сделалось как-то само собой. На пустом месте — ведь он ничего не знал ни о металлах, ни о цветах.

— Таузер! — вскричал он. — Таузер, с нами что-то происходит!

— Ага, — сказал Таузер. — Я знаю.

— Это наш мозг, — продолжал Фаулер. — Мы используем его весь, до последнего скрытого уголка. Используем, чтобы узнать то, что должны были бы знать с самого начала.

И новообретенная ясность мысли подсказала ему, что дело не ограничится только красками водопада или металлом, способным выдержать давление атмосферы Юпитера, — он уже предвидел многое другое, хотя пока еще не мог точно определить, что именно. Но, во всяком случае, то, что должен был бы знать любой мозг, если бы он полностью использовал свои возможности.

— Мы все еще принадлежим Земле, — сказал Фаулер. — Мы только-только начинаем постигать зачатки того, что нам предстоит узнать, того, что мы не можем узнать, оставаясь просто людьми, так как наш прежний мозг был плохо приспособлен для интенсивного мышления и не обладал некоторыми свойствами, необходимыми для полноты познания.

Он оглянулся на станцию — ее темный купол отсюда казался совсем крохотным.

Там остались его сотрудники, которые не были способны увидеть красоту Юпитера. Они считали, что клубящийся туман и струи ливня скрывают от их взглядов поверхность планеты. Тогда как виноваты в этом были только их глаза. Слабые глаза, не способные увидеть красоту облаков, не способные различить что-либо за завесой дождя. И тела, не воспринимающие упоительную музыку, которую рождают падающие с обрыва струи.

И он, Фаулер, тоже ждал встречи с ужасным, трепетал перед неведомыми опасностями, готовился смириться с тягостным, чуждым существованием.

Но вместо всего этого он обрел многое, что было ему недоступно в человеческом обличье. Более сильное и ловкое тело. Бьющую ключом радость жизни. Более острый ум. И мир более прекрасный, чем тот, какой когда-либо грезился мечтателям на Земле.

— Идем же! — теребил его Таузер.

— Куда ты хочешь идти?

— Да куда угодно! — ответил Таузер. — Просто отправимся в путь и посмотрим, где он окончится. У меня такое чувство… ну, просто такое чувство.

— Я понимаю, — сказал Фаулер, потому что и у него было это чувство. Чувство какого-то высокого предназначения. Ощущение величия. Уверенность, что за гранью горизонта их ждут удивительные приключения… Нет, нечто большее, чем самые захватывающие приключения!

И он понял, что пять из предшественников также испытали это чувство. Их тоже охватило властное стремление отправиться туда — навстречу более полной жизни, более совершенным знаниям.

Вот почему ни один из них не вернулся.

— Я не хочу назад! — сказал Таузер.

— Но нас там ждут, — ответил Фаулер и направился было к станции, но вдруг остановился.

Вернуться в стены купола. Вернуться в прежнее больное тело. Раньше оно не казалось ему больным, но теперь он понял, что такое настоящее здоровье.

Назад — к затуманенному мозгу, к спутанности мыслей. Назад — к шевелящимся ртам, которые образуют звуки, воспринимаемые другими. Назад — к зрению, которое хуже, чем слепота. Назад — к связанности движений, назад к незнанию.

— Нам столько надо сделать и столько увидеть! — настаивал Таузер. — Мы еще должны многому научиться. Узнать, открыть…

Да, они могут многое открыть. Возможно, они найдут тут цивилизацию, по сравнению с которой земная цивилизация покажется ничтожной. Они найдут здесь красоту и — что еще важнее — настоящее восприятие красоты. И дружбу, какой еще никто не знавал — ни один человек и ни одна собака.

И жизнь — такую полную, что по сравнению с ней его прошлое казалось лишь прозябанием.

— Я не могу вернуться, — сказал Таузер. — Они опять сделают меня псом.

— А меня — человеком, — ответил Фаулер. — Но мы вернемся, когда узнаем то, что должны узнать.

Примечания

1

Бородавочники — животные из семейства свиней, водятся в Африке. (Здесь и далее — примеч. пер.)

(обратно)

2

Первый английский книгопечатник (1424–1491).

(обратно)

3

Внутренние планеты — планеты, орбиты которых ближе к Солнцу, чем земная орбита (Венера, Меркурий).

(обратно)

4

Клаустрофобия — болезнь замкнутого пространства.

(обратно)

5

Электронно-счетная машина-интегратор.

(обратно)

6

Питей — греческий мореплаватель (VI в. до н. э.).

(обратно)

7

Джордж Ансон (1697–1762) — британский адмирал.

(обратно)

8

Абляционные оболочки — оболочки, состоящие из материала, уносимого при тепловом воздействии среды (абляция — унос массы за счет оплавления и испарения).

(обратно)

9

Капитан Ахав — персонаж из романа «Моби Дик» американского писателя Мелвилла. Разматывающийся линь гарпуна петлей захлестнул Ахава за шею, и раненый белый кит утащил его за собой.

(обратно)

10

Ксенофобия (греч.) — враждебное отношение к чужестранцам.

(обратно)

11

Dies Irae (лат.) — День Гнева (слова из католической мессы).

(обратно)

Оглавление

 Артур Кларк

 КОСМИЧЕСКАЯ ОДИССЕЯ 2001 ГОДА

 ЧАСТЬ I В ПЕРВОБЫТНОЙ МГЛЕ

 Глава 1 ВЫМИРАЮЩИЕ

 Глава 2 НОВЫЙ КАМЕНЬ

 Глава 3 АКАДЕМИЯ

 Глава 4 ЛЕОПАРД

 Глава 5 ВСТРЕЧА НА РАССВЕТЕ

 Глава 6 ПОЯВЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА

 ЧАСТЬ II ЛМА-1

 Глава 7 СПЕЦИАЛЬНЫЙ РЕЙС

 Глава 8 ВСТРЕЧА НА ОРБИТЕ

 Глава 9 ЛУННЫЙ «ЧЕЛНОК»

 Глава 10 БАЗА КЛАВИЙ

 Глава 11 АНОМАЛИЯ

 Глава 12 ПОЕЗДКА ПРИ СВЕТЕ ЗЕМЛИ

 Глава 13 РАССВЕТ НА ЛУНЕ

 Глава 14 СЛУШАЮЩИЕ

 ЧАСТЬ III В МЕЖПЛАНЕТНОМ ПРОСТРАНСТВЕ

 Глава 15 «ДИСКАВЕРИ»

 Глава 16 ЭАЛ

 Глава 17 БУДНИ ПОЛЕТА

 Глава 18 ЧЕРЕЗ ПОЯС АСТЕРОИДОВ

 Глава 19 МИМО ЮПИТЕРА

 Глава 20 МИР БОГОВ

 ЧАСТЬ IV БЕЗДНА

 Глава 21 ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

 Глава 22 ВЫЛАЗКА

 Глава 23 ДИАГНОЗ

 Глава 24 ПРЕРВАННАЯ ЦЕПЬ

 Глава 25 ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК НА САТУРНЕ

 Глава 26 РАЗГОВОР С ЭАЛом

 Глава 27 БУНТ РОБОТА

 Глава 28 В ВАКУУМЕ

 Глава 29 ОДИН

 Глава 30 СЕКРЕТ

 ЧАСТЬ V К САТУРНУ

 Глава 31 ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

 Глава 32 РАЗМЫШЛЕНИЯ О ВНЕЗЕМНЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЯХ

 Глава 33 ПОСЛАННИК

 Глава 34 ЛУНЫ САТУРНА

 Глава 35 ОКО ЯПЕТА

 Глава 36 СТАРШИЙ БРАТ

 Глава 37 ЭКСПЕРИМЕНТ

 Глава 38 СТРАЖ

 Глава 39 НАВСТРЕЧУ ОКУ

 Глава 40 УХОД

 ЧАСТЬ VI СКВОЗЬ ЗВЕЗДНЫЕ ВРАТА

 Глава 41 «УЗЛОВАЯ СТАНЦИЯ» ПРОСТРАНСТВА

 Глава 42 ЧУЖДОЕ НЕБО

 Глава 43 АД

 Глава 44 ГОСТЕПРИИМСТВО

 Глава 45 Воспроизведение

 Глава 46 Преображение

 Глава 47 Дитя звезд

 Айзек Азимов

 В ПЛЕНУ У ВЕСТЫ

 НЕПРЕДНАМЕРЕННАЯ ПОБЕДА

 ЖЕНСКАЯ ИНТУИЦИЯ

 РАБ КОРРЕКТУРЫ

 Гарри Гаррисон

 ТРЕНИРОВОЧНЫЙ ПОЛЕТ

 УЦЕЛЕВШАЯ ПЛАНЕТА

 РОБОТ, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ ВСЕ ЗНАТЬ

 Клиффорд Саймак

 НА ЮПИТЕРЕ

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

 

---

Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 125; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!