Переговоры –признак не слабости, а мудрости

Чеченская война: рецидив или феномен?

 

Обратимся сначала к Кавказской войне. Суть ее в следующем. С образованием в ХV1 в. Москов­ского централизованного государства русский царизм развернул военно-колониальную экспансию, в том числе в кавказском направлении. Ее побудительные мотивы были связаны с геостратегическими и в меньшей степени идеологическими соображениями. В эпоху Екатерины 11 продвижение России на юг стало особенно интенсивным. Применяя на Северном Кавказе сугубо силовые или гибкие дипломатиче­ские методы, царизм опирался на местные феодальные, клерикальные и родоплеменные элиты, нуждав­шиеся во внешней поддержке. Военно-колонизаторская и классово-эксплуататорская политика России вы­звала протест горских общественных “низов” против пришлых и “собственных” угнетателей. С 80-гг. ХV11 в. на территории Чечни и Дагестана подобные строения находят выход в антиколониальных и анти­феодальных восстаниях под религиозным флагом.

Социальной базой войны принято считать чеченских и дагестанских общинников (узденство), главной целью – освобождение от царских колонизаторов и горской феодально-эксплуататорской вер­хушки, идеологическим катализатором – идеи мюридизма (разновидность ислама) и лозунги газавата (священная война против неверных). В этом столкновении горцами руководили выдающиеся предводи­тели, самым ярким из которых был имам Шамиль, глубокий знаток Корана, стратег и организатор, предан­ный идеалам национальной независимости с социальной справедливости. В ходе войны он сумел объе­динить разрозненные и враждовавшие общины, впервые создав на территории горной Чечни и Дагестана военно-теократическое государство – имамат. Благодаря массовой поддержке и своим незаурядным каче­ствам вождя Шамиль на долгие годы обеспечил себе стратегические преимущества над русской армией и морально-политический перевес над влиянием русского царизма на Северо-восточном Кавказе. Этому в значительной мере способствовали как объективные, природно-географические условия (высокогорная местность), так и субъективные военно-стратегические ошибки Петербурга.

В августе 1859г. Шамиль с горсткой верных ему мюридов сдался главнокомандующему русской армии на Кавказе Барятинскому. Не погиб в сражении, не бросился на вражеские штыки в фанатичном порыве, не покончил с собой во избежание позорного пленения гяурами, а обдуманно и добровольно сло­жил оружие перед победившим противником в абсолютно безнадежной ситуации. Противник, в свою оче­редь, ответил весьма необычным для себя образом. Шамиля не казнили, не бросили в тюрьму, не со­слали в Сибирь, закованного в кандалы, даже не арестовали в привычном для того времени смысле слова. С ним обращались с пиететом, положенным великой личности. В нем видели выдающегося полко­водца и политика, проигравшего достойно и мужественно. Шамиля отправили в Петербург, где чествовали как героя, к полному изумлению самого имама, считавшего себя пленником. По поводу всеобщей “шами­лемании” столичные фельстонисты шутили: кто же на самом деле победил в Кавказской войне.

Завершение Кавказской войны позволило России прочно утвердиться на Северном Кавказе, кото­рый, сохраняя яркое своеобразие, постепенно становился неотъемлемой административно-политической и экономической частью империи.

Кавказская война имела огромные геополитические последствия. Установились надежные комму­никации между Россией и ее закавказской периферией. России удалось наконец прочно обосноваться в самом уязвимом и стратегически очень важном секторе Черного моря – на северо-восточном побережье. То же – с северо-западной частью Каспия, где Петербург до этого чувствовал себя не совсем уверенно. Кавказ оформился как единый территориальный и геополитический комплекс внутри имперской “сверх­системы” – логический результат южной экспансии России. Теперь он мог служить обеспеченным тылом и реальным плацдармом для продвижения на юго-восток, в Среднюю Азию, также имевшую большое зна­чение для обустройства имперской периферии.

Иными словами, причины, ход и итоги Кавказской войны органично вписываются в более широкий процесс геополитического расширения Российской империи, еще не достигшей “естественно необходи­мых” пределов территориального насыщения и располагавшей соответствующим потенциалом – военно-экономическим и цивилизационным.

Приняв все это за основу для сравнения, перейдем к чеченской войне 1994-1996 гг. Вряд ли дос­тоин спора тот очевидный факт, что она произошла в совершенно иной обстановке. Оставляя в стороне гипотетический вопрос о ее предопределенности или случайности, что чеченская трагедия была спрово­цирована целым комплексом объективных и субъективных причин глобального, регионального и местного происхождения. В наиболее общем виде они сводятся к следующему: кризис советского строя, развал СССР, революционно-шоковое, лихорадочное реформирование России “сверху” (включая национальные отношения), лишенное квалифицированного интеллектуального обеспечения и здравого смысла.

Поклонники “научного” метода тотальной типологизации событий истории и современности, судя по всему, не испытывают особого любопытства к тому “неудобному” для них факту, что на огромном про­странстве многонациональной России, пораженной стандартными постсоветскими недугами, сепаратист­ское движение вспыхнуло только и именно в Чечне.

Нередко причины чеченской войны устанавливаются нарочито априорно – с помощью хрестома­тийного “кому это выгодно”. И тут же указывают на “определенные силы” в Москве и в Грозном. Однако подобный подход, каким бы эффективным он ни казался, мало что объясняет. “Объективная” заинтере­сованность одних лиц в войне вовсе не означает, что она развязана именно ими. И наоборот, “объектив­ная” не заинтересованность других лиц отнюдь не обеспечивает им абсолютное алиби, ибо в политика события подчас случаются помимо воли и желания людей, вне рациональной мотивации. “Определенные силы”, могут быть таким же условным и подвижным понятием, как и те, кому “это невыгодно”.

Многие авторы, считая чеченскую войну неизбежным и закономерным порождением предшест­вующего кризиса, связывают его с внутренним состоянием Чечни, вольно или невольно заимствуя метод историков, применяющих такой же подход в изучении истоков Кавказской войны Х1Х в. Последовав этому примеру, нетрудно обнаружить, что, несмотря на все особенности, Чечня рубежа 80-90-х гг. ХХ в. по уровню общего, так сказать, формационного развития и уровню интегрированности в российскую соци­ально-экономическую, политическую и культурную систему не идет ни в какое сравнение с изолирован­ными патриархальными чеченскими общинами времен Шейх-Мансура и Шамиля.

Поскольку чеченская (как и Кавказская) война обычно рассматривается в качестве неизбежного производного продукта глобальных закономерностей, роль личностного фактора в ней зачастую отодвига­ется на задний план. Главные действующие лица этой трагедии, с их страстями, комплексами, предрас­судками и прочими человеческими слабостями, предстают едва ли не жертвами фатального течения ис­тории, от которых мало что зависит. Конкретные люди, принимавшие конкретные решения под влиянием конкретных идеей, оказываются пленниками идей “объективной” обстановки, лишающей их выбора. Во­прос об ответственности, разумеется, теряет актуальность.

Однако, речь идет не о нравственной или юридической стороне дела – теме очень важной, но в данном случае, не имеющей прямого касательства к предмету разговора. Речь идет о принципиальном значении “субъективного” начала в генезисе чеченской войны. Ведь с точки зрения реальных историче­ских условий Чечня в период середины 1980-х гг. до декабря 1994 г. представляла собой почти неизмен­ную субстанцию по уровню нестабильности и остроты внутренних проблем. Вряд ли случайно, что при “прочих равных обстоятельствах” война возникла не до а, после прихода к власти в Москве и Грозном новых людей. И хотя все они вышли из партийно-советской “шинели” и были в той или иной степени ее плотью, их волновали уже другие ценности, которые они отстаивали более авторитарно и более агрес­сивно, чем их предшественники. В Гроздом решили опробовать доктрину национального суверенитета с диктаторско-теократическим уклоном. В ответ Москва рискнула испытать на “чеченском полигоне” кон­цепцию силового “демократического централизма”. И если Дудаев, став заложником собственной ради­кальности по существу уже просил помощи у Кремля, в обмен на серьезные уступки со своей стороны, то Ельцин – не так уж важно, под чьим решением – взял ультимативный тон. Тем самым, он, не исключено, надеялся ускорить падение своего оппонента, но достиг прямо противоположного. Взаимно личная непри­язнь двух, политически во многом похожих лидеров, подогреваемая столичными “экспертами” по Кавказу, приблизила развязку. Поведи себя Ельцин тоньше, или будь на его месте человек с другим складом ума и характера, все могло бы сложиться иначе. Признавая абсолютную умозрительность такой гипотезы (ибо она относится к уже случившемуся), мы тем не менее прекрасно понимаем тех авторов, которые настаи­ваю на существовании реальной альтернативы чеченской войне. От этого предложения действительно трудно удержаться, зная, как много зависело от конкретных, наделенных властью персон , а не от “часо­вого механизма” истории. При всей безнадежности аргументов в пользу не состоявшегося варианта раз­вития событий прошлого постановка проблемы исторической альтернативы все же не совсем бесполезна, хотя бы как урок на будущее. “Ситуацию выбора” могут создавать обстоятельства, но выход из нее нахо­дит человек.

Кстати, “персональный” фактор недооценивается в контексте происхождения не только человека чеченской, но и кавказской войны. Как явствует из многочисленных источников, Шамиль и его предшест­венники, начиная с Шейх-Мансура действовали, в принципе, в одних и тех же внутри – и внешнеполитиче­ских условиях. Однако лишь при третьем имаме события приобрели то новое качественное содержание и тот беспрецедентный размах, которые сделали кавказскую войну “кавказской”. Почти на всем ее протя­жение перед Шамилем, равно как и перед его российским визави Николаем 1, возникли альтернативы, способные остановить кровопролитие. И всякий раз предпочтение с обеих сторон осознанно и добро­вольно отдавалось войне.

Предпосылки чеченской войны обусловили и ее соответствующее содержание, которым она тоже отличается от войны кавказской. В ней нет почти ничего антиколониального, народно – освободительного в том смысле, в каком эти категории применимы (когда они применимы) к первой половине XIX в. тем бо­лее антифеодального. По своей уникальности чеченский конфликт не укладывается в какую-то четкую ти­пологию, образуя своеобразную, так сказать, сепаратистскую разновидность гражданской войны внутри единой страны с единой государственно-политической, экономической и общественной структурой.

По временной протяженности и по внутреннему существу кавказская война была исторической эпохой; чеченская война – скорее историческое событие. Полтора столетия назад в виду социальной од­носторонности Чечни масштабы ее вовлечения в движение Шамиля были огромны. В современном, глу­боко иерархизированном чеченском обществе уже нет патриархального прежнего единства интересов, в том числе – в вопросе об отношению к Москве. По этому сопротивление российским войскам не припняло столь массового характера, как в первой половине XIX в., хотя кремлевское руководство сделало все, чтобы сплотить

Чечню против России.

За два столетия заметно видоизменилась роль религиозного фактора – не во внешних проявле­ниях, а в сущности. Главные персонажи Кавказской войны – люди набожные и посвященные – зачастую ставили во главу угла идеи ислама как основу фундаментальных общественных преобразований. Шейх-Мансур, Кази-мулла,. Шамиль требовали от горцев прежде всего принятия шариата, а затем уже уничто­жения нечестивых гяуров (причем не только русских, но и своих соплеменников). За прегрешения перед верой люди подвергались жестоким наказаниям гораздо чаще, чем за лояльность к России. Расхожее, господствующее по сей день представление о мюридизме лишь как об “идеологической оболочке” или пропагандистском средстве для создания “образа врага” далеко не соответствует реальному значению этой религиозной доктрины в истории Кавказской войны.

Лидерам Чечни 90-х гг. ХХ в. с их вполне светскими натурами в целом чужд шамилевский “фунда­ментализм”. Они с готовностью дают присягу на Коране (иногда, между прочим, на русском языке), со­блюдают мусульманские ритуалы и окружают себя необходимой атрибутикой. Однако непохоже, чтобы они были теми фанатиками, какими их порой изображают. Да и откуда им – поколению, выросшему при “развитом социализме”, - были таковыми? В противоположность Шамилю они не преследуют народную, традиционную культуру, не пытаются вытеснить ее шариатом. Для них ислам – скорее часть этой куль­туры, хотя им нельзя отказать в умении использовать религию в политико-идеологических целях.

С нынешними руководителями чеченского движения сопротивления все иначе. Они действуют во многом не по своей воле, а ответ на ситуацию, не ими созданную. Несмотря на их мужество, решитель­ность и кажущуюся свободу выбора, это, по существу, - фигуры, ведомые обстоятельствами и другими людьми. Их творческий потенциал сильно ограничен необходимостью учитывать официальное и общест­венное мнение России, различные интересы и настроения. Поведение чеченской военно-политической элиты иногда поразительно совпадает с тем, на что рассчитывают в Кремле. Возможно, не так уж далеки от истины наблюдатели, полагающие, что чеченским кризисом управляют из Москвы.

По сравнению с тем же Шамилем лидеры Ичкерии по объективным и субъективным причинам го­раздо больше зависимы от своего общества, которое они не в состоянии контролировать. Если имам (и в этом его заслуга) превратил патриархальный “хаос” в исламский порядок, то нынешние чеченские ре­форматоры (и в этом не только их вина) превратили советский “порядок” в исламский хаос.

Куда беднее “персональное” обеспечение чеченской войны со стороны Москвы. Здесь вообще незаметно выдающихся деятелей, сопоставимых с Ермоловым, Воронцовым, Барятинским, Милютиным… да и с Николаем 1. Конечно, не потому, что потенциально таких личностей не может быть в современной российской армии и в российской политике. Дело в другом. В первой половине Х1Х в. по сугубо техниче­ским причинам (отсутствие быстрой связи между Петербургом и Тифлисом) кавказским наместникам пре­доставлялись довольно широкие полномочия, стимулировавшие инициативу и гибкое, стратегической мышление. Сегодня, когда расстояния упразднены, исполнитель лишен прежних преимуществ и остается лишь исполнителем чужих (чуждых?) приказов, нередко – непоследовательных и просто глупых.

Огромное значение фактора нравственной готовности к действию, уверенности в правоте своего дела. Для солдат и генералов русской армии на Кавказе первой половины Х1Хв. Такой проблемы не су­ществовало. Они воспринимали свою миссию как некую естественную, державную необходимость, исклю­чавшую моральные терзания. Отношение рядовых российских солдат и командующего состава к чечен­ской войне иное. Никакая политико-воспитательная робота не в состоянии придать ей справедливый, пат­риотический смысл, убедить людей в том, что это не роковая ошибка. Глубокие сомнения на этот счет присущи и российскому общественному мнению. На момент ввода войск в Грозный (декабрь 1994г.) было очевидно, что ситуация, по крайней мере в одном, не имеет сходства с первой половинойХ1Хв.: Чечня и Россия находились в едином государственно-цивилизационном пространстве. Возможно, они не питали друг к другу нежной, “исторической” любви, но в политике это не самое главное. “Какая ни есть – своя” - примерно такой формулой определялись их взаимные чувства. “Акция по наведению конституционного порядка” нанесла жестокий урон этому стереотипу.

В Кавказской войне победу одержала Россия. Определить номинального (“технического”) победи­теля в чеченской войне, которая была приостановлена, как и начата, по приказу из Москвы, но остановить гораздо труднее. Да и что это в принципе дает? Если подтверждает мысль о несостоятельности россий­ских вооруженных сил (о чем с ликованием, достойным лучшего применения, пишут журналисты), то по­зволительно спросить: а какой в таком случае противник выявил эту “несостоятельность” – чеченцы с ружьями и кинжалами времен Шамиля: Или жен такая же российская армия с современным оружием, бое­вой подготовкой, высококлассными офицерскими кадрами, да еще и с превосходным знанием местности: Воистину “Зарница”, кабы не столько крови и горя.

До тех пор пока последствия чеченской войны не проявятся во всей полноте, сравнивать их с ито­гами войны Кавказской, вероятно, рановато. Но, по крайней мере, один предварительный вывод пред­ставляется уместным. Поражение Шамиля ознаменовало окончание растянувшегося на целую эпоху кав­казского периода в южной экспансии Российской империи, разрешение крупной геополитической задач и начало нового этапа – государственного обустройства Чечни и Дагестана с целью интегрирования их в имперскую структуру. В чеченской войне в отличие от Кавказской нет победителей, сколько бы ни твер­дили обратное. В ней все – побежденные. Она, будучи результатом системного кризиса в России и в соз­нании ее руководителей, привела к дальнейшему ослаблению страны и создала реальную угрозу россий­ской государственности.

 

Переговоры –признак не слабости, а мудрости

 

Урегулирование конфликта – стратегия, направленная на “определенное компромиссное разрешение спора, которое, хотя и не полностью соответствует целям каждой из сторон, позволяет им достичь некото­рых, если не всех, первоначальных целей” (Митчелл). Обращаясь к этой стратегии, государство осущест­вляет политику, нацеленную на создание условий, позволяющих добиваться решения конфликта: возвра­щения к ситуации, существовавшей до его начала, принятия новых “правил поведения” или введения не­обходимых изменений и поправок в старые “правила”, способствующих достижению мира и согласия.

Отсутствие прогресса на пути урегулирования, заводящее конфликт в тупик, чаще всего является результатом традиционалистской ориентации руководства сторон на иерархические отношения. Тупик, нередко называемый “замораживанием” конфликта создает угрозу нового взрыва насилия, поскольку не­редко бывает, что в отсутствие сдвигов к урегулированию период затяжных переговоров, временных пе­ремирий и моратория на ведение боевых действий используется участниками конфликтов для того, чтобы накапливать оружие, обучать военные и полувоенные формирования, вести разведку и разрабатывать планы войсковых операций. При этом в пропагандистских целях утверждается, что будто бы Россия умышленно не идет на урегулирование, а ставит своей целью удержание в зависимости правительств со­ответствующих стран, угрожая им “управляемым” развитием конфликтов в сторону их обострения, Так создается “неоимперский” имидж России.

В зависимости от характера конфликта переговоры как средство урегулирования могут выполнять функции “согласования”, “компромисса” и “арбитражного решения”.

Согласование средствами переговоров становится необходимой процедурой в случае “конфликта ценностей”, когда без изменения представлений сторон друг о друге, их “конфликтных установок” в от­ношении факта несовместимости своих целей невозможно надеяться на разрешение конфликта и пре­одоление неизбежного в этом случае тупика, в котором оказываются стороны, социокультурно ориентиро­ванные на разные “правила игры”.

Именно в таком тупике оказался сейчас процесс урегулирования кризиса в Чеченской Республике. Жизни показала, что Хасавюртовские соглашения, подписанные в результате односторонних уступок фе­дерального Центра, являются не мирным соглашением, а документом о заключении перемирия. Известно, сто недостатком перемирия является его временный характер, отсутствие гарантий, обязательств и санк­ций за их неисполнение.

Важнейший вопрос определения стратегии урегулирования конфликтов – урегулирование его структуры. Базовым в чеченском конфликте стал конфликт между федеральным Центром и оппозицион­ными властями Чеченской Республики Ичкерия по вопросу о независимости Чечни. И в этом смысле диа­лог сторон в Хасавюрте был политически оправдан. Однако он игнорировал внутричеченский конфликт как дополнительный атрибутивный конфликт (конфликт целей). Ценой перемирия – помимо того, что демили­таризация зоны конфликта была понята как односторонний вывод всех федеральных сил, - стал отказ не только в поддержке, но и в каком-либо диалоге с прежними властями Чечни: Завгаевым, Автурхановым, Хаджиевым и др., а в широком смысле слова отказ со стороны федерального Центра в поддержке той части населения, которая, будучи в оппозиции к сепаратистам, выступала и выступает за территориаль­ную целостность России. Никто еще не изучал, какое влияние на поведение населения Северного Кавказа окажет это обстоятельство.

В результате основная идея Хасавюрта – отложенное решение о статусе – не наполнилась эконо­мическим, социальным, культурным, наконец, политическим и правовым содержанием. И в этом смысле ситуация остается “замороженной”, хотя около “холодильника” временами заметны передвижения раз­ного рода политических фигур.

 

Феномен сепаратизма

 

Самоопределение, особенно для этнических групп, - это прежде всего право на участие в более широком общественно-политическом процессе. Сепаратизм же в его этническом варианте – выход из су­ществующей системы или ее разрушение с целью оформления государственности для отдельной этно­культурной общности. Для сепаратистов самоопределение – всегда отторжение общего государства, по­литическое и культурное разделение.

Образование современной системы государств, в том числе и на основе бывших колониальных империй, произошло не благодаря, а вопреки этническому сепаратизму. Каждый раз борьба политических активистов или вооруженных группировок от имени этнических групп за выход из существующих государ­ственных образований и создание новых государств заканчивалась кровавыми конфликтами и массовыми насильственными перемещениями населения. Фактически ни один случай вооруженного сепаратизма не закончился достижением политической цели. А там, где сепаратизм существует только в политической форме, его сторонники десятилетиями не могут добиться согласия большинства населения на разруше­ние общего государства.

“Многонациональность” как идеологическая основа сепаратизма появляется не там, где этниче­ское разнообразие в изобилии, а там, где среди меньшинств есть достаточное число интеллигенции и по­литических активистов, желающих стать доминирующим большинством (на языке сепаратистов – “до­биться национального освобождения”). В этом смысле социалистические страны создали прекрасный материал для сепаратизма.  

Видимо, пришло время осознать, что повешенное на стену ружье стреляет не только в последнем акте. Попавшее в руки граждан оружие оказывается основным условием превращения политического ло­зунга сепаратизма в открытое насилие, совладать с которым крайне трудно, а изъять оружие – еще труд­нее.

Сепаратизм питает внешняя диаспора, которая всегда склонна оказывать эмоциональную и фи­нансовую поддержку наиболее интригующим и рискованным проектам на “исторической родине”. Тем более что большинство симпатизирующих никогда на этой родине не жили и жить не собираются.

Сепаратизм не стал бы глобальной проблемой, если бы не служил орудием соперничества госу­дарств и средством геополитической инженерии. Этот момент присутствовал и в прошлом, когда после Первой мировой войны Вильсон, Клемансо и Ллойд Джордж, ползая по географической (!) карте, “самооп­ределяли” народы Юго-Восточной Европы или когда в период Второй мировой войны Сталин и другие победители меняли границы под тем же самым лозунгом. Теперь настала пора победителей в холодной войне навязывать свою волю внешнему миру через очередные этнические самоопределения. Заметим, что никогда в истории поборники этого принципа не применяли его в отношении собственных государств, если это не касалось расширения их границ.

 

Пути решения кризиса

 

Бандитизм стал доходной формой политической борьбы и бизнеса. В комплексе это можно на­звать этнобизнесом. В республиках Северного Кавказа продолжается рост безработицы и обнищания среди местного населения.

В основу российской политики на Кавказе должны быть заложены следующие элементы:

1. Познание и последовательное обеспечение на практике единства интересов народов России и всего Кавказа. Развитие взаимоотношений между государствами в кавказском регионе на взаимовыгодной, равноправной, партнерской основе, на базе взаимного доверия и открытости;

2. Исключение силовых методов при решении спорных вопросов между отдельными этносами и со стороны государства. Подписание меморандума о ненасилии. Проявление гибкости и доб­рой воли в поисках решения назревших проблем;

3. Соблюдение прав личности независимо от национальной принадлежности, в том числе право на выбор собственной культурной идентичности и право на удовлетворение интересов и за­просов, связанных с этнической принадлежностью;

4. Коренное изменение криминальной обстановки в регионе.

Главная цель кавказской политики Российской Федерации – обеспечить межнациональное согла­сие, мир, экономическое благополучие, использование и развитие общего культурно-исторического на­следия народов на основе всестороннего учета, согласования и реализации интересов каждого из них.

В отношении Чечни наиболее разумной представляется гибкая и сбалансированная стратегия, избегающая форсированных решений и оставляющая для России возможность использования различных рычагов воздействия на чеченское руководство. Это предполагает:

а) в сфере транспортировки нефти – согласие на полное восстановление и работу нефтепровода через Чечню;

б) в финансовой области – поиск средств для Чечни, в том числен и совместный с целью под­держки социально значимых сфер (пенсии, здравоохранение, образование, правоохранительная система). При этом добиваясь признания соответствующих социальных законов РФ и оговариваемых федеральным Центром условий использования и контроля средств;

в) совместная разработка и реализация программ первоочередных мер по восстановлению и раз­витию Чеченской Республики;

г) в миротворческой сфере – готовность к продолжению переговоров об основах взаимоотношений с Чечней на основе согласованных и подписанных соглашений и договоров.

Кавказ устал от противостояния и конфликтов, от неопределенности и непоследовательности, от беспомощности власти при всесилии бандитов и воров. Поэтому крайне важны единство и активность со­зидательных сил на Кавказе, а созидание и мир здесь невозможны на основе антироссийских настроений.

В нашей чеченской политике должны быть отражены принципиальные, общие подходы к урегули­рованию взаимоотношений с этой республикой. В нынешних условиях особое значение, с этой точки зре­ния, т.е. с точки зрения позитивного развития двусторонних отношений между федеральным Центром и органами власти Чечни, имеют следующие соображения:

- - твердое и согласованное подчеркивание в выступлениях политических и государственных деяте­лей всех эшелонов власти, в средствах массовой информации мысли о том, что полнокровное, финансовое, экономическое, социальное, гуманитарное сотрудничество с Чечней предполагает признание последней своего вхождения в состав РФ, а через нее и во все мировое сообщество с его общепризнанными международными правовыми нормами и правами.

Не надо заигрываний (можно доиграться!): никакое местное шариатское право (при всем уважении к национальным традициям) не может стоять выше международного. Одновременно мы должны быть го­товы на основе соблюдения принципа территориальной целостности Российского государства предоста­вить Чеченской Республике самую широкую самостоятельность, самую широкую автономию в решении важнейших вопросов собственного национального развития в рамках территории нашего государства, за­крепив это, быть может, специальным федеральным законом;

- безусловную реализацию достигнутых договоренностей по восстановлению экономики и соци­альной сферы по выплате пенсий и пособий чеченским гражданам РФ необходимо рассматри­вать в самой тесной связи с результативностью усилий руководства Чеченской Республики, направленных на ее демилитаризацию, защиту прав человека, в том числе русской части на­селения, укрепления общественной безопасности, борьбу с преступностью;

- важнейшее условий позитивного решений российско-чеченской проблемы – это ликвидация нынешнего реального статуса Чечни как своего рода заповедника российской и международ­ной преступности, как фактического криминального центра Северного Кавказа, да и всего юга Росси (включая наркобизнес, торговлю оружием и даже людьми). С этой целью необходимы как оказание конкретного содействия чеченским лидерам в попытках обуздать действий откро­венно преступных групп, включая ваххабитов, так и осуществление плана надежного прикры­тия границ и путей сообщения с Чечней. Такого прикрытия, которое, с одной стороны, сущест­венно ограничило бы возможности территории Чечни, а с другой – минимизировало бы реаль­ную опасность экспорта оттуда гражданской междоусобной войны, если она там запылает, на сопредельные территории, особенно на Дагестан и Ингушетию.

Иначе говоря, наша политика в этой самой горячей точке Кавказа, юга России должна сочетать планомерные, рассчитанные на долговременную перспективу, действия по изменению объективных об­стоятельств, породивших сам российско-чеченский конфликт, с эффективным оперативным вмешательст­вом в развитие событий, в том числе в случае необходимости и с применением разнообразных, но исклю­чительно защитных силовых мер.

Интересы России, всех народов Кавказа, безопасное и устойчивое развитие этого уникального региона требуют от всех участников кавказской политики ответственных и верных шагов. Путь, по кото­рому идет сегодня Кавказ и выстраивается кавказская политика, требует существенной корректировки. Иначе Кавказ не реализует в ХХ1 веке свой потенциал, а будет занят конфликтами. Это не в интересах народов Кавказа, это не в интересах России.

 

Итак, между чеченской и Кавказской войнами обнаруживается очень мало типологической общно­сти за пределами того круга признаков, которые всегда и везде составляют понятие “война”. Трагедия в Чечне еще раз показала: если что-то и повторяется в истории, так это ее неповторимость. Речь идет от­нюдь не о бесполезности исторического опыта – пренебрежение им по невежеству или умыслу со стороны Кремля явилось одной из предпосылок случившегося. Однако дело грозит обернуться еще большей ката­строфой, если вдруг российских лидеров потянет в другую крайность – превратить историю Кавказской войны в современную политическую партитуру, требующую “правильного”, “классического” исполнения. Теперь уже и в коридорах власти звучат –то ли как спасительная молитва, то ли как рецепт “научного управления обществом” – призывы учитывать опыт Х1Х в. При этом никто не может только объяснить, как его “учитывать” на пороге третьего тысячелетия, когда все кардинально изменилось и продолжает изме­няться с головокружительной скоростью. Не все то, что эффективно сработало 200 лет назад, годится для нашего времени. И наоборот, не все то, что не получилось тогда, обречено на неуспех сейчас. Глупо было бы вновь “обжигаться на молоке№, зная, насколько оно горячо, но ненамного умнее “дуть на воду”, когда она и без того холодная. В жизни народов и государств нет абсолютных, неподвластных времени кон­стант. Мы заведомо исключаем чеченцев из этого правила, повторяя модный ныне тезис об их особом, пребывающем в веках “менталитете”.

 Очевидно, (нельзя, да и не выйдет) жить без прошлого. Однако жить в прошлом тоже не стоит, тем более перед лицом небывалых по сложности и драматичности вызовов Настоящего и Будущего. Не в этом ли бесценный урок истории?!

По существу, Россия на кануне нового тысячелетия стоит перед развилкой. Решается вопрос, по какому пути ей предстоит идти и какой облик она примет в XXI веке. Хотелось бы, чтобы в этом выборе как можно меньше было “силовых” аргументов и больше – достижения взаимоприемлемых договоренно­стей. Чтобы звание “профессиональный миротворец” было самым почтенным в нашем обществе, после звания учителя и врача и тогда, уверенна, с Россией все будет в порядке.

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

 

1. Возня политиков на “троне богов” / Р.Ж. Абдулатипов – министр РФ // “Независимая Газета” 26.06.99г.

2. Дегоев В. Чеченская война: рецидив или феномен // “Независимая Газета” 17.09.99г.

3. Максаков И. Чечню готовят к миру // “НГ-Регионы” №2, 25.01.2000г.

4. Северокавказские жернова / В.А. Печенев – проф., доктор философ. наук // “Независимая Газета” 12.02.99г.

5. Требуются конфликтологи / В.Ю. Зорин – предс. комитета ГД по делам национальностей // “Независи­мая Газета” 27.04.99г.

6. Феномен сепаратизма / В.А. Тишков – проф., дир. ин-та этнологии и антропологии // “Независимая Газета” 28.07.99г.

 

---

Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 62; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!