Первобытный коммунизм (коммунализм)
Теперь, когда мы в какой‑то мере разобрались с дачедележом, можно подвести некоторые итоги всему сказанному об эволюции коммуналистических отношений.
Первый этап характеризуется господством безраздельной коммуналистической собственности на землю, природные ресурсы, вещи общего пользования и разборно‑коммуналистическрй собственности на пищу и вещи индивидуального пользования. Суть разборно‑коммуналистических отношений состояла в том, что пища и вещи находились не только в собственности, но и в распоряжении коллектива. Члены коллектива взятые в отдельности, не распоряжались ни пищей, ни вещами; они их только потребляли, только пользовались ими. Все необходимые для существования членов коллектива продукты труда распределялись между ними пропорционально их потребностям, т.е. коммуналистически.
На следующем этапе эволюции коммуналистических отношений земля, природные ресурсы, вещи общего пользования продолжали находиться в коммуналистической собственности. Изменения произошли с пищей и вещами индивидуального пользования. Продолжая оставаться собственностью коллектива, они перешли в распоряжение отдельных его членов. Разборно‑коммуналистическая собственность сменилась делёжно‑коммуналистической. В свою очередь в эволюции делёжно‑коммуналистических отношений можно выделить два основных периода. Для первого из них характерно широкое развитие разделоделёжных отношений. Трудоделёжные и дачеделёжные отношения существуют в основном как дополнение к ним. Уже на этой стадии возникает различие между долей продукта, поступившей в распоряжение человека (распорядительной долей), и долей продукта, которую человек сам физически потреблял (потребительной долей). Однако на этой стадии развития не наблюдалось слишком большого неравенства в распределении не только потребительных, но и распорядительных долей.
|
|
|
Положение изменилось с переходом к следующему этапу, на котором трудоделёжные и дачеделёжные отношения приобрели значительно более важное, чем раньше, значение, а разделоделёжные в большой степени утратили первоначальный коммуналистический характер. Первичное распределение во многих случаях приобрело форму труродележа как индивидуального, так и группового. В процессе первоначального распределения доли стали существенно отличаться друг от друга. Возникло значительное неравенство в первоначальном распределении долей продукта между отдельными лицами.
Выше мы уже говорили, по каким причинам общество было заинтересовано в существовании и фиксации этого неравенства. Нужно было заинтересовать человека в том, чтобы он как можно больше производил продукта. Эта заинтересованность находила выражение в том престиже, которым пользовался человек, раздававший больше продукта, чем другие. Чтобы человек, который больше других производил продукта, мог больше других раздавать его, нужно было, чтобы весь продукт, который он произвел, поступил в его распоряжение.
|
|
|
Однако самое важное заключалось в том, что человек являлся только распорядителем, но не собственником продукта. Собственником был коллектив. Человек не мог сохранить продукт для своего потребления. Он должен был его раздать, оставив себе небольшую часть.
Общество, которое на этой стадии было объективно заинтересовано в том, чтобы каждый индивид получал свою первичную долю по труду, было одновременно по‑прежнему не в меньшей степени заинтересовано в том, чтобы распределение продуктов в конечном счёте было коммуналистическим, чтобы каждый его член получал долю, соответствующую не его трудовому вкладу, а его потребностям. Иными словами, общество, как и прежде, было объективно заинтересовано в том, чтобы собственность оставалась коллективной, общественной. Именно наличие разрыва между неравенством в распределении распорядительных долей и равенством в распределении потребительных долей и давало возможность отдельным членам коллектива проявлять щедрость по отношению к другим его членам.
|
|
|
В некоторых, изученных этнографами обществах, наблюдалось даже полное вытеснение раэделоделёжных отношений трудоделёжными и дачеделёжными. Однако, скорее всего, это позднее явление, связанное с тем, что данные общества застыли на стадии делёжных отношений, оказались неспособными подняться на следующую, более высокую ступень. Возможно здесь сказалось и влияние окружающих более развитых обществ. При нормальном развитии и на втором этапе эволюции делёжных отношений наряду с трудноделёжными и дачеделёжными продолжали существовать и разделоделёжные, причём разделоделёж частично сохранял и непосредственно коммуналистический характер.
В первобытных обществах, в которых получили развитие трудоделёжные и дачеделёжные отношения, значительная часть продукта поступала в распоряжение индивида, минуя распоряжение коллектива. Что же касается обществ, в которых существовали одни лишь трудоделёжные и дачеделёжные отношения, то в них весь продукт поступал сразу в непосредственное распоряжение индивидов.
|
|
|
Принимая индивидуальное распоряжение продуктом за собственность на него, некоторые западные авторы пришли к выводу, что в таких обществах вообще отсутствует общественная, коллективная собственность на продукты труда, включая пищу. Однако факты столь красноречиво свидетельствовали об общественном характере собственности, по крайней мере, на пищу, что ни один из авторов не мог эту точку зрения провести до конца последовательно.
В качестве примера можно привести работу И. Шаперы о кхойсанских народах Южной Африки. Говоря о бушменах, автор подчёркивает, что "пища, животная и растительная, и вода являются частной собственностью и принадлежат человеку, который добыл их". Но буквально тут же он добавляет, что "от каждого, кто имеет пищу, однако, ожидают, что он даст тому, кто её не имеет". "В результате, — пишет он, — практически вся добытая пища поровну распределяется по всему лагерю". Окончательный вывод, к которому приходит И. Шапера, заключается в том, что хотя экономическая жизнь группы бушменов "реально основывается на понятии частной собственности", но практически она "приближается к разновидности коммунизма" (787. С. 147‑148).
То же самое, почти слово в слово пишет А.Р. Рэдклиф‑Браун в своей монографии о туземцах Андаманских островов. Он тоже начинает с решительного утверждения, что "вся пища есть частная собственность и принадлежит мужчине или женщине, которые добыли её". Однако он тут же добавляет, что "от каждого, кто имеет пищу, ожидают, что он даст тому, у кого её нет". И "результатом этого обычая является то, что практически вся добываемая пища поровну распределяется по лагерю" (742. С. 43). И основной вывод полностью совпадает с тем, к которому пришел И. Шапера. Хотя экономическая жизнь андаманского селения основывается на понятии частной собственности, в действительности она приближается к коммунизму (С. 41).
То же противоречие пронизывает работы Р. Ли о бушменах. "Пища, — утверждает автор в одном месте, — есть собственность мужчины или женщины, которые добыли её, однако, — тут же он добавляет, — почему‑то каждый член лагеря участвует в вечерней трапезе даже в дни, когда только некоторые из его членов участвовали в добывании пищи" (578. С. 348). И Р. Ли рисует в работе детальную картину распределения всего добытого членами группы внутри лагеря, в результате которого каждый получает справедливую долю (С. 342‑343, 348 349). Общий вывод, к которому он приходит, состоит в том, что общество бушменов есть коммунистическое, в котором действует принципы от каждого по способностям, каждому по потребностям (576. С. 74). В последних своих работах Р. Ли прямо характеризует первобытное общество как первобытно‑коммунистическое или коммуналистическое (581).
Дж. Доулинг в своей работе "Индивидуальная собственность и делёж добычи в охотничьих обществах" не сомневается, что во всех этих социально‑исторических организмах вся пища находится в индивидуальной собственности. И вполне понятно, что все существующие в этих обществах способы определения добытчика зверя он трактует как методы установления собственника добычи. Но в связи с этим перед ним встаёт вопрос, почему же законные, признанные обществом собственники добычи не оставляют её себе, не пользуются ею по своему усмотрению, а в обязательном порядке раздают товарищам по охоте или селению. И никакого сколько‑нибудь вразумительного ответа на этот вопрос автор так и не смог найти (368. С. 86).
На основании всех этих фактов многие исследователи отказались говорить о существовании не только частной, но и даже личной собственности, по крайней мере, на пищу у охотников и собирателей. Так, например, Ч.Г. Селигмен и Б.З. Селигмен в своей монографии о веддах Шри Ланка (Цейлона), описывая те же самые явления, что и И. Шапера, А.Р. Рэдклифф‑Браун, Р. Ли, заявляют, что им не кажется, что пища у этого народа была индивидуальной собственностью (801. С. 86). Другие этнографы прямо утверждают, что в изученных ими доклассовых обществах пища или, по крайней мере, охотничья и рыболовная добыча являлась общей собственностью (460а. С. 117, 385. С. 31, 556. С. 301; 229. С. 35; 517. С. 764; 535. С. 124; 103. С. 191; 879. С. 409; 92. С. 82; 805. С. 195; 230. С. 40; 482. С. 97; 743. С. 613; 299. С. 96; 709. С. 152; 728а. С. 49; 473а. С. 536 и др.).
И они правы. Пища у значительной части этих народов находится только в индивидуальном распоряжении, но не в индивидуальной собственности. У всех у них она полностью или частично является коллективной собственностью. И делёж является нагляднейшим проявлением коллективистического характера собственности на пищу.
"У нас, — писала Р. Бунцел, — противопоставляя капиталистическое и первобытное общества, — пищевые запасы есть движимое имущество, над которым мы имеем абсолютное право собственности. Однако большинство примитивных народов имеет тенденцию рассматривать пищу как часть природы, на которой они могут проявлять лишь ограниченный контроль" (317. С. 345). Как указывает она, такое отношение к пище существует не только у низших (т.е. раннепервобытных) охотников и собирателей, но и у народов, достигших более высоких ступеней развития. Так, индейцы дакота чувствуют, что пища в действительности не может быть собственностью. И это находит выражение в их языке, в котором притяжательное местоимение не может быть отнесено к пище (С. 346).
Вещи, которыми делятся, всегда являются общей собственностью тех лиц, которые ими друг с другом делятся. Это верно по отношению не только к пище, но и любым предметам. Общественной собственностью, лишь находящейся в индивидуальном распоряжении, являются на данной стадии развития все вообще вещи личного пользования.
В отличие от пищи вещи, как правило, не подлежали разделодележу. Они были прежде всего объектами трудодележа. Любая вещь поступала первоначально в распоряжение того человека, который её изготовил. Исключением было, когда один человек изготовлял вещь специально для другого. Вещь тогда сразу же поступала в распоряжение того, для кого была изготовлена.
О том, что и в случае с вещами, а не только пищей мы имеем дело не с личной собственностью, а личным распоряжением общественной собственностью, говорит дачеделёж. Люди на той стадии развития делились вещами друг с другом.
"Они, — писали, например, об австралийцах племени арунта (аранда) Б. Спенсер и Ф. Гиллен, — всегда были привычны отдавать долю пищи или всего того, чем могли обладать, своим товарищам" (818. С. 37). Если один член коллектива просил у другого какую‑либо вещь, последний не мог ему в этом отказать. В результате этого внутри первобытного коллектива происходила быстрая циркуляция вещей. Они постоянно переходили из рук в руки. Л. Шарп в своей статье, посвящённой австралийскому племени йир‑йоронт, особо указывает на ту свободу, с которой вещи переходили из рук одного аборигена в руки другого. Переход этот осуществлялся как с согласия прежнего распорядителя вещи, так и без согласия (804. С. 38).
И тот факт, что вещи у аборигенов Австралии находились не в личной, а общественной собственности, достаточно чётко осознавался рядом исследователей. "Внутри рода нет личной собственности, — писал Дж. Теплин, — все орудия, оружие и т.д. принадлежат всем членам рода коллективно, каждый рассматривает их как собственность его рода ... Если у него есть какое‑либо оружие, или сеть, или лодка, которые в известном смысле являются его собственными, он знает, что его собственность на эти предметы подчинена верховным правам его рода" (847. С. 11).
Е. Томас, детально знакомая с жизнью бушменов, сообщает, что имеющиеся у них вещи постоянно циркулируют между членами группы. Стоит только кому‑нибудь что‑либо попросить, как человек немедленно отдаёт. "Их культура требует, чтобы они делились друг с другом, и никогда не бывает, чтобы бушмен отказывался поделиться вещью, пищей или водой с другим членом его группы"(853. С. 21).
В своей уже неоднократно упоминавшейся монографии об андаманцах А.Р. Рэдклифф‑Браун утверждает, что у них всё движимое имущество находится в индивидуальной собственности. Однако он тут же отмечает наличие у них обычаев, которые имеют своим результатом приближение имущественных отношений к коммунизму. Как отмечает он, андаманцы постоянно обмениваются вещами друг с другом. "Отказ в просьбе другого, — пишет он, — рассматривается как нарушение хороших манер. В результате если к человеку обращаются с просьбой дать что‑либо, то он немедленно откликается" (742. С. 42).
Диалектику соотношения общественной собственности на продукты труда и индивидуального распоряжения ими не смог понять Р. Карстен. Отсюда явное противоречие в его характеристике имущественных отношений у чороти. С одной стороны, он утверждает, что всё добытое или созданное индейцем является его исключительной собственностью, частной собственностью (548. С. 94). С другой, он же неоднократно повторяет, что собственность у чороти практически в большой степени является общей для всех, что продукты труда у них практически принадлежат всем (С. 45, 93).
Все вещи у кубео делились на две категории. Большие каноэ, большие сосуды, печь, в которой готовился хлеб из маниока, пресс для сахарного тростника, скамейки для гостей, которые изготовлялись главарём и его женой, были общественной собственностью. Что же касается горшков, небольших каноэ, орудий охоты и рыболовства, то они рассматриваются исследователем как собственность отдельных индейцев. Но одновременно мы узнаём, что люди совершенно свободно делились ими друг с другом. Мужчины брали друг у друга эти вещи как с разрешения, так и без разрешения. Циркуляция вещей среди людей была тем более свободной, чем ближе были узы, их связывающие (449. С. 785; 450. С. 75).
У индейцев дакота каждый имел право попросить что‑либо у другого и отказа в такой просьбе не могло быть (317. С. 346).
Всё это вместе взятое не оставляет сомнения в коммунистическом (коммуналистическом) характере первобытных производственных отношений и на той стадии их развития, когда господствующей или даже единственной формой распределения стал делёж. И на этой стадии человеческий коллектив продолжал оставаться первобытной коммуной. Стадия первобытной коммуны или ранней первобытной общины, включающая два этапа, один из которых связан с разбором, а второй — с дележом, была первой фазой эволюции первобытнообщинной формации. Развитие делёжно‑коммуналистических отношений вообще, дачеделёжных в особенности подготовило условия для появления отношений распределения по труду, а тем самым и для перехода ко второй фазе эволюции первобытнообщинной формации — фазе поздней первобытной общины.
Собственность на землю
Но прежде чем обратиться к процессу превращения ранне‑первобытной общины в позднепервобытную , стоит, пожалуй, несколько задержаться на вопросе, который до сих пор рассматривался лишь в самом общем плане. Речь идёт о характере собственности на землю, а тем самым и на природные ресурсы в раннепервобытной общине. До сих пор мы ограничивались утверждением, что она была коммуналистической. Необходимостью является конкретизация этого положения.
В буквальном смысле положение о том, что земля является коммуналистической собственностью означает, что она представляет собой собственность определённого социально‑исторического организма, т.е. конкретной раннепервобытной общины. Однако в отношении некоторых народов, находившихся на этой стадии, исследователи утверждают, что у них вообще отсутствовала какая‑либо собственность на землю. Так, например, К. Биркет‑Смит указывал, что у эскимосов карибу ни индивиды, ни община не могли претендовать на какую‑либо определённую территорию (287. С. 260‑261). Об отсутствии и индивидуальной и групповой собственности на землю у батеков Малакки пишет К. Эндикотт (392. С. 113). Дж. Николайсен категорически утверждает, что понятие собственности на землю было совершенно чуждо пунан Саравака (о. Калимантан) и многим, если не всем, аэта о. Лусон (686а. С. 426‑427).
Но это отсутствие собственности на землю реально означало, что каждый член общины мог пользоваться всеми природными ресурсами, которые были физически доступны ему, без каких‑либо социальных ограничений. Чтобы понять отношение такого состояния и коммуналистической собственности, нужно выявить, в чём именно выражалась последняя. Собственность раннепервобытной общины на землю проявлялась в том, что все её члены без исключения могли пользоваться природными ресурсами территории, которой она владела. Нетрудно заметить, что в главном и основном отсутствие собственности на землю и коммуналистическая собственность на неё совпадают. Отличие заключается лишь в том, что в случае с коммуналистической собственностью человек мог свободно пользоваться не всеми физически доступными природными ресурсами, а лишь теми, что находились на территории, принадлежащей его общине. В первом случае существовало только физическое ограничение доступа к природным ресурсам, во втором — и социальное.
Это социальное ограничение имело не только негативную, но и позитивную сторону. Последняя состояла в том, что не все вообще люди, а только члены данной общины имели свободный доступ к природным ресурсам данной территории. Члены других общин такого доступа не имели. Это отнюдь не значит, что природные ресурсы определённой территории всегда были исключительным достоянием членов только одной общины. Как свидетельствуют данные этнографии, члены одной общины могли охотиться и заниматься собирательством на территории другой общины. Однако это предполагало согласие, пусть молчаливое, членов общины‑хозяйки.
У большинства народов, находившихся на рассматриваемой стадии, земля была собственностью общины. Так, например, обстояло дело у андаманцев (742. С. 26, 29). Как уже указывалось, у бушменов кунг группа была текуча по своему составу. Однако в каждой из них было более или менее постоянное ядро. Именно члены итого ядра и считались собственниками определённой территории. Однако свободный доступ к природным ресурсам имели все без исключения члены группы, в том числе и те, кто только недавно к ней присоединились. В этом смысле вся группа в целом была собственником данного участка земли (617. С. 184‑187; 579. С. 333‑337).
У австралийских племён, у которых существовала родовая община, собственником земли считался род (21. С. 27‑30). Но вполне понятно, что правом пользоваться природными ресурсами имели все члены общины независимо от их родовой принадлежности. И в этом смысле собственность на землю была не столько родовой, сколько общинной.
Некоторые исследователи утверждают, что у части охотников и собирателей существовала семейная или индивидуальная собственность на землю (см. 489. С. 330‑339). Немало сообщений подобного рода относится к аборигенам Австралии (см. 362а; 76. С. 67‑71). Если остановиться только на последних, то не может не броситься в глаза, что подавляющее большинство их содержится в работах ранних авторов, которые не были этнографами. Кроме того, эти сообщения крайне противоречивы. Одновременно утверждается, что индивиды владели участками земли, и что эти участки земли совместно использовались всеми членами общины (см. 76. С. 70).
Более поздние авторы в большинстве своём говорят об общинной собственности на землю у австралийцев, не упоминая об индивидуальной или семейной (738. С. 46, 236. С. 53‑54). Р.М. и К.X. Берндты в своей обобщающей работе "Мир первых австралийцев" (21) даже категорически заявляют, что "земля, от которой всецело зависят аборигены, не бывает личной собственностью. Нет частной собственности как таковой, нет индивидуальных участков для сбора ямса или личных деревьев и т.д. Земля принадлежит локальной группе, клану или даже племени" (С. 102).
В.Р. Кабо допускает существование у отдельных австралийских племен индивидуальной или семейной собственности на землю, но при этом подчеркивает, что над ней возвышалась собственность общины в целом (76. С. 69, 71). Представляется, что в самом крайнем случае можно говорить лишь об индивидуальном пользовании участком земли, принадлежащем общине.
Если покинуть пределы Австралии, то у некоторых групп охотников и собирателей можно обнаружить закреплённые за семьями и передающиеся по наследству охотничьи участки. Так обстояло, например, дело у части северных алконгинов: монтанье, наскапи, кри (344; 817). Но как показали исследования Э. Ликок, это представляет собой позднее явление, связанное с европейской колонизацией и пушной торговлей (571, 572).
У кадаров Кералы (Индостан) лес вокруг деревни был разделён между её жителями. Человек имел исключительное право на сбор растительных продуктов на выделенном ему участке (530а. С. 36). По утверждению некоторых исследователей индивидуальные или семейные охотничьи и собирательские участки существовали у ряда других охотников и собирателей Индии (246а. С. 29).
Для правильного понимания этого явления необходимо принять во внимание, что как кадары, так и другие охотники и собиратели Индии (бирхоры, малапантарам, ченчу, наяди, наяка и др.) веками находились в тесной экономической связи с соседями‑земледельцами. Они постоянно поставляли им мёд, воск, мясо обезьян и оленей, дикорастущие плоды, веревки, корзины, получая в обмен железные орудия, наконечники стрел, ткани, рис. И без этого обмена они уже не могли обходиться. Постоянный приток продуктов земледелия и ремесла стал для них необходимым условием существования. По существу они во многом были уже интегрированы в индийское классовое общество в качестве своеобразных специализированных групп подобных ряду профессиональных каст Индии. А некоторые из них, например, наяди Кералы, переселившись из джунглей в многокастовые деревни, превратились в подлинную касту (424с. С. 79‑81; 384а. С. 11‑17; 422а; 663; 284а).
Сходными в ряде аспектов были отношения между агта (аэта) и земледельцами на о. Лусон (710). Такие охотники и собиратели Африки, как бамботе Заира, а также пигмеи, в частности мбути и батва, также в течение веков находились в тесных экономических и иных связях с земледельческим населением, но находившимся на стадии не классового, как в случае с Индией, а предклассового общества. В результате мбути и батва даже утратили собственные языки и усвоили языки своих земледельческих соседей — банту.
Как сообщают исследователи, мбути половину своей охотничьей добычи отдают банту, получая взамен металлические орудия, ткани и главное — продукты сельского хозяйства — маниок, бананы, рис, сладкий картофель. Эти продукты составляли более половины весового состава их пищи. С этим связана сравнительно незначительная роль в их жизни собирательства. Мбути больше предпочитали охотиться и обменивать мясо на земледельские продукты, чем заниматься сбором даров природы (527а. С. 135‑138; 846в. С. 201; 847а. С. 228‑232).
Однако влияние экономического обмена с банту на социально‑экономические отношения мбути было менее значительным, чем у охотников и собирателей Индии. У мбути земля находилась в безраздельном владении общины. Ничего похожего на семейные участки у них не существовало (527а. С. 171).
В целом есть все основания полагать, что на стадии ранней первобытной общины собственность на землю и природные ресурсы носила коммунистический (коммуналистический) характер.
Дата добавления: 2019-03-09; просмотров: 91; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!