Возникновение дуально-стадной организации
Оргиастические нападения, носившие в своей исходной форме дикий и жестокий характер, не могли первоначально не привести к известному обострению отношений между первобытными коллективами, к возникновению вражды между ними, которая могла выливаться и в кровавых столкновениях [105]. Вполне понятно, что половые связи между членами разных коллективов не могли в такой обстановке не носить эпизодического, случайного характера. Ясно также, что оргиастические нападения совершались членами какого‑либо стада не обязательно на членов какого‑либо определенного другого стада. Они совершались на членов любого находившегося в соседстве коллектива.
В дальнейшем развитии характер отношений между тотемистическими стадами начал постепенно меняться, причем именно в том направлении, которое нашло отражение в третьей линии развития амазонских легенд. В основе изменения характера отношений между стадами лежало то обстоятельство, что в существовании половых отношений между представителями разных коллективов на данном этапе развития были заинтересованы в равной степени все тотемистические стада. Только нормализация отношений между стадами могла обеспечить удовлетворение подавляемого внутри каждого коллектива и рвущегося вовне его полового инстинкта, удовлетворение потребности в расширении полового общения между формирующимися людьми.
Постепенно половые отношения между представителями разных коллективов начали все в большей и большей степени иметь место с обоюдного молчаливого согласия обоих стад, начали все в большей степени молчаливо санкционироваться ими. На смену оргиастическим нападениям пришли новые формы организации половых отношений между представителями разных коллективов. О том, что собой представляли эти новые формы отношений, позволяют составить некоторое представление данные этнографии. Б. Малиновским (Malinowski, 1948, р. 221—‑230) было отмечено существование на о‑вах Тробриан двух интересных обычаев, носивших название улатиле (u1ati1е) и катайауси (katayausi).
|
|
|
Улатиле представлял собой экспедицию юношей одной деревни, имевшую целью вступить в половые отношения с девушками другой. Хотя такие экспедиции и были узаконены обычаем, но тем не менее сборы к ним и отправление окружались покровом строгой тайны. Тайно покинув свою деревню, юноши двигались дальше открыто с песнями, пока не приближались к намеченной деревне. Подойдя к ней, они прятались в чаще, куда к ним тайком прокрадывались девушки. Если место встречи обнаруживалось жителями данной деревни, могла произойти схватка, которая в прошлом иногда влекла за собой войну между селениями.
|
|
|
Таким образом, улатиле характеризовался двойственностью. С одной стороны, он был узаконен обычаем, а с другой — мог привести к серьезным столкновениям между жителями двух деревень. Такой же двойственностью отличался и катайауси, представлявший собой женский вариант улатиле,— любовная экспедиция девушек в одну из соседних деревень. Улатиле и катайауси меланезийцев о‑вов Тробриан не стоят особняком. Существование обычая, в некотором отношении сходного с катайауси, отмечено, например у бушменов (Элленбергер, 1956, стр. 218).
Все подобного рода обычаи нельзя, на наш взгляд, истолковать иначе, как пережитки этапа в развитии отношений между стадами, пришедшего на смену периоду оргиастических нападений. В пользу генетической связи этих форм организации половых отношении с оргиастическими нападениями свидетельствует, в частности, и такой факт, как общность корня слова, обозначающего оргиастическое нападение женщин (yausa) и слова, обозначающего любовную экспедицию девушек (katayausi), в языке туземцев о‑вов Тробриан.
На этой стадии половые отношения между членами разных стад были молчаливо узаконены обоими коллективами, однако формально отношения между ними продолжали оставаться враждебными. Но вражда эта в процессе развития все в большей и большей степени становилась фиктивной, все в большей и большей степени приобретала чисто ритуальный характер. Как отдаленный пережиток эпохи, когда половые отношения между членами различных коллективов хотя фактически были уже узаконены, но формально продолжали считаться непозволительными, следует, по‑видимому, также рассматривать и имевший широкое распространение обычай, согласно которому муж имел право посещать свою жену лишь в тайне от ее родственников (Briffault, 1927, 1, p. 513‑516; А. Максимов, 1902, стр. 52‑ 68; Краулей, 1905, стр. 331—332, 458—459; Сигорский, 1930, стр. 50 сл.; Косвен, 1961, стр. 42—50). Пережитком той же эпохи является, по всей вероятности, существовавшее у целого ряда примитивных народов (туземцы о‑вов Фиджи, Соломоновых, Ару, Ветар, Новой Гвинеи, Новой Каледонии, гонцы, уитото) правило, запрещавшее мужу и жене вступать в половое общение иначе, как вдали от селения, в чаще леса, причем обязательно в тайне от остальных членов коллектива (Краулей, 1905, стр. 37 сл.; Токарев, 1933, 2, стр. 53; Sommerville, 1897, р. 394; Sсhurtz, 1902, S. 237; Ford, 1945, p. 28).
|
|
|
Получив молчаливую санкцию обоих коллективов, половые отношения между их членами становятся все более частыми и в конце концов из случайности становятся правилом, становятся нормой. В результате этого с них начинает постепенно спадать покров тайны. Легализируясь, половые отношения между членами разных коллективов принимают, в частности, и форму оргиастических праздников. Наряду с оргиастическими праздниками, в которых могли принимать участие лишь члены данного коллектива, появились и такие, в которых участвовали члены разных коллективов. В связи с этим следует отметить, что оргиастические праздники целого ряда народов, перечисленных в главе X, являются скорее всего пережитками не непосредственно стадных, а более поздних межстадных празднеств. Об этом говорит факт участия в них членов различных коллективов. Таковы, в частности, праздники индейцев Калифорнии (Bancroft, 1875, I, p. 352; Powers, 1877, p. 28—31), меланезийцев о‑вов Тробриан (Malinowski, 1948, p. 217—218). У австралийцев большая свобода общения полов допускалась, как правило, лишь в тех случаях, когда собирались вместе люди, принадлежащие к различным локальным группам (Spencer and Gillen, 1899а, p. 96— 98; 1904, p. 137‑138; Malinowski, 1913, p. 95‑97).
|
|
|
С легализацией половых отношений между членами различных коллективов вражда между стадами окончательно стала чисто ритуальной, окончательно превратилась в фикцию. Как позволяют предположить данные этнографии, во время совместных оргиастических праздников эта фиктивная вражда проявлялась в форме ритуальной борьбы между мужчинами и женщинами, принадлежащими к разным коллективам. Борьба эта представляла собой не что иное, как пережиток утративших к этому времени всякое реальное значение оргиастических нападений вообще, оргиастических нападений женщин в частности.
Существование различных форм ритуальной борьбы и состязаний между полами или же их пережитков отмечено у довольно значительного числа народов, в частности у австралийцев (Fisоn and Howitt, 1880, p. 201—205; Cameron, 1885, p. 350; Spencer and Gillen, 1899a, p. 352, 364—365; Howitt, 1904, p. 148‑151, 273‑274; Краулей, 1905, стр. 45‑46, 449‑451), меланезийцев о‑вов Тробриан (Malinowski, 1948, p. 217—219) и Фиджи (Краулей, 1905, стр. 289), у нага и меитхеев Ассама (Hodson, 1906, р. 94; 1911, р. 168) и многих других племен Индии (Crooke, 1896, II, р. 94‑97, 315‑325; Dalton, 1960, р. 290; Краулей, 1905, стр. 357), чукчей и азиатских эскимосов (Богораз‑Тан, 1936, стр. 32), восточных славян (Охримович, 1892, стр. 52—53; Веселовский, 1894, стр. 316; Зеленин, 1916, стр. 256; Н. Никольский, 1956, стр. 65—70) [106]. Из перечисленных выше этнографических групп у меланезийцев о‑вов Тробриан (Malinowski, 1948, р. 217—219), меитхеев и нага (Hodson, 1906, p. 94; 1911, p. 168) ритуальные состязания между мужчинами и женщинами происходили во время промискуитетных праздников и завершались всеобщим смешением полов. Связь ритуальной борьбы между полами с бытовавшими в прошлом оргиастическими праздниками довольно явственно прослеживается также, кроме нага и меитхеев, и у целого ряда других народностей Индии (Crooke, 1896, II, р. 315—317). Все эти данные позволяют отнести возникновение обычая ритуальной борьбы (состязания) между полами к эпохе завязывания и укрепления связей между первобытными человеческими стадами.
Таким образом, половые отношения между членами разных первобытных коллективов и после их легализации сопровождались проявлениями фиктивной вражды между стадами. Однако в действительности к этому времени они уже окончательно превратились из фактора, порождавшего вражду между коллективами, в фактор, связывавший коллективы и тем самым предотвращавший столкновения между ними. И это обстоятельство не могло не найти своего проявления в практической деятельности людей. Наряду с рассмотренными выше превратившимися в чисто ритуальные формами поведения людей возникли новые формы действий, исходившие из реально сложившейся обстановки. Пережитками их являются некоторые обычаи аборигенов Австралии.
По сообщению Б. Спенсера и Ф. Гиллена (Spencer and Gillen, 1899а, p. 97—98; 1904, p. 139—140), у части австралийских племен существовал обычай посылать вместе с вестниками, несущими другим локальным группам приглашение на праздник и т. п., женщин. Если члены локальной группы, которой было направлено приглашение, соглашались принять его, то все принадлежавшие к ней мужчины вступали в связь с прибывшими вместе с вестниками женщинами. Если предложение отклонялось, то такая связь не могла иметь место. Другой австралийский обычай состоял в том, что когда к лагерю какой‑либо локальной группы приближался отряд мужчин чужой группы, имевший намерение совершить убийство одного из членов первого коллектива, то обитатели лагеря могли предложить им женщин. Если мстители соглашались вступить в отношения с предложенными им женщинами, то ссора считалась полностью улаженной. Принятие этого предложения считалось знаком дружбы. Наоборот, отказ от него рассматривался как проявление вражды, как демонстрация намерения довести месть до конца (Spencer and Gillen, 1899а, p. 97—98; 1904, p. 139—140; Элькин, 1952, стр. 128).
В тесной связи с последним обычаем находится так называемая гостеприимная проституция (или гостеприимный гетеризм), имевшая в прошлом универсальное распространение. Наличие гостеприимного гетеризма или его пережитков установлено у племен и народов всех обитаемых частей света (Jochelson, 1910, ], р. 65—66; Westermark, 1925, I, р. 225—230; Briffault, 1927, I, р. 636‑639; II, р. 33‑37, 66‑67, 99, 105‑107; III, р. 378, 413—414; Malinowski, 1948, р. 221—222; Крашенинников, 1949, стр. 449—450, 728; Элькин, 1952, стр. 128 и др.). О теснейшей связи гостеприимного гетеризма с описанным выше австралийским обычаем говорит тот факт, что принятие гостем предложения рассматривалось как знак дружбы, а отказ от него как проявление вражды. У довольно большого числа племен и народов, в частности у коряков, чукчей, мальгашей, гостя, отклонившего предложение, убивали (Westermark, 1925, I, р. 227; Briffault, 1927, I, р. 635; Крашенинников, 1949, р. 450). И это вполне объяснимо.
С точки зрения человека родового общества всякий чужеземец был потенциальным врагом. «Все, что было вне племени,— писал Ф. Энгельс (соч., т. 21, стр. 99),— было вне закона. При отсутствии заключенного по всей форме мирного договора царила война между племенами...» Предложение чужеземцу женщины было по существу не чем иным, как предложением последнему отказаться от враждебных намерений по отношению к представителям данного коллектива, предложением мира. Отклонение гостем этого предложения, естественно, рассматривалось как свидетельство о том, что он не желает отказаться от своих враждебных замыслов. Интересы коллектива требовали уничтожения этого человека, прежде чем он успеет претворить эти свои замыслы в жизнь. И его убивали [107].
И описанные выше австралийские обычаи, и гостеприимный гетеризм являются пережитками той отдаленной эпохи, когда половые отношения из фактора, порождавшего вражду между коллективами, превратились в фактор, способствовавший завязыванию и укреплению связей между тотемистическими человеческими стадами. Превращение половых отношений между членами разных коллективов из случайности в правило, из фактора, обостряющего отношения между коллективами, в фактор, связывающий их, имело огромное значение для жизни первобытных стад. В результате этого каждое из ранее изолированных тотемистических стад оказалось в большей или меньшей степени прочно связанным с одним из остальных человеческих коллективов. Повсеместно возникли системы, состоящие из двух взаимобрачующихся тотемистических стад,— дуально‑стадные организации.
Каждая из дуально‑стадных организаций представляла собой формирующуюся дуально‑родовую организацию, а каждое из входящих в состав такой организации тотемистических стад являлось не чем иным, как становящимся родом.
3. Дуально‑стадная организация — очаг трансформации неандертальцев в людей современного физического типа
Каждое из тотемистических стад являлось с биологической точки зрения инбредной линией. Соответственно завязывание половых отношений между членами различных тотемистических стад представляло с точки зрения генетики не что иное, как скрещивание инбредных линий — одну из разновидностей внутривидовой гибридизации. Чтобы выяснить, к каким последствиям должно было привести завязывание половых отношений между членами разных стад, необходимо остановиться несколько подробнее на вопросе о следствиях гибридизации вообще, скрещивания инбредных линий в частности. Задача эта несколько облегчается тем, что основные положения по этому вопросу были изложены нами, хотя и очень кратко, в предшествующей главе.
Как уже указывалось, следствием гибридизации является гетерозис — резкое возрастание мощности, крепости, жизнеспособности, а в случае внутривидовой гибридизации и плодовитости потомства по сравнению с исходными родительскими формами. Как говорят фактические данные, скрещивание инбредных линий не только полностью и целиком ликвидирует последствия предшествовавшего длительного инбридинга, но и нередко имеет своим результатом повышение жизнеспособности, крепости, мощности потомства по сравнению с тем уровнем, которым обладали их не подвергшиеся инбредированию предки (см. по этим вопросам: Синнот и Денн, 1934, стр. 341—342; Хаджинов, 1935, стр. 435—442; Т. Морган, 1936, стр. 82; Малаховский, 1938б, стр. 52 сл; Кушнер, 1941а, 1941б, стр. 265—268; Мичурин, 1948, I, стр. 406—407; IV, стр. 542; Турбин, 1950, стр. 168; Дарвин, 1951, стр. 528, 581—583; Хэйс, 1956, стр. 76; Поттер, 1957, стр. 95; Вилли, 1959, стр. 526—527; Мюнтцинг, 1963, стр. 281, 283, 423; Mangelsdorf, 1949, р. 558; Clolin, 1956, р. 259 и др.).
Другим важным следствием гибридизации, как также указывалось, является резкое повышение размаха изменчивости, возрастание эволюционной пластичности организма, увеличение его способности приспосабливаться к внешней среде (Холден, 1935, стр. 62; Борисенко, 1939, стр. 164; 1941, стр. 251; Камшилов, 1941, стр. 221; Мичурин, 1948, I, стр. 272—273, 340, 406‑407, 426, 445, 534; III, стр. 52; IV, стр. 411, 532, 556; Лысенко, 1949, стр. 76, 90; Турбин, 1950, стр. 172—192; Мортон, 1952, стр. 111 — 112, 116; Бербанк, 1955, стр. 80, 95—99, 132—134; Цицин, 1960, стр. 126—131; East and Jones, 1919, p. 200—201). Подавляющее большинство из указанных выше ученых рассматривают гибридизацию как важнейший фактор эволюционного процесса, во многом ускоряющий его и способствующий появлению новых видов. Так, например, Дж. Холден прямо писал, что гибридизация представляет собой «способ получения быстрого эволюционного скачка. Известно, что она может привести к непосредственному образованию новых видов благодаря возникновению аллополиплоидии. Помимо этого, гибридизация (там, где гибриды плодовиты) обычно вызывает взрыв изменчивости во втором поколении; оно может заключать в себе новые и ценные типы, которые не могли бы возникнуть внутри вида благодаря медленным темпам эволюции» (стр. 62). «Не будет преувеличением сказать,— писал Н. В. Цицин, раскрывая значение возникновения гибридизации для эволюции органического мира,— что этот новый фактор — гибридизация — поднял эволюцию на новую, более высокую ступень, как важное условие расширения процесса формообразования... В результате этого нового приспособительного фактора, на базе основной закономерности единства организма и среды в эволюционный процесс как его стимулятор включился новый мощный элемент, ведущий к многообразию форм и к более активной роли естественного отбора» (стр. 127—128).
Имеющее место при гибридизации слияние гамет, обладающих различными наследственными основами, приводит не только к обогащению наследственной основы гибридного организма, но и к ее расшатыванию. В результате обогащения и особенно расшатывания наследственной основы гибридного организма у последнего могут появиться и появляются многообразные признаки, которых не было ни у исходных родительских форм, ни у ближайших их предков. Эти признаки можно разделить на две категории. К первой категории следует отнести признаки новые в полном смысле этого слова, т. е. такие, которых не было не только у родительских форм и их непосредственных предшественников, но и у отдаленных предков гибридного организма, ко второй — признаки, которых не было у исходных родительских форм и их ближайших предшественников, но которые были присущи отдаленным предкам гибридного организма, т. е. признаки атавистического характера.
На явлении гибридного атавизма нужно остановиться, ибо оно проливает свет на некоторые особенности процесса человеческой эволюции.
Одним из первых глубоко исследовал это явление Ч. Дарвин (1939, стр. 385—389; 1951, стр. 457—484). На основе обобщения огромного фактического материала им был сделан вывод о том, что «при скрещивании двух рас или видов наблюдается сильнейшая склонность к вторичному появлению у потомков давно утраченных признаков, отсутствовавших как у обоих родителей, так и у ближайших предков» (1951, стр. 475). Вывод этот нашел свое полное подтверждение в трудах последующих исследователей, в частности в работах И. В. Мичурина, рассматривавшего появление у гибридных организмов признаков их отдаленных предков как одно из наиболее частых следствий гибридизации (1948, I, стр. 195—196, 270, 466, 663 и др.). «Надо иметь в виду,—писал он,— что наследственно передаются признаки и свойства гибриду главным образом не от ближайших производителей, не исключительно от отца и матери, а от более дальних родичей как по матери, так и по отцу» (1948, I, стр. 663). Как важнейшая закономерность процесса гибридизации рассматривается гибридный атавизм в работе А. С. Серебровского, специально посвященной проблемам гибридизации животных (1935, стр. 228—230).
Гибридный атавизм не стоит одиноко среди известных биологии фактов. Он представляет собой не что иное, как частный случай явления возвращения утраченных в процессе эволюции признаков, подробно рассмотренного в главе VIII. Соответственно в основе появления у гибридов атавистических признаков лежит тот же механизм, что и в основе явления возвращения утраченных признаков вообще — «помолодения» организма.
Гибридизация, таким образом, является процессом, во многом способствующим «помолодению» организма, возвращению утраченных признаков и тем самым деспециализации организма.
Приведенные данные по гибридизации вообще, скрещиванию инбредных линий в частности, дают возможность более или менее конкретно представить, какое влияние на физический облик и эволюцию классических неандертальцев оказало завязывание половых отношений между членами различных первобытных стад.
Прежде всего половые отношения между членами двух тотемистических стад должны были привести к резкому возрастанию рождаемости в каждом из этих коллективов. Появившееся гибридное потомство должно было отличаться повышенной мощностью, жизнеспособностью и плодовитостью. Все это не могло не привести к тому, что после завязывания половых отношений между членами разных стад эти коллективы оказались состоящими исключительно из людей гибридного происхождения.
Но главным и основным результатом гибридизации было обогащение и расшатывание наследственности классических неандертальцев, полная ликвидация ее консервативизма, резкое возрастание эволюционной пластичности их организмов. Тем самым гибридизация сделала возможным разрешение давно уже назревшего конфликта между развитием производства и физической организацией палеантропов, сделала возможным удовлетворение давно уже назревшей потребности в коренной перестройке морфологической структуры классических неандертальцев. Возникшая возможность сапиентации классических неандертальцев стала под действием вновь обретшего силу биосоциального отбора быстро превращаться в действительность. Начался процесс трансформации неандертальцев в людей современного физического типа.
Но, расшатав и обогатив наследственную основу классических неандертальцев, гибридизация не только сделала возможным их превращение в Homo sapiens. Дав мощный толчок эволюционному процессу, она необычайно ускорила это превращение. В огромной степени процессу трансформации палеантропов в неоантропов способствовало также наступившее в результате гибридизации «помолодение» организма, сделавшее возможным деспециализацию поздних палеантропов и возвращение на новой основе сапиентных признаков, имевших место у ранних палеантропов, но утраченных их потомками.
Все это вместе взятое и обусловило ту необычайную быстроту, с которой протекал процесс превращения неандертальцев в людей современного физического типа, которая является одной из причин, заставивших многих исследователей прийти к выводу об отсутствии преемственной связи между палеантропами и неоантропами, по крайней мере на территории Западной Европы (Воu1е, 1921; Vallois, 1954; Я. Рогинский, 1959, стр. 74; Koenigswald, 1964, p. 26, и др.).
Необходимо отметить, что на большую роль смешения между отдельными группами неандертальцев в процессе превращения последних в современных людей указывал целый ряд советских ученых. «Могучим толчком в формировании современного человеческого типа,— писал, например, П. П. Ефименко (1953, стр. 259),—должен был явиться переход от замкнутой эндогамной организации первобытных ячеек к экзогамной» (см. также: 1934а, 1934б, 1938, 1953, стр. 309, 414). «Смешение было не только сопутствующим, но и одним из основных процессов, приведших к формированию Homo sapiens»,— подчеркивал Г. Ф. Дебец (1950, стр. 46). Сходные высказывания мы находим у П. И. Борисковского (1935, 1957а, стр. 193), Я. Я. Рогинского (1949, стр. 95, 101 — 104), С. П. Толстова (1950б, стр. 60 сл.).
Половые отношения между членами различных коллективов стали носить систематический характер лишь с образованием дуально‑стадных организаций. Дуально‑стадные организации являлись, таким образом, своеобразными котлами, в которых быстрыми темпами шел процесс переплавки неандертальцев в людей современного типа. Эпоха существования дуально‑стадной организации, представлявшей собой становящуюся дуально‑родовую организацию, была временем существования неандертальцев, находившихся в процессе превращения в Homo sapiens. Палеантропы, уже становившиеся, но еще не ставшие неоантропами, жили в тотемистических стадах, уже становившихся, но еще не ставших до конца родами. Эпоха превращения неандертальцев в людей современного физического типа была одновременно и эпохой превращения тотемистического стада в первобытную родовую коммуну.
Все это находится в полном соответствии с выдвинутым в первой главе положением о том, что становление рода и формирование Homo sapiens являются не двумя самостоятельными процессами, а двумя сторонами единого процесса — процесса становления человека и общества (антропосоциогенеза) в его завершающей фазе.
Так как процесс переплавки палеантропов в неоантропов мог иметь место только в таком котле, каким была дуально‑стадная организация, то отсюда следует, что везде, где мы встречаем неандертальцев типа Схул, везде, где мы встречаемся с финальномуетьерской индустрией, мы должны обнаружить и следы сущоствования такой организации. И они обнаруживаются.
Прежде всего следует вспомнить уже неоднократно нами упоминавшиеся пещеры горы Кармел —Табун и Схул. Как уже указывалось, имеются определенные основания полагать, что Табун I и II жили во время несколько более раннее, чем то, к которому относятся индивиды, остатки которых были найдены в Схул. Но пещера Табун оставалась обитаемой вплоть до перехода к позднему палеолиту. Это дает основание думать, что где‑то ближе к концу раннего палеолита обе пещеры в течение определенного периода времени были населены одновременно. Таким образом, если не Табун I и II, то их потомки могли жить и жили в Вади‑эль‑Мугара в одно время с людьми, остатки которых были найдены в Схул.
Схул и Табун находятся не только в одной местности и даже не только в одной долине, но буквально рядом. Расстояние между ними не превышает 200 м (Garrod and Bate, 1937, p. 4, 59, 61). Уже само по себе то обстоятельство, что два коллектива охотников жили в одно и то же время в одной местности на расстоянии всего лишь нескольких сот метров друг от друга, говорит о существовании какой‑то прочной и постоянной связи между ними, о существовании какой‑то силы, притягивавшей их друг к другу, причем значительно превосходящей силу отталкивания, действующую между охотничьими коллективами.
Этой силой, на наш взгляд, было взаимное стремление к удовлетворению полового инстинкта, обоюдная заинтересованность в существовании систематических половых отношений между членами этих коллективов. Оба коллектива были связаны половыми, делопроизводственными отношениями и составляли дуально‑стадную организацию, являвшуюся очагом трансформации неандертальцев в людей современного физического типа.
Как известно, сложнейшей антропологической проблемой был и до сих пор остается вопрос об отношении между людьми из гротов Схул и Табун. Данные по этому вопросу отличаются противоречивостью. Отсюда колебания исследователей. Как сообщают Т. Мак Коун и А. Кизс (Мс Cown and Keith, 1939, p. 12), вначале они на основе имевшихся в их распоряжении костных остатков палестинских неандертальцев пришли к выводу, что обитатели Табун и Схул принадлежали к двум совершенно различным антропологическим типам, к двум различным «породам» («сортам», «разновидностям») человека. Однако, продолжают они, по мере того, как исследования продолжались, мы встретились с таким множеством черт, связывающих обитателей двух пещер, что вынуждены были считать доказанным, что перед нами остатки представителей одного «народа», что Схул и Табун — крайние представители одной «серии» (р. 12). Но и прийдя к такому выводу, Т. Мак Коун и А. Кизс не отказались полностью и от первого. Об этом свидетельствует целый ряд мест из их работ, в которых прямо говорится о принадлежности обитателей Схул и Табун к различным человеческим типам, к разным «народам» (р. 265, 373).
Стремление примирить эти противоречия привело Т. Мак Коуна и А. Кизса в конце концов к выводу о том, что обитатели Схул и Табун представляют собой один «народ», но находящийся в процессе разделения на два ствола (р. 13).
Высказанное выше предположение позволяет объяснить все эти противоречия. Табун I и II являются представителями «чистого» табунского морфологического типа, каким он был до завязывания отношений между первобытным стадом, которое обитало в этой пещере, и первобытным коллективом, впоследствии поселившимся в Схул. Что же касается найденных в Схул палеантропов, то все они были одновременно и продуктом скрещивания людей табунского типа с людьми протосхулского типа, и продуктом начавшегося процесса превращения их в Homo sapiens. Отсюда и значительные различия между Табун I и II, с одной стороны, Схул I—X — с другой, и многочисленные черты сходства между ними.
В пользу предположения о гибридизации говорит и необычайное разнообразие людей из Схул. Как известно, многообразие форм гибридов, начиная со второго поколения, является твердо установленным биологией фактом. В данном же случае многообразие объясняется не только гибридизацией, но и трансформацией.
Как указывалось в главе VIII, все советские ученые и некоторые из зарубежных исследователей придерживаются взгляда на палестинских неандертальцев как на формы, переходные к неоантропу. Важно отметить, что часть из них предполагает протекание в гротах горы Кармел наряду с процессом трансформации также и процесса гибридизации (Я. Рогинский, 1949, стр. 45; 1959, стр. 178; Толстов, 1950б, стр. 59—60; Урысон, 1964, стр. 138—139).
Не находятся в противоречии с положением о том, что превращение палеантропов в неоантропов необходимо предполагает существование дуальной организации, и данные, имеющиеся о других неандертальцах типа Схул.
На расстоянии 200 м от пещеры Мугарет‑эль‑Зуттие, в которой были найдены остатки галилейского человека, находится грот Мугарет‑эль‑Эмирех, фауна которого идентична с фауной первой пещеры. Каменный инвентарь Эмирех представляет собой смесь мустьерских форм орудий с верхнепалеолитическими с преобладанием последних (Keith, 1931, р. 174, 200). Скорее всего в Эмирех мы имеем два смешавшихся слоя — финальномустьерский и позднепалеолитический (Garrod and Bate, 1937, p. 116).
Остатки человека, стоящего на грани превращения в неоантропа, найдены были в пещере Староселье. На расстоянии примерно километра от этой пещеры было обнаружено Бахчисарайское местонахождение, несомненно относящееся к эпохе финального мустье (Крайнов, 1947, стр. 24—25).
Рядом с гротом Тешик‑Таш находилось четыре пещеры, из которых одна всего лишь в 100 м от него (Окладников, 1949, стр. 14). Было бы интересно обследовать их. Возможно, что в одной из этих пещер обитало второе стадо. Однако возможно, что оно обитало в соседнем Амир‑Темир в гроте того же названия. Каменная индустрия Амир‑Темира, находящегося по прямой линии в 1—1,5 км от Тешик‑Таш, почти идентична с индустрией последнего (Окладников, 1940в, стр. 68—69).
Возникновение Homo sapiens
Завязывание связей между тотемистическими стадами классических неандертальцев и образование дуально‑стадных организаций — очагов формирования человека современного физического типа — представляло собой явление, закономерно обусловленное всем предшествующим ходом исторического развития формирующихся людей и формирующегося общества. Поэтому оно имело место по всей территории расселения человека. Процесс формирования Homo sapiens охватывал всю ойкумену. Однако это положение нельзя понимать упрощенно.
Прежде всего не следует думать, что все без исключения классические неандертальцы превратились в людей современного типа. Кажется очень вероятным, что немалое число тотемистических стад поздних палеантропов вымерло под действием тех причин, которые были подробно охарактеризованы в предшествующей главе, раньше, чем в них созрела тенденция к завязыванию половых связей с другими стадами.
Трудно также допустить, что процесс завязывания половых связей между стадами и образования дуально‑стадных организаций начался абсолютно одновременно по всей ойкумене. В одних областях начало этого процесса могло быть отсрочено и он мог быть замедлен действием целого ряда самых разнообразных причин, в других, наоборот, ускорено.
В тех областях, в которых процесс трансформации неандертальцев в людей современного физического типа начался раньше, чем в остальных, происходило быстрое возрастание численности населения, резкое увеличение числа человеческих коллективов. Наоборот, в тех областях, в которых начало этого процесса под влиянием целого ряда неблагоприятных причин было отсрочено, все более усиливавшееся действие факторов, обусловливавших падение рождаемости, вело ко все более резкому падению численности населения, к сокращению числа человеческих коллективов. Естественно ожидать поэтому передвижения человеческих коллективов, особенно только что возникших вследствие разделения старых, из областей плотно заселенных в менее заселенные.
Тотемистические стада неандертальцев, уже начавших превращаться в современных людей, проникая в область, занятую неандертальцами, еще не втянутыми в этот процесс, вступали в связи с последними. В результате последние также начинали превращаться в Homo sapiens. Но причиной этого было вовсе не то обстоятельство, что люди, с которыми вступали в связь остававшиеся до этого момента чисто классическими неандертальцы, уже стояли на пути превращения в современного человека, обладали сапиентными чертами. Подобный же результат последовал бы и в случае их скрещивания с неандертальцами, ничем от них не отличавшимися.
Наличие у пришельцев сапиентных черт само по себе не могло вызвать процесса трансформации классических неандертальцев, обитавших в данной области, в Homo sapiens, оно могло лишь в некоторой степени ускорить его. Поэтому нет никаких оснований рассматривать классических неандертальцев, начавших превращаться в современных людей в результате скрещивания с палеантропами, уже до этого вступившими на путь трансформации, как дополнительный, второстепенный материал для формирования Homo sapiens. Они являются столь же равноправными участниками процесса формирования Homo sapiens, как и первые.
Проникновение палеантропов типа Схул в область, заселенную неандертальцами, еще не вступившими на путь превращения в людей современного физического типа, могло приблизить начало трансформации последних в Homo sapiens, однако оно не было необходимым условием возникновения этого процесса. Он рано или поздно начался бы и в том случае, если бы это проникновение не имело места.
Не останавливаясь подробнее на вопросе, насколько часто имело место проникновение позднейших иалеантропов в области, населенные поздними палеантропами, и имело ли оно место вообще, ибо это вопрос фактов, отметим только, что процесс трансформации неандертальцев в Homo sapiens даже в том случае, если бы он начался лишь в одной какой‑либо ограниченной области ойкумены, что крайне мало вероятно, неизбежно должен был по прошествии определенного периода времени охватить всю территорию расселения человека, принять панойкуменный характер.
Все это, а также ряд других соображений, которые были изложены в главе VIII, не позволяют нам признать правильной моноцентрическую концепцию происхождения человека современного физического типа, не исключая и того ее варианта, который был предложен Я. Я. Рогинским под названием теории «широкого» моноцентризма.
Защищая и обосновывая свою теорию, Я. Я. Рогинский выдвинул против концепции панойкуменного происхождения современного человека целый ряд возражений. В качестве первого аргумента он указал на отсутствие морфологического соответствия между локальными формами древнейших (протантропы) и древних (палеантропы) гоминид, с одной стороны, и современными человеческими расами — с другой (1949, стр. 104). В качестве второго — на огромное сходство всех ныне живущих рас современного человека во множестве морфологических признаков, причем нередко в таких, по которым существовали большие различия между локальными группами древнейших и древних людей (1949, стр. 104).
Прежде всего следует отметить, что если рассматривать эти доводы как достаточно убедительно опровергающие концепцию панойкуменного происхождения современного человека, что делает Я. Я. Рогинский, то их нужно рассматривать и как в достаточной степени убедительно опровергающие и защищаемую им теорию «широкого» моноцентризма.
В работе «Теория моноцентризма и полицентризма в проблеме происхождения современного человека и его рас» (1949) Я. Я. Рогинский в качестве области, в которой шел процесс формирования неоантропа, указал на Южную Азию, Переднюю Азию, Восточное Средиземноморье и Восточную Африку (стр. 104). В последующих работах им были предположительно включены в эту область Закавказье, Крым и южная часть Восточной Европы (1950, стр. 47—50). На этой огромной территории, охватывающей половину, если не больше, ойкумены, какой она была в эпоху формирования современного человека, в настоящее время живут люди, принадлежащие к различным расам. Нет сомнений, что расовые различия существовали и между неандертальцами, населявшими различные районы этой обширной территории. Таким образом, все доводы Я. Я. Рогинского против концепции панойкуменного происхождения Homo sapiens в равной степени направлены и против его теории «широкого» моноцентризма.
Если принять его доводы, то нужно признать правильной теорию моноцентризма в том ее, критикуемом, добавим кстати, Я. Я. Рогинским варианте, в котором человек современного физического типа рассматривается как возникший в одном очень ограниченном районе и отсюда распространившийся по всей ойкумене. В связи с этим нельзя не указать на ту эволюцию, которую претерпели взгляды Я. Я. Рогинского по данному вопросу. В его последних статьях (1956, стр. 14; 1959, стр. 179) мы встречаем положения, ничем по существу не отличающиеся от тех, которые выдвигаются сторонниками теории «узкого» моноцентризма. И это закономерно. Последовательно проведенная любая теория моноцентризма вообще неизбежно ведет к теории «узкого» моноцентризма.
Единственно согласующейся со взглядом на процесс человека и общества как на единый процесс, идущий по одним единым закономерностям, является концепция панойкуменного происхождения Homo sapiens. Те возражения, которые были выдвинуты против нее Я. Я. Рогинским, нельзя признать в достаточной мере убедительными.
Прежде всего нельзя признать полностью правильным утверждение об отсутствии морфологического соответствия между локальными группами палеантропов, с одной стороны, и расами современного человека — с другой. Как признает сам Я. Я. Рогинский, черты морфологического сходства обнаруживаются между европейскими пренеандертальцами, классическими неандертальцами и современными европеоидными расами (1949, стр. 104). К этому следует добавить, что трудами китайских и советских ученых все более выявляется существование прямой преемственности между ранне‑ и позднепалеолитическим населением Восточной Азии (У Жу‑кан и Чебоксаров, 1959, стр. 19).
Однако даже полное отсутствие морфологического соответствия между локальными группами палеантропов и современными человеческими расами не могло бы служить доводом против теории панойкуменного происхождения человека современного типа. Превращение палеантропов в неоантропов представляло собой столь коренную перестройку всей морфологической структуры формирующихся людей, что такого соответствия, собственно, и не следует ожидать.
Что же касается второго довода Я. Я. Рогинского, то на него можно ответить словами другого советского антрополога М. Ф. Нестурха. «Даже если бы древнейшее человечество возникло из разных видов антропоидов,— писал последний,— то и тогда под влиянием факторов метисации и труда разные группы человека приобрели бы многие черты сходства, которые привели бы человечество к сильному единству и большому их сходству, увеличивающемуся по мере усиления воздействия фактора труда и общественного развития, факторов социальных вообще». Но полигенизм исключен. «Поэтому тем более должны мы учитывать конвергирующее влияние социальных факторов, эволюционирующих по законам развития общества, которые общи разным группам человечества на сходных ступенях культуры» (1948, стр. 30—31).
Процесс трансформации неандертальцев в людей современного типа, протекавший под усиленным воздействием биосоциального отбора, интенсивно преобразовывавшего морфологическую структуру человека в соответствии с давно уже назревшими, но в течение длительного времени не удовлетворявшимися потребностями производства, причем в условиях, когда организм неандертальцев приобрел под влиянием гибридизации необыкновенную пластичность, не мог не представлять одновременно и процесса возрастания морфологического единства человечества.
Подводя итоги всему сказанному, мы должны отметить, что из всех теорий, рассматривавших проблему происхождения Homo sapiens, наиболее близкой к истине, на наш взгляд, является концепция панойкуменного формирования человека современного типа, выдвинутая Г. Ф. Дебецом (1950). «Мне кажется,— говорил он, полемизируя с Я. Я. Рогинским,— что имеющиеся археологические и антропологические данные говорят скорее в пользу того, что процесс развития человеческого общества, будучи единым в основном по всей территории расселения неандертальского человека, привел к формированию нового вида человека по всей ойкумене. Исключить при этом важную и существенную роль смешения между отдельными группами совершенно невозможно. Смешение было не только сопутствующим, но одним из основных процессов, приведших к формированию Homo sapiens. Но количество очагов было настолько велико и они были настолько равномерно рассеяны по всей ойкумене, что настаивать на локализации этого процесса в определенной территории, на противопоставлении Передней Азии и ближайших к ней территорий Южной Африке, Восточной Азии и Западной Европе — невозможно» (стр. 46). Однако, на наш взгляд, вряд ли можно признать правильной характеристику этой теории как полицентрической, ибо она не обязательно предполагает существование нескольких крупных центров трансформации неандертальцев в неоантропов. Лучше всего именовать ее просто панойкуменной теорией происхождения Homo sapiens.
Охвативший всю территорию расселения человечества процесс трансформации неандертальцев в Homo sapiens завершился возникновением человека современного физического типа, морфологическая организация которого не ставит преград на пути развития познания и практики. Поэтому с возникновением неоантропа завершился процесс формирования человека как производительной силы и тем самым процесс формирования производительных сил человеческого общества. Труд полностью освободился от своей животной, рефлекторной формы, стал подлинно человеческим трудом.
Со времени появления человека современного типа развитие производства перестало приходить в противоречие с морфологической организацией человека, перестало предъявлять требование ее дальнейшей перестройки. Исчезла, таким образом, дальнейшая необходимость в биосоциальном отборе, и он перестал действовать, а следовательно, и существовать.
Что же касается естественного отбора, существовавшего наряду с биосоциальным в качестве фактора, влиявшего на физическую организацию формирующихся людей, но, за исключением периода поздних палеантропов, не направлявшего ее эволюцию, то он не исчез сразу после возникновения Homo sapiens. Как и у формирующихся людей, у неоантропов под действием естественного отбора происходила выработка морфологических приспособлений, в определенной степени нейтрализующих неблагоприятное влияние на организм факторов внешней среды, устранить которое люди оказались не в состоянии. Так возникли и закрепились расовые различия (Бунак, 1923; С. Семенов, 1951, 1960; Кун, 1958). Не исключена возможность и того, что естественный отбор в определенной степени способствовал поддержанию и повышению общей жизнеспособности организма. В дальнейшем развитии человечества с выработкой искусственных средств защиты от неблагоприятных факторов среды естественный отбор постепенно сошел на нет.
Таким образом, естественный отбор мог привести и приводил на стадии готового человека в течение определенного периода и в определенных конкретных условиях к некоторым изменениям второстепенных морфологических признаков человека современного физического типа, но он не был способен привести к сколько‑ нибудь значительной перестройке его морфологической организации, тем более определить его дальнейшую биологическую эволюцию. С возникновением современного человека и исчезновением биосоциального отбора человек как биологический вид перестал развиваться. Такого взгляда придерживаются в настоящее время многие советские исследователи (Я. Рогинский, 1951; Рогинский и Левин, 1955; Быстров, 1957 и др.).
5. Возникновение экзогамии и рода. Превращение дуально‑стадной организации в дуально‑родовую
Завершение процесса формирования Homo sapiens было одновременно и окончанием процесса становления экзогамии, рода и дуально‑родовой организации.
Выше уже были подробно рассмотрены причины, обусловившие завязывание половых отношений между членами разных коллективов и превращение этих отношений из случайности в правило. Как указывалось, на определенном этапе развития первобытного стада в результате расширения сферы действия половых табу сексуальные отношения между членами коллектива стали настолько ограниченными во времени, что не могли обеспечить нормального удовлетворения полового инстинкта и нормального воспроизводства основной производительной силы — самого человека. Единственным выходом из положения было образование дуально‑стадной организации.
Половые отношения между членами разных коллективов в отличие от подобных отношений между индивидами, принадлежавшими к одному стаду, могли осуществляться в любое время. Поэтому превратившиеся из случайности в правило междуколлективные половые отношения необходимо стали играть главную, решающую, основную роль в обеспечении удовлетворения полового инстинкта и нормального воспроизводства людей. Что же касается половых отношений внутри коллектива, то с возникновением дуально‑стадной организации они перестали быть необходимыми и неизбежно превратились по существу в малозначащее дополнение к ставшим господствующими и преобладающими междуколлективным отношениям полов.
Возникновение дуально‑стадной организации, обеспечившей полное удовлетворение полового инстинкта людей путем общения с индивидами, принадлежащими к другому коллективу, сняло все препятствия, мешавшие неограниченному расширению сферы действия половых табу. Результатом было быстрое возрастание длительности периодов воздержания от половых отношений между членами коллектива и сокращение числа промискуитетных праздников, приведшее к тому, что половое общение внутри коллектива было сведено до минимума, утратило всякое реальное значение и в конце концов фактически перестало практиковаться, за исключением лишь кратковременных периодов, приобретших чисто ритуальное значение оргиастических празднеств.
Происшедшее по существу полное вытеснение половых отношений из жизни коллектива в определенной степени было обусловлено потребностями развития производства. Половые отношения между членами коллектива и в этот период, возможно, в какой‑то мере мешали производству орудий, охоте и другим видам хозяйственной деятельности. Но этим дело не исчерпывалось.
Как уже указывалось, на протяжении всего периода существования первобытного стада всем ходом жизни формирующихся людей в их головы вбивалось сознание опасности половых отношений между членами коллектива для самого коллектива, сознание того, что эти отношения вредно влияют на исход человеческой практической деятельности, что они угрожают самому существованию коллектива и тем самым его членов. Это стихийно вырабатывавшееся на протяжении десятков и сотен тысячелетий сознание вредоносности половых отношений между членами коллектива окончательно оформилось в эпоху завязывания и упрочения половых отношений между членами разных тотемистических стад.
Как уже было выяснено выше, скрещивание между членами разных тотемистических стад в необычайно короткий срок ликвидировало все вредные последствия предшествовавшего длительного инбридинга. Следствием завязывания половых отношений между членами разных коллективов было резкое возрастание рождаемости и появление необычайно жизнеспособного, крепкого и плодовитого потомства. Контраст между результатами половых отношений внутри коллективов и результатами половых отношений между членами разных коллективов был столь разительным, что не мог остаться незамеченным. Осознание вреда кровосмешения в таких условиях было неизбежно. И он был осознан, но своеобразно.
Вредные биологические последствия кровнородственного скрещивания, осознаваясь, выступали перед людьми этой эпохи как зримое, наглядное, конкретное проявление той социальной по своей природе опасности половых отношений между членами коллектива, убеждение в существовании которой навязывалось формирующимся людям на протяжении всей истории первобытного стада объективными условиями их жизни. Осознание вредных биологических последствий длительного и тесного кровнородственного скрещивания, становясь, возникало, таким образом, как форма осознания социальной по своему источнику опасности половых отношений между членами коллектива для коллектива. И тем самым бывшее до этих нор крайне смутным и неопределенным сознание опасности половых отношений между членами коллектива для самого коллектива, получая данную форму, оформляясь, становилось все более отчетливым. Так шло формирование, становление экзогамного табу, экзогамного запрета [108].
Формируясь как отражение становившейся реальной, объективной экзогамии человеческого коллектива, экзогамное табу оказывало обратное влияние на породившие его отношения, закрепляя возникавшую экзогамию. С окончательным оформлением экзогамного запрета тотемистическое стадо стало полностью экзогамным коллективом, окончательно превратилось в род, родовую коммуну.
Убеждение в том, что половые отношения внутри коллектива представляют для него величайшую опасность, оформившееся в период становления экзогамии и рода, настолько глубоко вошло в сознание людей родового общества, что, как об этом свидетельствуют данные этнографии, сохранялось долгое время спустя и после того, как причины, породившие его, давно уже исчезли. Экзогамное табу на всем протяжении существования и развития родового общества было одной из основных норм его морали. Нарушение экзогамного запрета рассматривалось как действие, навлекающее опасность на весь коллектив, как преступление против коллектива и сурово каралось. Обычным наказанием за нарушение экзогамии была смерть (Fison and Howitt, 1880, p. 63—66; Codrington, 1889, 1891; Spencer and Gillen, 1899a, p. 100; Howitt, 1904, p. 183, 332; G. Brown, 1910, p. 27; Rivers, 1914b, I; Frazer, 1914, IV, p. 157; Powdermaker, 1933, p. 266; Malinowski, 1948, p. 389, 424—425 и др.).
С окончательным вытеснением половых отношений из жизни коллектива, с возникновением экзогамии половые отношения между членами разных коллективов из правила превратились в необходимость. В результате связь между двумя коллективами стала нерасторжимой. Дуально‑стадная организация превратилась в дуально‑родовую.
Дуально‑родовая система возникла как социальная организация половых отношений между членами двух человеческих коллективов, т. е. как организация брачная. Первой нормой брака был, таким образом, брак не между индивидами, взятыми сами по себе, а между двумя родами, коллективами, группами людей, брак коллективный, групповой, дуально‑родовой. О том, что первоначальные брачные отношения носили именно такую форму, свидетельствуют особенности классификационных систем родства тураноганованского типа (Fison and Hewitt, 1880, p. 58—60; Rivers, 1907, 1914a, p. 72‑77; 1914в, II, p. 80‑85; 1932, p. 66‑67; Кpичeвский, 1936, стр. 260 сл. и др.).
Таким образом, на заре родового общества экономические, производственные отношения, с одной стороны, и половые, детопроизводственные — с другой, полностью исключали друг друга. Люди, входившие в состав одного хозяйственного коллектива, не могли вступать в половые отношения друг с другом. Производственный коллектив был строго экзогамным, т. е. был родом. Соответственно люди, имевшие право вступать в половые отношения, не могли принадлежать к одному хозяйственному коллективу. Они обязательно должны были входить в состав разных производственных ячеек общества, а следовательно, и жить раздельно. Если экономический коллектив был экзогамным, то дуально‑родовой брак носил, если можно так выразиться, дисэкономический, а поэтому и дислокальный характер [109]. Взгляда на первоначальный брак как на дислокальный придерживались такие крупные советские этнографы, как С. П. Толстов (1935, стр. 34—35), А. М. Золотарев («Очеркистории родового строя», стр. 71 — 74, 94, 121), М. О. Косвен (1948б, стр. 7—9; 1957, стр. 126).
В силу дисэкономичности и дислокальности дуально‑родового брака человек мог принадлежать только к тому коллективу, в состав которого входила его мать, и ни к какому другому. Принадлежность человека к полностью совпавшему с родом определенному хозяйственному коллективу была столь само собой разумеющейся, что никакой потребности в исчислении родства не было. Не было никакого счета родства, в том числе и материнского. Человек считался принадлежавшим к тому или иному роду вовсе не потому, что к нему принадлежала его мать, а потому, что действительно к нему принадлежал и ни к какому другому принадлежать не мог. Род практически был материнским, но это обстоятельство на той стадии никак не осознавалось и не играло никакой роли. Формой осознания единства первоначального рода, как и формой осознания единства позднего первобытного стада, был тотемизм.
Как уже указывалось в главе II, по вопросу о том, как образовалась дуально‑родовая организация, существуют различные точки зрения. Одни ученые считают, что она возникла в результате разделения эндогамного коллектива на два экзогамных, другие — что она возникла в результате соединения двух ставших с ее образованием экзогамными первоначально совершенно самостоятельных коллективов. Из этих двух точек зрения единственно правильной, по нашему мнению, является вторая. Кроме приведенных выше данных, в пользу такого взгляда говорит обширный фактический материал, которым располагает этнографическая наука. На этом материале следует хотя бы коротко остановиться, ибо он позволяет уточнить некоторые моменты процесса становления дуально‑родовой организации.
У довольно большого числа племен и народов, сохранивших дуальное деление, отмечено существование глубокого убеждения в том, что члены двух фратрий отличаются друг от друга рядом физических, а иногда и духовных особенностей, хотя объективными научными исследованиями реальных различий между ними не обнаруживается. Так, например, арунта говорили о членах одной половины как о «больших людях», а о членах другой как о «маленьких людях» и рассматривали первых как обладателей прямых волос, а вторых — как обладателей курчавых волос (Spencer and Gillen, 1927, I, p. 42). На деле никаких реальных различии между людьми двух половин племени ни в размерах тела, ни в характере волос обнаружено не было (1927, I, р. 42; II, р. 597—599). Существование подобного рода верований зафиксировано почти по всей Австралии (Mathew, 1910), причем они нередко сочетаются с легендами, повествующими о происхождении фратрий от двух различных групп предков, одна из которых пришла из далекой страны (Золотарев, 1931, стр. 67—68). Так, например, согласно преданию аранда (арунта), племя это образовалось во времена мангаркингеркинна (= альчера) из неразвитых существ, делившихся на две строго отличные группы: жителей земли и жителей моря (Золотарев, 1931, стр. 67).
Существование глубоко укоренившегося убеждения в наличии физических и духовных различий между людьми, принадлежащими к разным фратриям, было отмечено на Новой Гвинее, Новой Ирландии, Новой Британии, о‑вах Герцога Йоркского, Соломоновых, Санта‑Крус, Банкс (Rivers. 1914в, 1, р. 22; II, р. 502—507; 1932, р. 28; Fox, 1919, р. 122‑123; 1924, р. 34‑37; Wirz, 1924, S. 97; Токарев, 1933, 2, стр. 73). Б. О. Долгих было выявлено существование пережитков подобных верований у нганасанов [110]. Важно подчеркнуть, что на всех перечисленных выше островах Меланезии подобного рода убеждение было неразрывно связано с преданиями об имевших место в прошлом вооруженных столкновениях между членами разных фратрий и с сохранявшейся до самого последнего времени ритуальной враждой между ними. «В старые времена,— писал В. Риверс (Rivers, 1914в, I, р. 22), характеризуя отношения между фратриями в Меланезии,— члены двух фратрий ненавидели друг друга, и чувство вражды между ними и теперь еще существует ». Существование ритуальной вражды между фратриями или более или менее отдаленных ее пережитков отмечено исследователями также у аборигенов Австралии, на о‑вах Торресова пролива, на о‑вах Онтонг‑Джава, Тикония, Яп, Понапе, у игоротов Филиппин, в Индонезии, у нага Северо‑Восточной Индии, буршиков, по всей древней Средней Азии, у народов Кавказа, Сибири (селькупов, кетов, эвенков, ульчей, нивхов, негидальцев, ительменов), в Древнем Египте, у гереро Африки, в Северной Америке (эскимосы, тлинкиты, ирокезы, крики, чикасава, чоктава, натчи, осэджи, виннибаго, хоии, пима, опата), у многих племен Южной Америки (кепикириват, бороро, канелла, апинаже, шеренте), в древнем Перу (Прокофьев, 1928, стр. 102; Л. Морган, 1934а, стр. 56; 1934б; С. Иванов, 1935; Анисимов, 1936, стр. 119—120, 167—177; 1959, стр. 67—69; Золотарев, 1939а, стр. 135‑148; 1964, стр. 76, 117‑120, 143‑200, 207‑219, 250—256; Толстов, 1948, стр. 282—292; Шиллинг, 1949, стр. 171; Аверкиева, 1960, стр. 58; Косвен, 1961, стр. 32; Файнберг, 1964, стр. 148—150; N. Thomas, 1906, р. 53—55; Spencer and Gillen, 1927, II, p. 509; Rivers, 1932, p. 29; «Handbook of South American Indians», III, 1948, p. 375; Murdock, 1949, p. 90; Eggan and Scott, 1963, p. 49).
Отзвуками былой вражды между фратриями являются предания, повествующие о борьбе между животными или птицами — тотемами фратрий. Существование таких преданий зафиксировано у австралийцев (N. Thomas, 1906, р. 53—55; Золотарев, 1931, стр. 66—68), а также у народов Сибири (Окладников, 1950а, I—II, стр. 327—328; 1950б, стр. 12—14). Следы былой вражды между фратриями мы находим в близнечных и иных сходных с ними мифах, истоки которых, как показал А. М. Золотарев, лежат в дуальном делении родового общества. Характерной чертой этих имеющих универсальное распространение мифов является вражда между братьями (Золотарев, 1939а, стр. 146 — 148; 1964; Тэйлор, 1939, стр. 451—456; Толстов, 1948, стр. 289 сл.; Василевич, 1959, стр. 173—184; Мелетинский, 1957, стр. 177 сл.). В дальнейшем своем развитии подобного рода мифы легли в основу дуализма многих религий древнего мира (Толстов, 1948, стр. 286—291; Золотарев, 1964).
Из всех этих данных напрашивается один вывод, который одним из первых был сделан В. Риверсом (Rivers, 1914, I, р. 563), а именно, вывод о том, что дуальная организация возникла в результате соединения двух ранее совершенно самостоятельных и не находившихся в родстве коллективов.
Приведенный выше фактический материал подтверждает также правильность изложенного выше взгляда на процесс завязывания связей между двумя коллективами, процесс становления дуальной организации. Ритуальную вражду между фратриями вряд ли, по нашему мнению, можно рассматривать иначе, как пережиток реальной вражды между двумя коллективами, которые в дальнейшем образовали дуальную организацию. Существование вражды между двумя коллективами и следовало ожидать, если исходить из того, что первой формой завязывания половых отношений были оргиастические нападения членов одного тотемистического стада на членов другого. Последнее не могло не привести к обострению отношений между коллективами.
С неизбежно наступившим в дальнейшем изменением характера отношений между коллективами вражда между ними все в большей и большей степени становится фиктивной, все в большей и большей степени приобретает ритуальный характер. В последней форме она продолжала кое‑где сохраняться и долгое время спустя после превращения дуально‑стадной организации в дуально‑родовую, после завершения процесса становления родового общества — первой формы существования готового, сформировавшегося человеческого общества.
Заключение
Человеческое общество было вызвано к жизни возникновением и развитием производства. Процесс становления производственной деятельности был основой процесса превращения животных в людей, а зоологического объединения в подлинно человеческий коллектив, в чисто социальный организм.
Зародившаяся в недрах предчеловеческого стада производственная деятельность, развиваясь, неизбежно вступила в непримиримое противоречие с существовавшими в этом объединении зоологическими отношениями, прежде всего с существовавшей в нем биологической гаремной организацией половых отношений, в противоречие с господствовавшим в этом объединении зоологическим индивидуализмом. Возникший конфликт мог быть разрешен лишь при условии появления новых, производственных, социальных по своему характеру отношений, при условии ограничения зоологического индивидуализма, при условии ликвидации гаремной организации отношений полов, иначе говоря, при условии превращения зоологического объединения, каким было стадо предлюдей, в качественно отличное от него производственное, экономическое в своей основе объединение — первобытное человеческое стадо.
Сменившее стадо предлюдей первобытное человеческое стадо уже не было зоологическим объединением, однако оно еще не было и подлинно социальным организмом, подлинно человеческим обществом. Оно представляло собой организм социально‑биологический, формирующееся человеческое общество. Возникновение первобытного стада положило начало процессу обуздания животного индивидуализма, процессу борьбы социального и биологического. С возникновением первобытного стада старая, биологическая организация половых отношений исчезла, а новая, социальная не появилась. В результате половые отношения — отношения чисто биологические — приобрели совершенно неорганизованный, беспорядочный характер. В таком виде они стали существовать рядом с формирующимися социальными отношениями.
Возникновение первобытного человеческого стада — объединения более крепкого и сплоченного, чем предшествовавшее ему стадо предлюдей,— сделало возможным дальнейшее совершенствование производственной деятельности. Развитие производственной деятельности необходимо предполагало повышение уровня сплоченности первобытного стада, дальнейшее вызревание производственных отношений. Развиваясь, производство рано или поздно неизбежно должно было потребовать такого уровня сплоченности первобытного стада, который был несовместим с существованием в нем неограниченного промискуитета, должно было потребовать таких отношений между формирующимися людьми, существование которых было несовместимо с существованием между ними ничем не ограниченных, беспорядочных половых сношений.
Новый возникший конфликт не мог быть преодолен путем появления социальной организации половых отношений. Формирующиеся производственные отношения не были еще настолько сильны, чтобы подчинить себе половые отношения, упорядочить и организовать их. Однако они уже настолько окрепли к тому времени, что были способны частично вытеснить остающиеся неупорядоченными половые отношения из жизни коллектива, превратить эти отношения из постоянно существующих в периодически возникающие. В результате первобытное стадо раздвоилось во времени на коллектив почти чисто производственный, социальный организм и на почти полностью биологическое воспроизводительное объединение.
Дальнейшее развитие первобытного стада прежде всего состояло в том, что в результате прогресса производственной деятельности формирующиеся производственные, социальные отношения все в большей и большей степени вытесняли отношения половые, детопроизводственные из жизни людей, т. е. в том, что оно все в большей и большей степени становилось коллективом социальным, производственным и все в меньшей и меньшей степени объединением детопроизводственным, биологическим.
Логическим завершением этого процесса должно было бы быть полное вытеснение отношениями социальными отношений половых, биологических из жизни первобытного стада, т. е. его превращение из организма биосоциального, каким оно являлось, в организм исключительно лишь производственный, в подлинно социальный. Однако в действительности процесс становления человеческого общества завершиться путем постепенного, плавного вытеснения половых, биологических отношений не мог. Первобытное человеческое стадо с полным вытеснением половых отношений из жизни его членов не превратилось бы в подлинно социальный организм. Оно просто перестало бы существовать.
Биосоциальный организм не мог превратиться в социальный путем постепенного заполнения старой формы новым содержанием. Производственные, социальные отношения могли более или менее успешно формироваться в оболочке первобытного стада лишь до определенного предела. По достижении его первобытное человеческое стадо вступило в период своего кризиса. Старая форма стала непреодолимым препятствием на пути развития содержания. Ни процесс формирования производительных сил, ни процесс становления производственных, социальных отношений не мог завершиться без коренной перестройки структуры формирующегося общества. И она произошла.
Развитие первобытного стада с ограниченным промискуитетом не только сделало эту перестройку необходимой, но и создало условия для ее осуществления. Вытеснение половых отношений социальными было необходимым условием развития производственной деятельности в этом стаде. Но на определенном этапе оно неизбежно привело к появлению все более углублявшейся тенденции к превращению воспроизводства основного элемента формирующихся производительных сил — человека — в суженное. Так как нормальное воспроизводство человека является необходимым условием существования производственной деятельности, то с этого момента наряду с потребностью в вытеснении половых отношений из первобытного стада в нем возникла новая, также производственная по своему источнику, но прямо противоположная ей потребность в расширении полового общения между формирующимися людьми.
Конфликт между этими двумя взаимно исключавшими друг друга потребностями мог быть разрешен только путем превращения вытесняемых из жизни человеческих коллективов детопроизводственных отношений, из отношений между членами объединения в отношения между членами разных объединений. Завязывание половых связей между членами разных первобытных стад неизбежно было и установлением определенных, социальных по своему существу, отношений между стадами. Возникли системы, состоявшие из двух взаимобрачущихся первобытных стад,— дуально‑стадные организации. Появление их создало возможность окончательного и полного вытеснения биологических, половых отношений из жизни каждого коллектива, полной и окончательной победы социальных отношений внутри коллектива, превращения этих отношений в единственно существующие в коллективе, иными словами, создало возможность возникновения экзогамного коллектива — рода.
Каждая из дуально‑стадных организаций представляла собой формирующуюся дуально‑родовую организацию, а каждый из входивших в состав такой системы коллективов являлся не чем иным, как формирующейся родовой коммуной.
Начало превращения первобытного стада в род, начало сбрасывания старой формы и возникновения новой сделало возможным выход из кризиса и завершение процесса формирования производительных сил и социальных отношений. С возникновением рода и дуально‑родовой организации детопроизводство было подчинено производству, биологические половые отношения подчинены производственным, социальным, был обуздан и поставлен под постоянный повседневный контроль коллектива самый мощный и антиобщественный из всех зоологических инстинктов — инстинкт размножения, половой инстинкт. Обуздание полового инстинкта было ведущим моментом процесса обуздания зоологического индивидуализма. Поэтому завершение обуздания полового инстинкта означало завершение обуздания зоологического индивидуализма вообще. С завершением становления рода и дуально‑родовой организации окончился процесс борьбы социального и биологического, процесс становления человеческого общества.
Род возник, когда социальные, производственные отношения одержали окончательную победу над отношениями половыми, биологическими и полностью вытеснили последние из человеческого коллектива. Экзогамия, таким образом, является отнюдь не внешним признаком рода. В негативной форме в ней выражается сущность рода, состоящая в том, что род является первым коллективом, в основе которого лежат исключительно лишь социальные отношения, первым чисто социальным, чисто производственным объединением [111]. Возникновение рода было появлением первого подлинно социального организма, первой формой существования готового, сформировавшегося человеческого общества. С превращением первобытного человеческого стада в род закончился один крупный период истории человечества — период становления человеческого общества и начался другой — период развития готового, сформировавшегося человеческого общества.
Производство, каким оно было вплоть до появления прибавочного продукта, предполагало и требовало такого объединения производящих существ, в котором поведение каждого из его членов определялось бы не стремлениями удовлетворить свои инстинкты, а выражающими потребности производства (и тем самым потребности производственного объединения) нормами и правилами, одинаково обязательными для всех членов объединения, в котором все его члены независимо от физической силы и других индивидуальных качеств обладали бы одинаковыми правами и обязанностями, предполагало и требовало такого объединения, которое было бы подлинным коллективом, было бы коммуной, предполагало и требовало коллективистических, коммунистических отношений, отношений равенства, дружбы и взаимопомощи. И весь процесс становления человеческого общества был процессом формирования такого коллектива, процессом формирования первобытной коммуны. Человеческое общество формировалось как первобытнокоммунистическое общество. Человеческие, социальные отношения становились как первобытнокоммунистические отношения. Человек, формируясь как общественное существо, формировался как существо непосредственно общественное, как коллективист. Это вытекало из самой сущности процесса становления человеческого общества как процесса обуздания зоологического индивидуализма. Отрицанием зоологического индивидуализма мог быть только человеческий, социальный коллективизм, только первобытный коммунизм. Подлинный человек мог возникнуть только как коллективист и он возник как коллективист.
Процесс формирования первобытной коммуны завершился с возникновением рода. Первобытная коммуна возникла как коммуна родовая. Первобытный коммунизм был родовым коммунизмом. Отношения собственности в родовой коммуне всецело носили коллективистический характер. Никакой другой формы собственности, кроме коллективной, родовой собственности, в первобытной коммуне не существовало. Члены рода совместно владели средствами производства, сообща производили и сообща потребляли. Характерной чертой родовой коммуны было полное равенство всех ее членов. Между сородичами существовали отношения дружбы, сотрудничества и взаимопомощи. Род был монолитным, сплоченным коллективом.
Но родовой коммунизм носил по необходимости ограниченный характер. Эта ограниченность родового коммунизма была обусловлена той же причиной, которая обусловила коммунистический характер первобытного производства,— именно низким уровнем развития производительных сил.
Ограниченность первобытного коммунизма проявлялась прежде всего в том, что коммунистические отношения были замкнуты в пределах рода, ограничены рамками каждого отдельного коллектива. Соответственно такой же ограниченный характер носила и первобытнокоммунистическая мораль. Действие ее норм, предписывавших заботу о каждом члене коллектива, взаимопомощь и т. п., распространялось лишь на членов данного конкретного рода. Все, что было вне рода, было вне сферы действия норм и правил, определявших взаимоотношения членов рода. Родовая коммуна для каждого из его членов была всем. Существование человека вне рода было абсолютно невозможным. Поэтому каждый человек родового общества мог мыслить и мыслил себя прежде всего как неотъемлемую часть коллектива. Господствовавший в роде коллективизм, возникший в борьбе с зоологическим индивидуализмом и как отрицание последнего, был настолько силен, что не только исключал какой бы то ни было индивидуализм, но и делал невозможным развитие человеческой индивидуальности.
Имевший своей основой неразвитость производства родовой коммунизм неизбежно должен был рано или поздно в результате развития производительных сил уступить место новому обществу — классовому. Возникновение последнего было крупным шагом вперед. В течение целого периода истории человеческого общества только классовые производственные отношения могли обеспечить возможность совершенствования производительных сил. Но переход от родового общества к классовому, представлявший собой явление в целом несомненно прогрессивное, был в определенном отношении и регрессом. Для подавляющего большинства человечества классовое общество принесло с собой тяжкий социальный гнет, нищету, голод, страдания, полное подавление личности. Трудящиеся массы были задавлены непосильной работой на других, лишены права на достойное человека существование, низведены до положения животных. Возможность развития своей индивидуальности была исключена для представителей эксплуатируемых классов существовавшими общественными отношениями.
Частная собственность и неразрывно связанные с ней отношения эксплуатации и угнетения, возникнув, разъединили людей, обособили их, поставили во враждебные отношения друг к другу. «Старое общество,— писал В. И. Ленин, характеризуя классовое общество,— было основано на таком принципе, что либо ты грабишь другого, либо другой грабит тебя, либо ты работаешь на другого, либо он на тебя, либо ты рабовладелец, либо ты раб» (ПСС, т. 41, стр. 312). Классовое общество возникло как отрицание родового общества и тем присущего последнему коллективизма. Вместе с ним вновь возник индивидуализм.
Этот индивидуализм отличался от подавленного родовой коммуной зоологического эгоизма. С возникновением классового общества человек не перестал быть существом общественным. Он им был и остался. И именно в силу этого он превратился в индивидуалиста. Индивидуалистом его сделали новые общественные отношения, пришедшие на смену родо‑коммунистическим,— отношения эксплуатации и угнетения. Возникший вместе с классовым обществом индивидуализм был порождением общественных отношений, был проявлением общественной сущности человека, но проявлением извращенным, искаженным, проявлением, отрицавшим свою собственную сущность.
Поэтому индивидуализм не только не смог обеспечить расцвета человеческой личности, но, наоборот, сделал его невозможным. Развитие индивидуализма опустошало, уродовало, калечило человека. Отрицание индивидуализмом общественной сущности человека не могло не привести к известному возрождению зверя в человеке. Хотя основой пришедшего на смену родовому коллективизму индивидуализма были не зоологические инстинкты, а антагонистические общественные отношения, его возникновение неизбежно привело к известному возрождению зоологического индивидуализма, к известному освобождению животных инстинктов из‑под контроля общества [112].
Крайнее свое проявление возникший вместе с частной собственностью и отношениями эксплуатации индивидуализм получил в буржуазном обществе. При капитализме наивысшего развития достигают все противоречия классового общества, в том числе и антагонизм между личностью и обществом, между общественными и личными интересами. Обострив до предела все противоречия классового общества, капитализм создал возможность своего уничтожения и тем самым уничтожения общества, основанного на эксплуатации человека человеком. «Капитализм,— указывается в Программе КПСС,— последний эксплуататорский строй. Гигантски развив производительные силы, он превратился затем в величайшую преграду на пути общественного прогресса. Если XX век — век колоссального роста производительных сил и развития науки — еще не покончил с нищетой сотен миллионов людей, не принес изобилия материальных и духовных благ всем людям на Земле, то в этом повинен только капитализм. Усиливающийся конфликт между производительными силами и производственными отношениями властно ставит перед человечеством задачу — разорвать прогнившую капиталистическую оболочку, раскрепостить мощные производительные силы, созданные человеком, и использовать их на благо всего общества» (1961, стр. 7).
И эта задача успешно осуществляется. Более трети человечества уже освободилось из‑под власти капитализма и успешно создает новое, бесклассовое, коммунистическое общество. В авангарде строителей мирового коммунизма идут трудящиеся нашей страны, возглавляемые великой партией Ленина. В СССР завершено строительство социалистического общества и непосредственной практической задачей в настоящее время является переход от первой фазы коммунистического общества ко второй его фазе, от социализма к собственно коммунизму.
Коммунистический строй, идущий на смену последней классовой общественно‑экономической формации — капитализму, имеет черты, роднящие его с первобытным родовым коммунизмом. Такими чертами являются наличие общественной собственности на средства производства и соответственно отсутствие частной собственности, коллективизм, равенство всех членов общества и соответственно отсутствие классов, эксплуатации, государства и др. Однако в то же время между родовым коммунизмом и коммунистическим обществом существует и коренное, качественное различие.
Первобытный коммунизм имел своей основой крайне низкий уровень развития производства, при котором люди с трудом могли обеспечивать свое физическое существование, был коммунизмом бедности. Поэтому коммунистические отношения, носившие уравнительный характер, были замкнуты в узких рамках родового коллектива. Ограниченный характер носил родовой коллективизм, возникший как отрицание зоологического индивидуализма. Он замыкал личность в пределах узкой человеческой группы, целиком растворяя ее в коллективе, ограничивал развитие человеческой индивидуальности.
Новый коммунизм возникает на базе такого уровня развитий производительных сил, которые создают изобилие материальных и духовных благ и дают возможность перейти к распределению по потребностям. Коммунизм, возникая, лишь временно ограничен рамками одной страны. В дальнейшем своем развитии он неизбежно объединит все человечество. «Коммунизм,— говорится в Программе КПСС,— выполняет историческую миссию избавления всех людей от социального неравенства, от всех форм угнетения и эксплуатации, от ужасов войны и утверждает на земле Мир, Труд, Свободу, Равенство, Братство и Счастье всех народов» (1961, стр. 6).
Отрицая основанное на частной собственности, угнетении и эксплуатации классовое общество, коммунизм отрицает и присущий ему индивидуализм и тем самым окончательно, полностью и навсегда вытесняет из жизни людей остатки животного эгоизма, окончательно, полностью и навсегда делает людей людьми. С коммунизмом, пишет Ф. Энгельс, «прекращается борьба за отдельное существование. Тем самым человек теперь — в известном смысле окончательно — выделяется из царства животных и из звериных условий существования переходит в условия действительно человеческие» (соч., т. 20, стр. 294). Коммунизм, отрицая индивидуализм и возрождая на новой основе коллективизм, не только не отрицает человеческую индивидуальность, а, наоборот, создает все условия для всестороннего, свободного и гармоничного развития человеческой личности. «Коммунизм,— указывается в Программе КПСС,— это строй, где расцветают и полностью раскрываются способности и таланты, лучшие нравственные качества свободного человека» (1961. стр. 65).
2 По всей вероятности, как генетически восходящие к ритуальной борьбе между полами и в конечном счете к оргиастическим нападениям следует рассматривать такие, например, обычаи, как наблюдавшееся у целого ряда народов (древние германцы, древние арабы, некоторые племена Индии, коми, черкесы, калмыки, монголы, тибетцы, коряки, ительмены) обрядовое избиение жениха, а иногда и сопровождавших его лиц мужского пола женской родней и подругами невесты (С у м ц о в, 1881, стр. 19; Дружинин, 1907, стр. 285; А. М а к с и м о в, 19086, стр. 127 сл.; Зеленин, 1940, стр. 201; Крашенинников, 1949, стр. 434—435, 458; Hutchinson, 1897, р. 14; Crook е, 1899, р. 233; В г i f f a u 11, 1927, I, p. 516— 517) и теснейшим образом связанный с ним входивший в состав свадебной обрядности почти всех народов мира обычай (или пережитки обычая) ритуальной борьбы, ритуального сражения между сторонами жениха и но‑
Указатель литературы
Дата добавления: 2019-03-09; просмотров: 191; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!