Воспоминания о вполне возможном будущем 9 страница
«там рабство дикое, без чувства, без закона,
присвоило себе насильственной лозой и труд,
и собственность, и время земледельца,
там девы юные цветут
для прихотей развратного владельца» —
воспринимаются нами сейчас как некая метафора, хотя и зловещая.
Конечно, можно обвинить автора в том, что он «люто ненавидит Россию», как и было сделано, когда он опубликовал ряд своих статей на эту тему. Найдутся и «аллилуйщики» из вчерашних комсомольцев и партийцев, как и из сегодняшних фашистов. Но — если сказать без патетики — пусть рассудит нас Бог. А история, похоже, ничему не учит.
Ко времени, совпавшему с отменой рабства, был издан Новый Завет. Трудно сейчас сказать, каков был по объему первый тираж, но когда Новый Завет несколькими годами позже был издан уже в большом количестве, то весь этот тираж был сожжен на кирпичных заводах Санкт–Петербурга… по распоряжению Св. Синода. Причина? — Простому народу нельзя читать Евангелие; видимо, у членов Синода, митрополитов, были серьезные опасения, что молодое вино, влитое в старые мехи, с неизбежностью прорвет их, — а это для духовенства процесс неуправляемый и непредсказуемый. Уж лучше «устав», «уставностъ», по словам Розанова, чем новые неудобные вопросы, честный ответ на которые был бы не в пользу самого духовенства.
Как бы там ни было, желание найти и прочитать (а многие и учились грамоте, чтобы только иметь возможность самому прочитать) таинственное Евангелие (оклад которого давали в храмах лишь поцеловать) было в народе настойчивым. Благодаря книгоношам люди могли купить эту Книгу буквально за символическую плату — Российское Библейское общество, возродившее свою деятельность после запрета Николаем I в 1826 г., изыскало возможность издавать для бедных дешевые Евангелия.
|
|
|
Предложение всегда определял спрос, духовный голод требовал утоления, и православные люди стали самостоятельно читать Евангелие, и с ними стали происходить перемены: они переставали пьянствовать, к семье, к труду относились уже как подобает христианину. Но вместе с тем стало заметно охлаждение к православию. Если, как мы видели из рапортов благочинных, и раньше народ ко храмам Божьим не притекал, то теперь отток становился все более сознательным. Человек должен становиться христианином через осознанный приход к Богу, а не в силу обязательного детокрещения по происхождению. Они вычитали из Евангелия «даром получили, даром и давайте», а им во храмах с рождения до смерти в буквальном смысле этого слова приходилось за все платить, когда платить, оказывается, не надо было ни за что, ибо духовное благословение за деньги не продается. Как тут возразить этим простолюдинам? —
|
|
|
«…как будто бы и без этого мало нас притесняют и разоряют попы; отдельно мы платим за крестины, за обедню, за причастие, словом, при всяком удобном случае поп берет с нас деньги. Теперь попы выдумали новый источник доходов: кто венчается после 8 часов вечера, платит 25 рублей; они нам причастия не дают без денег…» [177].
Но, конечно, не только в деньгах было дело. За то, чтобы священники за нас решали наши вопросы перед Богом, люди более грамотные и развитые и сейчас готовы отдавать деньги за всякие требы, лишь бы переложить ответственность личной совести перед Богом на жреческую касту. Повторяем, дело было не только в этом. Ведь читали же мы циркуляры Св. Синода, чтобы пастыри учились разговаривать со своей паствой на понятном языке. Но что могли дать народу пастыри, когда они знали одни требы и праздники? Ведь одной моралью сыт не будешь. Так что Евангелие, ставшее настольной книгой у пожелавшего править свою жизнь по нему, а не по языческим обычаям, — это Евангелие стало катализатором тех процессов, которые неизбежно и должны были происходить.
Но здесь нам придется прервать последовательность изложения. Одни фактические данные, которые мы собираемся приводить, будут мало понятны, если мы не познакомимся с той негативной ролью, которую сыграл в вероисповедной жизни России обер–прокурор Св. Синода К. П. Победоносцев.
|
|
|
«Вице–император»
Историки разных школ по–разному оценивали роль личности в истории. Однако обойти вниманием личность Константина Петровича Победоносцева, с 1880 г. по 1905 г. занимавшего пост обер–прокурора Святейшего Синода, невозможно. Он был влиятельнейшим лицом в правительстве при трех императорах. Кое–кто называл его даже «вице–императором», и мы видим в этом косвенное подтверждение его влияния. Автор данной книги не склонен абсолютизировать роль Победоносцева, но не считает правильным и умалять ее.
Вехи его жизненного пути, ступени его восхождения, закончившегося в общем–то бесславной кончиной (конкретное место захоронения до сих пор предположительно), мы описывать не будем. Нас интересует только, если можно так сказать, «профессиональная деятельность» К. П. Победоносцева в русле темы данной книги.
Владимир Соловьев и Сергей Трубецкой отдавали себе отчет, когда совместно написали эпиграмму на «вице–императора»:
«Сановный блюститель
|
|
|
Духовного здравия,
Ты, рабства, бесправия,
Гонений ревнитель,
Кощей православия!» [178]
Обозначенный период можно по праву назвать победоносцевским — в течение четверти века К. П. Победоносцев победоносно реял черным ангелом над инославящими христианами. Хотя А. Блок скажет о нем иначе:
«В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и мгла;
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла…
И не было ни дня, ни ночи,
А только тень огромных крыл…»
Можно не соглашаться с поэтом относительно «сна и мглы», потому что Россия не спала; да и нельзя назвать «мглой» время, когда общественную мысль представляли такие корифеи, как Тургенев, Некрасов, Толстой, Достоевский, Соловьев, Чехов, Лесков, Короленко. Но все же «совиные крыла» покрыли своей тенью всю империю (вспомним письма Лескова).
Невозможно забыть фотографический портрет Победоносцева: почти голый череп, запавшие глазницы, из которых смотрят леденящие душу глаза, настороженно растопыренные уши, «совиные крыла»… Как не вспомнить мудрое наблюдение, что лицо — зеркало души. Предоставим, однако, слово тем, кто знал его воочию. Послушаем, как они воспринимали Победоносцева в период, когда освобожденные крестьяне, студенты, правоведы, философы, журналисты, немалая часть духовенства хотели, чтобы россиянин обрел, наконец, право самостоятельно решать свою судьбу хоть в религиозном, хоть в каком ином смысле.
Как ни сильно было влияние обер–прокурора Св. Синода, но под напором возмущения засильем этого Святейшего ведомства, который князь Евг. Трубецкой назвал «духовным департаментом полиции», Николай II вынужден был в 1905 г. отправить Победоносцева в отставку. Перед этим отмечался своеобразный юбилей — четверть века его руководства Синодом. Касаясь празднования Победоносцевым весной 1905 года 25–летия службы в звании обер–прокурора Св. Синода, газета «Гражданин», которую уж никак нельзя заподозрить во враждебности к консерватизму, беспощадна в своем приговоре:
«Страшна была, — пишет князь В. П. Мещерский, — роковая судьба нашей церкви в лице ее Синода: в течение каких–нибудь 60 лет три долгих века аракчеевых в должности обер–прокурора — первый (граф Протасов) в лице воспитанника иезуитской школы, второй (граф Толстой) в лице деиста, третий (К. П. Победоносцев) в лице самого, казалось бы, фанатичного любителя культа церкви православной. Результаты оказались одинаковы: все трое сыграли одну и ту же роль Аракчеева по отношению к церкви, заглушив все живое, самостоятельное и независимое и требуя рабского перед своей личностью преклонения…» [179].
Оказавшись не у власти, Победоносцев, будучи уже глубоким стариком, все–таки пытался замедлить процесс церковного реформирования. Первенствующий в Синоде митрополит Петербургский Антоний и председатель Комитета министров С. Ю. Витте старались ускорить принятие решения о церковной реформе, о возвращении к православной соборности, — и даже в преддверии смерти Победоносцев посылает царю свои многочисленные возражения по поводу подготавливаемого проекта. Трудно все перечислить, но по каждому пункту у него в разных вариациях следует лишь одно: «нельзя».
Сразу после смерти отставного обер–прокурора Св. Синода Николай Бердяев пишет о нем статью «Нигилизм на религиозной почве», пишет со свойственной ему интеллигентной сдержанностью и с нескрываемой христианской болью:
«Победоносцев вызывал к себе жгучую ненависть, он был надеждой темных сил, долгие, тяжкие годы был он кошмаром русской жизни. Но, когда читаешь его, ненависть слабеет: звучат у него такие искренние ноты, искреннее смирение перед высшим, любовь к народному, романтическая привязанность к старому быту…
Какая основная черта Победоносцева, его умопостигаемый характер? — Неверие в силу добра (выделено Бердяевым. — А.Б. ), неверие чудовищное, разделяемое русской официальной Церковью.
…Победоносцев был религиозный человек, он молился своему Богу, спасал свою душу, но к жизни, к человечеству, к мировому процессу у него было безрелигиозное, атеистическое отношение; он не видел ничего божественного в жизни, никакого отблеска Божества в человеке: лишь страшная, зияющая бездна пустоты открывалась для него в мире, мир не был для него твореньем Божьим, он никогда не ощущал божественной мировой души. Этот призрачный, мертвенный старик жил под гипнозом силы зла, верил в зло, а в Добро не верил… Он — из числа загипнотизированных грехопадением, закрывшим бытие, отрезавшим от тайны Божьего творения..; добро, божественное не имеет объективной силы, на нем нельзя строить жизнь, с силой добра нельзя связывать никаких исторических перспектив» [180].
Бердяев делает отступление:
«Государственный абсолютизм есть учение православия о том, как устроить землю, как задержать победный ход зла в мире. Русский абсолютизм называют теократическим, но очень неточно: освященный православием абсолютизм есть результат неверия православной Церкви в возможность теократии на земле, Царство Бога и правды Божией на земле. Так как Божья правда не для земли, а для неба, то на земле пусть насилием удерживает человечество от зла государственная власть, — вот суть православного учения об абсолютной монархии.
…Победоносцев — трагический тип, это один из тех, в которых христианство убило Христа, для которых Церковь закрыла Бога. Христос сделал Бога бесконечно близким человеку, усыновил человека Отцу Небесному; дух Победоносцева делает Бога бесконечно далеким человеку, превращает сына в раба» [181].
«Почему Победоносцев, скептик во всем, так верит в государство, в его добрую природу? Только государственная власть казалась Победоносцеву хорошей и доброй, единственной светлой точкой на земле, тут скепсис его прекращается. Это понятно.
…Это все та же теория и практика Великого инквизитора, не верившего в человечество, спасавшего его с презрением и насильственно. Атеистический дух инквизитора движет Победоносцевым, он, подобно этому страшному старику, отвергает свободу совести.., отстаивает религиозный утилитаризм… Повторяю, я не сомневаюсь, что Победоносцев был лично религиозный человек, что душа его питалась культом и таинствами православной Церкви, но для мира и человечества в нем ничего религиозного не было, одна пустота, заполненная призраком государственной власти» [182].
О победоносцевском обскурантизме с горечью писал и известный юрист А. Ф. Кони:
«Мог ли я тогда думать, что через четверть века после этого тот же Победоносцев, к которому я вынес из Университета большую симпатию как к своему профессору, будет мне говорить с презрением «о той кухне, в которой готовились Судебные уставы», и, сделавшись моим влиятельным хулителем, станет жаловаться на то, что я «ставлю палки в колеса» миссионерской деятельности православного ведомства моими публичными обер–прокурорскими заключениями по вероисповедным преступлениям, дела о которых доходили до уголовного кассационного департамента, — и настаивать, чтобы некоторые согласные с этими заключениями решения Сената, вопреки закону, не печатались во всеобщее сведение?» [183].
A. Ф. Кони был авторитетом в области юриспруденции, обер–прокурором Уголовного Кассационного департамента при Сенате; до него доходили «дела» осужденных за религиозное инакомыслие. По каким–то из этих «дел» Кони публично выступал, показывая вопиющее беззаконие, творившееся при судебных производствах.
B. В. Розанов опубликовал статью «Скептический ум», где рассуждает о «Московском сборнике» Победоносцева.
«Неужели люди так глупы и непоправимо глупы, что могут только сломать шею, идя вперед. Неужели люди так дурны в обыкновенном и пошлом смысле, что если они хотят идти вперед, то делают это как злые и испорченные мальчишки, только с намерением дебоша, а не чего–нибудь прекрасного?.. Автор как бы рассматривает все худое в увеличительное стекло, а все доброе в отражении вогнутого уменьшительного зеркала» [184].
«Автор любит многие институты: Церковь, отечество, закон; больше всего — церковь и древности. Но человека в его индивидуальности? Не видим этого. Человек представляется ему несчастным червяком, который ползет в великом мавзолее истории. Это бедное и неверное представление» [185].
В статье «Когда начальство ушло…» Розанов припоминает инцидент, случившийся в жизни тогдашнего обер–прокурора:
«Однажды в Севастополе Победоносцев, всходя на палубу, оступился на сходни и упал в воду на глубоком месте. Нашелся добрый чудак, который его вытащил. Это — Осип Фельдман, известный гипнотизер. Затем между спасителем и спасенным произошел следующий выразительный разговор:
«Это вы меня вытащили? — Я. — Благодарю. — Помилуйте! Мой долг. — Ваша фамилия? — Фельдман. — Какого исповедания? — Еврей. — Креститесь».
Этот благочестивый совет был единственным знаком признательности…» [186].
Розанов припоминает протокольные выдержки из речи только вступившего во власть обер–прокурора Победоносцева на заседании Государственного Совета 8 марта 1881 г.:
«Что такое конституция? Орудие всякой неправды, источник всяческих интриг»;
«К чему привело освобождение крестьян? К тому, что исчезла надлежащая власть, без которой не может обойтись масса темных людей»;
«Что такое новые судебные учреждения? Новые говорильни адвокатов…»;
«Что такое печать? Самая ужасная говорильня, которая… разносит хулу и порицание на власть…» [187].
И далее:
«В царствование Николая I Апраксин или Бутурлин откровенно заявили, что Евангелие следовало бы запретить, если бы оно не было так распространено. Победоносцев Евангелие не запретил, но упорно изгонял из России, душил ссылкою и тюрьмой всех людей, желавших жить по Евангельскому идеалу… В своей статье о школе он прямо протестует против введения Евангелия в систему школьного образования. И, действительно, с тех пор, как Победоносцев имеет влияние на судьбы русского просвещения, религиозный элемент угас в последнем, окончательно сменяясь церковно–обрядовьй… Я не знаю, верит ли в Бога г. Победоносцев, да и не мое это дело, но смело утверждаю, что никто более Победоносцева не содействовал падению веры в Бога среди школьных русских поколений; никто не принизил так религиозности русского народа, обратив ее в пустую, сухую, но скучно и досадно требовательную государственную повинность и формальность; никто не дал вящего соблазна к бегству сколько–нибудь свободных умов в материализм и атеизм, для которых, однако, г. Победоносцев имеет дерзость вздыхать по средневековым кострам» [188].
Заканчивает Розанов весьма резко: «Но люди религиозного миросозерцания ненавидят и презирают его за то, что Победоносцев — это воплощенное царство от мира сего — разбивает и пачкает их идеал своим лжехристианским самозванством, что религию он превратил в полицию и священника — в участкового надзирателя по духовно–государственной части. У Победоносцева нет больших врагов, как те немногочисленные священнослужители, которые искренно веруют в свое призвание и в возможность проводить в народ евангельский идеал» [189].
«Возвращаясь к вопросу о вере Победоносцева, мне кажется кстати повторить язвительное слово Владимира Соловьева: «если и верует, то — как бесы у апостола Павла, — верует и трепещет» [190].
Бердяев был прав, когда признавал за Победоносцевым его искренность в отношении к государственной православности; более того, Победоносцев был убежден в том, что без самодержавной власти погибнет и православная Церковь [191]. Он исповедовал известную «симфонию» Церкви и государства. «При обсуждении в правительстве вопроса о сектантах, когда все уже согласились, что необходимы послабления, Константин Петрович произнес следующую фразу: «Я знаю, господа, государства, в которых допущено обращение иностранной монеты, но я не знаю такого, в котором допускалось бы обращение фальшивой» [192]. Все, что не являлось православием, для обер–прокурора, профессора права, было фальшивой монетой, не имеющей права обращения в России. И таков дух законов, которые он фактически диктовал безропотным митрополитам, членам Св. Синода. Но зато как подписывал свои послания церковным иерархам: «Испрашивая молитв Ваших, с совершеннейшим почтением и преданностью имею честь быть Вашего Преосвященства, Милостивого Государя и Архипастыря, покорнейшим слугою — К. Победоносцев». На самом же деле «милостивых государей и архипастырей он ни во что не ставил.
«На своем посту обер–прокурора Победоносцев оказал сильнейшее влияние на православную Церковь и государство в переходный период между XIX и XX столетиями. Профессор права и наставник императора Александра И… Победоносцев, несмотря на ум и усердие, был одним из тех, кто подготовил падение императорского строя. Отпечаток цинизма лежал на этом чрезвычайно консервативном государственном деятеле. Его полнейшее неверие в людскую честность и добродетель вело к политике угнетения в религиозной и культурной жизни» [193].
В этой же книге старого эмигранта, на которую мы сослались, приводится ссылка на журнал «В ограде церкви» (1933, № 3, Варшава), где припоминается характерный случай. Однажды один из почитателей Победоносцева выразил восхищение единодушием епископов на сессиях Синода под его председательством. Обер–прокурор презрительно ответил: «Они нарушают единство своими подписями: у каждого из них свой почерк».
Политический портрет К. П. Победоносцева можно было бы написать более привлекательными красками. У него были, и есть сейчас, почитатели, которые Церковь понимают не иначе как некую организацию, способствующую в тесной связке с государственной властью объединению нации. Как же не вспомнить Сергия Радонежского, благословившего князя Дмитрия на битву с татарами и своим духовным авторитетом способствовавшего собиранию русский земли. Может быть, Церковь и можно было рассматривать как государственную структуру, если бы у Церкви не было совсем иного предназначения. Уместно привести цитату графа С. Ю. Витте из его позднейших мемуаров:
«… он (Победоносцев. —А.Б. ) усилил полицейский режим в православной церкви до крайности… История России могла бы принять другой оборот, и если бы это случилось, возможно сегодня мы не имели бы подлой и бесчувственной революции и анархии» [194].
Справедливости ради отметим: не Победоносцев сделал из православной Церкви духовно–полицейское ведомство; многие говорят, что начало тому положил Петр Великий. Следует, однако, признать, что упразднение патриаршества было реакцией Петра I на чрезмерное и нескрываемое желание православной Церкви в предшествующие века стать выше царя. После Петра светский человек единолично правил Церковью (а через него фактически сам государь).
Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 185; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!