Воспоминания о блокаде (1941–1960)
Пепел
Столь едины мы не были с ним никогда.
Тонны пепла над городом.
Враг у ворот.
Города…
Что другие теперь города!
Здесь одна долгота –
безо всяких широт.
Длятся улицы…
Каменней день ото дня
ожиданье мое…
Это – с городом вместе
я обложен пожарами…
Это – в меня,
это целят в меня
из моих же предместий.
Шаг вперед…
Окруженному только вперед!
Город –весь –
как солдатский мешок за спиной.
Жгут бумаги казенные –
враг у ворот.
Тонны пепла
над городом и надо мной.
Баррикада
Я строил баррикаду.
Но не об этом речь!
Мешки с песком укладывал
и яростно угадывал
то место, где с винтовкой
назавтра должен лечь;
то место, где с гранатой
удобней ждать врага…
Как будто так и надо,
и жизнь не дорога!
Я в жизни знал немного.
Но разве в этом суть!
Земля с ее дорогами,
любовь с ее тревогами
и гордая надежда
весь мир перевернуть, –
а вот лежи с гранатой
и целься во врага…
И знай, что так и надо,
и жизнь не дорога!
Сны
Ах, эти сентябрьские ночи…
Сто зарев кругом Ленинграда…
Проспекты короче:
не дот, – баррикада!
Ах, ночи, когда еще снится
не зарево, просто зарница,
не дикие вопли сирены,
а тихие капли сирени…
… когда еще помнится-длится
щемящая нежность подруги…
Смешно запрокинуты лица
и страшно разбросаны руки!
А сны повторяются те же,
а сны превращаются в фильмы,
|
|
|
лишь нам удается все реже
досматривать их…
Ах, эти сентябрьские ночи!
Сто зарев кругом Ленинграда!
В потемках, не в ногу, без песен
течет и течет ополченье…
Ополченье
Пришел навестить, а казарма
в торжественных сборах с утра.
И осень в окне лучезарна,
и – вроде прощаться пора.
Ну, выпьем давай на дорожку –
чтоб немцу скорее капут.
Тебе уже выдали ложку,
винтовку – сказали – дадут.
Построили, как на ученье,
на подвиг тебя повели…
На полчища шло ополченье,
очкарики, гении шли.
Шли доблестно, шли простодушно,
читали стихи на ходу…
Как выстоять ей, безоружной
душе, в сорок первом году?
И вот – на каком-нибудь фланге
серо от распластанных тел.
По небу полуночи ангел
летел, и летел, и летел.
А я, в три погибели скрючен
(не так же ли на смех врагу?),
готовлю бутылки с горючим
и правды принять не могу.
Дым
Восьмого сентября вражеской
бомбежкой уничтожены
Бадаевские склады.
И вот настало!
Дым в полнеба.
Запахло жареным с небес.
Так духовито, что вполне бы
могли бы спать улечься без
того, чтоб ужинать!
Кромешный,
бестрепетный – библейский дым!
Мы не в укрытиях, конечно,
|
|
|
мы все на улицах –
стоим
как будто в праздник, и догадка
у всех оскоминой во рту.
И вот уж так запахло сладко,
так стало горько нам и гадко –
невмоготу! –
И правоту
сквозь зубы сплевывают люди…
И, подтверждая их слова,
назавтра высилась на блюде
обугленная голова
с кусочком сахарного мозга…
И дым над городом громоздко
висел,
как черная молва…
Улица
Стена надежна, как стена.
И трафаретом – коротко и ясно:
«При артобстреле эта сторона –
запомни – наиболее опасна!» –
На противоположную гляжу:
кирпич и небо, прах и ветер.
Шла лестница к шестому этажу,
оборвалась на третьем…
Распался дом на тысячу частей,
и огорожен почему-то
кроватями – скелетами уюта,
обглоданного до костей…
Метроном
Никогда не болевшие звуки
умирают…
Куда они делись –
многоверстные отголоски
пароходов и поездов…
…золотое гудение рынка…
…деловитая скорость трамваев…
…изнывание патефонов…
…воркование голубей…
Даже дети свое отзвенели.
Даже вдовы свое отрыдали. –
Город каменными губами
обеззвученно шевелит.
И один только стук метронома:
будто это пульсирует камень –
учащенно и неотступно –
жив – жив – жив…
|
|
|
Г. Семёнов
Пискарёвские плиты
Под шелестом опущенных знамен
Лежат бок о бок дети и солдаты
На Пискаревских плитах нет имён,
На Пискаревских плитах только даты
Год сорок первый…
Год сорок второй…
Полгорода лежит в земле сырой.
Они на поле боя полегли,
Сгубило их войны жестокой пламя.
Но все непобеждёнными ушли!
И потому они навеки с нами.
Год сорок первый…
Год сорок второй…
Они ушли, живых покинув строй.
Безмолвны пискарёвские холмы,
Земля осенним золотом покрыта.
Но холод той прострелянной зимы
Живёт в суровых плитах из гранита.
Год сорок первый…
Год сорок второй…
Сегодня – бой и завтра тоже – бой.
Горит, сверкая, солнце в высоте,
Плывёт в просторы голубого неба,
А на гранитной розовой плите
Лежат цветы, лежит кусочек хлеба.
Год сорок первый…
Год сорок второй…
Хранит их память город над Невой.
В. Суслов
Первый день
Прорвались все-таки.
Бомбят.
Горят Бадаевские склады.
В огне пожаров Ленинград.
Пришел он –
Первый день блокады.
Все ближе полчища врага,
Гудят воздушные тревоги.
Сегодня утром пала Мга –
И все отрезаны дороги.
В кольце,
В осаде Ленинград.
|
|
|
Не умолкает канонада.
Опять летят.
Опять бомбят.
Пылает
Первый день блокады.
Их будет много – девятьсот,
Но город наш, со смертью споря,
Все одолеет, все снесет:
Обстрелы, холод, голод, горе.
С тех пор прошли уже года.
Исчезли с улиц баррикады.
Но день тот с нами навсегда –
Жестокий Первый день блокады!
В. Суслов
На Пискаревском
На Пискаревском кладбище я не был.
Боюсь его просторности, боюсь.
Боюсь, что я слезами изольюсь
Под тишиной, остановившей небо.
Иду к нему всю жизнь, несу - всю грусть.
На Пискаревском кладбище я не был.
Все думаю уже который раз -
Прибавка хлеба мой продлила час
Не потому, что больше стало хлеба,
А потому, что меньше стало нас.
На Пискаревском кладбище я не был.
Почти что был, я должен там лежать,
Когда б последним не делилась мать.
Но что же я такого сделал,
Чтобы живым достойно здесь стоять?..
О. Цакунов
Ленинградская лирика
1
Мы были юны, страшно юны,
Среди разрывов и траншей,
Как мальчики времён Коммуны,
Как ребятня Октябрьских дней.
Мы познакомились с вещами,
В которых соль и боль земли,
Мы за тележкой с овощами
Такими праздничными шли.
Нас не вели за город в ротах,
Нас в городе искал свинец...
О, мужественность желторотых,
Огонь мальчишеских сердец!
Там «юнкерс» падал, в землю вклинясь,
Оставив дыма полосу...
Те годы
Я мальчишкой вынес
И, значит,
Всё перенесу.
2
О, детство!
Нет, я в детстве не был,
Я сразу в мужество шагнул,
Я молча ненавидел небо
За чёрный крест,
За смертный гул.
И тем блокадным
Днём кровавым
Мне жёлтый ивовый листок
Казался лишь осколком ржавым,
Вонзившимся у самых ног.
В том городе, огнём обвитом,
В два пальца сатана свистел...
Мне было страшно быть убитым...
Я жить и вырасти хотел!
3
Никуда от юности не деться,
Потому что там в блокадный день
Лепестки осыпала мне в сердце
Белая тяжёлая сирень;
Потому что там, где бродят травы,
Налитою зеленью звеня,
Тихо, неумело и лукаво
Целовала девочка меня;
Потому что там в могилах мглистых
Спят мои погодки-пацаны,
Милые мои антифашисты,
Дорогие жертвы той войны.
Никуда от юности не деться,
Потому что где-то там, вдали,
Мои нежность и суровость в сердце
На заре впервые зацвели.
О. Шестинский
Друзьям, погибшим на Ладоге
Я плыву на рыбацком челне,
Холодна вода, зелена...
Вы давно лежите на дне.
Отзовитесь, хлопцы, со дна,
Борька Цыган и Васька Пятак,
Огольцы, забияки, братцы,
Я – Шестина из дома семнадцать,
Вы меня прозывали так.
В том жестоком дальнем году,
Чтоб не лечь на блокадном погосте,
Уезжали вы –
Кожа да кости –
И попали под бомбу на льду.
Непроглядна в путину вода,
Не проснуться погодкам милым,
Их заносит озёрным илом
На года,
на века,
навсегда...
О. Шестинский
* * *
Я жизнь свою помню с огня и печали,
Со звона декабрьской земли,
Когда динамитом кладбище взрывали,
Чтоб мёртвые в землю легли.
Что было,
То было,
Что было
Не сплыло
Из памяти цепкой моей –
Я жизнь свою помню с блокадного тыла,
с морозного скрипа саней.
Мои деревянные старые сани
Далёкой осадной зимы,
Скрипели вы горестно в утренней рани
Средь городской полутьмы.
В них воду возили в кастрюлях жестяных
С проруби рек ледяных,
И мёртвых дружков в простынях полотняных
От морга тащили на них.
Сограждане гибли в осаде.
И разве
Могу я забыть до сих пор,
Как светлые души ровесников гасли
Их юности наперекор?
Я тоже блокадник,
Я тоже оттуда,
Где холод, где голод, где стон…
И жизнь для меня – это вечное чудо,
И я в это чудо влюблён.
Заканчивается стихотворение так:
Сограждане гибли в осаде… И разве
могу я забыть до сих пор,
как светлые души ровесников гасли,
их юности наперекор?
А если бы смог мне тогда примерещиться
позор наших нынешних дней,
я выполз бы, мальчик, из бомбоубежища,
не прячась от смерти своей.
О. Шестинский
Ленинград
Мой Ленинград погребен Пискарёвкою.
Санкт-Петербург — это город не мой.
Разве забуду, как мерзли погодки над бровкою
снежной дороги блокадной зимой?
Разве забуду могилки умявшиеся,
в сонме крестов моя бедная мать —
тихие люди, без позы поклявшиеся
город врагу ни за что не отдать?
Разве из сердца признательность вынется
к тем, кто спасали нас, духом сильны —
Зина Круглова, девчушка-дружинница,
ставшая позже министром страны.
Санкт-Петербург, что в духовном наитии
мощно десницу над миром простер,
дабы кубанцы рванулись по Индии,
а на Балканы полки гренадер.
Град лейб-гвардейцев, монарха, Империи,
томных красавиц Двора роковых...
Предки мои удалились в поверия,
сказы, преданья скрижалей родных.
Град, опочивший без завещания
на перехлестах гражданской войны...
Смутно сегодня для слуха звучание —
Санкт-Петербург — не его мы сыны!
Гордое имя разменено биржами,
души мельчит банкометный устав...
Были героями — стали мы бывшими
при шутовстве новорусских забав.
Мы, на кладбищах войны похороненные,
дети блокады, завьюженным днем
годы, историей провороненные,
горьким предательством лишь назовем.
О. Шестинский
Военные сны
Нам снится не то, что хочется нам, –
Нам снится то, что хочется снам.
На нас до сих пор военные сны,
Как пулеметы, наведены.
И снятся пожары тем, кто ослеп,
И сытому снится блокадный хлеб.
И те, от кого мы вестей не ждем,
Во сне к нам запросто входят в дом.
Входят друзья предвоенных лет,
Не зная, что их на свете нет.
И снаряд, от которого случай спас,
Осколком во сне настигает нас.
И, вздрогнув, мы долго лежим во мгле, –
Меж явью и сном, на ничьей земле,
И дышится трудно, и ночь длинна…
Камнем на сердце лежит война.
В. Шефнер
* * *
Над Невою туманное утро,
Тают в дымке последние сны.
Только память доносит как будто
Грохот залпов минувшей войны.
Боль утрат невозможно изгладить,
Не утихнет за давностью лет.
Жизнь свою проверяй по блокаде:
Так же мужествен ты или нет?
В сердце врезалась линия фронта,
Гулкий сумрак бессонных ночей,
Чтоб не быть нам в плену у комфорта,
Не томиться во власти вещей.
Не уюта, не почестей ради
Мы дерзаем в космический век.
Жизнь свою проверяй по блокаде:
Не погиб ли в тебе человек?
Ты живешь на земле ленинградской.
Пусть душа не приемлет покой!
Пусть над каждой могилою братской
Вспыхнет памяти вечный огонь!
И суровость, и твердость во взгляде,
Словно щит оградит от врагов.
Жизнь свою проверяй по блокаде, –
Будь достоин своих земляков!
В. Шумилин
Опасная сторона
Опять балтийский ветер резкий
В тревожных сумерках подул.
Я в поздний час иду на Невский
На встречу с памятью иду.
Как в дни войны, под вой метели
Предупредит меня стена:
«При артобстреле, при артобстреле
Опасна эта сторона!»
Я громобойные раскаты
Опять услышу над Невой.
Как будто вновь в кольце блокады
Суровый город фронтовой.
Доносит время взрыв шрапнели
Дрожит под бомбами стена:
«При артобстреле, при артобстреле
Опасна эта сторона!»
Не только в будни, но и в праздник
Стучится в сердце память к нам
У входа в школу первоклассник
Читает надпись по слогам.
А мы в глаза войны глядели,
Нам до сих пор кричит стена:
«При артобстреле, при артобстреле
Опасна эта сторона!»
В. Шумилин
Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 285; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!