ЗАПИСЬ В КНИГЕ ПОЧЕТНЫХ ПОСЕТИТЕЛЕЙ 7 страница
Огромный зал с колоннами в нижнем этаже был переполнен пассажирами всех стран и национальностей. Среди них много скорбных, задумчивых лиц -- с семьями, детьми и домашним скарбом. Это люди, которые в силу тяжелых условий современной квазикультурной жизни принуждены, на склоне своей жизни, менять родину. Одни из них, старики, едут через океан, чтоб умирать, другие -- чтоб жить. Что ждет их в будущем -- нищета или богатство, счастье или погибель, слава или унижение?
Пытливо [вопрошая] будущее, они подолгу стоят на палубе и загадочным вопросительным взглядом смотрят вдаль, где водяная бушующая бездна сходится со спокойным голубым небом.
Ужин в самом разгаре. Почти все места заняты. Нас рассаживают по разным столам врозь друг от друга. Это условие ставит многих в беспомощное положение, так как они, не владея языком (а на английском пароходе говорят только на своем национальном языке), оказываются так же беспомощны, как немые. Но актеры умеют выходить из положения и приспособляться к положению. Не удается сказать словами, объясняют жестами, мимикой. Один воспользовался даже звуками, чтоб заказать себе кушанье. Ему хотелось свиной котлеты, и он подозвал стюарда (так на пароходах зовут лакеев) и похрюкал, как свинья. Его тотчас же поняли. Другой, чтоб получить зайца, показал рукой, как длинноногий зверь прыгает и навостряет уши. Третий щелкнул по воротничку, чтоб получить вина, но этого чисто русского жеста англичанин не понял. Он непереводим и понятен только русскому пьянице.
|
|
|
На пароходах кормят сытно. После утомительной недели, суетливого дня, испытанной качки, холода, снега было хорошо сидеть на твердом полу, в тепле и ярком свете. Но вот что-то застучало под ногами, и вся огромная комната чуть-чуть, всего на один-два вершка, опустилась вниз, потом вся целиком и вместе с нами поднялась. Этого было довольно, чтоб вся прелесть и жизнерадостность исчезла вместе с аппетитом. Заказанное с гастрономическим экстазом блюдо сразу потеряло свой вкус. Явилось одно желание: подобру-поздорову выбраться из этой танцующей огромной комнаты в свою маленькую уютную каюту и улечься, закрыв глаза, на свою койку.
Путешествие по лестницам и коридорам во время качки -- дело нелегкое. Берешься за перила, а они уходят от тебя, или ступаешь на ступеньку, думая самому опуститься, а ступенька сама подымается и толкает вверх. Чувствуешь, что не сам распоряжаешься своим телом и жестами, а все окружающее распоряжается тобою и толкает по своему произволу -- куда заблагорассудится. Словом, во время качки получается состояние пьяного, у которого в глазах все ходит ходуном, и он теряет равновесие, а голова его кружится. По подымающемуся вверх или неожиданно уходящему вниз полу я добрался до каюты и поскорее, не раздеваясь, повалился на койку, не успев даже разобрать наваленные ручные вещи. Закрыв глаза, я долго лежал, прислушиваясь к типичному для парохода глухому стуку вращающегося винта, шуршанию обливающей корабль воды и то надвигающемуся, то уходящему шуму волн. Фоном этой симфонии служит вой и свист ветра и скрип деревянных частей парохода.
|
|
|
Какое блаженство лежать! Не встану до тех пор, пока не надоест лежать и самому не захочется отделиться от постели. Я чувствовал, что после перенесенной трепки и трехмесячного скитания по Европе надо было дать возможность своему телу передохнуть в лежачем положении. Лежать, думать, читать целыми днями, отрезанный от всего мира, без всяких обязанностей. Ведь это наслаждение!! И я целиком ему отдался на целых три дня. Утром проснешься по звуку гонга, который часов в 8 утра будит пассажиров. Умывшись, снова ложишься и звонишь стюарду, который приносит кофе в широких чашках не доверху налитых, приспособленных к пароходным качкам. Пользуясь тем, что моя каюта находилась на верхней площадке, куда не достигали волны, я открывал окно, лежал, укрывшись потеплее, и наслаждался морским воздухом, мечтая, думая, читая или разговаривая с посетителями, на которых не действует качка. Не спеша одевшись в пижаму, я снова с удовольствием ложился и ждал гонга в 12 часов для завтрака. Его мне приносили в каюту. Потом опять лежание, мечтания, чтение или спанье до чая в пять часов (файф о'клок) с традиционными тостами {toast (англ.) -- хлеб, нарезанный ломтиками и слегка поджаренный на огне. -- Ред.}, и снова мечты, чтение до гонга и обеда, и опять мечты, лежание или разговоры с посетителем. А потом и ночь, в тишине которой явственнее слышны и шумы воды, волн, машины, ветра, скрипы и проч.
|
|
|
Проснешься, прислушаешься -- поймешь, что качка усилилась, зажжешь электричество, и стены снова то падают, то отваливаются. Чемодан, который стоял прислоненный к стене, повалился в обратную сторону и лежит на полу.
Значит, качка была сильная.
Спешишь тушить электричество, так как что-то завертела внутри, в голове, глазах и хочется скорее лечь и закрыть глаза, и долго лежишь не засыпая и прислушиваешься к звукам. Винт парохода то шумит глухо, то вдруг, вырвавшись из-под воды, вращается быстрее и сотрясает весь пароход. Это значит, что волны здоровые. Качка не только носовая, но и боковая, и когда проваливаешься вниз, на дно волны, пароход и нас всех, пассажиров, как-то точно посверлят, покрутят внизу, перед тем как лететь опять наверх, а там чувствуешь, как переваливаешься на другую сторону и опять летишь вниз. Потом, опустившись на дно волны, пароход точно останавливается, а после чувствуешь, как он с большим трудом лезет наверх, в гору, с неимоверным трудом, из последних сил, а на хребте волны он точно ломается и сразу, как бы бросаясь вниз головой, ныряет -- и снова останавливается внизу, перед новым трудным подъемом.
|
|
|
А вот кто-то бежит, топая по полу. Звонок, вроде тревожного. Наверху, на палубе, завозились, затопало много ног, потянулся канат, загремела цепь, что-то рухнуло над самой моей головой, и сердце забилось спросонья.
Уж не катастрофа ли?
Но нет, опять звонок, все ушли, и успокоилось на палубе, а под самым моим окном двое матросов спокойно разговаривают, и под их говор снова засыпаешь с легкой головной болью и намеком на обморочное состояние в сердце, горле и голове.
Так проходили три дня, один на другой похожие. Но была между ними и существенная разница. Дело в том, что через полутора или двое суток после выезда из Европы пароход проходит полосу теплого течения -- Гольфстрема. Наступают целые сутки тепла с чудесными мягкими ночами.
Это тепло, однако, мало влияет на море. Оно расшалилось, разыгралось и раскачалось так, что его не скоро успокоишь. К тому же и ветер при ясном, солнечном небе крепчает, и по всему морю пестрят барашки. Не решаясь еще выбраться из каюты, я лежал и днем и вечером с открытым окном и ловил носом струи морского воздуха. А когда пароход становился против ветра, в мою каюту врывался теплый, влажный, благоуханный соленый воздух, который может проникать глубоко-глубоко в грудь и заставлять ее во всю ширину распахиваться. Я не знаю большего блаженства, как смаковать морской воздух... Мне кажется, что если б меня заставили нюхать разные морские воздухи, как знатока вин заставляют пробовать разные вина,-- то, подышав в один, другой, третий мешок, я бы мог отличить воздух океана от воздуха Балтийского, Средиземного и других морей.
Вечером, во время теплой ночи, точно так же, как и днем во время чая, до меня доносились звуки оркестра, игравшего, конечно, неизменный фокстрот. Очевидно, на палубе танцевали. Мне захотелось встать, и я начал было одеваться, но снова кружение, сверление и прочие неприятности сбили явившееся на минуту желание.
На следующий день погода была холодная и бурная. Говорят даже, что недолго шел снег. Окон отворять было нельзя, и я должен был лежать в душной каюте. Избаловавшись днем раньше морским воздухом, мне было уже значительно труднее обходиться без него, и потому я решил на четвертый день плавания выздороветь и жить нормальной жизнью. Раз что явилась такая охота, значит, я инстинктивно чувствовал, что способен на такую пробу. На следующий день я, не раздумывая, встал и начал одеваться. Но так как в этот день качка была сильная, то я неоднократно должен был ложиться во время своего туалета. Тем не менее я решился идти наверх. Путешествие наверх было опасно, и я несколько раз останавливался, сомневался и был готов повернуть. Но, к счастью, палуба, на которой расположилась наша труппа, была близко от моей каюты. И я скоро добрался до своего кресла, которое мне наняли товарищи. Ветер был холодный, и я не раскаивался в том, что надел пальто на вате.
День был серый, и волны огромные, с белой гривой из пены. Нередко эти волны облизывали борт нашей высокой палубы и даже вливались на нее. Мы поняли, что это значит буря на много баллов. Качаясь на маленьком пароходе около "Мажестика" при посадке в него, задирая голову кверху, чтоб рассмотреть высоту громады, я был уверен, что не бывает таких волн, которые могли бы достигнуть до верхней палубы, где мы находились. Однако оказывается, что я ошибся и что даже такие громадные волны не страшны.
То место палубы, где мы лежали, было задернуто брезентом, так как с этой стороны не было ветра, на противоположной же, откуда дуло, нельзя было даже развернуть ограждающие завесы, так ветер рвал их. Говорят, туда нельзя было и ходить, так сильно гулял там ветер. Вот почему на нашей палубе было очень людно, и лишь небольшой проход был свободен, остальное место все сплошь [занято] лежащими в креслах неподвижными телами. Я скоро пополнил их коллекцию.
Признаться, я подивился своей прыти, так как не думал, что при такой сравнительно сильной качке выдержу испытание. Правда, я рад был, и очень, что мог улечься. Не прошло и получаса, как я почувствовал легкую испарину. Несмотря на прохладную погоду, было жарко, даже в лежачем положении. Что за странность?! Оказывается, что по верху потолка палубы проходила огромная труба для пара, и она-то и согревала нас. Большинство пассажиров поэтому было в легких пальто, а многие и без оных, лишь покрытые одеялами, которые выдавали на пароходе для лежания.
Конечно, взятая с собой книга не пригодилась. Читать я не мог, но лежать, несмотря на качку, было очень приятно. Кругом нас бегали дети, которым и во время бури весело. Очаровательная дочка артистки Шевченко, двухлетний ребенок, избрала себе няней Москвина, и он по целым часам бегает с ней по палубе, придумывая неимоверные глупости, от которых ребенок визжит сильнее, чем свистит ветер. Вот и два мальчика -- артистов Булгаковых и артистки Тарасовой, взявшись за руки, ходят и о чем-то глубокомысленно философствуют. А там сын и дочь артиста Леонидова пытаются пройти по намеченной на полу линии, что им не удается по вине качки, и их невольное шатание приводит их в восторг. Обо всех своих удачах и неудачах они бегут сообщить вновь нареченной ими для себя бабушке, жене артиста Лужского. Она уже познакомилась с какой-то милой американкой, подружилась с ней и друг другу рассказывают каждая о своей жизни -- американской и русской. И все другие артисты приобрели себе знакомых американцев и объясняются с ними знаками и другими приемами балетного типа.
Сегодня днем, до завтрака, были назначены пароходной администрацией всевозможные игры на призы. Но по случаю качки и бури пришлось их отменить.
А вот и ко мне подходит какая-то почтенная дама, американка, и что-то говорит по-английски. Но я не понимаю, перевожу разговор на французский, на немецкий, но моя собеседница не знает их, и мне приходится встать, чтоб искать себе переводчика. Оказывается, что американка была на наших спектаклях в Париже и теперь делится своими впечатлениями. Вероятно, отвлеченный разговором, я забыл о качке и простоял с добрых полчаса на качающемся полу без всяких последствий. Но стоило мне осознать свой успех в этом смысле, как у меня начала кружиться голова, и я поспешил проститься с любезной дамой и лечь на свой chaise longue, закрыв на несколько минут глаза. Волна облила палубу, и все сидящие поджали ноги, а стоявшие и ходившие по палубе бросились в разные стороны, прочь от текущих по полу потоков.
За час до начала завтрака стюарды в пиджаках и форменных фуражках с золотыми пуговицами разносили чашки бульона с тостами. Но я еще не решался есть. Потом забил гонг для первой, не нашей, очереди, палуба наполовину опустела, появились матросы и стали уже не в первый раз мести и протирать пол палубы.
А вот и наша очередь. Идти или не идти вниз в столовую? Я наконец осмелился и пошел, бросаемый то об одну, то о другую стену и хватаясь за спасительные ручки по стенам. Было несколько моментов сомнения, когда я почти решал бежать скорее к себе в каюту, но потом решал, что до каюты дальше, чем в столовую, и ускорял шаг, чтоб скорее сесть и посидеть с закрытыми глазами. К удивлению, завтрак прошел благополучно. Но тем не менее я уже чувствовал, что пора, давно пора идти домой -- в каюту, и уже направился туда, как вдруг мне сообщают, что знаменитый доктор и психолог Куэ 66 желает меня видеть. Он любезно пришел из первого класса, чтоб познакомиться и поговорить на свою любимую тему -- о том, как надо бороться со всеми болезнями с помощью приказа своей воле и возбуждаемого желания быть здоровым и не поддаваться недугу. Я обрадовался предстоящему знакомству и собирался посоветоваться с ним о многих вопросах из области творческой психологии, которые, в свою очередь, живо интересуют меня.
Куэ долго и чрезвычайно интересно рассказывал мне на великолепном французском языке о своих открытиях. Он был так необыкновенно любезен, что пригласил к нашей беседе и многих моих товарищей, которые понимали язык. Получилась экспромтом целая лекция. Однако я не мог воспользоваться счастливым случаем и разъяснить свои сомнения, так как большая гостиная стала необыкновенно энергично падать, подыматься, крутиться, а вой ветра, смешанный с другими звуками; бури, заглушал голоса.
К ночи стало еще хуже. Волны заливали палубу, несмотря на вышину парохода. Никто не выходил наружу, и даже танцы после ужина не состоялись, хотя оркестр играл, правда, недолго.
Одно время так качало, что мебель в гостиной двигалась при наклонении парохода.
Ночью, говорят, было страшно. Почти никто не спал. Пароход так высоко вздымался на верх огромных волн и так трещал при спуске вниз, что, как мы потом узнали, капитан боялся за то, что произойдет катастрофа. Знатоки морского дела и пароходные сплетники утверждали, что пароход готов был расколоться надвое на верху гребней волн. Ходили также слухи, что в эту ночь капитан посылал на берег радиотелеграммы о том, что пароход в опасности и может быть катастрофа. Впоследствии мы узнали, что действительно какие-то телеграммы напугали наших близких и друзей, следивших на земле за нашим морским путешествием. Они узнали из газет о сильнейшей буре, в которую попал "Мажестик".
На следующий день море было плохое, и качка сильная. Но я уже привык к ней, подобно старому морскому льву. Вот почему я, приодевшись, решился идти в первый класс, чтоб отдать визит Куэ. Не так-то просто по пароходным законам попасть из второго класса в первый. Нужны хлопоты и разрешения. Мне удалось добиться их сравнительно легко. Конечно, я прежде всего воспользовался случаем, чтоб осмотреть всю аристократическую часть парохода. Мне в этом помог Шолом Аш.
Конечно, разница между вторым и первым классом большая. Чего-чего только тут нет! И великолепный вестибюль с роскошной лестницей, и всевозможные гостиные, курительные, чайные, залы для концертов, для танцев, для гимнастики. Наконец -- огромный бассейн для купания. На мое счастье, я попал в первый класс в то время, когда в купальне был мужской час, и потому мог осмотреть это огромное помещение, вдвое или втрое большее, чем у нас в Москве бак с водой для плавания в Сандуновских банях. Благодаря качке вода плескалась во все стороны, и мне кажется, небезопасно плавать при таких условиях -- можно легко удариться о жесткие борты бассейна. Вероятно, поэтому там не было ни одного из купальщиков. На великолепной палубе, застекленной и теплой, стояло большое количество раскидных кресел, но они все были пусты. Только на одном из них лежала какая-то барышня американка.
Увидав меня издали, она приподнялась, подошла ко мне и представилась, говоря, что у нее есть ко мне письмо от Lugné-Poe из Парижа. Это американская артистка своеобразного жанра. Она дает концерты-спектакли, в которых играет одна целые сцены из нескольких лиц. Вот сцена из жизни американских эмигрантов всех национальностей -- румынка, итальянка, француженка, русская, еврейка. Тут и молодые, и дети, и старухи бабушки, матери и дочери, простолюдины и интеллигентки. Они спорят об эмигрантских нуждах, мало известных нам, но очень важных для них. В другой сцене они стоят на пароходе и отплывают от родных берегов Европы, а через минуту они опять на палубе и смотрят вдаль пытливым взглядом, или видят вдали в тумане берег своей новой родины. А потом пароход причаливает, а на берегу, на пристани, им что-то кричат их родственники -- дочь, мать, сестра или жена, с которыми они были разлучены в течение многих лет. Преобразования артистки делаются очень быстро и просто. Вот цветной платочек, которым она ловким движением рук обвязывает как-то особенно голову, шею, волосы. Получается молодая женщина. А вот тяжелый клетчатый платок, который то надевается на голову, на плечи или как-то по-особому перекидывается через плечо, и получается старуха, женщина с грудным ребенком, молодая.
Меня удивил и заинтересовал и ее талант и ее жанр, и потому я проговорил с ней довольно долго, совершенно забыв о качке. Увлекшись, она сыграла несколько сцен и привела меня в восторг. С тех пор мы подружились и впоследствии часто встречались в самых лучших домах Нью-Йорка, где она выступала в качестве артистки или приезжала как приглашенная и знакомая.
Наконец, я узнал, что Куэ находится в каюте какой-то графини, которая была нездорова. Меня пригласили к ней в каюту. Это целая квартира -- с гостиной, столовой, спальней. Самая роскошная отделка стен и мебели, инкрустация, дорогая обивка, ковры и даже красный камин, в котором для безопасности горели не дрова, а красные электрические лампочки с бутафорскими углями. Цель такого камина -- не тепло, а красота, или, вернее, пост-карточная красивость. Меня пригласили в соседнюю комнату, где на великолепной кровати под богатым покрывалом лежала графиня неизвестной мне национальности. А рядом с ней, при исполнении своих докторских обязанностей, стоял Куэ и уговаривал ее весьма интересными приемами постоянно хотеть быть здоровой. Больная не отрицала того, что новое лечение ей очень помогает. Из общего разговора я узнал, что этот апартамент, в котором мы находились, был сделан для германского императора Вильгельма, так как сам "Мажестик" -- немецкой работы и, если не ошибаюсь, назывался прежде "Бисмарком". После войны он перешел к англичанам, кажется, в возмещение потопленного немецкой подводной лодкой английского парохода "Лузитания" 67.
[Около 4 часов многие артисты труппы и я в их числе собирались в комнате для гимнастики, уставленной всевозможными аппаратами механической гимнастики. Там можно было сесть на седло и трястись, как при мягкой рыси. Когда переставляли рычаг, получалась сильнейшая качка, как при очень тряской лошади. Там можно проехаться и на верблюде. Там можно себе сделать массаж живота, поработать гирями, покувыркаться на трапеции и т. д. При сидячей и лежачей жизни этот моцион необходим, конечно, если качка не мешает и не сбивает с ног при гимнастических движениях.
Любимым местом для сборищ, своего рода клубом, является небольшая комната парикмахера, в которой бреют, стригут и продают всевозможные вещи -- галстуки, самопишущие перья, мыло, книги. Там же можно чистить сапоги и проч.
После 12 часов дня в гостиной вывешивают карту плавания, на которой по размеренным клеткам, обозначавшим километры, ежедневно чертили красным карандашом пройденный накануне путь и нахождение парохода в море к полудню данного дня. Пассажиры толпились около карты и обсуждали время предполагаемого прибытия в Америку, скорость хода, опаздывание или, напротив, нормальное движение парохода.
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 151; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!