Ritual As a First Form of Sociality
Ритуал как первая форма социальности
В. В. Глущенко
Аннотация. В статье анализируется оригинальная антропосоциогенетическая теория ведущего советского невропатолога, основоположника нейрогенетики С.Н. Давиденкова, оставшаяся неизвестной из-за особенностей общественно-политической ситуации в СССР в момент выхода книги, в которой она была изложена. Критикуя отдельные положения теории Давиденкова, автор выделяет в ней рациональное ядро в виде невропатологического объяснения ритуала и видит возможность его сохранения при условии соединения с антропосоциогенетической гипотезой Б.Ф. Поршнева. Выдвигается гипотеза о ритуале как первой форме человеческой социальности.
Ключевые слова: антропосоциогенез, социальность, ритуал, мифология, невроз, абсурд, интердикция, С.Н. Давиденков, Б.Ф. Поршнев.
Человеческая социальность имеет четкий критерий, отличающий ее от того, что называют «социальностью» этологи и зоопсихологи. В то время как «социальность» животных привязана к эволюции видов, человеческая социальность имеет собственную историю развития, протекающую при неизменности вида Homo sapiens. Этот критерий делает актуальным вопрос об исторически первой форме человеческой социальности.
В 1947 г., опираясь на собственный клинический опыт и данные этнографии, ведущий советский невропатолог павловской школы, основоположник нейрогенетики Сергей Николаевич Давиденков в третьей главе своей монографии «Эволюционно-генетические проблемы в невропатологии» провел четкую параллель между ритуалами народов, стоящих на низших ступенях социального развития, и действиями, которые практикуют невротики для преодоления у себя навязчивых состояний. «Создание разнообразных защитных и охранительных ритуалов, поражающих нас теперь своей бессмысленностью, совершенно совпадает по своему нейрофизиологическому механизму с теми ритуальными действиями, которыми пользуется навязчивый невротик для своего успокоения» [Давиденков 1947, 151].
|
|
|
На основе этого вывода Давиденков построил яркую антропосоциогенетическую концепцию, получить известность которой помешала лишь печально знаменитая сессия ВАСХНИЛ, состоявшаяся уже через год после выхода книги и объявившая генетику «реакционно-идеалистическим» течением в биологии [О положении в биологической науке web]. Книга оказалась в спецхране и никогда не переиздавалась. Только в 1975 г. журнал «Природа» опубликовал отрывки из нее [Давиденков 1975].
В склонности человека к неврозам автор книги видел последствие свертывания естественного отбора «уже на ранней стадии» развития человечества: благодаря поддержке общества, особи со слабой нервной системой не выбраковывались, успешно давали потомство и получали распространение. Так подготавливалась «экспансия наименее приспособленных», произошедшая, по мысли ученого, в позднем Мадлене [Давиденков 1947, 127–130]. Захваченный своим открытием, автор оставил без внимания вопросы, почему склонность к неврозам не зафиксировалась в определенном проценте популяции, как это произошло с другими патологическими признаками, и каким образом особи со слабой нервной системой смогли подавить и вытеснить здоровых.
|
|
|
Давиденков был сторонником «обрядовой теории мифа», согласно которой сразу возникают обряды, ритуалы, культ, и лишь потом — как результат попыток найти им объяснение, как продукт рефлексии над ними — мифы и религия. Этот взгляд получил серьезное обоснование. Так, допуская «осторожные аналогии» с «духовной жизнью современных малых реликтовых народов», автор отмечает сложнейшую классификацию духов, схожесть некоторых рисунков с изображениями мадленской эпохи, бесчисленное множество запретов и то, «что при этой разработанной системе ритуала отсутствовала сколько-нибудь разработанная религиозная система» [Давиденков 1947, 133]. Он приходит к выводу, что «сам по себе принцип ритуального ограничения поведения и ритуальных действий является на этой фазе универсальным; содержание же этих ограничений и действий чрезвычайно разнообразно» [Давиденков 1947, 134]. Однако, сложность в том, что при этом Давиденков отвергает теорию «прелогического мышления» Люсьена Леви-Брюля и, наоборот, полностью поддерживает ее критика Оливье Леруа, считая, что «мышление» первобытного человека ничем существенным от современного не отличалось, «и что дикарь, если он заблуждался, то заблуждался с помощью той самой логики, которой пользуемся в настоящее время все мы в нашей повседневной жизни» [Давиденков 1947, 135]. Здесь в его взглядах раскрывается противоречие, на которое обратил внимание исследователь его творчества А.И. Бродский. «Обрядово-магическая практика, — пишет он, — с рационалистической точки зрения, представляет собой набор совершенно бессмысленных операций». Но это значит, что «если обряд есть нечто первичное по отношению к мифу, то его возникновение можно объяснить, лишь допустив, что мышление дикаря принципиально отлично от нашего мышления и управляется другими законами» [Бродский 2004, 94].
|
|
|
Бродский, утверждает, что Давиденкову удалось преодолеть это противоречие своим невропатологическим объяснением ритуала. Так же, по-видимому, думал и сам Давиденков. «В том то и дело, что эта презумпция о безрезультатности ритуала вовсе не обоснована, — пишет он в монографии. — Ритуал вполне достигает цели, ради которой он предпринимался» [Давиденков 1947, 137]. Подразумевается, что ритуал освобождает человека от тормозящего его деятельность чувства тревоги, гипертрофированного у него до обсессии (навязчивого состояния). Причиной «универсальной логической ошибки» анимизма, принимаемого в качестве «первичного религиозного минимума», Давиденков видит страх, переросший начальную мотивацию в виде беспомощности первобытного человека перед лицом природы, — т. е. это был уже не страх из-за недостатка знаний, а неврологический страх на основе фобий, как одной из форм навязчивого состояния. Этот страх пронизывал всю жизнь дикаря и даже доходил до «какой-то универсальной "панфобии"» с не вполне ясными корнями. При этом невротические реакции дикарей от современных людей отличались тем, что у дикарей они были выстроены в «большие системы», подчинявшие себе все общество и принимающие черты культа [Давиденков 1947, 140-141]. Но объяснение страха следствием невроза не делает такой страх более рациональным, и разве господство в первобытном обществе «панфобии» не должно свидетельствовать о неподчинении его психической жизни логике? Допустить, что «большие системы» являлись продуктом логического мышления с целью «обмануть», «обойти» панфобию, было бы возможно только в том случае, если бы во всех или хотя бы в большинстве случаев прямого столкновения логики и ритуала побеждала логика, если бы мы имели свидетельства, что в человеческой истории всегда была суббота для человека, а не человек для субботы. Однако известно множество примеров обратного, и тем больше этих примеров, чем глубже в историю мы удалимся.
|
|
|
Ни сам Давиденков, ни Бродский не могут допустить, «что когда-то все поголовно были неврастениками», хотя именно этот вывод следует из суммы проведенных в книге посылок: 1) «шаман — это неврастеник», вызывающий у себя истерический припадок и «заражающий» им других, и 2) «шаманство было когда-то поголовным». Бродский утверждает, что Давиденкову удалось разрешить это противоречие в концепте «больших систем», и ему самому мысль о всеобщей неврастении раннего человечества «кажется очевидным абсурдом» [Бродский 2004, 95]. Но разве «большие системы» смогли бы возникнуть и подчинить своему господству все общество, если бы общество не было к этому предрасположено?
В клинической психологии уже давно устоялось представление о подвижности психической нормы, невозможности проведения в генезе человеческой психики чёткой грани между патологией и нормой. Этот факт словно намекает нам на «патологичность» самой нормы. В самом деле, ведь в других областях медицины проведение границы между нормой и патологией развития не вызывает затруднений. Почему же определение нормы в физиологии высшей нервной деятельности на уровне существования второй сигнальной системы ставит ученых в тупик? Не значит ли это, что патология, как нарушение биологической нормы, лежит в самой ее основе, и вся она в связи с этим строится на иных — не биологических основаниях? Принятие этой гипотезы хорошо согласуется с антропосоциогенетической концепцией Б.Ф. Поршнева [Поршнев 2007].
Невропатологическое объяснение ритуала Давиденкова и концепция Поршнева не случайно когерентны друг другу. Оба ученых признают «точное определение понятия невроза», предложенное павловской школой: «Это — срыв высшей нервной деятельности вследствие перенапряжения раздражительного или тормозного процессов или их подвижности» (последнее оказывается следствием быстрого переключения состояний возбуждения/торможения) [Давиденков 1963, 10]. Правда, Поршнев, синтезировавший в своей теории тормозной доминанты достижения физиологических школ Павлова и Ухтомского и преодолевший тем самым противоречия, вставшие на пути развития обеих (для учения Павлова это выразилось в разгадке тайны «неадекватных рефлексов» — главного козыря противников теории рефлекса) [Поршнев 2007, 140-206], возможно, мог бы уточнить это определение. Поскольку раздражительный и тормозной процессы в его теории суть две стороны одного процесса, в котором динамическая противоположность между возбужденным (расторможенным) «адекватным» и заторможенным в «полюсе» тормозной доминанты «неадекватным» рефлексами обеспечивает актуальную работу механизма первой сигнальной системы, постольку именно оперативностью переключения между ними определяется подвижность (лабильность) центральной нервной системы, а значит — и устойчивость к перенапряжению подвижности. Отсюда, среди прочего, следует, что переход от первой сигнальной системы ко второй, т. е. переход от животного к человеку, следует ожидать там, где развитие механизма первой сигнальной системы подошло к своему пределу и это связано с нарушением его подвижности (а точнее, явлением интердикции, о котором мы еще скажем ниже). И, действительно, начав свою работу с выяснения особенностей невроза у человека, Давиденков пришел к выводу, что невроз у него представляет собой именно патологическое усиление инертности нервной системы, клиническим выражением которого является навязчивое состояние.
В природе у животных невроз — явление практически не наблюдаемое, и это понятно: невроз — черная метка для животного, в естественной среде животное-невротик обречено. Когда ведут речь о неврозах у животных, по умолчанию подразумеваются экспериментальные неврозы, искусственно достигаемые в лабораторных условиях: создается ситуация, когда в центральной нервной системе животного сталкиваются два разнонаправленных рефлекса, — ее называют «трудным состоянием», — и, если такому «трудному состоянию» удается придать инертность, то возникает невроз. При этом разные виды показывают разную склонность к неврозам. Что касается отряда приматов, то давно известно о чрезвычайной устойчивости к неврозам даже низших обезьян [Каминский 1948]. Это вовсе не значит, что неврозы у приматов вообще невозможны: столкновение жизненно важных рефлексов, как, например, пищевой и оборонительный, ограничение двигательной активности, нарушение биоритмов (например, естественного светоритма смены дня и ночи) или иерархических отношений в стаде, а также некоторые другие факторы, способны вызывать у приматов сильнейший невроз, нередко связанный с вегетативными нарушениями и приводящий к гибели животного [Хананашвили 1978 43-50, 66-72]. Но в большинстве случаев, способных вызвать невроз у других животных, их центральная нервная система легко выходит из «трудного состояния» — не в одну, так в другую сторону, демонстрируя высокую лабильность. Если реализация адекватного возникшей ситуации рефлекса оказывается невозможна, то обезьяна поведет себя неадекватно, но не «зависнет», не утратит обычной для нее активности. И если такому представителю отряда приматов, как Homo sapiens, невроз каким-то образом оказался свойствен, то это может служить подтверждением выдвинутого выше предположения и позволить считать здесь склонность к неврозам свидетельством завершенности и невозможности дальнейшего развития у человека механизма животного поведения — первой сигнальной системы.
Но вернемся к ритуалу. Снять противоречия концепции Давиденкова, сохранив для науки её ценное ядро в виде невропатологического объяснения ритуала, возможно в том случае, если отнести истоки проблемы склонности человечества к неврозам к началу человеческой истории, т. е. рассматривать ее не как следствие прекращения естественного отбора, а как следствие непосредственно самого отбора, выделившего человечество в особый биологический вид. При этом сам этот отбор представляется уже не вполне «естественным»: будучи вполне стихийным, он был уже «как бы на грани естественного отбора и искусственного отбора» [Поршнев 2007, 390], так как признак, по которому он осуществлялся, был биологически невыгоден своему носителю — неоантропу, а значит —выгоден кому-то другому. На место этого «другого» определенно может претендовать лишь предковый вид неоантропа — палеоантроп (какой бы конкретно известный или неизвестный вид ни скрывался под этим названием), который за счёт выделения части собственной популяции с биологически ущербной нервной системой решал проблему резкого сокращения кормовой базы в условиях экологического кризиса конца среднего плейстоцена [Поршнев 2007, 383-385].
При рассмотрении вопросов, поднятых в концепции Давиденкова, с этих позиций отпадает необходимость в гипотезе «экспансии наименее приспособленных», а «абсурд» поголовной неврастении раннего человечества становится той компонентой, которая в дальнейшем будет настойчиво требовать от людей развития практик избавления от абсурда — станет предпосылкой для появления у них логического мышления и попыток рациональной перестройки социума. Само выживание человеческого рода оказывается в зависимости от развития у него такого качества как социальность, которая в результате приобретает собственную историю, отличающую ее от так называемой социальности у животных. Но сначала — в истоке всего этого дальнейшего развития — абсурд требует от людей ритуализации их биологической жизни.
Если принять концепцию Поршнева, то распространенность неврозов у человека диктуется не только генетической предрасположенностью, как следствием особенностей дивергенции с предковым видом, но и тем, что наша нервная система с самого рождения находится под интердиктивным давлением общества себе подобных. Известно, что у человека нет инстинктов: их нет оттого, что интердикция — высшая форма торможения в работе центральной нервной системы позвоночных [Поршнев 2007, 232] — тормозит деятельность первой сигнальной системы (на основе рефлексов), тем самым расчищая место для второй сигнальной системы (на основе знаков). Стрессогенное влияние социума на индивида подтверждается современный британский психолог-эволюционист Роберт Данбар, который рассказал на страницах «Science» о сильнейшем стрессе, вызываемом значительным скоплением незнакомцев у приматов и прежде всего человека, и возможности преодоления этого стресса путем включения индивида в коллективное ритуальное действие [Miller 2016].
Таким образом, ритуал определенно может претендовать на место первого социального опыта человечества. Имея изначально для человека чисто биологическое значение, он мог стать центром притяжения для нового — уже не биологического, а социального — объединения Homo sapiens, отличающегося от прочих видов особенной, «патологичной» генетикой нервной системы.
14 августа 2018 г.
Литература
1. Бродский 2004 — Бродский А.И. Культура и невроз. Комментарии к антропологии С.Н. Давиденкова // Вече. Журнал русской философии и культуры. 2004. № 16-7. С. 92-102.
2. Давиденков 1947 — Давиденков С.Н. Эволюционно-генетические проблемы в невропатологии. Л.: Государственный Институт усовершенствования врачей им. С. М. Кирова, 1947.
3. Давиденков 1963 — Давиденков С.Н. Неврозы. Л.: Медгиз, 1963.
4. Давиденков 1975 — Давиденков С.Н. Психофизические корни магии // Природа. 1975. № 8. С. 68-78.
5. Каминский 1948 — Каминский С. Д. Динамические нарушения деятельности коры головного мозга. М.: Издательство Академии медицинских наук СССР, 1948.
6. О положении в биологической науке web — О положении в биологической науке. Стенографический отчет сессии Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина. 31 июля - 7 августа 1948 г. // http://lib.ru/DIALEKTIKA/washniil.txt_with-big-pictures.html
7. Поршнев 2007 — Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии). СПб: Алетейя, 2007.
8. Хананашвили 1978 — Хананашвили М.М. Экспериментальная патология высшей нервной деятельности. М.: Медицина, 1978.
9. Miller 2016 — Miller G. Roots of the Urban Mind // Science. 2016. Vol. 352, Issue 6288. pp. 908-911.
Ritual As a First Form of Sociality
by Vitaliy V. Glushchenko
Abstract: The article analyzes the original anthroposociogenetic hypothesis of the leading Soviet neurologist and the founder of neurogenetics S.N. Davidenkov. Criticizing its various provisions, the author identifies a neuropathological explanation of the ritual as its rational nucleus and sees the possibility of its preservation under the condition of its connection with the anthroposociogenetic hypothesis of B.F. P orshnev .
Keywords: anthroposociogenesis, sociality , ritual, mythology, neurosis, absurd , interdiction, S.N. Davidenkov, B.F. Porshnev .
References
1. Brodsky, Alexandr I. (2004) ‘Culture and Neurosis. The Comments on Anthropology by S.N. Davidenkov’, Veche. A Journal of Russian Philosophy and Culture, Vol. 16-7 (2004), pp. 92-102 (in Russian).
2. Davidenkov, Sergey N. (1947) Evolutionary-Genetic Problems in Neuropathology, Gosudarstvennyy Institut usovershenstvovaniya vrachey imeni S. M. Kirova, Leningrad (in Russian).
3. Davidenkov, Sergey N. (1963) Neuroses, Medgiz, Leningrad (in Russian).
4. Davidenkov, Sergey N. (1975) ‘Psychophysical Roots of Magic’, Priroda, Vol. 8 (1975), pp. 68-78 (in Russian).
5. Kaninskiy, Semyon D. (1948) Dynamic Disorders of the Cerebral Cortex, Izdatel'stvo Akademii meditsinskikh nauk SSSR, Moscow (in Russian).
6. On the situation in biological science. The verbatim report of the session of the All-Union Academy of Agricultural Sciences by name of V.I. Lenin. July 31 - August 7, 1948 (in Russian).
7. Porshnev, Boris F. (2007) On the beginning of human history, Aleteya, St. Petersburg (in Russian).
8. Khananashvili, Mikhail M. (1978) Experimental pathology of higher nervous activity, Meditsyna, Moscow.
9. Miller, Greg (2016) ‘Roots of the Urban Mind’, Science, Vol. 352, Issue 6288 (2016), pp. 908-911.
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 259; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!