Проблема конфронтации в нарциссической семье, где практиковалось насилие

Желание открыто противостать обидчику/насильнику, особенно в случаях сексуального принуждения и физической агрессии, побоев, часто бывает чрезвычайно сильным на ранних этапах лечения. Работая с жервами сексуального насилия в семьях, мы обнаружили, что очень скоро после того, как воспоминания начинают всплывать в памяти пациента, у него возникает импульс (особенно если он мужского пола) немедленно побежать и призвать обидчика к ответу, чтобы «заставить его заплатить за то, что он сделал мне».

Конфронтация на этих ранних стадиях не работает. Пациент делает это по неправильным причинам и в процессе ранит себя душевно. В практике работы нашей группы, насчитывающей сотни случаев, мы убедились в том, что если врач считает конфронтацию преждевременной, а пациент, тем не менее, начинает ее, то он несет в результате ущерб. Теперь уже конфронтация становится предметом врачебного воздействия на долгие недели, и продвижение пациента по пути выздоровления затрудняется. 

Конфронтация необходима и желательна для многих, но не для всех пациентов. Часто ко времени терапии преступник уже умер или сменил место жительства. В таких случаях используется один из символических жестов: разыгрывается ролевая конфронтация в кабинете врача, пишется и сжигается письмо, совершается визит на кладбище, куда пациент относит письмо или высказывает умершему, что он чувствует.  Где это возможно, мы применяем прямую конфронтация в виде очной ставки потерпевшего и обидчика в кабинете врача, что часто является важным шагом в процессе выздоровления. Но это верно только в том случае, если пациент открывает противостояние, руководствуясь правильным мотивом. «Правильный мотив» имеет отношение к ожиданиям пациента – к тому, что он ожидает получить в результате конфронтации.   Если он хочет мести, добиться извинения, причинить физический ущерб, заставить преступника признать, что тот когда-то сделал «и увидеть как он корчится», либо «проветрить отношения, чтобы начать с чистого листа» - такая инициатива потерпит неудачу. Фактически, если пациент хочет от обидчика вообще чего бы то ни было, такая встреча лицом к лицу не принесет ничего, кроме неудачи. Он выйдет из кабинета, чувствуя себя еще хуже, чем когда вошел в него, потому что все что он сделал – это вновь сыграл по старому сценарию.  Он будет пытаться подействовать на систему родителя/обидчика, чтобы изменить его, управлять им или затронуть его  - и не сможет. Он не имеет той власти, необходимых для этого рычагов управления. Конечно, он может все «предать гласности», но это - обоюдоострый меч; к таким вещам нужно подходить осторожно, тщательно взвесив их вместе с врачом. Правильная причина для конфронтации состоит в том, чтобы позволить потерпевшему сказать обидчику о том, что случилось, и что потепревший чувствует по поводу этого; как то, что обидчик сделал с ним, повиляло на его жизнь, на его отношение к себе и к миру; сколько боли обидчик причинил ему; и что он теперь чувствует в его адрес. Это чисто эгоистический акт. Он делается не для того, чтобы изменить обидчика или заставить его признать то, что он сделал. Встреча устраивается не для обидчика, -  для потерпевшего. Наконец у потерпевшего появилась возможность сказать вслух о пережитом в детстве, обосновать этот опыт и поговорить о своих чувствах. Реакция обидчика не имеет значения. Когда пациент может написать письмо, или устроить встречу, не ожидая ничего от обидчика, конфронтация даст нужный результат. Пациент достигнет своей цели.

Врачу полезно предвидеть, что желание конфронтации вспыхнет преждевременно, и быть готовым удержать ситуацию под контролем. На ранних сессиях, когда у пациента только начинают всплывать воспоминания, иногда подобно вспышкам памяти, мы вводим возможность конфронтации как один из вариантов как поступить в будущем (отдаленном), но оставляем пациенту свободу выбора, захотеть или не захотеть конфронтировать. Когда у пациента возникает сильное преждевременное побуждение открыть конфронтацию, мы предлагаем ему повременить «до следующей недели». «Давайте на этой неделе не будем делать этого – дадим себе недельку на обдумывание». Или мы говорим так: «а почему бы вам не принести письмо сюда, прежде чем отправлять его? Мы можем вместе пройтись по тексту, чтобы удостовериться, что в нем ясно изложено именно то, что вы на самом деле хотите сказать».  Мы честно говорим пациенту, что это преждевременно, и почему мы так думаем. Но мы говорим это бережно, оставляя «открытой дверь» до следующей недели или просим «принести письмо», чтобы у пациента не возникло чувства, что он наткнулся на стену отрицания.

 

Потом, если пациент начнет действовать и устроит конфронтацию вопреки нашей рекомендации, ему будет не так стыдно рассказать об этом нам, потому что мы оставляли «дверь открытой», даже если это была всего лишь щель.

Прощение

Прощение, как другая сторона медали, также не является непременным условием данной модели. Если мы сталкиваемся с вопросом прощения обидчика(ов), то мы предпочитаем считать, что это вопрос больше духовный, чем психологический.  Хотя над проблемой прощения много работали Скотт Пек, Бейс и Дэвис и другие, мы не добиваемся прощения. Наш опыт говорит о том, что налагаемое пациентом самим на себя обязательство простить обидчика часто препятствует подлинному выздоровлению, поскольку блокирует выражение гнева (а выражение гнева необходимо пациенту) и отнимает почву для обоснования самому себе своих чувств. Когда пациенты спрашивают нас о прощении, мы обычно отвечаем, что согласно нашему опыту, прощение – это скорее чувство или состояние, чем действие. А раз так, то к нему нельзя призвать по закону или вынести решение; если прощение происходит, оно происходит само по себе. В пределах этой модели, прощение не более необходимо, чем обвинение. У пациента просят об отражении действительности, а не о формировании суждения о ней.

Заключение

Принятие фактов воспитания в нарцисстической семье есть более чем наполовину выигранная битва за выздоровление. Повторим, особенно полезный аспект этой модели заключен в том, что, как мы подчеркивали ранее, она не подразумевает обвинения или суждения, конфронтации, или прощения. Она подразумевает признание того, как мы научились тому, чему научились, и как нам переучиться, чтобы жизнь приносила больше удовлетворения. Это снимает с пациента ответственность за приобретение дисфункции пока он был ребенком, но возлагает на него ответственность за выздоровление, поскольку сейчас он взрослый.  Человек (мужчина или женщина) сформирован прошлым опытом, но нет никакой необходимости оставаться таким дальше.

Глава 5. Чувства и общение

В мифе о Нарциссе Эхо не могла сказать о своих нуждах; она была неспособна выразить свои чувства, и она умерла. Это - яркая метафора необходимости находится в контакте с нашими чувствами, найти способы выразить их ясно, чтобы, как мы надеемся, успешно удовлетворить наши потребности.

Виктор Франкель через две тысячи лет после Овидия иллюстрирует идею важнейшей необходимости выражать наши чувства, рассказывая историю о человеке, которого встретил в концлагере в годы оккупации.  Условия жизни в концлагере вызывали сильное опухание ног, лишая заключенных возможности надевать ботинки перед выходом на работу. Только один заключенный умудрялся надевать ботинки. Когда Франкель спросил его, как тот избавился от отеков, тот ответил, «я выплакал их из себя». Как Франкэль объясняет, «не было никакой необходимости стыдиться слез, поскольку слезы свидетельствовали, что у человека было самое большое мужество, мужество страдать».

У взрослых родом из нарциссических семей сама идея признания и обснования собственных чувств часто отсутствует в опыте, полученном за годы жизни в родительской семье. В результате, умение выражать свои чувства подходящим образом становится исполинской задачей: как я могу словами сказать о том, в чем не могу признаться самому себе? Если вас не учили тому, что человек имеет право чувствовать, то вас конечно не обучили, как выражать чувства в прямой и утвердительной манере.

Обучение пациентов тому, как трезво оценивать свои способности, быть уверенным в себе и в нужной мере проявлять настойчивость – есть зачастую наибольшая трудность для врача, работающего с людьми, выросшими в нарциссических семьях. Обучение пациента этому многоуровневому навыку – позволить себе испытывать чувства, признать их существование, определить их словесно, обосновать для себя их появление, подходящим образом выразить их и, наконец, понятным языком высказать свои ожидания – является чрезвычайно сложной задачей. Она касается самой сути состояния человека: если я не знаю сам, кто я такой, как я могу объяснить это тебе?

Модель, которую мы используем для того, чтобы научить эффективным навыкам общения, называется «я чувствую... я хочу».

По существу, это призывает к устному выражению чувств, вслед за чем человек должен ясно сказать, чего он хочет.

Томми, я сержусь и обижаюсь на тебя за то, что ты не навел порядок в общей комнате, а ведь ты обещал. Я хочу, чтобы ты сделал это сейчас.

Модель «Я чувствую... Я хочу» является очевидной и простой, но большинство людей не знает, как сделать это. Эта модель не оставляет места для игры в прятки, в намеки, недопониманий, взрывных сцен, ошибок при чтении мыслей другого, и всевозможных плохих вещей. Это - лучшая модель для ясного, уважительного общения, из тех что нам известны.

Уверенность в себе - большая проблема для людей, воспитанных в нарциссических семьях. Есть две части в уверенности в себе: это знать, что ты чувствуешь, и сметь и уметь выразить это в ясной, неагрессивной манере. Как уже сказано во второй главе, и знание своих чувств, и их выражение - трудные задачи для людей родом из дисфункциональных семей. В нашей практике вместо слов «уверенность в себе» мы предпочитаем использовать выражение «уважительное взрослое общение». Хотя уверенность в себе - совершенно достойное и удобное слово, для многих пациентов оно несет некий отрицательный оттенок. Оно является также менее описательным. По существу, пациенты должны учиться уважать себя и других, учиться иметь отношения, подобающие полностью дееспособным взрослым, и эффективно общаться, так, чтобы выражаемый ими смысл действительно соответствовал тому, что воспринимает собеседник. Поэтому мы разделили эту главу на две части (на определение и выражение чувств, соответственно) и обрисовали множество терапевтических методов для использования в обучении этим важным навыкам.

Определение чувств

Многих пациентов коробит даже просто от слова «чувства». Как прокомментировал один пациент, «я не ведусь на все эти обнимательно-трогательные дела со сладкой кашей!» Поэтому необходимо помочь пациентам развить некоторую степень комфорта в обсуждении чувств, так, чтобы они могли признать (1) что чувства существуют как таковые и (2), что они испытывают их. В этих целях, мы описали множество методов, используемых в нашей практике.

Список чувств

Часто интересно и полезно провести время с пациентом, просто перечисляя чувства. Многие не могут без подсказки придумать даже одно чувство! Или они могут выдать перечень вроде: «расстроен», «грустный», «счастливый», «когда мне хорошо» и «когда мне плохо» и это все. Пациенты обычно бывают ошарашены, насколько велико количество чувств, которые они вместе с психотерапевтом могут записать в список.

Эти люди говорят такие вещи как «у меня нет чувств», или «чувствовать - это слишком больно». Они не имеют никакого представления о важности или функции чувств. Внутри структуры нарциссической семейной модели мы учим, что чувства:

.это наиболее истинное выражение того, кто мы есть;

.существуют сами по себе;

.не могут быть предписаны законом (как например «ты должен любить своего брата»);

. не бывают правильными или неправильными, или хорошими или плохими - они просто есть;

. они инстинктивны и часто защищают нас;

. мотивируют нас к необходимому действию (например, «мне страшно; поэтому я вызову полицию»);

. на них нужно настраиваться и уважать их, потому что они все равно выйдут на поверхность, - даже если мы игнорируем, отрицаем, или наполняем их фальшивым содержанием - в физических симптомах, взрывном гневе или депрессии («другое лицо гнева»).

Чувства особенно ценны как факторы мотивации к действию, как в использовании Брэдшоу понятия «Э-моции» (игра слов: «Э-моции» родственны слову «моцион», что значит «движение» - прим. перев.). Поэтому, когда мы отрицаем наши эмоции или чувства, мы, возможно, не предпринимаем необходимые и соответствующие действия. Врачи знают, что бездействие слишком часто приводит к депрессии.

Есть множество методов, которые являются полезными в преподавании взрослым из нарциссических семей, как распознавать и определять чувства. Три метода, которые мы часто используем (тест «язык тела», истории о чувствах, и видеопроекция) подробно описаны ниже. Мы также рекомендуем, чтобы пациенты вели «дневники чувств», в которых они идентифицируют и словесно определяют чувства, которые они испытывают, включая физические ощущения.

Тест «язык тела»

Большинство людей испытывают сильные чувства как одно или несколько физических ощущений: например, как комок в горле, или ощущение, что в животе все переворачивается; как напряжение мускулов шеи и плеч; или как внезапную головную боль. У некоторых людей практически мгновенно возникает боль в желудке или позывы в туалет во время эмоционального расстройства. Спросите пациента, где он чувствует эмоцию (или расстройство) в своем теле; скорее всего, он вам расскажет.

Итак, первый шаг состоит в том, что пациента нужно настроить на его симптомы – реально замечать и испытывать их, и получать похвалу от врача за то, чтобы просто позволить себе испытать чувство физически.

История Мэри. Мэри - тридцатилетняя женщина, чья нарциссическая родительская семья состояла из тихого, неуверенного отца, бесцеремонной и эмоционально злоупотребляющей матери, и двух сестер. Мать могла звонить Мэри несколько раз в неделю и "грузить" ее, потчуя историями о всех плохих вещах, которые делали ее сестры; она всегда пыталась вовлечь Мэри в сложные и расстраивающие семейные сценарии. Мэри больше года ходила к хиропрактику из-за скованности и боли в шее. Она приписывала боль последствиям небольшой аварии, предполагая, что заработала боль, когда она неосторожно перегрузила свою спину или шею, неправильно подняв или повернув голову. Когда хиропрактик порекомендовал ей обратиться к психотерапевту, она пришла к выводу, что боль была скорее выражением психологического напряжения, чем следствием физической травмы.

В ходе курса лечения Мэри начала вести дневник ощущений, в котором регистрировала возникновение боли в шее и события, мысли, и чувства, которые она испытала в течение дня. Ее также обучили «расслабляющему ответу» Бенсона, который она училась применять, когда ей случалось осознать, что у нее болит шея.  Ведя дневник, Мэри смогла связать физические симптомы с определенными событиями и мыслями, которые порождали чувства - и определить чувства, которые выражались в ее шее как боль.

Врач: Мэри, на этой неделе когда вы чувствовали скованность в шее, вы смогли связать ее с чем-либо,что случилось, или с чем-либо, о что вы думали?

Мэри: Что интересно, я всегда замечала, что вроде бы шея больше болит по выходным, но я не знала почему. В моем дневнике объясняется, почему! Шея начинает болеть после того, как позвонит моя мать. Она много звонит по выходным, потому что мой отец в это время на работе. На этот раз, после того как я повесила трубку, я осознала, что опять возникла эта боль. А я не делала ничего - физически, я имею в виду, чтобы могло бы вызвать боль.

Врач: Получается, ваша мать и есть ваша головная, а вернее, шейная боль? (игра слов: в английском досаждающее обстоятельство образно называется «боль в шее» - прим. перев.)

Мэри: (смеясь) Думаю, да.

Врач: Мэри, что Вы чувствовали во время этой беседы?

Мэри: Я хотела, чтобы она не звонила мне постоянно и не вываливала все это на меня.

Врач: Хорошо, но это - то, что Вы думали. Я хочу знать, что Вы чувствовали. В этих словах Вы описываете мысль, не чувство. Что Вы чувствовали?

Мэри: Я чувствовала, что - нет. Я чувствовала злость. Она меня действительно разозлила. Взбесила.

В этом пункте врач мог похвалить Мэри за работу, которую она делала, и подчеркнуть шаги, которые она предприняла, чтобы изменить свою жизнь к лучшему. Пациентам часто трудно признавать свои успехи и они часто при этом строят фразы, которые фактически отражают дефицит или неудачу («Да, возможно я сделал это на сей раз, но я должен был делать так с самого начала!»). Важно чтобы врач по-иному объяснил былые неудачи,  что они объяснялись нехваткой практики, а не ума, моральной стойкости или чего бы то ни было: пациент не имел навыков (практики, возможностей, нужного взгляда на вещи) тогда, но он учится этому теперь.

Существенная часть терапии в этой модели - то, что врач ориентирован на действие, вместо того, чтобы главным образом наблюдать или выражать поддержку. Важно, чтобы врач устно вознаграждал пациента за соответствующее поведение, делая похвальные утверждения, но при этом обозначая свою позицию не как простое подбадривание пациента, а как фактическое отражение работы, которую проделывает пациент. Таким образом, пациент будет знать, когда он «поступил правильно». У пациента в детстве, вероятно, не было такого рода обратной связи, поэтому сейчас ему это нужно, и он благодарен за это.

Заключительный шаг состоит в том, чтобы позволить пациенту выразить чувство и предпринять некое действие соответственно своему чувству. После обстоятельного обсуждения, Мэри решила выразить свои чувства ее матери и установить некоторые границы в их отношениях. «Действуя по формуле «я чувствую... я хочу», я собираюсь сказать ей, что я чувствую себя очень рассерженной, когда она звонит мне и жалуется на моих братьев и сестер, и что я не хочу, чтобы она делала это впредь.»

После нескольких нерешительных попыток Мэри все-таки смогла выразить матери свое ощущение от этих разговоров и, фактически, несколько раз вешала трубку, если мать «нарушала правило». После некоторого периода полного молчания со стороны матери (в попытке наказать Мэри), мать сменила манеру телефонного общения. Она стала звонить реже, к облегчению Мэри, разговоры стали короче и на более приемлемые темы. Но мать начала названивать одной из сестер Мэри и вываливать прежний негатив теперь уже на нее. Мэри прокомментировала это так: «Теперь это проблема моей сестры; ей придется научиться справляться с этим!»

Как выяснила Мэри, люди продолжают использовать определенные способы взаимодействия, потому что они работают; их тактика приносит им то, чего они хотят. Когда же эти способы больше не работают, люди прекращают использовать их. Пока Мэри желала слушать ее мать (то есть, удовлетврять потребности матери), ее мать продолжала «грузить ее» жалобами и поношением родственников. Когда это перестало работать - когда Мэри отказалась слушать (начала уважать себя), и смогла сообщить об этом как взрослая, ясно и понятно - ее мать прекратила выливать на нее свой негатив. Мэри таким образом смогла повилиять на поведение матери, пусть лишь в отношении себя. 

Далее, Мэри узнала, что ее тело было ценным инструментом, сигнализирующим ей о моментах, когда она испытывала чувство, требующее внимания. Вместо того, чтобы считать боль в шее своим врагом, Мэри теперь стала видеть в ней сигнал о большом напряжении. Учась проявлять внимание к ее языку тела и действовать соответственно, она стала жить под меньшим напряжением, и впоследствии ее боль в шее заметно уменьшилась.

Истории о чувствах

Для людей, выросших в нарциссических семьях, часто трудно приписать чувства себе, особенно если испытывать чувства в прошлом было болезненным, не производительным, или грозило наказанием. Проверенный временем метод выявления чувств в диагностических целях состоит в использовании техник проекции (Тематический Тест Сознательного восприятия, тесты Роршаха, и т.п.). Используя этот метод с терапевтической целью (а не с диагностической), мы обнаружили, что если попросить пациента представить, что другие люди могут чувствовать в данной ситуации, то это гораздо меньше угрожает их самоощущению, и потому является превосходной техникой для того, чтобы распознавать и словесно определять чувства.

Истории о чувствах - это коротенькие истории, которые врач может сочинить прямо по ходу дела в кабинете.  Мало того, что эти истории могут быть полезными в том, чтобы заставить пациентов идентифицировать и определять чувства, они часто действуют как «шпоры для памяти» (что-то, что способствует или вызывает всплытие на поверхность позабытых воспоминаний). Ведя курс лечения, врач рассказывает историю, и затем предоставляет пациенту решить, что могли бы чувствовать герои истории:

Маленькая девочка играет с кошкой во дворе. Вот она зашла на минутку в дом, чтобы попить воды, а в это время кошка выбегает на дорогу и попадает под машину. Что чувствует девочка?

Мальчик играет с другими детьми, и в какой-то момент они начинают обижать мальчика помладше. Наш мальчик не делает ничего; он только наблюдает. Вскоре меньший мальчик убегает, расплакавшись. Что чувствует первый мальчик?

Мальчика всегда бьет его отец. Однажды, отец входит в дом разозленным, потому что скейтборд мальчика остался на дорожке к дому, и отец споткнулся об него. Сестра мальчика знает, что мальчика будут снова бить, поэтому она лжет отцу и говорит, что это она оставила скейтборд снаружи. Отец бьет ее вместо брата. Что она чувствует?

Когда брат девочки узнает об этом (от другого брата), что он будет чувствовать?

У девочки есть мама, которая играет с нею, читает ей книжки и часто обнимает. Но когда отец девочки бывает страшен и орет на девочку, оскорбляя разными словами, мать делает вид, что не замечает или уходит в другую комнату. Что чувствует девочка?

Мальчик побеждает на поэтическом конкурсе и его просят прочитать свое стихотворение перед классом.   Что он чувствует?

Мать девочки часто нарушает обещания, данные девочке, а затем покупает ей подарки. Что чувствует девочка?

Девочка играет на улице с друзьями, когда начинает темнеть. Друзья начинают расходиться. Девочка просит, чтобы они остались и еще поиграли с нею. Они говорят ей, что их родители велели им возвращаться домой, когда зажгутся фонари. Она говорит, что а ей родители не устанавливают никаких правил о том, когда она должна прийти домой. Как она себя чувствует?

Хотя соответствующие чувства могут показаться очевидными, занимательно наблюдать легкость/трудность, с которой пациенты отвечают на «чувствительные» вопросы. Также для диагностики ценно отметить, какими разными бывают ответы пациентов, что объясняется индивидуальным опытом каждого. Например, один пациент ответил на первую историю (о кошке, сбитой машиной) так: «Девочка была рада. Это была кошка ее сестры, и девочка всегда ненавидела эту кошку. Она хотела собаку. Ее мать сказала, что они могли только иметь одно домашнее животное, и право выбрать имела ее старшая сестра. Она всегда имела право выбирать. Теперь, когда кошка мертва, девочка может получить собаку!» Обратите внимание также на различие в ответах ниже двух пациенток к истории об игре детей, когда зажигаются фонари.

 (Кристи – образованная, имеющая специальность женщина лет тридцати пяти, страдающая одновременно от беспокойства, и от депрессии. Она была воспитана докучливым, все критикующим отцом, который имел нереалистично высокие ожидания на ее счет, и матерью, которая была настолько пассивна, что встает вопрос о хронической вяло протекающей депрессии). «Мне трудно представить себе жизнь, когда нет никаких правил! Ничего себе!» (Смущенно смеется.) «Девочке повезло. Она чувствует себя гордо. Ее родители доверяют ей, полагаются на ее собственное суждение. Ее родители ее очень любят.»

 (Лаура - очень умная, но малообразованная мать троих маленьких детей. Она - выздоравливающий алкоголик, подвергалась оскорблениям со стороны матери, бросившей семью, когда Лауре было девять лет. Отец едва замечал ее, так как был помешан на игровых автоматах, где играл на деньги, а сводный брат домогался ее сексуально.)

«Ей так стыдно. У всех тех других детей есть кто-то, кто заботится о них, кто хочет, чтобы они пришли домой, кому не все равно настолько, что он устанавливает правила. Она пошла бы на все, даже на убийство, лишь бы кто-нибудь стал заботиться о ней. Никому нет дела, приходит она домой или нет; они даже не замечают.»

Чувства, слишком болезненные для того, чтобы пациент мог выразить их прямо, часто вскрываются во время этих занятий с историями. У многих детей из нарциссических семей воспоминания похоронены так глубоко, что требуется история о другом ребенке, чтобы раскопать их. Большинство врачей сталкивалось с ситуацией, когда пациенты звонят им, переполненные воспоминаниями, которые всколыхнула телепередача или статья в газете. Истории о чувствах работают почти таким же образом, но более эффективно. Врач может часто сделать довольно верные предположения о видах событий, которые пациент, возможно, перенес в прошлом, и которые подавляет сейчас, и благодаря этому может построить истории о чувствах наиболее оптимально.

Например, историю о мальчике, который победил на поэтическом конкурсе, мы рассказали молодому человеку, который был воспитан чрезвычайно мужественным отцом, каких сейчас все чаще называют «мачо». Врач подозревал, что молодой человек (который явно не был гомосексуален) скрывает фантазии и страх оказаться гомосексуалистом, но не осмеливается признать и обсуждать это.  Когда ему была рассказана история о чувствах, дамба прорвалась. Он стал рассказывать случай за случаем,  как в детстве пытался завязать близкую дружбу с другими мальчиками, но отец неизменно говорил или делал что-то такое, чтобы помешать этому. После этого мальчик всегда чувствовал себя плохим и виноватым, не зная, что именно он сделал неправильно, но делая вывод, что было что-то не так его с желанием установить близкие отношения с другими того же пола. Когда он стал подростком, это знание переросло в чувство, что его отец знал глубоко внутри, что мальчик был геем. Поэтому ему постоянно приходилось обороняться, так как его отец (конечно же) знал его подноготную и видел его насквозь.

Хотя его страх гомосексуальности, возможно, и так вышел бы на поверхность в ходе лечения, история о чувствах позволила пациенту потратить время лечения на прямое взаимодействие со своими чувствами страха, вины и стыда, вместо того, чтобы терять недели или месяцы в мучительной внутренней борьбе, решая, когда же открыться и стоит ли открываться вообще.

Видеопроекция

Используя эту технику, пациенты становятся способны рассказать об эмоционально заряженных инцидентах из прошлого, поддерживая при этом некую степень отстраненности. Пациента просят представить перед собой большой телевизионный (или кино) экран; на этом экране разворачивается инцидент, о которым им слишком трудно говорить.

Они затем описывают это от третьего лица. Мы широко используем эту технику в сочетании с гипнозом для абреактивной работы с пережившими сексуальные злоупотребления и другие формы посттравматического стрессового расстройства.

История Марго. Марго - тридцатипятилетний брокер недвижимого имущества, имеющая собственный бизнес. Ее беспокоило постоянно нарастающее беспокойство в течение дня и частые просыпания ночью. На первых сеансах лечения она утверждала, что ее семья происхождения - двое успешных, профессиональных родителей - была идиллической. Она исследовала свои проблемы со сном вместе с врачом, который попросил, чтобы она «сняла кино» о себе, как она спит, будучи девочкой. Она уже описала спальню и кровать.

Марго: там девочка. Ей примерно девять-десять лет. Она лежит в кровати, спит. Затем яркий свет. Это открылась дверь в зал. Из зала бьет свет.

Врач: Что чувствует девочка?

Марго: Она сонная. Она хочет спать. Ей… грустно.

Врач: Почему грустно?

Марго: Она знает, что она теперь хорошо не уснет. Из-за этого ей грустно.

Врач: Что происходит теперь?

Марго: Она грустит (плачет, рассказывая это) из-за ее маленького брата. Это ее братик у двери. Теперь он закрыл дверь. Он плачет; она слышит его всхлипы. Он подходит к кровати. Она подвигается, чтобы пустить его. Он плачет, и она обнимает его. Он засыпает. Она не спит.

Врач: Что она чувствует?

Марго: Грусть. Она грустит из-за ее маленького брата... оттого, что ему все еще нужна [забота]. Ей уже нет. Она грустит, что она теперь не уснет.

Врач: Что происходит теперь?

Марго: Она смотрит на своего маленького брата, как он спит. Он выглядит таким милым. Ему только пять. Он не полностью закрыл дверь зала, таким образом на него падает немного света (снова начинает плакать). Она обвивает его руками и так замирает.

Врач: Что она чувствует, Марго?

Марго: Грусть.

Врач: это все?

Марго: Грусть... и злость. Гнев. Она полна ярости. Она ненавидит этих ублюдков. Они так сильно расстраивают его. Они недостойны такого милого маленького мальчика как Тэдди. Я ненавижу их. Он любит их, поэтому он страдает. Он должен усвоить. Перестать плакать. (Горько плачет и раскачивается на стуле) Пусть мне будет плохо за него …и за меня. Я действительно заботилась, но они испоганили все. Я должна была заботиться о Тэдди, но я была только ребенком. Я не могла сделать этого правильно. Он нуждался в родителях.... Я нуждалась в родителях. Не было никого, кто бы заботился о нас. Никого.

Когда Марго наконец смогла соединить части мозаики в целое, то стало видно, что жизнь их семьи была построена вокруг поддержки чувства собственного достоинства матери и придания ей чувства уверенности в себе, но так, чтобы не предъявлять к ней слишком много требований. Ночные проблемы возникали, когда родители Марго, которые много ходили по гостям, возвращались домой с вечеринки. Мать начинала ругаться с отцом за то, что он обращал слишком много внимания на других женщин, или за то, что он сказал или не сказал, сделал или не сделал за вечер. Мать всегда хлопала дверьми, от чего просыпался Тэдди. Затем ругань усиливалась, отец угрожал уйти, мать начинала плакать и просить прощения. Тэдди, комната которого была рядом со спальней родителей, пугался, и приходил в спальню сестры в другом крыле дома. Марго испытывала сильное желание защитить братика (которого она обожала), чувствовала гнев на родителей и страх за себя.

Использование видеопроекции устанавливает дистанцию между пациентом и переживанием. Это обеспечивает полосу эмоциональной безопасности, так, чтобы пациент «не закрылся» и не блокировал важные воспоминания.

Выражение чувств

 «Я чувствую... Я хочу»

Как только люди в состоянии (1) признать, что они имеют чувства, и (2) обозначить словами свои чувства, они затем способны учиться выражать свои чувства соответствующим образом - часть «я чувствую». Когда они затем в состоянии принять (3) что они имеют право испытывать эти чувства и (4) что их чувства важны, им становится легче выразить словами свои ожидания другим людям - часть «я хочу». Они быстро узнают, что как только они в состоянии выразить «я чувствую», зачастую становится ненужным обстоятельно объяснять «я хочу». Чаще всего самое важное – быть способным услышать чувства.

 

www.e-puzzle.ru

 

Все же есть навыки, которыми необходимо овладеть, чтобы выражать чувства. Есть список «плохих вещей», которые люди часто говорят, когда испытывают сильные эмоции и им трудно их выразить (см. список в Приложении B). Но зато эти варианты поведения (обзываться, переходить на личности, делать утверждения типа «ты вечно/ты никогда не», долго копить зло на кого-то, а потом взрываться из-за пустяка, припоминать прошлое, сравнивать кого-либо со своими родителями, и т.д.), хорошо помогут

. обострить эмоции;

. задеть самолюбие;

. сорвать на ком-то зло;

. вызвать ощущение вины и стыда;

. вызвать оборонительный рефлекс;

. подтолкнуть к контратакам;  

. лишить возможности решить проблему.

Они не эффективны для того, чтобы сообщить о чувствах и предпочтениях так, чтобы их смог услышать другой человек. Люди, с которыми говорят, используя любой из отрицательных упомянутых выше методов, не чувствуют себя оцененными по достоинству или уважаемыми; они чувствуют себя подвергшимися нападению. Людям не свойственно слушать внимательно, когда их атакуют, потому что они готовят защитную контратаку. Это не лучший рецепт для полезного, ориентированного на решение проблем общения. Например, люди будут отвечать очень по-разному на утверждения: «Ты вечно меня перебиваешь! Вообще никакого уважения!»  и «Когда ты перебиваешь меня, это меня злит и обижает; я чувствую, что мое мнение не имеет значения. Я чувствую, что глуп».

И наоборот, люди действительно слушают утверждения, описывающие чувства. Такие утверждения интересны, описательны и не содержат угрозы - они описывают говорящего, а не слушателя. Они уважительны для обеих сторон, и у них есть превосходный шанс того, чтобы быть услышанными. Не нужно готовить защиту, потому что нет нападения, против которого надо защищаться. Общение по формуле «Я чувствую... Я хочу» является уважительным общением взрослых (УОВ) в своем лучшем  проявлении.

Вновь о Кэролайн

Мы часто возвращаемся к Кэролайн (упомянутой во второй главе, чья мать сказала ей, «Если тебе приходится просить о чем-то, это теряет свою ценность»), когда прорабатываем с пациентом концепцию уважительного общения взрослых, поскольку то, как она усвоила формулу «Я чувствую… Я хочу» оказывается близким для большинства выходцев из нарциссических семей.

Кэролайн обижалась и сердилась на мужа за то, что он постоянно забывал о ее дне рождения. Дням рождения не придавали большого значения в той семье, где он вырос, но совсем не так было в родительской семье Кэролайн.  Живя в родительском доме, Кэролайн любила внимание и подарки и ощущение, что она действительно особенная в этот день. Поэтому она начинала нервничать по мере приближения «особенного дня» - он вспомнит? Чем ближе к дню рождения, тем более беспокойной она становилась, затем начинала сердиться (« Ну если этот кретин снова забудет!...») и в конечном счете впадала в депрессию («Что я за идиотка! Ну что за важность, в самом деле; он показывает мне, что любит меня, другими способами. Я уже не ребенок.») Кэролайн не могла напомнить ему о своем дне рождения из-за того, что была убеждена, что если о чем-то попросить, это потеряет свою ценность. Так, каждый год в течение первых трех лет их совместной жизни, она продолжала переигрывать эту ленту старого мышления и была весьма несчастна в свой день рождения. И каждый год, после дня рождения происходил скандал, слезы и отчание, когда ее муж снова и снова объяснял, какое отношение ко дням рождения было в его семье и просил Кэролайн в следующий раз напомнить ему о ее дне рождения; и если бы она сказала, что она хочет, чтобы он сделал, он будет просто счастлив сделать это.

Но Кэролайн просто не могла сделать этого. Радости мученичества были слишком глубокой частью ее мировоззрения. Кэролайн начала лечение за несколько недель до того, как ее должен был наступить ее третий день рождения после замужества. С врачом обсуждалось много возможных вариантов, как поступить на этот раз – включая и старый, в надежде что на этот раз каким-то чудом он вспомнит и все будет иначе. (См. «Возвращение к колодцу» в четвертой главе). Именно этот вариант она и выбрала, впрочем, с предсказуемым результатом.

К следующему дню рождения, Кэролайн была экспертом в области Уважительного Общения Взрослых. Вот что она сделала:

1. За три месяца до ее дня рождения она прикрепила на дверь холодильника большую надпись «День рождения Кэролайн приближается!»

2. За два месяца до него, она заменила ту надпись другой: «День рождения Кэролайн - осталось всего лишь 8 недель!»

3. За шесть недель надпись на холодильнике была обновлена, а по всему дому стали появляться небольшие розовые клейкие бумажки с сообщениями вроде «Кэролайн любит желтые розы!» и «Любимый ресторан Кэролайн (такой-то)...,» «Кэролайн обожает Шанель №5», «Кэролайн хочет ко дню рождения шоколадный торт со свечами!» и так далее.

Это стало игрой. Кэролайн забавлялась, а радости мужа не было предела. Он очень хотел порадовать ее, и теперь она показывала ему точно, как сделать это. Само собой разумеется, у них получился замечательный день рождения! Кэролайн повернула ситуацию из той, когда в прогрыше оба, в ситуацию, когда оба в выигрыше, используя метод уважительного общения взрослых – и надо признать, очень творчески это сделала.   

Заключение

Понятие уважительного общения взрослых (УОВ) кажется совсем простым, и все же оно основано на комплексе отношений и навыков, отсутствие любого из которых делает невозможным УОВ. Врач должен уметь помочь пациенту вновь открыть свои чувства, научиться их распознавать и определять, и затем развить навык сообщать об этих чувствах другим, не испытывая дискомфорта.

Глава 6. Установление границ

 

Способность установить личные границы уже давно признана важнейшим компонентом здорового функционирования. Границы имеют отношение к определению эго и его отличию от других – старая концепция «твой, мой и наш». Что будет уместно полагать принадлежащим тебе, что – мне, и что – нам обоим поровну? Человек с хорошими границами эго может сделать суждения о своей уместной доступности для других (физически, эмоционально и мысленно). Он (она) может сказать «да» или «нет» всевозможным вещам с относительным комфортом по поводу уместности своих суждений.  (см. историю Джанин в четвертой главе)

История Бена

Когда не испытываешь дискомфорта при установке границ, то не приходится мучительно переживать по поводу мелких решений, как это происходило с Беном, когда его попросили войти в состав попечительского совета школы: «у меня и вправду нет времени, чтобы входить в попечительский совет; я не могу этого сделать. Нет. Но не эгоистично ли это? Другие люди соглашаются быть в совете, и я должен суметь сделать так же - ради детей. Хорошо. Да. Но мои дети пострадают, если я буду отсутствовать еще один вечер каждую неделю. Нет. Но возможно это только отговорка, потому что я очень устал, или я боюсь, что если я вступлю в совет, они решат, что из меня можно веревки вить. В-общем, во мне говорит неуверенность. Да.  Я сделаю это. Но... я не знаю, что мне надо будет делать! Скажите мне, что делать!”

Бен (он был предствлен во второй главе), не имел понятия о том, как устанавливать личные границы. Измотанный разведенный отец двух детей школьного возраста, Бен был продуктом нарцисстической семьи с холодной, категоричной, умеющей оскорбить матерью и отстраненным, но гневным и тяжелым на руку отцом, требования которого к Бену были безжалостно высоки. Даже когда Бен оправдывал надежды (что случалось часто, поскольку он был отличником и в учебе, и по физподготовке), его никогда не хвалили, а только критиковали, указывая, что он мог бы сделать лучше.  Все детство и юность Бена прошли в напряженных попытках поразить бегущую мишень родительского одобрения. Он никогда не мог попасть в нее. К тому времени, когда Бен женился (на холодной, неодобрительной женщине с невозможно высокими ожиданиями), он был олицетворением «человека делающего», по терминологии Келлога.  Он был машиной по достижению целей, а чувства были похоронены так глубоко, что он не мог определить, что же такое вообще чувство. И лишь тогда, когда внезапный и неожиданный (для него) развод поверг его в пугающую депрессию с мыслями о самоубийстве, Бен стал искать помощи.  Для Бена развод явился окончательным подтверждением его полной неспособности заслужить одобрение и демонстрировал абсолютную безнадежность его жизни. Воспринимая жизнь с этого угла зрения, Бен выполнял все, о чем любой когда-либо просил его, и несмотря на это, он был неспособен поддержать даже с одним человеком личных отношений, которые принесли бы удовлетворение. Он был неудачником, ничтожеством.

Благодаря лечению, Бен сумел понять, что он и его сестры были второстепенными, вспомогательными людьми в своей родной семье. От всех детей - но особенно от Бена, поскольку он был единственным мальчиком - ясно ожидали, что они добьются больших успехов, чтобы опосредовано насытить потребности их родителей в уважении. Фактически, от них ожидалось, что они должны удовлетворять все потребности их родителей (явно непосильная задача) и предвосхищать их, а иначе они будут строго наказаны за их «эгоизм», «тупость» и «неблагодарность».

Бен сказал историю о том, как однажды пришел домой из школы, когда был в четвертом или пятом классе. Они жили в прибрежном городе, где редко выпадал снег. Но в этот раз снег шел целый день, и он с сестрами и друзьями играл на улице, когда приехал отец.  Несмотря на то, что это был первый снегопад за много лет, и что Бену не сказали почистить от снега площадку (он и снегоуборочной лопаты в руках еще не держал), отец был разъярен, что Бен не убрал снег с площадки перед воротами; он накричал на Бена и ударил его. Бен был унижен до слез перед его сестрами и друзьями, больше от абсолютной несправедливости и расстройства ситуацией, чем от физической боли. Когда он вошел в дом позже, после того как сгреб с площадки быстро тающий снег («Он бы все равно растаял к следующему утру», как он помнит), мать совершенно не посочувствовала ему, а вместо этого выразила отвращение и неодобрение к тому, что он расстроил отца!

Когда Бен рассказавает эту историю двадцать лет спустя, его по-прежнему наполняет гнев: «Он назвал меня эгоистичным и тупым. Вы можете поверить? Он сказал это мне! Он! Самый эгоистичный и тупой ублюдок на свете! Боже, как я ненавижу его!» Это - прекрасный пример того, как нарциссическая родительская система работает на подрыв уверенности в себе и калечит способность человека принять решение. Хотя и став взрослым, Бен все же был неспособен установить границы в его жизни, потому что будучи ребенком, он не узнал, что у него есть такой выбор.

Угождать людям

Люди, которые годами подвергаются такому исковерканному воспитанию, могут стать «человекоугодниками» (термин Анонимных Алкоголиков) в крайней степени. Поскольку им никогда не позволяли установить границы, пока они были детьми, они неспособны сделать это, став взрослыми. Они могут быть в состоянии установить разумные границы в некоторых областях своей жизни, обычно в тех областях, которые не входили в круг семейного обучения (типа ситуаций на рабочем месте). Эти же люди, как показано в случае ниже, могут быть полностью неспособными сделать это в другой области -  обычно в семье и других межличностных отношениях, поскольку подобные ситуации проигрывались в их нарциссическом доме.

 

История Кейт. Кейт - администратор в большом общественном учреждении. В рабочей среде она функционирует великолепно: ее решения соответствуют необходимости, ей не трудно поручить часть работы своим подчиненным, мягко делать твердые корректирующие замечания, защищать свою точку зрения в разговоре с начальством, поддерживать теплые, но с нужной дистанцией, отношения с коллективом, или, когда это необходимо, увольнять персонал.  Другими словами, ее границы находятся на своем месте в ее профессиональной жизни.

В ее личной жизни, однако, она не имеет фактически никаких границ. Как разведенная мать, она разрывается на части, делая для двенадцатилетней дочери то, что дочь вполне могла бы уже делать сама (стирает, делает покупки, готовит обед, ездит в супермаркет за рулем, хотя туда ходит автобус, и так далее). Кейт до сих пор чувствует себя так, как было, пока она была «ответственной» дочерью в весьма дисфункциональной нарциссической семье, и должна была быть готова «явиться по требованию» двадцать четыре часа в сутки, чтобы заботиться о нуждах родителей и растущих братьев.

В ее отношениях с мужчинами, она понятия не имеет, как обрисовать свои законные потребности в уважении и ласке, и как установить границы поведения, которое она согласна допустить. В результате получалось, что она имела нежеланный секс с каждым человеком, к которому она отправлялась на свидание, и затем испытывала отвращение к самой себе. Она наконец решила, что легче будет вообще не думать о свиданиях, и таким образом эта очень привлекательная, интеллигентная женщина оставалась в одиночестве каждый субботний вечер (когда ее дочь ночевала у отца).

Все или ничего

Неспособность установить разумные границы часто приводит к синдрому «все или ничего». Большинство врачей видели пациентов, которые предпочитали просто развестись с супругом, чем сесть и обсудить, как можно что-то изменить в отношениях. Или подросток, который не будет подходить к телефону, потому что может звонить кто-то, кто ему не нравится, и будет просить о свидании, а он не знает, как сказать нет. Или мужчина, который предпочитает уволиться, чем попросить у босса повышения зарплаты. Если у этих людей не складывается прекрасных отношений с другим человеком, который бы интуитивно знал, как удовлетворить их потребности (часть «все»), тогда они предпочитают сократить свои потери и развестись, или уволиться, или отказаться от всякого общения, не имея отношений вообще (часть «ничего»).

Эти пациенты не являются ни невероятно глупыми, ни столь же невозможно упрямыми, какими часто кажутся их врачам, которым может приходиться нелегко с этими пациентами типа «да, но...» На самом деле, эти люди не могут признать законность их чувств и потребностей, не могут их обосновать сами для себя, они искренне не могут представить себе возможность присесть с супругом, другом, коллегой, или кем бы то ни было за стол и разумно обсудить, как им установить границы так, чтобы чувства и потребности могли быть удовлетворены.

Ответственность и контроль

Как упомянуто ранее, взрослые, воспитанные в нарциссических семьях имеют тенденцию брать ответственность за вещи, которыми они не управляют. Они не видят никакой логической несогласованности в этом, поскольку это так хорошо соответствует их мировоззрению. Им трудно справиться с понятием, что принятие ответственности за что-то, чем они не управляют, грозит потерей рассудка или, по меньшей мере, неудачей, самобичеванием и чувством собственного ничтожества. Два метода, что мы нашли полезными в обучении, это понятия – «блокнот» и «мировой кризис».

Блокнот

В течение сеансов терапии, я обычно делаю заметки по ходу дела в стенографических блокнотах. Когда пациенты обнаруживают трудность ухватить понятие установки границ и ответственности/контроля, я протягиваю им блокнот и говорю «Возьмите это». Они удивляются такой команде, но всегда берут блокнот. Я откидываюсь на спинку кресла, скрещиваю руки на груди и жду. После того, как пациент посидел несколько секунд с блокнотом в руках, выглядя озадаченным, я спрашиваю, зачем он хотел взять блокнот. Конечно, он не может придумать ответ сразу же (так как это не законный вопрос), но в конечном счете он скажет что-то в том смысле, что ему не нужен был блокнот, но я сказал ему взять его, поэтому он его взял. Я спрашиваю, «Что Вы собираетесь делать с блокнотом?» (К этому времени он начинает чувствовать себя немного неуютно, задаваясь вопросом, а может у врача, как мы говорим в Род Айленде, «винтика в голове не хватает?»). Он запинается и проявляет эмоции, которые могут варьировать от смущения до замешательства, раздражения и гнева. Затем я спрашиваю, «Вы хотите блокнот?» К этому времени, конечно, они уже хотят не видеть ни блокнот, ни меня. Выслушав разнообразные протесты по поводу блокнота, я спрашиваю «Вы не хотите отдать блокнот мне?» Само собой разумеется, они не могут дождаться избавиться от него.

Я объясняю, что блокнот символизирует ответственность, и что есть все виды вариантов, которые являются доступными, когда кто-то просит, чтобы Вы «взяли блокнот». Мы исследуем некоторые из таких вариантов, как поиск следующей информации:

. Зачем вы мне даете это?

. На какое время?

. Что находится в блокноте?

. Я могу с ним что захочу?

. Насколько он тяжелый?

. Если я возьму его, буду ли я владеть им?

. Почему Вам он больше не нужен?

. Это опасно иметь блокнот?

. Кто - то еще захочет блокнот и попытается забрать его у меня?

. Вы имеете право отдать его? Он ваш?

Пациенты также видят, что они могут сформулировать условия, при которых они возьмут блокнот:

. На несколько минут. Пока он не станет слишком тяжелым,

. Если я могу прочесть его

. Если Вы заплатите мне (этот вариант выбирают часто!)

 

Они могут также сказать нет - с объяснениями или без. Их просят придумать утверждения отказа, которые являются уважительными и взрослыми, но не являются извинениями (например, «я чувствую себя больным»). Вот некоторые утверждения, придуманные пациентами:

. Я не хочу

. Сейчас для меня не подходящее время

. Я теперь все меньше беру блокноты.

. Я перестал принимать блокноты бесплатно.

Мое любимое утверждение, которому я часто учу пациентов, звучит так: “Думаю, нет, но спасибо, что спросили» - что является, вероятно, квинтэссенцией отказа.

 

История Холли. Холли, выросшая в скрыто-нарциссической семье, старательно занималась с психотерапевтом, чтобы понять свои трудности в области установки границ. Она знала, что ее высказывания не обладают цельностью из-за проблем с самоутверждением и ее сильной потребности в одобрении. Материально нуждающаяся мать-одиночка, Холли пробовала утвердиться как иллюстратор, работающий по частным заказам. Познакомившись с одним из потенциальных клиентов, художественным редактором каталога важного издателя, она была приглашена им на деловой завтрак. За завтраком редактор очень хорошо отзывался о ее работе и держался в строго профессиональных рамках. Холли сначала нервничала, особенно по поводу того, наскольно она способна удержаться в рамках профессионального общения, чтобы собеседнику случайно не показалось, будто ее интересует еще что-то помимо профессиональных вопросов. Но постепенно она расслабилась и стала получать удовольствие от встречи.

Ее собеседник был интеллигентным и остроумным, и не делал никакой тайны из факта, что он женат и отец четырех детей. Он много говорил о своей семье, особенно о детях, по которым он скучал; график его работы разлучал его с семьей на всю неделю (он оставался в городе, а они дома в двух часах езды от города). Разговор о семье создавал обстановку доверия; казалось, завтрак проходил замечательно. К концу завтрака редактор, который намеревался поручить Холли много работы, заговорил о своей коллекции произведений искусства. Тревожный звоночек прозвенел в голове Холли, но она проигнорировала его.

Когда завтрак закончился, редактор дружески положил руку ей на плечо и сказал так, как будто на него внезапно нашло вдохновение, «А что если нам заехать ко мне на чашку кофе? Вы увидите мою коллекцию своими глазами!» Холли, понимая, что если она обидит редактора, ее потенциальный доход развеется в дым, но не желая платить цену, которую он недвусмысленно предлагал, убрала его руку со своего плеча. Ответив энергичным рукопожатием и улыбаясь своей самой широкой улыбкой, она сердечно произнесла: «Я думаю нет, но спасибо за приглашение», а затем быстро пошла к своей машине.

Когда Холли обсуждала этот случай с врачом, она была горда собой за то, что она смогла (1) отказаться, (2) отказаться, не пытаясь сохранить расположение к себе каким-то другим способом, и (3) не придумывая оправданий. Что было дальше? Редактор больше не звонил, но его начальник, увидев работу Холли в местной газете, позвонил ей. Она, таким образом, смогла сохранить самоуважение и получить работу на своих условиях.

 (Другая пациентка рассказала забавную быль, как однажды ждала поезд на вокзале Гранд Централ Стейшн в Нью-Йорке, когда пьяный мужчина, выглядевший неопрятно, шатаясь, подошел к ней, осмотрел ее с ног до головы и громко сказал: «Хочешь трахнуться?» Не замешкавшись ни на секунду, она ответила, «Думаю нет, но спасибо, что спросили!» Она тоже была весьма горда собой!)

Возвращаясь затем к примеру с блокнотом и обсуждению ответственности, я объясняю пациентам, что все варианты ответов, которые они придумали для того, чтобы не брать блокнот, можно с полным правом применять и в других ситуациях, когда речь заходит о принятии ответственности. Они обычно понимают эту мысль, сопровождая это восклицанием вроде «А-аа!», будто у них в мозгу вспыхнула лампочка. 

Мировой Кризис

От блокнота я перехожу прямо к упражнению «Мировой кризис». К этому времени пациент уже расслабился, ему весело, и потому он открыт для новых игр.

Я выбираю текущую ситуацию в мире и говорю пациенту, что она или он ответственны за происходящее. Например, в ходе президентских выборов 1992 года я спрашивал пациентов, кого бы они хотели видеть победителем на выборах. Многие называли Билла Клинтона. Затем я говорил им: «Допустим, ради эксперимента, я поручаю вам обеспечить его победу. Я объявляю вам, что вы в ответе за то, чтобы он был избран. Если его не выберут, то это случится по вашей вине. Я даю вам указание пойти и сделать так, чтобы Клинтон был избран. Вы согласны или вас что-то не устраивает, видите какие-то проблемы?»

После некоторого обсуждения, пациенты достаточно легко определяют, что проблема действительно есть: не в их власти выполнить эту задачу. Они не управляют ходом выборной кампании, освещением в СМИ, не определяют, кто будет голосовать, не могут повлиять на погоду в день выборов, на честность при подсчете голосов на избирательных пунктах, или на то, за кого отдадут голос избиратели. Как бы они не хотели, они просто не могут сделать этого. Я затем спрашиваю их, было бы справедливым или разумным поставить им в вину, если бы (на вышеупомянутом примере) Клинтон не победил. Они могут видеть, что в этом не было бы их вины.

Ясно, что принимать ответственность за ситуации или условия, которыми человек не управляет, нереалистично. Как только пациенты понимают и усваивают эту идею, она действует на них чрезвычайно освобождающе. Во время их детства их постоянно заставляли чувствовать себя ответственными за вещи, которыми они не управляли, и они несли это восприятие с собой во взрослую жизнь, включая это в свое представление о мире. Наконец понять и почувствовать, что им больше нет нужды так делать, - это придает силы.

Умение легко устанавливать границы естественно развивается в детях, родители которых уважали их чувства. Что это подразумевает? - детям разрешают участвовать в решениях, которые касаются их; их поощряют говорить о своих чувствах, разрешают выражать их соответствующим образом, не доводя дело до крика и слез, если принимается решение не такое, как им бы хотелось. Другими словами, дети учатся использовать формат «я чувствую... я хочу» (см. пятую главу).

Дети учатся не только настраиваться на собственные ощущения и чувства других людей, но и тому, что они могут жить в обстановке периодического неодобрения со стороны других. Это - важный урок. Большинству людей трудно умышленно вызвать неодобрение - в действительности имея в виду следующее: «Я бы хотел удовлетворить ваши потребности, но не могу. В этом случае наши интересы противоречат друг другу, и я должен соблюсти свой интерес. Я вынужден сказать нет». Пациентам важно понять, что хотя этот навык и трудно приобрести, но для нашего умственного здоровья и положительного образа самого себя жизненно важно, чтобы мы научились отстаивать свои интересы. Иначе кончится тем, что мы будем удовлетворять потребности других людей за счет наших собственных. Если мы будем способны сказать то, что мы имеем сказать, уважительным и взрослым способом, то люди смогут ясно услышать наше сообщение, не ощущая угрозы или неуважения к себе.

Если это трудная задача для достаточно здорового взрослого, то для мальчика или девочки это подвиг Геракла. Но задача становится неизмеримо легче, если ребенок дома изучает следующее:

1. Поправляющее высказывание, если оно сделано в корректной форме, не является уничтожающим, обидным и не повергает в стыд.

2. Потребности человека не всегда могут быть удовлетворены другими, но о них всегда можно сказать другим в ясной и соответствующей обстановке форме.

3. Для чувств не нужно искать оправдания, каждый всегда имеет право чувствовать то, что чувствует.

4. Человек не всегда имеет право действовать согласно чувствам: все действия имеют последствия, и о них нужно думать.

5. Компромисс означает в чем-то уступить и что-то получить.

6. Передумать - не обязательно плохо; взросление проявляется и в том, чтобы уметь реагировать, основываясь на новой информации.

7. Часто мы учимся именно на ошибках. В этом нет никакого стыда.

8. Быть способным признать ошибки, принести извинения если это нужно, и где возможно скомпенсировать ущерб, – так и растет человек. «Я сожалею; скажите мне, чем я могу поправить случившееся» – это утверждение силы, а не признание своей слабости или позора.

Если детям повезет вырасти в доме, где эти восемь правил применяются ежедневно, то они вероятно станут здоровыми взрослыми с надежной психикой и положительным самовосприятием. Они не будут испытывать дискомфорта по поводу своих чувств и им будет достаточно легко устанавливать разумные границы.

---

Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 179; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!