Пересказ очерка М.А. Альдиева «Крик души» учащимися.
Урок-откровение для 11 класса, посвящённый теме «Жертвы политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР» Альдиева Лидия Сафарбековна, учитель русского языка и литературы ГАОУ «Гимназия №1 г. Назрань»
УМК «Литература. 11 класс» В. В. Агеносова
Цели урока: обогатить знания учащихся о литературе, создававшейся в годы политических репрессий; вызвать интерес к художественным произведениям этих лет, помочь осознать трагедию людей, подвергшихся политическим репрессиям; развить умение чувствовать, сопереживать; развивать аналитические умения; способствовать духовному росту учащихся посредством художественного чтения, беседы; познакомить с очерком-воспоминанием М.А. Альдиева, описывающим ад сталинских лагерей и судьбу его народа.
Задачи урока: рассмотреть историю политических репрессий, представить писателей, видных деятелей, подвергшихся политическим репрессиям, художественные произведения, показывающие судьбу личности в тоталитарном государстве, посредством подробного рассмотрения очерка М.А. Альдиева «Крик души» познакомить учащихся с его судьбой и судьбой его народа.
Методические приёмы организации урока: сообщение учителя, сообщения учащихся, презентация, постановка вопросов для обсуждения.
Оборудование: экран, проектор, портреты и произведения писателей.
Эпиграф:
И пусть не думают, что мертвые не слышат,
|
|
|
Когда о них потомки говорят
Н. Майоров
Ход урока.
Слово учителя.
Трагической страницей вошли в историю Советского Союза политические репрессии 30 – 40–х годов. Порождены они были объективными и субъективными причинами.
К объективным, можно отнести процесс изъятия и передачи собственности, как необходимого условия революции. Конфискация помещичьих земель, национализация промышленности в 1917-1920 гг. Этот этап характеризовался гражданской войной и красным террором. Вторым этапом была национализация частной собственности и изъятие земель у кулаков в конце 20-х – первой половине 30-х годов. Сопротивление носило характер неповиновения и прорывающихся эпизодов насилия.
Вопрос классу:
В каких произведениях можно проследить обострение обстановки в период кризиса и нарастания социальных проблем?
Учащиеся называют роман «Поднятая целина», где отражены трагические события, происходившие в деревне на рубеже 20 -30ых гг., показан поворот страны ко всеобщей коллективизации. Советская власть сама провоцировала людей крутыми «волевыми» приёмами, неоправданными мерами. Шолохов показывает, к чему приводят «перегибы», карьеризм новых властителей.
|
|
|
Роман «Тихий Дон», в котором авторская позиция не на стороне коммунистов, затеявших террор и расстрелы. Его симпатия проявляется к кулакам. А главный герой так и не стал коммунистом.
Учитель.
Большое влияние на обстановку в стране, развёртывании политических репрессий оказывали субъективные причины: острая политическая борьба внутри компартии и в её руководстве по вопросу выбора путей и методов строительства нового общества и за лидирующие позиции в партии и государстве. Л.Д Троцкий, И.В.Сталин, Н.И. Бухарин отражали разные линии развития государства.
В СССР первые крупные политические процессы прошли в 1922 году против членов эсеровской партии, руководивших борьбой против Советской власти во время гражданской войны. Политические процессы в широких масштабах развернулись в 1937-1938гг. Толчком к ним явилось убийство С.М.Кирова в 1934г. Стали создаваться особые совещания и «тройки», начались поиски «врагов народа».
Советская власть в первую очередь уничтожила тех, кто был ей до конца верен. Сколько их, расстрелянных без суда и следствия, без вести пропавших! Репрессии проводились в виде исключения из партии, отстранения от должности, высылки, ссылки, лишения свободы и применения высшей меры наказания.
|
|
|
Сообщения учащихся о писателях, подвергшихся политическим репрессиям.
1). 1-ый учащийся. В 30-ые годы начался процесс физического уничтожения писателей: были расстреляны или погибли в лагерях поэты Н.Клюев, Б.Корнилов; прозаики И.Бабель, И.Катаев, Б.Пильняк; публицист и сатирик М.Кольцов, арестовывались и отбывали сроки заключения десятки писателей. Не менее страшным было публичное преследование, своего рода нравственное уничтожение художников, когда в печати появлялись разносные статьи-доносы и писатель, уже готовый к ночному аресту, обрекался на многолетнее молчание. Именно эта судьба постигла М.Булгакова, А.Платонова, вернувшуюся перед войной из эмиграции М.Цветаеву, А.Крученых и многих других.
2) 2-ой учащийся. Традиции русской классической литературы 19 века продолжили и развили писатели зарубежья и андеграунда (потаенной, «подпольной» литературы). Ещё в 20-ые годы из Советской России уехали писатели и поэты, олицетворявшие цвет русской литературы: И.Бунин, Л.Андреев, А. Аверченко, К.Бальмонт, З.Гиппиус, Б.Зайцев, Вяч. Иванов, А.Куприн, И.Северянин, Саша Черный и многие другие. В творчестве писателей русского зарубежья сохранилась и получила развитие тема духовности, тема Бога, христианской любви и всепрощения, нравственного самосовершенствования, которая в советской литературе отсутствовала вообще либо подвергалась осмеянию. Поэтому невозможно было издание «Мастера и Маргариты» М.Булгакова, «Легенды о царе Соломоне» А.Ремизова, «Неугасимой лампады» С.Ширяева – рассказа о Соловецком монастыре, превращенном советской властью в один из островов Гулага.
|
|
|
3) Затравленный, абсолютно не приспособленный для политической борьбы О.Э.Мандельштам совершает невозможный гражданский подвиг: пишет и распространяет среди друзей и знакомых эпиграмму на Сталина. Те в ужасе выслушали и донесли.
Чтение стихотворения О.Э. Мандельштама « Мы живём, под собою не чуя страны»
Стихи стали поводом для ареста. Известна резолюция Сталина: «Изолировать, но сохранить». Автор очень точно описал атмосферу тех лет, за что и поплатился своей жизнью.
4). Презентация писателей, подвергшихся политическим репрессиям (См. папку «Писатели»). Презентация сопровождается «Реквием по мечте» Моцарта в исполнении Клинта Манселя и Кроноса Квартета.
5) Чтение стихотворения Б.Тимурзиева «На восток».
Чудовищная несправедливость показана в этом стихотворении: когда отец защищает на фронте страну, его детей объявляют «врагами народа» и ссылают. Это - судьбоносное стихотворение, в котором выражена глубочайшая боль народа.
Слово учителя.
Нам известны произведения русских и ингушских писателей, в которых отражены события политических репрессий, показаны судьбы людей в тоталитарном государстве.
Это «Архипелаг Гулаг», «Матренин двор» и др. А.И Солженицына; «Ночевала тучка золотая» А. Приставкина, « Золотые столбы» С. Чахкиева, «Адские острова» Мальсагова, «Котлован» А. Платонова и многие другие. Но мне бы хотелось познакомить вас с очерком моего дяди М.А. Альдиева «Крик души», в котором он повествует о своей судьбе и судьбе своего народа в годы сталинских репрессий. Замысел создания этого очерка у него возник после первых военных событий в Чеченской республике, написан в 1997 году. Находясь в Грозном в разгар войны, он неоднократно подвергался смерти в результате разрывов мин, снарядов, бомбёжки с воздуха. Невольно вспомнились годы Великой Отечественной войны и вражеская бомбёжка, вся жизнь пронеслась перед глазами, и остро стал вопрос: «Неужели ещё раз придётся пережить войну?» Задумавшись над тем, что его в любой час может не стать, а о его прошлом почти ничего не знают близкие, решил написать очерк своей жизни, который является историей большинства людей из его народа. Это воспоминание пережитых им лет, написанное для того, чтобы его потомки помнили о тяжёлой и трудной жизни своих предков на чужбине и не забывали о том, что, несмотря на все трудности, невзгоды, потери, оскорбления и унижения, через которые они прошли, сумели сохранить достоинство, наши обычаи и традиции. Помнили, насколько сильна была их любовь к родине и вера в то, что они смогут вернуться на свою историческую землю.
Так как этот очерк-воспоминание не имеет публикаций и известен только среди родственников и близких людей, учащимся дано задание подготовить пересказ текста.
Пересказ очерка М.А. Альдиева «Крик души» учащимися.
1941 год – начало Великой Отечественной Войны.
Я, учащийся 8 класса 27 школы города Орджоникидзе. Тяжелая, непонятная для школьников весть о войне, слезы на глазах классной руководительницы, у которой в первый же день призван муж.
На улице громкоговорители передают душераздирающим голосом о начале вероломной войны. Толпы слушающих - с угрюмыми лицами.
Рядом нескончаемым потоком передвигаются воинские части, неизвестно куда, говорят - на железнодорожной станции стоят эшелоны для отправки солдат на фронт. Вслед и рядом отцы, матери, сестры, жены, стараясь взглянуть на отца, сына, мужа, покидающих родное гнездо в неизвестном направлении.
С тяжелым сердцем иду домой, а дома мать в слезах укладывает вещи в мешок брата, тут я понял, что война не где – то далеко, а пришла в каждый дом, и в наш тоже.
В соседних дворах матери, жены, сестры оплакивают близких, еще пока живых, не надеясь на их возвращение. У многих мужья, отцы и братья уже принимают участие в первых боях, на них идут танки, бьют тяжелой артиллерией, сверху посыпают бомбами, а в ответ - не хватает снарядов, в небе мало самолетов, не хватает даже винтовок.
Почему? Где же песня? Где киножурналы?
Чему нас учили, «если завтра война». «Будь сегодня готов, своей Земли не отдадим ни пяди».
Кто виноват?
С прилавков магазинов, как ветром все сдуло, хлеб по карточкам. Горько и обидно, и только слышишь, мы оставили такой-то населенный пункт, и все это по великой стратегии. А с чем едят эту стратегию, усыпанную трупами доблестных солдат. Нет ответа?
В военкоматах очереди, есть добровольцы, даже нам в школе говорят комсомольцы. Просто, кто любит Родину, должен своей грудью встать на защиту Отечества, и люди шли, ведь верили, что мы могучи, что у нас самая крепкая армия, вооруженная до зубов. С малых лет внушали нам – «мы непобедимы», и мы в это верили. Многие люди с нашей улицы ушли на фронт, остались только подростки, старики и женщины. Часто с воем едут санитарные машины, нагруженные солдатами без рук, ног, забинтованными с ног до головы. Ведь среди них у кого-то муж, отец, брат. Рядом рвутся бомбы, добивая калек и встречающих.
Почему? Где защита?
Город Орджоникидзе - глубокий тыл, а в небе немецкие самолеты гуляют безнаказанно, как в своей вотчине. Все больницы и даже школы забиты ранеными, чуть ли не в каждой семье получены извещения о гибели отца, сына, смертью храбрых, пропавших без вести. Если вчера немецкая армия воевала с советским режимом, то сегодня война пришла в каждую семью. Жестокость немецкого режима, священная месть за своих близких и родных превратили войну в народную. По Чечено-Ингушетии прошел клич духовных лиц о священной войне, о создании кавалерийской дивизии из добровольцев с полной экипировкой на средства, внесенные нашим маленьким мужественным Вайнахским народом. На территории Ингушетии это движение возглавил известный Гази – мулла.
Несмотря на то что в 30 – х годах по Чечено – Ингушетии прошла мощная репрессия, расстреляны и сосланы лучшие сыновья Вайнахского народа, этому стоическому народу еще раз пришлось доказать, что они сыны своей Родины, и в лихие годины готовы грудью встать на её защиту. Доказательством этому явился полк из лучших сыновей, снабженный полными воинскими доспехами для борьбы с немецко-фашистским нашествием на средства, собранные по крохам.
История Советской действительности умолчала об их мужественном подвиге на Сталинградской Земле, умолчала и о том, что кавалерия Вайнахов, вооруженная одним стрелковым оружием и саблями, боролась против мощной, танковой атаки фашистов. Они почти 90 % полегли смертью храбрых, не уронив достоинство и честь Вайнахов. В этом бою погиб и мой двоюродный брат Магомет, любимец всего нашего рода. Во многих семьях плач и проклятие, и новый поток добровольцев. Я тоже подал заявление, и каждый день обивал пороги военкомата с просьбой на фронт. Но там свои законы, и слезами не поможешь, после долгих скитаний меня направили в распоряжение Комиссариата Внутренних дел Северной Осетии охранять заключенных. Когда до меня дошло, какую противную миссию я взял на себя, стал бездушно выполнять свой воинский долг.
В один несчастный для себя день я отпустил осетинку на похороны матери, у которой срок- всего один год заключения за опоздание на работу на 15 минут. Она дала слово вернуться до вечерней проверки, но по неизвестным мне причинам не вернулась до проверки и вообще пропала неизвестно куда, может, попала под бомбежку. А через 2 недели Ставропольским выездным трибуналом за нарушение конвойно – караульной службы по статье 193 – 7 п., я был приговорен к 7 годам лишения свободы и брошен к уголовникам, которых я недавно охранял. По неписаным законам уголовщины надо мною могли издеваться и убить. И не откладывая в долгий ящик, при попустительстве надзирателей они собрали свой блатной совет, но упустили одно, что я Вайнах и готов бороться за честь, и, самое главное, в этой же камере я не один, а добрых два десятка чеченцев и ингушей, готовых грудью защитить меня, самого молодого из них.
Через некоторое время противостояния нас, чеченцев и ингушей, перевели в другую камеру, к нам же перевели всех вайнахов из других камер, и здесь от вновь поступивших мы узнали страшную новость. Всех вайнахов за одни сутки погрузили в телячьи вагоны и повезли в Сибирь или в Казахстан на вечную высылку, отняв у них все, что имели.
Если раньше к нам обращались, как людям второго сорта, то с первых часов после высылки мы почувствовали весь ужас ненависти к нам за то, что мы – вайнахи. И это в то время, когда тысячи наших парней воевали в рядах Советской Армии не хуже других, а если учесть на душу населения, то по числу героев и орденоносцев Чечено-Ингушетия шла в первых рядах.
Один Хампаша Нурадилов уничтожил более 900 фашистов, и, только 50 лет спустя, вайнахи узнали из официального сообщения власть имущих, что более 400 человек вайнахов сложили головы в героической защите Брестской крепости. В гражданскую войну на заре Советской власти, чеченцы и ингуши селами, даже при участии женщин и подростков дали отпор Деникинской армии, нашпигованной отборной офицерской ратью.
И сегодня наш гордый народ выдворен в телячьих вагонах, и, сея трупами женщин, детей, отцов и сыновей, следуют на вечное поселение, не имея возможности отдать долг умершему от голода, холода и, наконец, униженные до предела.
Наши мужественные женщины, соблюдая этикет, помирали мучительной смертью от разрыва мочевых пузырей, не имея возможности в набитых до предела мужчинами вагонах сходить по естественной надобности.
Настала и наша очередь, собрали всех арестованных по Северной Осетии и погнали на вокзал. По пути многие видят, как из домов тащат вещи, как сиротливо воют собаки, скот, а мы, окруженные стрелками и овчарками, покидаем родные края.
В Грозном к нам прицепили несколько вагонов, набитых до предела вайнахами. В Ростове у нас отобрали все вещи, всю более или менее пригодную одежду. Мы уже привыкли к оскорблениям и унижениям внешне, но в душе кипело яростное сопротивление. А наши мудрые старики и здесь не теряли ясности ума и вовремя останавливали нас.
Потеряв Родину, родных, мы сохранили взаимоотношения, поддержку друг друга, помогали больным, следили за их здоровьем, выделяя им крохи из своих скудных пайков.
Велик дух вайнахов в беде. Это мощное оружие они сохранили в заключении, и все 13 лет, проведенные на чужбине, несмотря на все старания власти лишить нас человеческой морали, взаимоотношений, языка, обычаев. Всеми этими духовными ценностями верховодило Единство вайнахов.
В 1945 году объявили амнистию для осужденных военным трибуналом за мелкие преступления, получил свободу и я, если можно назвать высылку в Казахстан свободой, имея в кармане волчий билет, с ограничением отклонений от указанного маршрута.
Долго я бродил по Северному Казахстану, стараясь найти родных. И вот случайно в городе Акмолинске я встретил родственника, и он дал мне примерный адрес.
Северный Казахстан, станция Киялы. Прибыв туда, я обратился к коменданту, и он, отобрав мои документы, завел на меня карту с описанием моих данных и направил в село Миловидовка, где отныне должен поселиться навечно.
Село Миловидовка находится в 25 километрах от станции Киялы. Не знаю, сколько я шел, транспорт туда не ходил, но где–то в три часа дня оказался на окраине села возле кузни. Всего одна улица- «Колхоз имени Сталина». Такое громкое название столь захудалому хозяйству мог придумать только великий юморист. Не успел я пройти метров двести, навстречу мне шел мой отец с косой в руках.
Отец никогда нас не баловал лаской, хотя очень любил своих детей, и на этот раз не подал никаких признаков радости, а только указал наш дом, а сам пошел в кузню отбивать косу. С какой радостью и одновременно со страхом я приближался к дому.
Ведь отец ни слова не сказал о матери, братьях, сестрах. Но вот я у родного порога дома. Младший брат Сафарбек, занятый своей игрой, не сразу меня заметил, а когда увидел, удивленно взглянул на меня, и, узнав, бросился в комнату, чтобы сообщить сестрам.
С криком радости выскочили сестры, брат, кроме матери; обнимая сестер и брата, я глазами искал маму, но, заметив мою растерянность, старшая сестра Тамара сказала, что мама пошла в соседнее село менять вещи на продукты, и только тогда я всей душой ощутил настоящую радость теплого родного дома.
Сестры и братья окружили меня заботой, каждый старается прикоснуться ко мне особенно младшая, любимица всей семьи, Ася – дошкольница.
Быстро подогрели кастрюлю, и передо мной куриный окорок с приправой, я хоть и голодный, жду, когда накроют себе. Старшая сестра Тамара со слезами рассказала историю этого окорока.
Вчера вечером отец зарезал курицу, которую они обменяли на очередную тряпку, и, когда отец и вся семья сели кушать, мама отложила окорок в сторону и рассказала ему сон, где она видела, что я вернулся домой и просил что-нибудь поесть. Поэтому сердцем чувствует, что сегодня или завтра сын будет дома и поест свою долю.
Отец рассердился и сказал матери: «Зачем вспоминать на ночь сына, которого, может быть, нет в живых».
Вещий сон матери, и я действительно дома, и заветный окорок передо мною. Сколько душевной материнской заботы вложено в эту порцию курятины.
Промелькнула вся моя жизнь. Живое ласковое лицо матери, ощутил прикосновение ее рук, блеск любящих глаз. Невольно стараюсь вообразить ее сейчас в этой убогой комнате, в этой ужасной бедности. Одновременно стараюсь вспомнить, где и когда я невольно оскорбил, обидел, а если где-то такое произошло, пусть меня простит Аллах и доброе материнское сердце. Я же со своей стороны принимаю обязательство до конца жизни быть сыном не на словах, а заботой и любовью окружить ее благородное сердце. Это свое обещание я постарался сохранить до конца ее жизни и часто ловлю себя на том, что, может, где–то не доглядел. Да простят меня Всевышний и мама.
Объятый думами, гляжу на братьев и сестер и не знаю, как сложится дальнейшая жизнь, одна надежда на Аллаха, который помог мне после всех невзгод целым и невредимым вернуться к родным.
Глядя на родное гнездо, постоянно в голове проносится мысль о маме, какая она сейчас, почему так долго нет. Но вот младший брат, увидев маму, побежал навстречу, чтобы обрадовать моим возвращением. Встречу с мамой невозможно описать. Когда она вошла, увидела, что ее сон сбылся, и передо мною моя порция курятины. Мама застыла на месте, ноги не слушались, слов не было, но видно по лицу, сколько ласки и любви в этом, еще молодом, исхудавшем, с огромной печалью лице. Крупные слезы и огромное обоюдное желание кинуться в объятья друг друга.
Но, воспитанная на вайнахской морали, она сдерживает свои чувства, и только я, не выдержав, со слезами обнял свою измученную невзгодами маму, и так рядом в объятиях нас застал отец. Даже он, строгий, никогда не дававший волю своим чувствам, на этот раз ограничился словами - «хватит оплакивать живого человека».
Отец не привык ходить вокруг, а прямо, без прикрас рассказал о своих муках в борьбе с несправедливостью, о том, что все, что успели прихватить с собою при выселении, продано. Телку, которую выделило государство, при очередном перегоне скота на мясокомбинат прихватил соседний колхоз и возвращать не собирался. Факт, известный всему селу, куда бы отец не писал, положительного ответа не получил, а мне велел продолжить поиск и заставить председателя колхоза им. Ворошилова вернуть корову.
Все мои старания законным путем вернуть нашу корову или взамен равноценную ни к чему не привели. Когда я окончательно понял, что законно это невозможно сделать, пошел на преступление. В одну из метельных ночей я увел у председателя из его собственных коров самую лучшую.
Отец никогда не одобрял незаконные действия, и на этот раз мои действия не одобрил, но видно нищета, суровая зима, голодная семья переломили в нем моральную сторону. Всю зиму питались этим мясом. Весной опять наступил голод, все, что было, ушло на обмен питания. Ни постели, ни одежды, спали на соломе, ею же топили печку.
Никогда нельзя забыть Тамару, она еще сама еле живая, полураздетая ходила на склад на очистку зерна и вечером, подвязав куличок зерна к телу, несла домой во имя спасения младших братьев, сестры, отца и мамы от голодной смерти.
Младший брат Сафарбек, учащийся третьего класса, очень способный малый, был вынужден бросить учебу из–за отсутствия одежды, учебников, тетрадей. И самое главное – голод. Видя, как мучается сестра, он, мальчишка, у которого даже не хватало сил вытянуть из колодца ведро, работал на водовозке, стараясь в пределах своих возможностей помочь семье выжить.
И это помогло хоть немного наладить положение, зато из-за трудностей, которые они пережили, сегодня Сафарбек - раньше времени инвалид второй группы, а Тамара - глубокая старуха, еле передвигающая ноги, такой ценой они спаслись от голодной смерти.
Всего в 35 километрах от нас жили наши родственники, у них материальное положение было лучше, и я решил поехать к ним за помощью, но как туда попасть, мы не имели право дальше 6 километров покидать место поселения. Но голод не тётка, и я решил нелегально попасть к родственникам. На 12 километре меня задержали работники МВД и доставили в комендатуру. Никакие объяснения не помогли, заочно оформили какой–то бланк, согласно которому особым отделом заочно приговариваюсь к 20 годам каторжных работ.
В тюрьме и после в лагерях я встретил сотни вайнахов, немцев и других людей, которых постигла такая же участь. Нас не считали за людей и единственное, что у нас осталось – это спаянность, уважение к старшим. В то время в лагерях блатные безнаказанно издевались над заключенными, которые на их жаргоне являлись фраерами.
Только мы жили единой семьей, и уголовникам было не по зубам справиться с нами. Нас называли врагами народа, и руководство лагерей нас презирало и травило. Часто между уголовниками и нами возникали потасовки с применением режущих и колющих предметов, были жертвы с обеих сторон. Правда, в любых случаях чеченцы и ингуши имели преимущество, мы шли на любую потасовку рука об руку, мы были единой семьей. Поэтому все народы Кавказа из числа заключенных присоединялись к нам, так как в нашей семье они имели защиту, их притягивала наша спаянность, наша верность друг другу.
Начальство делало все, чтобы в любых случаях привлечь нас к уголовной ответственности и навязать дополнительные сроки уже за бандитизм, хотя вина наша заключалась в том, что мы родились на этот свет вайнахами. Мы, считаясь «врагами народа», были для них хуже убийц. Но не в местах заключения, не на высылке, мы не теряли взаимоуважение, не теряли надежду на лучшее будущее и твердо знали, что только воля Аллаха и наша спаянность – наш путеводитель к лучшему.
Только это нас возвратило на Родину единой семьей, сохранив свой язык, обычаи. Ведя рассказ о своей судьбе от 1 лица, я уверенно знаю, что тысячи вайнахов прошли через все невзгоды, но сохранили свое достоинство.
Вайнахи никогда не оскорбляли другие народы, их веру, и, живя рядом с ними, готовы были всегда оказать любую помощь, поделиться всем лучшим, что у них было, с открытой душой старались достичь взаимопонимания. Но наше возвращение на свою историческую Родину, часть населения г. Грозного встретила в штыки, и здесь у вайнахов хватило терпения и ума перенести все оскорбления, которых мы не заслужили.
Единство, а не тейпы, вирды, ломорой и т.д. – наше спасение, сохранение памяти наших дедов. Сегодня мы часто гордимся свободой, но ведь и свобода имеет свои пределы.
1946 год – второй год на высылке, а я двигаюсь в обратном направлении, как по щучьему велению. Побег с места поселения согласно Указу Верховного Совета СССР гласит: «20 лет каторжных работ», и по решению особого отдела я приговорен заочно. По прибытию в место заключения г. Воркуты, меня одели в форму каторжника. Номер на шапке, на коленке и на спине 7771, отныне я заключенный за № 7771 и других данных у меня нет. Более 4 тысяч человек: власовцы, бендеровцы, политические ученые, кандидаты наук и среди них мы – Вайнахи, у которых единственная вина, что родились Вайнахами.
Верховодили в зоне уголовники, их, специально поощряя, «Руководство» лагеря держало для наведения порядка в зоне, если можно назвать порядком сплошной разбой, избиение политзаключенных, к которым относились и мы. Нас было мало против уголовников, несмотря на строгий режим бесчеловечного отношения к нам «Руководства», мы держались единой семьей, у нас были свои старейшины, команду которых мы выполняли не задумываясь. Наше единство «один за всех, все за одного» лишало уголовников возможности распоряжаться нашими судьбами, издеваться, как над другими заключенными. И на этой почве между нами возникали стычки с применением ножей и других предметов; бывали убитые и раненые с обеих сторон. Руководство лагеря не желало менять сложившийся порядок, ведь уголовники держали все население лагеря в страхе, заставляли работать за себя, а это выгодно «Руководству», ведь им не приходится ломать голову над наведением порядка и выполнением плана по заготовке леса и т.д.
Появление Вайнахов – «кучки зверей» (как нас называли уголовники), которые замахнулись на их безраздельную власть в зоне, были им не по душе, и поэтому они все свои усилия направляли против нас, стремясь усмирить любыми путями.
Руководство лагеря в любых случаях во всех грехах старалось обвинить нас, хотя мы работали не хуже других, не нарушая по своей вине режим. Само появление в лагере независимых Вайнахов, наше упорное сопротивление к злу, к несправедливости доводило уголовников до бешенства, и на этой почве они первые нападали на нас. Но никогда они так и не смогли посеять среди нас панику и получали ответный удар не на жизнь, а на смерть. Зная о том, что не мы нападали первые, и не мы инициаторы беспорядка, под суд попадали только наши, и нам навязывали дополнительный срок за бандитизм, хотя мы только защищались от настоящих бандитов. Не найдя другой управы над ними,
«Руководство Воркутлагеря» решило всех Вайнахов раскинуть по другим лагерям по 1 – 2 человека. Я попал в лагерь, где в основном находились бендеровцы; внутреннее руководство по неписаным законам определяли одни уголовники, издеваясь, как хотят. Я был направлен в шахту машинистом угольного комбайна, хотя никаких допусков к этой специальности у меня не было. Просто в формуляре (своего рода документ, представляющий мою личность) указано, что в предыдущей шахте работал помощником врубмашиниста, да и там в мои обязанности входило подтаскивание электрокабеля по мере продвижения врубмашины. Но по природной смекалке я быстро освоился на этой специальности и очень быстро стал выполнять план. Работала наша бригада по вахтовому методу по 7 человек в вахте. Все шло хорошо, но постоянно душу волновало, что я остался один, так мне не хватает общения с Вайнахами. Я встречал каждый этап вновь прибывших заключенных, надеясь найти земляка. Прибыл этап с Омских лагерей, и я вновь пошел узнать, есть ли среди них хоть один представитель Кавказа. Один из заключенных указал на человека с длинной бородой и с четками в руках, на вид - ровесник моего деда. Я подошел к нему, поприветствовал и в ответ услышал на чистом ингушском языке встречное приветствие. По законам Вайнахов он спросил мою фамилию, имя отца, место проживания до высылки. Оказалось, что он знает мой род, отца. В это время конвой, увидев меня рядом с вновь прибывшим, подскочил ко мне, ударил прикладом и, угрожая применить оружие, отогнал. По внутреннему распорядку вновь прибывшие обязательно должны пройти карантин 21 день в отдельной зоне, и только после этого они будут в общей зоне. Не узнав о нем ничего, кроме того, что он ингуш, я на ходу ему крикнул, что постараюсь с ним встретиться. Прошло более недели, пока я сумел попасть в их зону. Огромная тяга души услышать голос Вайнаха, узнать от него что-нибудь нового вынудили меня отдать дневной паек нарядчику, чтобы в качестве носильщика с баландой попасть к земляку. Барак длиной метров 50 с покатым полом к сцене, это бывший клуб, набитый трехъярусными нарами, где одновременно содержались 150 человек заключенных. Когда я вошел, там был такой туман махорочного дыма, что еле разглядел своего земляка. Но что это? Двое уголовников из нашей зоны треплют моего земляка. Если я туда попал через свой паек, то уголовники имеют доступ без усилий. Но я никак не мог понять, почему у земляка в руках маленький ящик из–под посылки, ведь письма от нас до дому в один конец попадают только дней через 15, а тут он сумел получить посылку, и уголовники стараются вырвать ее из его рук. Как потом выяснилось, посылка следовала, за ним по пятам с вывозом их с Омской пересылки и поэтому, наконец, дошла до хозяина. Хорошо налажена связь уголовников, они уже пришли по горячим следам и грабят земляка. Я один против своры волчьих клыков уголовного мира, и шутки с ними кончаются только убийством вставшего против их воли. Но, когда я увидел, как один из уголовников нанес удар свинчаткой по лицу земляка, который моментально залился кровью, и из вырванного ящика на пол посыпались чеснок, несколько кусочков вяленого мяса, кулек жареной кукурузной муки, кусочек вяленого курдюка, во мне закипела такая ярость, что я потерял всякий контроль над собой. Они не ожидали нападения, и я, поскольку пол был покатый в сторону сцены, разогнался и со всей яростью и удвоенной энергией нанес сильнейший удар по лицу уголовника, от которого он покатился под сцену, сбив своего напарника. Не успел я перекинуться с земляком, назовем его Османом, его сейчас нет в живых, поэтому плохо о покойниках не принято говорить, уголовники, не допускавшие мысли, что кто-то смеет поднять на них руку, удалились, кинув на ходу: «Ну, зверская рожа, ты за это заплатишь своей шкурой». Я твердо знал, что они слов на ветер не бросают, и сегодня моя судьба решена. Ведь я один, и зона, куда я сейчас вернусь, в их руках. Собрав рассыпанную снедь земляка, не успев его расспросить, я бегом побежал в зону. Возле хозсарая у меня был закопан кинжал со свинцовой ручкой, который я изготовил в шахте из рессоры. Когда я ходил к земляку, мы туда несли баланду на ужин, а на севере темнеет быстро, в темноте я еле нашел свою заначку, и, вооружившись кинжалом, подался в свой барак. Я заранее знал, что это мой последний бой, и победителем мне не быть, единственное утешение, что Аллах мне, может быть, даст возможность перед своей кончиной хоть одного убить. В тот день, поскольку бригада работала в шахте по скользящему графику, нас в бараке вместе со мной было 7 человек выходных. Придя в барак, я не лег на свои нары, а пошел в самый дальний угол возле печки и лег на чужую постель, предварительно накрывшись одеялом с ног до головы, сделал дырку в драп – дерюге, так мы называли эти плетенные из ватного шнурка одеяла. Меня трясло, как в лихорадке, из–за обиды, что так беззащитно приходится вступить в свое последнее единоборство с несправедливостью. Никаких обдуманных действий у меня не было, лишь инстинкт подсказывал, что это мои последние минуты, и единственная надежда, что земляк знает моих родных, он расскажет им, как и что со мной произошло. Не знаю, сколько времени я ждал гостей, но вот они переступили порог барака втроем на одного, уверенные в своей безнаказанности, вооруженные ножами. В бараке всего одна тусклая лампочка в центре. Они откидывают одеяла отдыхающих, хладнокровно рассматривая спящего, хотят безошибочно привести свой приговор в исполнение, когда они дошли до середины барака, мне пришла мысль разбить лампочку, и в темноте попробовать спастись бегством. Один из них стоял у двери, заслонив собой проход.
Дальнейшие мои действия произошли, как в тумане. Запустив кочергу в лампу, в темноте я крикнул душераздирающим голосом: «Режьте их, гадов». Они, живые напоказ и в душе трусливые, от моего крика растерялись, подумав, что в засаде, и в панике кинулись на выход. Стоявший у двери отступил назад, споткнулся о порог и упал. На нем споткнулись те двое и тоже упали на своего товарища. Испуганный, ничего не соображавший, я прыгнул с верхних нар и упал на своих непрошенных гостей. Ничего не понимая, я стал наносить удары кинжалом; стоны, крики перепуганных товарищей по бараку, и только, когда я почувствовал, что подо мной никто не шевелится, я поднялся и пошел в караульное помещение. При моем появлении дежурный надзиратель весь побелел и нажал на кнопку тревоги. С ног до головы обрызганный кровью, вид у меня страшный, я бросил кинжал на стол дежурного и, сказав, что , кажется, зарезал людей, упал, потеряв всякую осмысленную деятельность. Не знаю, сколько я лежал, но по тревоге поднятая команда, увидев меня, облитого кровью, решила, что я ранен, а когда осмотрели, обнаружили легкие ранения рук и предплечья, что вовсе не соответствовало моему виду. Когда я пришел в себя, сказал, указав номер барака, что была резня, как и что там произошло, не знаю. После оказания первой помощи я был водворен в изолятор, а во время следствия выяснилось, что все трое нападавших были убиты, и им нанесены 74 сквозных смертельных ранения. Из экспертизы выяснилось, что 54 ранения приходится на мой кинжал, а остальные в темноте и в суматохе они нанесли друг другу. И мои мелкие ранения дело их рук. Я находился сверху, и мое падение с верхних нар, и отчаянное желание самозащиты дали мне преимущество наносить смертельные удары, да и кинжал мой, как потом выяснилось в суде, имел вес 1 кг 300 гр. за счет свинцовой ручки. Все, что произошло, делалось без моего сознательного желания, а каким – то непонятным для меня сознанием самозащиты. Я участвовал во многих столкновениях с уголовщиной, но там, рядом были Вайнахи, я среди них был самым молодым, поэтому самостоятельных решений мне не приходилось принимать. Много моих земляков полегло в смертельных схватках с уголовщиной, многие отправлены с дополнительными сроками в закрытые тюрьмы, но никогда ни перед чем не уступали чести и достоинства. Строго соблюдали обычаи, высок был авторитет старших, и их мнение для нас не подлежало сомнению. Сегодня, оставшись сам собой и оглядываясь назад, я уверен, что воспитание воли среди старших братьев, поневоле во мне навечно укрепило понятие о чести и достоинстве. Это главное оружие и милость Аллаха дали мне возможность выйти живым в поединке одному против трех закоренелых уголовников.
И вот, окруженный враждебным миром, я стою перед судом, от которого нет пощады, я для них убийца, дикарь, потомок Вайнахов. Все мои пояснения о том, что я оборонялся, и, только защищая справедливость, невольно совершил содеянное, как о стенку… Судьи по уголовному делу знают, что я участвовал во многих схватках с уголовниками, и, на их взгляд, убийца не новичок. Ни одного сочувственного взгляда, ни одного доказательства в мою пользу. Мне дается последнее слово. Если я убийца, почему пострадавшие очутились в моем бараке, с какой целью они пришли вооруженные ножами, почему на столе суда один мой кинжал? Ведь экспертизой доказано, что моим кинжалом нанесены 54 раны, а фактически -74, и в том числе легкие ранения на моем теле, нанесены их ножами. Почему суд не учитывает, что их было трое, не я пошел в их барак, а они пришли ко мне поздно ночью, после отбоя, когда в это время согласно внутреннему распорядку запрещено посещение других бараков. Много было фактов в мою пользу на суде. А особенно по ехидной улыбке прокурора я понял, что все мои доводы для вершителей судеб мне подобных, моя судьба уже решена вовсе не в мою пользу. Вот дошла очередь до прокурора, как красноречиво звучит его голос, когда он требует высшей меры наказания - расстрел. Зато защитник гуманно решает мою судьбу, требуя заменить меру наказания, учитывая мою молодость, двадцатью пятью годами лишения свободы, а я знаю: больше они и так не могут дать. Суд удалился на совещание. Что они выберут, расстрел или 25 лет лишения свободы, двадцать лет каторжных работ за то, что я Вайнах, я уже имею, если добавить 25 лет, в моем распоряжении 45 лет за то, что я искал справедливость. А если расстрел, узнает ли моя мать, братья и сестры, что я не уголовник, не бандит и расстрелян из–за своих благородных намерений, помогая ближнему, не уронив чести своих родителей. Недолго судьи решали мою судьбу, и вот наступила полная тишина, жесткий голос судьи, читающего приговор: «25 лет лишения свободы, из них 10 лет тюремного заключения особого режима». Срок исчисляется со дня совершения последнего преступления. 10 лет тюремного заключения особого режима – это значит узкая камера, никаких сношений с внешним миром, одним словом, заживо похоронен в каменном мешке. Зато жизнь продолжается, есть надежда выжить, если у меня хватит силы воли одолеть предстоящие невзгоды, если я сохраню веру в Аллаха, душой и телом возложу свою судьбу на Всевышнего. Да будет так, отныне будем бороться за жизнь, в корне изменим порядок пребывания на этом свете, ведь одиночная камера - хорошая возможность осмыслить прошлое и будущее, и десять лет, которые мне назначены судом пребывать в каменном мешке, не значит окончательная судьба. С такими мыслями я прибыл в Смоленскую тюрьму № 1, и в этой тюрьме спецкорпус, где отныне мне отводится камера длиною в 3 м, шириною - в 2, с окном, где можешь увидеть только маленький кусочек неба. Полтора года я пробыл там, наедине с книгой, одной на десять дней. Прогулка 30 минут ежедневно также в каменном мешке, только размером больше, можешь кругами ходить, курить и даже на небо поглядеть. В камере я ежедневно ходил 3 шага вперед, 3 шага обратно, в итоге на стене ставишь крестики, получается за день примерно 16 км, другой физзарядки там не положено, а раз хочешь сохранить двигательную систему, работу сердца и вообще жизнедеятельность организма, отмеряй километры, что я и делал ежедневно. Долго держать в одной тюрьме не положено, и поэтому я побывал в Днепропетровске, Херсоне, Николаеве - везде вышеупомянутый режим дня. Так прошло пять лет. Со всех тюрем я получил положительную характеристику, потому что с самого начала моего пребывания в этих «пятизвездочных отелях», я дал слово не допустить нарушения режима. Не нарушал его даже тогда, когда раздатчик баланды, привязывал к черпаку кусочек мяса, и на твоих глазах оно вываливалось в твою миску, а захлопнется окошко, где нам подавали обед, в миске твоей мяса не оказывалось, ведь привязанное мясо вместе с черпаком уходило на исходное место. Это мы узнали потом об издевательствах над голодным желудком. Терпел много раз, когда, увидев собственными глазами кусочек мяса, падающий в твою миску, потом не находил в ней, неоднократно вылавливая ложкой. Очень обидно и тяжело, когда после всех невзгод стараются сломить тебя через твой голодный желудок. Слюни текут, и во рту вкус увиденного мяса, а может, вовсе не было мяса. Да нет, я же видел ясно, что с черпака вывалился в миску заветный кусочек, и вновь елозишь ложкой, но там, кроме капусты и нескольких кусков репы, ничего нет. Ну что же, пойдем дальше, мяса мы наелись. Сегодня меня вызывал начальник по режиму на собеседование, щупал меня со всех сторон, задавая вопросы про родных, какие взгляды на жизнь, я знал, к чему он клонит. По тюремному телеграфу, по перестуку через стенки камер я знал, что бывают случаи, когда через суд тюремное содержание заменяют лагерным содержанием. Поэтому каждый свой ответ давал обдуманно, ведь за 5 лет в каменном мешке у меня в голове прошли 10000 вариантов, каких линий мне держаться, чтобы остаться на плаву. Через 2 недели после собеседования меня вызвали на суд специальной комиссии, где мне объявили: за примерное поведение дальнейшее тюремное содержание заменяется содержанием в исправительно-трудовом лагере. Через несколько дней я покинул свой каменный мешок и был доставлен в Тюменскую область поселок Лабытнанги, где находился лагерь для особо опасных преступников. После оформления моего прибытия, меня направили в бригаду по сплаву леса чекиристом. Чекирист – это самая тяжелая работа. В мою обязанность входило от подъемного крана с лебедкой подтаскивать канат и петли на расстояние до 100 – 150 метров по илистой почве, зацепить ношу – это связка бревен примерно 15 штук. Лебедчик подтаскивает ношу до крана, я перецепляю для погрузки в вагон, в день мы грузили по 3 – 4 вагона, звено наше состояло из 3 человек, я считался звеньевым. Это была самая тяжелая работа по лесосплаву, и я знал, что чекиря мне доверили, чтобы я в конечном итоге выдохся. Но я дал себе слово еще в тюрьме, не поддаваться никаким провокациям. Так длилось три года, план нашим звеном выполнялся на 120 – 130 %. Как ни старались мои опекуны спровоцировать меня, им это не удалось, и, убедившись, что мое поведение и отношение к работе удовлетворительное, перевели меня на стройку копать в вечной мерзлоте ямы под анкерные столбы под фундамент. И здесь я работал от всей души, план мною выполнялся, поведение хорошее. Недавно к нам, имеется в виду отряд из 100 заключенных, пришел новый начальник Конов Г. – человек, имеющий два высших образования, исключительной честности, ранее не работавший с заключенными. Увидев произвол уголовщины по лагерю, решил в корне изменить воспитательную работу. Его должность- зам. начальника по культурно – воспитательной работе. Изучив личные дела, характеристики заключенных, он вызвал меня на собеседование. Долго расспрашивал меня о моем отношении к уголовникам, взглядах на их поведение. Я отвечал сдержанно, ведь мое личное дело у него на столе, а там ясно описана моя борьба с уголовниками. Рассказал, как и с чего думает вести воспитательную работу. Меня он пригласил работать у него старшим культработником и подобрать, на мой взгляд, подходящих работников из заключенных. Подумав, я решил сблизиться с руководством лагеря, чтобы продолжить борьбу с уголовниками, ведь именно по их вине политзаключенные, в том числе и я, получали дополнительные сроки. Через неделю я ему представил список из семи человек и заверил, что эти товарищи неоднократно пострадали от уголовников, и поэтому добросовестно будут вести борьбу с ними. Так первое ядро дружины общественного порядка было создано, командиром дружины был Конов Г., а заместителем назначили меня. Наша задача - бороться с нарушителями внутреннего порядка, выполнять свою основную работу на производстве. Я был освобожденным культработником. С первых дней по вечерам стали вести обход по баракам, выявляя наркоманов, картежников и других видов нарушителей. Для уголовников, привыкших командовать по всей зоне, это был самый страшный удар. Если от надзирателя можно спрятаться, то от дружинников, постоянно находящихся в зоне, нет возможности остаться незамеченным. Каждый день разборки докладных от дружинников, по которым оформлялись материалы для наказания. Уголовники, что только не делали, угрожали, даже иногда избивали дружинника, а это считалось тяжелым преступлением, и нередко уголовники по суду отправлялись в закрытые тюрьмы на 1 год и более с последующим содержанием в лагере особого режима. Подобное новоявление очень скоро показало свои положительные результаты. Теперь простой заключенный был хозяином своей посылки, никто не смел обидеть, незаконно выполнять работу за уголовника, не забирали гроши, которые выплачивались как заработная плата за месяц. Десятки ярых уголовников по приговору суда получили дополнительные сроки. Казалось, мы провели хорошие мероприятия по наведению порядка, но уголовники имели большой опыт в провокационных делах и тоже не сидели сложа руки. Если раньше был силовой метод, то теперь они притихли и повели более изощренный метод – подкупа дружинников и т.д. Часто наши мероприятия в борьбе с нарушителями оставались на бумаге, из–за утечки информации. Несколько случаев избиения дружинников втемную, т.е., ночью подкрадывались к спящему и, накрыв его лицо подушкой, тупыми предметами наносили телесные повреждения. Во время приема пищи раздатчик дружиннику в миску незаметно подбрасывал мясо, а рядом провокаторы поднимали шум, почему у него мясо, а у нас нет. Таким путем подрывали авторитет дружины.
Трижды покушались на меня, а моему заместителю выкололи глаз, и все это делалось не руками уголовников, а заключенными, которых подкупали. Все старания выяснить истинных виновников оставались безрезультатными. Два года усиленной борьбы, и нам удалось поймать одного рядового исполнителя с большой партией анаши. Ему, если передать в суд, полагалось несколько лет дополнительного срока, в то время как от предыдущего срока у него оставалось восемь месяцев. Он сам предложил, что наведет нас на тех, кто руководит всей провокационной системой уголовщины. Согласовав этот вопрос с администрацией лагеря, дали согласие на его предложение. Он и в самом деле здорово помог нам войти в доверие атаману. Им оказался бывший медвежатник, мастер по вскрытию сейфов, 63- летний Иванов – это его последняя фамилия, а по личному делу у него десяток фамилий.
В течение трех лет пребывания в нашей зоне за ним не было ни одного замечания, постоянно вежливый, кажущийся ни в чем не повинным старичок, да и вид у него был уставшего человека, вроде отрекшегося от всего. В один прекрасный для нас момент дружинник, бывший шипач – карманный вор, донес нам, что в его бараке собирается весь генералитет уголовщины для выработки дальнейших мероприятий. Предварительно сообщив начальству, мы незаметно в его бараке устроили засаду из 50 дружинников, для подмоги начальство выделило взвод из дивизиона, и 10 дружинников вошли в барак. Для уголовников это было неожиданностью, потому что, выставив дежурных, они себя считали совершенно безнаказанными. Но охрана их заранее была снята дружинниками без звука. При обыске нашли ножи, заточенные пики, много анаши и других видов наркотики. Этого было достаточно, чтобы главарей перевести в специальную зону «Бур» - барак усиленного режима. С тех пор в зоне меньше стало нарушений, и дружинники полностью контролировали положение. Многие заключенные, ранее державшиеся нейтрально, стали проситься в дружину и после тщательного отбора при общей численности 4 тысячи 500 человек в лагере, дружина имела в своих рядах более 300 человек. Я, как заместитель капитана Конова, руководил дружиной и советом дружины. На своих заседаниях с обязательным присутствием начальников отрядов, мы рекомендовали администрации лагеря кандидатов на досрочное освобождение за хорошее поведение, а также ряд других поощрений. Поэтому авторитет дружины рос с каждым днем, заключенные, уже не боясь, шли к нам со своими болячками, и не было случая, чтобы мы добросовестно не помогли любому, кто к нам обратился. Руководство, представляя материалы на досрочное освобождение или на другие поощрения в суд, учитывало нашу характеристику. Даже на заседаниях суда предоставляли мне слово для характеристики того или другого представленного на освобождение. Так шли годы, как бы мне тяжело не приходилось, я днем и ночью от всей души выполнял свою работу, одновременно учился, в лагерях в то время были школы общего образования, курсы шоферов, штукатуров, каменщиков, портных - все это было без отрыва от основной работы. Контроль над всеми вел я, капитан Конов и другие руководители лагеря. Убедившись за долгие годы в моей честности, полностью мне доверяли. Так, в общей сложности, мне пришлось отбыть 22,5 года.
Наконец наступила и моя очередь получить свободу. Я никогда не писал в вышестоящие органы о помиловании и о других видов поощрений, думая, что вряд ли мне больше удастся быть на свободе и увидеть своих родных. Они в последние годы ссылки, переехав с Миловидовки на станцию Киялы, хорошо устроились работать на базе по снабжению целинных земель Казахстана. Построили дом, часто мне высылали посылки и, читая их письма, душа наполнялась радостью, одновременно ныло в душе оттого, что вряд ли больше мне придется увидеть их. Как я сказал выше, совершенно неожиданно по местному радио объявили всем начальникам отрядов и дружинникам собраться в актовом зале. Никто, кроме начальника лагеря и капитана Конова, не знал, какая повестка и зачем нас собирают. И вот в президиуме начальник лагеря, капитан Конов и другие ответственные работники лагеря. В зале тишина, никогда не забуду этот торжественный для меня день. Начальник лагеря зачитывает Постановление Президиума Верховного Совета СССР. «За хорошее поведение, учитывая ходатайство руководства нашего лагеря, досрочно освободить из-под стражи…» и дальше моя фамилия, имя, отчество. Я не верил своим ушам и никак не мог понять, о ком идет речь. Может однофамилец, вроде в нашей зоне о нем я не слыхал, но начальник, глядя на мою реакцию, вновь зачитал Постановление. И, когда весь зал, глядя на меня, захлопал, до меня дошло, что разговор обо мне. Я совершенно застыл, слов не было, отнялся дар речи и только, когда подошел капитан Конов, с которым я проработал годы, похлопал по плечу и сказал: «Очнись, товарищ Альдиев», я понял, что я больше не гражданин Альдиев. Годы неустанного напряжения, сколько вложено труда и нервов, и вдруг нежданно-негаданно я вольный человек. Я также не знал, что политзаключенные, их в лагере более 3 тысяч, услышав по местному радио о моем освобождении, собрались от всей души поздравить меня, каждому хотелось поздравить лично.
Благодарили за мою борьбу с уголовщиной, ведь их годами унижали, грабили, заставляли за себя работать до появления нашей дружины, и мне было приятно, что мой труд и стоическое противостояние, бессонные ночи, ожидая покушения, так высоко оцениваются политзаключенными, ведь среди них доктора наук, высококвалифицированные специалисты, осужденные по ложным доносам. Желали успехов в личной жизни, просили не терять с ними связь, писать.
Среди провожающих даже уголовники рангом пониже, вернее бывшие исполнители решения высшей лиги. Не прошло и суток, и я, еще не совсем уверенный в своем освобождении, переступаю порог, где провел годы, лучшие годы юности и молодости. Позади 22,5 года, проведенные в не столь отдаленных местах, где днем и ночью меня караулила смерть, смерть не естественная, а от ножей уголовщины, и это лишь потому, что я хотел добра себе, другим несчастным, которых угнетал их необузданный беспредел.
Пока оформляли паспорт, меня приютил капитан Конов Григорий – мой ангел- спаситель, который сделал все возможное для того, чтобы наступил столь долгожданный для меня день. Нет слов, которыми я смог бы выразить свою благодарность и сегодня, 35 лет спустя, как я свободный гражданин. Я вновь и вновь с благодарностью вспоминаю его наставления, долгие беседы, его искреннее желание помочь мне после долгого одичания, восстановить во мне веру в лучшее будущее. Трое суток у него на квартире, и вот настал день моего выезда маршрутом на Кавказ. В это время жена Конова выезжала в Кисловодск на лечение, и, не сказав мне ничего, они заменили мой плацкартный билет на купейный, и под присмотром его жены я доехал до Москвы. Здесь, расставаясь, она передала мне 300 рублей денег, оформила билет на город Грозный, вручила чемодан, в котором оказались три шелковые рубашки, две шляпы, одна соломенная, другая фетровая и новенький костюм. Воистину нет предела человеческой доброте.
В поезде Москва – Махачкала я занимаю свое место в купе. Оставшись один со своими думами, не знаю, как дальше сложится моя жизнь, как живут мои родные. По письмам я знаю, что они в Грозном купили дом и переехали туда на постоянное жительство. В Казахстанской земле остался мой отец, красный партизан, награжденный именным оружием – наганом, умер загнанный от горя и унижения, остался брат совсем юный, подкошенный туберкулезом.
В Грозном мама, две сестры и самый младший брат, двоюродные братья и сестра, я их покинул детьми, а сегодня это молодые люди, их облик передо мною остается в образе далеких лет. Узнаю ли я их при встрече, да и они меня видели молодым. С этими мыслями под стук колес, приближался к заветной цели. С Лабытнагов на второй день после своего освобождения я дал телеграмму в Грозный, что еду домой. Дома не поверили, считая, что кто-то зло подшутил, а после второй - с Москвы, с указанием поезда; дома радость и горе. Моя мама первая с тревогой сказала: «Вряд ли он приедет нормальным, говорят, что люди, которые провели столько времени в заключении, возвращаются инвалидами или еще хуже - наркоманами».
Моя бедная мама, столько горя, бессонных ночей ты провела, ожидая моего возвращения, а когда я почти у порога дома, мысль и боязнь моей неполноценности вновь поселили печаль в твоей груди. Смогу ли я возродить в твоей душе радость, доказать, что ни тюремные годы, ни бандитское окружение, ни очерствевшая душа, придавленная невзгодами, не лишили меня чести, человеческого облика, любви к ближнему и наконец человеческого достоинства. Вот с такими мыслями все ближе подъезжаю к заветной станции. Поезд замедляет ход, уже в окно видна привокзальная площадь перрона, много встречающих.
Поглядывая на перрон, двигаюсь к выходу. Целая толпа встречающих, и ни одного знакомого лица. Может, телеграмма не дошла, одни волнения. У самых дверей вижу единственное и неповторимое лицо Тамары, она с улыбкой тянется ко мне, а за ней десяток незнакомых лиц моих родственников, которых я сразу не могу узнать. Кто есть кто. Они обнимают меня, приветствуют с возвращением, и одновременно оглядывают меня с каким – то непонятным взглядом, настороженно смотрят друг на друга. Перед подходом поезда к Грозному я переоделся во все новое, побрился, одним словом, сделал все возможное, чтобы иметь более или менее приличный вид. Как потом я узнал, все они думали увидеть меня жалким, полубольным и, конечно, с отпечатком тюремного вида. А здесь - здоровый, чистый, совершенно не похожий на тюремщика, больше похожий на человека, возвращающегося с курорта. Окруженный родней, на «Волгах», мы подъезжаем к дому, и первую во дворе я увидел маму с настороженным взглядом. Мама какие–то секунды разглядывала меня, и невозможно описать ее радость, когда она увидела прилично одетого, совершенно здорового сына. После первых взаимных впечатлений, я почувствовал во взглядах своих родственников какое–то закулисное недоверие, меня щупают со всех сторон, изучают и не находят ответа.
Вскоре накрыт стол, братья и сестры за столом постоянно уделяют мне внимание, кладут в мою тарелку все лучшее, одновременно на столе коньяк, водка, пиво, сигареты, и каково же их удивление, когда я сказал, что за все время, проведенное в местах заключения, я обошелся без спиртного, а также не курю. В их понятии о заключенном, который провел два десятилетия в застенках, подобное заявление с моей стороны выглядело настолько странным, что они с открытыми ртами застыли, оглядывая друг друга. А потом хохот и уже совершенно открытые, добрые взгляды без закулисных игр. И так прошел первый день дома у родных.
Беседа с учащимися
1) Какие впечатления вызвал у вас этот рассказ?
2) Что нового вы узнали, какие уроки извлекли для себя?
3) Только ли судьба М.Альдиева отражена в этом очерке?
4) К чему призывает автор, повествуя о жизни своего народа?
5) Почему проблемы сохранения своего языка, обычаев, традиций, которые поднимает М.Альдиев, актуальны и сегодня?
6) Как вы думаете, нужно ли помнить и знать историю своего народа, своей родины, нужны ли такие уроки?
Заключительное слово учителя
Давно затянулись раны в сердцах людей после пережитого ими, но боль остается, многих уже нет в живых, но они живы в памяти потомков. Нужно отдать должное нашим предкам, которые через все жизненные невзгоды, тяготы, долгий и тяжкий путь изгнаний, неисчислимых людских жертв и страданий сохранили для своих потомков своё этническое «Я» в образе национальных традиций и обычаев, в то время как более многочисленные народы исчезли с лица земли. Несмотря на все трудности, которые выпали на их долю, старания властей лишить их духовности, нравственности, свободы, единства, сумели сохранить достоинство и честь. Сумели сохранить обычаи и свой родной язык.
Литература.
1. Русская литература 20 века. 11 кл.: Учебник для общеобразовательных учреждений: В 2 ч./ В.В. Агеносов; Под ред. В.В. Агеносова. – 7 - е изд., стереотип – М.; Дрофа, 2002. – 512 с.
2. Очерк М.А. Альдиева «Крик души». Грозный, 1997.
3. Научно-методическая газета для учителей словесности. Литература. Издательский дом «Первое сентября». 2007, №5,С-45, 14-19.
4. Научно-методический журнал «Литература в школе». М. 2009, №1.
5. Тимурзиев Б.Г. Башни ждут нас. – Назрань: Пилигрим, 2008.- 156 с.
Дата добавления: 2019-02-13; просмотров: 150; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!