Последняя битва в «крепости баня» 2 страница
— Ты осмеливаешься учить меня?!
Затем последовал истерический поток оскорбительных слов, взятых из репертуара казарменного унтер-офицера, — язык, который в поле уже почти исчез из памяти. Думаю, Бальтазар знал, что отсутствие самоконтроля всегда будет ставить под сомнение его качества. Его взрыв подошел к концу: «И когда я приказываю надеть шлем, ты надеваешь шлем, ясно?!»
Адъютант неподвижно стоял за ним, молча, с каменным лицом — а что еще нужно было делать?
— Дай мне свой шлем, Петер, — сказал я, повернувшись к нему. — Мне нужен шлем, а у меня с собой нет.
Вразрез с ожиданиями Бальтазар оставался спокойным, пока я нахлобучил шлем, отдал честь, подняв руку к краю шлема, и объявил:
— По вашему приказанию докладываю в шлеме!
— Наказываю вас тремя днями домашнего ареста за недостаточный надзор, что привело к падению недолета за командным пунктом II батальона. — Это была, наверное, судьба, и я собирался ее принять, но он добавил: — А эти идиотские кольца со стволов — стереть. Вы еще не подбили ни одного танка. Принесите письменное подтверждение от командиров рот, если сможете.
Откуда командир узнал о кольцах? Он не видел батареи с тех пор, как это произошло, — ему, наверное, кто-то рассказал. До того, как вернуться на батарею, я поговорил с адъютантом, с которым мы дружили, и вернул ему шлем. Он попытался успокоить меня, сказав, что не стоит так серьезно все воспринимать, буря утихнет так же быстро, как собралась, и в конце все окажется сущими пустяками. На мне тоже была часть вины, потому что я выглядел слишком самоуверенно, Мельхиор (Бальтазар и Мельхиор — волхвы, пришедшие к новорожденному Иисусу. Видимо, так с иронией подчиненные могли называть своего грозного командира Бальтазара. — Примеч. пер.) и Кульман давно решили, во время совместной пьянки, слегка сбить с меня спесь. Я не согласился, пойдя на принцип: офицеров нельзя оскорблять как тупейших рекрутов.
— Я подам жалобу, — сказал я, уходя.
— Я бы на твоем месте хорошо подумал. Ничего хорошего из этого не выйдет, — ответил адъютант, когда я уже уезжал. Мой коновод слышал весь разговор и сказал:
— Большая была драка, герр обер-лейтенант, много времени пройдет, пока вы ее забудете. А что теперь будет с кольцами?
На обратном пути я колебался, обдумывая, что делать и в каком порядке все случится. На обратном пути я решил зайти к Ульману, чтобы доложиться ему. На удивление, он попытался успокоить меня и отговорить от подачи жалобы: «Вы так не заработаете себе друзей». Какие у меня теперь были друзья? Но Кульман, кажется, в одном был на моей стороне. Он ничего не хотел делать с кольцами на стволах, потому что они были гордостью батареи. Мне стоит поискать свидетелей. Наш корректировщик мог бы мне помочь. Тем не менее он, казалось, помогает мне нехотя.
Из «Книги мудрых» я узнал, что жалобу следует подавать по официальным каналам, рапорт должен быть подан в запечатанном конверте, который в моем случае может открыть лишь командир полка. Я поступил в соответствии с этой формулой. Я оспорил обвинение в «недостатке надзора» и приложил свидетельство. Я пожаловался, что никакого честного расследования не производилось. Наконец, я пожаловался на грубые оскорбления.
Отправив жалобу, я почувствовал себя лучше. В любом случае, мне было ясно, что Бальтазар будет меня безжалостно преследовать. Он меня достанет тем или иным способом. Мне придется быть настороже и надеяться на перевод в другой батальон, что было обычной практикой в таких случаях. Оберст-лейтенант Бальтазар был достаточно самоуверен, чтобы вызвать меня. Жалоба — ну что ж — мне стоит знать, что то, что я сделал, было глупо. Потом он дошел до сути: конверт наверняка заклеен так, что любой старый «пизепампель» (местное рейнландское, а точнее брауншвейгское, выражение, означающее «плохой парень», «тупой, плохо воспитанный парень» или даже «зануда» или «мокрая постель»), так он себя называл, не сможет его прочесть, так что ему придется его вскрыть. Он был поражен, когда я запретил делать это, сославшись на «Книгу мудрых». Весь вопрос можно пересмотреть, если я позволю ему его вскрыть. Я отклонил предложение без дальнейших комментариев, считая, что процедура жалобы должна идти своим ходом.
Получить подтверждение наших подбитых танков оказалось для меня более трудным делом. Конечно, эксперты могли определить, был ли танк подбит 15-см снарядом или нет. Но такие соображения в определенных условиях не работали. Уничтоженные танки были расположены в нашей зоне, но не заявит ли пехота о них сама? Хорошо еще, что другие батареи и части ПТО не стреляли по танкам, — в противном случае заявка на 5 танков превратилась бы в 10 или 20. Такое часто случалось, как чудо умножения хлебов Иисусом. Кроме нас, артиллеристов, которые и вели стрельбу, кто мог что-то видеть? У пехоты во время русского прорыва были другие заботы. Если они успели реорганизоваться, любые поиски были бы бесполезны. Вопрос на вопрос. Офицер артиллерийско-технической службы, который оказался на батарее из-за проблем с эрозией стволов, сомневался, что на обломках танков удастся найти четкие свидетельства того, что они уничтожены снарядами 15-см гаубицы. В некоторых случаях все четко и ясно, но в целом все чрезвычайно сомнительно. Я хотел пойти и сам начать расспрашивать пехоту, опасаясь, что свидетельства не найдутся, — и предвидя новые конфликты с Бальтазаром. Затем неожиданно на позиции вернулся передовой корректировщик с нужными документами, подтверждающими наши победы. Их запросил Кульман.
Поле битвы под Харьковом изобиловало подбитыми танками. Свежие жертвы, такие как британский танк «Матильда» слева, соседствовали с ржавыми корпусами, оставшимися от битв 1941 года, как этот БТ-7 справа.
Тот же танк «Матильда» с близкого расстояния. В СССР по ленд-лизу было послано более 1000 «Матильд». Советские экипажи нашли танк медленным и ненадежным. Частой жалобой было то, что снег и грязь скапливается за фальшбортом, защищавшим гусеницы. Тяжелая броня танка не могла компенсировать низкой скорости и слабой 40-мм пушки.
Лейтенант фон Медем сообщил, что пехоту совершенно воодушевила наша битва с танками. Один только командир батальона подтвердил три победы и нанес их на карту. Была даже одна, которую мы не заметили и не посчитали. Более того, было еще три подтвержденные победы от командиров рот. Так что 5 сожженных танков стали 6 и даже 7, потому что два танка столкнулись, когда первый был опрокинут на бок попаданием под гусеницы. Главное, что теперь мы могли предоставить свои победы в письменном виде. Кульман сам был совершенно горд своей 10-й батареей. Моя вчерашняя недооценка, наверное, оставила хорошее впечатление. Но в противостояние между мной и оберст-лейтенантом Бальтазаром гауптман Кульман вмешиваться не хотел, хотя и хлопал меня одобрительно по плечу и называл наказание чистым пустяком.
Подполковник Карл-Леберехт фон Штрумпф, командир 3-го батальона 171-го артполка, награждает Железным крестом второго класса солдат своего батальона. 21 июня 1942 г. Слева его адъютант, обер-лейтенант Герд Хоффман.
Тем не менее я не верил в счет 7 танков. Я бы заметил попадания. Наверное, в возбуждении пехота подарила нам два танка. Зачем спорить с подарком? Останки танков лежали перед нами, включая достаточно свежие, но были и те, что ржавели с зимы. Было ясно, что на сектор в последние месяцы постоянно шли танковые атаки. Я держал свои мысли при себе, лишь замечая по ходу дела адъютанту Петеру Шмидту, которого Бальтазар послал ко мне, потому что он поставил задачу доказательства передо мной, но те рапорты от корректировщика уже шли к Кульману по «официальным каналам». Да, о тех 7 танках теперь кричали с крыш, составляя славную страницу истории батальона, который имел малое к тому отношение, — что разъяснил Кульман, — указав, что все это сделала исключительно его батарея, хотя сам он лично в этом не участвовал и соглашался с Бальтазаром насчет моего наказания.
По крайней мере кольца остались на стволах орудий. Дорисовали и два «опоздавших», так что на каждом стволе было по два кольца, и теперь между командирами орудий и расчетами установился мир. Была роздана горсть наград командирам расчетов и наводчикам, поскольку раньше Железный крест второго класса никто не получал. Корректировщик и оба его радиооператора получили свои первые медали, которые они честно заслужили, хотя они и не подвергались большей опасности, чем каждый и всякий пехотинец. Уже курьезом, Железный крест второго класса осчастливил телефониста на орудийных позициях, который в тот день не имел возможности как-то особенно проявить себя, — возможно, кроме того, что вызвал меня к телефону поговорить с Бальтазаром. С другой стороны, он был надежным солдатом, и «раздатчик» на этот раз не обошел его.
Личный состав 10-й батареи построен для награждения. Командир батальона, подполковник Бальтазар, прикалывает Железный крест второго класса на грудь фельдфебеля, ефрейтора и связиста. Большинство солдат батареи были ветеранами с опытом Восточного фронта.
О наградах, в общем, каждый беспокоится сам, как и о медалях за храбрость, а с «гражданскими» наградами даже больше. Если ты достаточно долго выживал в войне и просто исполнял свой долг, твой черед придет, и командир части должен будет придумать повод. Как можно «честно» управлять раздачей медалей? Должны они идти туда, где пишутся кровавейшие «романы», потому что вышестоящие хотят выделить их из массы? Или разве не честнее распределять их в частях согласно квоте, чтобы признать их успех или серьезность их действий? Придумать повод задним числом не всегда просто, но для медали должна быть причина-награждения. Если дивизия воюет успешно, награды льются рекой, но если ее отбрасывают назад, регистрируется меньше «актов героизма». В Польше наград было мало, во Франции больше. Большие победы 1941-го до начала зимы вызвали настоящий поток медалей, позже их стали экономить. Когда Сталинград подходил к концу, даже сильнейшие раздачи медалей и повышений в чине не могли остановить коллапс. Вспомнили легенду о спартанцах, и для монумента понадобились (мертвые) герои…
Изучение подбитых танков было информативно в нескольких смыслах. Т-34 был в 1942 г. лучшим и самым надежным русским танком. Его широкие гусеницы давали ему лучшую подвижность на пересеченной местности, чем у других, мощный двигатель позволял развивать лучшую скорость, длинный ствол пушки давал лучшую пробивную способность. Недостатками были плохие приборы наблюдения и отсутствие кругового обзора, что делало танк наполовину слепым. Радиооборудование тоже было плохо отработано, на некоторых танках его вообще не было. Тем не менее при всей мощности брони он не мог противостоять 15-см снарядам, для поражения даже не было обязательно прямое попадание. Попадание под гусеницу или корпус переворачивало его. Близкие разрывы рвали гусеницы. Кроме того, под Харьковом применялись английские танки Mk.II и Mk.III, подвижные на ровной местности, но Т-34 оставлял их позади. Они, однако, были хорошо оснащены многими полезными аксессуарами. Мы с удовольствием брали наборы инструментов, но особо ценили практичные кипятильники, которые можно было заправлять любым видом топлива. Чтобы вернуть «англичанина» в строй, с них снимали башни и использовали как тягачи, но и для этого лучше подходил Т-34.
Батарею — с остатками 71-й пехотной дивизии — сменяют части 294-й ПД. 4 июня 1942 г. Одна из гаубиц в густом камуфляже ждет, когда к ней прицепят передок.
Упряжки тянут 5500-кг гаубицы на запасные позиции. Дивизия должна была принять участие в операции «Вильгельм», которая должна была начаться через несколько дней, но была отложена до 10 июня из-за проливных дождей.
Наш боевой сектор скоро передали другой дивизии. Тем временем нашу 71-ю собрали вместе и еще раз пополнили. Мы прошли через Харьков на юг, в сторону новой операции на окружение. Харьковская битва успешно завершилась. Оборона против крупномасштабного наступления русских превратилось в разрушительную битву на окружение агрессора. Теперь мы снова шли на восток. Может быть, мы наконец смогли отбросить русских… победный конец войны снова оказался близко. Переправы через Бурлюк и Оскол пришлось вести в тяжелых боях. Но после этого — как в 1941-м — были долгие недели наступления в изматывающей жаре, не считая дней, полных грязи, когда лил дождь.
Кроме двух крупных наступательных маневров наш тяжелый батальон редко участвовал в боевых действиях. Нам хватало забот с одним движением вперед. Коренастые тягловые лошади были пугающе худы и всем видом показывали, что не годятся для долгих маршей, особенно по пересеченной местности. Требовалась временная помощь. У нас еще оставалось несколько танков, обращенных в тягачи, но мы также искали сельскохозяйственные тракторы, в основном гусеничные. Немного можно было найти в колхозах прямо у дороги. Русские забрали с собой как можно больше, оставив только неисправное оборудование. Постоянно требовалось импровизировать, и мы всегда были в поиске горючего.
Путь 71-й пехотной дивизии в летней кампании 1942 года был отмечен серией тяжелых маршей по голой степи и многочисленными переправами. Дивизия вновь попала на восточный фронт перед кризисом во время почти победоносного советского наступления под Харьковом в мае 1942 г. Силы батарей 171-го артполка, так недавно пополненного во Франции, таяли в мелких операциях. Некоторые воевали под Изюмом, другие под Харьковом, но всем доставались трудные задачи, такие как борьбы станками или поддержка быстро движущихся разведывательных подразделений. Тем не менее потенциальное поражение стало победой. Потом началась собственно летняя кампания. Наступление на Сталинград через Оскол и Дон означало, что артиллерия применялась традиционным способом, но на людей и лошадей возлагались непосильные задачи. Эти битвы, иногда превращавшиеся в спешную погоню, доставляли проблем и обозам снабжения, которые по ночам шли следом, потому что им приходилось биться за свою жизнь с русскими формированиями, отставшими задень. Когда они вышли к Дону напротив Калача, сила этого сектора — вкупе с приподнятым западным берегом — а также измотанностью войск, — делала его идеальным местом для зимовки. Но так не должно было быть. Нужно было выйти еще к одной реке. На схеме: реки слева направо: Донец, Бурлук, Двуречная, Оскол, Красная, Донец, Айдар, Деркуль, Калитва, Быстрая, Дон. Линия боевого пути: Харьков, Непокрытая, Чугуев, 10.6., Купянск, 2.7., 8.7., Новопсков, 11.7., 13.7., 13.7., Миллерово, 20.7., 21.7., Чирская, 7.8., 25.8., Калач, Сталинград.
Для этого нам лучше всего послужил случайный Т-34. Мы высылали «призовые команды», которые охотились справа и слева по дороге нашего наступления на захваченных грузовиках. Для поддержания мобильности мы нашли 200-литровую бочку с соляркой. «Керосин», говорили солдаты — потому что слово «керосин» было для нас незнакомо. 200-литровую бочку везли на танке без башни, на котором подвозились боеприпасы. И все же у нас вечно не хватало топлива, потому что не удавалось как следует удовлетворить даже потребности моторизованных частей. Вначале мы двигали гаубицы целиком, потому что так было проще. Но скоро оказалось, что подвеска наших передков на конной тяге была для этого слаба и ломалась. Это создавало величайшие трудности при движении на позиции. Нам приходилось двигать ствол отдельно. Новые пружины было трудно найти, и офицер артиллерийско-технической службы с трудом мог их поставить в полевых условиях. И вот за каждым трактором двигался длинный караван колесных средств. Мы, конечно, не выглядели как организованная боевая часть. Батарея напоминала цыганский табор, потому что нагрузку распределяли по крестьянским телегам, которые тянули небольшие выносливые лошадки. Из массы пленных, текущих нам навстречу, мы вербовали сильных добровольных помощников (хиви), которые, нося вперемешку гражданскую одежду, форму вермахта и свою русскую форму, лишь усиливали впечатление толпы цыган. Лошади, которые заболевали или слабели, распрягались и привязывались к машинам, чтобы они могли трусить рядом с ними.
Я отрабатывал свое наказание «по частям». Местом домашнего ареста служила палатка, сделанная из состегнутых плащ-палаток, которую в тихие дни ставили для меня отдельно. Мой ординарец приносил мне еду. Батарея знала, что происходит, ухмылялась и продолжала хорошо ко мне относиться. Кульман тщательно вел учет времени и объявил, когда оно истекло. Он выделил мне на «выпуск» бутылку шнапса. Я связался с полковым адъютантом и спросил, как продвигается моя жалоба. Он подтвердил ее получение, но объяснил, что оберст Шаренберг отложил ее на время операции, потому что на жалобы у него не было времени. Что мне было делать? Шаренберг и Бальтазар находились в хороших, если не дружеских, отношениях. Мне приходилось ждать и постоянно ждать гадостей от Бальтазара, который пытался выместить на мне зло, отчего то и дело страдала батарея. На гауптмане Кульмане снова сказалось напряжение, как в прошлом году. Теперь его даже перевели в запасную часть на родину. Поскольку другого подходящего офицера не нашлось (доктора Нордмана в полку уже не было), мне пришлось принять батарею. С этим начались постоянные придирки Бальтазара. При Кульмане это сдерживалось, потому что он мог сопротивляться.
Даже во время коротких операций батарея постоянно получала самые неприятные задачи. Время отдыха было неудобнее, чем у других батарей. В неясных ситуациях мне поручали все виды особых поручений и даже при том, что я был командиром батареи, меня постоянно использовали в качестве передового наблюдателя. Если мой лейтенант, очень неопытный, сталкивался на батарее с трудностями, потому что не мог справиться с ветеранами — шписом и фуражиром, — мне приходилось заступаться за него. Эти двое старались с самого начала осложнить мне жизнь. В любом случае, одна моя вахта в качестве передового наблюдателя принесла нам еще один Т-34 в качестве буксировщика. Я провел неприятную дождливую ночь под брезентом с радистами. Когда наконец настало утро, туман закрыл все. Чтобы размять ноги, я пошел на командный пункт батальона. Я испытывал некоторое беспокойство, потому что недалеко слышался звук вражеских танковых гусениц. Я мог стрелять — но куда? Просто в туман? Так что я стал ждать. Когда я возвращался к окопу радистов, мне пришлось отвлечься на «утренние дела», так что я зашел в кусты и спустил брюки. Я еще не закончил, когда танковые гусеницы лязгнула буквально в нескольких шагах от меня. Я быстро закруглился и увидел танк темной тенью в тумане прямо над постом радистов. Он стоял, более никуда не двигаясь. Я увидел, как радист выскочил из окопа, спасаясь бегством, но потом развернулся, наверное, пытаясь спасти радиостанцию. Когда он выскочил с тяжелой коробкой, танк развернул башню. В ужасе радист с размаху запустил железной коробкой по танку и нырнул в первый попавшийся пустой окоп. Я мог лишь наблюдать, не имея возможности что-то сделать, но мне стало любопытно. Когда башенный люк открылся и 4 русских танкиста выскочили с невероятной быстротой, чтобы скрыться в тумане, я выстрелил им вслед из автомата — без успеха.
Дата добавления: 2019-02-13; просмотров: 176; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!