Так что же такое социалистический реализм? 1 страница
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.com
Все книги автора
Эта же книга в других форматах
Приятного чтения!
Александр Шубин
Диссиденты, неформалы и свобода в СССР
Предисловие
Идейные течения и общественные движения в 1953–1984 гг.
Мы живем в обществе, которое питается соками советской эпохи. Ее энергии хватает, чтобы служить базисом экономики и культуры. Эта эпоха, которая вроде бы принадлежит только прошлому, все еще живее, чем современность, с ее подспудной мечтой «превзойти» советский уровень. Что же, раз так сложно превзойти, требуется победить советскую культуру как-то иначе — дабы население не тянулось в эту сторону. Не выходит добиться роста уровня жизни, снижения уровня социального расслоения, восстановить культурные и человеческие связи на постсоветском пространстве, создать культурные образцы, способные затмить советские достижения. Вместо того, чтобы поискать системные дефекты в нынешней регрессирующей социальной системе, возникает соблазн представить советское общество в качестве невиданного монстра, которым пугать детей и взрослых.
Такое поведение закономерно, последующие властители ругают предыдущих, а население еще долго ностальгирует по прошлому (особенно, если новый режим не способен предъявить собственных достижений). Объективность требует встать над схваткой консерваторов и либералов, апологетов и обличителей. Реальный опыт многоцветен, и модель прошедшей эпохи не сводится к черной и белой краскам. Для начала нам нужно освободиться от нескольких мифологических схем, которые затрудняют постижение идеологического опыта, потому что слишком уж откровенно служат современным политическим задачам.
|
|
|
Миф первый: советское общество на протяжении всей его истории было тоталитарной казармой, где запрещались любые разногласия, и люди слепо подчинялись идеологическим решениям Политбюро ЦК КПСС. А кто хоть в чем-то не подчинялся — тот репрессировался.
Миф второй: советское общество было бесконечно отсталым от демократических стран Запада, глухой архаикой, провалом в древность. Следовательно, как бы ни была отсталой современная Россия — она все равно идет светлой дорогой либерализма вперед — из глухой древности к полуфеодальному капитализму.
Миф третий: СССР был бесконфликтным обществом всеобщего благоденствия, которое могло бы просуществовать в этом же виде еще сто или тысячу лет, если бы не предатели Хрущев, Горбачев и Ельцин.
Историкам уже приходилось приводить тысячи аргументов, даже десятая их часть способна опровергнуть эти мифы научно. Но кому сегодня есть дело до науки и научных доказательств? Лишь небольшому слою рационально мыслящих людей, стремящихся вырваться из сумрака мракобесия, окутавшего мировоззрение современного россиянина. Что же, нам предстоит и дальше идти этим путем, собирая во тьме тех, кто понимает ценность Знания и стремится строить жизнь, опираясь на Знание, а не на зыбучие пески.
|
|
|
А теперь поговорим о мифе четвертом: советское общество было несвободным. Как и всякий миф, он содержит часть правды — свобода в СССР была ограниченной. Как является она ограниченной в любом обществе. Можно ли сказать, что служащий в офисе или рабочий у конвейера в разлиберальнейшем западном обществе — свободен? Можно ли сказать, что свободно общество, опутанное законами, в которых может разобраться только опытный юрист?
Свобода — это пространство, где человек может действовать по своему усмотрению, выражать себя. Но для этого он должен быть свободен и внутри — свободен от тех же мифов, которые навязывает человеку Система. Свободен от собственного животного начала. Свободен от социального господства. Свободен творить свою жизнь. Свободен не просто говорить, что думаешь, а думать, сопоставлять, искать Правду и отстаивать ее. Свободен обустраивать жизнь свою так, как хочется жить — не мешая такому же праву других. Такая свобода всегда ограничена. Но в разных обществах она ограничена в разной степени и на разных направлениях[1].
|
|
|
Большинство советских людей чувствовали себя вполне свободными, потому что освоились в обществе, в котором жили. Также не ощущают себя несвободными жители Западной Европы, хотя переселенец из «несвободных» стран Востока мучается в Европе из-за многочисленных непонятных ему правил и ограничений.
Советский социальный костюм 60-70-х гг. «не жал», потому что прежний — довоенного образца — был слишком тугим. Жители коммуналок ощущали прилив свободы, переселяясь в отдельные квартиры. Интеллигент задыхался от свободы, приобщаясь к тайнам сталинской поры (приоткрывая только самый краешек). В 70-е гг. человек уже вырастал из «костюма», несвобода ощущалась острее — хотя сфера свободы, как мы увидим, расширялась. Просто она росла медленнее, чем потребности в самовыражении, интеллектуальном поиске. Советское общество «разогнало» рост потребностей, и теперь не успевало за ними.
Там, где человек осознает свою несвободу, возникает противоборство. Человек так устроен, что несвобода его тяготит. Лучше уж не знать о ней. А узнал — и поневоле начинаешь прощупывать — где несвобода начинается, и нельзя ли расширить свободу.
|
|
|
Стоит ослабить пресс репрессий — искатели свободы начнут находить друг друга. Не потушишь огонек — сбегутся на него из темноты другие со свечками, разложат костер. Вот дилемма для властей: и хорошо, когда люди у костра сидят, под гитару расслабляются, да как бы пожара не вышло.
Если многим становится «тесно», поиски свободы выливаются в освободительное движение. Власть пытается разбить противника на дальних подступах — с помощью пряника социальных благ и кнута репрессий. Но пряников не хватает на всех, а кнут — обоюдоопасное орудие. Замахнулись на врага, а хлестануть могут по кому угодно. Ведь Человек, мечтающий о свободе, сидит в каждом из нас.
Часть I
Журчат ручьи…
Над страной весенний ветер веет,
С каждым днем все радостнее жить,
И никто на свете не умеет
Лучше нас смеяться и любить.
В. Лебедев-Кумач
Приходит время —
Люди головы теряют,
И это время
Называется весна.
В. Миляев
Глава I
Пределы тоталитаризма
Сталинский режим стремился превратить общество в идейно-политический монолит. Но полностью обеспечить монолитность Системы не удавалось и при сталинском тоталитаризме[2]. В теле режима постоянно образовывались разнородные плотные группы, которые пытались лоббировать свою политику, продвигать свои кадры. Кланы росли, им становилось тесно, и борьба достигала такого накала, что одна из группировок должна была проиграть и покинуть поле. В плюралистическом режиме предусмотрена ниша оппозиции, авторитаризм отправляет проигравших в комфортную отставку, но тоталитаризм не может позволить себе такую роскошь. Ведь, как показал опыт 30-х гг., проигравшие вожди плетут интриги, стремятся взять реванш в борьбе стратегий[3]. Поэтому тоталитарная борьба чиновников за место под солнцем — это борьба на уничтожение. Если питерские заняли слишком много постов — это повод для представителей остальных кланов ненавидеть выходцев из северной столицы и требовать резни. Если Маленков был в 1946 г. снят с должности, и при этом не был отправлен в застенок — это беда Абакумова. Потому что, вернувшись в высокий кабинет, Маленков не остановится, пока не уничтожит противника. Таковы правила тоталитарной игры — проигравший должен либо умереть, либо по крайней мере — быть надежно заперт. Иначе на следующем витке противоборства он уничтожит тебя. Система не была готова к тому, чтобы терпеть автономные кланы чиновников — в 30-е гг. они несли угрозу стратегии Центра, и Центр выжигал их каленым железом. Но к середине 50-х гг. задачи, которые ставил перед партией Сталин, были в основном выполнены, форсированная тоталитарная модернизация завершена. Новый этап развития советской цивилизации требовал новых правил, и только политические привычки Сталина, выработанные в 20-30-е гг., сохраняли отжившие тоталитарные порядки.
Разумеется, смерть Сталина не могла привести к немедленному переходу от тоталитаризма к авторитаризму. Тоталитарные институты имели собственную жизненную силу, и потребуется несколько десятилетий их эрозии, прежде чем они «переродятся», изменят свои функции с мобилизационно-репрессивных на охранительно-согласовательные. Обстановка «Холодной войны» требовала дополнительного сплочения рядов. Сталинская шпиономания была связана не только с особенностями его психологии, но и с реальными утечками информации, цена которых в ракетно-ядерный век была критически велика.
Сталин умер, а его наследники, воспитанные кровавой эпохой, продолжали борьбу не на жизнь, а на смерть между собой («дело Берия» и т. д.). Может быть, тоталитаризм и террор могли существовать дальше? Но страх перед неизбежной гибелью после очередного поражения довлел над вождями. И это стало одним из механизмов перехода к более гибкой системе.
Другим источником перехода от тоталитаризма к авторитаризму было общество, которое в глубоких запасниках хранило разномыслие.
Тоталитаризм в принципе нетерпим к разномыслию, но это общее правило имело важные исключения, еще не влиявшие на качественные характеристики режима. В некоторых вопросах тоталитаризм санкционировал ограниченное и четко очерченное разномыслие. Оно проистекало из двух источников.
Первый источник разномыслия при коммунистическом тоталитаризме заключался в том, что советский проект представлял собой синтез коммунистической идеи и традиции народов страны. «Классиками» были не только Маркс, Энгельс и Ленин, но и далекие от марксизма Пушкин, Толстой и Чехов. Укрепляясь с середины 30-х гг., национальная традиция оказалась особенно востребованной во время Войны. В 1943 г. Сталин пошел на ряд важных шагов, которые легализовали символы старой России. Важнейшей, системной мерой стал «конкордат» с Русской православной церковью, которая получала возможности для воссоздания своей структуры, разрушенной гонениями 30-х гг.
При этом Сталин не намеревался отказываться от рациональной по форме коммунистической идеологии.
Атеистическая литература, в отличие от религиозной, была общедоступна, религиозные взгляды считались несовместимыми с членством не только в партии, но и в комсомоле. Рациональная основа советской культуры сохранилась под бетоном языческого культа личности.
Второй источник легального разномыслия заключался в самой ориентации советского общества на развитие (в отличие от правых диктатур). Тоталитарная олигархия просто не успевала контролировать все стороны жизни, поскольку развивавшийся социальный организм все время ставил новые вопросы, неведомые традиционному обществу. Как относиться к генетике, например? Сталин терпел дискуссию по этому вопросу до 1948 г., но, когда проблема выживания режима была решена, как казалось, раз и навсегда, обратил взор свой на эту и подобные проблемы: определитесь, наконец, коков механизм наследственности. Партия не намерена терпеть две группы биологов, придерживающиеся разных взглядов на один вопрос. Дискуссия допустима, пока не принято решение. Разумеется, ход дискуссии определялся не только и не столько научными аргументами, а организационными позициями сторон (что греха таить, это бывает и в государствах, которые не принято называть тоталитарными). Лидер одной группы биологов Н. Вавилов в 1940 г. был «разоблачен» как контрреволюционер, а лидер другой — Т. Лысенко возглавил ВАСХНИЛ. Но и научные аргументы на знаменитой сессии ВАСХНИЛ 31 июля — 7 августа 1948 г. позволили изложить обеим сторонам, после чего решение было принято, и оппозиция спустила флаг. На этот раз проигравших не посадили. Последовали понижения в должности и увольнения, но большинство уволенных вскоре трудоустроилось в других областях биологической науки — от орнитологи до ботаники. Увы, увольнения и понижения в должности бывают не только при диктатурах.
Сущностное отличие тоталитарного отношения к дискуссии от других (не только плюралистичного, но даже и авторитарного) — в другом. Тоталитаризм утилитарен, он не признает самоценности плюрализма, нескольких точек зрения на один вопрос. Авторитарные правители уже понимают, что нужно сохранять несколько точек зрения, так как неизвестно, какая окажется более продуктивной на следующем этапе развития мысли. Авторитаризм лишь устанавливает рамки дозволенного разномыслия. Плюрализм отказывается от этого, так как рамки провоцируют творческий ум на борьбу с ними. Плюралистичный контроль над умами уже другой — не рамки, а поощрение мэйнстрима, выгодного Системе течения, и игнорирование маргинальных ответвлений, пока они не оказались зачем-нибудь нужны Системе.
В последние годы жизни Сталин увлеченно «развивал марксистско-ленинское учение», расставляя «точки над i» в вопросах языкознания и политэкономии социализма. В СССР был человек с тотальным авторитетом и с тоталитарными представлениями о том, как можно управлять огромной страной. 5 марта 1953 г. такой человек исчез.
Мог ли тоталитаризм сохраняться и после смерти Сталина? Он и сохранялся некоторое время. Но если в тоталитарной мобилизации общества на индустриальный рывок и выживание перед лицом внешнеполитических угроз был какой-то исторический смысл, то в 50-е гг. он был уже исчерпан. А для решения новых задач нужны были иные методы. Требовалась более творческая, а значит и более свободная и защищенная личность, уверенная в завтрашнем дне. Бюрократия могла, конечно, проигнорировать это требование времени. Но ведь и любой чиновник хотел быть уверенным в завтрашнем дне и боялся, что любая ошибка может привести к аресту. Нет уж, что-то нужно было менять. Это ощущали утомленные тяжким трудом массы, на это намекала интеллигенция, это чувствовали руководители страны.
Стартовая точка
Этот съезд оказался тезкой века, который ему предстояло «развернуть».
Все начиналось «как обычно». 14 февраля 1956 г. Первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев под бурные аплодисменты взошел на трибуну и зачитал доклад, согласованный с Президиумом ЦК. Уже в этом докладе партийные ортодоксы почувствовали «что-то неладное». Не была отдана должная дань Сталину. Появились подозрительные новации, которые сегодня кажутся малозначительными штрихами, но тогда воспринимались как открытия. В частности, было признано, что социалистическая революция не обязательно может совершаться вооруженным путем. Эта мысль еще недавно считалась социал-демократической и потому недопустимой.
Более решительно выражен курс на мирное сосуществование в атомный век.
У партии, как у Януса, два лица. Одно смотрит в мир, другое — в страну. И на втором лице партии появились черточки человечности. Большое внимание было уделено социальным вопросам. Съезд одобрил меры «по наведению надлежащего порядка в оплате труда, по усилению личной материальной заинтересованности работников в результатах своего труда»[4]. В осуществление линии съезда сразу после него было сокращено рабочее время в предвыходные дни, введено «авансирование» труда колхозников (крестьянам стали выплачивать часть денег до сбора урожая), упорядочено нормирование зарплаты, что привело к ее постепенному повышению. Это были не первые социальные меры послесталинской эпохи, но они впервые были закреплены авторитетом съезда.
Но главным событием съезда по праву считается прочитанный на закрытом (без прессы и гостей) заседании Хрущевым 25 февраля доклад «О культе личности Сталина и его последствиях». Верховный жрец культа Отца народов изрек: «Сейчас речь идет о вопросе, имеющем огромное значение и для настоящего, и для будущего партии, речь идет о том, как постепенно складывался культ личности Сталина, который превратился на определенном этапе в источник целого ряда крупнейших и весьма тяжелых извращений партийных принципов, партийной демократии, революционной законности»[5]. На большинство присутствующих слова Хрущева произвели впечатление, которое трудно понять последующим поколениям. Все Ваше мировоззрение замкнуто на одного человека, человекобога даже. И вот высший жрец этого бога сообщает неопровержимые свидетельства — бог есть дьявол. Мир рухнул, были уничтожены основы «идейной стойкости» элиты партии, подбиравшейся по принципу безусловной преданности Сталину и партийному руководству. Мир раздвоился. Партийное руководство сообщало о вожде невероятное, но хляби небесные не разверзлись, и бог не пришел в зал из мавзолея, чтобы покарать неверных. Его ближайшие соратники сидели за спиной Хрущева — они санкционировали доклад. Они тоже не хотели, чтобы над головой вечно висел дамоклов меч новых репрессий. Нужно было раз и навсегда покончить с порядком, по которому проигравший политическую партию на Кремлевском олимпе отправлялся не на пенсию, а на эшафот. И дело не только в Сталине — три года назад они, опасаясь за собственную жизнь, совместно уничтожили Берия. Готовился новый раунд схватки. Санкционировав доклад, заклеймивший террор, Молотов, Маленков и Каганович спасали свою жизнь…
По утверждению Хрущева «культ личности» привел к такому положению, когда все важные решения принимал только один человек, которому, как и всем людям, свойственно ошибаться. Крупнейшей из таких ошибок стала политика накануне Великой Отечественной войны, когда Сталин отказался верить в возможность гитлеровского нападения. Это позволило Германии нанести внезапный удар по СССР и привело к огромным жертвам, превосходящим жертвы террора.
Конечно, о репрессиях партийное чиновничество, присутствовавшее на съезде, знало. Но оно не имело права понимать, что, во-первых, это зло. А во-вторых, что в этом зле, да еще и в неудачах 1941 г. виноват Он — источник всемирного добра. Именно в этом было открытие — вождь партии может творить зло (а по его приказу и вся партия, все Мы). Впервые партийная практика была подвергнута проверке не с точки зрения интересов «пролетариата», то есть партийного руководства, а с точки зрения «общечеловеческой» морали. Сталин осуждался потому, что он убил ни в чем (перед ним и перед собравшимися в зале) не повинных людей. Хрущев говорил не о миллионах крестьян, интеллигентов и рабочих, а о партийных функционерах. Но именно в этой своей непоследовательности (которую потом так модно станет критиковать) он был убедителен для них.
Но не для всех. Ведь если Вождь партии может быть не прав, то и Хрущев может ошибаться на счет Сталина. Нужно теперь решать самому — как относиться к прошлому и чего требовать от будущего.
Советское общество перестало быть политически монолитным, и прежде всего оно раскололось на сталинцев и антисталинистов. И обе точки зрения были легальными, приверженность им не влекла за собой репрессий, если при этом не высказывалось критики существующего режима. Но постепенно выяснялось, что Сталин теперь — символ более глубоких проблем. Началась обычная для всего мира борьба между «охранителями» и «прогрессистами» («реформистами»)[6], между защитниками Системы от перемен и сторонниками ее изменения (не свержения, но существенного обновления). Теперь каждому представителю элиты приходилось решать: что важнее — уже созданное в СССР общество, или то, которое предстоит создать, с обещанными народовластием, всесторонне развитой личностью.
Осознав, как страшна правда доклада Хрущева, охранители не дали его опубликовать. Понимая, как опасно быть «зрячим» среди слепых, «прогрессисты» добились зачтения доклада «под большим секретом» партийному активу — то есть всем. И все стали примерять доклад на свою жизнь, вспоминая, что кроме сотни партийных и военных генералов сидели и погибали их родственники и знакомые. Для одних это был приговор системе, но для большинства — стимул к жизни в новом мире, «очистившимся» от скверны.
Дата добавления: 2019-02-13; просмотров: 96; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!