НА ДРУГОЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ ВОЙНЫ 7 страница
Спокойное, взвешенное выступление Бухарина, представлявшее ответ «левых коммунистов», резко контрастировало с вступительным «залпом» Ленина. В ответ на неоднократные ленинские обвинения в том, что «левые коммунисты» упорно не желали посмотреть в лицо действительности и признать необходимость отступления, он напомнил Ленину, что «левые коммунисты», наоборот, всегда последовательно придерживались принципа, что русская революция либо будет спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитала. Более того, «левые коммунисты» всегда признавали, что схватка России с империализмом начнется с поражений. С точки зрения Бухарина, фундаментальное различие между двумя позициями заключалось во взглядах на мировую революцию. В отличие от ленинистов, пессимистически оценивавших ближайшие перспективы революции за рубежом, «левые коммунисты» видели в международном рабочем движении признаки существенного сдвига в сторону революции, и это оправдывало их позицию.
Бухарин также не согласился с утверждением Ленина, что даже несколько дней передышки облегчат проведение оборонных мероприятий в том объеме, который он наметил. Выступивший позднее Урицкий отнесся к этому ленинскому тезису еще более скептически. По представлениям Бухарина и Урицкого, очень короткая передышка в войне с Германией — а даже Ленин, похоже, понимал, что на большее надеяться не приходится — не спасет Россию, так как за это время невозможно будет провести все то, что наметил Ленин для укрепления ее военных и оборонных сил. Что же могло помочь революции оптимизировать возможности выживания? Ответ Ленина: мирная передышка, тщательно разработанную теорию которой он только что представил съезду. Ответ Бухарина: революционная война. По мере того как германские войска будут продвигаться вглубь России, все больше рабочих и крестьян, возмущенных угнетением и насилием, будет подниматься на борьбу. Вначале не имеющие опыта партизанские отряды будут терпеть поражение. Однако в ходе этой борьбы рабочий класс, разобщенный в условиях экономического хаоса, объединится под лозунгом священной войны против милитаризма и империализма. Рабочие и крестьяне научаться пользоваться оружием, создадут армию и, в конце концов, победят (74). По убеждению Бухарина, судьба и русской, и международной революции зависела от принятия этой стратегии.
|
|
|
Яростные дебаты вокруг Бреста продолжались на Седьмом съезде два дня, или, в общей сложности, двенадцать часов. Помимо Ленина и Бухарина, выступили еще 17 делегатов, из них 10 за ратификацию договора, 7 против. При голосовании голоса распределились следующим образом: 30 за ратификацию, 12 против, 4 воздержались (75). Этот результат стал последней каплей для Рязанова. Предательство интересов международного пролетариата, воплощенное в ленинской резолюции о признании Брестского мира, шло вразрез с его самыми глубокими революционными убеждениями, и он открыто объявил о выходе из партии (76).
|
|
|
Крестинский, задетый за живое ленинской критикой Троцкого за его тактику «ни войны, ни мира», предложил принять резолюцию, одобряющую действия Троцкого на переговорах. Как справедливо заметил Крестинский, позиция Троцкого в свое время была с энтузиазмом принята огромным большинством партийного руководства.
Тем не менее, резолюцию эту отвергли. Троцкий счел себя оскорбленным таким афронтом, резонно заключив, что из него делают козла отпущения за те трудности, с которыми столкнулась партия, и что отказ съезда принять резолюцию Крестинского означает выражение недоверия ему лично. В ответ он объявил, что отказывается от всех своих постов в правительстве (77). Зиновьев попытался успокоить Троцкого. По Бресту на съезде было предложено и вынесено на голосование множество резолюций, из которых, по крайней мере, несколько были истолкованы Лениным как завуалированные попытки дать шанс партийным сторонникам революционной войны на съезде Советов. Естественно, он был против этого. В конце концов, предложенная Зиновьевым резолюция, которая положительно оценила общую стратегию поведения советской делегации в Бресте, но при этом скрыто критиковала ее за упущенную возможность принять германские мирные условия, когда они были изложены в форме ультиматума, получила подавляющее число голосов (78).
|
|
|
На последнем заседании съезда вечером 8 марта делегаты согласились с доводом Ленина о том, что формальное название партии — Российская социал-демократическая партия (большевиков) — устарело, и партия должна быть переименована в Российскую коммунистическую партию (большевиков), сокращенно — РКП (б) (79). Как удалось уговорить Троцкого отказаться подавать в отставку, неизвестно. На выборах в ЦК, которыми съезд завершил свою работу, только он и Ленин получили максимум — 34 голоса из 39 (пятеро делегатов воздержались) (80). Возможно, такая большая поддержка помогла залечить обиду, причиненную критикой его провальной брестской тактики. Как бы то ни было, но именно в тот момент, когда Седьмой съезд партии заканчивал свою работу, некоторые правительственные структуры уже обосновывались в Москве, а тайные приготовления к переезду Совнаркома, ВЦИКа, ЦК РКП (б) и ЦК левых эсеров вступили в завершающую стадию.
|
|
|
* * *
26 февраля, в день, когда было принято решение покинуть Петроград, Совнарком распорядился в первую очередь немедленно эвакуировать Экспедицию заготовления государственных бумаг и золотой запас казны (81). Спешные приготовления к переезду вели также ключевые наркоматы и иностранные посольства. Второстепенные департаменты, такие, например, как Наркомат просвещения Луначарского, должны были оставаться в Петрограде как можно дольше. Американское посольство во главе с послом Дэвидом Фрэнсисом было эвакуировано в Вологду — город в 560 км к востоку от Петрограда, прямым железнодорожным сообщением связанный с северным портом Архангельском. Британское и французское посольства попытались покинуть Россию через Финляндию, но удалось это сделать только британцам. Французский посол Жозеф Нуланс и его сотрудники вскоре присоединились к американцам и другим, менее крупным, группам союзников в Вологде (82). Эти события и ожидания деловых кругов, что германская оккупация задушит революцию, привели к взлету цен на обмелевшей петроградской фондовой бирже (83).
В конце февраля Зиновьев во главе высокопоставленной делегации приехал в Москву, чтобы начать приготовления к размещению там правительства (84). Чтобы освободить помещения для работы и проживания прибывающих правительственных чиновников, из Москвы было приказано эвакуировать маловажные институты и лишних граждан. В Петроград Зиновьев вернулся 4 марта, но еще до его возвращения некоторые правительственные подразделения потянулись в новую столицу. Хотя операцию подобного масштаба невозможно было удержать в секрете, и, в подтверждение этого, несоветская пресса регулярно публиковала точные детали происходящего, 1 марта Президиум ВЦИК объявил, что все слухи относительно эвакуации из Петрограда Совнаркома и ВЦИКа являются ложными, что и Совнарком, и ВЦИК остаются в городе и заняты самыми энергичными приготовлениями к обороне столицы, и что вопрос об эвакуации может встать только в самую последнюю минуту, в случае, если безопасность Петрограда окажется под самой страшной и непосредственной угрозой, чего пока не наблюдается (85). Подобные опровержения звучали всю следующую неделю (86).
Между тем, большевиков на местах всерьез беспокоил вопрос о негативном влиянии эвакуации правительства на петроградских рабочих. Это беспокойство всплыло на заседании Петербургского комитета партии 6 марта 1918 г. (87). Фенигштейн сообщил, что эвакуация уже началась и что ведется она неправильно, первыми эвакуируются правительственные структуры. Это грозит тем, что массы могут остаться без руководства, и, если это случится, угроза контрреволюции возрастет многократно.
К этому моменту уже стало известно, что Германия советскую капитуляцию приняла, и, учитывая это, Станислав Косиор выразил уверенность, что ранее принятый план эвакуации будет пересмотрен. Однако даже он выступил с протестом против «панического характера эвакуации». Шелавин, который, в отличие от Фенигштейна и Косиора, не был «левым коммунистом», тем не менее, разделил их опасения. Он предложил проводить эвакуацию, опираясь на следующие принципы: 1) приоритет должен быть отдан эвакуации ценного заводского оборудования, а не государственным структурам; 2) эвакуация Советов недопустима, так как это оставит город и городское хозяйство без управления, а при эвакуации правительственных институтов не следует проявлять поспешность; 3) эвакуацию партийных органов нужно готовить постепенно и 4) когда возникнет необходимость, в первую очередь должны быть эвакуированы ВЦИК и Петербургский комитет большевиков. Эти принципы были приняты ПК с оговоркой, что о любой эвакуации население должно быть предупреждено заблаговременно, и что она не должна быть панической и внезапной. Затем они были переданы ЦК. но какого-то внятного эффекта на характер эвакуации не оказали, несмотря на то, что угроза немедленного нападения немцев на Петроград к тому времени заметно ослабела.
7 марта даже «Красная газета», которая еще накануне уверяла, что никто из правительственных служащих не уехал и не собирается уезжать, внезапно признала, что правительство действительно переезжает. Шаг этот объяснялся невозможностью осуществления перестройки политических и экономических институтов и руководства страной в условиях, когда враг находится так близко. Новость была скрашена сообщением о том, что Петроград будет объявлен свободным городом, и что этот статус сулит бесконечные экономические выгоды. «Новые ведомости» написали, что даже некоторые промышленники теперь предвкушают превращение Петрограда во «второй Нью-Йорк» (88). На следующий день, 8 марта, «Красная газета» сообщила, что Наркомат юстиции переезжает в Москву и возобновит свою деятельность на новом месте в следующий понедельник. Следует отметить, что ВЧК попыталась воспользоваться тем, что Штейнберг был полностью занят переездом, чтобы расстрелять некоторых политических заключенных. Узнав об этих планах чекистов буквально за пару часов до отъезда в Москву, Штейнберг набросал записку своему заместителю Александру Шрейдеру, приказывая остановить расстрелы (89).
Изначально решение Совнаркома эвакуировать правительство предполагало, что в Москву будет переведено минимальное количество служащих центрального аппарата (с семьями) и, соответственно, переправлены только самые важные бумаги и оборудование (90). На практике же руководство большинства наркоматов воспользовалось возможностью бежать подальше от немцев, чтобы вывезти в Москву своих многочисленных чиновников, от начальников до рядовых письмоводителей, с их семьями, а также огромное количество мебели и оборудования — буквально, до последней чернильницы. Этот массовый исход тяжким бременем лег на и без того перегруженные российские железные дороги, не говоря уже о жилищном фонде Москвы, и порождал сомнения в заявлениях Совнаркома о том, что переезд — явление временное и, ~в любом случае, подлежит утверждению Четвертым Всероссийским съездом Советов. Длинные перечни предметов, переправляемых в Москву, служат иллюстрацией этого явления. Например, среди 1806 предметов, вывозимых Морским генеральным штабом, присутствовали документы, карты, кабинетное оборудование и мебель, а также иконы (в описях многих кабинетов стояли первым номером), шторы, ковровые дорожки, зеркала, пепельницы, печки, кухонная утварь, тарелки, столовые приборы, самовары, обеденные столы и стулья, полотенца, одеяла и множество прочих нужных вещей. Полностью опустошены были примерно пятьдесят комнат в бывшем помещении штаба (91). Бонч- Бруевич забрал два грузовых вагона, предназначенных для транспортировки в Москву партийной литературы, чтобы вывезти обширную личную библиотеку и другую личную собственность (92). ВЧК также подчистила свои кабинеты, после того как 8 марта ее руководство приняло решение эвакуировать в Москву всю комиссию в полном составе, «не оставляя никого» (93). Вывозя из Петрограда в Москву все свои архивы, ВЧК оставляла сотни узников, томящихся в заключении на Гороховой, 2 и в «Крестах», без документов, свидетельствующих о причинах их ареста (94). Все это не только изрядно осложняло и затягивало процесс эвакуации центрального правительства, но и добавляло нелегких проблем советским властям, остававшимся в Петрограде. Неудивительно, что в конце марта руководство петроградских большевиков направило в ЦК письмо протеста, в котором выражало недовольство тем состоянием, в котором правительство, уехав, оставило город. Особенно возмутило петроградских большевиков поведение ВЧК и ее руководителя: «бумаги он вывез, следователей вывез, а подсудимых оставил здесь» (95).
Высшие органы Советской власти — Совнарком и ВЦИК — и центральные комитеты большевистской и левоэсеровской партий покинули Петроград под покровом ночи 10/11 марта. План поездки был тщательно проработан Бонч-Бруевичем. Согласно строго секретным инструкциям, члены правительственного и партийного руководства вместе с семьями и личными вещами отправлялись в Москву точно в назначенное время по специальному запасному пути Николаевской железной дороги, соединяющей две российские столицы. Для поездки были подготовлены, как минимум, три отдельных состава под охраной латышских стрелков. Ленин, Крупская, сестра Ленина Мария Ульянова и другие члены Совнаркома и их семьи ехали в головном составе. За ним, с интервалом в несколько минут, следовали поезда, перевозившие членов ВЦИК и ЦК правящих партий.
Все шло гладко до тех пор, пока поезда не достигли маленькой станции Малая Вишера, примерно в 120 км к юго-востоку от Петрограда. Здесь правительственный конвой был остановлен неожиданным присутствием на путях эшелона с вооруженными и неуправляемыми балтийскими матросами. На то, чтобы успокоить их, ушло несколько часов, после чего правительство смогло продолжить путь дальше уже без инцидентов. В советской литературе эпизоду под Малой Вишерой не придавалось большого значения: считалось, что анархически настроенные матросы, самовольно сбежавшие домой с фронта, случайно оказались в этом месте (96). Возможно, это действительно было так, поскольку блуждающие по стране банды мародерствующих солдат и матросов были в ту пору обычным явлением на российских железных дорогах. Правительственный конвой благополучно прибыл в Москву вечером 11 марта.
Однако возможность того, что матросы сознательно вознамерились остановить эвакуацию правительства, нельзя исключать. Кронштадтские матросы в целом, как группа, были особенно активными и упорными сторонниками революционной войны. Проявлением их независимости и радикализма стало сильное влияние, которым пользовались в Кронштадтском Совете левые эсеры (выступавшие в союзе с эсерами-максималистами — небольшой радикальной группой, отколовшейся от партии эсеров) в первые месяцы 1918 г. Типичным для массового сознания кронштадтцев в это время можно считать письмо, резко обращавшее на себя внимание в номере «Известий Кронштадтского Совета» от 2 марта (97). «Для того ли [мы] свергнули русский царизм и буржуазию, чтобы без борьбы склониться перед немецкими душителями? — спрашивал автор письма. — Нет, и тысячу раз нет!.. Позор трусам, бегущим из Петрограда!». Кронштадтский Совет продолжал призывать к отказу от мирной политики Совнаркома и возобновлению войны против Германии даже после того, как массовое мнение и большинство районных Советов Петрограда качнулось в сторону поддержки ратификации мирного договора. Впоследствии, как отмечал на Втором съезде партии левых эсеров в апреле 1918 г. кронштадтский левый эсер Александр Брушвит, «в большевистских кругах Кронштадт попал под подозрение; они [большевики] уже больше не хвалятся тем, что это краса и гордость революции» (98).
* * *
Четвертый Всероссийский съезд Советов проходил в Москве. Он открылся вечером 15 марта, спустя три дня после того, как основная масса государственных и партийных деятелей прибыла туда из Петрограда. Делегатам съезда предстояло вынести решение по поводу fait accompli в отношении главных вопросов повестки дня — ратификации Брестского мирного договора и перевода столицы из Петрограда в Москву. Согласно официальным спискам мандатной комиссии, из 1172 делегатов с правом голоса, присутствовавших на съезде, 814 были большевики (большинство из которых прибыли на съезд с обязательством поддержать ратификацию), 238 — левые эсеры и 114 — члены других партий и беспартийные (99). Представительство по Советам было неровным, прежде всего, в силу отсутствия твердо соблюдаемых правил избрания делегатов, а также проблем с транспортом и связью. Однако, по крайней мере, в том, что касалось соотношения между «ленинистами», «левыми коммунистами» и левыми эсерами, состав съезда не выглядел несправедливым. Несмотря на публичное обещание Штейнберга перед съездом проверить все делегации на предмет выявления «мертвых душ», только 14 мандатов большевиков с правом голоса были оспорены (100). Ни во время, ни после съезда ни у кого из левых эсеров или «левых коммунистов» не возникло сомнений в легитимности съезда.
Опубликованные данные опроса местных Советов о войне и мире, организованного Совнаркомом и ВЦИКом, в свое время выявили гораздо более сильную поддержку революционной войны, чем у делегатов съезда (101). Однако в середине марта считаться адекватными показателями общественного мнения они не могли, так как основная их масса относилась ко времени до заключения между Советской Россией и Германией предварительного мирного соглашения (3 марта) и до проведения в регионах и на местах собраний по выборам делегатов на Четвертый съезд Советов. Наибольшее влияние на выбор большевистских фракций на этих собраниях, вероятно, оказали итоги Седьмого Всероссийского съезда большевистской партии, полностью одобрившего ратификацию, и известия о полной катастрофе на фронте.
То, что подавляющее большинство большевистских делегатов съезда Советов поддерживают ратификацию, стало очевидно уже на первых заседаниях фракции 13 и 14 марта, на которых Ленин изложил аргументы в пользу ратификации, с докладами выступили представители провинциальных партийных организаций, и было решено, что Ленин будет представлять позицию партии на съезде. «Левые коммунисты», в очередной раз потерпевшие поражение, позже собрались отдельно, чтобы обсудить свою стратегию поведения на съезде (102). На этом собрании было решено, что свою антибрестскую позицию и будущую тактику «левые коммунисты» представят съезду в виде формального заявления. При этом, в интересах поддержания партийной дисциплины, они воздержатся от участия в дебатах по ратификации и от голосования по этому вопросу.
Проходившее одновременно собрание левоэсеровской фракции съезда заслушало доклады своих представителей в местных Советах, большинство из которых было против мирного договора. Камков и Штейнберг призвали однопартийцев продолжить бойкотирование ратификации, и, после продолжительной дискуссии, эта позиция была одобрена фракцией. Главный упор в ней был сделан не столько на отказе поддержать ратификацию Брестского договора, сколько на решении ЦК левых эсеров, обязавшем левоэсеровских представителей в Совнаркоме в случае, если договор будет одобрен, выйти из правительства, с тем чтобы оставить за партией право возглавить продолжающиеся «восстания» против германского империализма.
Ввиду всего этого, обсуждение ратификации на Четвертом Всероссийском съезде Советов, как и следовало ожидать, оказалось простой формальностью. Почти все первое заседание 15 марта заняло пространное выступление Ленина в пользу ратификации мирного договора. Поскольку победа над противниками ратификации уже была одержана, Ленин постарался избежать ненужных выпадов в адрес «левых коммунистов» в надежде на скорейшее, хотя бы частичное, восстановление партийного единства. Центральной в его выступлении стала мысль о том, что силы мирового империализма и финансового капитала пошли в атаку на русскую революцию, началом которой стало наступление германских войск в середине февраля, и что дальнейшее развитие не имеющей сил противостоять этому натиску самостоятельно русской революции зависит от успешного восстания европейского пролетариата (103).
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 149; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!