И слышен глас Господень въяве,
Великой силою Своей…
Гора. Ученики. Христос –
Преображенный лик, одежды.
Сиянья их не могут вежды,
То есть глаза, сносить без слёз.
Христос. Ученики. Гора.
Все это нам напоминает
То, что нас тоже ожидает –
Преображения пора!
Глава третья
1
Прошло еще два месяца.
Послания Макрона к императору становились все более регулярными.
В них уже открыто, не прибегая к тайнописи, изредка пользуясь такими же неуклюжими, как и сам он, иносказаниями, офицер сообщал, что Сеян готовит почву для принятия трибунской власти.
Затем подробно перечислял, какие воинские части ему удалось склонить на сторону императора.
В такие дни Тиберий ходил по дворцу просветленный, необычайно ласковый ко всем, особенно к своему родному внуку Гемеллу, и повторял про себя, словно молитву, номера и почетные наименования легионов:
«Первый Августов... Второй Победоносный...»
Или:
«Первый Минервы... Шестой Марсов...»
А после наиболее щедрых новостей и вовсе:
«Двенадцатый Триумфальный! Пятый, Седьмой, Десятый!..»
Внезапно поток посланий от Макрона прекратился.
Валент, как мог, успокаивал Тиберия, говоря, что Макрону сейчас, очевидно, недосуг.
Заверял, что на берегу день и ночь дежурят его люди, и письмо немедленно будет доставлено императору.
|
|
|
Но писем не было.
Прошла неделя.
Другая.
Протянулась третья...
В Риме явно что-то произошло.
И это перед самой сменой консулов, когда можно было наконец-то осуществить задуманное!
Тиберий изменился до неузнаваемости.
Он много пил, уединившись в своей спальне, запрещал впускать к себе даже цирюльника.
То подолгу сидел в полной неподвижности, уставившись в одну точку.
То вскакивал и метался из угла в угол, посылая проклятья судьбе, Сеяну и медлительному Макрону.
Однажды, среди ночи вызвал Валента и передал ему вкривь и вкось исписанное письмо префекту претория.
В нем он называл Сеяна своим другом, обращался к нему с самыми нежными словами.
Требовал подробно описать, как здоровье десятилетней дочери Сеяна, которую префект растил сам после самоубийства жены.
И в довершение всего пообещал выдать за него свою родную внучку, кровнуюродственницу Октавиана Августа.
Надежда на то, что Сеян снова поддастся на его уловку, слегка успокоила измученного Тиберия.
Но ненадолго.
Вскоре ожидание и томительность перед неизвестностью стали такими невыносимыми, что он пришел в полное отчаяние и едва не сжег почти доконченные записки, выкрикивая, что не хочет, чтобы над ним смеялся проклятый Сеян.
|
|
|
Вместе докладными записками из провинций, давно уже пылившимися на его рабочем столе.
Но вид огня, к которому он уже поднес листы пергамента и папирусов и даже слегка обжег пальцы, неожиданно отрезвил его.
Он долго смотрел на него.
И думал…
Думал…
Постепенно отогреваясь телом и душой у этого старинного многорожкового канделябра.
Что нет на земле вещи, на которую хотелось бы смотреть так же непрерывно, как на огонь.
А может, он… вообще вечен?
И если так, то в нем, заключена вся истина этой жизни?
Хотя…. что есть истина?
Так он обычно говорил тем, кто заверял его со словами, что говорит чистую правду, то есть истину!
Философам…
Сенаторам…
Наместникам и прокураторам…
Которые уже сами, в свою очередь, как это часто бывает у подражающих правителям царедворцев, повторяли эти его слова – другим.
Кстати, о прокураторах…
В одном из недавних донесений прокуратора Иудеи Понтия Пилата было сказано, что один из иудейских правителей четвертовластник Ирод Антипа, во время своего пира, своевольно – вопиющее нарушение римского закона! – приказал отсечь главу весьма уважаемого народом пророка по имени Иоанн.
|
|
|
Судя по всему, только за то, что он обличил Ирода в том, что тот выгнал законную жену, дочь царя Набатеи Ареты и женился на… жене своего брата!
Как там его…
Ах, да – Филиппа!
И Арета, не долго думая, чтобы отомстить за поруганную честь дочери, кстати, тоже, без согласования с Римом, пошел войной на Ирода Антипу.
Разбил его.
И отобрал город Дамаск.
- Куда только смотрел этот Пилат? – проворчал Тиберий.
Он тут же захотел написать сразу три гневных письма.
Ироду Антипе.
Арете.
Пилату.
Но, раздумав, только махнул рукой:
- А-а, все равно! Коль царь Арета взялся за это дело, то пусть через него сама судьба и накажет этого Ирода за своеволие. Рим не будет заступаться за царя, казнившего без его ведома неважно – преступника или невиновного человека. Тем более, что если действительно – пророка?
Сам Тиберий благосклонно относился к иудеям.
Это Сеян внушил ему ненависть к ним.
|
|
|
И с его советов он причинить им немало огорчений.
Запретил в Риме (впрочем, вместе и с другими чужеземными, в особенности египетскими священнодействиями) иудейские обряды.
Молодых иудеев под видом военной службы разослал в провинции с тяжелым климатом.
Остальных их соплеменников или единоверцев тоже выслал из столицы под страхом вечного рабства за ослушанье…
И почему Сеян так невзлюбил Иудею?
Ведь если разобраться, она не так-то проста и низка, как кажется многим…
Тиберий еще в молодости, особенно будучи в Сирии, в состав которой входила Иудея, слышал, что именно из этого народа должен прийти Мессия, которого давно уже ожидали во всем мире.
Хотя, разумеется, и не верил в это.
Разве из такой далекой, всего лишь с единственным Богом, (у римлян у одной только двери и то целых три божества!) страны-окраины Римского мира может появиться Владыка всего и всех?
Причем, как поговаривают, не только земного.
Но и Небесного?
А это уже никак не укладывалось в голове…
А что, если Он, и правда, уже пришел?!
Ведь, есть еще совсем свежий донос.
Тиберий покопался в донесениях.
Вот он!
Что другой царь – Авгарь, правитель совсем крошечного, но чрезвычайно свободолюбивого государства Осроэны со столицей Эдесса, которую лишь ему, Тиберию, удалось несколько лет назад ввести под власть Коммагены, обратился с посланием за помощью исцелить его от тяжкого недуга к Тому, Кого некоторые почитают за Мессию. Кто, судя по этому письму совершил в Палестине великое множество исцелений и чудес.
Не имея возможности отправиться самому в Эдессу, Он приложил к лицу полотенце-убрус, чудесным образом отобразил на нем Свой Лик и велел передать его Авгарю.
Эдесскому царю после этого стало настолько легче, что он повелел, украсив, повестить этот убрус над городскими воротами, чтобы все могли поклоняться этому новому Богу.
- А Иудея хороша – то в ней пророк, то Мессия! – усмехнулся Тиберий.
«Эх, поговорить бы мне с ним сейчас! – неожиданно подумалось вдруг ему. – Может, хоть он бы, в отличие от моих льстивых и надутых пустыми знаниями философов, сказал мне – что ждет меня сейчас и… потом?»
И вообще - что там?
Ну… после жизни!
Тиберий покосился на статуи Юлия Цезаря…
Августа…
О первом, помимо рассказов о его действительно великом прошлом, он слышал немало забавных вещей.
Хотя, тем же двум миллионам галлов, более восьмисот городов которых Цезарь взял штурмом, да и всему римскому народу во время его борьбы за власть, было совсем не до смеха…
Второй же, всю жизнь лицемеря, причем, на его собственных глазах, ломал комедию.
Перед самим собой.
И перед всем Римским миром.
О чем сам признался на смертном одре…
И тем не менее, оба они теперь – боги!
Его же, Тиберия, и вовсе не обожествят.
Он уже сейчас знал это так же точно, как то, что в одном римском сестерции – два асса!
Так что же тогда его ждет после смерти?!
Если даже сейчас, во время схватки с Сеяном страшно просто жить!
Тиберия вдруг не на шутку испугала эта мысль.
И он – к счастью, листы пергамента остались целыми - чтобы отвлечься, принялся за продолжение своих деяний.
Он написал, что в отличие от Юлия Цезаря и Августа отказался переименовывать сентябрь своим именем, сказав льстивым сенаторам: «Что же вы станете делать, когда дойдете таким образом до тринадцатого Цезаря?»
Но длинная фраза быстро утомила его.
Да и это не отвлекало от новых, неожиданных, куда более страшных, чем побывать в самом ужасном сражении (а будучи полководцем, испытал он немало!), мыслей…
О вечном будущем…
Берущим начало в этом временном настоящем.
Которое неминуемо должно было когда-нибудь кончиться…
Навсегда!
Не найдя ничего лучшего, он налил из кувшина полный кубок крепкого неразбавленного фалернского и залпом осушил его.
За ним – второй.
Да так и уснул, уронив голову прямо на стол.
А наутро потребовал еще одну амфору вина.
2
Когда же через несколько дней император, наконец, вышел из спальни, бросившиеся было к нему для приветствия слуги и ученые в растерянности остановились.
Перед ними стоял худой, ссутулившийся старик с ввалившимися глазами и жалким голым теменем.
Тиберий хмуро огляделся и остановил потеплевший взгляд на своем внуке, который стоял рядом с высоким, очень бледным юношей.
― Подойди сюда, Гемелл, ― окликнул он. ― Дай мне обнять тебя...
Гемелл порывисто рванулся к деду.
Тиберий притянул его к себе.
Постоял так несколько секунд.
Потом рассеянно спросил, кивая на юношу, не знавшего куда девать свои худые длинные руки:
― Это - твой новый приятель?
― Что ты, это же Гай! ― удивился Гемелл. ― Мой названный брат! Сын Германика!..
― Германика?..
Спина Тиберия неожиданно выпрямилась.
Лицо стало быстро менять свое выражение.
Губы напряглись, затвердели скулы.
Он впился ожившими глазами в своего приемного внука Гая и забормотал:
― Да-да, узнаю... Эти брови, подбородок, глаза... Только он похож не на отца, а весь в свою мать - Агриппину!
Последние слова он произнес сквозь стиснутые зубы и, дав знак Валенту следовать за ним, вновь ринулся в спальню, оставив в недоумении всех.
Только когда за офицером захлопнулась дверь, император дал волю своему гневу.
― Живет еще волчье племя! ― с силой ударил он ладонью по ковру на стене. ― Течет в его жилах кровь Германика и Агриппины! А я тут, в полном неведении... Ну что там Макрон?
Валент виновато развел руками.
― Проклятье!.. ― судорожно вцепился пальцами в нежный ворс ковра Тиберий. ― Хоть бы какой знак от него! Строчку! Слово... Живу словно в зале с погашенными канделябрами... А тут еще этот Гай... Вылитая Агриппина!
― Да, похож, ― согласился Валент.
― Ты видел ее? ― мгновенно обернулся к нему Тиберий.
Хотел было добавить:
«До того, как я отправил ее в бессрочную ссылку?»
Но промолчал.
― Да! ― охотно ответил Валент. ― Она проводила смотр нашему шестому легиону, в котором я служил до того, как прибыл сюда.
― И этого тоже? ― с неприязнью спросил Тиберий, показывая пальцем на дверь.
― Да, она возила Гая с собой, одетым в простую солдатскую одежду, и мы называли его «Калигулой». Забавно было видеть маленького, тощего мальчугана, обутого в голубые калиги...
Валент осекся на полуслове, увидев, как задергалась жилка на щеке императора.
- Женщина дает смотр римским войскам!.. ― презрительно прошептал Тиберий и продолжил, повышая голос: ― Подавляет мятежи, против которых бессильно даже имя императора! Таскает за собой сына, чтобы все помнили о Германике и видели преемником моей власти не Гемелла, а Гая! А потом, ― снова понизил он голос, ― смотрит на меня во дворце тихоня тихоней и еще смеет жаловаться... Смела жаловаться! ― поправился Тиберий, вспоминая давний случай, когда Агриппина действительно посетовала ему однажды на какую-то обиду со стороны своей сестры.
Что он ответил ей тогда?..
Ах, да!
Он остановил ее за руку и произнес по-гречески:
«Ты, дочка, считаешь оскорблением, что не царствуешь?»
И с тех пор больше ни разу не удостаивал разговором.
Впрочем, нет.
Однажды, кажется, за обедом, протянул ей яблоко.
И после того, как Агриппина отказалась, сделал вид, что оскорбился за то, что его подозревают в попытке отравления, и вовсе перестал приглашать ее к столу.
А вскоре и вовсе сослал на остров Пандатерию...
― Как бы там ни было у Макрона, а сыновей Германика надо убрать сейчас. Начнем с...
― Гая? ― услужливо подхватил Валент.
― Нет! ― остановил его жестом Тиберий. ― Гай пока молод и неопасен. Будем действовать по-старшинству.
― Значит, Нерон Цезарь?
― Да, немедленно отправь гонца на остров Понтий! Пусть к этому сыну Германика и Агриппины приведут палача с удавкой и яд - и предоставят ему право выбора...
Валент вопросительно взглянул на Тиберия, который невозмутимо докончил:
― Вешаться самому или доверить это дело палачу. Теперь этот тезка моего несчастного брата ― Друз...
Император нахмурился, вспомнив, что Нерон и Друз так же, как и Гай, приходятся родными внуками спасшей его Антонии, но тут же справившись с собой, спросил:
― Как он?
― Сидит в подвале твоего Палатинского дворца на одном хлебе! ― поклонился Валент.
― Лишить его и этого!
Офицер понимающе кивнул.
― А теперь, ― голос императора налился своей обычной, непререкаемой силой. ― Цирюльника сюда, ученых для беседы… И не сводить глаз с моря!
3
Трое суток император пытался выведать у живших на его острове философов – так что же на самом деле есть истина?
И, убедившись, в их полном неведении, стал просто издеваться над ними.
Да и себя отвлекал от томительности ожидания и предыдущих тщетных раздумий над этой темой, тем, что забавлялся замешательством ученых-филологов, приводя их в растерянность своими неожиданными вопросами:
― Какое девичье имя носил Ахилл, находясь у дочерей Ликомеда?[21] ― спрашивал он, и умудренные в мифологических тонкостях филологи переглядывались, не находя ответа.
А он, насладившись выражением на их лицах, уже задавал все новые и новые вопросы:
― Кто была мать Гекубы?[22] Что пели сирены?
Ученые смущенно покашливали в кулаки и отводили взгляды от его насмешливых глаз.
На четвертые сутки терпение императора снова стало истощаться.
Ему наскучила эта пустая – ни уму, ни сердцу – игра.
К тому же один из филологов ― Селевк, желая заслужить его благосклонность, стал расспрашивать у слуг, что читает накануне бесед с учеными Тиберий, чтобы подготовиться к неожиданным вопросам.
И заслужить, если не награду, то, по крайней мере, похвалу императора.
Узнав об этом, занятия с философами он тут же отменил, обозвав их лгунами, а не учеными.
Селевка удалил из дворца, послав следом за ним гонца, чтобы тот заставил его лишить себя жизни.
И снова решил предаться беспробудному пьянству.
Но тут, вместо охранника, в спальню ворвался сияющий Валент.
― Ну! ― нетерпеливо протягивая руку, заторопил его Тиберий. ― Вижу, вижу, что есть, наконец, добрые новости! Где послание?
Офицер кивнул на дверь, за которой Тиберий различил тяжелые шаги.
И тут…
В спальню, отстранив властной рукой Валента, вошел… сам Макрон.
Тиберий вскочил с ложа.
― Ты?!
― Я, ― невозмутимо отозвался Макрон, словно речь шла о его возвращении после минутного отсутствия.
И широко улыбнулся императору.
И эта улыбка, которая, быть может, первый раз в жизни появилась на губах Макрона, лучше всяких слов, заверений, клятв убедила Тиберия в том, что дела не так уж и плохи.
Он сразу обмяк и, облегченно вздыхая, покачал головой:
― Что ж ты так долго молчал?
― Я хотел... ― пробормотал, оправдываясь, Макрон. ― Но не все еще было улажено.
― А теперь? ― быстро поднял голову император.
― Теперь почти все...
― Почти?
― Завтра ― заседание сената, на котором с благодарственным словом к тебе обратятся новые консулы. А у Сеяна осталось еще две с половиной тысячи верных людей. Он приказал выставить их вокруг курии.
― Он что-то подозревает?
― Не думаю! ― покачал головой Макрон. ― Он как старый волк, который чувствует засаду, но не видит ее.
― А легионы... ― простонал Тиберий. ― Ты уверен в наших с тобой легионах?
― Конечно! ― невозмутимо отозвался Макрон. ― Если только...
― Что только?!
― Сеян не пообещает им после заседания большую награду, чем ты. Хотя, думаю, до этого дело не дойдет. Я не собираюсь выпускать его из курии. Но для того, чтобы сенаторы согласились на его арест, мне нужны веские доказательства...
― Будут тебе доказательства! ― пробормотал Тиберий, садясь за стол и беря чистый лист пергамента.
«Отцы-сенаторы! ― вывел он своим размашистым почерком и задумался, искоса поглядывая на Макрона, терпеливо дожидавшегося у входа. ― Хоть я и не вижу сейчас вас, но чувствую, что все вы внимаете каждому моему слову. Сообщение, которое вам предстоит выслушать, быть может, кого-то повергнет в трепет, кого-то в недоумение, третьих просто ошеломит, но уверен, что всех вас после этого прочтения объединит справедливый гнев и искренняя тревога за судьбу отечества, за очаги и могилы наших предков».
«Продажные твари! ― покрывая лист пергамента торопливыми строчками, думал Тиберий о сенаторах. ― Хотел бы я знать, как вы будете вести себя, зная, что за дверями курии стоят вооруженные люди Сеяна!»
Движения его замедлились.
Он уже не так уверенно водил стилем.
Страх сковывал его движения.
Только теперь император понял, в какую опасную игру он пустился играть с префектом претория.
Однако, он заставил взять себя в руки.
И стиль в его пальцах снова стал проворным.
На губах появилась мстительная усмешка.
Тиберий на миг представил лицо Сеяна, когда тот, не веря своим ушам, будет слушать эти строки.
«А теперь, отцы-сенаторы, я перехожу к злодеянию Сеяна, вобравшее в себя все пороки, которые только существуют на земле...»
Вскоре страх с новой силой сковал мысли.
Император выдавливал из себя какие-то неубедительные, бессвязные фразы: о своей несчастной судьбе, одиночестве, предательстве единственного друга, которого он видел в Сеяне.
Конец послания оказался и вовсе жалким и несуразным.
«Умоляю вас, отцы-сенаторы, прислать за мной, одиноким стариком, кого-нибудь из новых консулов, чтобы он доставил меня в сенат под какой ни есть вооруженной охраной, чтобы я мог повторить все то, что вы только что слышали, глядя прямо в глаза Сеяну, которого заклинаю немедленно провозгласить врагом отечества...»
Скрепив послание своей личной печатью с изображением Августа, император протянул его Макрону.
И заискивающе заглянул ему в глаза.
― Ведь ты... вернешься, правда? ― запинаясь, спросил он.
Макрон не ответил.
Только молча поклонился и вышел.
Покачиваясь, Тиберий вернулся за стол, обхватил виски обеими руками.
«Почему он промолчал? ― вдруг подумал он. ― Почему не ответил?»
Вызвав Валента, спросил, нельзя ли вернуть Макрона.
Тот удивленно взглянул на него и ответил, что Макрон, не мешкая, сел в парусник и отплыл с острова.
«Все пропало! ― ужаснулся император. ― Это мое послание… Надо было написать его совсем по-другому! Не торопясь, зажигая сенаторов против Сеяна каждым моим словом! Что же теперь будет?»
Неожиданно он схватил Валента за плечо и, притягивая к себе, торопливо зашептал:
― Надо немедленно послать кого-нибудь следом за Макроном!
Валент с сомнением покачал головой.
― Тогда, ― еще быстрее зашептал Тиберий, ― направь гонца в мой Палатинский дворец. Пусть накормят проклятого Друза, оденут, и, если Сеян вздумает поднять против меня войско, проведут по Риму, как - главнокомандующего. Все-таки в нем кровь Германика... Далее, сейчас же подготовить несколько кораблей, чтобы я, в случае опасности, мог отплыть к своим верным сирийским легионам... И прикажи немедленно сообщить о решении сената световыми сигналами из Рима! Заставь наблюдать за ними самого зоркого твоего человека. Впрочем, нет! Я сам буду наблюдать за ними...
Умер Лазарь – друг Христа,
Думали, что он
Навсегда сомкнул уста:
Смерть, увы, не сон!
Но иначе думал Тот,
Кто на свете мог
Всё, и Он к нему идёт –
Человек и Бог.
И хоть, правда, каждый раз
Смерть, увы, не сон,
Прозвучало, как приказ:
«Лазарь, выйди вон!»
И - о чудо из чудес! -
Разомкнув уста,
На глазах у всех воскрес
Лазарь, друг Христа!
***
Дата добавления: 2019-02-13; просмотров: 101; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!