ПЕРВАЯ САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ РАБОТА

 

В 1900 году Джугашвили вместе с Вано Стуруа, Ладо Кецховели и другими членами «Месаме-даси» организовал подпольную маевку в окрестностях Тифлиса. Содержание произносившихся там речей неизвестно, но, судя по всему, марксисты призывали рабочих к борьбе за свои права и против эксплуатации. Под влиянием социал-демократов рабочие Тифлисских железнодорожных мастерских в середине 1900 года выступили против снижения заработной платы и неоплачиваемых сверхурочных работ и 1 августа 1900 года начали забастовку, к которой присоединились рабочие ряда других предприятий Тифлиса. Однако власти приняли жесткие меры для подавления стачки: более 500 забастовщиков были арестованы. В это время любое подобное выступление считалось противозаконным и сурово наказывалось.

Избрав путь революционной борьбы, Иосиф Джугашвили также поставил себя вне закона. Если, читая книги, запрещенные Тифлисской семинарией, он мог ссылаться на то, что подобных порядков не существует ни в одной другой семинарии России, то, занявшись пропагандой революционных идей среди рабочих Тифлиса, он нарушал законы России и не мог рассчитывать на снисхождение к нему властей.

Российская полиция имела богатый опыт обнаружения и преследования таких нарушителей закона. Поэтому неудивительно, что, несмотря на конспирацию, о противозаконной деятельности наблюдателя обсерватории Иосифа Джугашвили стало известно тифлисской жандармерии. В ночь на 22 марта 1901 года в его отсутствие на квартире Иосифа был произведен обыск. В отчете жандармского ротмистра Рунича от 23 марта говорилось: «Принимая во внимание, что... служащий наблюдателем в

143

физической обсерватории Иосиф Джугашвили ведет сношения с рабочими, принадлежит, весьма возможно, к социал-демократам... постановил привлечь названного Иосифа Джугашвили и допросить обвиняемым по производимому мною... исследованию степени политической неблагонадежности лиц, составивших социал-демократический' кружок интеллигентов в г. Тифлисе». Однако жандармерии не удалось задержать Иосифа Джугашвили — узнав об обыске, он скрылся и перешел на нелегальное положение, которое длилось почти 16 лет, за исключением тех периодов, когда он находился под арестом, в тюрьме или в ссылке.

Некоторое время Иосиф скрывался в Тифлисе. 22 апреля 1901 года он участвовал в массовой демонстрации в честь празднования Первого мая. Многие демонстранты были задержаны полицией, но Иосиф избежал ареста. Вскоре он покинул Тифлис и переехал в Баку. Еще в 1900 году в Баку прибыл Ладо Кецховели, который организовал там подпольную типографию, известную среди революционеров под конспиративным названием «Нина». Здесь размножали «Искру», печатали работы Маркса, Энгельса, руководителей международной и российской социал-демократии. Вскоре под руководством Ладо Кецховели было налажено издание первой нелегальной социал-демократической газеты на грузинском языке «Брдзола» («Борьба»), Многие статьи в первых номерах газеты были написаны Джугашвили.

В них еще чувствуется стиль руководителя марксистского кружка, который больше склонен излагать историю вопроса, чем его злободневные аспекты, автор скорее декларативен, чем полемичен. И все же в первых публикациях Джугашвили в «Брдзоле» можно обнаружить сходство стиля с поздними работами Сталина. (Позже, в 1912 году, он писал: «Пусть не говорят рабочие, что писательство для них «непривычная» работа: рабочие-литераторы не падают готовыми с неба, они вырабаты ваются лишь исподволь, в ходе литературной работы. Нужно только смелее браться за дело: раза два споткнешься, а там и научишься писать...»)

Поскольку свои первые работы Сталин писал на грузинском языке, стиль его письма во многом формировался под влиянием грузинской словесности и народной грузинской речи. Впоследствии многие из литературных приемов, речевых оборотов и словесных конструкций, использованных им в ранних статьях, появлялись и в работах, написанных Сталиным на русском языке. Это лишний раз свидетельствует о его прочных связях с культурной первоосновой Грузии.

Сталин открывал свою первую статью в «Брдзоле» с типичного для него повтора одного и того же оборота: «Уверенные в том, что для сознательных читателей-грузин свободное периодическое издание является насущным вопросом; уверенные в том, что сегодня этот вопрос должен быть разрешен и дальнейшее промедление нанесет только ущерб общему делу; уверенные, что каждый сознательный читатель с удовлетворени-

144

ем встретит такого рода издание и с своей стороны окажет ему всяческую помощь, — мы одна группа грузинских революционных социал-демократов, идем навстречу этой потребности, стремясь, по мере наших сил выполнить желание наших читателей». (Выделено мною. — Автор.) Так Сталин с первых же фраз задавал тексту определенный ритм.

В статье Сталин прибегал и к характерному для него риторическому вопросу: «Какие у нас имеются средства, чтобы шире развернуть борьбу?», а также к другому типичному для него способу обозначения тем отдельных частей статьи: «Чтобы читатель имел определенное мнение относительно нашего издания и в частности относительно нас, скажем несколько слов...»; «К сведению некоторых неискушенных читателей считаем сказать несколько слов о легальной газете...»; «Несколько слов относительно содержания и направления газеты...». Здесь же можно найти и привычное для него изложение «многоступенчатых» задач, в которых каждая последующая «ступень» развивает положения предыдущих. При этом ключевые слова повторялись: «Грузинская социал-демократическая газета должна давать ясный ответ на все вопросы, связанные с рабочим движением, разъяснять принципиальные вопросы, разъяснять теоретически роль рабочего класса в борьбе и озарять светом научного социализма каждое явление, с которым сталкивается каждый рабочий». (Выделено мною. — Автор.)

Подводя итог тому или иному рассуждению, Сталин в этой публикации в «Брдзоле» дважды почти дословно повторял: «Таков в общем наш взгляд на грузинскую газету» и «Таков наш взгляд на грузинскую газету». В дальнейшем он сохранил верность привычке подытоживать ту или иную часть своего выступления или статьи и лишь несколько разнообразил свои «итоговые» предложения.

В его статье обращалось внимание на трудности, которые существовали у революционеров в агитационной и пропагандистской работе. Особо отмечалась оторванность многих агитационных и пропагандистских материалов от насущных проблем рабочих. Эти проблемы могли быть, по мнению автора, разрешены с помощью выпуска и распространения среди рабочих нелегальной газеты, отражающей их интересы, как каждодневные, так и стратегические.

В работе, которой Сталин впоследствии решил открыть собрание своих сочинений, много было сказано о месте революционного рабочего движения Грузии в общероссийском движении. Автор статьи подчеркивал: «грузинское социал-демократическое движение не представляет собой обособленного, только лишь грузинского рабочего движения с собственной программой, оно идет рука об руку со всем российским рабочим Движением и, стало быть, подчиняется Российской социал-демократической партии». Поэтому автор видел задачу газеты в том, чтобы «не оставлять без освещения все те вопросы, которые обсуждает и должна

145

обсуждать общепартийная русская газета», «знакомить читателя со всеми принципиальными теоретическими и тактическими вопросами». Вместе с тем, в передовице подчеркивалось, что новая газета «обязана возглавлять местное движение и должным образом освещать каждое событие, не оставляя без разъяснения ни одного факта и отвечая на вопросы, волнующие местных рабочих». Играя «роль общепартийного и районного, местного органа», газета «Брдзола» должна была, по мнению автора передовой статьи, «связывать и объединять грузинских и русских борющихся рабочих». В этих замечаниях можно увидеть предвосхищение тех разногласий по вопросу об отношениях между Грузией и Россией, которые затем разделили Сталина и грузинских меньшевиков во главе с Ноем Жордания.

В следующей статье «Российская социал-демократическая партия и ее ближайшие задачи», опубликованной во втором (ноябрьском) и третьем (декабрьском) номерах 1901 года «Брдзолы», И. Джугашвили описал эволюцию рабочего и социал-демократического движения России от борьбы за удовлетворение отдельных требований и кружкового изучения марксизма до развертывания политической борьбы. Автор статьи утверждал, что от стачек рабочее движение переходит к уличным демонстрациям как к более высокой стадии борьбы. Он считал, что «уличная агитация — смертный приговор» для властей.

Прежде чем его статьи увидели свет, Джугашвили получил возможность проверить справедливость изложенных в них теоретических положений на практике. В ноябре 1901 года на нелегальной конференции тифлисской социал-демократической организации Джугашвили был избран в Тифлисский комитет РСДРП и по решению этого комитета направлен в Батум. Это было первое самостоятельное задание «ученика от революции». Являясь сравнительно небольшим городом с населением в 30 тысяч человек, Батум был, после Баку и Тифлиса, третьим по значению промышленным центром Закавказья, специализировавшимся на экспорте нефти из России. Однако в отличие от Баку и Тифлиса в Батуме не происходило бурных выступлений рабочих. Ссылаясь на воспоминания Ноя Жордания, Адам Улам отмечал, что, по мнению вождей грузинской социал-демократии, рабочий класс Батума, состоявший в значительной степени из выходцев из деревень, был «отсталым». Руководители местной социал-демократической организации И. Рамишвили и Н. Чхеидзе не верили в возможность поднять батумских рабочих на выступления в защиту своих прав, а уж тем более повести их на политическую борьбу и считали, что распространять марксистские идеи следует постепенно. Действуя в значительной степени независимо от них, Иосиф Джугашвили, судя по всему, быстро нашел общий язык с выходцами из крестьян. Под его руководством за несколько зимних месяцев 1901 — 1902 годов были созданы новые марксистские кружки, а также организована

146

нелегальная типография, в которой печатались листовки. Эти листовки распространялись на нефтеперерабатывающих заводах Ротшильда и Манташева.

Вскоре ситуация на этих предприятиях наглядно подтвердила правоту социал-демократической пропаганды. Экономический кризис, начавшийся в России в 1900 году, сильно ударил по бурно развивавшейся до тех пор нефтяной промышленности. В стране было закрыто до 45% нефтяных скважин. В феврале 1902 года на батумском заводе Ротшильда было объявлено об увольнении 389 рабочих, что составляло более трети всех работавших. Ответом на это решение была забастовка, охватившая почти весь заводской коллектив. Стремясь подавить забастовку, власти объявили, что, если она не прекратится, ее участники будут высланы в деревни, откуда они прибыли в Батум. Однако забастовка продолжалась. Тогда местная жандармерия арестовала тридцать два наиболее активных забастовщика.

Вместе с рабочими предприятия Иосиф Джугашвили подготовил план ответных действий. Позже в полицейском отчете будет сказано: «Руководя делом, Джугашвили держал себя в стороне, и потому не все рабочие знали о нем, с рабочими же постоянно соприкасался Канделаки, известный в рабочей среде за «помощника учителя». Только немногие знали самого «учителя». (Позже в официальной биографии Сталина было сказано, что его «батумские рабочие уже тогда называли учителем рабочих».) Так «ученик» социал-демократической партии впервые выступил в роли «учителя» рабочих.

Как и все профессиональные революционеры в мире, он исходил из того, что уличная демонстрация может органично вырастать из забастовки и таким образом перевести революционную борьбу на более высокую ступень. Незадолго до прибытия в Батум в своей работе «Российская социал-демократическая партия и ее ближайшие задачи» И. Джугашвили писал: «Уличная демонстрация интересна тем, что она быстро вовлекает в движение большую массу населения, сразу знакомит ее с нашими требованиями и создает ту благоприятную широкую почву, на которой мы можем сеять семена социалистических идей и политической свободы. Уличная демонстрация создает уличную агитацию, влиянию которой не может поддаваться отсталая и робкая часть общества. Достаточно человеку выйти во время демонстрации на улицу, чтобы увидеть мужественных борцов, понять, ради чего они борются, услышать свободную речь, зовущую на борьбу, боевую песнь, изобличающую существующий строй, вскрывающую наши общественные язвы».

Подчеркнуто мирный характер демонстрации, справедливость требований, которые выдвигают ее участники, способствуют тому, что люди, вышедшие на улицы, чтобы понаблюдать за процессией людей, начинают сочувствовать демонстрантам. В своей статье в газете «Брдзола»

147

И. Джугашвили отмечал огромные агитационные возможности уличной демонстрации для воздействия на тех, кто еще не был вовлечен в деятельность подпольных революционных кружков: «В любопытстве народа скрывается главная опасность для власти: сегодняшний «любопытствующий» завтра как демонстрант соберет вокруг себя новые группы «любопытствующих». А такие «любопытствующие» сегодня в каждом крупном городе насчитываются десятками тысяч... «Любопытствующие» видят, что демонстранты собрались высказать свои желания и требования».

В то же время даже пассивное участие в выступлении против властей немедленно могло поставить «любопытствующих» в конфронтацию с правящим строем. Джугашвили писал: «Любопытствующий» не бежит от свиста нагаек, а наоборот, подходит ближе, а нагайка уже не может разобрать, где кончается простой «любопытствующий» и где начинается «бунтовщик». Теперь нагайка, соблюдая «полное демократическое равенство», не различая пола, возраста и даже сословия, разгуливает по спинам и тех и других». С точки зрения организаторов выступления, «неразборчивость» нагайки была благом. «Этим нагайка оказывает нам большую услугу, ускоряя революционизирование «любопытствующего». Из оружия успокоения она становится оружием пробуждения», — писал Джугашвили.

Более того, организаторы выступления понимали, что демонстранты и даже случайные «любопытствующие» могут лишиться свободы и даже жизни во время разгона уличного шествия. И. Джугашвили писал: «Пусть уличные демонстрации не дают нам прямых результатов, пусть сила демонстрантов сегодня еще очень слаба для того, чтобы этой силой вынудить власть немедленно же пойти на уступки народным требованиям, — жертвы, приносимые нами сегодня в уличных демонстрациях, сторицей будут возмещены нам. Каждый павший в борьбе или вырванный из нашего лагеря борец подымает сотни новых борцов. Мы пока еще не раз будем биты на улице, еще не раз выйдет правительство победителем из уличных боев. Но это будет «пиррова победа». Еще несколько таких побед — и поражение абсолютизма неминуемо. Сегодняшней победой он готовит себе поражение».

В условиях отсутствия конституции и политических свобод деятельность всех партий, а тем более их уличные выступления были незаконными. Социал-демократ Васильев писал в 1906 году, что «борьба классов и групп не только уместна, но и необходима» лишь после установления конституционной власти. До этого же времени «она убийственна и преступна». Хотя эта статья вызвала осуждение многих членов партии, в том числе и Сталина, на самом деле такая оценка отвечала реальному положению вещей при самодержавном строе. Поскольку деятельность любого революционера, в том числе и социал-демократа, вступала в проти-

148

воречие с законом, она была «преступна». Поскольку же она приводила к конфронтации с властями, готовыми применить крайние меры, то такая борьба была «убийственна». В начале 1902 года революционеры исходили из того, что время революции, в ходе которой будет установлена конституционная власть, еще не настало. Однако они рассматривали уличные шествия как прелюдию к революции и были готовы принести себя добровольно в жертву во имя начала революции. В то же время революционеры всех времен и народов всегда стремились втянуть в подготовку к революции как можно больше людей и таким образом принести и их в жертву. Готовность принять самому мученический венец, вероятно, соответствовала сложившимся еще в духовных училищах представлениям Сталина о необходимости пострадать за правое дело. Как и всякий революционер, он считал, что и другие участники движения протеста должны рано или поздно прийти к осознанию такой необходимости.

Однако говорить о том, что такие взгляды были характерны лишь для революционеров или тем более только для Сталина и его единомышленников, было бы неверно. В обществе, находившемся в состоянии предреволюционного брожения, бунтарские настроения постепенно охватывали различные слои населения России. В начале XX века подавляющая часть российской интеллигенции решительно осуждала власти за жестокость, сочувствовала революционерам и жертвам полицейских репрессий.

Видимо, в Батуми такие настроения охватили многих участников забастовки. После ареста ряда из них было принято решение идти к тюрьме, в которой находились задержанные рабочие, и потребовать их освободить или посадить забастовщиков вместе с их товарищами. Предполагалось, что власти растеряются перед напором желающих попасть в тюрьму, и это обстоятельство поможет освободить заключенных. Если бы произошло так, как было задумано, то власти показали бы свою неспособность контролировать ситуацию. Однако власти не растерялись и с готовностью стали хватать участников демонстрации. Скоро в батумской тюрьме оказалось более 400 демонстрантов.

Это не остановило организаторов забастовки. На следующий день они устроили еще более массовую демонстрацию. Действительно ли Джугашвили и его товарищи считали, что на сей раз тюремные власти сдадутся перед напором рабочей массы, или же данное выступление должно было стать мощной агитационной акцией и «жертвенным актом» во имя грядущей революции? Ясно, что батумская тюрьма не была для России Николая II тем, чем была парижская Бастилия для Франции Людовика XVI. Также ясно, что до начала революции было не несколько часов, как в канун событий 14 июля 1789 года, а почти три года. Как свидетельствует история, подобная тактика приносит плоды, когда власти теряют инициативу, а ситуация выходит из-под их контроля. В таких случаях пра-

149

вительственные войска не решаются поднять оружие против народа, и демонстранты оказываются победителями. Однако в 1902 году, как, впрочем, и на протяжении последовавшей революции 1905—1907 годов, практически все звенья самодержавной власти были прочны, а власть имущие были преисполнены решимости беспощадно расправляться с бунтарями. Поэтому демонстрация была обречена на поражение.

9 марта 1902 года трехтысячная демонстрация невооруженных рабочих подошла под красными знаменами к воротам тюрьмы. Начальник тюремной охраны потребовал, чтобы толпа разошлась. Однако демонстранты сделали ту же ошибку, которую позже совершили участники шествия к Зимнему дворцу 9 января 1905 года, и отказались выполнить приказ. Более того, из толпы полетели камни в солдат. Раздались крики: «Бей их! Хватай их винтовки! Они не посмеют стрелять!» Как и через три года в Петербурге, войска, окружавшие батумскую тюрьму, стали стрелять в толпу. 14 человек были убиты, 54 — ранены. По сведениям полиции, Джугашвили был среди демонстрантов. Он вывел из толпы раненого рабочего Геронтия Каландадзе и доставил его на квартиру.

Несмотря на разгром демонстрации, расчет ее организаторов нато, что суровая расправа лишь подтолкнет рабочих к сопротивлению, оправдался. Расстрел демонстрации не остановил забастовки. Во время похорон 12 марта социал-демократы распространяли листовки, содержавшие призыв: «Настало время поднять знамя с девизом: «Долой царское правительство!» Предполагают, что автором листовки был Иосиф Джугашвили. Вскоре, съездив в Тифлис, Джугашвили вместе с батумским рабочим Константином Канделаки, у которого он жил, привез оттуда в Батум новые порции революционных прокламаций. Эти прокламации были распространены в городе 28 марта. События в Батуме, который до сих пор считался спокойным городом России, получили широкий отклик в стране. «Искра» писала о расправе над демонстрантами, используя эти события для антиправительственной агитации. «Ученик от революции» успешно справился с первым самостоятельным заданием.

В ответ на эти выступления власти усилили репрессии. 350 забастовщиков были высланы из Батума, а 5 апреля 1902 года полиции наконец удалось найти организаторов выступлений. Джугашвили, Канделаки и ряд других были арестованы. В жандармском отчете сообщалось, что Джугашвили «являлся главным руководителем беспорядков, произведенных батумскими рабочими».

150

Глава 12

ИСПЫТАНИЯ НЕВОЛЕЙ

 

Первое тюремное заключение Сталина длилось почти два года. Более года он пробыл в батумской тюрьме. 19 апреля 1903 года его перевели в кутаисскую тюрьму, в которой был один из самых суровых режимов по сравнению с другими местами заключения в России.

Такова была обычная участь члена революционной партии тех лет. Впоследствии при Советской власти делегаты первых съездов коммунистической партии непременно указывали число арестов, а также количество лет, проведенных в тюрьмах, ссылках и на каторжных работах. Например, среди делегатов VIII съезда РКП(б), состоявшегося в марте 1919 года, в царских тюрьмах сидело 60%, в ссылках побывало 35%, на каторге — 6%. В среднем каждый делегат подвергался двум арестам, один год находился в тюрьме, один год — в ссылке, 4 месяца на каторге.

Сталин намного опередил эти «средние» данные. Он семь раз подвергался арестам. Попав впервые в тюрьму в 23 года, Иосиф Джугашвили пробыл в тюрьмах, ссылках или на нелегальном положении до 38 лет. За 15 лет, прошедших со дня первого ареста, он большую часть из них был лишен свободы (8 лет и 10 месяцев), проведя около 5 лет в ссылках либо на севере Европейской территории России, либо в Сибири. В ссылке Сталин находился под постоянным наблюдением, и за ним, как это водилось в полиции, была закреплена кличка — «Молочный». (Вероятно, потому, что в рационе питания Иосифа Джугашвили, по донесениям полиции, было много молока. По схожим соображениям, за Бухариным была закреплена кличка «Сладкий».) Сведения о поведении «Молочного» регулярно передавались вышестоящему начальству. Остальные пять лет он находился в тюрьмах Батума, Кутаиса, Баку, Петербурга или под стражей и в пересыльных тюрьмах во время следования «по этапу».

За эти 15 лет лишь однажды его пребывание на свободе продлилось четыре года и почти три месяца (с 5 января 1904 года до 25 марта 1908 года). Обычно же он находился на свободе подряд лишь в течение нескольких месяцев (9 месяцев с 24 июня 1909 года по 23 марта 1910 года; 2 месяца с 29 февраля по 22 апреля 1912 года; 6 месяцев с 1 сентября 1912 года по 23 февраля 1913 года). 2,5 месяца с 27 июня по 9 сентября 1911 года ему после отбывания ссылки в Сольвычегодске было разрешено жить в Вологде, но и там он находился под надзором полиции. Свобода же, которую обретал Сталин после побегов из ссылок, была очень ограничен-

151

ной. Будучи на нелегальном положении, он был вынужден скрываться от полиции под чужими именами и фамилиями. Он жил с фальшивыми паспортами на «Чижикова» и «Каноса Нижрадзе, жителя села Маглаки Кутаисской губернии», «Оганеса Вартановича Тотомянца» и «Закара Крикорьяна-Меликьянца». Находясь в розыске, он должен был постоянно быть начеку. Переезжая с место на место и даже находясь за пределами России, он никогда не знал, чем завершится его очередной переезд: арестом или тюрьмой?

Правда, ныне в общественное сознание небезуспешно внедряется представление о том, что лишение свободы в царское время было чем-то похожим на выдачу человеку бесплатной путевки на турбазу, в дом отдыха или санаторий. Свой вклад в распространение подобных представлений внес и А.Н. Гордиенко. В своей биографии Сталина он писал, как доставляли заключенных к месту ссылки по железной дороге, на лошадях или пароходах. Заключенные снимали там себе комнаты или «целые дома» и «могли свободно разъезжать по своим знакомым, часто совершая путешествия на многие десятки, а то и сотни верст. Охрана отсутствовала и принципе, поэтому не бежал из ссылки только ленивый... Организация побега обходилась ссыльному в несколько литров питьевого спирта.

В отличие от А.Н. Гордиенко А.П. Чехов описывал положение ссыльных в Сибири в конце XIX века с натуры. Для начала ссыльный должен был проделать долгий, нередко многонедельный путь к месту ссылки по бездорожью. Так было и после сооружения Транссибирской железном дороги, потому что места ссылок обычно располагались на сотни, а то и тысячи верст в стороне от этой магистрали. Ссыльные получали пособие, но оно было более ничтожным, чем пенсии в современной Рос сии, и на него нельзя было прожить. Поэтому, по свидетельству Чехова, «по прибытии на место ссылки интеллигентные люди в первое время имеют растерянный, ошеломленный вид; они робки и словно забиты.. Одни из них начинают с того, что по частям распродают свои сорочки из голландского полотна, простыни, платки, и кончают тем, что через 2—3 года умирают в страшной нищете; ...другие же мало-помалу пристраиваются к какому-нибудь делу и становятся на ноги; они занимаются адвокатурой, пишут в местных газетах, поступают в писцы и т.п. Заработок их редко превышает 30—35 руб. в месяц».

Известно, например, что Л.Д. Троцкий, находясь в ссылке с женой, писал литературные обзоры для сибирских журналов и газет. Однако этих гонораров молодой семье, в которой только что родился ребенок, не хватало. Оказавшись же в селении Курейка за Полярным кругом, Сталин не имел возможности найти хотя бы какую-нибудь оплачиваемую работу. Из своей последней ссылки Сталин писал: «Деньги все вышли... У меня нет богатых родственников или знакомых, мне положительно не к кому обратиться... Нет запасов ни хлеба, ни сахара, здесь все дорогое.

152

нужно молоко, нужны дрова... но нет денег». Поэтому он обращался с просьбами то в издательство «Просвещение» выслать ему «рублей 20— 30», то в думскую фракцию большевиков выдать ему из фонда репрессированных «хотя бы рублей 60».

Что бы ни писал Гордиенко, нигде и никогда политические ссыльные не оставались без постоянного полицейского присмотра. Поэтому, чтобы скрыть побег своего мужа, жена Троцкого Соколовская соорудила чучело, которое уложила в постель, уверив местного пристава, ежедневно справлявшегося о ссыльном, что ее муж занемог. Стражник Сталина в Туруханской ссылке Иван Лалетин два раза в день проверял наличие своего «подопечного» на месте. Сталин мог порой покидать Курейку и навещать своих товарищей по партии в других поселениях лишь по договоренности с другим, более либеральным приставом Мерзляковым, который прекрасно знал, что из этого глухого края его «подопечный» никуда не сможет убежать. (Сталин не забыл тех поблажек, которые давал ему пристав, и уже после установления Советской власти откликнулся на его просьбу и помог ему вступить в колхоз, куда того не пускали из-за службы в царской полиции.)

Требовались немалые моральные силы, чтобы не пасть духом, не поддаться отчаянию. О жизни ссыльных в Сибири Чехов писал: «Живется им скучно. Сибирская природа в сравнении с русскою кажется им однообразной, бедной, беззвучной; на Вознесенье стоит мороз, а на Троицу идет мокрый снег. Квартиры в городах скверные, улицы грязные, в лавках все дорого, не свежо и скудно, и многого, к чему привык европеец, не найдешь ни за какие деньги... Тоска и тоска! Чем развлечь свою душу? Прочтет ссыльный какую-нибудь завалящую книжку... или в первый солнечный весенний день наденет светлые брюки — вот и все».

Однако следует учесть, что ссылка лишь венчала период неволи, которой предшествовало пребывание в тюрьме. Даже в тех случаях, когда тюремные условия не были связаны с тяжелыми физическими лишениями, революционеры, которые воспринимали обыденные условия жизни в России как проявление жестокого гнета и насилия над людьми, особенно остро реагировали на утрату личной свободы. Оказавшись впервые после нескольких лет нелегальной антиправительственной деятельности в английской тюрьме, русский революционер Владимир Бурцев попытался покончить жизнь самоубийством, когда понял, что его постоянным местом жительства на полтора года стала одиночная камера, «очень небольшая, и освещалась окном под потолком с двойной или тройной решеткой».

Однако полтора года заключения в плохо освещенной камере, необходимость постоянно вязать шерстяные чулки, чтобы «заработать» себе право спать на тоненьком матраце, вопиющее неуважение к человеческой личности и различные издевательства, выпавшие на долю Бурцева в

153

британской тюрьме, несравнимы с испытаниями, которые предстояло вынести заключенным российских тюрем. Как правило, они подвергались пыткам и истязаниям. Неслучайно прототип героя романа Максима Горького «Мать» сормовский рабочий Петр Заломов, прежде чем вступить в революционный кружок, пытался сверлить себе ногу, чтобы проверить, способен ли он вынести пытки, которые его ожидали в случае ареста или даже задержания.

В.М. Дорошевич открывал свой очерк «Пытки» словами: «Всякий судейский с негодованием ответит: «Пытки в России уничтожены еще в конце XVIII века». Содержание этого и других очерков Дорошевича убедительно доказывало обратное. Рассказал Дорошевич и о пытках, которые применяли с ведома тюремного начальства заключенные уголовники с целью получения нужных сведений. (Впрочем, журналист отмечал, что подобные методы использовались в то время и в странах Запада, считавшихся образцами «правового государства».)

Чтобы выжить, заключенному требовалась немалая сила воли. Испытания неволей Иосиф Джугашвили выдерживал с честью. Воспитанный с детства на примерах свободолюбивых героев из книг А. Казбеги и И. Чавчавадзе, помня из уроков в духовных училищах жизнеописания христианских великомучеников, он стремился стоически переносить пытки. Вспоминали, как однажды, когда заключенные подверглись массовой экзекуции и проходили через строй надзирателей, каждый из которых наносил удар, Джугашвили продолжал держать в руках книгу и сосредоточенно читал текст (или делал вид, что читал его) во время избиения.

Тюремную администрацию революционеры считали передовым отрядом ненавистной им власти. Поэтому уловки, с помощью которых они продолжали вести революционную работу из застенок, организация массовых выступлений заключенных в защиту своих прав, организация побегов из тюрем и ссылок рассматривались ими как важные этапы в их борьбе против самодержавия. Эта борьба требовала определенных знаний и навыков. Во время пребывания в батумской тюрьме Джугашвили стал писать прокламации и пересылать их на волю. В кутаисской тюрьме Джугашвили писал записки политзаключенным, подбадривая их. Он стал инициатором протестов против тяжелых условий заключения. Подобные протесты были небезопасны. Властям ничего не стоило застрелить «бунтовщика» и объяснить это тем, что он напал на охрану. Во время пребывания в кутаисской тюрьме Джугашвили узнал о гибели одного из своих товарищей и первых наставников — Ладо Кецховели. Будучи заключенным в одиночную камеру в Метехском замке Тифлиса, Кецховели однажды стал выкрикивать революционные лозунги, стоя у решетки. Этого оказалось достаточно, чтобы надзиратель убил его выстрелом из винтовки.

154

Однако ни подобные примеры расправ, ни угрозы начальства, ни террор, осуществляемый тюремными властями с помощью уголовников, не сломили «ученика от революции». Уже через три месяца после своего прибытия в кутаисскую тюрьму Джугашвили организовал забастовку, принявшую столь серьезный оборот, что для разрешения конфликта в тюрьму прибыли губернатор области и прокурор. В результате их переговоров с Джугашвили многие требования заключенных были удовлетворены: политических заключенных отделили от уголовников, дали разрешение приобрести за свой счет тахту, чтобы не спать на цементном полу, и т.д.

Иосиф Джугашвили научился завоевывать себе свободу. Пять раз он бежал из ссылки, где находился под постоянным наблюдением полиции. Этому предшествовала тщательная подготовка. Во время побега он выдавал себя за иное лицо, проявляя исключительную душевную и физическую выдержку. Побег из его первой сибирской ссылки, когда он чугь не замерз в пути и даже отморозил щеки, стал для него суровым уроком. После этого он стал более тщательно готовиться к побегам.

Однако неволя не только вооружала революционеров новыми навыками борьбы. Ограничивая свободу в ссылке, сдавливая в тюрьме до предела жизненное пространство, сводя уровень человеческих стремлений до простого желания выжить, всячески унижая достоинство, то уничтожая естественную человеческую потребность в интимности и хотя бы в кратковременном одиночестве, то полностью изолируя человека от себе подобных, неволя одних ломала, других — закаляла. Выдержавшие тюрьму и ссылку революционеры становились, как правило, наиболее активными и опытными бойцами своих партий. Заключенные приучались полагаться на свои силы, разумно расходовать их.

Жизнь в неволе приучала быстрее разбираться в людях. Заключенный должен был быстро понять, на кого можно положиться, а на кого — нельзя. Порой он должен был полностью доверить свою судьбу другому человеку. Положение заключенного, а нередко и его жизнь зависели от того, готовы ли окружающие люди ему помочь, поделиться необходимым, передать нужные сведения на волю или с воли. Беглец из-под стражи должен был полагаться всецело на добрую волю часто неизвестных ему прежде людей. Они сообщали ему безопасный маршрут, обеспечивали нужные документы и необходимые материальные средства для побега, прикрывали его бегство. В то же время заключенный должен был проявлять максимальную бдительность, опасаясь провокатора, труса или просто ненадежного человека. Он знал, что полиция делает все возможное, чтобы усыпить его бдительность и заставить довериться ее агентам под видом благожелателей. Поэтому одновременно со способностью к безграничному доверию у заключенного вырабатывалась повышенная настороженность к окружающим.

155

Закалка сохраняла те качества, которые позволяли человеку выжить в ненормальных условиях неволи. Тюрьма и ссылка могли выковать из человека сильного борца, но часто ослабляли в нем множество человеческих качеств, необходимых для нормальной жизни. Обратной стороной «тюремной закалки» являлись тяжелые деформации сознания человека. Неволя не может не ожесточать заключенного. Джугашвили знал, что его единственным «преступлением» было желание счастливой жизни для трудящегося народа. В отличие от социалистов-революционеров или эсеров, социал-демократы не совершали убийств «во имя правого дела». В Батуме он вел на борьбу рабочих, подвергавшихся жестокой эксплуатации. Он на собственной судьбе ощущал несправедливость существовавшего строя и не мог не ожесточаться против него. По этой причине он большую часть человеческих несчастий, с которыми сталкивался, объяснял порочностью государственной системы. Смерть Георгия Телия от туберкулеза послужила для Джугашвили поводом заявить, что «пролетариат постарается отомстить проклятому строю, жертвой которого пал наш товарищ — рабочий Г. Телия».

Постоянная жизнь вне закона и в борьбе против закона невольно противопоставляла революционера миллионам людей, которые, не являясь его личными врагами, в то же время мирно сосуществовали со строем, который он собирался уничтожить. Стремление отомстить существующему строю и тем, кто активно или пассивно поддерживал его, не могло не ожесточать его и против «трусливых обывателей». Постоянная настороженность в ожидании ареста во время подполья и возможности совершить побег во время ссылок являлась источником гнетущего душевного состояния. Необходимость делить людей на тех, кто может тебе помочь, и тех, кто может тебя предать, вольно или невольно иссушала душу. Неслучайно о Екатерине Сванидзе, которая стала его женой в 1904 году, уже после двух лет пребывания в тюрьмах и ссылке, Джугашвили говорил, что она «согрела мое окаменевшее сердце». Однако новые аресты, новые тюрьмы и ссылки разлучили супругов. Екатерина Джугашвили умерла, когда ее муж был в заключении. Без родителей жил и его сын Яков, его первенец. Этого уже было достаточно, чтобы снова ожесточить Иосифа, чтобы его сердце снова «окаменело». (Использование Сталиным понятия «окаменевшее сердце» как в этом случае, так и в своем юношеском стихотворении, скорее всего имело религиозные корни, а потому означало не столько «бесчувственность», сколько утрату веры. Как известно из Евангелия от Марка, ученики Христа «не вразумились чудом над хлебами, потому что сердце их окаменело».)

Неволя не только делала революционеров непримиримыми борцами против существующего строя, но могла ожесточать их друг против друга. В условиях навязанной людям постоянной близости друг к другу малейшие несходства в характерах, различия в привычках могли становиться

156

источником повышенной раздражительности, провоцировать нелепые, но затяжные ссоры и обиды. Несогласия, возникавшие еще за стенами тюрем в конспиративных кружках, превращались в заключении в серьезные конфликты. Малейшее несогласие между «новичками» и «ветеранами» изображалось как проявление чуждых классовых влияний, капитуляция перед классовым врагом, а порой и как сознательное пособничество самодержавному строю.

Тюрьма нередко отравляла человеческие отношения ядом подозрений. Постоянно перебирая обстоятельства своего ареста или возвращаясь мысленно к ходу допроса, заключенные часто ломали голову над тем, почему полиции так много известно о них и подпольной организации. Первые подозрения падали на тех, кто остался на свободе, в то время как остальные члены организации были арестованы. Подозрения вызывало и поведение арестованных товарищей во время допросов: не выдали ли они секреты под пытками и не согласились ли сотрудничать с полицией в обмен на обещание свободы и денег.

Для некоторых подозрений были серьезные основания: российская жандармерия научилась искусно «освещать» деятельность революционных организаций, внедряя в них опытных агентов и провокаторов. Даже руководитель Боевой организации партии эсеров Азеф был агентом полиции. В рядах РСДРП также было немало агентов. В ЦК РСДРП и в думскую фракцию большевиков внедрился агент полиции Родион Малиновский. Некоторых из полицейских агентов революционерам удалось разоблачить (признанным специалистом по разоблачению был Владимир Бурцев). И все же в рядах подпольщиков появлялись новые агенты охранки, и очевидная утечка секретной информации вносила смятение в ряды нелегальных партий, усиливая подозрительность и взаимное недоверие друг к другу.

Многие преданные делу революции люди оказывались оклеветанными и обвиненными в сотрудничестве с полицией. Некоторых доводили до самоубийства, а иных казнили свои же товарищи по ложным обвинениям в предательстве. Позже обвинения в сотрудничестве с полицией стали обычным способом компрометации видных деятелей Советского государства. В 1920 году такие обвинения были выдвинуты в новороссийской белогвардейской газете против Луначарского и Троцкого. Не избежал подобных наветов и Сталин.

157

 

Глава 13

БЫЛ ЛИ СТАЛИН АГЕНТОМ

ЦАРСКОЙ ПОЛИЦИИ?

 

Ряд исследователей утверждает, что обвинения Сталина в сотрудничестве с полицией впервые были выдвинуты против него еще в дореволюционное время. Однако нет никаких документальных подтверждений подобных обвинений ни до революции, ни при жизни Сталина вообще. Обвинения такого рода были опубликованы в США вскоре после завершения XX съезда КПСС.

23 апреля 1956 года в журнале «Лайф» бывший видный работник ОГПУ-НКВД Александр Орлов (Лев Фельдбин), давно эмигрировавший на Запад, заявил, что его коллега по НКВД Штейн якобы еще в 1937 году обнаружил в архиве царской полиции папку с агентурными донесениями Иосифа Джугашвили заместителю директора департамента полиции Виссарионову. Ссылаясь на рассказ тех, кто якобы знакомился с содержанием этой папки, А. Орлов утверждал, что Сталин был агентом полиции вместе с Р. Малиновским, но «решил устранить Малиновского со своего пути на секретной работе в Охранке» и написать письмо в полицию против этого провокатора. По словам Орлова, на полях этого письма Сталина «была начертана резолюция товарища министра внутренних дел, которая гласила примерно следующее: «Этот агент ради пользы дела должен быть сослан в Сибирь. Он напрашивается на это...» Несколько недель спустя Сталин был арестован вместе с другими большевиками в Санкт-Петербурге, по иронии судьбы попав в западню, которая была уготована ему Малиновским». Однако в подтверждение своих слов Орлов не смог привести какие-либо документы.

В том же номере журнала «Лайф» Исаак Дон Левин опубликовал подобного рода обвинения против Сталина. Позже они более подробно были изложены в книге этого же автора «Величайший секрет Сталина», вышедшей в свет в 1956 году. Автор утверждал, что располагал документальными свидетельствами сотрудничества Сталина с царской полицией. Согласно версии Левина, Сталин начал сотрудничать с полицией 15 апреля 1906 года, когда был арестован в Тифлисе. Он якобы выдал расположение подпольной Авлабарской типографии РСДРП, которая в тот

158

же день была разгромлена. За эту помощь полиции он тут же был не только отпущен на свободу, но и переправлен в Стокгольм для участия в IV (объединительном) съезде РСДРП. В подтверждение сотрудничества Сталина с полицией Левин приводил машинописное письмо, которое, по его словам, он получил в 1947 году от трех эмигрантов из России, проживавших после Октябрьской революции 1917 года в Китае. Вот его содержание:

«М.В.Д.

Заведывающий особым отделом Департамента полиции

12 июля 1913 года

2898

Совершенно секретно

Лично

Начальнику Енисейского Охранного отделения А.Ф. Железнякову.

[Штамп «Енисейское Охранное отделение»]

[Входящий штамп Енисейского Охранного отделения:]

«Вх. № 65 23 июля 1913 года».

Милостивый Государь!

Алексей Федорович!

Административно-высланный в Туруханский край Иосиф Виссарионович Джугашвили-Сталин, будучи арестован в 1906 году, дал начальнику Тифлисского г[убернского] ж[андармского] управления ценные агентурные сведения. В 1908 году н[ачальни]к Бакинского Охранного отделения получает от Сталина ряд сведений, а затем, по прибытии Сталина в Петербург, Сталин становится агентом Петербургского Охранного отделения.

Работа Сталина отличалась точностью, но была отрывочная.

После избрания Сталина в Центральный комитет партии в г. Праге Сталин, по возвращению в Петербург, стал в явную оппозицию правительству и совершенно прекратил связь с Охраной.

Сообщаю, Милостивый Государь, об изложенном на предмет личных соображений при ведении Вами розыскной работы.

Примите уверения в совершенном к Вам почтении

[Подпись:] Еремин».

Левин писал, что он не удовольствовался приобретением этого письма и решил провести собственное расследование в 1950 году в Западной Европе. В окрестностях Парижа он разыскал бывшего генерала жандармерии Александра Спиридовича. По словам Левина, генерал не только узнал подпись своего коллеги Еремина на письме, но даже презентовал Левину серебряный графин с дарственной надписью от сослуживцев, среди которых была выгравирована подпись и Еремина. Генерал заверил Левина, что ему знаком и шрифт письма, и высказал мнение, что письмо было напечатано на машинке типа «Ремингтон» или «Ундервуд»,

159

которые использовались в России до Первой мировой войны. А.И. Спиридович удостоверил и личность того, кому направлялось письмо, заявив, что «в США находятся несколько беженцев из Сибири, лично знавшие Железнякова».

К тому же Спиридович предложил Левину разыскать в Германии некоего офицера охранного отделения, которого он знал по кличке «Николай Золотые очки». Генерал сказал, что после революции этот офицер долго жил в Берлине и служил под фамилией Добролюбов пономарем в православной церкви. Генерал считал, что «Николай Золотые очки» «может быть, единственный, кто занимался проблемой отношений Сталина с Охранкой и, возможно, знал его лично». Левин подробно описал, как он съездил в Западный Берлин, нашел нужную церковь, священник которой ему сказал, что Добролюбов переехал в Висбаден.По словам Левина, приехав в этот город, он нашел на местном кладбище могилу Добролюбова и на этом закончил попытки найти живых свидетелей сотрудничества Сталина с царской полицией.

Версия И.Д. Левина была подвергнута острой критике почти сразу же после выхода в свет его книги видным советологом Дэвидом Даллином. В еженедельнике «Нью-Йорк таймс бук ревью» за 21 октября 1956 года он доказывал, почему «письмо Еремина», на котором держалась версия Левина, можно считать фальшивкой. Он обратил внимание на то, что письмо датировано 12 июля 1913 года, когда полковник Еремин уже не занимал пост в Санкт-Петербурге, а перешел на работу в Финляндию. Полиция никогда не именовала революционеров по их партийным псевдонимам, а использование двойной фамилии «Джугашвили-Сталин» было бы необычно для полицейского документа. Даллин обращал внимание на то, что во всех полицейских документах, в том числе и относившихся к 1913 году, говорилось о «Джугашвили». Кроме того, в этих документах призывалось принять меры против его возможного побега. Вряд ли такие предупреждения рассылались бы, если бы речь шла об агенте полиции. Также известно, что впервые Джугашвили стал подписывать свои работы фамилией «Сталин» лишь с начала 1913 года, в то время как в письме утверждалось, что «Джугашвили-Сталин» сотрудничал с полицией с 1908 года. (Пытаясь оправдаться, Левин, вопреки фактам, уверял, что Сталин подписывался этим псевдонимом за два года до «письма Еремина»)

Совершенно абсурдным показалось Даллину и «заявление» Еремина о том, что полицейский агент разорвал связь с полицией и стал революционером. При этом Даллин обращал внимание на то, что Левин «не пытается объяснить, каким образом полицейский шпик поразительным образом превратился в революционера и почему полиция не помешала такому развитию событий».

Будучи знакомым с множеством подобных фальшивок, Д. Даллин предположил, что «письмо Еремина» было скорее всего сфабриковано

160

на Дальнем Востоке в среде харбинской эмиграции: «Изготовитель фальшивки вероятно был человеком, лично связанным с российской полицией и владевшим образцами официальных писем и подписей. В остальном же он был человеком не слишком искусным и не обремененным глубокими историческими познаниями». Опыт подсказывал Д. Даллину, что на подобные фабрикации шли «обычно люди, испытывавшие сильные финансовые трудности и стремившиеся быстро заработать йены или марки, не обладая достаточными знаниями или временем для проведения исторического исследования, чтобы сделать их документы более правдоподобными».

К мнению Д. Даллина присоединились и многие авторы известных тогда биографий Сталина на Западе, такие как Бертрам Вольф и Борис Суварин. Доказывая поддельный характер «письма Еремина», Г. Аронсон в журнале «Нью Лидер» от 20 августа 1956 года писал: «Стиль документа противоречит тому, который обычно использовался в царском департаменте полиции. Например, в этом предполагаемом официальном документе приставка «Санкт» опущена в слове Санкт-Петербург, что было немыслимо в 1913 году. Более того, Сталин упоминается не только его подлинным именем — Джугашвили, но также псевдонимом — Сталин, хотя он принял его только недавно, что не было широко известно. В те дни Сталин был известен в подпольных кругах, как... Коба, Иванович и Васильев, а не Сталин. В документе Сталин фигурирует как «агент», в то время как агенты Охранки на самом деле назывались «секретными сотрудниками». Наконец, Сталин подается как член Центрального комитета партии, не уточняя какой партии. В 1913 году в царской России существовали ряд партий социалистических и иных, на легальной и полулегальной основе».

Вскоре появилось еще одно опровержение версии Левина и его «документа». Сотрудник Нью-Йоркского университета штата Нью-Йорк М. Титтел, который специализировался на изучении машинописных шрифтов, без труда установил, что «письмо Еремина» было отпечатано не на машинках «Ремингтон» или «Ундервуд», а на машинке «Адлер» германского производства, на которой стали применять русский шрифт лишь в 1912 году. Однако так как шрифт «письма» был изношен и разбит, то Титтел пришел к выводу, что текст был написан значительно позже. Знакомство Титтела в Хельсинки, где до революции служил Еремин, с документами, подписанными им, убедило его и финских графологов, что подпись Еремина не похожа на ту, что в письме, представленном Левиным. Приехав в Западный Берлин и посетив церковь, в которой якобы служил «Николай Золотые очки», Титтел побеседовал с отцом Сергием и отцом Михаилом, которые заверили американца, что в их церкви никогда не было пономаря «Добролюбова», ни кого-либо, соответствующего описаниям Спиридовича. Поиски на кладбище Висба-

161

дена не позволили «найти никаких следов Добролюбова». Расследование Титтела поставило под сомнение добросовестность Левина как исследователя, реальность его встречи со Спиридовичем и подлинность серебряного графина. (Правда, Левин пытался оправдаться, заявив, что на висбаденском кладбище похоронен некий Добровольский, а это, мол, у русских в сущности то же, что и Добролюбов.)

Казалось бы, фальшивка Левина была разоблачена. Однако в борьбе против Сталина даже добросовестные исследователи готовы были пожертвовать профессиональной этикой. Поразительным образом, уничтожив версию Левина буквально «на корню», Д. Даллин не считал необходимым отказаться от ее использования в дальнейшем и в заключение своей рецензии написал: «В отношении Сталина все сгодится и чем грязнее подозрение, тем больше оснований, что оно окажется правдивым». На деле «правдивость» означала лишь внешнее правдоподобие «грязного подозрения», достигавшееся с помощью приемов грязной пропаганды.

Эта идея Даллина была взята на вооружение. Хотя «письмо Еремина» было признано фальшивкой всеми видными исследователями деятельности Сталина, включая Роберта Таккера и Роберта Конквеста, «грязное подозрение» вновь «сгодилось» через три десятка лет в нашей стране в разгар антисталинской кампании. Профессор Г. Арутюнов и профессор Ф. Волков в своей статье «Перед судом истории», опубликованной в «Московской правде» 30 марта 1989 года, утверждали, что один из авторов статьи (Арутюнов) обнаружил в Центральном государственном архиве Октябрьской революции и социалистического строительства письмо, из которого следовало, что Сталин был агентом царской полиции. Письмо было подписано Ереминым и дословно соответствовало «письму», обнародованному Левиным в 1956 году. Авторы статьи добавили к известной фальшивке пересказ версии А. Орлова и высказывания О.Г. Шатуновской, которая утверждала, будто, по словам С. Шаумяна, «Сталин был агентом царской Охранки с 1906 г».

Правда, все попытки найти это «письмо Еремина» в московском архиве оказались тщетными по той простой причине, что оно находилось в США. И все же активное использование «письма Еремина» заставило отечественных исследователей заняться изучением этой фальшивки. В статье «Был ли Сталин агентом Охранки?», опубликованной в журнале «Родина» (1989, № 5), Б. Каптелов и 3. Перегудова обратили внимание на то, что «письмо Еремина» составлено с вопиющими нарушениями правил делопроизводства тех лет: «угловой штамп документа... существенно отличается от типографски выполненного штампа. Вместо «Заведующий Особым отделом Департамента полиции» — «М.В.Д. Заведывающий Особым отделом Департамента полиции». В просмотренных нами материалах Особого отдела за 1906—1913 годы мы не встретили ни одного

162

штампа, который был бы идентичен приводимому ни по расположению строк, ни по шрифту». По оценке исследователей, «недоумение вызывает и штамп входящей документации», «из Особого отдела не мог выйти документ с приведенным выше исходящим номером». С таким номером было обнаружено другое письмо по поводу «дерзкой выходки трех неизвестных злоумышленников» по отношению к городовому. Авторы утверждали, что «согласно правилам дореволюционного правописания, в материалах Департамента полиции вместо отчества — Петрович, Васильевич, Виссарионович — указывается Иван Иванов, Михаил Петров, Иосиф Виссарионов. В так называемом письме Еремина читаем: «Иосиф Виссарионович».

Б. Каптелов и 3. Перегудова отметили, что из текста «письма» «можно понять, что Сталин был участником Пражской конференции, хотя известно, что на конференции в ЦК он был избран заочно». Заметили они и то, что «Енисейского Охранного отделения», куда было адресовано «письмо Еремина», никогда не существовало. Хотя среди жандармов в этом крае был Железняков, но его звали не «Алексей Федорович», как указывалось в «письме Еремина», а «Владимир Федорович», и служил он не в Охранном отделении, а в Енисейском розыскном пункте. Авторы также установили, что подпись Еремина не похожа на ту, что поставлена в «письме». Авторы разыскали рапорт Еремина о предоставлении ему отпуска перед переводом из Санкт-Петербурга в Гельсингфорс от 10 мая 1913 года и циркуляр директора департамента полиции С. Белецкого об освобождении Еремина от обязанностей в связи с его назначением начальником Финляндского жандармского управления от 19 июня, т.е. почти за месяц до даты, обозначенной в «письме Еремина». Авторы уверенно заключали: «Эти документы, свидетельствующие о том, что Еремин никак не мог подписать документ за № 2898 от 12 июля 1913 г., и позволяют нам утверждать, что документ не является подлинным».

Авторы статьи обнаружили, что, выдвигая версию о переходе Сталина на службу царской полиции, Левин продемонстрировал элементарное невежество: он не учел разницу между грегорианским и юлианским календарным стилем. Мнимый арест Сталина 15 апреля 1906 года, после которого, по утверждению Левина, он выдал Авлабарскую типографию и стал сотрудничать с полицией, не мог иметь места, так как в это время Сталин уже давно находился в Стокгольме, где с 10 до 25 апреля проходил IV съезд партии. Дело в том, что Левин указал дату разгрома Авлабарской типографии по старому стилю (15 апреля), а дни работы съезда — по новому стилю (23 апреля — 8 мая). Не заметили этой вопиющей неграмотности и отечественные ученые Г. Арутюнов и Ф. Волков, которые не только повторили версию Левина, но к тому же присвоили себе «лавры» открывателей фальшивого «письма Еремина».

163

Однако Б. Каптелов и 3. Перегудова не ограничились разоблачением фальшивки Левина. В связи с тем, что в конце 1980-х годов широко публиковались ссылки на якобы имевшие место высказывания С. Шаумяна о том, что Сталин был связан с царской полицией, авторы статьи замечали, что «слухи о причастности Сталина к провокации возникли давно, еще в 1910 г. Поводом к ним послужили провалы Бакинской организации, которые всегда порождали в организации взаимные подозрения... Причем подозревался не только Сталин, но и другие члены организации. Об этом мы узнали из донесений сотрудников, освещавших деятельность местного комитета. В 1909—1914 гг. в Бакинском Охранном отделении и ГЖУ (Губернское жандармское управление. — Прим. авт.) работало более 10 секретных сотрудников, они давали сведения по социал-демократическому движению и были достаточно информированы».

Б. Каптелов и 3. Перегудова перечисляют фамилии этих агентов полиции и приводят примеры их донесений. Приводили они и донесение агента по кличке «Фикус», под которой скрывался Николай Степанович Ериков, по паспорту Бакрадзе Давид Виссарионович. (В вышедшей в конце 1980-х годов повести А. Адамовича «Каратели» утверждалось, что Сталин был агентом царской полиции под кличкой «Фикус».) В донесении Ерикова-Фикуса за март 1910 года говорилось:

«В Бакинском комитете все еще работа не может наладиться. Вышло осложнение с «Кузьмой» (псевдоним С. Шаумяна. — Прим. авт.). Он за что-то обиделся на некоторых членов комитета и заявил, что оставляет организацию. Между тем присланные Центральным комитетом 150 рублей на постановку большой техники, все еще бездействующей, находятся у него, и он пока отказывается их выдать. «Коба» несколько раз просил его об этом, но он упорно отказывается, очевидно, выражая «Кобе» недоверие».

Комментируя это донесение «Фикуса», Б. Каптелов и 3. Перегудова замечали: «Именно на основе этого сообщения пошли слухи о том, что Шаумян не доверял Сталину и якобы считал его провокатором». Очевидно, что лишь крайне поверхностное знакомство с историей большевистского подполья в Баку или полное нежелание считаться с фактами позволяли сделать из этого донесения «Фикуса» широко растиражированную в конце 1980-х годов версию о том, что Сталин был «Фикусом», выдававшим партийные тайны полиции, а Шаумян якобы разоблачил Сталина.

Б. Каптелов и 3. Перегудова привели и другое донесение «Фикуса», сделанное им через 10 дней:

«Упоминаемый в месячных отчетах (представленных мною от 11 августа минувшего года за № 2681 и от 6 сего марта за № 1014) под кличкой «Молочный», известный в организации под кличкой «Коба» — член Бакинского комитета РСДРП, являвшийся самым деятельным партий-

164

ным работником, занявшим руководящую роль, принадлежавшую ранее Прокофию Джапаридзе [арестован 11 октября минувшего года — донесение мое от 16 октября за № 3302], задержан, по моему распоряжению, чинами наружного наблюдения 23 сего марта.

К необходимости задержания «Молочного» побуждала совершенная невозможность дальнейшего за ним наблюдения, так как все филеры стали ему известны и даже назначаемые вновь, приезжие из Тифлиса, немедленно проваливались, причем «Молочный», успевая каждый раз обмануть наблюдение, указывал на него и встречавшимся с ним товаришам, чем, конечно, уже явно вредил делу».

Это донесение «Фикуса», по мнению Б. Каптелова и 3. Перегудовой, свидетельствует о лживости всех обвинений Сталина в связях с царской полицией. Не исключая возможности того, что Шаумян какое-то время не доверял Сталину, они полагают, что арест Сталина развеял эти подозрения: «Как видим, даже такой опытный революционер, как Шаумян, в сложных условиях не был застрахован от ошибочных суждений по отношению к своим товарищам».

Б. Каптелов и 3. Перегудова доказали и безосновательность использования других документов из архива царской полиции для обвинения Сталина. Они показали некорректность интерпретации донесения Р. Малиновского, которое было составлено им на основе разговоров со Сталиным, когда тот и не подозревал о том, что его собеседник является полицейским агентом. На подобной же произвольной интерпретации письма Сталина к Малиновскому строились и домыслы американского исследователя Эдуарда Смита. В своей книге «Юный Сталин» Э. Смит пишет, что Сталин стал агентом полиции сразу же по окончании им Тифлисской семинарии. Ссылаясь на то, что после исключения из семинарии Сталин некоторое время находился без работы, Э. Смит предположил, что в это время жандармерия могла завербовать его. Вопреки фактам Смит утверждал, что с мая по декабрь 1899 года Сталин не скитался по домам своих друзей, а находился в некоем тайном полицейском заведении, в котором его обучили, как стать агентом полиции. Однако с таким же успехом можно утверждать, что Сталин провел эти полгода в тибетской Шамбале или обучался в германской разведшколе. Никаких данных у Смита для обоснования своего предположения не было, вероятно, за исключением страстного желания скомпрометировать Сталина.

Этим не исчерпываются попытки доказать сотрудничество Сталина с полицией. Отсутствие каких-либо доказательств авторы обычно компенсируют двумя аргументами, рассчитанными на неискушенных читателей. Во-первых, авторы этих компроматов напоминают о частых побегах Сталина из ссылки, утверждая, что он не мог бы их совершить без помощи полиции. При этом игнорируется то обстоятельство, что Сталин

165

не был единственным революционером, совершавшим побеги из мест, определенных ему для проживания судом. Бежали из ссылок, например Л.Д. Троцкий, Н.И. Бухарин, Г.К. Орджоникзе, М.И. Калинин и многое другие видные деятели РСДРП. Во-вторых, стараясь объяснить, почему полиция все же часто арестовывала Сталина, некоторые из создателей компроматов (например Ф. Волков) писали, что «аресты И. Джугашвили проводились для видимости, чтобы скрыть его роль провокатора, замаскировать последующие удары по революционному подполью». Однако то обстоятельство, что из 15 лет после своего первого ареста Сталин провел на свободе менее 6 лет, может свидетельствовать о том, что царская полиция на редкость непродуктивно использовала своих агентов и создавала для них самые неблагоприятные условия в благодарность за их услуги.

Наконец, следует учесть, что после Февральской революции 1917 года страна узнала имена всех сотрудников царской полиции, явных и тайных. Объявляя вздорными версии о сотрудничестве Сталина с царской полицией, Г. Аронсон указывал: «С марта по ноябрь 1917 года Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства на своих заседаниях установила подробный список полицейских агентов и выслушала самые откровенные показания ведущих чиновников полицейского департамента — Макарова, Белецкого, Виссарионова и других. Почему никто из них не назвал Сталина? Почему Сталин, если бы он был бы агентом, не исчез бы после революции, чтобы избежать ареста, подобно многим другим агентам, а вместо этого открыто жил в Петрограде, являясь членом Центрального комитета, писал для «Правды» и т.д.? Почему не упомянул Сталина Герасимов, шеф Охранки Санкт-Петербурга, ...опубликовавший свои мемуары за границей? И почему другие хорошо информированные чиновники полиции, такие как Спиридович и Заварзин, не ссылались на него?» К этому списку вопросов Аронсона можно добавить и еще один: «Почему Малиновский, который якобы сотрудничал вместе со Сталиным в полиции, умолчал о нем во время суда в 1918 году?» Казалось бы, он мог воспользоваться возможностью открытого суда для дискредитации одного из самых влиятельных руководителей Советской страны.

Необоснованность обвинений Сталина в сотрудничестве с царской полицией очевидна всякому объективному исследователю. Однако упорство, с которым возвращаются к одним и тем же фальшивкам и одним и тем же надуманным аргументам, свидетельствует о том, что вся жизнь Сталина давно стала предметом клеветнических измышлений. При этом эти измышления стараются подогнать под политическую конъюнктуру. Поскольку в наше время служба в царской полиции стала считаться респектабельной, то версии о том, что Сталин был полицейским агентом, перестали служить для его дискредитации. Видимо, учитывая это

166

обстоятельство, некий Александр Образцов утверждал в своей статье «Враг», опубликованной в «Независимой газете» 21 декабря 1996 года, что Сталин был тайным агентом, но уже не российской, а британской разведки.

В качестве доказательства своего обвинения А. Образцов сослался на текст, написанный неким Яковом Прокофьевичем Ивановым, «сотрудником одного из засекреченных отделов известных спецслужб СССР». (Ни две ученические тетради, на которые сослался А. Образцов, ни самого Я.П. Иванова никто никогда не увидел.) В статье, которая напоминает примитивную пародию на историческую публикацию, утверждалось, что уже в 1901 году в Батуме Иосиф Джугашвили вступил в контакт с «английским и турецким резидентами». Доказательства А. Образцова таковы: «То, что Сталин является агентом именно английской, а не русской разведки, доказывает и тот факт, что если до последней ссылки он легко и непринужденно бежал, куда его ссылали, то здесь у него этот номер не прошел. Он застрял в Туруханском крае по одной причине: началась война, и англичане попросту забыли о своем агенте».

Получалось, что английская разведка, а не российская распоряжалась в России, как в своей собственной стране, а если что-то у англичан и не получалось, то лишь по их вопиющей халатности, которую обнаружил в работе британских спецслужб А. Образцов. Автор утверждал, что Сталин впервые тайно встретился с Черчиллем во время V съезда РСДРП, однако в годы Гражданской войны его связи с англичанами прервались и лишь «в 30-е годы возобновились контакты Сталина с англичанами». Как утверждает Образцов, все действия Сталина, а стало быть, и Советского . правительства с тех пор были направлены на уничтожение «России как государства» в угоду англичанам. Лишь после Потсдамской конференции Сталин якобы решил порвать с британской разведкой, и это стало причиной объявления Черчиллем 5 марта 1946 года в Фултоне начала «холодной войны».

При всем различии версий, направленных на дискредитацию Сталина, их объединяет стремление доказать, что он чуть ли не с самого начала своей революционной деятельности был не тем, за кого себя выдавал, и был противником партии, в которой состоял, и конечно же Ленина. Такие версии помогали врагам Сталина объяснить многие события советской истории.

167

Глава 14

НАУЧНЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ СТАЛИНА

 

Чтобы понять, каково было подлинное отношение Сталина к Ленину, следует обратиться к самому началу его революционной деятельности. Очевидцы вспоминали, что еще во время учебы в семинарии Иосиф Джугашвили, впервые прочитав работы Тулина (под этим псевдонимом публиковался Владимир Ульянов-Ленин) с критикой народничества, «легального марксизма» и «экономизма», не только полностью поддержал идеи автора, но заявил: «Я во что бы то ни стало должен увидеть его».

В 1924 году Сталин рассказывал: «Знакомство с революционной деятельностью Ленина с конца 90-х годов и особенно после 1901 года, после издания «Искры», привело меня к убеждению, что мы имеем в лице Ленина человека необыкновенного. Он не был тогда в моих глазах простым руководителем партии, он был ее фактическим создателем, ибо он один понимал внутреннюю сущность и неотложные нужды нашей партии. Когда я сравнивал его с остальными руководителями нашей партии, мне все время казалось, что соратники Ленина — Плеханов, Мартов, Аксельрод и другие — стоят ниже Ленина целой головой, что Ленин в сравнении с ними не просто один из руководителей, а руководитель высшего типа, горный орел, не знающий страха в борьбе и смело ведущий вперед партию по неизведанным путям русского революционного движения. Это впечатление так глубоко запало мне в душу, что я почувствовал необходимость написать о нем одному своему близкому другу, находившемуся тогда в эмиграции, требуя от него отзыва. Через несколько времени, будучи уже в ссылке в Сибири, — это было в конце 1903 года, — я получил восторженный ответ от моего друга и простое, но глубоко содержательное письмо Ленина, которого, как оказалось, познакомил мой друг с моим письмом».

Письмо Ленина, по словам Сталина, «было сравнительно небольшое, но оно давало смелую, бесстрашную критику практики нашей партии и замечательно ясное и сжатое изложение всего плана работы партии на ближайший период. Только Ленин умел писать о самых запутанных вещах так просто и ясно, сжато и смело — когда каждая фраза не говорит, а стреляет. Это простое и смелое письмецо еще больше укрепи-

168

ло меня в том, что мы имеем в лице Ленина горного орла нашей партии. Не могу себе простить, что это письмо Ленина, как и многие другие письма, по привычке старого подпольщика, я предал сожжению».

Если рассматривать годы революционного подполья Сталина как пребывание в «университете революции», то с этих пор Ленин стал фактически его «научным руководителем». Поскольку Сталина часто атакуют с прямо противоположных сторон, действуя по американской поговорке: «Орел— я выиграл, решка— ты проиграл», то те же самые люди, которые корят Сталина за его неприязнь к Ленину, клеймят его же за «слепое преклонение» перед Лениным. В том, что Джугашвили выбрал Ленина в качестве своего идейного и духовного руководителя, Роберт Таккер увидел проявление «поклонения герою» и стремление бездумно подражать своему живому идеалу. Изображая Джугашвили лишь как слепого имитатора Ленина, Таккер ссылался на меньшевика Р. Арсенидзе, который говорил, что Сталин повторял аргументы Ленина «как грамофон», что «он жил аргументами Ленина и его мыслями. Он копировал Ленина до такой степени, что мы называли его «левой ногой Ленина». Даже в выборе своего главного псевдонима Таккер увидел стремление Джугашвили быть похожим на Ленина: «В отличие от таких революционных псевдонимов, как «Троцкий», «Каменев», «Зиновьев», «Молотов», фамилия «Сталин» напоминала фамилию «Ленин»«. При этом Таккер видит в подражательстве Джугашвили Ленину проявление делового расчета: «Поклонение Джугашвили Ленину как герою ни в коей степени не противоречило его собственным амбициям и самовосхищению. Напротив, такое поклонение лишь усиливало эти чувства... Почему бы не найти себе заметное место рядом с этим «горным орлом»? Почему бы не стать партнером Ленина, его «вторым я», Лениным Вторым?»

Получалось, что Джугашвили сознательно подражал Ленину, чтобы оказаться в выгодном положении в партии, а затем, после ее прихода к власти, занять видное положение в руководстве страны. Казалось, что речь идет о заурядном карьеристе, который втирался в доверие к начальнику предприятия или учреждения. Такое объяснение игнорирует отличия знакомой Таккеру Америки от дореволюционной России. Хотя в партии, как и во всех человеческих коллективах, шла борьба за лидерство, было невозможно добиться выгодного служебного положения, находясь в рядах запрещенной партии, подвергавшейся преследованиям властей. По этой причине всевозможные конфликты, возникавшие в партии, быстро перерастали в открытые ссоры, а не тлели под лицемерным прикрытием выражения преданности начальству или доброго отношения к коллегам, как это часто имеет место в обычных людских коллективах.

Но даже, если допустить, что партийный карьерист рассчитывал на скорый приход партии к власти, то он стал бы на сторону Плеханова и

169

меньшевиков, которые, вопреки своему названию, вскоре после II съезда партии взяли под свой контроль все руководящие органы РСДРП, и не стал бы поддерживать Ленина. С большим основанием в карьеризме можно было обвинить Ноя Жорданию и других меньшевиков, которые поддержали Плеханова, Мартова и других, хотя такое обвинение искажало бы мотивы поведения грузинских меньшевиков.

С другой стороны, если предположить, что Джугашвили решил «сделать ставку» на Ленина и втирался к нему в доверие, притворяясь его сторонником, а на самом деле лишь мечтая о карьере в большевистской фракции РСДРП, то он имел для этого очень плохие шансы. Чтобы достичь своей цели, Джугашвили должен был оказаться ближе к Ленину, а для этого надо было эмигрировать. Следует также учесть, что Джугашвили был не единственным сторонником Ленина, в том числе и среди социал-демократов Закавказья, а поэтому нельзя говорить, что своим отношением к Ленину он резко отличался от других большевиков. Считать же, что все люди, поддерживавшие Ленина в 1903—1905 годы, были карьеристами, значит вопиющим образом игнорировать реальность того времени.

Правда, можно найти немало высказываний Сталина, свидетельствовавших о его стремлении брать пример с Ленина. В своем выступлении 11 декабря 1937 года Сталин говорил о Ленине как о носителе самых лучших моральных качеств, необходимых для государственного руководителя («правдивости», «бесстрашия», «любви к народу» и т.д.), постоянно подчеркивая, что советским депутатам надо быть такими, «каким был Ленин». Обращаясь к избирателям, он советовал им внушать своим депутатам, «что они должны иметь перед собой образ великого Ленина и подражать Ленину во всем». Вполне возможно, что Таккер прав, и следование примеру Ленина объясняло выбор им псевдонимов, созвучных с фамилией Ленина (Солин, Салин, Стефин, Сталин). И все же хотя Сталин брал пример с Ленина, его методы политического руководства, манера общения с людьми, стиль письма и речи сохраняли оригинальные черты и были совсем не похожими на ленинские.

В противовес версии о том, что Сталин слепо следовал за Лениным и рабски подражал ему, можно привести немало примеров того, как он занимал позиции, отличные от Ленина, и отказывался поддерживать его. Так было, например, на Объединительном съезде партии в 1906 году, когда Джугашвили отказался поддержать позицию Ленина по аграрному вопросу. В последующем мы увидим примеры других и более существенных разногласий между Лениным и Сталиным. Несогласия Сталина с Лениным не укладываются в представления о карьеристе, который был озабочен лишь тем, чтобы втереться в доверие к руководителю и, уверив того в своей лояльности, добиться положения главного помощника, а затем — наследника.

170

Таккер и другие авторы, объяснявшие отношение Сталина к Ленину простым подражательством, не учитывают глубоких причин, объяснявших, почему он стал рьяным сторонником Ленина. Очевидно, что, став революционером-марксистом и поверив в необходимость свержения существовавшего в России строя революционным путем, Джугашвили-Сталин считал, что революционная партия должна иметь достойного руководителя. Хотя Сталин не забывал о том, что Ленин является выходцем из чуждой ему дворянской среды (он напомнил об этом публично в июне 1937 года), он видел в Ленине человека, глубоко преданного интересам пролетариата и идее пролетарской революции.

Первой заслугой Ленина Сталин считал создание им мошной политической партии, которая оказалась в состоянии взять власть в России. В статье, посвященной 50-летию Ленина, Сталин писал: «Задача состояла в том, чтобы отделить овец от козлищ, отмежеваться от чужаков, организовать кадры опытных революционеров на местах, дать им ясную программу и твердую тактику, наконец, собрать эти кадры в единую боевую организацию профессиональных революционеров, достаточно конспиративную для того, чтобы устоять против жандармских набегов, но, вместе с тем, достаточно связанную с массами для того, чтобы повести их в нужную минуту на борьбу».

Такие представления о революционной партии сложились у Сталина еще до начала переписки с Лениным. В своей статье в «Брдзоле», опубликованной в декабре 1901 года, Джугашвили высказывается за создание партии, «которая будет сплочена не только по названию, но и по своим основным принципам и тактическим взглядам. Наша задача — работать над созданием такой сильной партии, которая будет вооружена твердыми принципами и несокрушимой конспирацией». Поэтому неудивительно, что требования к членам партии, на которых настаивал Ленин в своей редакции первого пункта устава РСДРП, полностью отвечали представлениям Джугашвили о «сильной и тесно сплоченной» партийной организации. Готовность Джугашвили следовать за Лениным логично вытекала из совпадения многих его убеждений с теми, которые отстаивал руководитель большевиков.

В полемике между большевиками и меньшевиками, развернувшейся сразу же после окончания II съезда РСДРП (июль— август 1903 года), Джугашвили энергично поддержал Ленина и его сторонников. В своих «письмах из Кутаиса», написанных в 1904 году, он защищал основные идеи работы Ленина «Что делать?» от критики Плеханова. (В одном из этих писем он впервые назвал Ленина «горным орлом».) Он одним из первых употребил словосочетание «ленинские идеи», которое в советское время стало расхожим пропагандистским термином. Джугашвили писал, что «стоит только принять... теоретическую предпосылку (Ленина), и никакой оппортунизм не подступит к тебе близко. В этом значение

171

ленинской идеи. Называю ее ленинской, потому что никто в русской литературе не высказывал ее с такой ясностью, как Ленин». В то же время, объясняя свое желание защищать «ленинские идеи», он подчеркивал, что «критикуемые взгляды Ленина — не собственность Ленина, а их искажение касается других партийцев не меньше, чем Ленина».

«Ленинские идеи» стали для Сталина оплотом в борьбе против неустойчивости и капитулянтства в партии. В своей статье «Коротко о партийных разногласиях», опубликованной 15 июля 1905 года в газете «Пролетариатис Брдзола», Сталин указал главную причину партийных разногласий: «...в нашей партии выявились две тенденции, тенденция пролетарской стойкости и тенденция интеллигентской шаткости. И вот выразителем этой интеллигентской шаткости и является нынешнее «меньшинство».

Сталин особо подчеркивал те стороны в деятельности Ленина и те его высказывания, которые свидетельствовали о его вере в пролетарские массы. Сталин противопоставлял Ленину руководителей, которые заражены «боязнью масс, неверием в творческие способности масс. На этой почве возникает некий аристократизм вождей в отношении к маскам, не искушенным в историй революции, но призванным ломать старое и строить новое. Боязнь, что стихия может разбушеваться, что массы могут «поломать много лишнего», желание разыграть роль мамки, старающейся учить массы по книжкам, но не желающей учиться у масс — такова основа этого рода аристократизма». По мнению Сталина, на свете не было другого такого революционера, как Ленин, «который бы так глубоко верил бы в творческие силы пролетариата и в революционную целесообразность его классового инстинкта, как Ленин».

Придавая решающее значение политическому реализму, Сталин в своей статье, написанной к 50-летию В.И.Ленина, противопоставлял его той «группе марксистов», которая «свою деятельность... основывает не на опыте, не на учете практической работы, а на цитатах из Маркса. Указания и директивы черпает она не из анализа живой действительности, а из аналогий и исторических параллелей». В Ленине Сталин видел «организатора и вождя группы» марксистов, которая «в своей деятельности опирается не на цитаты и изречения, а на практический опыт, проверяя каждый свой шаг на опыте, учась на своих ошибках и уча других строительству новой жизни».

В то же время Сталин видел в Ленине руководителя, способного прочно удерживать курс в разбушевавшейся общественной стихии и сохранять верность теоретическим принципам партии. Сталин подчеркивал, что «Ленин никогда не становился пленником большинства, особенно, когда это большинство не имело под собой принципиальной основы». По словам Сталина, Ленин «не боялся выступать... буквально один против всех, рассчитывая на то, — как он часто говорил об этом, — что

172

«принципиальная политика есть единственно правильная политика». Готовность Ленина выступить против всех во имя своих убеждений, соответствовала жизненным идеалам Сталина, высоко ценившего независимость своих суждений и уважавшего независимые натуры.

Сталину импонировали многие черты характера Ленина, и он особо отмечал его умение контролировать собственные эмоции. В своих воспоминаниях 1924 года Сталин отметил, что Ленин не поддался ни унынию после его поражения на Объединительном съезде РСДРП в 1906 году, ни кичливости после его победы на Лондонском V съезде партии в 1907 году.

Рассказывая о своих первых личных впечатлениях о Ленине, с которым он впервые встретился в декабре 1905 года на Таммерфорсской конференции большевиков, Сталин прежде всего отметил его скромность, в которой он увидел «одну из самых сильных сторон Ленина, как нового вождя новых масс, простых и обыкновенных масс, глубочайших «низов» человечества». Такая черта поведения Ленина вполне соответствовала представлениям Сталина о смирении руководителя, сложившимся еще во время его учебы в духовных училищах.

Видя в Ленине носителя тех идей и тех черт поведения, которые он всегда особенно ценил, Сталин считал, что исключительные способности Ленина позволили ему стать непревзойденным руководителем «движения революционного корабля к победе». Сталин говорил: «Ленин был рожден для революции. Он был поистине гением революционных взрывов и величайшим мастером революционного руководства... Гениальная прозорливость, способность быстро схватывать и разгадывать внутренний смысл надвигающихся событий — это то самое свойство Ленина, которое помогало ему намечать правильную стратегию и ясную линию поведения на поворотах революционного движения». Очевидно, что качества, которые Сталин особо ценил в Ленине, во многом отвечали его идеальным представлениям о политическом деятеле. Он постоянно обращался к теоретическим работам и практическому опыту своего «научного руководителя», чтобы повысить свою квалификацию как революционера.

Впервые Сталин услышал речи Ленина на Таммерфорсской конференции. Они произвели на него неизгладимое впечатление: «Это были вдохновенные речи, приведшие в бурный восторг всю конференцию». «Необычайная сила убеждения, простота и ясность аргументации, короткие и всем понятные фразы, отсутствие рисовки, отсутствие головокружительных жестов и эффектных фраз, бьющих на впечатление, — все это выгодно отличало речи Ленина от речей обычных «парламентских» ораторов».

Анализируя речи Ленина, Троцкий, как виртуоз «парламентских речей» и мастер митинговых выступлений, обратил особое внимание на

173

его ораторскую манеру, поскольку для него главным являлась не логическая конструкция содержательной части речи, а воздействие оратора на аудиторию. Поэтому дотошным образом описав жесты и телодвижения Ленина, его тон и тембр голоса, Троцкий счел ненужным разбирать логическое построение его речей, заключив свой анализ словами: «Но разве речь существует для конструкции? Разве в речи ценна какая-либо другая логика, кроме логики, понуждающей к действию?» На Сталина же наиболее сильное впечатление произвело не то, каким тоном произносил речь Ленин, как он при этом двигался и какие жесты делал, а его логическая конструкция. Он вспоминал: «Меня пленила та непреодолимая сила логики в речах Ленина, которая несколько сухо, но зато основательно овладевает аудиторией, постепенно электризует ее и потом берет ее в плен, как говорят без остатка. Я помню, как говорили тогда многие из делегатов: «Логика в речах Ленина — это какие-то всесильные щупальцы, которые охватывают тебя со всех сторон клещами и из объятий которых нет мочи вырваться: либо сдавайся, либо решайся на полный провал. Я думаю, что эта особенность в речах Ленина является самой сильной стороной его ораторского искусства».

Обратив внимание на умение Ленина убеждать логикой своих аргументов, Сталин, судя по его различным работам, очень внимательно изучал ленинские труды, его теоретические постулаты или политические лозунги. Так, например, в своей работе «Ленин и вопрос о союзе с середняком», написанной в 1928 году, Сталин подробно разбирает политические лозунги Ленина по крестьянскому вопросу: «В чем состоит соль лозунга Ленина? Соль лозунга Ленина состоит в том, что он замечательно метко схватывает триединую задачу партийной работы в деревне, выраженную в одной сжатой формуле: а) обопрись на бедноту, б) устраивай соглашение с середняком, в) ни на минуту не прекращай борьбы с кулаком. Попробуйте-ка взять из этой формулы одну из ее частей, как базу для работы в деревне в данный момент, забыв об остальных ее частях, — и вы обязательно попадете в тупик».

Очевидно, что Сталин продолжал внимательно изучать труды Ленина и после его смерти. Даже после завершения своего «ученичества» и до конца жизни Сталин называл себя «учеником Ленина». В беседе с Э. Людвигом Сталин заявил: «Я только ученик Ленина и цель моей жизни — быть достойным его учеником». Говоря о Ленине в 1938 году, он называл его «нашим учителем» и «нашим воспитателем». Свою главную теоретическую работу он назвал «Основы ленинизма», а постоянно переиздававшийся и пополнявшийся новыми работами сборник его основных произведений с 1924 по 1939 годы — «Вопросы ленинизма». Сталин считал, что его работы, являвшиеся теоретическим обоснованием проводившегося им политического курса, являются развитием идей Ленина. Вместе с тем, совершенно ясно, что в своей практической деятельнос-

174

ти и теоретическом обосновании своей политики Сталин ушел за пределы тех суждений и выводов, которые были сделаны Лениным. В то же время Сталин не стремился вывести свои теоретические выводы и практические дела за рамки «ленинизма» и не стал провозглашать появление «сталинской» теории или «сталинского» периода партийной и советской истории. В этом Алан Баллок увидел лишь политический расчет Сталина, стремившегося не «подставлять» себя, а спрятаться за тень Ленина.

На самом деле Сталин хотел доказать преемственность марксистской мысли и по этой причине старался обосновать последовательное единство идей Маркса — Энгельса — Ленина и своих собственных, так как исходил из научного характера марксистского учения, основанного на научных, а не политиканских принципах. Он писал, что «ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции... ленинизм является дальнейшим развитием марксизма». Свои же труды Сталин рассматривал как творческое развитие марксизма-ленинизма.

В то же время нет сомнения в том, что в отношении Сталина к Ленину проявлялось не только желание доказать научную обоснованность идей марксизма-ленинизма. Формы, в которых Сталин изъявлял свою преданность основоположнику большевизма, свидетельствовали о том, что Ленин для Сталина был великим вождем, отцом-основателем великого учения. С трибуны Мавзолея Ленина в 1941 году Сталин, обращаясь к защитникам страны, заявлял: «Дух великого Ленина вдохновлял нас... на войну против интервентов... Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!.. Под знаменем Ленина — вперед к победе!».

В своем докладе на закрытом заседании XX съезда КПСС Хрущев утверждал, что «Сталин проявил свое неуважение к памяти Ленина... Во многих фильмах и литературных трудах фигура Ленина была показана неверно и недопустимо принижена.» На самом деле трудно себе представить, что еще можно было сделать для прославления Ленина по сравнению с тем, что сделал для этого Сталин. Высказывания Ленина считались обязательными для обоснования тех или иных заявлений по самым различным вопросам. Каждый год в день смерти Ленина 21 января по всей стране проходили торжественные траурные собрания. День 22 января (по старому стилю — 9 января, день памяти жертв Кровавого воскресенья), объявленный нерабочим, считался теперь и днем памяти Ленина, и в этот день вывешивали флаги с траурной каймой. Мавзолей Ленина стал священным местом постоянного поклонения телу покойного вождя и трибуной, с которой советские руководители наблюдали военные парады и приветствовали демонстрации в дни главных советских праздников.

Именем Ленина были назван второй по величине и значению город страны, а также многие города в Российской Федерации и других республиках. Именем Ленина называли горные пики, заводы, фабрики, со-

175

вхозы и колхозы, улицы и площади городов. Повсеместно были воздвигнуты памятники Ленину, и Сталин направлял приветствия тем городам, где были сооружены первые памятники Ильичу. Портреты Ленина украшали интерьеры госучреждений и появлялись на фасадах домов во время праздников. С портретами Ленина шли на праздничные демонстрации советские люди во всех городах страны. Высшей правительственной наградой был орден Ленина. Изображение Ленина было на воинских знаменах, на советских ассигнациях и почтовых марках, на боевых знаменах частей и соединений Красной Армии. Жизнь Ленина с детских лет служила примером для подражания. Октябрята носили значки с изображением маленького Володи Ульянова. Всесоюзным организациям пионеров и молодежи было присвоено имя Ленина.

Жизнь Ленина была предметом многочисленных исследований. Ленину были посвящены музейные экспозиции в разных городах страны О Ленине была написана масса книг, а его жизни были посвящены многочисленные театральные постановки и фильмы. Возрождая хрущевскую версию о том, что Сталин якобы принижал Ленина, Е.С. Громов в своей книге «Сталин: власть и искусство» ссылается на негативное отношение Сталина к пьесе Погодина «Кремлевские куранты» и фильму, снятому по этой пьесе «Свет над Россией», и на основе этого утверждает, что в последние годы своей жизни Сталин не желал показывать Ленина на экране. Однако, как признает сам Громов, в эти же годы был выпущен фильм «Незабываемый 1919-й год», одним из героев которого был Ленин. Даже в основе фильма «Клятва», посвященного главным образом жизни страны и деятельности Сталина после смерти Ленина, была идея о том, что Сталин сохранил верность заветам Ленина.

Громов пишет, что в последние годы жизни Сталина «в ряде публичных выступлений второго вождя о первом как бы забывается». В качестве примеров Громов сослался на неупоминание Сталиным Ленина в обращениях к народу 9 мая 1945 года и 2 сентября 1945 года по случаю победы над Германией и Японией, в выступлении 9 февраля 1946 года и в своем выступлении на XIX съезде партии. Громов утверждает: «Это не могло быть случайностью, а означало лишь одно: одряхлевший диктатор не хотел делиться славой даже с основателем партии».

Действительно, Сталин ничего не сказал об основоположнике большевизма в упомянутых Громовым речах. Однако в этих выступлениях Сталин не называл и многих имен, которыми он призывал вдохновляться советский народ в речах 6 и 7 ноября 1941 года. На таком же основании можно утверждать, что в дни Победы и в первые дни 1946 года Сталин «не хотел делиться славой» с Александром Невским, Дмитрием Донским, Мининым, Пожарским, Белинским, Чернышевским и многими другими, которых он упомянул в своих речах 6 и 7 ноября 1941 года.

176

В то же время достаточно просмотреть другие сталинские работы 1945— 1952 годов, чтобы убедиться в том, что Сталин вовсе не перестал упоминать имя Ленина. В приказах, подписанных им в качестве наркома обороны СССР по случаю Дня Советской Армии в 1945-м и в 1946 году, Сталин говорит о создании «великим Лениным Красной Армии», о необходимости выполнять «заветы великого Ленина». В своем приказе в качестве министра вооруженных сил СССР по случаю 1 Мая 1946 года он призывает: «Необходимо помнить указания великого Ленина». В приказе от 23 февраля 1947 года он пишет: «Созданная великим Лениным Советская Армия...» В приветствии Москве по случаю ее 800-летия Сталин говорит: «После того, как по воле великого Ленина Москва вновь была объявлена столицей нашей Родины, она стала знаменосцем новой советской эпохи». В своей речи 7 февраля 1948 года на обеде в честь финляндской правительственной делегации Сталин особо подчеркнул роль Ленина в провозглашении независимости Финляндии. Наконец, в своем приветствии «юным пионерам Советского Союза» 20 мая 1952 года Сталин называет их «верными ленинцами». Помимо этого, Сталин постоянно ссылался на Ленина как на неоспоримый авторитет в своих последних теоретических работах — «Относительно марксизма в языкознании» и «Экономические проблемы социализма». (Впрочем, упоминание Ленина в этих двух работах Громов был вынужден признать, хотя это признание и противоречит его концепции о нежелании Сталина «делиться славой» с Лениным.)

В отношении к Ленину еще раз проявилась характерная для Сталина устойчивость его взглядов и верность первоначальному выбору. Начиная со времени их заочного знакомства в 1903 году, каждый новый политический успех Ленина служил для Сталина доказательством правильности выбора своего «учителя» и правильности собственных суждений, которые, как правило, совпадали с ленинскими. Превращение большевиков в самостоятельное крыло РСДРП с 1903 года, а затем во влиятельную политическую силу России в ходе революции 1905 года, победа большевиков над меньшевиками в РСДРП в 1907 году и другие события усиливали политическое значение не только Ленина, но и его сторонников. Органичная последовательность в проведении ленинского курса, отвечавшего его мировоззрению, способствовала тому, что Сталин не мог не выдвигаться на первый план в партии, объединенной вокруг Ленина.

177

Глава 15

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 167; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!