Гипоталамус, гипофиз, гонады – два типа саморегуляции системы
Гипофиз – дирижёр эндокринной системы, направляющий работу всех желёз внутренней секреции, включая гонады. Он вырабатывает гонадотропные гормоны, стимулирующие рост и развитие половых желёз, секрецию ими гормонов, созревание сперматозоидов и яйцеклеток. Его гибель из-за опухолевого роста, травмы или инфекции равносильна кастрации. Если эта беда случится до наступления полового созревания, то тело сохранит детские пропорции, не вырастет половой член у мужчин, не станут расти грудные железы у женщин. Введением гонадотропных гормонов, извлечённых из гипофизов животных, удаётся восстановить работу гонад и как следствие, добиться развития вторичных половых признаков. Приостановка заместительной терапии гипофизарными гормонами ведёт к утяжелению степени гипогонадизма (недостаточности половых желёз); сексуальное влечение исчезает и половая жизнь прекращается.
Гипофиз “командует” гонадами отнюдь не автономно. Его активность контролируется ядрами гипоталамуса уникальным способом: нервные клетки секретируют особые вещества – либерины, которые стекают по воронке в гипофиз, активируя секрецию гипофизарных гормонов. Так, гонадолиберин или гонадотропин-рилизинг-гормон приводит к выбросу гонадотропного гормона гипофиза. Разрушение ядер гипоталамуса сопровождается эффектом, аналогичным удалению гипофиза.
Кроме приказов “сверху”, из гипоталамуса, работу гипофиза направляют сигналы, поступающие “снизу”, из гонад. Это исключает выработку излишка гонадотропных гормонов. Если же их уровень чересчур снижается, дефицит андрогенов подхлёстывает их секрецию. Это и есть мужской или обратный тип связи между гонадами и гипофизом: чем выше уровень андрогенов, тем сильнее тормозится продукция гонадотропинов; напротив, падение уровня тестостерона стимулирует секреторную активность гипофиза.
|
|
|
Грубое вмешательство извне приводит эту систему саморегуляции к поломке. Урологи или андрологи, слабо знакомые с закономерностями эндокринной регуляции половой функции, думают, что чем выше уровень мужских половых гормонов, тем выше потенция. На самом деле, это справедливо лишь для гипогонадизма (евнухоидизма). Когда же в организме достигается достаточный уровень андрогенов, их дополнительное введение никак не сказывается на потенции и половом влечении. Если, в ущерб здравому смыслу, андрогены назначают взрослому человеку, не страдающему гипогонадизмом, это может привести к неприятным последствиям.
Худшее из них – атрофия яичек. Она наступает, когда андрогены, вводимые извне, полностью блокируют гонадотропную функцию гипофиза. Увы, сексологу нередко приходится констатировать факт медикаментозной кастрации, вызванной некомпетентным лечением “импотенции” (Бейлькин М. М. с соавт., 2002).
|
|
|
Иногда назначение андрогенов и их отмена приводят по механизму “пружинного эффекта” к росту грудных желёз у мужчины. “Вы принимали половые гормоны?”– такой вопрос обычно задаешь больному, обратившемуся по поводу гинекомастии(от греческих слов gyne – “женщина” и mastos – “грудь”). “Мне назначали по поводу половой слабости тестостерон (или сустанон, омнадрен, андростенолон)”, – таков обычный ответ пациента. Нередко дело кончается хирургическим удалением грудных желёз пациента.
В отличие от мужского тонического типа саморегуляции, при котором между гонадами и гипофизом устанавливается обратная связь, у женщин она носит прямой и циклический характер. Поступление в кровь большого количества эстрогенов в середине менструального цикла приводит к подъёму уровня гонадотропного гормона. Затем наблюдается быстрый спад секреции обоих гормонов, что сопровождается выходом из яичника яйцеклетки и выработкой прогестерона, женского полового гормона второго типа. Такой цикл прерывается беременностью. При её наступлении гормональный фон изменяется за счёт секреторной деятельности плаценты – органа, в котором протекает развитие зародыша.
|
|
|
Именно плацента матери и затем развивающийся гипофиз обеспечивают рост яичек зародыша (яичники у женского плода не функционируют). По мере развития зародышевых яичек, андрогены включаются в процесс половой дифференциации мозга, а затем формируют связь “гонады – гипофиз” по тоническому мужскому типу.
Как мужской тонический, так и женский циклический тип саморегуляции системы “гипофиз – гонады” контролируется гипоталамусом. Те же самые вмешательства (например, введение андрогенов или эстрогенов зародышам в критические сроки половой дифференциации головного мозга или разрушение ядер гипоталамуса), делающие в дальнейшем поведение экспериментальных животных гомосексуальным, вызывают нарушения и в гормональной регуляции их гонад. Они наделяют самцов способностью, подобно самкам, реагировать выбросом гонадотропина в ответ на введение эстрогенов. Введение же тестостерона новорождённой самке приведёт к тому, что, достигнув половой зрелости, она окажется неспособной к овуляции и потому бесплодной, а также к тому, что половое возбуждение у неё будут вызывать не самцы, а рецептивные самки, находящиеся в соответствующей стадии полового цикла.
|
|
|
Дёрнер с Хинцем (Dörner G., Hinz G., 1972) обнаружили, что критические периоды маскулинизации центров, ответственных за половое поведение, и центров, регулирующих цикличность секреции гонадотропинов, не совпадают. Если крысам самкам ввести 100 мкг эстрадиола на 10-й день жизни, то во взрослом состоянии животные будут делать садки на рецептивных самок, тем не менее сохраняя циклическую функцию яичников. Кроме того, Павел Вундер (1980) считает, что нервные структуры, ответственные за циклическую секрецию гонадотропинов, более чувствительны к действию андрогенов, чем центры, определяющие специфику полового поведения. Для сексолога эти факты крайне важны.
Клинические наблюдения, разумеется, целиком не вписываются в узкие рамки экспериментальной модели, но зачастую они объясняются именно особенностями половой дифференциации мозга. Женщины, страдающие ановуляторным бесплодием, вовсе не обязательно склонны к лесбийской любви. Зато сочетание гомосексуального поведения с нарушением менструального цикла – свидетельство гормонального дисбаланса, имевшего место в периоде зародышевого развития и приведшего к сбою половую дифференцировку ядер гипоталамуса будущей женщины.
Геи (правда, не все) реагируют на введение им эстрогенов резким подъёмом уровня лютеотропного гормона (одного из гонадотропинов). У мужчин-гетеросексуалов такое же вмешательство напротив, снижает количество гипофизарного гонадотропина; оно приходит к исходному уровню лишь спустя несколько дней (Dörner G., 1978). Это доказывает, что при “ядерной” гомосексуальности сосуществуют оба гипоталамических центра гонадотропной регуляции – тонический (мужской) и циклический (женский).
Многие элементы сексуального поведения и его регуляции взаимосвязаны (тип функционирования гипоталамических центров гормональной регуляции; характер выработки феромонов; специфическая реакция индивида, связанная с их обонянием; тип половой ориентации и т. д. ), но в то же время они относительно независимы друг от друга. К тому же следует учитывать разницу в тяжести и в характере происхождения гормонального сбоя в ходе половой дифференциации мозга. Вариабельность всех этих факторов и их сочетания объясняет то, что одни и те же биологические причины могут привести к развитию различных девиаций, таких как гомосексуальность, трансвестизм (стремление носить одежду противоположного пола), и, наконец, транссексуальность. Сказанное имеет важное практическое значение и станет предметом нашего обсуждения.
Если научная истина не по нутру…
Учёные, исследовавшие гормональную регуляцию дифференцировки половых центров, предпочитали говорить о феминизации самцов в условиях дефицита андрогенов или о маскулинизации самок, получавших мужские половые гормоны в критическом периоде половой дифференциации мозга. Такой же терминологии придерживался и Уорд (Ward I. L., 1972), получавший от беременных самок, перенесших стресс, мужское потомство, ведущее себя подобно самкам.
Дёрнер, разглядел в этих экспериментах модель гомосексуального поведения и сделал свои выводы достоянием учёного мира. Он поступил вполне логично, но, как оказалось, опрометчиво. Его коллеги пришли в ярость. По словам Френсиса Мондимора (Мондимор Ф. M., 2002), известный нейрофизиолог Роджер Горски явился на конференцию, посвящённую биологическим аспектам сексуальной ориентации, с коротким фильмом. Заснятые на плёнку “мужские особи крыс бегали по маленькой клетке, обнюхивали друг друга, подёргивали усами и иногда выгибали спины. «Я представляю вам возможность решить, что может быть общего у этого с человеческой сексуальной ориентацией», – сказал он присутствующим учёным”.
Вряд ли подобные “аргументы” можно счесть исчерпывающими.
Важнейшим показателем полового поведения является коэффициент лордоза – процентное отношение числа лордозных реакций к числу садок. Приведу в качестве примера эксперименты Б. Голдмана (Goldman B. D. et al., 1972) с введением антигонадотропной сыворотки самцам крыс в критическом периоде половой дифференциации их мозга. Достигнув зрелого возраста, животные демонстрировали половое поведение следующего типа: за 30-минутный период наблюдения у 10 из 14 подопытных самцов коэффициент лордоза превысил 70 %, в то время как среди контрольных – только у 1 из 14 он превысил 30 %. Мог ли Горски не знать о результатах этого эксперимента, если он был соавтором Голдмана?!
Взгляды Дёрнера не вызвали должной оценки ни у психологов, ни у определённой группы врачей, ни у самих геев. Отчасти это объясняется элементарным невежеством некоторых из них (вспомним “критические” замечания Деревянко по поводу наличия половых центров в головном мозге или утверждения Еникеевой о различном гормональном статусе у взрослых гомо- и гетеросексуалов). Психологи же (обычно знакомые с эндокринологией лишь понаслышке) загипнотизированы идеей, что сексуальная ориентация формируется исключительно воспитанием, половым опытом и “текущими социальными интеракциями” (Unger R. K., 1990). Нельзя сбросить со счётов и субъективные моменты неприятия концепции, так ярко проявившие себя в выходке Роджера Горски с демонстрацией фильма-“опровержения”. Лучше всего об этом сказал Лев Клейн:
“Гипотеза Дёрнера встретилась с ожесточённой критикой. Крысы и люди – как можно сравнивать! Крысы только спариваются, а человек испытывает и любовь. У крыс нет гомосексуальности, то есть изменившихся предпочтений в выборе сексуального партнёра при сохранении своего пола, у них просто изменено половое поведение в целом. Особенно возмутились организации гомосексуалов – им не понравилось товарищество “голубых крыс”, не понравилось и вообще выяснение причин гомосексуальности. Сама задача выяснения причин резонно связывается ими со стремлением предотвратить появление гомосексуальных детей, а в этом они видят проявление общего негативного отношения к гомосексуалам. Мне гипотеза Дёрнера кажется очень реалистичной”.
Чутьё не подвело Клейна, когда он вступился за Дёрнера, но, углубившись в дебри эндокринологии и эмбриологии, археолог в них запутался. Согласно его представлениям, решающую роль в формировании мозга плода по мужскому типу играют андрогены матери (а не те, что вырабатываются в яичках самого зародыша). Откуда берутся у неё мужские половые гормоны, зачем они нужны ей при стрессеикак они в этом состоянии расходуются, Клейну неведомо. Он лишь с пафосом констатирует: “Андрогены матери сгорают в топке стресса, а мозг зародыша, испытывая при этом их дефицит, формируется неправильно”.
Стресс, переживаемый беременной, действительно приводит к дифференциации мозга зародыша по гомосексуальному типу (об этом уже неоднократно говорилось). Только происходит это иначе, чем представляется Клейну, который, не разобравшись в деталях, усомнился в клиническом аспекте концепции Дёрнера, мол, “нет данных о том, чтобы все гомосексуалы прошли в утробном периоде через нехватку гормонов под действием материнского стресса или других причин, да ещё всё в узко ограниченный период”.
Оппонентом этой концепции оказался и Френсис Мондимор. В своей книге “Гомосексуальность. Естественная история” (2002) он подробно излагает сведения о разнице в строении головного мозга у мужчин, женщин, гетеро- и гомосексуалов. У него не вызывает сомнений, что она определяется гормонами, обеспечивающими половую дифференциацию мозга в критическом периоде развития зародыша. Признаёт он и наличие центров, ведающих половым поведением. Остаётся согласиться с утверждением Дёрнера, что биологические корни “ядерной” гомосексуальности у людей (вне зависимости от степени их феминности или маскулинности) и у экспериментальных животных одни и те же. Мондимор отказывается сделать такой вывод, приводя свою превосходную книгу к досадным противоречиям.
Не повезло Дёрнеру и с оценкой его работ, сделанной Игорем Коном. Сославшись на мнение Х. Майер-Бальбурга (Meyer-Bahlburg H.), философ холодно роняет: “Наиболее авторитетные специалисты считают, что говорить о решающей или существенной роли пре- или постнатальной гормональной регуляции в развитии гомосексуальности, за исключением лиц с явными физическими признаками интерсексуальности (феминизированные мужчины и маскулинизированные женщины) преждевременно”. Последним камнем, брошенным им в Дёрнера, было: “Неоднозначна и связь сексуальной ориентации с эстрогенами”.
Читатели, надеюсь, успели убедиться в том, что эстрадиол принимает участие в половой дифференциации головного мозга зародыша вовсе не вопреки механизму, предложенному Дёрнером. Смею также уверить, что, взяв на себя роль третейского судьи в спорных проблемах эмбриологии, биохимии и нейрофизиологии, Кон остановил свой выбор не на самом беспристрастном эксперте. Мы ещё вернёмся к ключевому вопросу о том, как срабатывает дефицит (или избыток) андрогенов и эстрогенов в ходе половой дифференциации мозга, а также о том, что происходит при стрессе, переживаемом беременной. Но сначала сделаем ещё ряд экскурсов в биологию.
Ведь если критики Дёрнера ошибаются, сомневаясь, что именно гормональный дисбаланс в мозге зародыша – стержневой биологический механизм становления гомосексуальной ориентации, то они абсолютно правы в другом: проблемы возникновения девиаций этим не исчерпываются. Во всяком случае, наблюдения над птицами (и в меньшей степени, над животными других видов) выявили некоторые важные механизмы, определяющие становление как нормальной, так и девиантной сексуальности.
“Я милого узнаю по походке”, или что такое импринтинг
В первую очередь речь идёт о так называемом “импринтинге”,чтопереводится на русский язык, как “запечатление”. Первооткрыватель импринтинга – Сполдинг 120 лет тому назад заметил, что цыплята, недавно вылупившиеся из яйца, следуют за любым движущимся предметом, который попался им на глаза первым. Птенцы узнают “по походке” свою маму, курицу или гусыню, и повсюду следуют за ней. Такая способность запечатлеть в своей памяти некий движущийся предмет и затем неотступно следовать за ним, проявляется у них в течение нескольких часов после того, как они вылупятся из яйца. Если же, например, утята вместо мамы-утки “запечатлеют” человека, то они так и будут ходить гуськом именно за ним.
Голландский этолог (исследователь поведения животных в естественной среде) Николас Тинберген (1993) рассказал о наблюдениях коллеги: “Он вывел в инкубаторе нескольких гусят, а затем подбросил их гусиной паре, у которой только что вылупилось собственное потомство. К его удивлению, инкубаторные птенцы не присоединились к другим птицам, а бежали к нему, всякий раз, когда он пытался оставить их в гусином семействе. Очевидно, они считали его “матерью-гусыней”, а собственный вид вообще не признавали. Однако этого не наблюдалось, если гусята не видели его перед тем, как их перенесли к другим гусям”.
Этот механизм наблюдается у многих видов животных (ягнят или оленят, например). Интересно, что импринтинг часто сопровождается чувством привязанности, которое приёмные родители испытывают к приставшему к ним детёнышу, принимая его за своего.
Подобным же механизмом импринтинга формируются и половые пристрастия птичьей молодёжи. Разумеется, критический период сексуального импринтинга относится к более поздним срокам жизни, различным для того или иного вида животного. У серых гусей, например, характер полового предпочтения закладывается в сроки от 50 до 140 дней, у крякв – в течение нескольких первых недель жизни.
Вообще в “социальной” жизни птичьей стаи импринтинг играет важную роль. Существует специальный код движений и криков, от точности воспроизведения которого зависит приём или отвержение гуся стаей. Точно так же, пользуясь этим кодом, ведут себя гуси в периоде брачных ухаживаний. Их чувства настолько обострены, что предпочтение, высказанное в рамках врождённого “общегусиного” кода, приводит к “любви”, точнее, к индивидуальному выбору партнёра. Это удивительно напоминает половую избирательность, свойственную зрелой сексуальности человека (разговор о ней предстоит в следующей главе).
Благодаря импринтингу, выбор партнёра у гусей делается раз и навсегда. Юный гусак совершает при этом сложный ритуал движений перед своей избранницей, завершая их особым криком. С тех пор их супружеская пара неразлучна “в счастье и в несчастье”. Они и от врагов отбиваются “спиной к спине”.
Избирательность настолько свойственна серым гусям, что Лоренц (1994) считает их способными на подлинную любовь. В какой-то мере он прав. Вот, например, как биолог описывает поведение влюблённого гусака: “Со мной случалось, что я буквально не узнавал хорошо знакомого гусака, если он успевал “влюбиться” с вчера на сегодня. Мышечный тонус повышен, в результате возникает энергичная напряжённая осанка, меняющая обычный контур птицы; каждое движение производится с избыточной мощью; взлёт, на который в другом состоянии решиться трудно, влюблённому гусаку удаётся так, словно он не гусь, а колибри; крошечные расстояния, которые каждый разумный гусь прошёл бы пешком, он пролетает, чтобы шумно, с триумфальным криком обрушиться возле своей обожаемой. Такой гусак разгоняется и тормозит, как подросток на мотоцикле, и так же, как он, постоянно нарывается на ссоры”.
В ходе полового импринтинга возможны сбои и ошибки. Это было установлено в наблюдениях за животными-“девиантами”. Знаток этой проблемы, всё тот же знакомый нам Конрад Лоренц, рассказывает:
“Многие животные, особенно птицы, воспитанные вне стаи, непоправимо ошибаются в выборе своего полового партнёра. Даже если им представляется богатый выбор особей противоположного пола их собственного биологического вида, они предпочитают безответно любить друга своего детства и юности, хотя он относится, увы, к чужому виду. Подобные драмы наблюдали, кроме птиц, и у лосей, морских свинок и т. д. (всего у 25 видов).
Птицы, выращенные в изоляции от своих собратьев, вообще не знают, к какому виду они относятся – иными словами, у них не только действия, связанные с общественной жизнью, но и половое влечение направлено на животных, с которыми они провели много времени в определённую фазу их юности, фазу повышенной восприимчивости. Следовательно, существа, выращенные в домашних условиях в одиночку, имеют склонность рассматривать людей, и только их, в качестве объекта половой любви...
Один взрослый самец галки влюбился в меня и обращался со мной точно так, как если бы я был галкой-самкой. Эта птица часами пыталась заставить меня вползти в отверстие шириной в несколько дюймов, избранное ею для устройства гнезда. Точно так же ручной самец домового воробья старался заманить меня в карман моего собственного жилета. Ещё более настойчивым самец галки становился в тот момент, когда пытался накормить меня отборнейшими, с его точки зрения, лакомствами – дождевыми червями. Замечательно, что птица совершенно правильно разбиралась в анатомии, считая человеческий рот отверстием для приёма пищи. Она была очень обрадована, когда я приоткрывал губы и глядя на неё, одновременно произносил соответствующие просительные звуки. Несомненно, с моей стороны это был акт самопожертвования, потому что даже я не мог заставить себя полюбить вкус измельчённых червей, обильно смоченных галочьей слюной. <…>
Героем другой подобной же трагикомедии был прекрасный белый павлин из зоосада. Он оказался единственным выжившим из слишком рано вылупившегося выводка, не пережившего периода похолодания. Служитель зоопарка пересадил павлина в самое тёплое помещение – террариум, где содержались гигантские галапагосские черепахи. Остальную часть своей жизни несчастная птица признавала предметом своих сексуальных желаний только громадных рептилий и оставалась безучастной к прелестям хорошеньких павлиних.
Типичной чертой этих удивительных состояний развития полового влечения к исключительным и противоестественным объектам является их необратимость”.
Николас Тинберген (1993) описывает и более сложную форму импринтинга:
“Если выкормить из рук галчонка, он привязывается к человеку, играющему роль приёмного отца, всё время держится рядом и выпрашивает у него пищу. Когда такая ручная галка начинает летать, человеческая компания её больше не удовлетворяет, и она присоединяется к птичьим полётам. Её социальными партнёрами становятся оказавшиеся рядом дикие галки и вороны. Однако по достижении половой зрелости обнаруживается, что несмотря на долгое пребывание вместе с птицами, первоначальное воспитание оставило свои следы: ухаживание направляется на людей. Когда позже просыпается родительский инстинкт, птица снова стремится к галчатам, а не к человеческим детям. Таким образом, объект её внимания зависит от конкретного инстинкта. Одна из таких галок, самец Джок, принадлежавший профессору Лоренцу, относился к приёмному отцу как к родителю, к серым воронам как к пищевым компаньонам, к девочке как половому партнёру и к галчонку как к собственному птенцу”.
Поскольку половой диморфизм (различие в строении самцов и самок) у серых гусей выражен слабо, то юный гусак часто ошибается, останавливая свой выбор на особи своего же пола. Гомосексуальная семья, состоящая из двух гусаков, так же прочна, как и гетеросексуальная. И если в ней и бывают измены, то неверный супруг делает всё, чтобы загладить свою вину в глазах спутника жизни. Приведу любопытный рассказ Лоренца, наблюдавшего супружеские измены в гомосексуальной гусиной семье. При этом один из однополых супругов изменял другому с гусыней. Выглядело это так: “Он приплывал к ней второпях, а тотчас же после соития снимался и летел через весь пруд к своему другу, чтобы исполнить с ним эпилог спаривания, что казалось особенно недружелюбным по отношению к даме. Впрочем, она оскорблённой не выглядела”. В пику Деревянко добавлю, что эндокринные аномалии у гусей-гомосексуалов никогда не отмечались. Мало того, благодаря полноценной “мужественности” обоих партнёров, такая пара обычно осуществляет гегемонию над всей гусиной стаей и выполняет функции её защиты (поэтому Лоренц считает гомосексуальность серых гусей феноменом, эволюционно выгодным для вида в целом). В отличие от наблюдавшегося им “неверного супруга”, допускавшего гетеросексуальные измены своему гомосексуальному партнёру, среди животных есть и абсолютно строгие “геи”.
Интересно, что у стадных животных, привыкших к иерархическому подразделению по признаку силы, можно наблюдать и поведение, живо напоминающее гомосексуальные отношения людей в авторитарных группах и сообществах, отношения, имеющие, казалось бы, чисто социальную подоплёку. “Я видел однажды, – пишет Лоренц, – как два сильных самца-гамадрила на какое-то мгновение схватились в серьёзной драке. В следующий миг один из них побежал, а победитель гнался за ним, пока не загнал его в угол. У побеждённого не оставалось другого выхода кроме жеста смирения. В ответ победитель тотчас отвернулся и гордо на вытянутых ногах пошёл прочь. Тогда побеждённый, вереща, догнал его и начал просто-таки назойливо преследовать подставленной задницей. Так продолжалось до тех пор, пока сильнейший не принял к сведению его покорность: со скучающей миной он оседлал его и проделал несколько небрежных копулятивных движений. (Копуляция – половой акт. – М. Б.). Только после этого побеждённый успокоился, очевидно, убеждённый, что мятеж прощён”.
Читая автобиографическую повесть Дмитрия Лычёва “(Интро)миссия” (1998), я время от времени вспоминал этот эпизод с гамадрилами.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 258; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!