Стратегия успеха: искать человека или структуры?
С.Г. КЛИМОВА
КРИТЕРИИ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ГРУПП "МЫ" И "ОНИ"
КЛИМОВА Светлана Гавриловна – кандидат философских наук, ведущий научный сотрудник Института социологии РАН
Социологи, в течение последних десяти лет изучающие самоидентификации россиян в реформируемом обществе, фиксируют общую закономерность: ослабление социальной интеграции как на макроуровне (государство, территориальные и профессиональные общности), так и на локальном (семья). Тенденции дезинтеграции убедительно зафиксированы мониторинговыми исследованиями на репрезентативных выборках [1, 2, 3], а также при посредстве социально-психологического анализа, проведенного с использованием мягких методов [4, 5].
Исследования убедительно показывают; наиболее глубокий кризис идентичностей приходится на 1993 г. С 1994 г. происходит постепенное усиление чувства "мы" во всех общностях: глобальных и локальных, реальных и номинальных, макросоциальных и личностных. Исследователи интерпретируют данное положение по-разному. В.А. Ядов и Е.Н. Данилова усматривают в нем позитивную тенденцию адаптации, постепенного восстановления идентичностей, разрушенных в период наиболее резкой ломки сложившихся за годы правления коммунистов социальных отношений. Ю.А. Левада и его коллеги оценивают ее столь же однозначно, __________________
Исследование выполнено в рамках проекта "Образы социальной реальности как фактор солидаризации и конфронтации в кризисном обществе" при поддержке РГНФ (№99-03019581).
|
|
|
но негативно: как тенденцию к "агрессивной мобилизации" "постсоветского человека" [3, с. 8; 6, с. 48]. Н.Ф. Наумова более осторожна в интерпретациях. Она считает, что в условиях нестабильного общества идентификация с группой "мы" выполняет две функции. С одной стороны, на личностном уровне – это поиск защиты, понимания, помощи. Этот процесс для личности важен как стабилизирующий, укрепляющий ее внутренние и внешние позиции. Влияние его на стабильность социальной системы, с другой стороны, зависит от того, насколько отработан механизм согласования групповых интересов [5, с. 116].
Исходные предположения и работа с данными
Какие критерии используют россияне, конструируя в своей субъективной реальности группу "мы"? Сотрудниками Института социологии под руководством В.А. Ядова разработана специальная методика. Она предусматривает выявление не только механизмов "Мы"-идентификаций, но также и определение оснований идентификации с группами "Они", т.е. с "чужими", "не своими".
Основная гипотеза формулировалась так: сильно-ресурсные группы и индивиды существенно отличаются в своих "мы" – "они" самоопределениях от слаборесурсных. Этот ракурс анализа связан с деятельностно-активистским подходом (напр., Э. Гидденс, П. Бурдье), и содержит выход на проблематику: "Кто сегодня устанавливает правила социальных взаимодействий". Мы полагали, что “социальный ресурс” личности или группы определяется комбинацией их субъектного потенциала или “социального капитала” (по Бурдье). В нашем случае эта комбинация включает, как минимум, возраст (естественный ресурс индивида); уровень материального благосостояния; образование и квалификацию; проживание в крупном городе, либо малонаселенном месте, а также ряд других атрибутов.
|
|
|
Проверка этой гипотезы требовала большого массива данных, поэтому разработанная исследовательской группой формулировка двух вопросов о "мы" и "они" была включена в массовый опрос Фонда "Общественное мнение"1. Вопросы звучали так: В своей жизни мы имеем дело с разными людьми. С одними мы находим общий язык, понимаем и принимаем их, называем "своими" и можем сказать: "это мы". А другие люди являются для нас "не своими". Мы говорим: "это – они". 1) Назовите, пожалуйста, таких людей, о которых вы можете сказать: "это – мы". 2) А теперь назовите, пожалуйста, таких людей, о которых вы можете сказать: "это – они". Отметим, что в преамбуле к формулировке вопроса наряду со словом "Мы" использовалось в качестве синонима "Свои". "Они" названы также "Не своими". В ответах мы старались избежать противопоставления "Своих" – "Чужим", чтобы в качестве реакции на первый вопрос не получить исключительно перечень групп близких – родных и знакомых. Кроме того, думается, не следовало провоцировать негативную оценку групп "Они" оценочным понятием "Чужие".
|
|
|
Предполагалось, что формулировка "Мы - Они", в отличие от "Свои - Чужие", более ситуативна, и потому вызовет у респондентов больше затруднений при ответах, что подтвердилось. На вопрос о "Мы" не дали ответа 34% опрошенных, об "Они" – 43%2. Иногда люди мотивировали отказ от ответа: "Теперь я уже и не нахожу - перепутались все". В целом, как и следовало ожидать, реже уклонялись от ответов люди с высшим образованием (29% - на первый вопрос и 35% - на второй) и жители мегаполисов (23% и 34%, соответственно). Ситуативность в нашем случае проявилась в том, что обследование в целом было посвящено вопросам политики. И, отвечая на первый вопрос, 10% респондентов назвали имена тех или иных симпатичных им политиков (Путин, Лужков, Зюганов, и пр.). Из дальнейшего анализа данная часть ответов была исключена.
|
|
|
Форма открытого вопроса позволяет на этапе обработки и анализа данных использовать такие основания классификации, как "конструкты второго порядка"3. Материалы пилотажа дали основания для создания целого ряда подобных конструктов. Для решения различных исследовательских задач массив элементарных номинаций можно, в принципе, рассортировать по разным критериям: макросоциальные – локальные; реальные – номинальные; дистантные – контактные; примордиальные (первичные) – модерные (формируемые в результате безличного, функционального общения) и другие группы. Каждая пара оснований может быть координатной осью типологии субъективной категоризации социального пространства.
Для проверки гипотезы о зависимости идентичности и контридентичности от наличия социальных ресурсов, массив ответов о "Мы" был разбит на две большие категории: первая - указания на социальный, а вторая - на личностный статус. Мы руководствовались следующими соображениями. Чувство "Мы" возникает у человека по отношению к тем людям, с которыми он ощущает тождество по определенным ситуативным параметрам или ценностным критериям. Задача поддержания тождества успешнее решается при устойчивых личных контактах, и потому личностные критерии в субъективных обоснованиях близости представителей определенной группы не только выглядят более "весомыми", но и оказываются более естественными, органичными. Использование социальных критериев для обозначения общности "Мы" актуализируется, когда есть возможность привлекать обоснования "от противного", когда появляется группа "Они" с более или менее отчетливо выраженными социальными характеристиками, по базовым ценностным признакам воспринимая индивидом либо как отличная, либо как прямо враждебная. Психологи экспериментально доказали, что между уровнями самокатегоризации существует функциональный антогонизм, т.е. когда актуализируется социально-групповая идентичность, личностная отступает на второй план. Кроме того, восприятие себя и "Мы-группы" в личностных категориях делает поведение человека более гибким и нюансированным, а деперсонализированное восприятие "Мы" в социально-групповых категориях влечет стереотипизированные реакции, которые могут быть эффективными в ситуации неопределенности или же в экстремальных ситуациях, требующих уверенного и оперативного решения о необходимых действиях [7, с. 207, 210].
В категорию "социальный статус" (для "Мы") были отобраны элементарные номинации по критерию принадлежности к не предполагающим обязательных личных контактов сообществам, занимающим определенное положение в социальной структуре, признаками которого являются: а) принадлежность к номинальной группе, фиксированная в "объективных" признаках (гражданство, национальность, возраст, место рождения или проживания); б) социально-статусные характеристики, предопределенные фактом получения профессии, образования (военные, врачи), или имущественным положением (бедные, средний класс).
В категорию "личностный статус" отнесены элементарные номинации, в которых точкой отсчета является не "объективная" структура общества, а сам субъект с его ценностными предпочтениями и (или) личными контактами, связями. Это высказывания, в которых либо описывались особенности личности или образа жизни объекта идентификационных предпочтений ("опытные"), либо выражалось субъективное отношение к другим ("кто меня понимает"), либо назывались представители первичных групп (друзья, родственники, коллеги). С этой точки зрения, например, "работяги", "труженики" – это не то же, что "рабочие". В номинации "рабочие" отсутствует ценностное отношение к группе идентификационного выбора, это стереотипное, нейтральное упоминание социально-профессиональной группы. Номинация "рабочие" включена нами в категорию "социальный статус", а "работяги" – в личностный. Подобным образом мы рассуждали, когда относили в категорию "личностный статус" диффузные общности, критерием для выделения которых послужили идеологические признаки ("православные", "настоящие коммунисты"). Наоборот, указания на церковь, какую-либо партию как социальный институт (например, "члены КПРФ", "принадлежащие к православной церкви"), должны быть отнесены в категорию "социальный статус". Однако в исследовании респонденты определяли себя не в качестве членов определенной социальной организации, а в качестве личностей с определенными идеологическими либо ценностными установками и выражали готовность считать "своими" индивидов со сходными установками.
"Мы" и "Такие же"
В таблице 1 содержится информация о том, какие элементарные группы были объединены в категории. Отметим, что кроме упоминаний фамилий политиков, общественных деятелей из набора исключены и указания на семью (нас интересовали социальные группы). В представленном наборе номинаций обращают на себя внимание несколько обстоятельств. Сначала о "Мы".
Первое. Как уже было сказано, когда мы год назад просили россиян закончить предложение: "Такие же люди, как я это…", отказов от ответа было меньше, но набор номинаций являлся более скромным. Например, совсем не было упоминаний гражданства и места жительства. Это понятно: в стране и в городе живут люди с разным социальным положением. О носителях отличного от моего статуса можно сказать в определенной ситуации "Мы", но нельзя сказать, что они "такие же". Так, говоря о "Мы",
Таблица 1
Распределение указаний на конструируемый статус (в % от числа опрошенных)
| Указания на статус: | Номинации | |||
| "Мы" (N=887) | "Они" (N=985) | |||
| Социаль-ный | Рабочий класс, колхозники, крестьяне ("Рабочие и крестьяне") | 5,9 | Власть, отдельные представители власти, политики ("Все наше политбюро наверху"; "Все шишки"; "Карпушкин, мэр г. Бийска") | 31,0 |
| Гражданство ("В нашей стране все наши люди", "Весь российский народ") | 5,3 | Богатые, "Новые русские", люди, занимающие высокое социальное положение ("Которые на иномарках ездят – новые русские") | 16,8 | |
| Национальность ("Болгары, украинцы, белорусы") | 4,6 | Преступники (хулиганы, взяточники, бандиты, криминальные группы, мафия, боевики, садисты, насильники) | 6,5 | |
| Возраст ("Люди моего поколения", "Очень старые люди, которые помнят, как было", "Молодежь") | 4,3 | Олигархи ("Олигархи, захватившие деньги не трудовым путем") | 5,6 | |
| Бедные ("Кто сводит концы с концами") | 3,4 | Люди другой национальности, национальные меньшинства ("Чеченцы, армяне, грузины", " Латыши, литовцы") | 4,2 | |
| Люди определенной профессии ("Мы – это работники науки") | 2,0 | Люди определенной профессии, рода занятий ("врачи"; "ИТРовцы") | 3,7 | |
| Средние, средний класс ("Люди среднего класса, среднего уровня интеллекта и материального достатка") | 1,8 | Граждане других стран ("Американцы, весь образ их жизни, идеология, Запад вообще") | 2,8 | |
| Пенсионеры | 1,2 | Начальники, руководители предприятий, работодатели ("Администрация нашего предприятия "Бурвода") | 2,5 | |
| Жители нашего города, односельчане | 1,2 | Люди определенного возраста, поколения ("Теперешняя молодежь, которая нас не понимает") | 1,4 | |
| Учащиеся, студенты ("Мои подруги, с которыми учусь в колледже") | 0,9 | Силовые структуры: милиция, армия, спецслужбы, налоговая полиция ("менты", ""Менты"- подлее людей просто нет: вымогатели, лжецы и прохиндеи.") | 1,3 | |
| Безработные ("Мы – это народ без работы, с низким уровнем жизни") | 0,3 | Бедные, люмпены, низший класс, бомжи | 0,5 | |
| Переселенцы, вынужденные мигранты, беженцы ("Изгои – беженцы из Казахстана, чувствуем себя в России чужими, как иностранцы, никому не нужны") | 0,3 | Территориальная отдаленность ("Которые живут в городах", "Провинция") | 0,2 | |
| Предприниматели | 0,2 | Место в социальной структуре города (переселенцы) | 0,2 | |
| Интеллигенция,образованные ("Интеллектуальный слой российской интеллигенции") | 0,1 | |||
| Всего в данной категории: | 20,3 | Всего в данной категории: | 76,7 | |
| Личност-ный | Друзья, подруги, знакомые ("Близкие друзья, на которых можно надеяться") | 19,3 | Нестандартный, неприемлемый образ жизни ("Пьющие, особенно курящие женщины") | 4,1 |
| Коллеги, трудовой коллектив, одноклассники, сослуживцы ("Бывшие участники войны", "Мой рабочий коллектив") | 9,9 | Нелюди, плохие люди, человеконенавистники (демагоги, агрессивные, сатанисты) | 3,6 | |
| Обычные, простые, как все ("Обычные люди, кого много") | 6,7 | Враги, недруги (клише) | 1,9 | |
| Соседи ("Жильцы моего подъезда") | 5,5 | Разность политических убеждений ("Коммунисты, сталинисты, ампиловцы") | 1,9 | |
| Порядочные, честные, воспитанные, культурные ("Люди, у которых есть совесть") | 4,6 | Незнакомые, чужие (клише) | 1,8 | |
| Работяги, трудящиеся, труженики ("Все люди, которые добывают хлеб своими руками") | 4,4 | Не патриоты ("Те, кому все равно, что происходит в стране") | 1,7 | |
| Хорошие, добрые ("Искренние и бескорыстные люди") | 3,3 | Соседи ("Соседи, к которым не обратишься за помощью") | 1,6 | |
| Партийная принадлежность ("Настоящие коммунисты") | 3,2 | Социально пассивные, пессимисты, лентяи, обыватели, тунеядцы ("Пассивные обыватели - ждут, что все им на блюдечке подадут", "Крохоборы, думающие только о собственной утробе") | 1,3 | |
| Общность цели, интересов, ценностей, идеологии ("Социалистически настроенное население", "Все, кто понимает необходимость демократии в России") | 2,7 | Эгоисты, равнодушные, корыстные, высокомерные ("Люди от которых не может придти помощь") | 1,3 | |
| Те, кто рядом со мной ("Мой круг общения") | 1,6 | Разность целей, интересов, ценностей ("Которые по-другому мыслят") | 1,2 | |
| Это я сам | 1,5 | Друзья, знакомые | 1,0 | |
| Кто меня понимает, кто ко мне хорошо относится ("Люди, которые не приносят мне вреда". Кого я понимаю | 1,1 | Кого не понимаю, кто меня не понимает, с кем не сложились отношения | 0,7 | |
| Религиозная общность ("Православные", "Свидетели Иеговы") | 1,0 | Религиозная чуждость ("Мусульманский мир") | 0,5 | |
| Земляки | 0,9 | Коллеги, коллектив, определенная часть коллектива | 0,4 | |
| Общность увлечений – члены общественных организаций, творческих объединений, кружков ("Спортсмены") | 0,8 | |||
| Указания на лично знакомых людей | 0,5 | |||
| Творческие ("Люди, причастные к развитию недорогих технологий") | 0,5 | |||
| Неудачники, пессимисты, бесправные | 0,5 | |||
| Опытные, умные, авторитетные ("Много видели") | 0,2 | |||
| Преуспевающие, активные, оптимисты ("Не унывающие: как бы плохо ни было, надо идти вперед, не опускать руки") | 0,2 | |||
| Хозяйственные, носители житейской мудрости | 0,2 | |||
| Всего в данной категории: | 68,6 | Всего в данной категории: | 23,0 | |
респонденты иногда упоминали людей других национальностей (болгары, белорусы, украинцы). В высказываниях о "таких же" национальность (в том числе своя) практически не встречается. Возможно сходное объяснение: в отношении людей других национальностей можно ответить "мы", если "нас" что-то объединяет (например, профессия, место жительства); но сказать, что они "такие же", сложнее: они не такие же по очевидному признаку принадлежности к другому этносу.
Второе. Год назад, когда мы просили респондентов назвать "таких же, как он", больше всего ответов пришлось на две номинации: "бедные"(18% от числа опрошенных) и "простые, нормальные"(16%) [8, с. 15]. В последнем исследовании ответов такого типа существенно меньше. В иерархии эти номинации не занимают первых мест. Причина, по-видимому, в разном психологическом смысле номинаций. Человек, говоря о "таких же", указывает пусть и на похожих на него людей, но все-таки других. А, описывая "мы", - прямо на себя. Поэтому "простые" в первом случае означают личную скромность, нежелание выделяться, а во втором – демонстративную самопрезентацию по типу: "мы люди маленькие", "университетов не кончали". То же с "бедными". Одно дело сказать, что "таких же бедных, как я" много, а другое дело – прямо аттестовать себя бедняком.
Третье. В полученных данных указаний на личностный статус в 3,4 раза больше, чем указаний на социальный статус. А при ответе на вопрос о "таких же людях", личностных характеристик больше в 1,7 раза. Несомненна ориентация на личностные связи. Но стимул "Мы" больше работает на то, чтобы респондент использовал личностные критерии, а стимул "такие же" – больше стимулирует использование статусных признаков.
Обратим внимание на то, чего в этом наборе нет или представлено крайне скудно. Это идентичности среднего уровня, и в частности, то, что называют институтами гражданского общества: досуговые, политические объединения, профсоюзы, церковные приходы и т.д. Встретилось несколько высказываний, которые отражают картину по стране в целом: "Вся наша улица и вся Россия", " Моя семья или моя страна - в зависимости от случая". Означает ли это, что в России нет добровольных ассоциаций граждан (либо их крайне мало), или факт принадлежности к таким ассоциациям по каким-либо причинам отсутствует в самопрезентациях?
Ситуация выглядит парадоксальной. В стране зарегистрировано огромное количество общественных организаций и политических партий, но их деятельность не видна, в повседневном общении люди крайне редко представляются как члены каких-либо добровольных объединений, даже если и являются таковыми. Описание и объяснение этого парадокса – отдельная тема. Для нас может быть интересным факт, что 63% опрошенных россиян ответили утвердительно на вопрос: "Если бы была общественная организация, защищающая права и отстаивающая интересы таких людей как вы, вы бы согласились или не согласились участвовать в ее работе?"4. Не согласились бы существенно меньше – 26%. Ясно, что от готовности до реального действия – дистанция огромного размера. Но факт готовности говорит о неудовлетворенной потребности в социальном участии. Мы предполагаем, что эта потребность на массовом уровне реализуется в личностном взаимодействии.
Многие эпизодически, а то и регулярно участвуют в тех или иных "общих делах", но при этом не стремятся к созданию каких-либо более или менее стабильных самоуправляемых сообществ: 1) "Я являюсь старшей по дому и слежу за порядком вокруг дома". 2) "Я участвую в обществе защиты бездомных животных. Находим животных (бездомных очень много), отдаем их в хорошие руки. С удовольствием поучаствовал бы в обществе и по защите прав человека, но таких не знаю. О них мало пишут". 3) "Люди меня тимуровцем зовут: то тому, то другому что-нибудь подправишь, починишь". 4) "Я помогал в строительстве церкви". 5) "Когда два года назад привезли зимой солдат в наш город, они замерзали в лесу, я и мои друзья делились с ними, чем могли" 5. Ясно, что человек не числит себя ни в каких структурах, когда пристраивает бездомных животных или чинит соседям забор. Это, в большинстве случаев, – более или менее регулярные солидарные действия, основанные на факте личных связей, стимулированные не потребностью реализовать какие-то инициативные социальные проекты, а ситуативной альтруистической реакцией на проблемную ситуацию.
"Они" – просто "другие" или "враги"?
В рамках данной статьи мы не будем подробно анализировать набор номинаций относящихся к "Они". Важно, в первую очередь, то обстоятельство, что в данную совокупность носители социального статуса попадают в 3,3 раза чаще, чем те, кого мы отнесли к категории "личностный статус". (Напомним, что данные о группе "Мы" распределились противоположным образом.)
Примечательно также, что "Они" для наших респондентов – это, подчас, просто другие люди. Иногда – уважаемые ("Люди экстремальных профессий - космонавты и т.п. как полубоги); иногда – не очень симпатичные ("Взрослые, которые все указывают, как надо жить"). Встречаются высказывания, авторы которых специально подчеркивают, что "они" и "плохие" – не одно и то же: "Другие страны, хотя это не значит, что они плохие". Можно предположить, что наличие смысла "другой" в обозначении группы "Они" означает, что оппозиция "Мы - Они" к концу 90-х годов смягчается, перестает быть синонимом оппозиции "Свой - Чужой". Такая трансформация, на наш взгляд, означает, что наряду с сохраняющимся негодованием в адрес "властей" и "богатых" появляются установки на поиск адаптивных стратегий. Последние предполагают не борьбу с "чужими" и "врагами", а поиск правил взаимодействия с людьми, которые не "свои" (в общении с ними правила понятны), но и не "чужие", от которых надо дистанцироваться. Новую стратегию, вероятнее всего, будут выбирать люди, обладающие сравнительно большими социальными ресурсами.
Но для большинства "Они" все-таки "чужие", либо "враги". Об этом свидетельствует, во-первых, прямые реакции, выраженные этими клише, а, во-вторых, большое количество негативных нравственных характеристик типа ("отморозки", "хамы", "лицемеры", и пр.). Как и следовало ожидать, чаще всего "Они" как "чужие" либо "враги" для наших респондентов – представители властей и богатые (табл. 1). Носители власти в восприятии россиян – это реальная группа, в которой свои, корпоративные и противоречащие народным, интересы; сходный стиль жизни, включающий безделье на работе, бесчисленное число льгот, роскошные праздники за государственный счет и другие атрибуты "красивой жизни".
Примечательно, что в данном опросе появились работодатели – группа, которой не было ни тогда, когда мы спрашивали о "таких же" и чужих" [9], ни тогда, когда изучались представления о социальной структуре с помощью неоконченного предложения: "Люди в нашем городе делятся на…" [10]. В 1996 г., когда мы изучали процессы формирования солидарного сознания в рабочей среде, обратило на себя внимание то, что непосредственные начальники, директора были "своими", членами "трудового коллектива" для большинства рабочих. Сейчас, похоже, ситуация меняется, и работники чаще воспринимаются как имеющие собственные интересы, отличные от интересов работодателей.
Обращает внимание и довольно частое упоминание милиционеров в группе "Они". Можно прочесть, что лучше иметь дело с преступниками, рекетирами, чем с милицией. Понятно почему. "Неправедность" бандита – это неправедность частного человека, на которого, в конечном счете, можно найти управу в той же милиции. Управу на милиционера не найдешь нигде – он представитель Враждебной Системы. Кроме того, социальная роль бандита однозначна, в ней нет скрытых, латентных функций. Не так с милиционерами. Заявленные функции одни (защита порядка, закона), а латентные – другие (самосохранение и расширение привилегий).
Стратегия успеха: искать человека или структуры?
Поскольку нашей целью была также проверка гипотезы о детерминированности обыденной категоризации социального пространства наличием или отсутствием у людей определенных субъектных ресурсов, сравнивались указания на социальные либо личностные критерии в "Мы"-идентификациях по подвыборкам респондентов, обладающих большими или меньшими ресурсами.
Для начала обратим внимание на различия в ориентациях на личностный либо на социальный статус в социально-демографических группах, различающихся ресурсным потенциалом. Табл. 2 свидетельствует, что различия, хотя и не очень большие, фиксируют одну тенденцию: преобладание ориентаций на личностный статус в группах, обладающих сравнительно большими социальными ресурсами: среди молодых, имеющих незаконченное высшее или высшее образование, живущих в крупных городах. Примечательно, что линейной зависимости от величины города нет. Если предположить, что личностные связи, а не встроенность в институциональные структуры являются более сильными предпосылками адаптации, то большой город, а не мегаполис действительно оказывается более оптимальным для того, чтобы "найти свое место в жизни". Здесь, с одной стороны, социальные взаимодействия не столь обезличены и сложны, как, к примеру, в столице, и потому легче найти близкого тебе по образу жизни и взглядам человека. А с другой стороны, большой город обладает достаточными институциональными возможностями для поиска работы, учебы, решения других жизненных проблем.
Таблица 2
Наличие конструируемого статуса ("Мы" – номинации) по группам (в % от числа ответивших в группах)
| Указа-ния в номинациях на статус: | Возраст (лет) (N=707) | Образование (N=707) | Тип населенного пункта (N=707) | ||||||||
| 18-35 (N=215) | 36-50 (N=227) | Старше 50 (N=265) | Неполное сред-нее (N= 106) | Среднее общее, ПТУ (N=205) | Среднее специа-льное (N=245) | Выс-шее, незако-нченное высшее (N=151) | Ме-га-по-ли-сы (N=317) | Круп-ные го-рода (N= 76) | Малые города, ПГТ (N=190) | Се-ло (N=124) | |
| Социа-льный | 24,2 | 25,6 | 28,4 | 33,0 | 29,3 | 28,2 | 24,5 | 29,7 | 18,4 | 28,4 | 31,5 |
| Лично-стный | 75,8 | 74,4 | 71,6 | 67,0 | 70,7 | 71,8 | 75,5 | 70,3 | 81,6 | 71,6 | 68,5 |
Социологические данные и обыденный опыт показывают, что наиболее адаптированными являются не самые молодые, а те, кто молоды, но уже кое-чего добились в жизни. Это возрастная группа примерно 21-35 лет. Наше исследование подтвердило эту закономерность. Тех, кому удалось найти свое место в сегодняшней жизни, 39% в возрастной группе до 21 года, 45% среди тех, кому больше 36 лет, и 56% в группе 21-35 лет. В даной возрастной группе примерно в 2,5 раза больше оптимистов (утвердительно ответивших на вопрос: "Сможете ли Вы в ближайшие год-два повысить свой жизненный уровень, жить лучше, чем сегодня?"), чем среди старших, и ненамного меньше, чем среди младших (48%, 19%, и 56%).
Рассмотрим идентификационные ориентации групп, выделенных по двум критериям одновременно: возраст и адаптация, и возраст и оптимизм (табл. 3). В двух младших группах адаптированные чаще ориентируются на личностный статус, чем в старшей, где явных различий между адаптированными и неадаптированными не обнаружено. При этом младшие выражают эту установку более интенсивно. Адаптированные старшие чаще, чем адаптированные младшие, упоминают "Мы"-группы - носители социального статуса. Похоже, что они либо встроены в структуры, либо помнят о своей классовой или профессиональной идентичности в советские времена. Табл. 4 представляет ориентации на статус оптимистов и пессимистов разных возрастов. Оптимисты возрастной группы 21-35 лет сохраняют ориентацию на личностный статус, и реже, чем младшие и старшие выбирают в качестве группы "мы" носителей социального статуса. Самые молодые пессимисты указывают социальные признаки, говоря о "Мы", чаще, чем средняя группа, и примерно так же часто, как и самые старшие (по одной трети ответов). В группе пессимистов 21-35 лет ответов этого типа – примерно шестая часть. Ответы юных пессимистов, отнесенные к категории "социальный статус", часто указывают на внешние, легко
Таблица 3
Наличие конструируемого статуса в зависимости от возраста и адаптации ("Мы" – номинации) (в % от числа ответивших в группе)
| Указания на статус: | Возраст | |||||
| До 21 года (N=161) | 21-35 лет (N=440) | Старше 35 лет (N=1393) | ||||
| Адапти-ровались (N=62) | Не адапти-рова-лись (N=85) | Адапти-ровались (N=248) | Не адапти-рова лись (N=164) | Адапти-ровались (N=632) | Не адаптирова-лись (N=636) | |
| Социаль-ный | 15 | 38,2 | 20,9 | 25,0 | 31,4 | 28.2 |
| Личност-ный | 85 | 61,8 | 79,1 | 75,0 | 68,6 | 71,8 |
Таблица 4
Наличие конструируемого статуса в зависимости от возраста и уверенности в будущем ("Мы" – номинации) (в % от числа ответивших в группе)
| Указания на статус: | Возраст | |||||
| До 21 года (N=161) | 21-35 лет (N=440) | Старше 35 лет (N=1393) | ||||
| Опти-мисты (N=90) | Песси-мисты (N=50) | Опти-мисты (N=212) | Пессимис-ты (N=148) | Оптимисты (N=248) | Пессимис-ты (N=951) | |
| Социаль ный | 27,3 | 33,3 | 20,5 | 16,7 | 30,0 | 32,3 |
| Личност ный | 72,7 | 66,7 | 79,5 | 83,3 | 70,0 | 67,7 |
различимые признаки: возраст, национальность. В то же время им несколько труднее, чем сверстникам, различать личностные признаки, а может быть, и строить личностные отношения. Похоже, это не очень прочные компании, объединенные случайными обстоятельствами (например, местом жительства).
Но во всех группах доминирующими остаются ориентации на личностный статус. Такая установка понятна для человека, живущего в нашей культуре: даже в формальных структурах мы ищем не правило, а человека ("Бери деньги, ищи знакомых – и все в порядке"). Ориентация на неформальные связи дает возможность выстраивать более гибкие стратегии. Личностные отношения не институционализированы, и потому чувствительны к переменам во внешней среде и к колебаниям в восприятии тех, кто считается "своими". Парадокс в том, что эта гибкость одновременно делает неформальные связи и базовые ценности, при посредстве которых первые формируются, весьма устойчивыми. Одна из причин этого – стремление членов какого-либо сообщества к сохранению репутации внутри "своего" круга, т.е. желание соответствовать определенной нормативной модели и постоянная работа на то, чтобы подтверждать это соответствие. Сохраняя репутацию, человек, тем самым, сохраняет и транслирует культурную модель.
Еще одно немаловажное следствие из такой ориентации описала К. Касьянова. В ситуации, когда формальные структуры власти оказываются не способными решать проблемы общества и быть носителями морального авторитета, неформальные связи берут на себя многочисленные функции поддержки жизнеспособности и развития социума [11]. Важнейшие из этих функций: интеграция некого сообщества, и артикуляция, выражение его интересов; "освоение правил" – интерпретация в кругу "своих" новых условий жизни, объяснение того, "как жизнь устроена", чтобы лучше сориентироваться в меняющейся ситуации; защита. В кругу "своих" официальные номинации групп и общностей не действуют. "Свои", обсуждая проблемы неформально, знают, какова функция субъектов, так или иначе причастных к проблемной ситуации. Недаром выражение "назовем вещи своими именами" столь популярно у нас. Означает оно, в частности, переход от формального, официально признанного именования других людей и действий к неформальному, возможному между "своими".
Обратимся к концепции фоновых практик, разработанной в трудах Л. Витгенштейна и философа языка Д. Серля. Этой теме посвящены также работы В. Волкова [12]. Идея состоит в том, что в человеческом взаимодействии существует большой пласт культурно обусловленных и привычных, не артикулированных допущений относительно существующих правил деятельности. Такие фоновые допущения существуют и в процессах конструирования идентичностей. Те или иные номинации подразумевают определенный образ жизни и способ взаимодействия с поименованной общностью "Мы" или "Они", а также оценки этой общности. Практики конституируют и воспроизводят идентичности с соответствующими идеологиями и ценностями [12, с. 38-39].
В ответах на вопросы о том, кто такие "Мы" или кто такие "Они", часто раскрывается фоновая практика относительно того, что значит, например, "быть другом": "Мы – это близкие друзья, на которых можно надеяться"; принадлежать к "рабочему классу": "Мы – это рабочий класс, те кто не получает вовремя зарплату"; быть беженцем: "Мы - беженцы из Казахстана, изгои, чувствуем себя в России чужими, как иностранцы, никому не нужны"; олигархом: "Они – это олигархи, которые делают деньги на народе"; демократом: "Они – это демократы, которые работают на развал страны"; обывателем: "Они – это обыватели, крохоборы, думающие только о собственной утробе"; новым русским: "Они – это новые русские - без образования и нравственности".
Стратегии, ориентированные на неформальные связи, имея несомненные выгоды, несут в себе и немалый деструктивный потенциал, заменяя институциональные связи личностными. Деструктивная составляющая в такой социальной практике состоит в том, что формируются непрозрачные, нигде не фиксируемые, неподвластные регулированию законом правила. Такие "теневые" практики складываются во всех сферах, начиная с неофициальных соглашений с работодателями о режиме и оплате труда в обход закона, и кончая обращением в случае возникновения проблем к бандитам, ставшим теневыми параллельными структурами власти.
П. Штомпка, описывая процесс изживания травм переходного периода в Польше, рисует совершенно иную картину. По его наблюдениям, в Польше именно институциональные структуры помогают гражданам адаптироваться в меняющемся обществе. "Отдел жалоб граждан на правительственных чиновников весьма активен в защите гражданских прав; свободные, независимые СМИ делают прозрачной политическую жизнь, выявляют злоупотребления властью. Демократия укрепляет чувство стабильности, безопасности, ответственности и прозрачности… Стабильность и устойчивость торговли, безопасность деловой среды способствуют экономической жизнедеятельности". Далее Штомпка отмечает, что быстро увеличивается число добровольных ассоциаций, клубов и организаций, растет социальное участие (укрепляя чувство безопасности). Наряду с этими новыми формами социальной интеграции, конечно, сохранили свою роль личные связи, унаследованные от коммунистического периода, когда внутренняя ссылка, уход в приватную жизнь являлись средствами адаптации. Но доминирующий вектор адаптации состоит в том, что законные инновационные стратегии, ориентированные на создание новых элементов социальной структуры или встраивание в существующие, помогают преодолевать травмирующие ситуации, в то время как теневые инновационные стратегии усиливают неопределенность и аномию [13, с. 10-11].
Выводы
1. Любая форма социальной организации возникает вокруг некоторой культурной модели. Последняя представляет собой совокупность ориентаций (культурных, когнитивных, этических, экономических и т.д.), поддерживаемых определенными социальными слоями и присутствующих в обществе в виде регулярной практики. Одна из таких практик в России – ориентация на личностный статус в выборе референтных личностей и референтных групп. Это означает существенность роли авторитетных людей в создании социальной структуры. К. Касьянова подробно описывает, как человек, обладающий высоким личностным статусом, может создать структуру "из ничего": "к нему начинают тяготеть окружающие, искать с ним отношений, желать его общества". Но это положение отвечает также за то, что поддержание структуры, созданной на основе личностных отношений, требует не лидерских приемов и власти, а постоянной работы по согласованию мнений [11, с. 299, 323]. Гибкость социальных сетей, основанных на личностном статусе, делает их устойчивыми, позволяя одновременно усваивать, ассимилировать социокультурные образцы других общностей. Высокая значимость личностных отношений в формировании социальных групп означает также, что лидер, занявший высокую статусную позицию, скорее будет продвигать свою "группу поддержки", чем завоевывать авторитет в группе пока "чужих". И.В. Мостовая представляет социальный механизм "лова сетью", когда авторитет выполняет роль грузила в этой сети [14, с. 153, 187].
2. Практики формируют соответствующие социокультурные модели – ценностные и нормативные образцы взаимодействия между людьми и институтами общества. Если взаимодействие при помощи институциональных структур общества не налаживается, социальная практика отчуждается от них, появляется "двойной стандарт" в ценностно-нормативной системе и теневые практики общественного взаимодействия. Во многих областях российской жизни: от экономики до политики, от взаимодействия с криминальным сообществом до практики судебного разбирательства, – мы можем наблюдать характерные тенденции.
С объявлением в стране "демократии" личностные и институциональные структуры не прекратили "параллельного существования". Структуры власти как бы не замечают нарождающиеся институты гражданского общества, за исключением случаев, когда им очень сильно досаждают (профсоюзы), или когда отмахнуться от сотрудничества с подобными институтами было бы очень грубым вызовом общественным представлениям о морали ("солдатские матери"). Но там, где чиновники могут более или менее "тихо" оттеснить гражданские структуры от участия в важных решениях, они это делают. Следствие – параллельное существование двух миров – мира элит и мира рядовых граждан. Элиты может устраивать такое положение, пока им не понадобится мобилизация лояльности рядовых граждан.
3. Тот факт, что в качестве "Мы" респонденты довольно часто указывали на моральные, личностные качества или образ жизни близких им групп и общностей, свидетельствует, во-первых, о дефиците реально встроенных в систему общественных отношений социальных групп, а во-вторых, о том, что этот дефицит восполняется конструированием символических общностей. В подобных общностях отсутствует потенциал осознания собственной выделенности в социальной структуре, осознания общности интересов, формирования бытия "для себя". Иначе говоря, возникает нужда в реальных, т.е. имеющих определенные границы, особые интересы, более или менее постоянный состав, а главное – солидарные практики, - социальных группах. "Общественно озабоченные" люди и группы восполняют рассматриваемый дефицит мифологическими социальными объединениями, такими, например, как дворянство или казачество [14, с. 191]. Впрочем, подобные символические конструкции вполне могут трансформироваться в реальные, приобретая сторонников и влияние.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Данилова Е.Н. Изменения в социальных идентификациях населения России, 1992-1998. Социологический журнал, 2000. №4.
2. Ядов В.А. Россия как трансформирующееся общество (резюме многолетней дискуссии социологов) // Общество и экономика, 1999. №№ 10-11.
3. Левада. Ю.А. Координаты человека // Мониторинг общественного мнения. Экономические и социальные перемены. ВЦИОМ, 2001. №1. С. 7-15.
4. Козырев Ю.Н., Козырева П.М. Дискурсивность социальных идентичностей // Социологический журнал. 1995. №2.
5. Наумова Н.Ф. Рецидивирующая модернизация в России: беда, вина, или ресурс человечества? М., 1999. С. 101-136.
6. Гудков Л. Антимобилизационный потенциал российского общества // Мониторинг общественного мнения. Экономические и социальные перемены. ВЦИОМ, 2000. №6. С. 46-48.
7. Агеев В.С. Межгрупповое взаимодействие. М.: МГУ, 1990.
8. Бурлов А.В., Татарова Г.Г. Логическая организация данных, полученных методом неоконченных предложений // Социол.исслед., 1999. №8. С.123-133.
9. Климова С.Г. Стереотипы повседневности в определении "своих" и "чужих" // Социол. исслед., 2000. №12. С.13-22.
10. Климова. С.Г. Опыт использования методики неоконченных предложений в социологическом исследовании // Социология: 4М, 1995. №№ 5-6. С. 49-64.
11. Касьянова К. К вопросу о русском национальном характере. М., 1991. С. 266-328.
12. Волков В. О концепции практик в социальных науках / Социологические чтения. Вып. 2. М., 1997. С. 27-49.
13. Штомпка П. Культурная травма в посткоммунистическом обществе // Социол.исслед., 2001. №2. С. 3-12.
14. Мостовая И.В. Социальное расслоение: символический мир метаигры. М.: Институт "Открытое общество".
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Опрос проведен 23-24 марта 2001 г. по репрезентативной общероссийской выборке в 100 населенных пунктах 44 областей, краев и республик всех экономико-географических зон России. Интервью по месту жительства. Размер выборки – 1500 чел.
2 Год назад, в январе 2000 г., в опросе [9] респондентам предлагалось закончить предложения: "Такие же люди, как я это…" и "Для меня чужие – это…". Не дали реакций на эти предложения 22% и 31% опрошенных, соответственно.
3 Описание процедуры формирования элементарных номинаций и "конструктов второго порядка" при работе с открытыми вопросами и неоконченными предложениями [См.: 8, 10].
4 Опрос проведен Фондом "Общественное мнение" в мае 2001 г. по репрезентативной общероссийской выборке в 100 населенных пунктах 44 областей, краев и республик всех экономико-географических зон России. Интервью по месту жительства. Размер выборки – 1500 чел.
5 Данные панельного опроса (фокусированное интервью), проведенного Фондом "Общественное мнение" в апреле 2001 г. Опрошено 810 чел. в 27 городах России: Москве, Санкт-Петербурге, Архангельске, Владивостоке, Владимире, Волгограде, Воронеже, Екатеринбурге, Казани, Калининграде, Кемерово, Краснодаре, Красноярске, Курске, Мурманске, Нижнем Новгороде, Новосибирске, Омске, Перми, Ростове-на-Дону, Самаре, Ставрополе, Твери, Ульяновске, Хабаровске, Челябинске, Ярославле.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 65; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!