Она снова в переулке, держит горящую петарду, глаза слезятся от усилия не отпускать ее.
В кольце мальчишек, кричащих и подтрунивавших над ней, сквозь зыбучие облака порохового дыма, она видит слабый, танцующий и приплясывающий огонек. К удивлению, он подмигивает ей, паря вне досягаемости. Девочка замирает и не отводит глаз, пока петарда не взрывается в руках, опаляя ее пальцы. Пучок света исчезает во вспышке, и девочка слишком шокирована и оглушена, чтобы почувствовать боль в руке до тех пор, пока ее отец не несется с ней по улице до больницы.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ФЛИНН
ТЕПЛЫЙ СВЕТ ЛАМП в доке приветствует меня дома, когда я причаливаю к берегу гавани, и скала поглощает меня. Спрятанные за каменными стенами пещеры лампы висят на веревочках, лениво стуча, как ряд блуждающих огоньков – хотя эти огни ведут к безопасности, а не к опасности. Вес давит мне на плечи, когда я замедляю куррах. Вес – точно равный trodaire, свернувшейся на дне лодки. Джубили до сих пор без сознания, она лежит на боку со связанными руками. Что бы ни случилось с ней на болоте, кажется, прошло, и я не могу рисковать, оставляя ее без присмотра.
Ее именные жетоны вылезли из‑под рубашки, мне виден их металлический блеск в свете фонаря, пока она лежит неподвижно. Без них можно почти забыть, что она одна из trodairí. Без них она выглядела бы наполовину человеком, тем, кто мог бы выслушать полсекунды, прежде чем наставить на тебя пистолет. Пока она не проснется и не попытается убить меня. Но когда неоткуда взяться надежде, стоит ухватиться даже за самый маленький шанс.
|
|
|
Я не могу позволить Макбрайду и его приспешникам обнаружить ее, иначе они посадят ее голову на кол, прежде чем я успею моргнуть. Но я не могу ее отпустить. Она слишком ценна. Может быть, военные будут торговаться за нее и отвалят нам необходимые ресурсы, типа продовольственного пайка или медикаментов.
И возможно, только возможно, я смогу убедить ее, что не все из нас беззаконные злодеи, как считает она и ей подобные.
Если Джубили Чейз можно убедить прекратить стрельбу, можно и еще кого‑нибудь.
Лодка ловит течение, медленно кружась в нашей скрытой гавани, дрейфуя к доку. Я укладываю шест и позволяю воде нести нас весь оставшийся путь, рискуя отвести взгляд от моего узника и посмотреть вверх, на сводчатый каменный потолок со свисающими сталактитами, протянувшийся высоко над нами. Он сводит пытающихся разобраться солдат с ума, как мы прячем столько людей прямо под их носом здесь, в болотах.
С воздуха это место выглядит как пара скал, размером не больше любого здания на базе. С воды только обученный глаз может увидеть, что мы замаскировали это место тканым камуфляжем, сделав его менее заметным; перенаправили каналы, ведущие к лагерю так, чтобы не было легкого способа подойти на лодке, не зная пути. Если бы вы были бы достаточно решительны, вы могли бы добраться сюда с базы пешком, но это означало бы часы упорного пробирания через грязь и доходящую до пояса воду. Скала скрывает нас от их детекторов тепла, а атмосфера Эйвона вызывает хаос у визуализации беспилотников и поискового снаряжения. Ведущая теория среди ученых «ТерраДин» заключается в том, что уровень ионизации мешает их оборудованию, но все, что мы знаем, что все это заставляет их искать нас старомодным способом: с лодками и прожекторами. Хотя базы сопротивления есть по всей планете, именно эти пещерные гавани содержат значительную долю наиболее желаемого списка «ТерраДин».
|
|
|
Мы называем себя фианной. Солдаты думают, что под этим словом подразумевается что‑то простое – воины – так они обычно переводят его. Но это больше. Происхождение незыблемо, и, хотя Земля была давно оставлена столько поколений назад, что уже не поддается исчислению, мы помним нашу колыбель. Мы помним Ирландию, ее рассказы про отряды воинов, что защищали свой дом. И мы продолжаем их традиции, и чтим их. Эйвон заботится о нас, пряча нас, а взамен мы сражаемся за него.
|
|
|
Куррах слегка ударяется о док, и я возвращаю свое вниманием к настоящему, когда осознаю, что не слышал никаких окликов. Часовые исчезли. Берег пуст там, где должны были быть охранники, и мое сердце снова начинает резко биться, когда паника проносится через меня. Военные обнаружили, что Джубили пропала. Мне не стоило делать этот крюк – они нашли нашу базу и обыграли меня, чтобы спасти ее.
Я оставляю trodaire со связанными руками в куррахе, и спешно натягиваю брезент над ее обмякшим телом, чтобы скрыть ее от взглядов. Потом я взбираюсь на причал и направляюсь к проходу. Раненая нога болит, мозг тянет меня сразу в дюжину направлений: прослеживая путь, который предпримут trodairí, предполагая, в какие пещеры они заявились, и какие заняли мы, сопоставляя все это с путем к хранилищу оружия, когда я вытаскиваю пистолет из‑за пояса.
Но медленно приходит осознание одной вещи: если бы trodairí нашли нас, это место снаружи кишело бы вертолетами и скоростными катерами, не говоря уже о криках и стрельбе. А здесь тихо, пока я не пошел дальше и услышал приглушенные голоса, доносившиеся из пещеры заседаний.
Там собралось так много народу, что мне не разобрать дорогу вперед, но облегчение опускается на меня, когда я понимаю, что этот шум это скорее гнев, а не паника. Здесь только фианна, и сегодня здесь нет солдат, кроме той, которую я оставил в куррахе.
|
|
|
Наше место заседаний – это скальная пещера с высокими потолками а‑ля пузырь, которую мы с течением времени высекали, потом обтесали камень и приглушили эхо коврами, повесив их на стены, а ящики, освобожденные от военных принадлежностей, поставили вдоль краев. Практически невозможно объединить нас в одном месте – всегда есть люди в патруле, на страже, спящие, но это самая большая толпа, которую я видел за долгое время.
Люди забились, взгромоздились на ящики, прислонились к стенам и засели на полу. Пещера заполнена, жужжит от напряжения. Потом я слышу голос Макбрайда, раздающийся спереди, и я понимаю, что собрало их вместе.
Десять лет мы прятались в этих пещерах, заплатив за кровавое восстание, которое возглавляла моя сестра. Слишком голодные, чтобы организоваться, слишком больные и разбитые, чтобы заботиться о том, кто во главе. Потребовалось десять лет, чтобы снова приблизиться к стабильности, но в тот день, когда мой народ смог набить животы, не беспокоясь, откуда поступит следующая еда, появился Макбрайд. У него был возраст и опыт, которых не хватало мне, и его разговоры о том, чтобы дать отпор и закончить дело, которые начала моя сестра Орла, заставляют мой народ чесаться для действий.
Победа, по мнению его группировки, это побить trodairí любой ценой. Потери – это славные жертвы делу. Огневая мощь – единственная мера силы. Потому что, несмотря на то, что борьба может быть бесполезной, появляется удовлетворение от прямых действий, которых эти люди жаждут. Это более простой путь – я чувствую, что иногда меня тоже к этому тянет. Как и Орлу. Именно это и убило ее в конце концов.
Эти люди помнят мою сестру, и как она до последнего сражалась и бесстрашно встретила свою казнь. Ее смерть покупает мне их сочувствие, и таким образом их внимание, но каждый раз, когда Макбрайд открывает рот, я теряю еще нескольких из них. Никто не хочет слушать подростка, призывающего к миру, когда их дети больны и их так называемая независимость истекает кровью под суровыми правилами «ТерраДин». Макбрайд это понимает. Я тоже это понимаю. Они все хотели бы, чтобы я был больше похож на Орлу.
Судя по напряженности, висящей в воздухе, кажется, он разразился критикой на мое отсутствие, чтобы всколыхнуть их и все ближе приблизить к нарушению режима прекращения огня. Только страх возмездия и нехватка ресурсов помешали помощникам Макбрайда провести собственные рейды без поддержки всех нас. Это, и то, что у меня есть ключ от комнаты с боеприпасами, и я не позволю Макбрайду прибрать его к рукам.
Я вытаскиваю пистолет и начинаю пробиваться вперед.
Он еще не заметил меня. Его квадратная, небритая челюсть напряжена, брови сведены вместе, когда он призывает в страстных тонах:
– Сколько раз мы будем прятаться в пещерах, наблюдая, как они забирают наших близких? Сколько еще мы будем ждать перемен? – Он вышагивает туда‑сюда по передней части пещеры, нервная энергия его шагов заражает толпу, заставляя их всех переступать с ноги на ногу и испытывать зуд от действий. – С одной стороны, я на стороне Флинна Кормака: насилие должно быть только последней мерой. Мы не trodairí с их, так называемой яростью, их мнимой болезнью, их предлогом для проявления насилия, который, как предполагается, удерживает нас. Но я говорю, что сегодня мы дошли до крайних мер, мы прошли точку невозврата.
Сердце сильно бьется, когда я вслушиваюсь, вопреки себе. Он звучит как моя сестра, только глаза Орлы никогда не носили этот лихорадочный блеск. Когда она говорила о последних мерах, она и имела ввиду это. Но эти люди не видят Макбрайда таким, каким его вижу я. Они слишком отчаянно нуждаются в переменах, чтобы признать безумие за его словами.
– Но как же Флинн, скажете вы. Он бы этого не хотел. Он сказал бы нам поговорить с ними, уговорить их – но посмотрите, куда уговоры привели его! Ни следа, ни слова… и я скажу вам, куда это его привело, и почему он не вернулся. В этот самый момент он в тюремной камере trodairí. У них младший брат Орлы, связанный и окровавленный, и они без сомнения, пытаются выбить из него наше местоположение. Мы предадим память его сестры, если позволим им забрать его, не получив от нас ответа.
Я останавливаюсь. Он пытается повести наших людей в атаку на trodairí, чтобы освободить меня . Макбрайд только догадывается, где я, но все, что ему нужно это одна искра, чтобы зажечь пламя. И как лучше привлечь несогласных, тех, кто слушал меня, чем не спасательной миссией? Потому что спасение или нет, как только начнется открытая война, у всей фианны не останется выбора, кроме как бороться за свою жизнь.
Гнев, который вспыхивает во мне, поразил бы даже Джубили Чейз. Я склоняю голову, сжимаю кулаки, осаждая его. Жду, пока не стану уверенным что, прежде чем выскажусь, мой голос будет сильным и устойчивым.
– Макбрайд, я тронут. Я понятия не имел, что ты так заботлив.
Головы, рядом со мной резко поворачиваются, голоса поднимаются от шока и облегчения. Я пробираюсь в свободное пространство перед платформой Макбрайда. Он остановился на своем пути, довольно долго тупо уставившись на меня. Затем облегчение наводняет его жесткие черты лица, и он спрыгивает с платформы, чтобы подойти ко мне.
– Ты жив! – восклицает он, и, хотя он хлопает рукой мне по плечу, глаза, которые встречаются с моими, доносят все что угодно, но не теплоту. – Я представлял себе худшее.
Могу поспорить, что так и было.
Я полностью успокаиваюсь.
– У меня была возможность собрать кое‑какую информацию, и я воспользовался ею. Не было возможности отправить сообщение, не рискуя быть разоблаченным.
Брови Макбрайда немного приподнимаются.
– Принял меры, Кормак, – отвечает он, кривя губы. Издалека это может выглядеть как улыбка. – Рад это слышать. Что узнал?
Я не могу сказать им, что видел объект, который исчез несколько часов спустя, они подумают, что я потерял рассудок.
– Пока ничего конкретного. – Я стараюсь не вздрогнуть от веса его руки на плече. Он на голову выше меня и крепкого телосложения. Если он когда‑нибудь захочет раз и навсегда прикончить меня, он возьмет вверх и даже больше. – Но пока мы знаем, что ничего не изменилось на базе, мы знаем, что они не придут за нами. И мы можем продолжать искать выход из этого.
Макбрайд сжимает мое плечо.
– Иногда единственный выход – это пройти через него, – отвечает он, слегка поднимая голос, чтобы он разнесся дальше.
Я поворачиваюсь, используя движение, чтобы вырвать плечо из‑под его приносящей боль хватки. Не время хороводы с ним водить, те же шаги, те же туда‑сюда. У меня есть большая проблема в виде trodaire в моем куррахе, которую мне надо переместить прежде, чем она проснется под брезентом и зашумит. Потому что совершенно точно: если ее найдут люди Макбрайда, капитан Чейз умрет уже завтра.
Энергия в толпе изменилась – со мной, стоящим здесь, немедленная потребность в борьбе исчезла, но они медленно расслабляются, неуверенные, куда свернуть. Я не могу позволить им зацепиться за меня, пока trodaire не будет спрятана в безопасном месте.
Я ловлю взгляд Турло Дойла, затем указываю взглядом в сторону Макбрайда, который перегруппировался и возвращается на платформу, без сомнения выясняя, как использовать мое возвращение в своей риторике.
Турло выступает вперед, прежде чем тот добирается до платформы.
– Пока мы все здесь, – приятно говорит он, – возможно, мы можем поговорить о спальных кварталах. – Он использует тот же обнадеживающий тон, когда обучает новую фианну, как устанавливать растяжки.
Я незаметно возвращаюсь в толпу, проскальзываю назад, чтобы отправиться на поиски своего двоюродного брата Шона.
Я нахожу его в классной комнате, которая представляет собой не что иное, как пещеру, смягченную коврами ручной работы, на которых можно сидеть. В ней находятся ящик с игрушками и несколько драгоценных, потрепанных учебников того времени, когда нам еще разрешалось вести торговлю. Это территория Шона – он учительствует, когда его нет на патрулировании или когда он не помогает планировать рейд. Я знал, что он будет здесь, держа детей подальше от гнева Макбрайда и разговоров о насилии в главной пещере. Он сидит в углу со своим пятилетним племянником Фергалом на коленях, окруженный группой детей – и парой девушек слишком взрослых для истории времен, но подходящего возраста для Шона – все лица повернуты к нему.
– Теперь вы знаете, что Тир‑на‑ног4 была землей вечной молодости, что по мнению большинства людей, звучит просто прелестно. Но Ойсин не был так в этом уверен. Вы знаете , сколько раз вы должны убирать свою комнату, когда вы живете вечно? Его девушка, Ниама, жила там, и именно она пригласила его остаться с ней. Он переехал довольно быстро, и решение вроде этого, ну… он должен был задать еще пару вопросов, прежде чем сделать это так молниеносно. Выяснилось, что их любимые команды по гравболу были заклятыми врагами, и они оба ненавидели заниматься стиркой.
Я узнаю сказку, это не богатое воображение Шона. Нам рассказывали такие истории в детстве наши родители, которые слышали их от наших бабушек и дедушек. Бьюсь об заклад, Джубили была бы удивлена, узнав, что мы пересказываем наши мифы и легенды, Шехерезаду и Шекспира, и истории с того времени, когда люди покинули Землю. Костюмы из «ТерраДин» и их холуи‑вояки считают, что мы все безграмотные и необразованные. У меня с детства остались только туманные воспоминания о видеотрансляторах с яркими, пестреющими красками шоу на ГВ, и мне больно, что эти дети даже не представляют себе современные технологии. Возможно, у нас больше нет книг и головизиров, или официальных школ, которые есть у внеземных народов, но сами истории никогда не умрут. Прямо сейчас, я не хочу ничего больше, чем задержаться в тени и послушать.
Но вместо этого я шагаю вперед и ловлю его глаза, прежде чем дернуть головой в сторону коридора. Закругляйся ты мне нужен.
Он удивленно открывает рот, и на лице появляется облегчение. Даже какая‑то часть Шона думала, что Макбрайд может быть прав, и я, возможно, в опасности. Он кивает, и я прислоняюсь к стене, чтобы дать отдохнуть ноге, пока я слушаю конец сказки.
– Так Ойсин ненадолго линяет домой на шаттле в Ирландию, а Ниама предупреждает его, что если он выйдет из своего корабля и коснется земли, он никогда не сможет вернуться. Единственное, что ему нужно сделать, это убедиться, что он не прикоснется к земле. Так что же делает этот дурачок? Он может и ленив, чтобы постирать свое белье, но он не может удержаться от хвастовства. Он забывает – или он не слушал, как некоторые люди, которых мы знаем, так ведь, Кабхан? – и выскакивает из шаттла, чтобы помочь парням передвинуть камень. И дальше он попадает на траву… – Шон замолкает, а дети наклоняются, а затем резко отскакивают назад, когда он хлопает в ладоши. – БАМ! Триста лет догоняют его, и он мертв как солдат в одиночном патруле. Таким образом, мораль этой истории такова: всегда убирайте после себя, и, конечно , никогда не убирайте за кем‑либо еще. Это может быть смертельно опасно. Теперь, с глаз моих долой, прежде чем я спрошу, кто сделал свою домашнюю работу. – Они разбегаются, и он поднимает Фергала на руки с легкомысленной уверенностью, что освободился от всех них. Он находился у него полтора года с тех пор, как его брат и невестка погибли в рейде.
– Я почти уверен, что не было морали, когда мы изучали ее, – говорю я.
Он ухмыляется, не раскаявшись. Вот такой Шон – всегда усмехающийся, гладкий, как шелк.
– А должна была. Я так понимаю, ты испортил последнюю тактику Макбрайда? – Фергал тянется, чтобы схватить Шона за лицо, пытаясь с большой решимостью осмотреть внутри его ноздри.
– Ну, на текущий момент.
Шон наклоняется, чтобы забрать любимую игрушку племянника, странное, пухлое существо с крыльями и хвостом по имени Томас. Я никогда не был уверен, что такое Томас, но я знаю, что он сшит из одной из старых рубашек брата Шона, и Фергал никуда не уйдет без него. Умиротворенный, Фергал положил голову на плечо Шона, пока его дядя произносит.
– Я пыталась связаться с тобой, но ты не ответил. Полагаю, что сегодня было слишком много помех.
Наши радиостанции почти никогда не работают из‑за атмосферы Эйвона, но не из‑за этого я не ответил.
– Спасибо за попытку. Не волнуйся, я справлюсь с Макбрайдом.
– Ясного неба, брат, – таким образом он желает мне удачи . На Эйвоне никогда не бывает ясного неба, ни синего, нет и звезд. Но мы не теряем надежду, и мы используем эти слова, чтобы напомнить себе, что однажды появится чистое небо.
Я немного поворачиваюсь, чтобы он не увидел окровавленный бинт на штанине, с ярко‑розовым сувениром от Ли Чейз. Я попрошу его вытащить его позже, но сейчас у нас есть более насущные проблемы.
– Забудь удачу. У нас нет времени ждать ясного неба. – Я наклоняю голову, чтобы поймать глаза племянника. – Фергал, иди в кроватку спать, мы придем и уложим тебя в ближайшее время. Мне нужна помощь твоего дяди.
Шон смотрит вниз на дно курраха, замолкая от ужаса.
– Флинн Кормак, иди ж ты. Макбрайд устроит вечеринку и использует ее голову в чаше с пуншем.
– Это возможность, Шон. Если военные когда‑нибудь будут торговаться за кого‑то, то это именно она. Если мы будем играть по правилам, мы сможем обменять ее на медикаменты, возможно, на некоторых наших людей у них в камерах… возможно, даже сможем иметь рычаги воздействия на планетарный обзор, который должен скоро пройти.
– Или она могла бы рассказать всем, кто ты и как ты выглядишь, и куда звонить, если они почувствуют желание сделать визит.
– Она не знает. – Я позволяю себе ухмыльнуться. ‑
Справедливости ради надо сказать, что она не совсем добровольно помогла управлять куррахом, направляясь сюда. Она ничего не видела, и мы можем сделать так же, когда она покинет нас.
– Ты, должно быть, шутишь. Флинн, это Ли Чейз . Мы не можем позволить ей вернуться. Думаешь, она не сможет рассказать им о тебе?
– Думаешь, я позволил ей просканировать свой генный маркер? – прерываю его я. – Я не сказал ей свое имя.
– Они никогда не обменяют ее. Они не торгуются. Макбрайд сказал бы, что такая просьба заставила бы нас выглядеть слабыми.
Слабыми . Почему это слабость – хотеть поговорить, прежде чем кого‑то убить?
– Макбрайд не узнает.
– Ты серьезно думаешь, что есть шанс, что они нас послушают?
– Я серьезно думаю, что мы их спросим. Теперь помоги мне отнести ее куда‑нибудь подальше, пока она не очнусь.
Мы вместе вытаскиваем ее со дна курраха, накидывая куртку на ее плечи, чтобы скрыть униформу. Я думал, что она будет мешать, но то, что лишило ее чувств на болоте, ударило ее еще сильнее, чем пары газа. Когда мы перемещаемся по коридорам к заброшенным пещерам внизу, мне приходится ловить ее голову, прежде чем она ударится о каменные стены.
Шон тихонько пыхтит, качая головой, давая мне понять, что у меня проблемы. И это тот парень, у которого есть коллекция фотографий, прикрепленная к каменной стене рядом с гамаком, со смеющимися женщинами из ярко освещенных миров, улыбающихся и позирующих на камеру. Или жены, или подружки или любовницы, я полагаю. Фотографии он снимает с тел солдат и прикалывает на стену, как отвратительные трофеи. Это то, что борьба делает с людьми. С такими, вроде Шона, который посвящает свое время обучению наших детей, но не может заставить себя видеть в солдатах людей.
В нижней части нашей сети туннелей находится ряд пещер, которые мы больше не используем. Там слишком влажно для проживания, и фианны сейчас намного меньше, чем было во время моей сестры. Шон связывает trodaire, пока я наблюдаю за дверью, сканируя пустой проход, ожидая, когда кто‑нибудь зайдет за угол и обнаружит нас. Он связывает ее, крепко затягивая веревку через подпорку, просверленную в камне, которая когда‑то использовалась для стабилизации стеллажей. Одно время здесь был склад оружия.
– Ты действительно думаешь, что есть шанс, что это вообще сработает? – спрашивает он, заканчивая узел и делая шаг назад, чтобы осмотреть работу.
Я слышу сомнение в его голосе, и долгая, изнурительная ночь, которая была у меня, сразу же тяжестью опускается на меня. Мне нужна передышка. Мне нужен Шон, из всех людей на моей стороне.
– Отчитаешь меня позже, – говорю я, когда боль, пульсируя, снова проносится по ноге. – Мне нужна первая помощь, прежде чем я смогу принять больше.
Первоначальная тревога Шона исчезает, когда я разворачиваю свою импровизированную повязку, чтобы выявить миниатюрную ножевую рану в ноге. Наклонившись, чтобы осмотреть ее, он хмурится и спрашивает:
– Что это такое?
Я прислоняюсь к стене, снимая давление с ноги.
– Коктейльная шпажка, – бормочу я.
Голова Шона резко поднимается, чтобы посмотреть на меня – мое выражение лица вызывает у него смех, когда он понимает, кто несет ответственность за пластиковый меч в моей ноге. Полоса напряженности вокруг моей груди немного ослабевает. Шон оставляет меня там, когда уходит в поисках пары плоскогубцев; нет смысла рисковать, если кто‑нибудь еще обнаружит, что Ли Чейз чуть не превзошла меня с помощью коктейльного меча. К тому времени, когда он возвращается, Шон все еще улыбается.
– Тебе вообще не везет с девушками, – отмечает он, расширяя разрыв на брючине, чтобы вытащить пластик плоскогубцами. – Помнишь, как ты пытался полюбезничать с Майри, и как она смеялась над тобой?
Я вздрагиваю, когда он теряет хватку на остатке коктейльного меча.
– Заткнись, мне было тринадцать.
– Или как с Оиэф? Или с Алехандрой?
– О чем ты говоришь? Алехандра и я…
– Бедная девочка пожалела тебя. – Он пыхтит, вытаскивая его, и поднимает выше, чтобы мы оба могли взглянуть на него. Меч досадно маленький, ярко‑розовый, чей цвет все еще проглядывает под темно‑красным цветом моей крови. Он снова начинает смеяться и хватается за стену рядом для поддержки. – Неудивительно, что ты смог захватить ее, если это все, с чем ей пришлось работать.
– Просто начинай перевязывать, Шон, прежде чем я начну перечислять твои романтические неудачи. Иначе мы пробудем здесь весь день.
К тому времени, как он заканчивает, его улыбка исчезает. Смех не мог длиться вечно, но этого перерыва мне было достаточно, чтобы немного вздохнуть. Шон мой предохранительный клапан, лучший друг, а также мой кузен, но он такой же жестокий боец, как и все мы. Мы ненадолго прислоняемся к каменной стене, бок о бок, смотря на бессознательного солдата, связанного возле дальней стороны пещеры.
– Какого черта, чувак? – Шон нарушает тишину, его голос тих. – Что ты делал на их базе?
Я в сомнениях. Если я расскажу Шону об объекте, который я видел, он настоит на том, чтобы мы послали разведчиков, и как я могу сказать ему, что там больше ничего нет?
– У меня зудело, мне надо было все разведать. Все становится напряженным, и я хотел узнать, что новенького.
Он издает стон, откидывая голову назад, мягко ударяясь ею о каменную стену.
– Ты должно быть шутишь. Я знаю , ты понимаешь, что произойдет, если тебя поймают. Макбрайд просто ждет шанса начать действовать, пока ты занимаешься своими предчувствиями. Он почти сделал это сегодня вечером, без тебя, провозглашая выступить против этого. И как сюда вписывается trodaire?
– Она заметила меня. Я заметил возможность.
– Притащив ее в наш дом? Рискуя обнаружением?
– У нее есть информация, в которой мы нуждаемся, и думаю, мы сможем ее на что‑нибудь обменять. – Я скриплю зубами. – Ты считаешь, я должен был убить ее?
– Да, – отвечает он возмущенно. – Да, я думаю, ты должен был убить ее.
– И заставить их паниковать из‑за убийства на их собственной базе? – Я слышу резкость в своем голосе, и я сбавляю ее, тщательно выравнивания тон. Такая мысль так легко приходит Шону, одному из лучших, самых добрых парней из всех, кого я знаю. Может быть, это кажется ему естественным, потому что это естественно. Может быть, я все‑таки сумасшедший, как и считает меня Макбрайд, потому что пытаюсь урегулировать десятилетний конфликт словами.
Или, может быть, добродушие Шона, доброта в нем, которая была там с тех пор, как мы были детьми, исчезает. Может, это еще одна жертва этой войны.
Вид секретного комплекса всплывает передо мной, когда я прикрываю глаза – проволочный забор, небольшое скопление панельных зданий, расположенных на пологом склоне острова. Я хочу рассказать ему, что видел. Я хочу рассказать ему что, когда я вернулся, он исчез. Но это только убедит его, что я теряю рассудок. Он мой величайший союзник – ближайший друг. Я не могу позволить себе потерять его.
Шон вздыхает и снова смотрит на trodaire.
– Что мы будем делать с твоей подружкой?
– Я попрошу Марту отправить сообщение на базу. Ли Чейз ценна для них, они будут торговаться за нее. Это покажет Макбрайду, что мой выбор тоже результативен, и без кровопролития.
– А если они откажутся торговаться? – спрашивает Шон, поднимая бровь.
Я сжимаю челюсти.
– Я не хочу убивать ее.
– Братишка, ты слишком мягок. Если бы ты был их пленником, она бы ни за что не пожалела бы твою жизнь.
– Я знаю. – Даже сейчас, слова ударяют меня в сердце. Мы оба думаем об Орле. – Но если мы убьем ее, то это будет для прекращения огня. Они придут за нами, как никогда раньше, и мы не переживем такого рода нападение.
– Я уверен, ты бы не стал поднимать эту тему с Макбрайдом.
– Только скажи Макбрайду, что он недостаточно силен, чтобы победить кого‑то в драке, первое, что он сделает, это найдет причину оправдать удар по лицу. – Я пинаю валяющуюся гальку, слыша, как она рикошетит от противоположной стены пещеры. – Он найдет причину и со мной.
Шон колеблется.
– Ты можешь вести нас, – говорит он наконец. – Если бы речь шла о борьбе. Ты мог бы…
Я так и узнал, что он хотел сказать так как голос Фергала пронесся эхом по коридору и прервал его.
– Дядя Шон, мне нужно, чтобы ты уложил меня. – Должно быть, он следил за нами.
Шон чертыхнулся, вскочил на ноги и собрался покинуть пещеру и ее бессознательного обитателя.
– Я не хочу, чтобы он и другие дети знали об этом, – бормочет он. – Ты хочешь сохранить это в тайне, хорошо. Просто не позволяй никому обнаружить ее, потому что тогда поднимется визг.
Я понимаю скрытый смысл его слов: он доверяет мне. На данный момент.
– Шон… спасибо. – Мы оба молчим, а затем Шон направляется назад по проходу, прихватив Фергала.
Я забираю фонарь, надеясь, что темноте trodaire будет сложнее разработать план побега, когда она очнется и поспешит прочь, прежде чем кто‑нибудь поймет, что мы здесь внизу. Облегчение от поддержки Шона недолгое, и я знаю, что оно долго и не продлится. Однажды даже Шону не хватит терпения. Уже чувствую, что что‑то меняется между нами, что‑то что ощущается в тишине. Когда‑нибудь этот день придет, но не сегодня. Пока все что я знаю, что он последует за мной, потому что я попросил его.
Хотел бы я знать, куда я его веду.
Девочка находится под прилавком в магазине ее матери, ее чтение прерывается периодическим звоном дверного колокольчика, когда клиенты приходят и уходят. Она читает о глубоководных водолазах в древней подводной лодке. На Вероне нет океанов, но девочка вырастет и станет исследователем.
– Джубили, – мама девочки зовет ее. – Ты где? Помоги мне сделать пельмени на продажу.
Девочка задерживает дыхание. Морские монстры более захватывающие, чем пельмени, тем более что пельмени всегда сопровождаются лекцией о сохранении ее наследия. Может, ее мать не будет искать ее здесь.
– Расслабься, Мэй. – Это ее отец, она не знала, что он вернулся домой. – Она придет. Насколько я помню, ты провела наше первое свидание, жалуясь, что твой отец заставлял тебя учиться каллиграфии. Пусть она просто побудет ребенком… у нее много времени.
Девочка закрывает глаза. Нет… это все неправильно. Проснись… ПРОСНИСЬ.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ДЖУБИЛИ
ПРЕЖДЕ ЧЕМ ОТКРЫТЬ ГЛАЗА, Я ПОНИМАЮ, что у меня проблемы. Я чувствую запах плесени и гниения, и мне так холодно, что я хочется плакать. Вокруг темным‑темно, и где бы я ни была, я лежу на чем‑то твердом и влажном. На камне. Я наполовину приподнята в коленях, но когда я пытаюсь сесть, то падаю на пол. Я практически вывихнула руки, и была поймана на расстоянии нескольких дюймов от удара об пол. Боль пронзает плечи, наводняя глаза водой. Вздох, вырвавшийся из пересохшего горла, громко проносится эхом по комнате.
Запястья связаны за спиной. Я передвигаю пальцами по веревке, чтобы найти ее обмотанной вокруг металлического столба, грубо врезанного в жесткий пол. Веревка короткая и завязана достаточно высоко, так что я не могу лечь без того, чтобы болезненно не вытянуть руки вверх. Я не могу не что стоять, я даже сесть нормально не могу. Кто бы это ни сделал, он точно знает, насколько это неудобно.
Перед моими глазами всплывает красивое лицо. Ромео. После всего этого злополучного путешествия по болоту я до сих пор не знаю имени этого ублюдка. И вряд ли узнаю такими темпами. Вероятно, где‑то там хромой мятежник достает из бедра два дюйма ярко‑розового пластика. Они оставили меня здесь, чтобы дать мне умереть от обезвоживания, либо попытаться получить информацию или припасы от армии в обмен на мою жизнь.
Но мы не заключаем сделок с мятежниками. А это значит, что я умру. Я не могу не думать о моем взводе и о том, как они справятся без меня. Я знаю каждого из них так же, как себя. Я наблюдаю за ними каждый день, слежу за их снами, наблюдаю, как каждый из них справляется, живя так близко к обрыву, который так близок к ярости. Я могу сказать, когда один из них на грани, когда им хватит находиться здесь и надо срочно переправить их куда‑нибудь с Эйвона, прежде чем они причинят кому‑то боль. Кто будет следить за ними, когда я умру?
В темноте мозг вызывает в воображении образ того, что я видела на болоте. Вспышка того, что Ромео утверждал, он видел: объект, где его не должно быть, высокие заборы и прожекторы, и охранники. Невозможно чтобы что‑то существовало в один момент, а в другой этого уже не было – гораздо более вероятно, что у меня была галлюцинация, как побочный эффект того препарата, который использовал Ромео, чтобы вырубить меня.
Хотя это не объясняет то, что я нашла, то, что в моем ботинке, то, что я не могу сейчас достать со связанными руками.
Я немного кручусь, пока не достаю до подошвы ботинка рядом со столбом, вколоченного в пол. Обернув руки вокруг веревки, чтобы снять давление с запястьев, я тяну так сильно, как могу, напрягаясь и пытаясь почувствовать малейшую податливость веревки.
Ничего не выходит. В любом случае шансов было мало.
Я отпускаю веревку, у меня занимает несколько секунд, чтобы отдышаться. Я не чувствую никаких намеков на то, что он использовал, чтобы вырубить меня на этом острове. Шепоты исчезли, и за исключением нескольких холодных судорог, мое тело снова под контролем. Больше не трясется. С металлическим привкусом во рту.
Если веревки не поддаются, может, сможет камень. Они здесь совсем не владеют высокими технологиями – возможно, дыра, которую они пробурили, не идеальна. Я напрягаюсь изо всех сил, без каких‑либо провисаний веревки и отдаляюсь назад, долбя по столбу подошвой ботинка.
Ничего.
Я останавливаюсь, тяжело дышу и корчусь на полу. Мне придется подождать, пока они не передвинут меня. Что им, в конце концов, придется сделать несмотря ни на что. Они могли бы просто застрелить меня здесь, но гораздо проще переместить тело, заставив его вставать и пойти куда надо, чем таскать.
Опять же, один из них ошивался рядом, задавая вопросы в военном баре, как будто это была хорошая идея. Они не самые умные мятежники.
Стиснув зубы, я снова принимаюсь за работу. Должно сработать. Каждый удар отражается в ноге и заставляет челюсти болеть. Но пусть лучше немного поболит сейчас, чем застрять здесь на неделю, умирая от жажды. Я могу прочувствовать свой страх: кислый, как желчь в моем горле.
Нет. Капитан Чейз ничего не боится.
– Его расшатать довольно трудно. – Забавляющийся голос исходит из тени, заставляя мое сердце гореть от страха. Но через минуту я узнаю его – и в темноте любой знакомый голос будет радушным изменением от молчания.
– Не вини девушку в том, что она попыталась. – Я сбавляю обороты, стараюсь не слишком шуметь, когда ищу в тени Ромео.
Он снимает что‑то с фонаря, посылая лучик света, прорезавшего мрак. Я привязана к столбу посреди пещеры, в ней есть только длинный туннель позади Ромео, ведущий в тень. Лампа горит, не питается от батареи. Я смотрю на пламя, пока не заслезились глаза, крошечная часть меня рада, что меня хотя бы не убьют в темноте.
Я точно не ожидала увидеть его снова. Он не показался мне типом, который без сомнений придет, чтобы выполнить дело. И все же, вот он. Может, Ромео сложнее, чем я думала.
Он выходит вперед.
– Ты ударишь меня, если я подойду достаточно близко, чтобы дать тебе немного воды? – В руке он держит фляжку.
У меня перед глазами по‑прежнему все плывет, голова до сих пор гудит, и во рту на вкус, как болотная грязь.
– Это зависит от кое‑чего, – говорю я сквозь зубы. – Ты собираешься снова накачать меня наркотиками?
– Я не накачивал тебя наркотиками тогда, и теперь не собираюсь. – Ромео делает еще один шаг вперед, и я ничего не могу поделать – я отодвигаюсь назад, веревка трется по камню, как змеиная кожа. – И я мог бы почистить эту царапину у тебя, если ты позволишь мне. Я не понимал, насколько это плохо, пока мы были на воде.
Я смотрю вниз, чтобы увидеть, что выглядит, как чернила в свете фонаря, окрасившие бок моей футболки. Наша борьба в грязи снаружи «Молли» возвращается ко мне, и с памятью приходит осознание боли, проходящей через меня, как крошечный огонь.
Он снова начинает двигаться вперед, и на этот раз я рву назад, прежде чем я успею подумать.
– Ты можешь остаться там, где находишься.
Пальцы сжимаются вокруг веревок, связывающих мои руки. Я не смогу с ним справиться, если он подойдет. Может быть, я могла бы сбить его с ног, но этого было бы недостаточно, чтобы убить его, и даже если бы было достаточно… то, что после?
Но он все равно останавливается, молча наблюдая за мной. Через некоторое время он накидывает ремень фляжки через плечо и скрещивает руки.
– Как ты себя чувствуешь? – Его улыбка оскорбительна.
Ты вытащил меня из бара, выстрелил в меня, заставил дышать химическими испарениями, отвез меня в никуда, накачал наркотиками, а затем привязал к столбу в подземной пещере. Как ты думаешь, что я чувствую?
Но я оторву руки, пытаясь освободиться, чем дам ему удовлетворение честным ответом. Я улыбаюсь, выдавая ему каждую унцию злобы, которую я могу вызвать.
– Просто превосходно, Ромео. Как твоя нога?
Его улыбка исчезает, и я вижу еле уловимое смещение его веса с одной ноги на другую. Интересно, кто вытащил из ноги ярко‑розовый пластик, и были ли у него проблемы из‑за этого.
– Это наименьшая из моих проблем.
– Твоих проблем? Ромео, ты не должен был притаскивать меня домой, если не считал, что я понравлюсь твоим маме и папе.
– В следующий раз я буду знать лучше. – Он наклоняет голову на бок. – Уверена, что ты не хочешь воды? – Он трясет фляжку так, что слышно как плещется вода. Во рту стало так сухо, будто он наполнен песком.
Я хочу сказать ему, чтобы отправлялся в ад. Я хочу сказать ему, чтобы он обледенел. Я хочу ударить по этой идеальной челюсти, пока не спадет самодовольство.
Но воды я хочу больше.
Я сглатываю, пытаясь игнорировать, насколько сухо у меня в горле.
– Выпей первым. – Не то, чтобы это помогло мне раньше.
Он закатывает глаза, как будто как я могу не доверять ему. Он откручивает фляжку и подносит ее ко рту.
Я ожидаю, что он сделает один глоток. Вместо этого он, прихлебывая начинает глотать воду. Когда он, наконец, опускает фляжку, он демонстративно всматривается в ее горлышко.
– Ой, блин, большая часть пропала. Хочешь, что осталось?
Только боль в плечах удерживает меня от попыток снова вырваться из пут.
– Ты редкостная сволочь, не так ли? Красивые все такие.
Он делает вид, что удивляется.
– Ты считаешь меня красивым? Почему Джубили… ты заставляешь меня краснеть. Слушай, ты хочешь ее или нет?
Он выяснил, что его наплевательское отношение бесит меня. Мои челюсти сжаты так крепко, что я боюсь, что они вот‑вот сломаются.
– Что, ты хочешь, чтобы я умоляла? Ты пришел позлорадствовать?
Он выгибает бровь, и самодовольная улыбка становится ироничной.
– Я хочу, чтобы ты пообещала мне, что ты не попытаешься ударить меня по красивому лицу, если я подойду ближе.
Он действительно боится, что я как‑то наврежу ему. Неудивительно, что они связали меня так крепко, что я даже не могу сидеть прямо.
– Что скажут твои приятели? Испугался девушки на полу, привязанной к столбу.
– Они сказали бы: «Не подходи к ней, это Ли Чейз, она ест младенцев мятежников на завтрак».
У меня перехватывает горло. Гордись , напоминаю я себе. Тебе надо, чтобы они боялись. Может это заставит их подумать дважды, прежде чем они начнут стрелять по твоему взводу. Я резко выдыхаю через нос. Соберись. Абстрагируйся. Ты хочешь, чтобы они боялись тебя.
– В любом случае не хватает рычага, чтобы ударить тебя, – произношу я в конечном итоге.
Он верит мне на слово, сокращая расстояние между нами. Хотя двигается он осторожно, внимательно следит за мной, за намеками на то, не собираюсь ли я напасть. Может быть, мне стоит воспользоваться каким‑то преимуществом, но я говорила правду, когда он сказал, что у меня нет нужного рычага. Я не могу достать его, пока я привязана.
– Я подержу ее для тебя, – тихо говорит он, опустившись сбоку от меня.
– Мой герой. – Слова, наполненные злобой, выскакивают из меня, прежде чем я успеваю остановить их. Глумись над парнем после того, как ты получишь свою воду , напоминаю я себе.
Он впрочем, все равно держит фляжку, позволяя мне глотнуть последние отбросы слегка мутной воды. Их фильтры работают не лучше наших. Она по‑прежнему на вкус как болото. Когда я заканчиваю, он опускает фляжку и ставит локти на колени, наблюдая за мной. С подсветкой, как она есть, я не могу очень хорошо разобрать черты его лица. Я вижу только сверкающие во мраке и слегка суженные его глаза.
Он действительно не знает, что со мной делать. И честно говоря, я не знаю, что делать с ним. Если бы он был таким парнем, каким я его считала, я была бы уже мертва. И он точно не принес бы мне воды.
– Так у Ромео есть имя?
Он фыркает.
– У меня и так будет достаточно проблем, если ты вернешься на базу со знанием моего лица. Не думаю, что скажу тебе еще и имя, которое к нему прилагается.
– Я не вернусь, – отвечаю я тихо. Это первый раз, когда я говорю это вслух. От чего не становится легче. – И если ты еще этого не понимаешь, ты бо льший идиот, чем я думала.
– Ну, ты считаешь, что я довольно классный дебил. – Его голос наполнен весельем, которое теперь, когда он говорит без самодовольства, на самом деле ласковее, чем я думала. – Ты их золотой ребенок, их вундеркинд. Они будут торговаться за тебя, я уверен.
– За что торговаться то? – Я сдвигаюсь, пытаясь приподнять свой вес, пытаясь почувствовать себя менее уязвимой. – Скажешь, чтобы мы все сделали то, что ты хочешь, что Орла Кормак требовала во время последнего восстания на Эйвоне. Скажешь, чтобы завтра все военные ушли, а «ТерраДин» оставила вас в покое. А что потом?
– Мы больше не просим военных уйти. Мы просто хотим жить нашей жизнью, свободной от правил «ТерраДин». Мы хотим быть независимыми гражданами.
– Чем вы будете питаться, без импорта «ТерраДин»? Где возьмете строительные материалы для ваших домов? Эйвон не может поддерживать жизнь самостоятельно, пока нет. Он слишком молод, экосистемы слишком хрупки. Еще ничего не доделано, видоизменение не закончено. Если бы Орла Кормак победила десять лет назад, вы бы все умирали от голода прямо сейчас.
– Орла ошибалась. – Я вижу, как тяжело ему говорить это. – И ее казнили за это. Мы не просим полной автономии. Все, что мы хотим, это лекарств для наших детей, еды для наших стариков, школ. Это не жизнь, ты должна это понимать.
– Я знаю вот что: что если бы военные не были здесь, чтобы поддерживать порядок, «ТерраДин» давно бы съехала, оставив поселение, а затем прошло бы немного времени, и мы бы увидели, что вы едите водоросли. Можешь, сколько хочешь ненавидеть нас, но военные поддерживают в тебе жизнь.
Его челюсти напрягаются, когда он смотрит на меня, и я знаю, что я заработала очко. Но он не сдается и тихо произносит:
– Орла Кормак больше не ведет нас. Не все из нас хотят твоей смерти. Я хочу общения, а не бойни. Я хочу, чтобы кто‑то выяснил, почему Эйвон не продвигается по стадиям видоизменения. Это мой дом, и он разрушен. Должен быть лучший выход.
Я отклоняюсь назад, веревки врезаются в кожу. У меня нет быстрого ответа на это – я ожидала, что он зацепится что‑нибудь глупое и благородное, как большинство идеалистических молодых мятежников. Логику сложнее отклонить. В другом месте, будучи непривязанной к полу, я могла бы часами спорить с этим парнем. Я поднимаю подбородок, сжав челюсти.
– Если ты хочешь поговорить, то похищение офицера с военной базы, вероятно, было не лучшим вариантом.
– Трудно придумать, чтобы все закончилось хорошо, – признается он. – Ты должна была позволить мне уйти оттуда.
– Я позволила потенциальной угрозе уйти, и это моя вина, когда мои солдаты возвращаются домой к своим семьям в гробах. – У меня снова пересыхает в горле. Я могу сказать, что обезвожена. – Если ты был там не для того, чтобы причинить кому‑либо боль, тебе следовало позволить мне отвести тебя в штаб. Если ты не делал ничего плохого, тебе нечего бояться.
– Чушь. – Доброта исчезла из его голоса, когда он вскакивает на ноги. Почему он выглядит так знакомо? Где я видела его раньше? – Я просто общался .
– У тебя был пистолет!
– О котором ты не знала до попытки арестовать меня.
– Ты стрелял в меня, Ромео. – Я делаю дикий рывок веревки, но все, что происходит, это импульс боли, проносящийся по моим плечам.
– Ты поспешно пришла к заключению, что я что‑то задумал. – Ромео смотрит на меня, сжав челюсти. – Точно так же, как все думают, что мы что‑то задумали. Именно поэтому мы должны прятаться здесь. Я лучше умру, чем доверюсь законам «ТерраДин» или военной идее их применения.
– Возможно, я предполагала, но я не ошибалась. И я лучше умру, чем позволю тебе или твоим друзьям‑террористам причинить вред кому‑либо на моих глазах. – Мой рот сворачивается в холодную улыбку без капли юмора. – Похоже, у одного из нас, по крайней мере, исполнится желание.
– Я не террорист. – Ромео отступает назад и становится еще лучше освещен, когда он опускается, чтобы достать фонарь. Его красивое лицо посуровело, его голос близок к враждебности. Юмор, сарказм – совсем пропали. – Все, что мы хотим, это то, что принадлежит нам. Я оказался там как раз после информации о скрытом объекте. Если бы я хотел взорвать твой дурацкий бар, я бы не потратил время на флирт с тобой.
– Я считала, что ты флиртуешь со мной, потому что тебя послали убить меня.
Он молчит, тяжело дышит через нос. У меня не так уж много сил – у меня нет никаких сил, будучи связанной вот так – но по крайней мере я могу заставить его сердиться.
– Это не дает нам ничего, – произносит он низким голосом.
Я пытаюсь наклониться вперед, ограниченная своими путами.
– Все, что я сделала – это моя работа. Ты тот, кто втянул нас в это. И если ты остановишься и подумаешь об этом, я не думаю, что я та, на кого ты злишься.
Он делает вид, что размышляет об этом, а затем отрезает:
– Нет, я почти уверен, что это ты.
А потом он уходит, направляясь в туннель и забирая с собой свет. Я была права – у него кишка тонка убить меня. Он заставит кого‑то другого сделать это. Так много за то, чтобы у меня была компания перед смертью.
Я должна продолжать пытаться освободиться от столба, но я знаю, что не собираюсь никуда, пока они не решат мою судьбу. Я понимаю, что знаю правду: они убьют меня. Ромео, возможно, еще не понимает этого – он может думать, что военные дадут этим людям что‑то в обмен на мое безопасное возвращение. Но командир базы Тауэрс следует указу, включающему в себя распоряжение про пленных солдат. Мы так не работаем. Мы не заключаем сделок.
И они не придут за мной.
Мне удалось немного подремать, подбородок упал на грудь, когда звук шагов и свет, осветивший мои веки, будит меня. Я отодвигаюсь от света и тепла, который он несет, чувствуя внезапную волну облегчения, что он не оставил меня здесь гнить в одиночестве после того, как он так разозлился.
Ромео, разве ты не видишь, что мне нужен дневной сон?
Я приоткрываю один глаз, и мое сердце проваливается.
Это не Ромео. Это кто‑то, кого я никогда раньше не видела: высокий, дородный мужчина, вдвое больше Ромео. Большая часть его лица скрыта платком, который является единственным хорошим знаком, с тех пор как я проснулась. Скрывание лица означает, что он здесь не для того, чтобы убить меня, или он еще этого не решил.
– Так это правда. – Мужчина смотрит на меня с горящей интенсивностью во взгляде, которая в знак предупреждения приподнимает волосы у меня на затылке. Он медленно вступает в пещеру из туннеля, не спешит. – Капитан Джубили Чейз.
Его голос тихий, почти добрый – но в его устах мое имя звучит как проклятие.
Я медленно приподнимаюсь и ничего не отвечаю. Я знаю, как это происходит, и ничего не могу сказать, чтобы изменить то, что должно произойти.
Ромео, где же ты?
– Трудно поверить, что наш пацифист‑резидент считал, что он может захватить вражеского офицера и спрятать ее на нашей базе. – Мужчина шагает в сторону и ставит фонарь на выступ скалы. Он останавливается там, глаза медленно осматривают меня, пробегая по моему телу, приостанавливаясь на синяках, отчетливо появляющихся под связывающими меня веревками. – И я подумал, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Несмотря на его спокойный голос, его глаза несут в себе лихорадочную ненависть, от которой стынет кровь. Кем бы ни был этот человек, он не совсем вменяемый. Я видела такой взгляд на других планетах, у других мятежников. Это тот человек, который пойдет в школу и взорвет ее, чтобы доказать свою правоту. Это то, что заставляет меня просыпаться ночью – то, что заставляет меня допрашивать каждое странное лицо, применяя все новые меры безопасности. Люди, подобные ему – вот почему я здесь.
Живот скручивает от страха, и я оглядываюсь, задерживая взгляд на потолке, пробегая в уме по своим тренировкам, как по нудному списку. Не обращай внимания. Не дай ему того, чего он хочет.
– Возможно, ты сможешь разрешить для меня спор, – бормочет мужчина, направляясь в мою сторону и опускаясь на корточки неподалеку. – Моя жена говорила, что военные не открывают свои больницы мирным жителям, потому что это снизит мотивацию развивать наши собственные. Я всегда говорил ей, что это потому, что вы кучка садистских ублюдков, которые хотят смотреть, как мы умираем.
– Мы не пускаем гражданских лиц в наши больницы, потому что эти «мирные жители» так же склонны ходить с оружием, как и с ранами. – Но этот довод не лучшее для него объяснение. Я не уверена, что он слышит меня.
– Слишком хороша, чтобы говорить со мной, trodaire? Посмотри на меня. – Мужчина протягивает руку, чтобы схватить мой подбородок, обращая мое лицо к свету. Я сжимаю челюсти, и его собственное лицо вытягивается. – Вы люди, – шепчет он, его голос немного дрожит. – Если бы у тебя была хоть самый маленькая частичка человеческой порядочности, ты бы никогда не отказала шестилетнему мальчику в лечении, которое спасло бы его жизнь.
Мои глаза дрогнули, встретив его взгляд, прежде чем я успела остановить этот импульс.
– Ах, – тихо говорит он. – Вот оно. Думаешь, мой сын поставил бы под угрозу безопасность базы? Все еще думаешь, что ты, обрекая детей на смерть, лучше нас?
Дерьмо. Он потерял семью. Это объясняет его взгляд. Я не отвечаю, глядя сквозь мрак. Так легко увидеть злую восьмилетнюю девочку, оглядывающуюся на меня, словно пространство между нами это зеркало, как будто последних десяти лет моей жизни никогда не было.
– Я задал тебе вопрос. – Мужчина с рывком отпускает меня, что отправляет меня на землю, мои руки дергаются от веревки и это посылает мучение моему раненому боку. Я выпускаю непроизвольный крик боли, лицо мятежника размывается у меня перед глазами от головокружения. – Ты думаешь, ты лучше нас?
Я стараюсь не задыхаться, пытаюсь успокоить дыхание, но лихорадка прямо горит в глазах человека. Его кровожадность в действии, обжигает в ответ на мою боль.
– Ты думаешь, что игнорирование меня заставит меня уйти. Но я терпеливый человек, капитан Чейз. Твои люди научили меня этому. Быть терпеливым. Просить каждый кусок еды, каждую дозу лекарства. – Он наклоняется вперед, и я чувствую его дыхание на своем лице, когда он снова говорит. – Я научу тебя, как просить, trodaire.
Его рука дергается и ударяет мою голову об камень, ладонь бьет меня по глазам. Он встает на ноги, а затем его ботинок ударяет меня по ребрам – мой взор затуманивается, воздух, со стоном выходит из меня, прежде чем мозг реагирует на боль.
– В этом разница между тобой и мной, – в конце концов, выдыхаю я, борясь за сознание. – Я не прошу.
На этот раз его гнев невнятен, бессловесен, когда он сдается тому, зачем пришел сюда, нападая на меня со всем гневом, болью и горем. Даже через боль, через треск моих собственных костей, синяков и трещин, я вижу его мысли. Потому что нет разницы между этим мужчиной и печальной восьмилетней девочкой, которой я была раньше. Он будет продолжать бить меня ногами и кулаками, кричать на меня, пока больше не сможет видеть лицо своего сына.
Это значит, что он не остановится, пока я не умру.
– Тебе было тринадцать лет в прошлом году, ты думаешь, я тебя не помню? Иди домой, ребенок.
Девочка сейчас на улице, наблюдает снаружи, как они выключают свет и запирают двери на ночь. Она бросает фальшивую идентификационную карту в желоб, ругая под нос тех, кто ей ее продал.
– Они не верят, что тебе шестнадцать? – Это один из рекрутов, которого она видела, пока ждала, и двое его друзей. Он приближается, глаза рассматривают ее лицо. – Я могу помочь им доказать это. – Он протягивает руку, но девочка отдергивает ее.
– Отвали от меня, – отрезает она, игнорируя горячий привкус страха во рту. – Думаешь, я не смогу справиться с тобой?
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 130; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!