ПОДГОТОВКА ТРОЦКИСТАМИ ВОЙНЫ ПРОТИВ СССР

Телеграммы ТАСС о процессе составляются так, чтоб замаскировать противоречия, бессмыслицы, анахронизмы признаний и оставить только массивные очертания клеветы. Терроризм отступает на задний план. Авансцену занимает подготовка "троцкистами" войны в союзе с Германией и Японией. Даже по телеграммам ТАСС можно проследить, как первоначальная грубая канва обвинения дополнялась новыми более деликатными узорами. Согласно первоначальной версии я заключил союз с Германией и Японией с целью низвержения Сталина (= социализма) и восстановления капитализма в СССР. В обмен за эту услугу я обещал Берлину и Токио в будущем огромные пространства советской территории, а в настоящем - саботаж промышленности, убийство вождей и истребление рабочих. Так отразился план в показаниях менее значительных подсудимых (из 17 я знаю только 7; имена остальных 10 ничего мне не говорят). Радек упорствовал до декабря. Только когда ему представили "признания" всех других и надели тем самым на его шею петлю (о, без всяких физических пыток, без костра и клещей!), Радек согласился дать добровольные признания. Но в качестве более начитанного человека он, очевидно потребовал переработки обвинения. Троцкий стоит не за реставрацию капитализма, а лишь за "приближение" к капитализму. Уступая Японии и Германии Дальний Восток, Украину и прочее, Троцкий рассчитывает вернуть эти области посредством революций в Японии и Германии. ГПУ попыталось представить меня простым фашистом. Чтоб придать хоть тень правдоподобия обвинениям, Радек превращает меня в потенциального революционного антифашиста, но подбрасывает мне "переходный" план, в виде "временного" союза с фашистами и "маленького" расчленения СССР. Через показания подсудимых проходят обе версии: грубая провокаторская мазня, источник которой восходит непосредственно к Сталину, и сложный военно-дипломатический фельетон в стиле Радека. Эти две версии не сливаются. Одна предназначена для образованных и деликатных "Друзей СССР" за границей, другая - для более земных рабочих и крестьян в СССР. Никто на суде не задается вопросом: каким образом троцкисты могут надеяться, что в случае победы империалистских и фашистских стран над СССР, именно они, троцкисты, будут призваны к власти? Что касается меня, то в течение 9 лет (ссылка и изгнание) я в сотнях статей и тысячах писем разъяснял, что военное поражение СССР означало бы неизбежно реставрацию капитализма в полуколониальной форме при фашистском политическом режиме, расчленении страны и крушении Октябрьской революции. Многие из моих бывших политических друзей в разных странах, возмущенные политикой сталинской бюрократии приходили к выводу, что мы не можем брать на себя обязанность "безусловной защиты СССР". На это я возражал, что нельзя отождествлять бюрократию и СССР. Новый социальный фундамент СССР, необходимо безусловно защищать от империализма. Бонапартистская бюрократия будет низвергнута трудящимися массами лишь в том случае, если удастся оградить основы нового экономического режима СССР. Я гласно и открыто порвал на этом вопросе с десятками старых и сотнями молодых друзей. В моем архиве имеется огромная переписка, посвященная вопросу о защите СССР. Наконец, моя новая книга "Преданная Революция" дает подробный анализ военной и дипломатической политики СССР специально под углом зрения обороны страны. Теперь, милостью ГПУ оказывается, что в то время, как я рвал с близкими друзьями, не понимавшими необходимости безусловной защиты СССР против империализма, я на деле заключал союзы с империалистами и рекомендовал разрушать экономический фундамент СССР. Может быть это "макиавеллизм"? Может быть мои книги, статьи, письма только маскировка? Нужно быть совершенным тупицей, чтоб допустить возможность такой психологической и политической двойственности, особенно при интенсивной умственной работе в течение долгого ряда лет. В довершение путаницы, из показаний московских подсудимых, 16-ти как и 17-ти, вытекает, что я вовсе не скрывал своих связей с Гестапо, наоборот, рекомендовал их с первого свидания незнакомым молодым людям и что мои инструкции в этом духе были "известны всем". Для какой же цели служила в таком случае моя напряженная литературная работа? Невозможно воспитывать террористов, пораженцев и саботажников, которым приходится рисковать своей головою, без страстной и постоянной пропаганды этих методов борьбы. Между тем вся моя открытая политическая работа, как и личная переписка были направлены против террора, против саботажа, за безусловную защиту СССР. Я могу это доказать перед любой честной комиссией, перед любым честным судом, если это вообще нуждается в доказательствах. Где же политическая и психологическая база обвинения? Ее нет. Подлог висит в воздухе. Но и этого мало. Ни по грубой версии Сталина, ни из литературного фельетона Радека совершенно не видно, что же собственно практически внесли в союз Германия и Япония? Троцкисты продали Микадо и Гитлеру свои головы. Что получили они в обмен? Деньги - нерв войны. Получали ли троцкисты, по крайней мере деньги от Японии и Германии? Кто? Когда? Сколько? О денежных источниках оппозиции я встретил только два показания: 1) троцкисты получили будто бы нелегально из Госбанка 164 тысячи рублей и 2) Пятаков получил с двух промышленных предприятий комиссионную сумму для конспиративных целей. Оба эти факта, если бы они были верны, свидетельствовали бы как раз о том, что ни Германия, ни Япония денег не давали. Что ж они вообще давали троцкистам? На этот вопрос во всем процессе нет и тени ответа. Союз с Германией и Японией сохраняет чисто метафизический характер.

Койоакан, 28 января 1937 г.

ФИНАЛ?

Моральное фиаско процесса Зиновьева-Каменева вынудило Сталина прибегнуть к процессу Радека-Пятакова. В течение 9 лет Радек и Пятаков были верными орудиями в руках Сталина, который очень дорожил ими, потому что они умнее и образованнее всех его ближайших сотрудников. Но у него не было других видных, известных экс-троцкистов, которых он мог бы пустить в дело для нового демонстративного процесса. Он оказался вынужден пожертвовать Пятаковым и Радеком. Если в начале серии амальгам Сталин казался самому себе изобретателем и творцом новой чудодейственной системы, то сейчас он уже стал ее пленником. Чтоб перекрыть фатальную историю с аэропланом Пятакова, Сталину необходим теперь новый процесс. Где взять людей? Чтоб подкрепить глупую сказку насчет моей связи с Гестапо, нужно организовать специальный процесс немецких инженеров и техников в СССР. Где же финал? Мы уже сказали, что Сталин пытается утолить свою жажду раствором соли.

Сталин играет головами

Судебные амальгамы не могут не поселять страшную тревогу в рядах самой бюрократии. Большинство расстрелянных по последнему процессу - не политические фигуры, а бюрократы среднего и выше-среднего ярусов. За ними были, вероятно, те или другие ошибки, проступки, может быть и преступления. ГПУ потребовало, однако, от них признания в совсем других преступлениях, исторического масштаба, а затем - расстреляло их. Никто из бюрократов не чувствует себя отныне уверенным и спокойным. У Сталина имеются досье всех сколько-нибудь заметных политических и административных фигур. В эти досье записаны все и всякие грехи (неосторожное обращение с общественными деньгами, амурные похождения, подозрительные личные связи, скомпрометированные родственники и пр.). Такую же регистрацию ведут местные сатрапы по отношению к своим подчиненным. В любую минуту Сталин может свалить и смять любого из своих сотрудников, не исключая и членов Политбюро. До 1936 года Сталин, при помощи своих досье, лишь насиловал совесть людей, заставляя их говорить не то, что они думали. С 1936 года он начал открыто играть головами своих сотрудников. Открылся новый период! При помощи бюрократии Сталин подавил народ; теперь он терроризирует самое бюрократию. Бюрократия боится своей изоляции от народа и потому поддерживает Сталина. Сталин боится своей изоляции от бюрократии и пытается заигрывать с народом: отсюда "демократическая" конституция и демагогические процессы.

Политический кризис

Ближайшие сотрудники Сталина переглядываются, спрашивая мысленно друг друга: чья очередь завтра? В то же время народные массы не могут не спрашивать себя: кто правит нами? Каким образом люди, занимавшие до вчерашнего дня важнейшие посты, вдруг оказываются тяжкими преступниками? Каким образом Центральный Комитет эпохи Ленина оказывается весь - за исключением одного лишь Сталина! - состоящим из изменников и предателей? Не наоборот ли? Не потому ли Сталин вынужден топить в крови старые кадры большевистской партии, что сам он окончательно перешел на путь создания новой аристократии?

Политическая система СССР вступила в эпоху глубокого и острого кризиса. Не видеть этого могут только слепцы. Молчать об этом могут только ханжи, притворяющиеся "революционерами", под дешевым титулом "друзей СССР". Господа этого типа оправдываются тем, что разоблачение преступлений сталинской клики оказывает поддержку фашизму. Так иные суеверные люди боятся вслух называть свою болезнь, веря в магию слов. Фашизму помогает сталинская бюрократия тем, что усваивает наиболее отвратительные черты тоталитарного режима. Московские процессы заставили мировое общественное мнение забыть даже о процессе Рейхстага и о кровавой расправе Гитлера над своей оппозицией (30 июня 1934 года)! Можно ли оказать большую услугу фашистским палачам?

Экономические основы СССР сохраняют свой прогрессивный характер. Эти экономические основы трудящиеся массы всего мира и все вообще друзья прогресса призваны защищать всеми средствами. Но ближайшая, наиболее непосредственная опасность этим основам грозит со стороны деморализованной и деморализующей сталинской бюрократии.

Народы СССР окутаны сетью тоталитарной фальши. Первый долг действительных, а не маскарадных друзей СССР сказать народам этой великой страны правду, всю правду, и тем помочь им вырваться из тупика.

Вопрос о международной следственной комиссии не есть мой личный вопрос, или вопрос моей семьи (один мой сын, Сергей, - под ударом в Красноярске, другой, Лев, под ударом в Париже). Это не только вопрос о тысячах оппозиционных советских граждан, дожидающихся расправы. Нет, это вопрос международный. Он глубоко задевает политическое сознание и общественную мораль всех стран. В самых трудных условиях нет более живительного средства, как правда! Вот почему все рабочие организации, все прогрессивные общественные группы, все честные граждане должны поддержать инициативу создания международной следственной комиссии!

Койоакан, 1 февраля 1937 г.

ПОЧЕМУ ГПУ ВЫБРАЛО НОРВЕГИЮ?

Можно возразить: если нельзя было откладывать свидание Пятакова со мной до лета 1936 года, то можно ведь было отодвинуть это свидание назад и "устроить" его в 1933 или 1934 г.г. во Франции, где авиационное сообщение гораздо более развито. Но нет, Франция не годилась. Франция относилась к прошлому. Между тем важнейшей практической, непосредственной задачей процесса было добиться моей высылки из Норвегии: не легальной выдачи (для этого нужна была бы судебная процедура в Норвегии, совершенно неприемлемая и невозможная для ГПУ!), а простой высылки - куда? - в объятия ГПУ: мексиканской визы в Москве не предвидели! Немедленно после процесса 16-ти (август 1936 года) Москва особой нотой потребовала моей высылки. Норвежское правительство ответило, что, во-первых, вменяемые мне в вину деяния относятся к периоду до моего въезда в Норвегию (речь министра иностранных дел); что, во-вторых, ныне я интернирован и, следовательно, не могу представлять "опасности". После этого Москва новой нотой возложила "ответственность за последствия" на норвежское правительство. Через своего адвоката Пюнтервольда я тогда же письменно предостерег норвежское правительство насчет того, что слова об "ответственности" надлежит понимать не как простую дипломатическую фразу, а как подготовку новой, уже не копенгагенской, а ословской амальгамы. 15 сентября я писал адвокату из Сундби, места заключения: "Как может, однако, ГПУ создать какую либо "норвежскую" амальгаму? Этого я не знаю... Дело, во всяком случае, не легкое. Искусство ГПУ сведется к тому, чтобы найти Ольбергов, Берманов-Юриных и пр., которые получили бы свои директивы прямехонько из Осло... Кто знает? Агент ГПУ может заявиться к вам, г. адвокат, чтобы самым дружественным образом справиться о моем здоровьи, а затем этот негодяй заявит на новом процессе, что через посредство адвоката Пюнтервольда он получил химически написанные террористические инструкции, которые он затем, разумеется, "из предосторожности" сжег. Чтоб украсить свои показания, он может украсть с вашего стола парочку конвертов с адресами". Я требовал, чтоб это мое предостережение было опубликовано в печати, надеясь таким путем затруднить организацию нового подлога. Но норвежское правительство предпочло конфисковать мое заявление и тем самым развязало руки ГПУ...

Теперь понятно, почему Пятаков должен был прилететь именно в Осло.

Койоакан, 31 января 1937 г.

ПОЧЕМУ ГПУ ВЫБРАЛО ДЕКАБРЬ?

Почему ГПУ выбрало для полета Пятакова в Осло столь неудобный месяц для авиации, как декабрь? Объяснение найти нетрудно. Я прибыл в Норвегию в июне 1935 года и болел все лето. Об этом ГПУ имело, разумеется, сведения. Устроить Пятакову "свидание" летом значило рисковать наткнуться на такой период, когда я лежал в постели. В октябре я поместился в больницу в Осло, где провел шесть недель: факт этот был известен ГПУ из газет. Ни октябрь, ни ноябрь, таким образом, не годились для полета Пятакова. После выхода из больницы я, по расчетам ГПУ, должен был быть вполне пригоден для конспиративных передвижений, свиданий и заговоров. Правда, норвежский декабрь неудобен для авиации. Но следующие зимние месяцы еще менее удобны. Отложить полет до весны 1936 года? Но тогда у Пятакова не останется совсем времени на организацию всех тех крушений и разрушений, которые развернулись на протяжении "стахановского" года. Мы приходим, таким образом, к выводу, что ГПУ действовало не наобум, а серьезно, вдумчиво, с календарем в руках. Можно даже сказать, что по совокупности обстоятельств, декабрь являлся наиболее пригодным из всех месяцев года. Если в этом месяце в Осло не прилетело ни одного иностранного аэроплана, то это, во всяком случае, не вина ГПУ.

Койоакан, 31 января 1937 г.

ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА ПОДСУДИМЫХ

История с аэропланом Пятакова убедительна для всех. Но кто захочет глубже вдуматься в дело, для того фальшь процесса станет ясна из каждого показания и каждой реплики. В этом процессе нет ничего натурального, живого, человеческого. Процесс без психологии, процесс автоматов, а не людей. Страшные заговорщики и террористы каются хором, как малые дети. Старые закоренелые "троцкисты" клеймят Троцкого и поют гимны Сталину, которого они вчера собирались будто бы убить. Где и когда было видано что-либо подобное? Радек объясняет, что причиной его преступлений было неверие в возможность построить социализм в одной стране. Но за последние 8 лет Радек написал множество статей, доказывающих такую возможность. Оказывается, этим статьям не нужно верить: все это была фальшь и ложь. Только после 20 декабря 1936 года, в тюрьме ГПУ, Радек, действительно, вполне и искренно убедился, что в СССР восторжествовал социализм. Пятаков более 12 лет руководил промышленностью, вырабатывал планы, строил заводы, делал бесчисленные публичные отчеты, радовался успехам, скорбел от неудач. Теперь оказывается, что он на самом деле ненавидел советскую промышленность, разрушал ее и истреблял рабочих. Все это он делал из ненависти к Сталину и из любви к Троцкому. Только попав в одиночную камеру, он в течение одного-двух месяцев возненавидел Троцкого и полюбил Сталина пламенной любовью. Высшей школой социализма, сталинизма и искренности оказывается, таким образом, тюрьма ГПУ!

Все это похоже на тифозный бред. Однако, в этом бреде есть система. Чтоб ее понять, надо отбросить все критерии индивидуальной человеческой психологии. Подсудимые, как личности, не существуют. Они растоптаны до суда. Они лишь арапы ГПУ, которое разыгрывает воспитательный спектакль на тему "троцкизм есть источник зла". На глазах всего мира они бросаются под колесницу Махабгарата. Но в отличие от верующих индусов они делают это не добровольно, не из слепого фанатизма, не в религиозном исступлении, а холодно, безнадежно, из под палки, которая загнала их в тупик.

Прокурор Вышинский заявил, что нынешний процесс означает "конец Троцкого и троцкизма". Нет, московский процесс не конец. Настоящий процесс против организаторов подлога только начинается. Через все угрозы, препятствия и опасности мы доведем этот процесс до конца.

Л. Троцкий.
Койоакан, 30 января 1937 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 54-55.

 

 

Л. Троцкий.
ОБЕЗГЛАВЛЕНИЕ КРАСНОЙ АРМИИ

Нужно ли еще копаться в деталях, проверять по буквам судебные отчеты, собирать опровержения, подвергать подлоги микроскопическому анализу? Сталин сам опровергает себя несравненно более массивными доводами. Каждый день приносит сенсационные вести из СССР, свидетельствующие о том, что режим охвачен последним кризисом, который можно было бы назвать агонией, если бы эта аналогия с живыми организмами не вызывала представления о слишком коротких сроках.

"Старая гвардия", от имени которой открылась в 1923 г. борьба против "троцкизма", политически ликвидирована давно. Ее физическое истребление завершается ныне в сталинском стиле, сочетающем садическое зверство с бюрократическим педантизмом. Было бы, однако, слишком поверхностно объяснять убийственные и самоубийственные меры Сталина только властолюбием, жестокостью, мстительностью и прочими личными качествами. Сталин давно уже утратил контроль над собственной политикой. Бюрократия в целом утратила контроль над собственными рефлексами самообороны. Новые преследования, перешедшие все границы постижимого, навязаны ей прогрессией старых преследований. Режим, который вынужден на глазах всего мира инсценировать подлог за подлогом, автоматически расширяя круг своих жертв, такой режим обречен.

После проделанных опытов Сталин вынужден уже отказаться от "открытых" судов. Официозно отказ мотивируется тем, что перед страной стоят "более важные задачи". Под этим лозунгом "друзья" на Западе ведут борьбу против контр-процессов. Тем временем в разных частях СССР непрерывно открываются новые очаги "троцкизма, саботажа и шпионажа". На Дальнем Востоке расстреляно с начала мая, по опубликованным данным, 83*1 "троцкиста". Работа продолжается. Ни о ходе процессов, ни даже об именах жертв печать не сообщает ничего. Кто эти расстрелянные? Известный процент составляют, вероятно, действительные шпионы: на Дальнем Востоке в них недостатка нет. Другая часть вербуется из оппозиционеров, недовольных, неудобных. Третью часть составляют агенты-провокаторы, которые служили для связи "троцкистов" со шпионами и тем превратились в опасных свидетелей. Но есть еще четвертая часть, и она возрастает: это родственники, друзья, подчиненные, знакомые расстрелянных, люди, которые знают о подлоге, и способны если не протестовать, то рассказать о преступлениях Сталина другим людям.
/*1 По последним московским телеграммам число это возросло до 214. - Ред.

Что творится в низах, особенно на окраинах, где убийства имеют анонимный характер, можно представить себе на основании того, что происходит сейчас на верхах. Сталину не удалось в свое время поставить открытый процесс Бухарина и Рыкова, в виду того, что обвиняемые отказывались "каяться". Пришлось заняться их дополнительным воспитанием. По некоторым сведениям, Рыков и Бухарин, бывший глава правительства и бывший глава Коминтерна, приговорены к 8-ми годам тюрьмы, при закрытых дверях, как в июле 1935 года - между двумя театральными процессами - приговорен был, при закрытых дверях, к десяти годам тюрьмы Каменев. Уже одно это сопоставление навязывает вывод, что приговор над Рыковым и Бухариным имеет не окончательный характер. Пресса, руководимая наглым и невежественным Мехлисом, бывшим личным секретарем Сталина, требует "истребления" врагов народа. Самое поразительное, пожалуй, - если вообще позволить себе роскошь поражаться - это то, что Рыков и Бухарин именуются ныне "троцкистами". Между тем, главные удары левой оппозиции направлялись всегда и неизменно против правого крыла, возглавлявшегося Рыковым и Бухариным. С другой стороны, в борьбе против троцкизма только Бухарин дал подобие доктрины, на которую Сталин опирался - поскольку он вообще опирается на доктрину - в течение ряда лет. Теперь оказывается, что бесчисленные статьи и книги Бухарина против троцкизма, на которых воспитался весь аппарат Коминтерна, служили только для прикрытия его тайного сотрудничества с троцкистами на почве террора, как епископу кентерберийскому его церковные функции служат лишь для маскировки атеистической пропаганды. Но кто заботится ныне о таких пустяках? Те, которые знают прошлое, истреблены или вынуждены молчать под страхом истребления. Наемники Коминтерна, ползавшие несколько лет тому назад перед Бухариным на четвереньках, требуют сейчас распять его, в качестве "троцкиста" и врага народа.

Революционная эпоха сплачивает народные массы. Наоборот, период реакции означает торжество центробежных сил. За последние 14 лет ни одна трещина в большевистской партии не заделывалась, ни одна рана не зарубцовывалась, ни один конфликт не заканчивался примирением. Капитуляции и унижения не помогали. Центробежные силы раздвигали малейшую щель, пока не превращали ее в непоправимую брешь. Всякий, кто попадал в щель мизинцем, пропадал безвозвратно.

Со "старой гвардией", т.-е. большевиками царского подполья, в основном покончено. Сейчас маузер ГПУ направлен на следующее поколение, которое начало свое восхождение с гражданской войны. Правда, уже и в прошлых процессах, наряду со старыми большевиками, фигурировали более молодые обвиняемые. Но это были подсобные фигуры, необходимые для округления амальгамы. Сейчас проверка сорокалетних, т.-е. того поколения, которое помогало Сталину расправиться со старой гвардией, принимает систематический характер. Дело идет уже не о случайных фигурах, а о звездах второй величины.

Постышев поднялся до поста секретаря ЦК, благодаря своему ревностному участию в борьбе с троцкизмом. На Украине Постышев производил в 1933 г. чистку партийного и государственного аппарата от "националистов" и довел до самоубийства украинского народного комиссара Скрыпника травлей за "покровительство националистам". Факт этот тем более поразил партию, что за год до того 60-летие Скрыпника, старого большевика, члена ЦК и стопроцентного сталинца, торжественно праздновалось в Харькове и в Москве. В октябре 1933 г. я писал по этому поводу: "...То обстоятельство, что сталинская система нуждается в такого рода жертвоприношениях, показывает, какими острыми противоречиями она раздирается даже на самой верхушке" (Бюл. Оппозиц., N 36-37). Четыре года спустя оказалось, что Постышев, оставленный после своих подвигов диктатором на Украине, сам провинился в покровительстве националистам: в качестве опального сановника, его перевели недавно в Волжскую область. Надо полагать, не надолго. Не только раны, но и царапины не зарубцовываются более. Прибегнет ли Постышев к самоубийству или будет каяться в несовершенных преступлениях, спасения ему, во всяком случае, нет.

В Белоруссии застрелился председатель ЦИКа Червяков. В прошлом он был связан с правыми, но давно уже и публично примкнул к борьбе с ними. Официальное сообщение стыдливо говорит, что Червяков, который, по конституции, имеет те же права, что и Калинин, покончил с собой по "семейным обстоятельствам". Сталин не решился все-таки объявить главу БССР - агентом Германии. Но одновременно с этим самоубийством арестованы в Минске тесно связанные с Червяковым народные комиссары Белоруссии. Тоже по "семейным обстоятельствам"? Если считать бюрократию "семьей", то надо признать, что эта семья вступила в стадию острого разложения.

Несравненно поразительнее (если, опять-таки, позволить себе поражаться) орбита Ягоды, который за последние десять лет был наиболее близким к Сталину лицом. Ни одному из членов Политбюро Сталин не доверял тех тайн, которые доверял начальнику ГПУ. Что Ягода - негодяй, знали все. Но, во первых, он не очень отличался от некоторых других своих коллег. Во вторых, в качестве законченного негодяя, он как раз и нужен был Сталину для выполнения наиболее темных поручений. Вся борьба с оппозицией, представляющая цепь возрастающих фальсификаций и подлогов, проведена была под руководством Ягоды, по непосредственным директивам Сталина. И вот этот страж государства, искоренивший старшее поколение партии, оказывается гангстером и изменником. Его арестуют. Кается он или не кается, по выработанному им самим ритуалу? Судьбы его это не изменит. Тем временем мировая печать с серьезным видом рассуждает о том, был или не был Ягода связан с... троцкистами. Почему бы и нет? Если Бухарин искоренял троцкизм теоретически, то Ягода мог истреблять троцкистов физически, чтоб лучше замаскировать свою связь с ними.

Но наиболее поразительные вещи творятся в военном ведомстве, притом начиная с самых высоких его верхов. После того, как Сталин обезглавил партию и советский аппарат, он приступил к обезглавлению армии.

11 мая прославленный маршал Тухачевский был неожиданно смещен с поста заместителя Народного Комиссара Обороны и назначен на незначительный пост в провинцию. В ближайшие дни перемещены были командующие военными округами и другие выдающиеся генералы. Эти меры не предвещали ничего хорошего. 16 мая опубликован был декрет, восстанавливающий Военные Советы во главе округов, флотов и армий. Стало очевидно, что правящая верхушка вступила в серьезный конфликт с офицерским корпусом. "Революционные Военные Советы" были введены мною во время гражданской войны. В каждый Совет входил командующий и два, иногда три политических члена. Хотя начальнику предоставлялась формально полнота командных прав, однако, его приказ не имел силы без подписи политических членов Совета. Необходимость такой страховки, которая рассматривалась нами, как временное зло, вызывалась недостатком надежного командного состава и недоверием солдат даже к лояльным командирам. Постепенное формирование красного офицерства должно было покончить с Советами и установить неизбежный в военном деле принцип единоначалия. Сместивший меня в 1925 г., в качестве главы военного ведомства, Фрунзе проводил единоначалие ускоренным темпом. По тому же пути шел затем Ворошилов. Казалось бы, советское государство имело достаточный срок, чтобы воспитать надежный офицерский состав и устранить тягостную необходимость контролировать командира через комиссара. Но вышло не так. В преддверье двадцатой годовщины революции московская олигархия, подготовляя разгром командного состава, сочла необходимым восстановить коллегиальное управление армией. Новые Военные Советы уже не называются "революционными". И действительно, они не имеют ничего общего со своим прототипом. Военные Советы гражданской войны обеспечивали контроль революционного класса над военными техниками, вышедшими из враждебных рядов. Советы 1937 года имеют задачей помочь олигархии, поднявшейся над революционным классом, оградить узурпированную ею власть от покушений со стороны ее собственных маршалов и генералов.

После смещения Тухачевского каждый посвященный спрашивал себя: кто же будет отныне руководить делом обороны? Призванный Тухачевскому на смену маршал Егоров, подполковник великой войны - расплывчатая посредственность. Новый начальник штаба Шапошников - образованный и исполнительный офицер старой армии, но без стратегического дара и инициативы. А Ворошилов? Не секрет, что "старый большевик" Ворошилов - чисто декоративная фигура. Никому, при жизни Ленина, не приходило в голову включать его в Центральный Комитет. Во время гражданской войны Ворошилов, наряду с несомненной личной храбростью, проявил полное отсутствие военных и административных качеств и, вдобавок - захолустную узость кругозора. Единственное его право на посты члена Политбюро и Народного Комиссара Обороны состоит в том, что он еще в Царицыне, в борьбе с казачеством, поддерживал оппозицию Сталина против той военной политики, которая обеспечила победу в гражданской войне. Ни Сталин, ни остальные члены Политбюро не делали себе, впрочем, никогда иллюзий насчет Ворошилова, как военного вождя. Они стремились, поэтому, подпереть его квалифицированными сотрудниками. Действительными руководителями армии за последние годы были два человека: Тухачевский и Гамарник.

Ни тот ни другой не принадлежали к старой гвардии. Оба выдвинулись во время гражданской войны, не без участия автора этих строк. Тухачевский несомненно обнаружил выдающиеся стратегические таланты. Ему не хватало, однако, способности оценить военную обстановку со всех сторон. В его стратегии всегда был явственен элемент авантюризма. На этой почве у нас произошло несколько столкновений, вполне, впрочем, дружественных по форме. Мне приходилось также подвергать критике попытки Тухачевского создать "новую военную доктрину" при помощи наспех усвоенных элементарных формул марксизма. Не забудем, однако, что Тухачевский был в те годы очень молод и совершил слишком быстрый скачок из рядов гвардейского офицерства в лагерь большевизма. С того времени он, видимо, прилежно учился, если не марксизму (этому в СССР ныне не учится никто), то военному делу. Он научился понимать новую технику и, не без успеха, играл роль "механизатора" армии. Удалось ли ему приобрести необходимое равновесие внутренних сил, без чего нет вообще великого полководца, могла бы, пожалуй, обнаружить только новая война, в которой Тухачевскому заранее отводилась роль генералиссимуса.

Ян Гамарник, выходец из еврейской семьи на Украине, уже во время гражданской войны выделился политическими и административными способностями, правда, в провинциальном масштабе. В 1924 г. я слышал о нем, как об украинском "троцкисте". Личные связи с ним у меня уже оборвались. Руководившая тогда партией "тройка" (Зиновьев, Сталин, Каменев) прежде всего старалась оторвать наиболее способных "троцкистов" от привычного окружения, перебросить их на новые места и, если возможно, подкупить перспективой карьеры. Гамарника отправили из Киева на Дальний Восток, где он быстро поднялся по административным ступеням, радикально покончив с "троцкизмом" еще в 1925 году, т.-е. за два-три года до капитуляций наиболее видных обвиняемых по последним процессам. Когда "перевоспитание" Гамарника было завершено, его перевели в Москву и поставили вскоре во главе Политического Управления Армии и Флота. Десять лет Гамарник занимал ответственные посты, в самом центре партийного аппарата, в повседневном сотрудничестве с ГПУ, - мыслимо ли при этих условиях вести две политики: одну - для внешнего мира, другую - для себя? Член ЦК, высший представитель правящей партии в армии, Гамарник, как и Тухачевский, был плотью от плоти и костью от кости правящей касты.

Почему же оба эти руководителя вооруженных сил попали под удар? Зиновьев и Каменев погибли потому, что, благодаря своему прошлому, казались опасными, а главное, потому, что, при помощи их расстрела, Сталин надеялся нанести смертельный удар "троцкизму". Пятаков и Радек, бывшие видные троцкисты, оказались единственными подходящими фигурами для нового процесса, который должен был исправить промахи первой, слишком грубой стряпни. Ни Тухачевский, ни Гамарник для этих задач не годились. Тухачевский никогда не был троцкистом. Гамарник прикоснулся к троцкизму в такой период, когда его имя никому еще не было известно. Почему же Радеку поручено было назвать во время судебного следствия имя Тухачевского? И почему Гамарник, сейчас же после таинственной смерти, попал в список "врагов народа"?

В качестве воспитателя командного состава и будущего генералиссимуса, Тухачевский не мог не дорожить даровитыми военачальниками. Путна был одним из наиболее выдающихся офицеров генерального штаба. Посылал ли его Тухачевский, действительно, к Радеку за какими-либо справками? Радек был официозом внешней политики. Путна - военным атташе в Англии. Тухачевский мог через Путна получать от Радека справки, как сам Сталин не раз пользовался информацией Радека, для составления своих речей и интервью. Возможно, однако, что весь этот эпизод выдуман, как и многие другие. Дела это не меняет. Тухачевский, вероятно, заступился за Путна, как и за других офицеров, которых ГПУ втягивало в свои амальгамы. Нужно было дать ему урок. Какова была при этом роль Ворошилова? Связь со Сталиным гораздо больше определяла до сих пор его политику, чем связь с армией. К тому же Ворошилов, ограниченный и достаточно взбалмошный, не мог не глядеть неприязненно на своего слишком даровитого заместителя. Таково возможное начало конфликта.

Гамарник принимал руководящее участие во всех чистках армии, делая при этом все, чего от него требовали. Но там дело шло, по крайней мере, об оппозиционерах, о недовольных, о подозреваемых, следовательно об интересах "государства". За последний же год понадобилось выбрасывать из армии ни в чем не повинных людей, которые, по старым связям, по занимаемой должности, или по случайной причине, оказывались полезны для организации очередного судебного подлога. Со многими из этих командиров Гамарник, как и Тухачевский, были связаны узами товарищества и дружбы. Как начальник ПУРа, Гамарник не только должен был выдавать своих сотрудников в руки Вышинского, но и участвовать в фабрикации ложных обвинений против них. Весьма вероятно, что он вступил в борьбу с ГПУ и жаловался на Ежова... Сталину. Этим одним он мог подвести себя под удар.

Движимые интересами обороны командующие округами и вообще ответственные генералы могли вступиться за Тухачевского. Кавардак перемещений и арестов в течение мая и первых дней июня можно объяснить только паникой в правящих кругах. 31 мая застрелился или был застрелен Гамарник. Командующие военными округами едва ли успели доехать до нового места службы, как их уже арестовали и предали суду. Арестованы были: Тухачевский, только что назначенный в Самару; Якир, только что переведенный в Ленинград; командующий Белорусским Военным Округом Уборевич; начальник Военной Академии Корк; начальник управления личного состава армии Фельдман; глава Осоавиахима Эйдеман; и несколько раньше: Путна, бывший военный атташе в Японии и Англии; кавалерийский генерал Примаков. Все восемь были приговорены к смерти и расстреляны.

Армия должна была почувствовать себя потрясенной до мозга костей. Как и почему погибли обвеянные легендой герои гражданской войны, даровитые полководцы и организаторы, вожди армии, вчера еще - опора и надежда режима? В двух словах напомним каждого из них. Если Тухачевский из царского офицера стал большевиком, то Якир из молодого туберкулезного студента стал красным командиром. Уже на первых шагах он обнаружил воображение и находчивость стратега: старые офицеры не раз с удивлением поглядывали на тщедушного комиссара, когда он спичкой тыкал в карту. Свою преданность революции и партии Якир имел случай доказать с гораздо большей непосредственностью, чем Тухачевский. После окончания гражданской войны он серьезно учился. Авторитет, которым он пользовался, был велик и заслужен. Рядом с ним можно поставить менее блестящего, но вполне испытанного и надежного полководца гражданской войны Уборевича. Этим двум поручена была охрана западной границы, и они годами готовились к своей роли в будущей великой войне. Корк, воспитанник царской военной академии, с успехом командовал в критические годы одной из армий, затем Военным Округом, наконец, был поставлен во главе Военной Академии, на место Эйдемана, который принадлежал к ближайшему окружению Фрунзе. В последние годы Эйдеман стоял во главе Осоавиахима, который осуществляет активную связь гражданского населения с армией. Путна - образованный молодой генерал, с международным кругозором. В руках Фельдмана сосредоточивалось непосредственное наблюдение над командным составом: это одно дает меру доверия, каким он пользовался. Примаков был несомненно самым выдающимся, после Буденного, начальником кавалерии. Можно сказать без преувеличения, что во всей Красной армии не остается ни одного имени, кроме того же Буденного, которое могло бы, по своей популярности, не говоря уже о талантах и знаниях, равняться с именами неожиданных преступников. Разрушение руководства Красной армии произведено, таким образом, с полным знанием дела!

Пристального внимания заслуживает организация суда: под председательством низкопробного чиновника Ульриха, группа старших генералов, во главе с Буденным, оказалась вынуждена вынести своим боевым товарищам приговор, продиктованный из секретариата Сталина. Это был дьявольский экзамен на верность. Остающиеся в живых военачальники отныне закабалены Сталину тем позором, которым он намеренно покрыл их. Система интриг идет, тем временем, далее. Сталин боится не только Тухачевского, но даже Ворошилова. Об этом свидетельствует, в частности, назначение Буденного командующим московским военным округом. В качестве старого кавалерийского унтер-офицера, Буденный всегда презирал военный дилетантизм Ворошилова. В период совместной работы в Царицыне они не раз грозили друг другу револьверами. Высокая карьера сгладила внешние формы вражды, но не смягчила ее. Военная власть в столице передается отныне в руки Буденного, в качестве противовеса Ворошилову. Кто из них стоит на очереди в списке обреченных, покажет будущее.

Обвинение Тухачевского, Якира и других в том, что они были агентами Германии, настолько глупо и постыдно, что не заслуживает опровержения. Сталин и не надеялся на то, что за границей поверят грязному навету. Но ему и на этот раз нужно было оправдать сильнодействующими доводами убийство даровитых и самостоятельных людей перед лицом русских рабочих и крестьян. Он рассчитывает на гипнотическое действие тоталитарной прессы, и не менее тоталитарного радио.

Каковы, однако, действительные причины истребления лучших советских генералов? Об этом можно высказаться лишь гипотетически, на основании ряда прямых и косвенных симптомов. В виду приближения военной опасности наиболее ответственные командиры не могли не относиться с тревогой к тому факту, что во главе вооруженных сил стоит Ворошилов. Можно не сомневаться, что в этих кругах выдвигали на его место кандидатуру Тухачевского. В первой своей стадии генеральский "комплот" пытался, вероятно, опереться на Сталина, который давно уже вел привычную ему двойственную игру, эксплуатируя антагонизм между Тухачевским и Ворошиловым. Тухачевский и его сторонники, видимо, переоценили свои силы. Поставленный в последнюю минуту перед необходимостью выбора Сталин предпочел Ворошилова, который до сих пор оставался только покорным орудием, и выдал с головой Тухачевского, который мог стать соперником. Обманутые в своих надеждах и раздраженные "изменой" Сталина, генералы могли вести разговоры о том, что следовало бы вообще освободить армию от опеки Политбюро. Отсюда еще далеко до прямого заговора. Но в обстановке тоталитарного режима это уже первый шаг к нему.

Если правильно взвесить прошлое расстрелянных и физиономию каждого из них, то трудно допустить, чтоб они были связаны какой-либо общей политической программой. Но часть из них, во главе с Тухачевским, могла иметь свою программу в области обороны страны. Не забудем, что после воцарения Гитлера Сталин делал все, чтоб сохранить с Германией дружественные отношения. Советские дипломаты не скупились по отношению к фашизму на предупредительные заявления, которые звучат сегодня, как скандал. Философия этой политики дана была Сталиным: "Прежде всего надо оградить строительство социализма в нашей стране. Фашизм и демократия - близнецы, а не антиподы. Франция на нас не нападет, а угрозу со стороны Германии можно нейтрализовать лишь сотрудничеством с ней". По данному свыше знаку, руководители армии старались поддерживать дружественные связи с немецкими военными атташе, инженерами, промышленниками и внушать им мысль о полной возможности сотрудничества между обоими странами. Некоторые из генералов тем охотнее восприняли эту политику, чем более им импонировали немецкая техника и "дисциплина".

Сталин оказался вынужден, однако, дополнить "дружественные" отношения с Германией оборонительным соглашением с Францией. На это Гитлер не мог пойти. Ему необходимо иметь руки развязанными в ту или другую сторону. В ответ на сближение Москвы с Парижем он демонстративно оттолкнул Сталина. Вслед за ним сделал то же и Муссолини. Наперекор первоначальным намерениям, Сталину пришлось отбросить свою философию о "близнецах" и взять курс на дружбу с западными "демократиями". В министерстве иностранных дел произведена была символическая смена: заместитель Литвинова Крестинский, бывший советский посол в Германии, был удален; его место занял Потемкин, бывший советский посол во Франции. На верхах офицерства поворот не мог совершиться с такой легкостью, по самому характеру военной касты, гораздо более многочисленной и менее подвижной, чем дипломатия.

Если допустить, что Тухачевский действительно придерживался до последних дней прогерманской ориентации (я в этом не уверен), то во всяком случае, не как агент Гитлера, а как советский патриот, по стратегическим и экономическим соображениям, разделявшимися недавно и Сталиным. Некоторые из генералов должны были, к тому же, чувствовать себя лично связанными своими предшествующими дружественными заявлениями по адресу Германии. Так как Сталин долго лавировал, сохраняя обе двери открытыми, то он сознательно не давал генералам сигнала к отступлению. В расчете на его поддержку, генералы могли зайти дальше, чем первоначально собирались. Вполне возможно, с другой стороны, что Ворошилов, который, в качестве члена Политбюро, был своевременно осведомлен о новой ориентации, преднамеренно дал Тухачевскому переступить за пределы военной и партийной дисциплины, а потом, со свойственной ему грубостью, потребовал от него немедленной перемены курса. Вопрос о том, идти ли с Германией или с Францией, сразу превратился в вопрос о том, кто руководит армией: член Политбюро Ворошилов или Тухачевский, за которым стоит цвет командного состава? А так как общественного мнения нет, партии нет, советов нет, и режим утратил последние остатки эластичности, то всякий острый вопрос решается при помощи маузера. Сталин тем менее сопротивлялся кровавой развязке, что для доказательства верности новым международным союзникам ему нужны были козлы отпущения за ту политику, от которой он вчера отказался.

Отношение генералов к левой оппозиции? Гамарника московские газеты назвали после его смерти "троцкистом". За несколько месяцев до того Путна, в качестве "троцкиста", упоминался на процессах Зиновьева и Радека. Но остальных никто не называл этим страшным именем ни до суда, ни, надо думать, на суде, ибо ни судьи, ни обвиняемые не имели нужды разыгрывать комедию при закрытых дверях. От превращения Тухачевского, Якира, Уборевича, Эйдемана и пр. в троцкистов удерживало не только отсутствие каких бы то ни было внешних зацепок, но и нежелание слишком раздувать силу троцкизма в армии. Однако, в приказе Ворошилова, изданном на другой день после казни, все расстрелянные уже именуются троцкистами. Подлог, как видим, тоже имеет свою логику: если генералы, как и троцкисты, служили Германии, в целях "восстановления капитализма", то Германия не могла не объединить их в своих интересах. К тому же "троцкизм" давно уже стал собирательным понятием, которое охватывает все, что подлежит истреблению.

В наших соображениях о причинах обезглавления армии есть и элемент догадки. В деталях, которые станут известными не скоро, дело могло происходить иначе. Но политический смысл новой бойни ясен уже теперь. Если б Сталин хотел спасти генералов, он имел бы полную возможность своевременно открыть для них мосты отступления. Но он не хотел. Он боится проявить слабость. Он боится армии. Он боится собственной бюрократии.

И не напрасно. Тысячи и тысячи чиновников и командиров, вышедших из большевизма, или примкнувших к большевизму, поддерживали до недавнего времени Сталина не за страх, а за совесть. Но последние события пробудили в них страх - за судьбу режима и за собственную судьбу. Те, которые помогли Сталину подняться, оказываются все менее пригодны для того, чтоб поддерживать его на головокружительной высоте. Сталин вынужден все чаще обновлять орудия своего господства. В то же время он боится, что эти обновленные орудия поставят во главе своей другого вождя.

Особенно остро стоит эта опасность в отношении армии. Когда бюрократия освобождается от контроля народа, военная каста неизбежно стремится освободиться от опеки гражданской бюрократии. Бонапартизм всегда имеет тенденцию принять форму открытого господства сабли. Независимо от действительных или мнимых амбиций Тухачевского, офицерский корпус должен все больше проникаться сознанием своего превосходства над диктаторами в пиджаках. С другой стороны, Сталин не может не понимать, что полицейское командование над народом, которое он выполняет при помощи иерархии партийных секретарей, проще и непосредственнее может осуществлять один из "маршалов", через военный аппарат. Опасность слишком очевидна. Заговора, правда, еще не было. Но он стоит в порядке дня. Бойня имела превентивный характер. Сталин воспользовался "счастливым" случаем, чтоб дать офицерству кровавый урок.

Можно, однако, сказать заранее, что этот урок ничего и никого не остановит. Сталину удалось сыграть роль могильщика большевизма только потому, что сам он - старый большевик. Это прикрытие необходимо было бюрократии, чтобы задушить массы и разбить скорлупу спартанской традиции. Но лагерь Термидора не однороден. Верхний слой привилегированных возглавляется людьми, которые сами еще не свободны от традиций большевизма. На этой промежуточной формации: Постышевых, Червяковых, Тухачевских, Якирах, не говоря уже об Ягодах, режим держаться не может. Следующий за ними слой возглавляется безразличными администраторами, если не пройдохами и карьеристами. Сталину эти наслоения яснее, чем кому бы то ни было. Он считает, поэтому, что, после удушения массы и истребления старой гвардии, спасение социализма - в нем одном.

Дело не просто в личном властолюбии или жестокости. Сталин не может не стремиться к юридическому закреплению своей персональной власти, в качестве ли пожизненного "вождя", полномочного президента или, наконец, венчанного императора. Он не может в то же время не бояться, что из среды самой бюрократии и особенно армии возникнет противодействие его планам цезаризма. Это значит, что прежде, чем свалиться в пропасть - с короной или без короны, - Сталин попытается истребить лучшие элементы государственного аппарата.

Красной армии он нанес во всяком случае страшный удар. В результате нового судебного подлога она сразу стала ниже на несколько голов. Морально армия потрясена до самых основ. Интересы обороны принесены в жертву интересам самосохранения правящей клики. После процесса Зиновьева и Каменева, Радека и Пятакова, процесс Тухачевского, Якира и др. знаменует начало конца сталинской диктатуры.

Л. Троцкий.
17 июня 1937 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 56-57.

 

Л. Троцкий.
ДАНЦИГСКИЙ СУД НАД ТРОЦКИСТАМИ

За 12 дней до того, как в Москве судили мнимых "троцкистов": Пятакова, Радека и др., фашисты в Данциге судили действительных троцкистов: доктора Якубовского и его девять единомышленников. Грандиозный московский процесс, взбудораживший весь мир, естественно, отвлек внимание от данцигского процесса. Большая мировая пресса почти ничего не говорила о расправе Гестапо над данцигскими революционерами. Между тем, данцигский процесс заслуживает внимания, как сам по себе, так и потому, что он освещает московский процесс, вернее сказать, просвечивает его насквозь.

Только в последние дни я получил от друзей номера фашистской газеты "Дер Данцигер Форпостен", с отчетом о судебном процессе, и нелегальные издания данцигской организации "троцкистов", именно их газету "Спартакус" и отдельные воззвания.

"После тщательных наблюдений и подготовки со стороны политической полиции - пишет "Дер Данцигер Форпостен" от 9 декабря 1936 года - оказалось возможным несколько дней тому назад обнаружить коммунистическую тайную организацию "Спартакус" и арестовать большую часть ее членов". Всего захвачено было около 60 человек. Преступники пытались, по словам полиции, "сделать свою организацию сборищем всех врагов государства. Они вели напряженную работу, выпускали листки, распространяли ввезенную из заграницы тайную литературу, собирали взносы и пр.". "Одно из руководящих в организации лиц посетило даже летом этого (1936) года в Норвегии Троцкого... До захвата тайной организации велась - весьма вероятно, через польскую почту - оживленная переписка с Троцким".

Уже в этих первых строках звучат знакомые мелодии: троцкистская организация, как "скопище всех врагов государства" (на этот раз - фашистского); поездка одного из руководителей к Троцкому, напоминающая "полет" Пятакова в Осло; оживленная переписка подсудимых с Троцким и получение от него "инструкций"... Похоже на то, как если б обвинительный акт Вышинского, опубликованный полтора месяца спустя, строился по данцигскому образцу.

Из 60 арестованных суду предано было лишь 10 человек, в возрасте от 23 до 57 лет. Как поступили наци с остальными, неизвестно. В качестве вождя организации и главного обвиняемого назван доктор Франц Якубовский, германский подданный. Все остальные - граждане Данцига. "Вождь троцкистской банды", гласит судебный отчет, дает краткое изложение своей революционной работы. В Данциге пользуются той же терминологией, что и в Москве: оппозиционная организация называется не иначе, как "бандой". 25-летний Якубовский в 1930 году стал марксистом, в 32-м году коммунистом, в 35-м году - троцкистом. Якубовский был близок с другим молодым марксистом, доктором Зигфирид Киссин, который, согласно обвинительному акту, и является лицом, посетившим Троцкого в Осло.

В своих воззваниях и в газете данцигские троцкисты, по словам обвинения, "втаптывали в грязь все немецкое и, наоборот, возвеличивали Советскую Россию". При аресте у доктора Якубовского нашли "не только печатные материалы, но также американские доллары и английские фунты". И в этой своей части обвинения Гестапо кажутся маленькой моделью обвинений ГПУ. Разница лишь та, что московские "троцкисты" втаптывали в грязь все советское и преклонялись пред фашизмом, а данцигские поступали наоборот. В то время, как Пятаков получал марки с немецких фирм, у Якубовского обнаружены доллары и фунты.

"Форпостен" от 12 января дает фотографический снимок суда во время речи прокурора, которого звали не Вышинский, а Гоффман. Зал, как говорит газета, ломился от публики. Обвиняемым вменяется в вину: клевета на государство, нарушение публичного мира, распространение ложных сведений, нарушение законов о печати, наконец, незаконное хранение оружия. Если данцигские троцкисты "возвеличивали Советскую Россию", то они делали во всяком случае исключение для сталинского правосудия. Так, в особую вину Якубовскому вменяется то, что в его статье "московский судебный спектакль сравнивается с процессом поджигателей Рейхстага". Прокурор (Гоффман, а не Вышинский) негодует по поводу этого "удивительного сопоставления". Речи обвиняемых не приведены: они не каялись и не славили Гитлера, а излагали свои революционные взгляды.

Десять обвиняемых, в том числе две женщины, получили совместно тринадцать лет тюремного заключения, причем на долю Якубовского, для которого прокурор требовал пять лет каторжных работ, пришлось три года и три месяца тюрьмы. В судебном приговоре говорится, между прочим: "Союз троцкистов должен рассматриваться, как коммунистическая организация; правда между троцкистами и остальными коммунистами существуют различия, однако, они касаются не миросозерцания, а только вопросов партийной тактики". В заключение председатель суда выразил сожаление по поводу того, что главный виновник, доктор Киссин, находится в Копенгагене, а не на скамье подсудимых. Данцигское правительство благоразумно воздержалось, конечно, от требования выдачи Киссина.

Большой интерес представляют издания "Спартакус-бунда", полностью обрисовывающие политическую физиономию организации. Мы слышали от Гестапо, что заговорщики пользовались "польской почтой" для пересылки материалов, в которых предавалось поруганию "все немецкое". Между тем, воззвание по поводу испанских событий начинается словами: "Немецкое и польское фашистские правительства лицемерно провозгласили свой нейтралитет в испанской гражданской войне. В действительности они - постоянные поставщики оружия для испанских фашистов".

Листок, призывающий портовых рабочих препятствовать всеми силами дальнейшей отправке оружия, подписан: "Интернационалисты-коммунисты Германии. Данцигская группа (троцкисты)". Таким образом, Спартакус-бунд рассматривает себя, как часть общегерманской организации троцкистов, той самой, которая, согласно Вышинскому, вступила в союз с Гестапо уже в 1932 году: союз троцкистов с Гестапо предшествовал, как известно, возникновению самой Гестапо!

Воззвание, посвященное крушению старых рабочих партий, говорит: "Своей политикой они сами подготовили свою судьбу. Пока можно было, они внушали своим сторонникам иллюзии и удерживали их этим от борьбы против наци". Руководители Спартакус-бунда не сеют иллюзий. "Мы знаем, пишут они, что фашизм нелегко устранить; тяжелая и опасная, длительная и упорная нелегальная работа необходима, чтоб подготовить его падение... Помогайте нам при строительстве новой коммунистической партии, которая даст пролетариату революционное руководство. Помогайте нам при строительстве Четвертого Интернационала, который приведет мировую революцию к победе".

Данцигские фашисты выдвинули лозунг: "Данциг должен стать антибольшевистской крепостью на немецком Востоке". Согласно Вышинскому, троцкисты должны были бы составлять часть гарнизона этой крепости. Однако, они никак не хотят уложиться в эту схему. "Не сотрудничество с буржуазией, - пишут они в своей газете, - а низвержение фашизма оружием пролетариата, такова задача данцигских антифашистов. Организация рабочих в предприятиях, в бюро безработных и на местах принудительного труда для сопротивления и активной борьбы против национал-социализма - таково единственное средство низвергнуть фашизм".

Каково отношение данцигских троцкистов к защите СССР? "Гитлер предлагает себя в качестве обер-Врангеля - пишет орган Спартакус-бунда - для империалистического крестового похода против Советского Союза... Сталин и его бюрократия представляют величайшую опасность для существования советской власти. Во внутренней политике они заменили господство пролетариата господством бюрократии; во внешней политике они предпочли союз с буржуазией поддержке пролетариата. Но им не удалось еще уничтожить важнейшие социальные завоевания Октябрьской революции; частная собственность на средства производства все еще остается в России уничтоженной. Защита Советской России остается поэтому безусловным долгом пролетариата". Не забудем, что это пишется на территории Гитлера!

В августе 1936 года, за несколько дней до процесса Зиновьева-Каменева, данцигская группа сталинцев обратилась к Спартакус-бунду с предложением единого фронта. Но едва открылись переговоры, как разразился московский процесс. На другой же день данцигские сталинцы писали: "Связь с Гестапо не удивляет нас: ведь троцкистский филиал в Данциге давно уже является шпионским и провокаторским центром данцигской Гестапо". В малом масштабе мы видим здесь образец того разврата, который ГПУ вносит в ряды рабочего класса всего мира. "Если б мы были связаны с Гестапо, - ответили презрительно данцигские троцкисты, - то вы давно были бы уже в тюрьмах, ибо вы сами вели с нами переговоры". На самом деле в тюрьме оказались вскоре члены Спартакус-бунда!

Черты сходства между данцигским процессом и московским не должны, однако, скрывать от наших глаз их основное различие: данцигское обвинение было во всем основном правильно; московское - фальшиво с начала до конца. В Данциге были предъявлены неоспоримые вещественные доказательства, захваченные при арестах. Никакая революционная организация не может жить и действовать без программы и прессы. На своем скромном мимеографе данцигские троцкисты поддерживали связь между собою и с массами. Они не отрекались на суде ни от своих идей, ни от своих изданий. Они признавали свою солидарность со мною, как в своей печати, так и на суде. О каких-либо "покаяниях" отчет не говорит ни слова. На скамье подсудимых в Данциге сидели мои действительные единомышленники, а не враги, надевшие по приказу полиции, маску друзей.

На суде шла речь о поездке Киссина в Осло. Мы вспоминали при этом о "полете" Пятакова. Но дело в том, что Киссин действительно посетил меня в июле 1936 г. на пути из Данцига в Данию. Об этом визите сообщала тогда же норвежская печать: условия моей жизни исключают возможность тайных визитов.

Выдумкой является, правда, утверждение, будто я посылал в Данциг "инструкции": о данцигской группе я узнал от Киссина за несколько дней до своего интернирования и ни в какой переписке с ней я не состоял. Но по существу дела это ничего не меняет. Нас связывала тесная идейная солидарность. Как показывают издания Спартакус-бунда, его молодые руководители и без моих "инструкций" хорошо разбирались в политических вопросах.

Фашистский прокурор не предъявил данцигским троцкистам обвинения в терроре, саботаже и шпионаже и не потребовал их голов. Объясняется это тем, что тоталитарный режим в Данциге еще молод, и общественное мнение самой правящей партии не подготовлено к таким мероприятиям. Сталин выступает сейчас воспитателем фашизма. ГПУ дает уроки Гестапо. Когда положение Гитлера станет еще более трудным, немецкие Вышинские будут рубить головы революционным рабочим по обвинению в терроре, саботаже и шпионаже. Семена московских подлогов, можно не сомневаться, не падут на камень. Но и семена, посеянные Спартакус-бундом, дадут в свое время революционные всходы.

Л. Т.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 56-57.

 

Л. Троцкий.
ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ ВЕНДЕЛИНА ТОМАСА

Многоуважаемый товарищ!

Я не думаю, что вопросы, которые вы мне ставите, имеют прямое отношение к расследованию нью-иоркской комиссии и способны оказать влияние на ее выводы. Тем не менее я отвечаю на ваши вопросы с полной готовностью, чтоб облегчить знакомство с моими действительными взглядами всем тем, кто интересуется ими.

Как и многие другие, вы видите источник зла в принципе "цель оправдывает средства". Сам по себе этот принцип очень абстрактен и рационалистичен. Он допускает самые различные толкования. Но я готов взять на себя защиту этой формулы - под материалистическим и диалектическим углом зрения. Да, я считаю, что нет средств, которые были бы хороши или дурны сами по себе, или в зависимости от какого-либо абсолютного, сверх-исторического принципа. Хороши те средства, которые ведут к повышению власти человека над природой и к ликвидации власти человека над человеком. В этом широком историческом смысле средство может быть оправдано только целью.

Не значит ли это, однако, что ложь, вероломство, предательство допустимы и оправданы, если они ведут к "цели"? Все зависит от характера цели. Если целью является освобождение человечества, то ложь, подлог и измена никак не могут быть целесообразными средствами. Эпикурийцев противники их обвиняли в том, что, проповедуя "счастье", они спускаются к идеалу свиньи, на что эпикурейцы не без основания отвечали, что их противники понимают счастье... по свински.

Вы ссылаетесь на слова Ленина о том, что революционная партия имеет "право" делать своих противников презренными и ненавистными в глазах масс. В этих словах вы видите принципиальное оправдание аморализма. Вы забываете, однако, указать, где, в каком политическом лагере сидят представители высокой морали? Мои наблюдения говорят мне, что вся политическая борьба широко пользуется преувеличениями, искажениями, ложью и клеветой. Наиболее оклеветанными являются всегда революционеры: в свое время Маркс, Энгельс и их друзья; позже - большевики, Карл Либкнехт и Роза Люксембург; в настоящее время - троцкисты. Ненависть имущих к революции; тупой консерватизм мелких буржуа; чванство и надменность интеллигентов; материальные интересы рабочих бюрократов, все эти факторы соединяются в травле революционного марксизма. При этом господа клеветники не забывают возмущаться... аморализмом марксистов. Это лицемерное возмущение есть не что иное, как орудие классовой борьбы.

В цитированных вами словах, Ленин хотел лишь сказать, что он не рассматривает более меньшевиков, как пролетарских борцов, и что он ставит своей задачей сделать их ненавистными в глазах рабочих. Ленин выразил эту мысль со свойственной ему страстностью и открыл возможность для двусмысленных и недостойных интерпретаций. Но на основании полного собрания сочинений Ленина и дела всей его жизни, я заявляю, что этот непримиримый борец был самым лояльным противником, ибо, несмотря на все преувеличения и крайности, он стремился всегда говорить массам то, что есть. Наоборот, борьба реформистов против Ленина насквозь проникнута лицемерием, ложью, уловками и подлогами, под прикрытием вечных истин морали.

Ваша оценка кронштадтского восстания 1921 года в корне неправильна. Лучшие, наиболее самоотверженные моряки были полностью извлечены из Кронштадта и играли важную роль на фронтах и в местных советах во всей стране. Осталась серая масса с большими претензиями ("мы, кронштадтцы"!), но без политического воспитания и без готовности к революционным жертвам. Страна голодала. Кронштадтцы требовали привилегий. Восстание диктовалось стремлением получить привилегированный паек. У матросов были пушки и корабли. За восстание сейчас же ухватились все реакционные элементы, как в России, так и заграницей. Белая эмиграция требовала посылки помощи восставшим. Победа восстания ничего не могла бы принести, кроме победы контрреволюции, совершенно независимо от того, какие идеи были в головах у матросов. Но и сами эти идеи были глубоко реакционными. Они отражали вражду отсталого крестьянина к рабочему, высокомерие солдата или моряка по отношению к "штатскому" Петербургу, ненависть мелкого буржуа к революционной дисциплине. Движение имело, таким образом, контрреволюционный характер, и так как восставшие овладели оружием крепости, то их можно было подавить лишь при помощи оружия.

Не менее ошибочна ваша оценка Махно. Сам по себе он был смесью фанатика и авантюриста. Но он стал средоточием тех же тенденций, которые вызвали кронштадтское восстание. Кавалерия вообще наиболее реакционный род войск. Человек, сидящий верхом, презирает пешего. Махно создал кавалерию из крестьян, у которых были свои лошади. Это - не забитые деревенские бедняки, которых Октябрьская революция впервые пробудила, а крепкие и сытые крестьяне, которые боялись потерять то, что у них было. Анархические идеи Махно (отрицание государства, непризнание центральной власти) как нельзя лучше отвечали духу этой кулацкой кавалерии. Прибавлю, что ненависть к городу и городскому рабочему дополнялась у махновцев боевым антисемитизмом. В то время, как мы вели с Деникиным и Врангелем борьбу не на жизнь, а на смерть, махновцы, путаясь меж двух лагерей, пытались вести свою собственную политику. Закусивший удила мелкий буржуа (кулак), думал, что он может диктовать свои противоречивые взгляды, с одной стороны, капиталистам, с другой - рабочим. Этот кулак был вооружен. Мы должны были его разоружить. Это именно мы и сделали.

Ваша попытка вывести подлоги Сталина из "аморализма" большевиков в корне неправильна. В тот период, когда революция боролась за освобождение угнетенных масс, она называла все вещи по имени и не нуждалась в подлогах. Система фальсификаций вытекает из того, что сталинская бюрократия борется за привилегии меньшинства и вынуждена скрывать и маскировать свои действительные цели. Вместо того, чтобы искать объяснение в материальных условиях исторического развития, вы создаете теорию "первобытного греха", пригодную для церкви, но не для социалистической республики.

С искренним уважением.

Л. Троцкий.
6 июля 1937 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 56-57.

 

 

[Под рубрикой: "МЕЖДУНАРОДНОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ МОСКОВСКИХ ПРОЦЕССОВ"]

Л. Троцкий.
ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ В КОЙОАКАНЕ

Во время первых "кировских" процессов (декабрь 1934 - январь 1935 г.) - сближение Парижа с Москвой было уже в полном ходу. "Национальная" дисциплина французской печати слишком хорошо известна. Представители иностранной, в частности американской печати не имели ко мне доступа вследствие моего "инкогнито". Я оказался изолирован. Моим откликом на первый процесс Зиновьева-Каменева явилась небольшая брошюра, изданная и распространенная в крайне ограниченном числе экземпляров. В Москве с удовлетворением учли этот факт: он облегчал инсценировку будущего большого процесса. На подготовку его ушло, однако, еще полтора года. За это время дружба Сталина с партиями Народного фронта во Франции настолько окрепла, что ГПУ могло с уверенностью рассчитывать на благожелательный нейтралитет не только радикалов, но и социалистов. Действительно, "Попюлэр" совершенно закрыл свои столбцы для каких бы то ни было разоблачений деятельности ГПУ, не только в СССР, но и во Франции. Слияние "красных" профессиональных союзов с реформистскими наложило, тем временем, печать молчания на уста Всеобщей Конфедерации Труда. Если Леон Блюм откладывает ссору с Торезом, то Леон Жуо пытается жить в мире с обоими. Секретарь Второго Интернационала, Фридрих Адлер, делал, что мог, для раскрытия истины. Но, за небольшими исключениями, Интернационал бойкотировал своего собственного секретаря. Не в первый раз в истории руководящие организации стали орудием заговора против интересов рабочих масс и требований их совести. Но никогда еще, пожалуй, этот заговор не принимал такого циничного характера. Сталин считал, поэтому, что играет свою игру наверняка.

Он просчитался. Глухое, не всегда членораздельное, но несомненное сопротивление пошло снизу. Рабочие массы не могли спокойно переварить тот факт, что старый большевистский штаб оказался, неожиданно, обвинен в союзе с фашизмом и подвергнут истреблению. Подняли тревогу наиболее честные и чуткие элементы радикальной интеллигенции. В этих условиях обнаружилось все значение групп, стоящих под знаменем Четвертого Интернационала. Они не являются и, по характеру переживаемого нами реакционного периода, не могут еще являться массовыми организациями. Это - кадры, закваска будущего. Они сформировались в борьбе с руководящими рабочими партиями эпохи упадка. Ни одна фракция в истории рабочего движения не подвергалась таким злобным и отравленным преследованиям, как так называемые "троцкисты". Это дало им политический закал, привило дух самопожертвования и научило плыть против течения. Гонимые молодые кадры много учатся, серьезно думают, честно относятся к программе. По способности ориентироваться в политической обстановке и предугадывать ее развитие они сейчас уже неизмеримо превосходят наиболее "авторитетных" вождей Второго и Третьего Интернационалов. Они глубоко преданы Советскому Союзу, т.-е. тому, что в нем сохранилось от Октябрьской революции, и, в отличие от подавляющего большинства официальных "друзей", докажут это в трудный час на деле. Но они ненавидят советскую бюрократию, как злейшего врага. Ее подлоги и амальгамы не способны обмануть их. Каждая из этих групп сама была хоть раз жертвой маленького национального подлога, пока еще, правда, без расстрелов, но с попытками морального убийства и с нередкими физическими насилиями. За подлогами Коминтерна стоит неизменно ГПУ. Московские процессы не явились, поэтому, неожиданностью для иностранных "троцкистов". Они первыми подали сигнал отпора и сразу же встретили сочувственный отклик в разных слоях и группировках рабочего класса и радикальной интеллигенции.

Главная задача состояла в том, чтоб добиться публичного расследования московских судебных преступлений. Не могло быть, однако, при нынешних условиях, и речи о создании следственной комиссии на базе официальных рабочих организаций. Оставался другой путь: привлечь к делу расследования отдельных авторитетных людей, с незапятнанной репутацией. Именно так поставил вопрос американский "Комитет защиты Троцкого", а вслед за ним и французский. Сталинская агентура во всем мире немедленно завопила, что следствие будет "пристрастным". У этих людей свои критерии: воплощением беспристрастия является для них Ягода, подготовивший процесс Зиновьева-Каменева. Тщетно пытался нью-иоркский Комитет привлечь в Комиссию представителей советского посольства, американской компартии или "друзей СССР". Хриплый лай из разных стран Старого и Нового Света отвечал на повторные приглашения: это наиболее горячие сторонники беспристрастия демонстрировали свою солидарность с правосудием Сталина-Ягоды.

Но давно сказано: "друзья" лают, а караван проходит мимо. Комиссия образовалась. В центре ее естественно оказался Джон Дюи (John Dewey), философ и педагог, ветеран американского "либерализма". Рядом с ним в Комиссию вошли: радикальная писательница Сюзан Лафолет (Suzanne La Follette); известный публицист левого лагеря Веньямин Стольберг (Benjamin Stolberg); старый германский марксист левого крыла Отто Рюле (Otto Ruhle); известный деятель анархистского лагеря Карло Треска (Carlo Tresca); глава американских социологов, Едвард Алсворт Росс (Edward Alsworth Ross); раввин Едвард Л. Израель (Edward L. Israel) и другие лица. Вопреки абсурдным утверждением прессы Коминтерна, ни один из членов Комиссии не являлся и не является моим единомышленником. Политически более близкий мне, в качестве марксиста, Отто Рюле находился в непримиримой оппозиции к Коминтерну и в тот период, когда я принимал ближайшее участие в его руководстве. Но дело совсем, разумеется, не в этом. Московский суд обвинял меня не в "троцкизме", т.-е. не в защите программы перманентной революции, а в союзе с Гитлером и Микадо, т.-е. в измене троцкизму. Если б даже члены Комиссии симпатизировали "троцкизму" (чего на самом деле нет и следа), это ни в каком случае не могло бы расположить их смотреть сквозь пальцы на мой союз с японским империализмом против СССР, Соединенных Штатов и Китая. Свою вражду к фашизму Отто Рюле доказал делом всей своей жизни и, в частности, своим изгнанием. Проявлять снисходительность к союзникам Гитлера он гораздо менее способен, чем те чиновники, которые проклинают и благословляют по команде начальства. "Пристрастие" членов Комиссии состоит лишь в том, что они не верят на слово ни Ягоде, ни Вышинскому, ни самому Сталину. Они хотят доказательств и требуют их. Не их вина, если Сталин отказывает им в том, чего у него нет.

Во главе парижской Комиссии, работающей по директивам Нью-Йорка, стоят мои непримиримые политические противники: социалистический адвокат Делепин, член центрального комитета партии Леона Блюма, и итальянский адвокат Модильяни, член Исполнительного комитета Второго Интернационала. Среди остальных членов Комиссии (г-жа Cesar Chabrun, председательница Комитета помощи политическим заключенным; г. Galtier-Boissiere, директор левого журнала "Le Crapouillot"; Mathe, бывший секретарь национального профессионального союза почтово-телеграфных служащих и г. Jacques Madaule, известный католический писатель) нет ни одного троцкиста. Прибавлю, что ни с одним из членов Комиссии, ни нью-иоркской, ни парижской, у меня никогда не было никаких личных связей или отношений.

Нью-иоркская Комиссия решила прежде всего допросить меня через особую Подкомиссию с целью разрешения предварительного вопроса, именно: имеются ли в моем распоряжении достаточные данные для оправдания будущего расследования? В состав Подкомиссии вошли: Д. Дюи, С. Лафолет, В. Стольберг, О. Рюле и журналист Карлтон Бильс (Carleton Beals). Включение этого последнего в подкомиссию вызвано было тем, что намеченные ранее более авторитетные лица оказались в последний момент лишены возможности выехать в Мексику. В качестве юридического советника, Подкомиссия пригласила известного адвоката Джона Финнерти (John Finnerty), участника ирландского революционного движения и защитника в знаменитых процессах Сакко и Ванцетти, Том Муни и др. Я, с своей стороны, пригласил в качестве защитника чикагского адвоката Альберта Гольдмана (Albert Goldman). Сталинская печать немедленно обличила его, как "троцкиста", на этот раз с основанием. Но Гольдман никогда не скрывал своей политической солидарности со мною, наоборот, открыто заявил о ней во время расследования. Может быть, мне следовало пригласить в адвокаты Притта?

По прибытии в Мексику, Подкомиссия немедленно пригласила коммунистическую партию, профессиональные союзы и все вообще рабочие организации страны принять участие в расследовании, с правом ставить любые вопросы и требовать проверки каждого заявления. Но так называемые "коммунисты" и официальные "друзья" Москвы ответили демонстративными отказами, в которых трусость пыталась прикрыться высокомерием. Если Сталин может выводить на судебную арену только таких подсудимых, у которых уже предварительно исторгнуты все нужные "покаяния", то иностранные друзья ГПУ могут выступать только в такой обстановке, где они не встречают возражений. Свободного диалога эти люди не выносят.

Первоначальное намерение Подкомиссии было вести свою работу в одной из публичных зал Мексико. "Коммунистическая" партия грозила манифестациями. Правда, партия эта очень ничтожна. Но зато ГПУ располагает большими денежными и техническими средствами. Мексиканские власти не ставили работам Подкомиссии никаких препятствий. Но охрана открытых заседаний требовала бы от них слишком больших усилий. Подкомиссия, по собственной инициативе, решила вести свои заседания в доме Ривера*1, в зале, вмещающем свыше 50 человек. Пресса (независимо от направления) и представители рабочих организаций имели свободный доступ на заседания. Несколько мексиканских профессиональных союзов были представлены своими делегатами.
/*1 Знаменитый художник, сторонник IV Интернационала.

Заседания Подкомиссии длились неделю, с 10-го по 17-ое апреля. Во вступительной речи профессор Дюи заявил: "Если Лев Троцкий виновен во вменяемых ему действиях, никакая кара не может быть слишком суровой. Исключительная серьезность обвинений есть, однако, дополнительный мотив для обеспечения обвиняемому полного права представить для опровержения их любые доказательства, имеющиеся в его руках. Тот факт, что г. Троцкий лично отвергает эти обвинения, сам по себе не может иметь веса в глазах Комиссии. Но тот факт, что он был осужден без предоставления ему возможности быть выслушанным, имеет величайший вес пред лицом совести всего мира". Эти слова лучше всего выражают тот дух, который проникает работы Комиссии. Не менее характерны заключительные слова речи, в которых Дюи, уже от личного имени, объяснял, почему он, после колебаний, согласился взять на себя тяжелую обязанность председателя Комиссии расследования: "Я отдал свою жизнь делу воспитания, которое я понимал, как народное просвещение в интересах общества. Если я, в конце концов, принял ответственный пост, который ныне занимаю, то это потому, что я пришел к выводу, что действовать иначе значило бы оказаться неверным делу моей жизни". В зале не было ни одного человека, который не почувствовал бы глубокую нравственную серьезность этих замечательных в простоте своей слов в устах 78-летнего старца.

Моя краткая ответная речь заключала в себе, между прочим, следующие заявления: "Я отдаю себе совершенно ясный отчет в том, что участники Комиссии руководствуются в своей работе несравненно более значительными и глубокими мотивами, чем интерес к судьбе отдельного лица. Но тем выше мое уважение и тем искреннее моя благодарность!". И далее: "Я прошу о снисхождении к моему английскому языку, который - позволю себе сказать заранее, - является самым слабым местом в моей позиции. Во всем остальном я не жду ни малейшего снисхождения. Меньше всего я склонен требовать априорного доверия к моим утверждениям. Задача следственной Комиссии - проверить все, с начала до конца. Моя обязанность - помочь ей в этом. Я постараюсь добросовестно выполнить эту обязанность на глазах всего мира".

Комиссия подошла к делу с исключительной широтой, которая вполне оправдывается самым существом московских обвинений. Весь ход прений записывался присяжным судебным стенографом. Отчет, заключающий около 250.000 слов, вскоре выйдет в американском и английском изданиях. Кто захочет узнать правду или, по крайней мере, приблизиться к ней, тот должен начать с внимательного сравнения двух стенографических отчетов, московского и койоаканского.

Два первых заседания были посвящены моей политической биографии и, в частности, моим отношениям с Лениным. Я снова мог убедиться, что массивная кампания лжи, которую Коминтерн неустанно ведет за последние 12 лет, оставила следы и в умах мыслящих и честных людей. Не все члены Подкомиссии знали действительную историю большевистской партии, особенно историю ее вырождения. Опровержение выдумок и легенд московской историографии требовало слишком детальной работы, слишком большого времени и... менее связанного английского языка. Возможно, что эта первая часть допроса не дала достаточно законченной политической картины. Мне оставалось лишь сослаться на ряд своих книг и ходатайствовать об их включении в материалы следствия.

Два следующих заседания ушли целиком на выяснение моих отношений с главными подсудимыми двух больших процессов. Я старался разъяснить Подкомиссии, что подсудимые были не троцкистами, а злейшими врагами троцкизма и лично моими, в частности. Факты и цитаты, которые я оглашал, настолько били по лицу московскую версию и ее авторов, что члены Подкомиссии останавливались в явном недоумении. Излагая, в ответ на вопросы моего адвоката, историю группировок и личных отношений в большевистской партии за последние десять лет, я сам не раз удивлялся: как решился, как мог осмелиться Сталин пытаться представить Зиновьева и Каменева, Радека и Пятакова, моими политическими единомышленниками? Но разгадка на самом деле проста: в этом случае, как и в других, наглость лжи прямо пропорциональна могуществу инквизиционного аппарата. Сталин не только заставил моих врагов назваться моими друзьями, но и принудил их ходатайствовать о смертной казни для себя в наказание за эту мнимую дружбу. Стоило ли Вышинскому, при таком судебном комфорте, заботиться о фактах, цитатах, хронологии и психологии?

Около трех заседаний были посвящены разбору и опровержению важнейших показаний против меня лично, именно: о мнимом посещении меня Гольцманом и другими в Копенгагене, в ноябре 1932 года; о мнимом свидании со мной Владимира Ромма в Булонском лесу, в конце июля 1933 года; наконец, о мнимом полете ко мне в Норвегию Пятакова, в декабре 1935 года. По этим трем решающим пунктам я представил оригинальную переписку, относящуюся к соответственным моментам, официальные документы (паспорта, визы, телеграфные ходатайства, фотографии и пр.) и более сотни нотариально заверенных свидетельских показаний из разных концов Европы. Все обстоятельства моей жизни в течение этих трех коротких, но решающих периодов, оказались установленными с такой полнотой, что организаторам подлога не осталось щели, куда бы можно было просунуть булавку. Прибавлю здесь же, что представленные мною письменные показания подвергаются сейчас проверке через парижскую Комиссию. В этой своей части койоаканское расследование достигло кульминации. Члены Комиссии, журналисты и публика, все одинаково сознавали или чувствовали, что установление моего алиби в трех единственных случаях, когда обвинение называет обстоятельства времени и места, наносит смертельный удар московскому правосудию в целом. Правда, Бильс, о роли которого придется еще сказать несколько слов, попытался придти на помощь официальной московской версии и открыть противоречия в моих ответах. Но я мог быть только благодарен этому члену Комиссии, независимо от его намерений. Мое положение было слишком благоприятно: я говорил перед умными и честными людьми, которые стремились узнать правду; я излагал факты, как они были, и опирался на неоспоримые документы; газеты, книги, письма, людская память, логика и психология - все приходило мне на помощь. После ответа на каждый новый острый вопрос Бильса, этот загадочный член Комиссии замолкал в полной растерянности. Его вдохновители, сидевшие в публике, переставали посылать ему записки. В тайниках человеческой совести судьба процесса была собственно уже решена. Правда, только в небольшом зале синего дома в Койоакане. Но остальное - вопрос времени и типографских средств.

Следующие шесть заседаний заняты были вопросами саботажа, моего отношения к советскому хозяйству, моих связей с единомышленниками в СССР, терроризма, защиты СССР, деятельности Четвертого Интернационала, наконец, моего отношения к фашизму. Я не мог использовать и двадцатой части своих материалов. Главная трудность заключалась в быстром выборе наиболее ярких документов, наиболее коротких цитат, наиболее простых доводов. Незаменимую помощь оказывали мне при этом мои старые сотрудники: Ян Франкель и Жан Эйженорт. Члены Комиссии проявляли, разумеется, чрезвычайную внешнюю сдержанность. Но мне казалось все же, что факты и доводы доходят по назначению и врезываются в сознание.

В соответствии с правилами англосаксонского судопроизводства, руководство допросом перешло во второй половине сессии от моего адвоката, А. Гольдмана, к юридическому советнику Комиссии, Д. Финнерти. Сталинцы обвиняли его в том, что он вел допрос "слишком мягко". Может быть. С своей стороны, я ничего не желал так, как недоверчивых, боевых и резких вопросов. Но положение Финнерти было нелегким. Показания, какие я дал, и документы, которые я представил, разрушали обвинение полностью. С формальной стороны, вопрос сводился отныне к критической проверке показаний и документов. Но эта была задача, отчасти, европейской Подкомиссии, а главным образом - пленарной Комиссии в Нью-Йорке. На данной стадии даже вдохновители Бильса не сумели предъявить ни одного вопроса, который мог бы хоть косвенно подкрепить вердикт московского суда.

Финнерти и некоторые члены Комиссии тщательно пытались выяснить, действительно ли "режим Сталина" так отличается от "режима Ленина-Троцкого". Вопросы о взаимоотношении между партией и советами и внутреннем режиме самой партии в разные периоды подвергались самому настойчивому расследованию. Большинство членов Комиссии явно тяготело к тому выводу, что бюрократизм Сталина, со всеми теми преступлениями, в которых я его обвинял, является неизбежным результатом революционной диктатуры. Я не мог, разумеется, принять такой постановки вопроса. Диктатура пролетариата, для меня, не абсолютный принцип, который, логически порождает из себя благодетельные или злокачественные последствия, а историческое явление, которое, в зависимости от конкретных условий, внутренних и внешних, может развиваться в сторону рабочей демократии и полного упразднения власти, как и переродиться в бонапартистский аппарат угнетения. Глубокое различие между формально-демократическим и диалектическим подходом к историческим проблемам должно с особенной яркостью выступить в этом вопросе из протоколов койоаканского расследования и показать тем самым, как далеко члены Комиссии, по крайней мере, в большинстве своем, отстоят от "троцкизма".

На двенадцатом заседании оглашено было крайне двусмысленное заявление Бильса о его выходе из Комиссии. Эта демонстрация не явилась неожиданностью ни для кого. С момента прибытия в Мексику Бильс, бывший корреспондент ТАСС, вступил в тесное сотрудничество с Ломбардо Толедано, Клукхоном и другими "друзьями" ГПУ. От коллег по Комиссии он скрывал свой адрес. Ряд вопросов, которые он мне предъявил, не имели никакого отношения к процессу, но зато носили характер злоумышленной провокации, продиктованной стремлением скомпрометировать меня в глазах мексиканских властей. После того, как Бильс исчерпал свои скудные ресурсы, ему не оставалось ничего другого, как выйти из Комиссии. Это свое намерение он поведал заранее дружественным журналистам, которые с похвальной неосторожностью опубликовали его в мексиканской печати за три дня до действительной отставки Бильса. Незачем говорить, что печать, состоящая на содержании Сталина, использовала по своему отставку Бильса, тщательно подготовленную за кулисами. Одновременно агенты Москвы пытались побудить к отставке другого члена Комиссии при помощи "аргументов", которых нельзя сыскать ни в словаре философии, ни в словаре морали. Но об этом история расскажет в свое время.

Последнее, тринадцатое, заседание было посвящено двум речам: моего защитника и моей собственной.

Непосредственной целью Подкомиссии являлось, как мы уже знаем, выяснить, действительно ли в моем распоряжении имеются такие данные, которые оправдывают дальнейшее расследование. 9 мая Джон Дюи огласил на публичном митинге в Нью-Йорке свой отчет, предназначенный для пленума интернациональной Комиссии. Пятый параграф отчета гласит: "Г. Троцкий, как свидетель. Согласно установленному правилу, даже в официально действующих судах, поведение свидетеля должно приниматься во внимание, при взвешивании ценности его показаний. Мы руководимся тем же принципом, сообщая наше впечатление о поведении и образе действий г. Троцкого. В течение всех заседаний он казался исполнен желания сотрудничать с Комиссией в ее усилиях установить правду, относительно всех периодов его жизни и его политической и литературной деятельности. Готовый идти навстречу и с полной видимостью искренности и желания оказать содействие, он отвечал на все вопросы, поставленные ему как советником подкомиссии, так и ее членами". Практическое заключение доклада гласит: "Ваша Подкомиссия предъявляет стенографический отчет о своих заседаниях совместно с документами, представленными, в качестве доказательств. Этот отчет убеждает нас в том, что г. Троцкий полностью обосновал необходимость дальнейшего расследования. Мы рекомендуем, поэтому, довести работу этой Комиссии до конца".

Ничего большего я пока не мог и требовать! Пленарная сессия Комиссии назначена на сентябрь. Ее вердикт будет иметь историческое значение.

Л. Т.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 56-57.

 

 

Л. Троцкий.
ОТЕЛЬ БРИСТОЛЬ

Газета датской правительственной партии "Социал-Демократен" сейчас же после суда над Зиновьевым и Каменевым, 1 сентября 1936 г., установила, что отель Бристоль, в котором произошла будто бы встреча Гольцмана с Седовым, был разрушен в 1917 году. Это немаловажное разоблачение встречено было московской юстицией сосредоточенным молчанием. Один из адвокатов ГПУ, кажется, незаменимый Притт, высказал предположение, что стенографистка вписала имя Бристоль... по ошибке. Если принять во внимание, что судебные прения велись на русском языке, то совершенно непонятно, каким образом стенографистка могла ошибиться в таком нерусском слове, как Бристоль. Судебные отчеты, тщательно выправленные, читались, к тому же, судьями и публикой. Иностранные журналисты присутствовали на суде. Никто не заметил "описки" до разоблачений "Социал-Демократен". Народный Комиссариат Юстиции реагировал на разоблачение только тем, что из английского отчета, вышедшего позже других, изгнал название Бристоль. Эпизод получил, разумеется, широкую популярность. Сталинцы молчали пять месяцев. Только в феврале этого года пресса Коминтерна сделала спасительное открытие: в Копенгагене нет, правда, отеля Бристоль, но зато есть кондитерская Бристоль, которая одной стеной примыкает к отелю. Правда, отель этот называется "Гранд Отель Копенгаген", но это все же отель. Кондитерская, правда, не отель, но зато она называется Бристоль. По словам Гольцмана, свидание произошло в вестибюле отеля. Кондитерская не имеет, правда, вестибюля. Но зато у отеля, который не называется Бристоль, имеется вестибюль. К этому надо прибавить, что, как явствует даже из чертежей, напечатанных в прессе Коминтерна, входы в кондитерскую и в отель ведут с разных улиц. Где же все-таки происходило свидание? В вестибюле, без Бристоля, или в Бристоле, без вестибюля?

Допустим, однако, на минуту, что, назначая в Берлине Седову свидание, Гольцман спутал кондитерскую с отелем. Как же, в таком случае, Седов попал на место свидания? Пойдем еще далее навстречу авторам гипотезы и допустим, что Седов, проявив исключительную находчивость, перешел на другую улицу, нашел там вход в отель под другим именем и встретился с Гольцманом в вестибюле. Но ошибаться насчет имени отеля Гольцман мог, очевидно, только до свидания. Во время свидания ошибка должна была разъясниться, и, тем крепче, врезаться в память обоих участников. После свидания Гольцман, во всяком случае, не мог говорить о вестибюле... кондитерской Бристоль. Гипотеза рушится, таким образом, при первом прикосновении.

Чтоб еще больше, однако, запутать положение, пресса Коминтерна утверждает, что кондитерская Бристоль издавна служила местом собраний датских и приезжих троцкистов. Здесь очевидный анахронизм. В Дании мы не нашли в ноябре 1932 г. ни одного "троцкиста". Немецкие "троцкисты" появились в Копенгагене только после фашистского переворота, т.-е. в 1933 году. Но если допустить, на минуту, что троцкисты не только существовали в 1932 г., но и успели оккупировать кондитерскую Бристоль, то новая гипотеза оказывается еще более бессмысленной. Обратимся к показанию Гольцмана, по официальному отчету.

"...Седов сказал мне: "Так как вы собираетесь ехать в СССР, то было бы хорошо, чтобы вы со мной поехали в Копенгаген, где находится мой отец... Я согласился. Но заявил ему, что ехать вместе нам нельзя по конспиративным соображениям. Я условился с Седовым, что через два-три дня я приеду в Копенгаген, остановлюсь в гостинице "Бристоль"...".

Ясно, что старый революционер, который не хотел совершить поездку совместно с Седовым, ибо визит в Копенгаген угрожал ему, в случае разоблачения, смертью, ни в каком случае не мог назначать свидания в помещении, которое, по словам прессы Коминтерна, "в течение ряда лет (!) было местом встречи датских троцкистов, также как и встречи датских и иностранных троцкистов и этих последних друг с другом". В этом обстоятельстве, которое, как уже сказано, представляет чистейший вымысел, слишком усердные агенты Коминтерна видят подкрепление своей гипотезы. У них выходит так, что Гольцман назначил местом свидания заведомо известную сталинцам "троцкистскую" кондитерскую. Одна несообразность налагается на другую. Если кондитерская была заведомо известна троцкистам, датским и приезжим, в частности Гольцману, то он, во-первых, никак не мог бы смешать ее с "Гранд Отель Копенгаген" и, во-вторых, именно вследствие ее "троцкистского" характера должен был бы избегать ее как огня. Так эти люди поправляют "описку" стенографистки!

Читатель знает, что Седов не мог быть даже в самой известной "троцкистской" кондитерской, ибо он вообще не был в Копенгагене. В "Красной книге" самого Седова эпизод с отелем Бристоль отмечен скорее, как курьез, характеризующий крайнюю неряшливость работы ГПУ. Главное же внимание сосредоточено на доказательстве того, что Седов в ноябре 1932 года находился в Берлине: многочисленные документы и свидетельства не оставляют на этот счет места ни малейшему сомнению. Нас хотят таким образом заставить поверить, что призрак Седова нашел вход в призрачный вестибюль кондитерской, которую воображение агентов ГПУ превратило с запозданием в отель.

Гольцман совершил свое мнимое путешествие отдельно от Седова и, разумеется, по фальшивому паспорту, чтобы не оставить никаких следов. Приезд иностранцев регистрируется ныне во всех странах. Показания Гольцмана можно было бы проверить в течение немногих часов, если б знать, по какому паспорту он проехал из Берлина в Копенгаген. Можно ли себе представить такого рода суд, где прокурор не задал бы, в подобном случае, подсудимому вопроса об его паспорте? Гольцман, как известно, категорически отрицал свою связь с Гестапо. Тем больше оснований было у прокурора спросить Гольцмана, кто именно доставил ему фальшивый паспорт? Однако, Вышинский этих вопросов, конечно, не задал, чтобы не саботировать собственной работы. Гольцман должен был, по всем данным, переночевать в Копенгагене. Где именно: может быть в кондитерской Бристоль? Вышинский не интересуется и этим вопросом. Функция Вышинского состоит в том, чтоб охранять подсудимых от проверки их показаний.

Конечно, ошибка насчет отеля Бристоль компрометирует обвинение. Ошибка насчет свидания с отсутствующим Седовым компрометирует процесс вдвое. Однако, больше всего компрометирует процесс и самого Вышинского то обстоятельство, что он не задает подсудимому вопросов об его паспорте, об источнике, из которого паспорт получен, о месте ночлега, несмотря на то, что все эти вопросы властно навязываются сами собою. Молчание Вышинского разоблачает его и в этом случае, как участника судебного подлога.

Л. Т.
Мексика, 13 марта 1937 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 56-57.

 

 

Л. Троцкий.
СТАЛИНИЗМ И БОЛЬШЕВИЗМ

(К вопросу об исторических и теоретических корнях Четвертого Интернационала)

Реакционные эпохи, как наша, не только разлагают и ослабляют рабочий класс, изолируя его авангард, но и снижают общий идеологический уровень движения, отбрасывая политическую мысль назад, к давно уже пройденным этапам. Задача авангарда в этих условиях состоит прежде всего в том, чтобы не дать увлечь себя общим попятным потоком, - надо плыть против течения. Если неблагоприятное соотношение сил не позволяет удержать захваченные ранее политические позиции, надо удержаться, по крайней мере, на идеологических позициях, ибо в них выражен дорого оплаченный опыт прошлого. Глупцам такая политика кажется "сектантством". На самом деле только она подготовляет новый гигантский скачек вперед, вместе с волной грядущего исторического прилива.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 165; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!