Обстоятельства дела в изложении представителя прокуратуры 11 страница
Комнату постепенно заполняли сумерки; я посмотрела на висевший посередине обитого желтой фанерой потолка светильник. Довольно убогий — такие развешивают в офисах — и с лампой дневного света. Она зажглась с тихим шуршанием, напоминающим трепет крылышек насекомого. Неживой свет обрамил лицо Кадзуэ темными тенями.
Не унимаясь, я спросила:
— А почему соба только нам и отцу?
Маленькие глазки Кадзуэ сверкнули.
— У нас в доме заведен порядок. Есть такой тест для собак: все члены семьи становятся в ряд и смотрят, к кому первому подойдет собака. Кош она выбрала — тот главный. Никаких слов не нужно, все происходит само собой, и все этому порядку подчиняются. Так решается, у кого право первому принимать ванну, есть самую вкусную еду. Первый у нас, конечно, отец. Я вторая. Раньше второй была мать, но в средней школе, когда я получила на тестах высокие баллы, это место перешло ко мне. Отец, потом я, за нами мать и сестра. Если так дальше пойдет, мать может на последнее место откатиться.
— То есть у вас место определяется по школьным тестам?
— Я бы сказала, по затраченным усилиям.
— Но это нечестно — ведь мать уже никаких экзаменов не сдает.
Вот так номер! Дочки конкурируют с матерью. Бред! Однако Кадзуэ продолжала на полном серьезе:
— Ничего не поделаешь. Мать уступала отцу с самого начала. Я понимала, что в нашей семье его не может превзойти никто, и поэтому всегда старалась учиться изо всех сил. С самого детства Отметки — это мое хобби. Я все время хотела перещеголять мать. Знаешь, она говорит, что никогда не думала о карьере, хотя в молодости у нее вроде была мечта стать врачом. Но ей отец — мой дед — не разрешил, и, потом, у нее не те способности, чтоб учиться в медицинском. Она все время об этом жалеет. Страшное дело — быть женщиной! Мать до сих пор истерики закатывает. И в самом деле, разве это справедливо? Все сваливает на то, что она родилась женщиной. Хотя я считаю, что женщина тоже может добиться многого. Только надо постараться.
|
|
|
Вера в собственные старания. Это уже религия какая-то получается.
— Хочешь сказать, если постараться — все получится?
— Конечно. Твои усилия будут вознаграждены.
Что-то я сомневаюсь. В женской школе Q. за свои усилия ни фига не получишь, как ни старайся. Уж так там все устроено. Разве нет? Мне хотелось сказать об этом Кадзуэ, проучить ее. Столкнись она с такой чудовищной красоткой, как Юрико, все ее старания, как бы серьезно она к ним ни относилась, пойдут прахом, будут просто смехотворны. Но Кадзуэ упрямо глазела на свои лозунги.
— Считаешь, раз отец сказал, так оно и есть?
— У нас в семье это принцип. Мать с ним согласна. И учителя в школе говорят то же самое. Значит, все правильно. — Кадзуэ уставилась на меня удивленными глазками.
|
|
|
— Если уж мы о матерях… Ты знаешь, что у меня сегодня случилось?
Самое время ее оглоушить. Я посмотрела на часы. Восьмой час. Пора домой.
— Одна новость — день рождения Бутончика, — рассмеялась Кадзуэ и вдруг насупилась. Не иначе вспомнила, как опозорилась на классном часе.
— У меня мать умерла, — заявила я.
От изумления Кадзуэ подскочила на стуле.
— Мать? Умерла? Сегодня?
— Ага. Точнее — вчера.
— Тогда тебе домой надо?
— Сейчас пойду. Мне бы позвонить.
Кадзуэ молча показала на лестницу. Я спустилась в темноте по скрипучим ступенькам и постучала в дверь, из-под которой выбивалась полоска света. В комнате неясно бормотал телевизор.
— Да! — послышался раздраженный мужской голос. Отец! Я отворила дверь.
В желтоватом свете скромной гостиной — ее главным достоинством были обшитые деревянными панелями стены — я увидела сестру, мать Кадзуэ и сидевшего на диване перед телевизором мужчину средних лет. Все разом повернули головы. Посуда в шкафу, стоявшем напротив двери, была самая заурядная, из супермаркета. Дешевая мебель — обеденный стол, стулья, диван с креслами — все из ДСП. Увидели бы эту картину наши школьные «друзья», вот бы поиздевались.
|
|
|
— Можно позвонить?
— Пожалуйста.
Маман кивнула в сторону темной кухни. У дверного проема примостился черный телефонный аппарат старой модели, с диском. Рядом помещалась картонная коробочка с надписью «Десять иен». Родители Кадзуэ с непроницаемыми лицами даже не удосужились сказать: «Не обращай внимания. Это не для тебя». Я пошарила в кармане школьной юбки и, выудив десятииеновую монету, бросила в коробку. Она глухо стукнулась о дно. Видно, гости не часто бывают в этом доме, но все равно брать деньги за телефон — плохая шутка, думала я, с трудом поворачивая заедающий диск и разглядывая восседавшую передо мной семейку Кадзуэ.
Сестра Кадзуэ, лишившаяся из-за меня стула, сидела за столом и с деловым видом что-то писала в раскрытой тетради. Маман, вытянув шею, заглядывала в ее писанину и полушепотом давала какие-то советы. Обе мельком глянули на меня и снова уставились в тетрадку. Папаша, облаченный по-домашнему — в пижаму, — смотрел какую-то викторину. Я заметила, что он включил эту программу случайно и просто глядел на экран, без всякого интереса. Ноги его нервно подергивались. На вид лет сорок пять — пятьдесят. Невысокий, с багровой физиономией и редеющими волосами. Его запросто можно было принять за откормленного деревенского мужичка. Он меня разочаровал. Я жила с дедом-японцем, но из-за того, что отец у меня иностранец, меня всегда очень интересовало, какие отцы японцы. Особенно хотелось посмотреть на отца Кадзуэ, хозяина семьи, которого все так уважали. И вот пожалуйста: обыкновенный смурной дядька. Ну и ну!
|
|
|
После нескольких гудков я услышала щелчок — взяли трубку.
— Дед, ты?
— Где тебя носит? — Это был не дед, а его подруга-страховщица. — У нас тут такие дела! У деда вечером поднялось давление, он сейчас в постели. А все из-за того, что отец и сестра там, в Швейцарии, поссорились, звонили несколько раз. Такой шум подняли! Твой дед — золотой человек! Они вроде успокоились, а ему плохо стало. А тут еще тебя нет. Мы с ума сходим!
— Извините. Как он себя чувствует?
— Нормально. Мне позвонил управдом, я сразу прибежала. Он успокоился и тут же уснул. С матерью-то какое несчастье! Вот для таких случаев и нужна страховка. Вот и вам бы надо… Говорят же, со стороны виднее.
Разговор затягивался, поэтому я торопливо пробормотала:
— Еду. — Из Сэтагая к нам добираться долго, на другой конец Токио.
— Сколько тебе ехать? — спросила страховщица.
— Часа полтора.
— Тогда позвони сестре, перед тем как выходить.
— Юрико? К чему такая спешка?
— Ей в похоронное бюро надо. Она очень торопилась. Сказала, обязательно хочет с тобой посоветоваться.
— Но я сейчас в чужом доме.
— Ну и что? Скажи, что заплатишь за международный звонок. Когда приедешь, уже поздно будет звонить.
— Ладно.
Из-за чего отец и Юрико могли поругаться? Не иначе у них в Швейцарии произошло что-то ужасное. Я обернулась к матери Кадзуэ.
— Извините, можно позвонить за границу, в Швейцарию? Это очень срочно.
— А что случилось?
Ее глаза настороженно сузились за стеклами очков.
— У меня мать умерла вчера ночью, и сестра просила ей позвонить.
Шокированная маман посмотрела на отца. Тот резко обернулся. Какие у него глаза! Уголки чуть приподняты, а сами сверкают так, что просто парализует. В них высокомерие, они внимательно изучают объект — чтобы раздавить его. Я чувствовала, как они пристально рассматривают и оценивают меня, ребенка. Не желая уступать его взгляду, я выпятила грудь. Да, в отце Кадзуэ — та же воля, что у меня и Мицуру. Недобрая, дурная воля. Но более высокого уровня, чем у нас. Навязчивая, хитрая. Блестящая. Отец оказался единственной привлекательной личностью в семье Кадзуэ. Послышался его хриплый притворно-ласковый голос:
— Ужасно! Пожалуй, лучше звонить через оператора. Так сразу понятно будет, сколько платить за звонок. Для всех удобно.
— Хорошо.
Мой отец взял трубку первым. Он еще не пришел в себя.
— Это какой-то бред! Кошмар! — Это слово он произнес по-английски. — К нам явилась полиция и стала задавать мне разные вопросы. Сказали: странно, что ваша жена умерла, когда вас не было дома. Что же тут странного?! Ведь она совсем сдвинулась. Я-то тут при чем? Я разозлился и стал себя безопасить. Ужасный был разговор! Кошмар! — Опять по-английски. — Очень печально и тяжело, но еще хуже быть под подозрением.
— Не безопасить, а защищаться, оправдываться. Так, наверное?
— Что?
— Ничего. Проехали. А почему они тебя подозревают?
— Я не желаю об этом говорить. Не хочу обсуждать такое с дочерью. В четыре часа придет следователь. Знаешь, как я разозлился на них!
— А похороны когда?
— Послезавтра, в три часа.
Отец едва успел закончить фразу, как я услышала голос Юрико.
Трубку, что ли, у него вырвала? Я услышала, как он выругался по-немецки.
— Это я! Завтра сразу же после похорон вылетаю в Японию. С ним больше невозможно. У его турчанки, видите ли, выкидыш от шока, и он привез ее сюда. Маму еще даже не похоронили! Она еще здесь лежит! Я полиции все выложила. Сказала, что эта его девка больше всех виновата в маминой смерти. Пусть следователь разбирается. Так им и надо!
— Ну что ты устраиваешь?! Кому нужен весь этот концерт?
— Да, устраиваю! А он что делает?!
Юрико зарыдала. Видно, за несколько часов, что прошли с нашего утреннего разговора, они там вдрызг разругались.
— Мать умерла скоропостижно, отец тоже в шоке. Это же понятно. Пусть кого хочет в дом приводит, а ты держи себя в руках. Надо же кому-то его поддержать.
— Ты что говоришь-то?! Совсем с ума сошла?! — взъярилась Юрико. — Мама умерла, а тебе до лампочки! Тебя бы на мое место, сразу поняла бы, что к чему. Тебе на все наплевать! Мама руки на себя наложила, и он сразу ей замену нашел. А через несколько месяцев они нас братиком или сестрой осчастливят! Мама умерла, потому что он другую завел. Это все равно что сам убил. Или его любовница убила. Больше знать его не хочу!
Пронзительный голос Юрико, преодолев десять тысяч километров, просачивался из черной телефонной трубки и разносился по мрачной комнате.
— Мать умерла не от этого. У нее были свои причины. — Я фыркнула: — «Знать его не хочу!» А деньги у тебя есть? Наверняка нет. Где ты в Японии жить собираешься? Как будет со школой?
Юрико не должна возвращаться в Японию. Ни за что. Но какого черта папаша так себя ведет? Мать умерла, а он в тот же день притащил в дом беременную подружку. Такого фортеля я от него не ожидала. Тут я вспомнила про хозяев: они сидели, затаив дыхание и не сводя с меня глаз. Я встретилась с осуждающим взглядом отца Кадзуэ: «Это что за разговоры в моем доме!» — и поспешно закончила разговор:
— Ладно, закругляемся. Потом поговорим.
— Нет уж! Мы должны сейчас все решить. С минуты на минуту явится полиция. Мне надо ехать вместе с ними — везти маму в похоронное бюро.
— О Японии забудь! Нечего тут тебе делать! — закричала я.
— Какое у тебя право мне приказывать?! Я еду.
— Куда?
— Без разницы. К тебе нельзя — попрошусь к Джонсонам.
— Сколько угодно. Давай, действуй.
— Ну ты и зараза. Только о себе думаешь.
Джонсоны! Придурковатая семейка. Как раз то, что надо Юрико. У меня будто гора с плеч свалилась. Если она поселится у них, видеться нам не придется, а раз так, пусть делает что хочет — возвращается или остается в своей Швейцарии. Мне наплевать. А я буду и дальше тихо-мирно жить с дедом.
— Позвони, когда прилетишь.
— Тебе же до меня никакого дела нет. Свинья ты!
Уловив краем уха последние слова Юрико, я быстро положила трубку. Разговор занял минут десять. Отведя глаза, семейка Кадзуэ с нетерпением ждала, когда позвонит оператор и скажет, на сколько я наговорила. И дождалась. Не успела я протянуть руку к трубке, папаша с неожиданной прытью подскочил к аппарату.
— Десять тысяч восемьсот иен. Позвонила бы после восьми — вышло бы дешевле. У них с этого часа пониженный тариф.
— Извините, у меня с собой мало денег. Завтра я Кадзуэ передам.
— Да уж будь добра, — по-деловому отрезал папаша.
Я поблагодарила и вышла из комнаты в темный коридор. Передо мной была лестница. Я посмотрела на нее, и вдруг у меня за спиной скрипнула дверь. То был отец Кадзуэ. Через оставленную щель из комнаты в коридор пробивалась узкая длинная полоска света. Оттуда не доносилось ни звука. Его родня затихла — видно, горела желанием послушать, о чем мы с ним будем говорить. Оказалось, что он ниже меня. Папаша сунул мне в руку бумажку — откровенное напоминание, сколько я должна за телефон. 10 800 иен.
— Хочу тебе кое-что сказать.
— Да?
Его глаза засверкали еще ярче; их обладатель словно хотел подчинить меня своей воле. В голове у меня поплыл легкий туман. Для начала он решил ко мне подольститься:
— Ты, видимо, толковая девушка, раз тебе удалось пробиться в школу Q.
— Наверное.
— Много занималась?
— Не помню.
— Вот Кадзуэ, например, вся в учебе. С самого первого класса. К счастью, ума ей не занимать, ей нравится учиться. Она многого добилась, но ведь на учебе свет клином не сошелся. Она же девушка. Мне хочется, чтобы она выглядела как надо. В этой школе следует быть более женственной, что ли. Пусть хотя бы попробует. Она изо всех сил старается оправдать мои ожидания. Молодчина! Скажешь, она мне дочь, вот я ее и расхваливаю? Нет. Я говорю с тобой так откровенно, потому что мои дочери… Есть такое, чего они боятся. А ты по сравнению с ними… В тебе чувствуется какая-то свобода, уверенность. Я работаю в крупной компании и хорошо разбираюсь в людях. Сразу вижу способности в человеке, его сильные стороны.
В окружавшем нас полумраке я рассеянно смотрела на отца Кадзуэ. В голове боролись две противоположные мысли: с одной стороны, я понимала, что этот человек подчиняет меня своей логике, своим представлениям о морали, — но в то же время думала, а не принять ли то, что он мне навязывает? Я терпеть не могла жить по чужой указке и никогда так не жила, но в голове мелькала мысль: вдруг все-таки в этом что-то есть?
— Чем твой отец занимается?
Отец Кадзуэ оценивающе наблюдал за мной краем глаза. Наверняка его не впечатлит, чем занимается мой отец, подумала я и соврала:
— В швейцарском банке работает.
Его глаза вспыхнули:
— В каком? «Суисс Юнион» или, может, «Суисс Кредит»?
— Он просил никому не говорить.
Банковские дела для меня — темный лес, я смутилась, но надо было не попасть впросак. Отец Кадзуэ фыркнул, кивнув, хотя на его лице и промелькнуло что-то похожее на уважение. Не почувствовал ли он себя ничтожеством перед авторитетом швейцарского банка? Наш разговор, как ни странно, доставлял мне удовольствие. Да-да. Вы будете смеяться, но я почти слово в слово повторила то, что всегда говорил об отце мой дед-аферист. То есть подстроилась под нравственные критерии собеседника. Не было человека, который бы лучше его знал, что имеет хотя бы какую-то ценность, а что не заслуживает внимания. Я раскаивалась, что соврала. В конце концов, тогда мне было всего шестнадцать. Я не знала, в какой компании работал отец Кадзуэ, чем он там занимался, и со страхом думала, с какой легкостью он связывал ребенка логикой, по которой жила его компания, извращенными представлениями взрослых.
— Я слышал, это ты подговорила Кадзуэ высказаться насчет ваших клубов и секций?
— Я не подговорила, а просто предложила.
Военная хитрость не удалась — попытка оправдаться на него не подействовала.
— Кадзуэ все воспринимает всерьез и изо всех сил старается добиться своего. Наивная девчонка: что ей скажешь, то и делает. И ты это знала, да? Но контролирую ее только я. Ты можешь быть свободна.
Похоже, он видел меня насквозь. Как-то незаметно между нами развернулась борьба за влияние над Кадзуэ.
— Но вы же не знаете, как у нас в школе все устроено, — и какие у нас с Кадзуэ отношения, тоже не знаете. Зачем же вы так говорите? — решительно парировала я.
— Вы что же, дружите?
— Дружим.
— Пусть так, но ты нам не подходишь. Мы, конечно, сожалеем, что у тебя умерла мать, однако, насколько я слышал, обстоятельства ее смерти не совсем обычны. Я выбрал для Кадзуэ школу Q., потому что знал: тут ошибки быть не может. Думал, Кадзуэ обзаведется здесь хорошими подругами. Она же здоровый ребенок из нормальной семьи.
Он имел в виду, что моя семья не нормальная. И мы с Юрико, значит, не здоровые. Интересно, что бы он сказал, приди к ним Мицуру?
— Я думаю, вы не правы. Понимаете…
— Не надо больше слов. Довольно, — резко перебил меня отец Кадзуэ.
Его миндалевидные глазки гневно засверкали. Его гнев был направлен не на стоявшего перед ним ребенка, а на чужую силу, угрожавшую его дочери.
— Конечно, дружба с такой, как ты, станет для Кадзуэ хорошим уроком. Она больше узнает о жизни. Но ей это слишком рано; с твоей семьей ее ничто не связывает. У меня еще одна дочь есть. Так что ты к нам больше не приходи.
— Понятно.
— И не обижайся на меня. — Он заискивающе улыбнулся. Наверняка строит на работе такие же рожи своим сотрудницам.
— А я и не обижаюсь.
Тогда я впервые получила такой категорический отлуп от взрослого. «Мы в тебе не нуждаемся…» Конечно, это был удар, но я понимала, что отец Кадзуэ привык так выражать свои мысли. За этим стоял его мир, скрывавшийся под маской патриархальности. Меня совершенно не волновало, правильно ли то, что он говорит, или неправильно, задевает меня это или нет. Удивляло другое — есть человек, который реализует ценности этого мира у себя дома.
Мой отец был в Японии в меньшинстве и не мог распространить свой авторитет на окружающий мир. Дедом, мелким жуликом, я вертела, как хотела. Волей-неволей выходило так, что представлять нашу семью в среде обитания приходилось матери. Однако дома она почти не имела влияния, уступая во всем отцу. Поэтому отец Кадзуэ произвел на меня впечатление. Этот человек выдавал за нерушимые ценности твердолобую упертость, ничтожность и абсурдность общества, в котором вращался. Он не особо верил в эти самые общественные ценности и прочую ерунду, но сознательно взял их на вооружение, чтобы выжить. Отец Кадзуэ наверняка не ломал себе голову над тем, что творится в школе Q. Не обращал на это внимания. Взгляды общества были его оружием, и весь он как бы предназначался для внешнего употребления. Его не волновало, насколько это жестоко по отношению к Кадзуэ. Эгоист до мозга костей! Это было абсолютно ясно даже такой девчонке, как я.
Однако Кадзуэ, ее мать и сестра, похоже, совершенно не замечали его мыслей, намерений, не обращали внимания, какими приемами он пользуется. Вот какое ощущение во мне осталось — и я знала, что в этом понимании превосхожу Кадзуэ. Ее отец трансформировал недобрые помыслы, которые мы с Мицуру взращивали в себе, обкатал их, сделав более понятными, и пользовался ими, чтобы защитить свою семью. Защищая семью, он защищал самого себя. В этом смысле нельзя было не позавидовать Кадзуэ, что у нее такой сильный отец. Она зависела от него на сто процентов и жила с полной уверенностью в непогрешимости его ценностей и принципов. Думая сейчас об этом, я понимаю, что власть, которую он имел над ней, была своего рода формой контроля над сознанием.
— Вот такие дела. Можешь идти, и будь осторожна.
Я поднималась по лестнице, и мне казалось, будто отец Кадзуэ подталкивает меня в спину. Проводив меня взглядом, он вернулся в комнату и громко хлопнул дверью. Мрак в коридоре сделался еще гуще.
— Долго же ты звонила!
Кадзуэ явно меня заждалась. Она боролась со скукой, рисуя что-то за столом. Заглянув в тетрадь, я увидела отплясывавшую девчонку в мини-юбке с помпонами в руках. Кадзуэ тут же закрыла рисунок рукой. Прямо как ребенок.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 107; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!