Глава 17 - В ЭМИГРАЦИИ МЕЖДУ ДВУМЯ МИРОВЫМИ ВОЙНАМИ 4 страница
Эмиграция жила в накалённости не только словесной. В 1927 в Париже был звонкий судебный процесс: часовщик Самуил Шварцбард, вся семья которого погибла во время погромов на Украине, застрелил Петлюру пятью пулями[544]. (Портрет Шварцбарда сочувственно помещали советские «Известия»[545].) Адвокаты возвысили вопрос к оправданию убийства как справедливого возмездия погромщику Петлюре: «подсудимый хотел и должен был поставить перед мировой совестью проблему антисемитизма»[546]. Перед судом прошло много свидетелей защиты, что в погромах на Украине в Гражданскую войну был виновен лично Петлюра. Со стороны обвинения раздалось, что убийство это - по заданию ЧК. «Шварцбард с места, волнуясь, кричит: [свидетель] не хочет признать, что я действовал как еврей, и потому утверждает, будто я большевик»[547]. Шварцбард был французским судом оправдан и освобождён. - На том суде называли уже и Деникина, и адвокат Шварцбарда провозгласил: «Если вы хотите начать процесс против Деникина, я готов стать с вами рядом!»; «я с таким же страстным убеждением защищал бы здесь мстителя Деникину, как защищаю теперь мстителя Петлюре»[548]. А такому мстителю дорога была открыта - Деникин жил в самом Париже, без охраны. Однако судебный процесс над Деникиным не возник. (Подобное убийство и в Москве: там в 1929 Лазарь Коленберг застрелил бывшего белого генерала Слащёва, перешедшего к Советам, за попустительство погрому в Николаеве, - «в ходе следствия признан невменяемым и освобождён из-под стражи»[549].) - А прокурор на суде Шварцбарда напоминал, сопоставлял с ещё одним громким делом (Бориса Коверды): ведь Петлюра жил в Польше, но «вы [обращаясь к Шварцбарду], не убили его [там], потому что знали, что в Польше вас предали бы военно-полевому суду»[550]. В том же 1927 году за убийство большевицкого злодея Войкова в Варшаве юноша Коверда, тоже «желавший поставить перед мировой совестью проблему», получил 10 лет тюрьмы и полностью отбыл их.
|
|
|
В той Варшаве тогда, рассказывал мне белоэмигрант из группы Савинкова, капитан В. Ф. Клементьев, в еврейском населении бранили бывших русских офицеров «белогвардейской сволочью», «в еврейскую лавочку даже не вступишь». Таково было бытовое отчуждение, не только в Варшаве.
Русская эмиграция по всей Европе была раздавлена скудостью, нищетой, тяжёлым бытом - ненадолго хватило её накаляться вокруг разбирательств: «кто больше виноват?» Во второй половине 20-х годов противоеврейские настроения в эмиграции пригасли, притихли. От Шульгина можно услышать в эти годы и такие размышления: «Развенаши «визные муки» не напоминают до поразительностй стеснений, которые были испробованы евреями по причине «черты оседлости»? Разве нансеновские паспорта, которые являются своего рода волчьим билетом, заграждающим путь, не напоминают надпись «иудейского вероисповедания», которую мы делали на еврейских паспортах, запирая этим для евреев многие двери? Разве (не будучи в состоянии пробиться, из-за особого положения нашего, на службу государственную или к некоторым профессиям) мы не занимаемся всякого рода «гешефтами» (комиссионерство и прочее в этом роде)? <...> Разве мы не приобретаем постепенно привычки «обходить» неудобные для нас законы, точь-в-точь как это делали у нас евреи, и за что мы их ругали?»[551]
|
|
|
Но именно в те же годы противоеврейские настроения накалялись в СССР, уже отзвучивали и в советской печати - вот это вызвало тревогу еврейской эмиграции. И в мае 1928 в Париже был устроен для эмигрантов публичный «диспут об антисемитизме». Отчёт о нём был помещён в милюковской газете[552]. (Замолчавшая группа Бикермана-Пасманика уже не выступала там.)
Повод для беседы: «в России в настоящее время гуляет на просторе одна из сильных, периодически подымающихся волн юдофобства». - Председательствовал эсер Н. Д. Авксентьев, в публике - «больше русских, чем евреев». Марк Слоним объяснял, что «долго угнетённое русское еврейство, получив свободу, ринулось завоёвывать позиции, до сих пор ему недоступные», что и раздражает русских. «В общем, прошлое роковым образом тяготеет над настоящим». И «дурные причины» (царского времени) вот и «породили дурные последствия». - Ст. Иванович: в Союзе травят евреев потому, что не стало можно травить «буржуев», из-за НЭПа. Но тревожно то, что крути русской интеллигенции в СССР, нейтральные в еврейском вопросе, теперь позволяют себе думать: хорошо, «начнётся с антисемитизма, а кончится русской свободой. Опасная и глупая иллюзия».
|
|
|
Такие выступления возмутили следующего оратора, Вл. Гросмана: что за адвокатский тон? «Точно еврейство на скамье подсудимых!» Нужна более глубокая постановка вопроса: «Нет оснований отличать советский антисемитизм от антисемитизма в старой России», то есть действует всё то же неподавленное черносотенство, столь любезное русским. «Это вопрос не еврейский, а русский. Вопрос русской культуры».
(Но если он - столь русский, насквозь русский, коренно-русский, - тогда и исправить ничего нельзя? А взаимность - не нужна?)
Автор отчёта о диспуте С. Литовцев воззвал: «было бы необходимо привлечь к спору несколько честных людей, которые возымели бы мужество объявить себя антисемитами и чистосердечно объяснили бы, почему они антисемиты... Просто, без лукавства, сказали бы: «мне не нравится в евреях то-то и то-то...» А вместе с ними должны бы выступить несколько не менее искренних евреев с ответами: «А в вас нам не нравится то-то и то-то...» Можно быть абсолютно уверенным, что такой честный и открытый обмен мнений, при доброй воле к взаимному пониманию, принёс бы действительную пользу и евреям, и русским - России...»[553].
|
|
|
Тогда Шульгин отозвался: «Сейчас, в русской эмиграции, пожалуй, скорее надо иметь мужество, чтобы объявить себя филосемитом». Он ответил целой книгой, закавычив в названии вопрос Литовцева: «Что нам в них не нравится»[554].
Книгу Шульгина признали антисемитской, и предложенный «обмен мнений» не состоялся. А всё явственней катившая из Германии Катастрофа вскоре сняла все возможные диспуты.
В Париже создалось «Объединение русско-еврейской интеллигенции» - как бы попытка удержать связь между обеими культурами. И тут - обнаружилось, что «жизнь в изгнании вырыла пропасть между «отцами» и «детьми», они уже не понимают, что такое «русско-еврейская интеллигенция»[555]. - И с печалью констатировали отцы: «Возглавлявшие раньше мировое еврейство в области духовного творчества и национального строительства русские евреи сошли, как таковые, с общественной арены»[556]. До войны Объединение успело выпустить сборник «Еврейский мир»-1. По войне, кому удалось, перебрались за океан, там неутомимо создали «Союз русских евреев» в Нью-Йорке, выпустили «Еврейский мир»-2. Там же, уже в 60-х, «Союз» выпустил две «Книги о русском еврействе» - дореволюционном и пореволюционном. Тянуло их - оглянуться на ту прежнюю, уже отошедшую жизнь, в той, уже не существующей, России.
Все эти книги я с признательностью и уважением цитирую в нынешней своей.
Глава 18 - ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ
Советские Двадцатые годы, эпоха с неповторимым воздухом надолго - на несколько десятилетий - утвердилась в восхищении мировой либеральной общественности величием светлого социального эксперимента. Не всюду и доныне произошло отрезвление. А кто того отравного воздуха воистину глотнул - теперь уже почти ушёл с Земли.
Неповторимость воздуха была и в классовой лютости, и в обещательной радуге небывалого нового мира, новизне человеческих отношений, и в переломе всего хозяйства страны, быта, семейного строя; сдвиги социальные, миграционные, демографические - были и в самом деле колоссальны.
«Великий исход» еврейского населения в столицы - по разным, приведенным нами, причинам - начался в первые же годы коммунистической власти. Иные авторы-евреи описывают его категорично: «тысячи евреев кинулись из местечек и нескольких южных городов в Москву, Петроград, Киев навстречу «настоящей жизни»[557]; начиная с 1917 «евреи валом повалили в Ленинград и Москву»[558]. Еврейская энциклопедия даёт такие цифры: «сотни тысяч евреев переселились в Москву, Ленинград и другие крупные центры»[559]; «в 1920 в Москве проживало около 28 тыс. евреев, в 1923 - около 86 тыс., по переписи 1926 - 131 тыс., в 1933 - 226,5 тыс.»[560]. В полушутку говорили тогда в Одессе, что «пошла мода на Москву». - Лурье-Ларин, фанатичный и планомерный водитель «военного коммунизма», пишет: впервые годы новой власти местечки покинуло «не менее миллиона» евреев; к 1923 в крупных городах жило «уже... почти 50% всего еврейского населения Украины»; кроме того, с Украины и из Белоруссии был «отлив в РСФСР» (то есть в прошлом запретные «внутренние губернии»), в Закавказье и Среднюю Азию, и величина этого отлива - полмиллиона; при этом четыре пятых - в РСФСР, а каждый пятый переселенец - в Москве[561]. М. Агурский считает эти данные Ларина «существенно преуменьшенными». И указывает: эти демографические сдвиги затронули «коренные интересы русского населения»[562].
В военный коммунизм, «с запрещением частной торговли и ограничением мелкого ремесленничества», а ещё неуклонней для «бывших» и по «социальному происхождению», - введена была категория «лишенцы» (лишённые гражданских прав). Так и многие евреи «были лишены гражданских прав и стали «лишенцами». Тем не менее «миграция еврейского населения Белоруссии во внутренние районы СССР, главным образом в Москву и Ленинград», не замедлялась[563]. Переселялись к родственникам или к землякам из полноправных, по взаимовыручке.
По переписи 1926 г. по всему СССР: в городах и местечках жило евреев 2 млн. 211 тыс. (83% всего еврейского населения), в сельских местностях - 467 тыс. Ещё «около 300 тысяч» - «не показали себя евреями», а они живут «почти сплошь в городах», так что «евреи в СССР на пять шестых» горожане, составляя в городах Украины до 23% населения, в городах Белоруссии - до 40%[564].
В столицах же и городах - самым значительным был приток евреев в аппарат советского управления. Вот Орджоникидзе в 1927 (на XV съезде компартии) докладывает: «каков национальный состав нашего аппарата». По его Данным, в советском аппарате в Москве евреев служило 11,8%, на Украине 22,6% (в Харькове, столице, - 30,3%), в Белоруссии - 30,6% (в Минске - 38,3%)[565]. Если так, то процент евреев в городском населении сходен с процентом евреев в аппарате. - Соломон Шварц, основываясь на статистико-экономических обзорах Льва Зингера, тоже утверждает, что в 1925-26 в руководящих советских органах «процент евреев почти не разнился от процента их в составе городского населения» (а в ВКПб - и значительно ниже)[566]. Но и следуя данным Орджоникидзе - в среднем по стране евреи были представлены в аппарате в шесть с половиной раз больше, чем в населении (по переписи 1926 - 1,82%).
Не упустим эту психологическую внезапность перехода от дореволюционных стеснений в правах: «Раньше евреям власть вовсе не была доступна, а теперь доступна больше чем кому-либо другому», констатирует И. Бикерман[567]. - Эта психологическая внезапность действовала, хотя и с разной силой, во всех слоях населения. С. Шварц пишет: «С середины двадцатых годов в Советском Союзе поднялась новая волна антисемитизма», - и он «отнюдь не был отголоском старого антисемитизма («наследие прошлого»)». Также и «чрезвычайным преувеличением является объяснение... деревенским происхождением» отсталых рабочих - ибо «почти нет сообщений» об «антисемитизме в деревне». Нет, «это было гораздо более опасное явление». Этот антисемитизм возник в средних слоях города - и проник «в верхние слои рабочего класса», «в рабочую среду, остававшуюся почти непроницаемой для антисемитизма до революции», «в среду учащихся [ВУЗов], в среду членов компартии и комсомола», а ещё раньше - «в местный государственный аппарат - особенно в небольших провинциальных центрах», - и вот широко разлились «настроения активного и агрессивного антисемитизма»[568]. - О том же и Еврейская энциклопедия, уже из самого конца XX века: «Хотя официальная советская пропаганда утверждала, что антисемитизм 2-й половины 20-х гг. являлся «наследием прошлого»... факты доказывали, что он в основном был порождён сложившимся в эти годы своеобразным столкновением различных социальных сил в крупных городах». Тому способствовало «широко распространённое мнение, что власть в стране захвачена евреями, которые являются ядром большевиков»[569]. - Да уже и в 1-й половине 20-х годов с обострённой тревогой писал Бикерман (1923): «Теперь еврей - во всех углах и на всех ступенях власти. Русский человек видит его и во главе первопрестольной Москвы, и во главе Невской столицы, и во главе Красной армии, совершеннейшего механизма самоистребления. Он видит, что проспект Св. Владимира носит теперь славное имя Нахимсона... Русский человек видит теперь еврея и судьёй, и палачом; он встречает на каждом шагу евреев, не коммунистов, а таких же обездоленных, как он сам, но всё же распоряжающихся, делающих дело советской власти... Неудивительно, что русский человек, сравнивая прошлое с настоящим, утверждается в мысли, что нынешняя власть еврейская... Что она для евреев и существует, что она делает еврейское дело, - в этом укрепляет его сама власть»[570].
Пожалуй, не менее на виду, чем участие евреев во власти, - был и новый внезапный порядок в образовании и культуре. Новое неравенство не было по замыслу национальным - а столичным. Российскому читателю не надо объяснять, какие преимущества всё советское время насквозь, от 20-х годов до 80-х, давали столицы по сравнению с остальной страной. Из главнейших преимуществ - уровень образования и широта возможностей в нём. Кто в самые ранние советские годы утвердился в столицах - тот и обеспечивал детям и внукам на десятилетия вперёд перевес, по сравнению с провинцией, в высшем образовании и в аспирантуре, дальше дающих прямой и уверенный выход в Центральный образованный класс. - А русскую интеллигенцию «утюжили» ещё с 1918. В 20-х исключали из ВУЗов уже состоящих студентов - по соцпроисхождению: детей дворян, духовенства, чиновников, офицеров, купцов, далее мелких лавочников, а все последующие годы им отказывали в приёме, даже и просто детям интеллигенции. - Эти кары не распространялись на евреев как «нацию, угнетённую при царском режиме»: еврейскую молодёжь, хоть и буржуазного происхождения, свободно принимали в ВУЗы; еврею прощалось, что он не пролетарий.
Читаем в Еврейской энциклопедии: «При отсутствии каких-либо ограничений по национальному признаку при приёме в высшие учебные заведения... в 1926/27 учебном году евреи составляли 15,4% всех студентов... СССР, что почти в два раза превышало долю евреев среди всего городского населения страны»[571]. А дальше студенты-евреи, «благодаря высокому уровню мотивации», легко опережали в учёбе неразвитых «пролетарских выдвиженцев», рабфаковцев, - и так открывался свободный путь в аспирантуру. В первую очередь этим, уже с 20-30-х годов, определилась на долгое будущее столь видная затем доля евреев в советской интеллигенции. Отмечает Г. Аронсон: «Широкий доступ в высшие и специальные учебные заведения привёл к созданию не только кадров врачей, учителей и особенно инженеров и технических работников среди евреев, но и открыл для евреев возможность преподавательской и научно-исследовательской деятельности в университетах и других учреждениях»[572] - в размножившихся потом НИИ, НИИ. В начале 20-х «председателем Главнауки» был (после Главтоплива) не учёный, а большевицкий деятель Мартын Мандельштам-Лядов[573].
Ещё более разительные перемены охватили хозяйственную жизнь страны. Бухарин публично отметил в начале 1927 на партийной конференции, что «во время военного коммунизма мы русскую среднюю и мелкую буржуазию наряду с крупной обчистили». Как открыли свободную торговлю - «еврейская мелкая и средняя буржуазия заняла позиции мелкой и средней российской буржуазии... Приблизительно то же произошло с нашей российской интеллигенцией, которая фордыбачила и саботажничала: её места кое-где заняла еврейская интеллигенция». К тому же «у нас в центральных районах, в центральных городах сосредоточены еврейская буржуазия и еврейская интеллигенция, переселившиеся из западных губерний и из южных городов». И вот «даже в кругах нашей партии нередко проявляется антисемитская тенденция, уклончик»; «мы должны, товарищи, с антисемитизмом вести яростную борьбу»[574].
Бухарин описывал картину, которая была у всех на виду. Еврейскую буржуазию не вымаривали сплошь, как русскую. Купец-еврей несравненно реже становился проклятым «бывшим», находились свои заступники и выручатели. Родственники или сочувственные из советского аппарата то полегчали в поборах, то предупреждали о грозящей конфискации или аресте. Если теряли, то - капиталы, не жизни. Тогда содействие оказывалось и полуофициально, Еврейским Комиссариатом при Совете Народных Комиссаров: ведь еврейская нация доселе была угнетённая, а значит, теперь, естественно, нуждается в помощи. Вот и Ларин, обходя расправу с русской «буржуазией», говорит только: теперь власть начала «исправление той неправильности, какая существовала при царизме до революции»[575]. - Так и при разгроме НЭПа удар по нэпманам-евреям не мог не смягчаться их связями в административных советских кругах.
А говорил Бухарин в ответ на заметное выступление сменовеховца, в прошлом кадета, проф. Ю. В. Ключникова. В декабре 1926 профессор сказал речь «на митинге по еврейскому вопросу» в Московской консерватории: «У нас есть отдельные выражения хулиганства, которые... уродливы. Источником этого служит задетое национальное чувство [русских]. Уже Февральская революция (1917) установила равноправие всех граждан России, в том числе и евреев. Октябрьская революция пошла ещё дальше. Русская нация проявила национальное самоотречение. Создалось определённое несоответствие между количественным составом [евреев] в Союзе и теми местами, которые в городах временно евреи заняли... Мы здесь в своём городе, а к нам приезжают и стесняют нас. Когда русские видят, как русские же женщины, старики и дети мёрзнут по 9-11 часов на улице, мокнут под дождём над [лотком] Моссельпрома, и когда они видят эти сравнительно тёплые [крытые еврейские] ларьки с хлебом и колбасой, у них появляется ощущение недовольства. Эти явления катастрофичны... С этим нужно считаться. Страшно нарушена пропорция и в государственном строительстве и в практической жизни и других областях... Если бы у нас в Москве не было жилищного кризиса - масса людей теснится в помещении, где нельзя совершенно жить, и в то же время вы видите, как люди приезжают из других частей страны и занимают жилую площадь. Это приезжие евреи... Растёт национальное недовольство и национальная сторожкость, настороженность других наций. На это не надо закрывать глаза. То, что скажет русский русскому, того он еврею не скажет. Массы говорят, что слишком много евреев в Москве. С этим считайтесь, но не называйте это антисемитизмом»[576].
Однако Ларин эту речь Ключникова посчитал именно воплощением антисемитизма, более того: «Это выступление может служить и образцом большого благодушия советских органов в борьбе против антисемитизма. Ключникова здорово отругали последующие ораторы на том же митинге, но никаких административных мер против него не было принято»[577]. (Вот она, тоска активиста-коммуниста.) - Агурский комментирует: да, «за речь, подобную речи Ключникова, во все двадцатые, да и тридцатые годы неминуемо ждала бы репрессия», а Ключникову сошло; так не было ли, мол, чьего-то тайного поощрения?[578] (Да искать ли тайные объяснения? слишком уж скандально было бы наказывать только что доверчиво вернувшегося из-за границы виднейшего сменовеховца, подорвать всё течение, столь полезное советской власти.)
То и называлось в 20-е годы еврейским «завоеванием» русских столиц и крупных городов - где лучшие условия, где лучшее снабжение. Происходило переселение к более удобному и внутри самих городов. Писал Г. Федотов о тогдашней Москве: революция «исказила её душу, вывернув наизнанку, вытряхнув дочиста её особняки, наполнив её пришлым инородческим людом»[579]. А вот и еврейская шутка того времени: «Даже из Бердичева и даже глубокие старики переезжают в Москву»: «хочется умереть в еврейском городе»[580]. - В частном письме академика В. И. Вернадского в 1927: «Москва - местами Бердичев; сила еврейства ужасающая - а антисемитизм (и в коммунистических кругах) растёт неудержимо»[581].
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 107; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!