Часть II. НЕНАВИСТЬ КОРОЛЯ. 1664 год 22 страница
— В таком случае давайте придумаем какую‑нибудь причину ее отсутствия и побыстрее их спровадим! Я буду следовать за ними по пятам.
— Вы хотите?..
— Устремиться по их следу и попытаться предотвратить худшее. Не бойтесь, я не собираюсь тащить ее домой, связанную по рукам и ногам, просто буду, не обнаруживая себя, за ней приглядывать. Бофор пробудет в Тулоне несколько недель, оснащая свои корабли. Именно на эту отсрочку она и возлагает всю надежду. Я тоже. Я буду там, чтобы не дать случиться беде.
Появление Филиппа заставило их прервать разговор.
— Почему вы задержались? Нам уже пора. Где Мари?
— Ее вызвали ранним утром в Пале‑Рояль. Мадам не может без нее обходиться. Она просила передать тебе самые нежные напутствия и обещала писать…
Сильви была удивлена собственным складным враньем. Филипп захохотал, пораженный тем, как мало значения придают принцы семейным узам. Бофор и вовсе не придал случившемуся значения, ему хотелось побыстрее попасть в Прованс, одна из областей которого, Мартиг, принадлежала ему до сих пор, находясь под управлением его брата Меркера. Но больше всего он соскучился по кораблям, которые собирался любить, холить, драить и наряжать, прежде чем устремиться на них навстречу берберам, и по морю, хоть по нему и не ходили длинные зеленые волны, как по настоящему океану…
Поспешный отъезд не позволил затянуть прощание, хотя губы Франсуа и задержались на руке Сильви, а взгляд его был исполнен такой нежности, что у нее затрепетало сердце. Любовь, о которой она мечтала с детства, теперь вызывала у нее страх, ведь она грозила изменить жизнь существа, которое навсегда останется для нее маленькой девочкой…
|
|
|
Спустя час Персеваль уже катил в направлении Вильнев‑Сен‑Жорж в почтовой карете, быстро влекомой четверкой лошадей и обеспечивающей путешественнику желанную анонимность. Именно по последней причине он отказался от кареты Фонсомов с гербом на дверце, хорошо знакомым Мари. Он вез с собой записку Мари и письмо Сильви, в котором она умоляла Бофора не обрекать Мари во имя его любви к Сильви на отчаяние и, если иного не будет дано, просить у Филиппа руки его сестры.
«Я буду вас благословлять, если с помощью такого дорогого мне человека, как вы, ко мне вернется нежность моей дочери. Она уже давно ревнует меня к вам; боюсь даже, что она стала меня ненавидеть…» — писала Сильви, надеясь, что Франсуа ее поймет.
Доверив Персевалю свою судьбу и судьбу дочери, она решила увидеться с той, кто, будучи вместе с Мари фрейлиной Мадам, издавна звалась ее сердечной подругой, — с юной Тоней‑Шарант, в замужестве маркизой де Монтеспан. Двумя годами раньше та вышла замуж за Луи‑Армана де Пардайана де Гондрена, маркиза де Монтеспана и де Антена, сына королевского губернатора в Бигоре, с которым ее связывало сильное обоюдное чувство. При дворе брак такого сорта был редкостью, ведь ни король, ни королева, ни Мадам, ни Месье не подписывали брачного контракта, хотя должны были бы, коль скоро речь шла о герцогской дочери. Король не имел ничего против герцога де Мортемара, отца девушки, представителя чрезвычайно знатного рода, зато косо смотрел на Пардайанов — не менее знатный род, в котором тоже фигурировал свой герцог, провинившийся, однако, участием во Фронде, не говоря уж о монсеньере де Гондрене, архиепископе Санском и примате Гольском, который вообще слыл сторонником янсенистов.
|
|
|
Итак, брак этот был заключен едва ли не вопреки желанию их величеств; к тому же молодая маркиза умудрилась поссориться с Мадам примерно тогда, когда третья из подруг, Аврора де Монтале, отправилась в изгнание. Атенаис принадлежала, впрочем, к слишком хорошему дому, чтобы совершенно отодвинуть ее на обочину, поэтому теперь входила в число придворных дам Марии‑Терезии, высоко ценившей ее жизнерадостность и задор, а также набожность. Это не очень‑то помогало прелестной молодой женщине держаться на плаву. Несмотря на многообещающие матримониальные соглашения, супружеская пара испытывала денежные трудности и уже привыкала к мысли о необходимости вот‑вот ограничить свои расходы. Молодой маркиз был в долгах, как в шелках, к тому же и он, и его жена были привержены роскоши. Неудивительно, что жили они взаймы.
|
|
|
Вот уже несколько дней госпожа де Монтеспан не показывалась в Лувре. Не так давно она вторично забеременела и теперь мучилась тошнотой и головокружением. Недомогания эти не должны были затянуться ввиду ее крепкого здоровья, однако они временно делали нежелательным ее присутствие рядом с королевой, еще не до конца оправившейся после последних родов. По этой причине госпожа де Фонсом не сомневалась, что застанет маркизу дома, и велела везти ее в Сен‑Жерменское предместье, в старый дом на улице Таран, где Монтеспаны занимали просторные, но не слишком удобные апартаменты.
Она застала прекрасную Атенаис закутанной в меха, в кресле, придвинутом к камину, посреди просторной гостиной, где новая обивка стен и кое‑какая изящная мебель безуспешно маскировали начинающееся запустение. Бледность этой женщины не портила ее красоту, поражавшую Сильви всякий раз, когда ей доводилось с ней сталкиваться, ведь это была одна из ярчайших красавиц эпохи.
|
|
|
Впоследствии улица Таран была поглощена бульваром Сен‑Жермен; дом, в котором
проживали Монтеспаны, находился примерно там, где теперь расположено известное кафе «Липп».
Маркиза встретила гостью радушной улыбкой и хотела подняться, чтобы ее поприветствовать, но Сильви попросила ее не беспокоиться:
— Главное сейчас — ваше здоровье. Предлагаю пренебречь на сегодня правилами хорошего тона.
— Меня смущает ваша доброта, госпожа герцогиня. К тому же я вас ждала. Насколько я понимаю. Мари исчезла?
— Я догадывалась, что вы об этом прослышите. Кажется, вы — единственная ее подруга?
— Не знаю, единственная ли, но искренне ее люблю и желаю ей счастья. Потому и помогла ей покинуть Париж.
Сильви сделалось нехорошо.
— Вы помогли ей и не стесняетесь говорить об этом мне, ее матери?
Прекрасные синие глаза гордо сверкнули.
— Зачем же мне опускаться до грубой лжи? Моя честь не позволила бы мне такого бесстыдства. Мари твердо решила провести зимние месяцы с герцогом де Бофором, где бы он ни поселился на это время. Опасаясь, что он не появится в Париже, она все приготовила заранее.
— Что именно, позвольте узнать?
— Коня, приобретенного для нее мною, костюм кавалериста, шпагу, пистолеты, кое‑какой багаж, необходимый для дальнего пути…
Ошеломленная Сильви покорно внимала перечислению всего того, чем эта женщина снабдила ее дочь, собирая для столь безумного предприятия.
— Когда же все это к ней попало?
— Прошлой ночью. Днем она передала мне записку, в которой просила все приготовить на рассвете. Все, что мне оставалось, — это прислать за ней на улицу Кенкампуа в четыре часа утра свою карету с двумя лакеями, на которой она и приехала сюда, чтобы переодеться и ускакать верхом. Видели бы вы, как она была счастлива!
Атенаис удивилась бы, узнав, что госпожа де Фонсом способна представить себе состояние дочери. Но Сильви хорошо помнила себя в ее возрасте, а потому знала, в каком воодушевлении скачет ее дочь по заснеженным дорогам вдогонку за мечтой. Благодаря усердию Персеваля Мари научилась обращению с огнестрельным оружием, а в верховой езде перещеголяла бы многих мужчин. Сильви Представила себе, как дочь, прирожденная амазонка, несется по полям, опьяненная свободой и надеждой. Сама Сильви тоже не отказывалась от надежды, что ее крестный быстро настигнет Мари, станет за ней незаметно приглядывать, как пообещал, и не даст в обиду…
Вернувшись к действительности, Сильви посмотрела на госпожу де Монтеспан в упор.
— Вы искренне уверены, что, содействуя безумным планам, приближаете ее счастье?
— Хочу надеяться. Мари, как и я, не из тех, кто бросает начатое дело. Если в будущем нам придется пожалеть о содеянном, то упрекать мы сможем только самих себя. — Последние слова были произнесены с горечью, не ускользнувшей от тонкого слуха гостьи.
— Вам уже знакомы сожаления?
— Выходя замуж вопреки воле короля и даже собственной родни, после гибели на дуэли моего жениха, маркиза де Нуармутье, я отдалась любовному вихрю, в точности как поступила теперь Мари. Кстати, я не могу быть в этом до конца уверена, но вполне возможно, что Мари повстречает моего мужа.
— Он уехал?
— Он тоже погнался за господином де Бофором, — ответила маркиза с нервной усмешкой. — Мечтает о боях как о способе пополнить семейную казну… Между прочим, вы, герцогиня, в немалой степени ответственны за поведение своей дочери.
— То есть как?
— Вы — слишком снисходительная мать. Вы не можете не знать по собственному опыту, что, долго пребывая при дворе, немудрено и разориться, тем не менее Мари никогда не ощущала недостатка в деньгах. Подобное благополучие подталкивает к безумствам, например, к помощи менее удачливой подруги.
Судя по всему, делая это признание, маркиза не испытывала ни малейшего неудобства. Сильви не собиралась ловить ее на слове, а заметила лишь:
— Возможно, вы правы… Мне всегда хотелось, чтобы она была красивой и нарядной, поэтому я ни о чем не сожалею. Более того, она вправе пользоваться тем, что имеет, по собственному усмотрению, согласно повелению собственной души. Мне известно о ее привязанности к вам.
— Я отвечаю ей тем же и обязательно верну ей все, до последнего гроша, потому что рано или поздно стану богата, даже очень богата! Богата и могущественна, если верить предсказаниям.
— Нисколько в этом не сомневаюсь. Что ж, — Сильви поднялась, — мне остается лишь поблагодарить вас за откровенность и удалиться.
Атенаис выбралась из‑под своих мехов, бросилась к гостье и порывисто стиснула ей руки.
— Вы, Фонсомы, — люди редкой породы, и вашу дружбу следует почитать за честь. Не бойтесь за Мари! Во‑первых, она сильна телом и духом, во‑вторых, я просила своего брата Вивонна, знающего ее и преклоняющегося перед ней, быть с ней рядом и в случае чего оказать помощь. Это должно остаться в тайне, но мы с братом очень близки, и он меня не ослушается. Как вам известно, он временно возглавляет королевскую каторгу.
Госпожа де Фонсом сделала над собой усилие, чтобы скрыть недовольную гримасу. Подобный надзор показала ей излишним. Во‑первых, лучшее — враг хорошего, во‑вторых, она знакома с молодым Вивонном еще с тех героических времен, когда он рос при молодом короле в качестве почетного пажа. Отличаясь, наподобие Бофора, безудержной отвагой, он был при этом отъявленным проказником, что впоследствии переросло в распутство. Однако плоха та сестра, которая не окружает голову своего брата ореолом безупречности… Сильви дала себе слово, что, как только даст о себе знать Персеваль, она предостережет его насчет возможного обременительного покровительства со стороны старшего Мортемара.
Тем не менее она прочувственно поблагодарила госпожу де Монтеспан, которая, взяв ее под руку, проводила до лестницы. Прежде чем проститься, та сказала гостье:
— Только не думайте, что деньги, которыми вы баловали дочь, помогли ей сбежать. Я бы все равно ей посодействовала, а она в случае необходимости уехала бы и в дилижансе, переодетая в простолюдинку. Подозреваю, ее не остановила бы и перспектива пешего путешествия… Ведь она всерьез влюблена.
Именно это терзало Сильви больше всего. Своей тревогой она поделилась с нетерпеливо дожидавшейся ее Жаннетой.
— Ты и без меня знаешь, как дуреют девушки, когда влюбляются. О тяжести недуга Мари я могу судить по своему собственному прошлому. Уверена, она влюбилась во Франсуа с первого взгляда, совсем как я когда‑то! А ведь при их первой встрече ей было всего два года! Когда это несчастье стряслось со мной, мне уже как‑никак стукнуло целых четыре…
— Отбросьте свое лицемерие! — отрезала Жаннета с присущей ей грубой прямотой. — Вы говорите о несчастье, но подразумеваете‑то счастье! Кстати, о лицемерии, недавно о вас справлялась госпожа маркиза де Бринвилье. Ее интересовало, будете ли вы сопровождать ее в благотворительной миссии в центральную больницу, где она собирается утешать недужных. Я ответила, что вы в Лувре.
— Ты не слишком ее жалуешь?
— Терпеть ее не могу! И не корите меня, вы относитесь к ней точно так же, как и я.
— Что верно, то верно, но ей не откажешь в очаровании. Сама красота, изящество, любезность… Неизменная готовность услужить…
— Всего этого с избытком, то‑то и пугает! Уж поверьте мне, чем меньше будете с ней встречаться, тем лучше для вас.
Сильви ничего не ответила. С тех пор, как она отплатила маркизе за помощь, оказанную Бофору, представлением ее королеве, она старалась не углублять отношения, испытывая к женщине глухую неприязнь. Возможно, это объяснялось сделанным Сильви неприятным открытием, маркиза оказалась болезненно алчной. К тому же ее репутация, остававшаяся в момент их знакомства безупречной, с тех пор стремительно ухудшалась. Госпожа де Бринвилье не скрывала свою связь с неким шевалье де Сен‑Круа, хваставшимся своим увлечением алхимией. Муж маркизы, со своей стороны, не менее открыто якшался с одной особой, вследствие чего о гневе королевского судьи Дре д'Обре, отца маркизы, знали далеко за пределами улицы Нев‑Сен‑Поль.
Персеваль, всегда поддерживавший добрые отношения с людьми из «Газетт» — сыном и внуком Теофраста Ренодо, аббата, всегда интересовавшегося последними сплетнями, — утверждал, что муж посещает сомнительные таверны и привержен возлияниям, а посему не советовал Сильви поддерживать отношения, не сулящие ничего хорошего.
Сперва Сильви сопротивлялась, полагая, что остается в долгу перед маркизой, помогавшей Франсуа освобождать Филиппа. Но Персеваль настаивал, «Вы полностью с ней расплатились! К тому же эта женщина преследовала собственные цели, вспомните, как ей хотелось отогнать от своего папаши красавицу де Базиньер! Когда ей подвернулся герцог де Бофор, она поспешила этим воспользоваться, оказать услугу принцу крови, пусть и по побочной линии, — это редкое везение!»
Co временем Сильви согласилась с правотой крестного и стала держать на расстоянии не в меру резвую маркизу, дважды посетив в ее обществе больницу. Тем не менее она не могла не признавать изящество и щедрость, с которыми молодая женщина помогала страждущим. Делалось это так картинно, что наверняка было лишь способом понравиться герцогине.
— Надеюсь, — сказала Жаннета в заключение, — она в конце концов поймет, что вы ею брезгуете. Я со своей стороны буду этому всячески способствовать.
Сильви улыбнулась и молча поднялась к себе. Она решила написать письмо крестной матери Мари, милой Отфор (к ее немецкой фамилии «Шомберг» она так и не привыкла), изложив происшедшее. Время оказалось не властно над дружбой двух женщин, Сильви по‑прежнему доверяла ей, другой Марии, свои тревоги и старалась следовать ее советам.
Через час конный курьер выехал в Нантей, а госпожа де Фонсом вернулась в Лувр, к Марии‑Терезии, чье поведение в эти критические часы вызывало у нее умиление, королева посвящала королеве‑матери все свое время, свободное от молитв. Чувствовалось, что она старается окружить несчастную больную истинной нежностью и провести с ней каждую отпущенную господом минуту.
БЕСЧЕСТЬЕ
Первое письмо Персеваля, которого Сильви ждала с огромным нетерпением, пришло не скоро. Сильви уже беспокоилась, не стряслось ли с крестным какое‑то несчастье. Однако содержание письма успокоило ее и объяснило причину задержки, Персеваль не хотел писать до тех пор, пока не выведает, где находится беглянка.
Сначала он надеялся, что, желая получше замести следы, Мари все же переоделась в простую одежду и села в лионский дилижанс, чтобы сменить его после на дилижанс до Марселя, Экса и так далее, но эта надежда испарилась, когда Персеваль догнал дилижанс на второй по счету станции. На всем пути он справлялся о молодой даме, путешествующей в карете, даже по реке, так как полагал, что Мари, зная о неминуемой встрече с Бофором в Тулоне, не будет слишком торопиться. Где ему было догадаться, что впереди него скачет с десятичасовой форой молодая смелая всадница…
— До чего же глупы эти мужчины! — всплеснула руками госпожа де Шомбер, которая приехала к подруге на улицу Кенкампуа, когда та получила первое письмо. — Им ни за что не придет в голову, что девушка, мечтающая о славе и подвигах, как моя крестница, начитавшаяся рыцарских романов, станет вести себя по примеру любимых героинь! К тому же крестница отличается недюжинным умом. О чем еще он пишет? Наверняка в этом длинном письме можно найти много занимательного!
Она не ошиблась. Взять хотя бы изложение невзгод путешественника, у его почтовой кареты — нового и еще несовершенного средства передвижения — сломалась ось в глубокой рытвине в окрестностях Макона, вследствие чего бедняге пришлось пересесть в более тихоходный, зато надежный транспорт. О том, чтобы продолжить путь верхом, не могло быть речи из‑за почечной колики, начавшейся из‑за поломки экипажа. Мари уже два‑три дня находилась в Тулоне, а мучающийся болями Персеваль только приближался к городу. Девушка не теряла времени, о чем Персеваль, поспешивший в Арсенал, откуда Бофор не выходил, узнал незамедлительно. Бофора уже сутки трясло от негодования, и он оказал Персевалю де Рагнелю соответствующий прием.
— Теперь еще и вы? Вы что, назначили здесь семейную сходку? — загрохотал он. — Полагаю, за вами следует сама госпожа де Фонсом?
Однако Персеваль был не из робкого десятка, его нельзя смутить криком, тем более что крикуна он знал еще малым дитятею.
— Госпожа де Фонсом осталась в Париже, хотя, конечно, пребывает в сильном волнении. Она передала мне письмо, которое…
— Давайте!
Посланник без лишних слов исполнил приказание и стал с любопытством следить, как меняется выражение лица герцога под влиянием чувств, вызываемых чтением. Гнев сменился улыбкой, улыбка — грустью, грусть снова была потеснена гневом.
— Благословение… Она передала с вами свое благословение! — Он взволнованно скомкал письмо. — Она тоже хочет, чтобы я женился на этой сумасшедшей! А ведь она знает, как я люблю ее, Сильви!
— У вас нет никакого права сомневаться в ее любви. Однако она — мать, готовая ради счастья дочери на любые жертвы…
— Я еще не готов, хотя придется…
— Так вы собираетесь… жениться на Мари? — пробормотал Рагнель, пораженный быстротой, с которой девушка добилась своего.
— Экий вы быстрый! Просто мне пришлось дать ей слово дворянина. Вы не представляете, какую сцену мне пришлось пережить вчера прямо здесь…
Накануне вечером, вернувшись с верфей, где он наблюдал за постройкой нового судна и ремонтом шести старых, Бофор был вынужден принять посетителя, доложившего о себе как о «шевалье де Фонсоме». Для того, чтобы пробиться к адмиралу, посетителю пришлось назвать свое имя многочисленным караулам, сторожившим старый арсенал, возведенный Генрихом IV, благодаря которым Фонсом чувствовал себя здесь, как у себя дома. Обнаружив, что «шевалье» — это Мари, переодевшаяся мужчиной герцог был немало удивлен. Но еще больше его удивил излучаемый ею радостный свет.
«Я приехала, чтобы еще раз признаться вам в любви! — заявила она прямо с порога. Еще не оправившись от изумления, он запротестовал, сперва слабо, но она перебила его: — Здесь не место для споров и уверток. Предупреждаю сразу, я полна решимости стать вашей женой».
— Я хотел было, — продолжил свой рассказ Фрасуа, — обратить это неслыханное заявление в шутку, но было не до шуток. Ее личико было настолько серьезно, что это не могло не произвести на меня впечатления. Выхватив из‑за пояса кинжал, она приставила острие себе к горлу молвила, что, если я не дам обещание взять ее в жены, с покончит с собой у меня на глазах. Мы были с ней одни, так как она потребовала «встречи без свидетелей ввиду важности дела»… Помощи ждать неоткуда. Меня покинула охота смеяться, так как в ее глазах я читал решимость полнить обещание. «В вашем распоряжении всего десять секунд, — поторопила она меня. — Поклянитесь, не то…
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 117; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!