Состав и обновление «внутреннего круга»
Когда руководство партией приобретает олигархический характер, то какова бы ни была его форма, неизбежно встают две проблемы: проблема формирования «внутреннего круга» и проблема его обновления. Первая состоит в том, чтобы умерить разрыв между социальной структурой массы членов партии и аналогичной характеристикой внутреннего круга. В целом речь идет о том, чтобы применить к изучению партийных руководителей методы, использованные Ж. Ф. С. Россом в отношении британских парламентариев8. Это никогда не было сделано систематическим образом; многие из наблюдателей констатировали лишь те или иные эмпирически наблюдаемые факты, весьма, кстати, интересные. Так, например, в руководстве буржуазных партий часто отмечался весьма высокий процент адвокатов, врачей и других представителей свободных профессий и относительно низкий — коммерсантов, промышленников, ремесленников или крестьян, то есть тех, кто собственно и составляет массу буржуазного класса. Точно так же «интеллектуалы» (преподаватели, писатели, журналисты) занимают очень большое и не соответствующее их количественному
значению место в руководстве рабочих партий. Но все это — довольно неопределенные замечания, которые не опираются на какие-либо количественные измерения или общую выборку. К тому же они относятся лишь к высшим руководителям, без учета нижестоящих кадров, этого младшего партийного «комсостава», значение которого исключительно велико. Наконец, не учитывается происхождение этих лиц.
|
|
|
А между тем сравнение социальной принадлежности руководителей действительно избранных и руководителей, выдвинутых автократическими методами, было бы весьма впечатляющим. Оно, несомненно, заставило бы по-новому поставить проблему демократии. Нет никакой уверенности в том, что социальный состав группы избранных вождей в большей степени соответствовал бы социальному составу избравшей их массы членов партии, чем тот же показатель олигархической группы вождей, рекрутированных автократическим путем. Напротив, все заставляет предполагать, что как раз в первом случае соответствие было бы меньшим. Крестьяне выбирают своих депутатов не из крестьян, а скорее из адвокатов, поскольку полагают, что те более способны защитить их интересы в парламенте. Точно так же и члены партийной федерации избирают своих руководителей больше за те способности и ораторские таланты, которые они за ними признают, чем в силу их социальной принадлежности. В рабочих партиях, где классовое сознание более развито, положение вещей вряд ли иное. Симптоматично, что доля рабочих будет больше среди руководителей-коммунистов, выдвинутых автократически, нежели среди руководителей-социалистов, избранных более демократическими методами. Но сути, сталкиваются два понятия представительства: одно — юридическое, основанное на выборе и делегировании, другое — техническое, основанное на фактическом подобии между массами и теми, кто ими управляет. Но не напоминает ли это фантазии о некой «научной демократии», согласно которым парламент должен быть сформирован по гражданской модели, в сжатом виде воспроизводящей точную структуру нации, то есть создаваться теми же методами, которые служат основой опросов общественного мнения (принцип Гэллапа)?
|
|
|
Тогда требованиям «научной демократии» ближе всего отвечали бы автократические н олигархические — в современном смысле слова — партии, особенно коммунистические, которые упорно стараются увеличить долю кадров из рабочих, с тем чтобы сформировать руководство по образу и подобию базового состава своей партии. Они испытывают на этом пути большие трудности: Л. Мовэ в своем докладе Центральному комитету отмечал, что в 1949 г. в комитете федерации Эр насчитывалось только 9 рабочих из 40 членов, 15 из 40 — в комитете Эн, 7 из 46 в комитете Кот-дю-Нор, 17 — в комитете От-Гаронн, 13 из 43 — в комитете Жиронд9. На женневильерском съезде в 1950 г. А. Лекёр пространно толковал о недостатке кадров из рабочих. Он отметил, что в 15-м округе Парижа, где расположены заводы Ситроен и больше сотни других, среди 17 секретарей секций только 7 были из рабочих, «и это уже после недавних конференций секций, которые внесли коррективы»; он полагал, что в одной только федерации Сены можно «хоть сейчас отыскать добрую тысячу секретарей ячеек»10. Отметим, что речь идет не просто о том, чтобы с точностью воспроизвести во «внутреннем круге» социальный состав базовых организаций: внимание направлено исключительно на рабочих по той причине, что марксистская доктрина приписывает им особые качества в деле революционных преобразований. Но как бы там ни было, эти усилия все равно имеют своим следствием лучший контакт между базовыми организациями и руководством в соответствии с генеральной линией партии, совпадающей в этом смысле с концепцией «научной демократии».
|
|
|
Но это понятие скорее теоретическое, чем реальное. В абстракции можно принять, что «внутренний круг» должен точно воспроизводить социальный состав массы, которой руководит, подобно тому, как респонденты Гэллапа воспроизводят группу, выступающую объектом опроса. Но на деле две эти системы разделяет фундаментальное различие: респонденты Гэллапа остаются внутри той массы, мнение которой они выражают, тогда как члены «внутреннего круга» отделены от нее. Для профессиональных кадров это тотальная изоляция: сказать, что 50 из 100 — рабочие, 50 из 100 — интеллектуалы, будет неточно. Нужно было бы сказать: 50 из 100 — бывшие рабочие, 50 из 100 — бывшие интеллектуалы… Французское выражение «выходец из народа» очень точно указывает сразу и на происхождение, и на отрыв от своих социальных корней. Р. Михельс особо подчеркнул ту психологическую метаморфозу, которая происходит с политическими руководителями пролетарского происхождения. Отрыв — хотя и в смягченном виде — сказывается и у непрофессиональных кадров: груз ответственности изменяет того, кто его несет; психология начальствующих никогда не бывает идентична психологии масс, даже если они родом из того же социального слоя. Фактически руководители имеют тенденцию сближаться между собой и стихийно создавать особый класс. Понятие «научного» представительства иллюзорно: всякая власть олигархична.
|
|
|
Но любая олигархия имеет обыкновение стареть. Проблема обновления партийных кадров, омоложения внутреннего круга состоит в том, чтобы противодействовать этой естественной тенденции. Когда партийная олигархия покоится на назначении и кооптации, тенденция к старению имеет своим результатом пожизненный характер власти руководителей; они почти никогда не соглашаются добровольно оставить власть или сознательно пойти на ее ограничение. Приблизительно так же обстоит дело и в том случае, когда они избраны членами партии. «Нередко говорят о капризном и изменчивом характере расположения масс, — заметил немецкий социалист Бернштейн. — Но на самом деле руководитель, добросовестно исполняющий свои обязанности, больше уверен в прочности своего положения, нежели министр прусской монархии, зависящий от милости Божьей»11. Действительно, тенденция к старению командных кадров в демократических партиях представляется более сильной, чем в каких-либо иных. Так, Мерриам и Гознелл отмечают, что на 500 выборах партийных комитетов в американских избирательных округах только 13 лиц не были переизбраны: все остальные изменения — следствие смерти или добровольной отставки прежних руководителей12. Пристальное изучение социалистических партий показало бы, как исключительно трудно бывает там молодым добиться того, чтобы активисты их приняли. Омоложению базовых организаций партии куда меньше противится высшее руководство, нежели низовые руководители: на местах не любят новых лиц и особенно — стремительных восхождений. Чтобы выдвинуться на действительно руководящие посты, приходится проделать медленный «cursus honorum»[7]; для этого нужно «пройти школу» партии.
Привязанность к привычным лицам и глубокий консерватизм масс, конечно, играют здесь свою роль. Но причина не только в одном этом: быть может, решающее значение имеет какая-то темная инстинктивная ревность. Превосходство в возрасте — единственная привилегия, которая абсолютно не возбуждает зависти и не задевает ощущения равенства. Признание превосходства старика внутренне не содержит признания собственной неполноценности: ведь состарившись, сможешь стать таким, как он. И напротив, превосходство молодого всегда выглядит вызывающим. В сопротивлении демократических партий омоложению кадров объединяются эгалитаристская ревность и соперничество поколений. Поразительно, но кадры коммунистов при всем их автократическом происхождении обычно моложе, чем их социалистические коллеги, избранные демократическим путем. Значительную роль играет социальный состав: в среднем функционеры в пролетарских партиях обычно старше, чем в буржуазных. Средний возраст членов английской Палаты общин с момента первых выборов заметно более высок у лейбористов, чем у консерваторов и либералов: 43 года и 7 месяцев у консерваторов, 43 года и 10 месяцев у либералов, около 47 лет — у лейбористов (цифры за период 1918–1935 гг. см. табл. 20).
Родиться богатым или знатным — это гарантия преимущества в несколько лет перед сыновьями рабочих. Буржуазные партии могут себе позволить выбирать более молодых руководителей, чем пролетарские, потому что буржуазным кадрам легче сформироваться — особенно на первых порах.
Несмотря на стипендиальную систему, доля сыновей рабочих, получающих среднее и высшее образование, много ниже, чем тот же показатель среди сыновей промышленников, коммерсантов, врачей, адвокатов, etc. В Англии в период между двумя мировыми войнами 50 % депутатов-консерваторов имели университетское образование против 42,5 % депутатов-либералов и только 12,2 % депутатов-лейбористов; 96,5 % депутатов-консерваторов окончили средние или публичные — против 86,5 % депутатов-либералов и только 28 % депутатов-лейбористов13. Эти цифры красноречивы, а ведь они касаются только парламентариев, то есть высших партийных кадров. Для нижестоящих кадров руководителей-рабочих этот показатель был бы гораздо ниже. Даже если считать, что среднего и высшего образования для формирования политика еще недостаточно, то все равно нельзя не признать, что это дает по крайней мере общую культуру, умение анализировать факты и подавать их — риторику, что очень ценно для кадров партии. Многим активистам-рабочим приходится осваивать все это позднее, поскольку в молодости они были лишены такой возможности, и путь к руководящим ростам оказывается для них более долгим. Выходцы из буржуазии даже в рабочих партиях имеют больше шансов войти в ряды руководящих кадров молодыми. Впрочем, не будем все же забывать, что масса в буржуазных партиях по определению состоит из буржуа, большая часть которых получила среднее и даже высшее образование, а это создает довольно сильную конкуренцию в борьбе за руководящие посты. Омоложение кадров и здесь, следовательно, обеспечено далеко не лучшим образом: «бонзам» рабочих партий не уступают «старикашки» буржуазных.
Степень старения кадров и возможности их обновления существенно зависят от организации самой партии. Уже доказано, что выборы, вопреки распространенному мнению, не обеспечивают должного омоложения. Но и партии автократической структуры не лучше приспособлены для противостояния одряхлению. Фактически старение свойственно и тем, и другим: только в автократических партиях энергичное действие центра, обеспечивающее смену элит, возможно, а в демократических оно затруднено электоральными механизмами. Такую же значительную роль играет и степень централизации или децентрализации партии. Как показывает опыт, обновление кадров легче происходит в централизованных партиях, ибо наибольшее сопротивление молодым всегда встречается среди низовых кадров, зачастую состоящих из посредственностей, не способных достигнуть высших постов, но очень ревниво относящихся к своему авторитету и весьма уверенных в собственной ценности; они инстинктивно ставят преграды перед теми, кто, по их мнению, может угрожать их руководящему положению. В некоторых социалистических партиях такого рода деятельность местных руководителей, соединяясь с консервативными тенденциями активистов, приводит к угрожающему склерозу: СФИО служит тому типичным примером. Сразу после Освобождения молодые команды, сложившиеся в Сопротивлении, были готовы принять на себя вахту и влить свежую кровь в организм, который колоссально в этом нуждался. И почти повсюду оппозиция, объединившая местных руководителей и активистов, помешала им занять посты, которых они заслуживали. Новый устав партии — согласно ему, для того чтобы войти в центральные органы или стать кандидатом на законодательных выборах, требовалось пять лет непрерывного стажа — облегчил оттеснение молодых (симптоматично, что старые уставы 1906–1911 гг. предусматривали только трехлетний стаж). Своим разрывом с МЛН5 СФИО обязана именно поражению молодых команд. Некоторые из них примкнули к деголлевской РПФ, большая же часть вообще покинула политику. Ущерб, нанесенный СФИО, оказался достаточно велик: отторжение команд замещения — одна из самых существенных причин ее упадка после 1946 г.
В конечном счете одни только централизованные партии заботятся о создании системы обновления руководителей, коренным образом связанной, кстати, с системой кадровых школ. Здесь передача полномочий молодым предполагает, что они уже получили политическое образование и технические навыки. Особенно настойчиво проводят эту линию коммунистические партии. В своем докладе съезду ФКП в 1950 г. А.Лекёр настойчиво подчеркивал необходимость «не дать партии состариться». Он процитировал высказывание Паскаля: «Великая вещь — знатное происхождение: это 20 выигранных лет», и добавил: «двадцать лет, которые дворянские сыновья не теряли, томясь в ожидании… А сегодня пролетарии не должны ждать»14. Он напомнил, что Морис Торез стал членом политбюро в 25 лет, Бенуа Фрашон — в 30. Весь съезд 1950 г., кстати, прошел под знаком омоложения кадров. Аналогичные тенденции начинают проявляться в коммунистических партиях других стран, что связано с эволюцией политической линии партии: в СССР периодически предпринимались серьезные усилия для и зачастую они совпадали с изменением курса.
Косвенные признаки этого можно обнаружить в статистических данных о вступлении в партию делегатов национальных съездов (табл. 21); точного соответствия между датой вступления и возрастом делегата нет, однако приблизительное их соответствие вероятно. Самое значительное омоложение произошло в период 1934–1939 гг. На съезде 1934 г. 22 % делегатов составляли старые большевики, вступившие в партию до 1917 г.; 57,4 % — большевики, принятые во время гражданской войны (1917–1922); 17,4 % составляли члены партии, вступившие в нее в 1920–1929 гг.; и только 2,6 % было принято в партию после 1924 г. На съезде 1939 г., напротив, 43 % делегатов вступили в партию после 1929 г. и 37,6 % — в 1920–1929 гг.; всего 17 % принадлежали к военному призыву и 2,4 % — к старой, дореволюционной гвардии. Если стремление к омоложению кадров в коммунистических партиях четко выражено, то осуществляется оно, по-видимому, каким-то прерывистым образом. Есть фазы омоложения, обычно связанные с изменениями в политике; за их пределами обновлением кадров тоже не пренебрегают, но не прилагают к этому систематических организационных усилий, систематической организации. Можно, кстати, отметить известное старение высших кадров. Национал-социалистические партии, напротив, после взятия власти пытались утвердить отлаженный механизм смены элит, включающий уже описанные выше «школы вождей».
В демократических и децентрализованных партиях обновление внутреннего круга носит характер исключения или совершается обходными путями. В первом случае он выступает следствием особых и даже аномальных обстоятельств: в качестве примера можно привести здесь партию радикал-социалистов после Освобождения. По привычке и благодаря журналистам публика считает радикалов «старой» партией. Действительно, средний возраст парламентариев здесь выше, чем во многих других: это происходит в силу высокой доли стариков, которые там встречаются (29 % ее представителей старше 60 лет против 6 % в СФИО и 3 % — у коммунистов и в МРП). Но зато молодые команды здесь более многочисленны, чем в других партиях, за исключением МРП и коммунистов: 14 % депутатов-радикалов моложе 36 лет — у социалистов только 8 %; 4,5 % — моложе 31 года против 1 % в СФИО (табл. 22). Эти команды, как и в социалистической партии в 1945 г., сложились в Сопротивлении. Но социалисты не сумели проникнуть в руководящий аппарат, тогда как радикалам это удалось. Социалистическим командам помешало противодействие активистов базовых организаций и низших руководящих кадров; радикалы же зачастую не обнаруживали перед собой ни тех, ни других по причине дезорганизации партии в результате войны и оккупации. Слабая инфраструктура партии радикалов менее успешно выдержала эти испытания, нежели сильная инфраструктура социалистов; многие из ее руководителей были скомпрометированы в вишистской авантюре, и таким образом перед новыми командами часто открывалось свободное поле деятельности. Если сравнить этот феномен с «младотурками» 1934 г. и аналогичными проявлениями в других консервативных и умеренных партиях за рубежом, то мы увидим, что отсутствие солидной инфраструктуры в исключительных обстоятельствах может оказаться фактором, благоприятствующим омоложению партий; и, напротив, препятствия в виде «бонз» и младшего руководящего состава, которые смягчают силу кризисов в партиях с сильной структурой, в то же время мешают им использовать шанс для своего обновления. Этот механизм имеет некоторую аналогию с устранением менее приспособленных в ходе свободной конкуренции и той опасностью склероза, которая возникает в условиях полудирижистских систем.
В качестве примера омоложения партии с помощью обходных путей можно привести деятельность исследовательских центров. Они позволяют молодым технократам очень быстро выдвигаться на руководящие роли в партии, не проходя весь тот долгий cursus honorum, который навязывается им активистами базовых организации. Эти технократы сначала работают в тени, где их, деятельность не менее эффективна, так как исследовательские центры готовят проекты законов, которые вносят затем парламентские группы партии, и разрабатывают ее программу и избирательную платформу. Руководители партии могут затем протежировать им, продвигая их сперва в парламент, а затем в министерские советы. В британской лейбористской партии молодые интеллектуалы обретают таким образом перспективы для будущего роста; тот путь наверх, который проделал, например, Гэйтскелл — хорошая иллюстрация такого «обходного» обновления. Сюда можно причислить и практику бельгийской социалистической партии, где аналогичную роль играет Институт Вандервельде; бельгийской христианско-социальной партии, которая по тому же образцу создала Центр исследований и документации; команды специалистов в МРП и т. д. Было бы интересно провести сравнение с социалистической партией Франции, отказавшейся от команд молодых интеллектуалов, потому что ее структура совершенно не позволяла им действовать эффективно. Заметим, что эта система требует достаточно развитой централизации: исследовательские подразделения увеличивают силу центральной власти партии, и она должна вмешиваться, чтобы продвигать их сотрудников дальше. Это подтверждает наши предшествующие наблюдения. В итоге можно утверждать: есть два основных препятствия омоложения «внутреннего круга»- оппозиция низовых руководящих кадров (то есть самой большой части членов самого этого круга) и консервативные тенденции слоя активистов. Таким образом, циркуляция элит возможна только в партиях достаточно сильно централизованных, где высшие руководители могут «навязывать» молодых, или в партиях с очень слабой структурой, где низовых руководителей не так много и свободная конкуренция в исключительных обстоятельствах позволяет «потрясти кокос». Распределение депутатов французского Национального собрания (1946 г.) по возрастам подтверждает эту тенденцию: наибольший процент молодежи (до 36 лет) обнаруживается в коммунистической партии (33 % от общего состава), у народных республиканцев (24,5 %), — обе очень централизованы; затем идут радикалы, ЮДСР (14 %) и правая (12 %), централизованные довольно слабо; в хвосте плетется партия социалистов (8 %), у которой сильная инфраструктура сочетается с развитой децентрализацией и весьма демократической системой выдвижения руководителей (табл. 22).
III. Власть руководителей
В эволюции политических партий с начала XIX века самыми существенными представляются два фактора: рост власти руководителей и тенденция к установлению личностных форм власти. Возрастание власти, персонализация власти — эти два феномена наблюдаются сегодня во многих социальных общностях, а не только в партиях. Не оправдались надежды Дюркгейма, видевшего в ослаблении власти и ее последовательной институционализации магистральное направление развития демократии. На самом деле в качестве главного фактора этого развития похоже, напротив, утвердились возрастание власти и ее персонализация: именно они соответствуют пришествию эры масс, то есть воплощению принципов демократии в жизнь.
Возрастание власти
Еще в 1910 г., анализируя структуру социалистических партий и особенно немецкой социал-демократии, Р. Михельс отмечал факт возрастания дисциплины. Что сказал бы он, доведись ему увидеть партии современного типа — коммунистические или фашистские? Он констатировал бы, что дисциплина масс стала не только более строгой и неукоснительной, но что изменилась сама ее природа: механическая дисциплина уступила место повиновению психологическому, а одной из фундаментальных основ дисциплины стало использование с этой целью партийной доктрины.
В общем и целом эра авторитарных партий совпадает с выходом на политическую арену массовых партий. Разумеется, совпадение это не абсолютно. Уже во времена партий-комитетов можно было заметить проявления авторитаризма. Дисциплина, которой от британских парламентариев добивались с помощью wips — убедительный тому пример, так же как и своего рода диктаторские тенденции некоторых американских боссов. Бирмингемские caucus пытались усовершенствовать эту систему, требуя строгой дисциплины и от народных избранников, и от избирателей. Знаменитый слоган Vote as are told (голосуйте, как нам говорят) предвосхитил наше время и объединенные списки пропорциональной системы. Но эти случаи составляли исключение, а дисциплина допускала отклонения. На деле дисциплина голосования имела место в британском парламенте далеко не всегда, невзирая на whips. А диктатура американских боссов распространялась лишь на узкий круг членов комитета, которые стремились добиться льгот и должностей, и принимали ее как условие успеха своих усилий. И в Бирмингеме избиратели отнюдь не всегда голосовали так, как им говорили, а избранники «взбрыкивали» против диктата caucus. Да и партии принимали форму объединений личностей, весьма независимых по отношению друг к другу. Дисциплина голосования почти не играла никакой роли; местные комитеты сохраняли большую самостоятельность по отношению к центру; члены комитетов были слишком немногочисленны и обладали такой большой личной влиятельностью, что подчинить их жесткой дисциплине было бы проблемой нелегкой. Она не соответствовала не только органической структуре партий, но и социальному их составу: они объединяли аристократов и буржуа, по природе своей индивидуалистов и либералов; их члены испытывали отвращение ко всякой настоящей дисциплине. Короче говоря, анархия различных — в зависимости от партий и стран — степеней и оттенков царила повсюду.
Создание социалистических партий коренным образом изменило эту картину. Сперва на основе чисто механической: отныне речь шла об объединении больших масс, и без дисциплины это было бы попросту невозможно. Допустимо было бы утверждать, что интенсивность власти с необходимостью зависит от количества тех, на кого она распространяется. В небольшом кружке в пятнадцать персон анархия может быть приятной; в десятитысячном собрании она превращается в опасный беспорядок. Когда партия объединяет несколько сот членов, проблема власти в ней не стоит; когда она объединяет миллион членов, эта проблема становится существенной. Но механическое возрастание численности сопровождалось изменением социального фактора: вместо объединения «буржуазных» индивидуалистов социалистические партии в основном создавались для рабочих, по самой своей природе склонных к общинным институтам и дисциплине. Уже отмечено: для коммерсанта, промышленника, адвоката, врача, чиновника свобода — это личное завоевание, индивидуальное самоутверждение. Он сам захватывает себе место под солнцем, находя клиентов в конкурентной среде, единоличными усилиями приобретая диплом, в одиночку соревнуясь с соперниками на конкурсе. Его сила — в оригинальности; отказ повиноваться извне навязанным идеям — важный элемент удачи; в буржуазной среде настоящий успех ждет только тех, кто что-то изобретает: слоган, идею, продукт, средство, проект. Этой ментальности наиболее типично соответствует атмосфера Америки. Вот почему американские рабочие не имеют классового сознания, а их образ мысли остается и основном буржуазным.
Для рабочих Европы свобода, напротив, выступает коллективным завоеванием. За исключением отдельных уступок и нескольких благих пожеланий — типа «Обогащайтесь!» — ни одна социальная реформа не была осуществлена до тех пор, пока пролетариат не открыл орудие своего освобождения: общее действие. Часто говорят, что он противопоставил «силу числа могуществу денег». Однако это не совсем верно. Сама по себе численность ничего не дает: те тысячи людей, что 9 января 1905 г. пришли просить у царя лучшей доли и были расстреляны несколькими сотнями казаков, на самом деле были беспомощны. Народные массы могут освободиться не числом. но организованностью: успехи Ленина и его соратников объясняются тем, что они постигли эту истину и всегда отдавали приоритет организации партии. Народные массы это знают: они воочию видели и на себе испытали, что такое победы, завоеванные общим и согласованным действием, и что такое поражения, к которым приводила разрозненность. Бастующие не добивались ничего существенного, пока забастовки оставались спорадическими и стихийными; когда же они начинались и проходили организованно, профсоюзы нередко побеждали. Пока рабочие голоса рассеивались между либеральными и радикальными кандидатами, пролетариат не мог воздействовать на парламент; когда же эти голоса сумели объединить в пользу социалистических партий, массы приобрели политическое влияние, которое привело к принятию реформаторских законов. Для рабочих классическое противостояние между свободой и дисциплиной, на которое сетует буржуазия, лишено смысла: они завоевали свободу оружием дисциплины. Не только технически — в силу своих количественных параметров, но и социологически — в силу определенной ментальности их членов, массовые партии обнаружили естественную тенденцию к тому, чтобы стать партиями дисциплины.
Эта тенденция была усилена лидерами, которые систематически старались всеми способами добиться от членов партии максимально возможного, тотального повиновения. Два мотива побуждали их идти по этому пути. Во-первых, вкус к власти: каждый, кто обладал хотя бы малой толикой власти, всегда стремился ее увеличить. Кстати, этот естественный авторитаризм у рабочих лидеров, как представляется, особенно силен. Руководитель, вышедший из народа, обычно более авторитарен, чем руководитель аристократического или буржуазного происхождения. Выходец из аристократии или буржуазии считает себя выше тех, кем руководит, по рождению, образованию или состоянию; выходец из рабочих ощущает себя равным им: одна только должность отличает его от них. Для лидера-патриция власть есть следствие врожденного превосходства; для лидера-плебея само превосходство проистекает из власти. Первый может питать известное равнодушие к дисциплине; он способен допустить дискуссию, оппозицию, не испытывая особых опасений оказаться низведенным до уровня масс; второй, чтобы чувствовать себя над ними, нуждается в их повиновении. Авторитаризм руководителей-плебеев вытекает из некоторого комплекса неполноценности или даже скорее — эгалитаризма. Прибавим к этому различную ментальность двух классов: Алэн тонко заметил, что буржуа живет в мире слов, где главное — убедить или уговорить (коммерсант уговаривает клиента, адвокат убеждает суд, преподаватель — учеников), тогда как рабочий живет в мире вещей — они неподвластны риторике и уступают только силе.
Вторым мотивом, подталкивающим руководителей на путь авторитаризма, выступает не что иное, как его эффективность. Дисциплина составляет главную силу не только армий, но и партий. В условиях парламентаризма сплоченность групп, объединяющих все свои голоса вокруг решения, указанного лидерами партий, имеет значительное преимущество перед индивидуальным голосованием, столь долго выступавшим правилом. В плане «пропаганды — агитации» и той внепарламентской деятельности, которые характерны для новых партий, дисциплина выглядит фактором еще более могущественным.
Партия, которая сплачивает массу членов, способную слепо следовать любым директивам своих вождей в самых различных областях — развязать забастовку, потому что ей это приказано, и прекратить ее, потому что получена другая команда; организовать кампании и манифестации с определенными требованиями по приказу из центра — и точно так же положить им конец по противоположному приказу; организовать, если нужно, саботаж, беспорядки и волнения, потому что этого требуют руководители, — и вернуться к законности в указанный момент, — такая партия, учитывая к тому же ее силу, представляет собой грозную силу. Даже будучи в оппозиции и в меньшинстве, она может оказаться достаточно тяжелым грузом, давление которого способно разрушить или радикально изменить режим. Чем была бы во Франции коммунистическая партия без ее дисциплины? Что могла бы сделать без дисциплины партия национал-социалистов в Германии или фашисты в Италии?
В социалистических партиях искренняя демократическая воля в некоторой степени уравновешивала разрастание власти руководителей. Несмотря на общий упадок этих партий, избирательные процедуры сохраняют здесь свое влияние гораздо больше, чем в каких бы то ни было других: нигде они не регламентированы с такой тщательностью, четкостью и гарантированностью; нигде члены партии не сохраняют — пусть чисто теоретически — возможность контроля и столь проработанный институт отзыва. В некоторых социалистических партиях пропорциональное представительство «течений» в руководящих комитетах обеспечивает постоянный надзор меньшинства за правящими командами; в других за членами партии признано даже право непосредственно участвовать в руководстве партией путем внутренних референдумов. Такой порядок действовал до 1914 г. в Италии, где он позволял изучать мнения членов партии по проблемам, не регулируемым уставом: через такую процедуру в 1906 г. прошел вопрос о принадлежности к франкмасонству. В шведской социал-демократической партии нынешний устав не только признает за референдумом право вмешиваться в сферу, не регламентируемую уставом, но и изменять или даже отменять резолюции съезда; сам вопрос о назначении референдума решается руководством, но оно обязано к нему обратиться, если того потребуют 5 % членов партии. В швейцарской социалистической партии резолюции съезда, должны быть поставлены на общее голосование членов партии, если того потребуют 2/5 делегатов или 1/4 секций (представляющих 1/10 всех членов партии): в 1919 г. именно таким образом было отвергнуто вступление в Третий Интернационал. Но эти ограничения власти вождей остаются скорее формальными, нежели реальными: па практике референдум используется редко15; пропорциональное представительство меньшинства слабо распространено (даже во Франции оно было отменено руководящим Комитетом СФИО в 1945 г., но фактически продолжало частично существовать; выборность корректировалась с помощью различных средств, выше уже описанных). Эти усилия руководителей, направленные на уменьшение значимости процедур, ограничивающих их свободу и прерогативы, как раз и представляют первую форму тенденции к усилению власти вождей. Вторая заключается в развитии приемов, позволяющих добиваться повиновения своего воинства: принуждения и убеждения.
Дисциплинарные наказания, в принципе подобные классическим, но иные по содержанию, устанавливались в партиях постепенно. В зависимости от организации партии и того значения, которое придавалось в ней дисциплине, создавалась более или менее совершенное законодательство и способы его применения. Уже в начале века в социалистических партиях были предусмотрены дисциплинарные комиссии, из которых, кстати, выделились затем конфликтные комиссии: первые разбирали индивидуальные акты недисциплинированности со стороны членов партии, вторые — коллективные коллизии, возникавшие между двумя партийными органами (между секцией и федерацией, между двумя секциями федерации, между федерацией и центром). Юристы могут обнаружить здесь пищу для размышления над любопытными тонкостями и признаки довольно значительного развития законодательной функции. В коммунистических и фашистских партиях эта функция была еще больше усовершенствована. У национал-социалистов, например, свойственный немцам юридический дух и склонность к корпоративным судам, где человека судят равные ему люди, породили весьма развитую организацию. Параллельно была установлена детально проработанная система наказании: одни — чисто моральные (порицание), другие — материальные: понижение (для начальствующего состава), выражение недоверия, запрет занимать какие-либо посты в партии, и, наконец, — исключение, наиболее строгое из всех. В странах, где власть принадлежит единственной партии, исключение — это очень тяжкое наказание: оно выходит за рамки партийной общности и неизбежно влечет за собой последствия для всей социальной и профессиональной жизни исключенного: он рискует потерять работу, он становится политически подозрительным, он подвергается некой разновидности гражданской capitis diminutio[8]. Даже в условиях плюралистского режима коммунистические или фашистские партии, как мы уже отмечали, придают исключению весьма серьезный характер: исключенного, помимо морального уничтожения, которое означает для него отлучение от тоталитарной общности, всегда преследует неустанная ненависть бывших единоверцев, пускающих в ход всякого рода давление и социальные преследования и никогда не останавливающихся перед тем, чтобы свести счеты, если к тому представится случай. Не будем вдаваться в детальное изучение механизмов юрисдикции, наложения санкции и их осуществления: даже количество их говорит само за себя. В некоторых же партиях дисциплинарная система склерозировалась (например, в социалистических): количество гласных исключений ничтожно, если не сказать — равно нулю. В коммунистических партиях, напротив, этот прием действует с большой эффективностью. Но он имеет тенденцию приобретать циклический ритм: в определенные периоды партия принимается за более или менее всеобщую проверку состояния дисциплины и довольно многих изгоняет из своих рядов. Эта система «чисток» и «очищений» представляется весьма эффективным средством сопротивления той естественной деградации энергии, которая присуща социальной материи, а также поддержания сплоченности и жесткости партии.
Развитие дисциплины включает в себя и единство партии, отсутствие в ней фракций и течений. Ведь фактически дисциплинарные институции и система чисток именно для того и служат, чтобы защищать ортодоксальность партии и монолитность ее рядов. Однако допущение фракций не означает свободы членов партии и ослабления власти руководителей: оно свидетельствует скорее о расхождении мнений внутри руководящего состава. Каждая фракция сама представляет из себя властную структуру: наряду с несколькими вожаками она объединяет рядовых членов партии, которые сплачиваются вокруг них и обычно подчиняются той же дисциплине, что и в самой партии, фракционность возникает не на уровне масс, а на уровне кадров: за ней обычно скрывается попытка нижестоящих кадров потеснить высшие, а иногда — стремление некоторых высших кадров добиться таким способом большинства в коллегиальных руководящих органах. По своей природе эти фракции представляют собой оппозицию, идущую не снизу, а сверху. Тем не менее, их наличие влечет за собой естественное ослабление власти вождей в силу того раскола, который оно вносит в их среду. Их общий эффект можно сравнить с разделением властей в государстве: каждую из них оно ограничивает с помощью других и тем самым ослабляет их совокупную мощь.
Прогрессу дисциплины еще больше, чем наказание, способствовало убеждение. Призывы к дисциплине и единству во множестве звучали во всех партиях. В некоторых из них это стало даже фундаментом партийной общности, источником солидарности, связывающей ее членов. Определение партии как «союза граждан, объединенных одной и той же доктриной» в известном смысле заменяется определением ее как «союза граждан, объединенных одной и той же дисциплиной». Разве французская коммунистическая партия не декларировала совершенно недвусмысленно согласие «открыть свои ряды всем тем, кто, даже не разделяя ее философской концепции, уважает дисциплину партии и не пропагандирует внутри партии другие философские концепции»16? Следовательно, теоретически не марксист вполне может войти в партию при условии, что не будет критиковать марксизм внутри нее (но он свободен критиковать его вне партии) — лишь бы соблюдал ее дисциплину. Практически такого рода члены партии составляют в ней ничтожное меньшинство. По сам принцип тем не менее ясно демонстрирует тот фундаментальный приоритет, который признается здесь за дисциплиной, и ту прочность, которую она приобрела: ведь нужно быть очень уверенным в сплоченности организации, чтобы допускать в нее разнородные с идеологической точки зрения элементы. В данном случае партии, видимо, сближаются по социологическому типу с армией, где сила иерархии и строгость дисциплины способны подчинить весьма разнородные элементы, и на место исходного различия поставить единство.
Подобный приоритет дисциплины естественно влечет за собой идеологическое вырождение: если оно не столь откровенно ощутимо в коммунистических партиях — по сравнению с другими — так это потому, что они базируются на весьма развитой доктринальной и философской основе. И тем не менее, если сопоставить в этом плане современное состояние коммунистических партий с ситуацией 1925–1930 гг., их теоретическое оскудение поражает. Марксизм сведен к нескольким элементарным жестким принципам, упрощенному катехизису, совокупности практических рецептов, главная цель которых — обосновать повиновение по отношению к организации. Разумеется, некоторое упрощение необходимо для распространения марксизма в массах: сила его действительно состоит в возможности таким образом сделать это учение «доступным независимо от способностей», чем-то вроде катехизиса нашего детства. Но это оскудение достигло вершины: интеллектуальная жизнь кадров в высшей степени бедна, в их среде незаметно никакой настоящей теоретической и доктринальной активности. И удивительно ли, что из всех политических журналов, которые во Франции издает или вдохновляет коммунистическая партия, один лишь Cahiers du communisme, посвященный вопросам организации и дисциплины, представляет хоть какой-то интерес?
Это интеллектуальное убожество еще более явно свойственно фашистским партиям, которые демонстративно кичатся своим презрением к доктринам или отодвигают их на второй план. «Фашизм есть прежде всего действие», — говорил Муссолини. И в основном действие организованное, то есть дисциплинированное. Обращение со сторонниками других философских концепций здесь еще более свирепое, чем у коммунистов; запрет пропаганды внутри партии каких-либо иных философских концепций, кроме своей собственной, правда не имеет той же силы, поскольку партия вообще утверждает, что у нее нет никакой философской концепции. Дисциплина — поистине главный фундамент общности. Но она сама становится доктриной или, скорее, мифом: основа фашизма — это воля к порядку, при этом порядок понимается в самой буквальной его форме и олицетворяется армейской дисциплиной. В самом красивом эпизоде пропагандистского нацистского фильма «Юный гитлеровец» показан немецкий мальчик, участвующий в загородном походе молодых коммунистов на природу. Все живописно, анархично и безалаберно в этой группе, и его непреодолимо привлекает соседняя — молодых гитлеровцев, чей лагерь расположен в том же лесу, всего в нескольких сотнях метров. Как восхитительны их ряды — выравненные словно по линейке, как слаженно они распевают хором свои гимны! Поистине видишь, что дисциплина здесь имеет истоки в самых глубинах существа; она становится эстетикой и религией; она — миф и вера.
Но такое повиновение — когда человек сознательно принимает дисциплину, желает и даже жаждет ее — еще не ощущается как повиновение. Высшее совершенство считается достигнутым и власть вождей обретает самый прочный фундамент, лишь когда послушание становится автоматическим: такой наркоз дисциплины предполагает весьма развитую технику контактов с массами. Посредством целого ряда многократно повторяющихся, тесно взаимосвязанных действий и реакций центр в деталях изучает позиции массы и результаты собственного воздействия на нее, одновременно меняя в зависимости от этого свою тактику. Сказать, что центр следует за массой или что масса следует за центром, было бы одинаково неверно. Руководство партии одновременно слушает массы и говорит с ними, его слово постоянно сообразуется с тем, что оно слышит. Оно производит легкие касания, исключительно деликатное давление: его действие тем глубже и продолжительнее, чем меньше сопротивление тех, кто его испытывает, чем лучше оно соответствует их образу мысли. Массу, таким образом, медленно ориентируют, направляют, изменяют, притом так, что она сама того не замечает. Ее позиция все менее спонтанна, все меньше и меньше исходит от нее самой и все больше — от инициативы вождей: она полагает, что по-прежнему свободно самоопределяется, тогда как на самом деле все больше и больше повинуется. Она уже не способна распознать, что принадлежит ей самой, а что подсказано. Постепенно ей подсказывают все больше и больше: но она замечает это все меньше и меньше.
Разумеется, здесь описана теоретическая схема: на практике все выглядит куда менее совершенно; вожди далеко не всегда обладают высшей мудростью и должной сноровкой. Но тем не менее общий смысл системы именно таков: «слушать массы» — эта формула хорошо описывает генеральную линию коммунистических партий; прибавим, что массы все больше и больше повторяют то, что говорят им, так что вожди постепенно все больше склоняются к тому, чтобы слышать лишь эхо своего собственного голоса. Все это становится возможным благодаря великолепной организационной выстроенности партии и природе ее доктрины, замечательно соответствующей времени и ее массовой структуре; но значение второго обстоятельства, бесспорно, гораздо менее существенно, чем первого. Не столько содержание доктрины, сколько сама техника ее распространения наиболее точно отражена в этой «добровольной дисциплине».
Персонализация власти
Формы внутрипартийной власти изменчивы, и в процессе ее эволюции можно обнаружить две фазы. Первая соответствует постепенному переходу от личностного руководства к институциональному. Во второй фазе заметен некоторый возврат назад: преодолевая институциональные рамки, власть вновь приобретает личностный характер. Такая эволюция не является, кстати, специфической особенностью политических партий: она встречается и в других общностях и прежде всего свойственна государству.
Развитие социалистических партий в конце XIX века, а позднее — заимствование их методов другими партиями, особенно демо-христианскими, имело своим следствием совершенствование руководящих институтов. В прошлом они часто были не дифференцированными. На местах власть принадлежала депутату партии, боссу или нескольким влиятельным нотаблям, занимающим официальную должность председателя или остающимся в тени. На общенациональном уровне четко просматривались официальные комитеты и бюро, но при этом действительное руководство обеспечивалось признанными лидерами. Повиновались людям: Дизраэли, Гладстону, Гамбетте. Официальные институты оставались искусственными или слабыми. Искусственными, когда они носили декоративный характер, а их члены не обладали никакой настоящей властью; слабыми, когда допускали свободную игру личных влияний. Социалистические партии, напротив, приложили немало усилий, чтобы создать организованное, институционализированное руководство, где функция становится приоритетом по отношению к должности. Два принципа выступают здесь в качестве ведущих. С одной стороны, социалисты придали власти пирамидальный характер, с тем чтобы избежать концентрации ее в руках немногих. Отсюда привычное различие трех взаимодополняющих органов (под различными названиями, в зависимости от страны): бюро, постоянный орган, включающий небольшое число членов; комитет, более широкий, собирающийся периодически — бюро дополняется здесь несколькими представителями федераций (Генеральный или Национальный совет, etc.); наконец, ежегодный съезд, образуемый делегатами всей партии в целом. Правом решения в принципе обладает съезд; Национальный комитет может действовать в интервалах между съездами в зафиксированных ими рамках; бюро — всего лишь исполни тельный орган. Но практически бюро играет основную роль. С другой стороны, социалистические партии установили нечто вроде горизонтального разделения властей, поставив рядом с руководящим комитетом и бюро, ведающими политическим и административным управлением, Контрольную комиссию, наделенную полномочиями финансового надзора: это вызвано желанием предохранить руководителей как от всякого рода искушений, так и от недоверия активистов по отношению к ним. Учреждение партийных судов, дисциплинарных и конфликтных комиссий дополнило это разделение властей в юридическом плане. Внешне институционализация казалась весьма продвинутой, но в действительности все обстояло иначе. Во-первых, эта совершенная организация установилась с большим трудом. Некоторые из творцов социализма отличались авторитарностью; упиваясь своей личной властью, они были весьма мало склонны к тому, чтобы растворить ее и институциональных формах. В Первом Интернационале фактически властвовал Карл Маркс. Создатель первой социалистической партии немец Лассаль придал ей отчетливо диктаторский характер, его авторитет был непререкаем. Личное влияние того или иного вождя, единожды включенное в институциональные рамки, по-прежнему оставалось значительным: Стонинг, Брантинг, Гед, Жорес, Вандервельде, Блюм — все эти люди играли в соответствующих социалистических партиях роль, которая явно выходила за рамки их официальных должностей. Фактически в социалистических партиях власть, скрытая за институциональным фасадом, имела тенденцию сохранять такой же личностный характер, как и в старых буржуазных партиях. Это объясняется социальным составом массовых партий. М. Торез был совершенно прав, когда говорил, что «пролетарии редко страдают той болезнью, которой так подвержены мелкие буржуа: недооценкой роли личности»17. В силу своего природного реализма они умели разглядеть за функцией человека, подчинялись индивиду, а не титулу и доверяли личным качествам, а не чинам и мундирам. Доверие к институтам предполагает некоторую общую и правовую культуру, уважение к форме и званиям — черты, по своей природе буржуазные.
Вместе с тем именно социалистические партии пытались бороться с тенденцией к персонализации власти. Они старались ограничить ее в своей структуре, насколько это только возможно. С этой целью коллективный характер всех руководящих органов дополнялся описанным выше разделением функций: в принципе в партии не было ни «вождя», ни «председателя» — только комитеты, бюро и секретари, обязанные обеспечивать проведение в жизнь их решений. Первые коммунистические партии вели дело точно так же. В России в то время не существовало культа вождя. Почитание Ленина было огромно, но сам Ленин старался его сдерживать и избежать развития личной власти. Инстанции коммунистической партии оставались действительно коллегиальными: в комитетах развертывались дискуссии, решения на самом деле принимались сообща. Не надо забывать: дух эгалитаризма был настолько глубоко врожден большевизму, что сначала было даже решено, чтобы все чиновники получали одинаковое жалование, а народные комиссары стояли бы наравне со всеми. Зарубежные коммунистические партии обнаруживали те же самые черты: там тоже пытались сдерживать склонность масс к персонализации власти. Весьма действенное значение имело в этом смысле стремление Коминтерна дистанцироваться от звезд первой величины в социалистическом движении и поставить на командные посты просто надежных людей: новые партии не располагали лидерами первого плана, блестящими личностями, подобными тем, что действовали в первых социалистических партиях.
Фашистские партии остановили и повернули вспять тенденцию к деперсонализации власти; они первыми развили культ вождя, рассматривая его как личность, а не как функцию. Вместо того чтобы сдерживать стихийную склонность масс к личной власти, они первыми использовали ее для того, чтобы усилить сплоченность партии и основать на этом свою инфраструктуру. Для них источником всякой власти стал вождь, а не выборы; власть вождя исходит от его личности, его индивидуальных качеств, его непогрешимости; он человек, ниспосланный Провидением. «Муссолини всегда прав», — говорили фашисты. Немцы пошли еще дальше и, чтобы обосновать и оправдать верховную власть Гитлера, создали целую новую юридическую теорию — концепцию Fuhrung (вождизма). Коммунистические партии пришли к тому, что последовали этому примеру и отвергли свой прежний опыт — под влиянием, впрочем, довольно разных причин. Свою роль в этом, несомненно, сыграла метаморфоза русской коммунистической партии и эволюция власти в СССР — ведь каждая национальная партия довольно точно копирует в своей организации организацию «старшего брата». Разрастание сталинского культа в России частично объясняет персоналистские тенденции во Франции, Германии, Италии и во всех коммунистических партиях мира: тот анализ роли вождей в марксизме и в рабочем менталитете, на один из штрихов которого мы только что сослались, М. Торез сделал именно по поводу 65-й годовщины маршала Сталина.
С равным основанием можно подчеркнуть влияние Сопротивления и потерь партии: сразу после Освобождения ФКП широко использовала память жертв нацизма в своей пропаганде, создавая настоящие «жития святых». Культ мертвых героев естественно ведет к культу героев живых. И, наконец, большую роль в этой метаморфозе несомненно сыграли соображения эффективности: успехи фашистской пропаганды заставили коммунистов оценить огромный резонанс «мифа вождя» в массах. Со свойственным ей реализмом партия извлекла урок из этих фактов. Как бы то ни было, после Освобождения коммунисты систематически культивируют личную преданность членов партии руководителям. Они, кстати, подходят к этому иначе, чем фашистские партии, по крайней мере и отношении национальных лидеров (исключая Сталина). Из вождя не делают сверхчеловека: напротив, его упорно стараются соединить со средой, изобразить в самой обычной, повседневной жизни, но только подавая как образец всех и всяческих добродетелей (общий тон биографий коммунистических вождей напоминает тон высмеянных в свое время Марком Твеном историй, живописующих «примерного мальчика»). Такая персонализация власти может заходить очень далеко. По случаю 50-й годовщины М. Тореза партия выпустила в обращение специальные вступительные заявления, составленные в форме письма: «Дорогой Морис Торез, я желаю вам долгих лет жизни и по случаю вашей пятидесятой годовщины вступаю во Французскую коммунистическую партию, etc…». В заголовке заявления значилось: «Я вступаю в партию Мориса Тореза» — а не «в коммунистическую партию» (табл. 23).
Персонализация власти порой сопровождается настоящим ее обожествлением. Таким путем возрождается одна из древнейших форм авторитета — авторитета монарха-бога. Так это происходит в фашистских партиях, а равно и в коммунистических — по отношению к Сталину. Вождь всеведущ, всемогущ, непогрешим, бесконечно добр и мудр: любое оброненное им слово представляет собой истину; всякое исходящее от него пожелание — закон для партии. Современные технические средства позволяют сделать его поистине вездесущим: его голос благодаря радио проникает повсюду; его лик — на всех общественных зданиях, на любой стене, в доме каждого активиста. Иногда эта реальная вездесущность сочетается с личной неуловимостью: изображения Сталина можно увидеть в России повсюду, но на публике Сталин не появляется почти никогда. В конечном счет можно найти такого диктатора, порожденного воображением романиста, — это Большой Брат Джорджа Оруэлла, чей неотступный голос и образ сопровождают каждого человека в любое мгновение его жизни: но Большой Брат — это только образ, только голос; на самом деле никакого Большого Брата не существует. За какой-то гранью обожествляемая личная власть деперсонализируется: вождь — всего лишь символ, имя, миф, под прикрытием которого правят другие. Сам вождь становится своего рода институтом.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 153; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!