Глава первая. ЛЕНИНГРАД: БЛОКАДА 3 страница



Дальше начинаю другой дневник.

 

     ТЕТРАДЬ №2,1942 год        

4. Папа не встает с восьмого числа. На завтрак студень из клея (не знаю из какого). К обеду встал папа. В обед суп с клецками (жидкий), клецки выловили из супа и ели отдельно с маслом, мне 3‑ чайные ложки киселя, Геле – 4, остальное мама разделила бабиньке, папе и себе. Нам с Гелей дали меньше, т. к. бабинька видела, как Геля таскал кисель. Пасмурно, холодно, тихо. Папа опять стал вставать с нами кушать. На ужин немного такого же студня из клея, как утром. Бабинька ходила к Дарье Андреевне. Приходила т. Анфиса сказать, что увели Нэльку (ее собаку).

11. Завтрак: 4 ст. ложки жидкой каши из ржаной муки, а папе пол черной миски. Бабиньке, когда супы на завтрак, ей не дают, а сегодня была каша, и ей не дали. ПРИБАВИЛИ ХЛЕБА!!! Иждивенцам 300 гр, служащим 400 гр, детям 300 гр. Мы будем получать 1 кг 600 гр хлеба. К обеду папа не вставал, т. к. ему утром было худо. Обед: суп с пшенной крупой. Теперь, пока мама стала брать из школы, в столовой, а мы дома подбавляем немного корешков и зелени, получается довольно хороший суп, мама кладет масла. Ясно, солнце, ветер, снег, к вечеру ветер стал слабее, а утром сильный‑сильный был. Мама ходила в Шувалово за хлебом, ушла в шестом часу, а пришла в десятом. Хлеб принесла. У меня пропал кусок хлеба и кусочек сахара. Ужин: ничего.

20. Завтрак: 2 ст. в. жареной лапши. Геля заводил часы. Мороз, туманно, пасмурно, к вечеру оттаяли окна. Мама дежурила в детдоме с 2 часов до 8 часов. Обед: суп с гречневой крупой, без корешков, только пол‑луковки каждому (густой). Бабинька мыла меня всю, я сидела в тазу. Ужин: 2 ст. в. жареной лапши. Геля в магазине достал сухой картошки, он влез без очереди.

21. Завтрак: студень из клея, бабиньке немного лапши, потому что она не ест студня. Мороз, ясно, тихо, солнце. Геля достал в кооперативе мяса. Мама опять с 2 до 8 дежурит в детдоме. Обед: грибной суп с рисом (густой). Я вчера целый час играла на пианино. Бабинька вымыла Гелю. К вечеру сильный холодный и резкий ветер. Сегодня я опять целый час играла на пианино. Ужин: 3 ст. в. ячневой каши.

22. Завтрак: немного гречневой каши. Мама ушла к 8 часам в школу на дежурство, Геля в кооператив. Мороз, ясно, солнце, утром был ветер, потом не было. Геля принес пшена, перловой и сливочного масла. Мама должна была прийти в 2 ч, а пришла в 4 ч, задержалась. Обед: горох. Геля расплакался, что его обделили хлебом и супом, хотя мама дала ему добавочно 2 куска хлеба и пол уполовника супу. Мыли папу, вымыли голову и до пояса. Ужин: 3 ст. в. вареной сушеной картошки с кусочком масла, кусок хлеба с маслом. Мама к 8 ч вечера опять ушла в детдом дежурить. Я выходила принести ящик.

25. Мама пришла в девятом часу. Завтрак: жидкий горох, хлеб с маслом. Я ходила в магазин и сказала Геле, что там какао, он пошел и получил. Мама дежурила в детдоме. Обед: щи, маленькая котлетка. Мороз, ветерок, ясно, солнце. Приходила Аннушка. Была т. Анфиса. Ужин: мне и Геле по две с половиной ст. в. гороховой каши, облитой луком жареным и на постном масле, жирно и вкусно, папе и маме по 3 ст. в. гречневой каши тоже в масле с луком, а бабинька свою порцию каши отдала маме, хлеб без масла, у нас кончается сахар.

26. Завтрак: немного гречневой каши, хлеб с маслом. Достали в кооперативе мяса и гороху. Мороз, ветерок, ясно, солнце. Папа весь день не вставал. Он перестал уже выходить к ужину и завтраку, а вчера последний раз вышел обедать.

Обед: суп с перловой крупой (густой), 1 тефтелька и пол ст. ложки свеклы. Аннушка стирала у нас, ей дали щей, кусок хлеба с горчицей, чай, а бабинька своих 2 куска хлеба, кружку кофе. Мама с 8 вечера до 8 ч утра дежурит в детдоме. Ужин 3 ст. л. пшенной каши, хлеб с маслом. Мама вымыла себе ноги. Я поставила на чулок заплатку, ничего, хорошо получилось.

27. В 40 минут девятого утра УМЕР ПАПА. Геля ходил за Савиной (это наш знакомый доктор), она пришла, но папа уже умер. Когда мама пришла с дежурства, она сразу пошла к папе. Целовала и ласкала его, он сделал попытку улыбнуться, но не смог, а из глаз покатились слезы.

Завтрак: горох (жидкий), пол ст. в. пшенной каши (ее мама оставляла папе), хлеб с маслом. Бабинька ни супу, ни каши не ела. Достали в кооперативе сахар и вместо сахара кофе. Мороз, ясно, солнце, ветер с метелью. Обед: суп с гречневой крупой, без корешков, только лук и чуть‑чуть зелени. Геля ходил к Алеше Лукичу, а он эвакуировался. К вечеру Геля собрался в Шувалово, зачем, не знаю, а пришел и сказал, что в Шувалово не ходил, а зашел в наш магазин и достал кило двести клюквы и хлеб. У нас спилили нашу березу, но мы макушку её всё‑таки отняли. Ужин: пшенная каша, хлеб с маслом.

 

     МАРТ 1942 год        

1. Я лежала, болел бок и была рвота.

2. Я встала, но была слаба и не могла записывать. Помню, что была Кузнецова Нина.

4. Завтрак жареная лапша. Мороз, солнце, ветер. Мама и Геля после обеда спилили две березы. Обед: брюквенный суп, 1 сарделька. Ночью мама дежурит в детдоме. В школе заболели все учителя, и потому работы много, осталось только 2 или 3 учителя и мама. Ужин: хлеб с маслом. Всё.

5. Завтрак: котлета (очень вкусная). Мороз, ‑27, жесткий ветер, но не сильный, ясно, солнце. Я ходила в кооператив, и мы достали мясо. Обед: суп с лапшой. Маме никуда не надо было идти, и она была дома, так хорошо, когда мы все вместе. Ужин: пшенная каша с маслом.

 

 

Дневник Юры Рябинкина

 

     Юра Рябинкин, живший в Ленинграде с мамой и сестрой, боролся не только с блокадными обстоятельствами, пришедшимися на долю всех, он боролся ещё и с самим собой, со своей совестью, вынужденный делить крохи хлеба с самыми близкими, и честно записывал эти трагические переживания в свою синюю тетрадку в матерчатой обложке.        

     Младшая (моложе на 8 лет) сестра Юры Ира была разыскана ещё в прошлом веке Даниилом Граниным и Алесем Адамовичем, напечатавшими отрывки из дневника её брата в своей «Блокадной книге»; удалось поговорить с ней и нам, уже в 2015 году. Ирина Ивановна, 45 лет проработавшая учительницей русского и литературы в школе, помнит, как мама – с уже замутнённым дистрофией сознанием – упаковывает чемодан: Рябинкиным наконец дали возможность эвакуироваться. Но Юре не суждено было уехать из Ленинграда, он остался дома.        

     Ирина Ивановна помнит, каким видела брата в последний миг: опирающегося на палочку, прислонившегося к сундуку, уже бессильного идти... «Юрка, там Юрка остался!» – всю дорогу надрывается мать. Её последних сил хватает только на то, чтобы довезти младшую дочь до Вологды и несколько часов спустя умереть у неё на глазах на вокзале.        

     Ирина Ивановна хранит дневник брата, его стеклянную чернильницу и хрупкую веру в то, что Юра жив, а не нашёл её, определённую в детприёмник и затем вывезенную из Вологды тёткой, из чувства обиды, боли, гордости...        

     Как Юрин дневник попал к людям – история до конца не ясная. К одному из юбилеев снятия блокады газета «Смена» бросила клич по школам – собрать свидетельства тех дней. Одна девочка принесла блокадный дневник неизвестного ей мальчика, Юры Рябинкина, хранившийся в семье, а до этого – у её бабушки в Вологде. Когда Ирина Рябинкина прочитала «Смену», опубликовавшую отрывки, она поехала в Вологду и нашла ту женщину: «Разговор получился короткий... Похоже, что она работала медсестрой в какой‑то больнице, и Юра, умирая, уже не в состоянии ничего сказать, лишь кивнул головой: «Здесь, под подушкой». Там лежала синяя тетрадь. Медсестра её забрала. Что стало с Юрой – неизвестно».        

     «Чувство вины перед Юрой – оно пришло со временем! И я с ним живу, как живу с этой синей тетрадью, – продолжает Ирина Ивановна уже сквозь слезы. – И знаете, ещё я живу с грузом: я ведь должна быть Человеком! Должна быть достойна тех людей, моих близких и мне незнакомых, которые погибли в блокаду. Потому что за мою жизнь слишком много заплачено...»        

 

22 июня 1941 г. Всю ночь мне не давало спать какое‑то жужжанье за окном. Когда наконец к утру оно немного затихло, поднялась заря. Сейчас в Ленинграде стоят лунные, светлые, короткие ночи. Но когда я взглянул в окно, я увидел, что по небу ходят несколько прожекторов. Все‑таки я заснул. Проснулся я в одиннадцатом часу дня, вернее, утра. Наскоро оделся, умылся, поел и пошел в сад Дворца пионеров. (...)

Выйдя на улицу, я заметил что‑то особенное. У ворот нашего дома я увидел дворника с противогазом и красной повязкой на руке. У всех подворотен было то же самое. Милиционеры были с противогазами, и даже на всех перекрестках говорило радио. Что‑то такое подсказывало мне, что по городу введено угрожающее положение.

Придя во Дворец, я застал только двоих шахматистов. (...) Расставляя шахматы на доске, я услышал что‑то новое, обернувшись, я заметил кучку ребят, столпившихся вокруг одного небольшого парнишки. Я прислушался и... замер...

‑ ...Вчера в 4 часа ночи германские бомбардировщики совершили налет на Киев, Житомир, Севастополь и еще куда‑то, – с жаром говорил паренек. – Молотов по радио выступал. Теперь у нас война с Германией!

Я просто, знаете, сел от изумления. Вот это новость! А я даже и не подозревал такой вещи. Германия! Германия вступила с нами в войну! Вот почему у всех противогазы.

У меня голова пошла кувырком. Ничего не соображает. Я сыграл три партии. Чудак, все три выиграл и поплелся домой. На улице остановился у громкоговорителя и прослушал речь Молотова. Когда я вернулся домой, дома была только мама. Она уже знала о происшедшем. (...)

28 июня. Сегодня работал опять во Дворце пионеров на строительстве бомбоубежища. Работа была адовая. Мы стали сегодня каменщиками. Я отбил все свои руки молотком – все они теперь в царапинах. Но сменили нас рано – в 3 часа. Поработали мы, следовательно, 4 с половиной часа, но как!!!

Из Дворца я пошел к маме. Мама в беспокойстве, все ходит унылая... Встала возможность химической войны, сейчас начинает производиться эвакуация. Взял 5 рублей и сходил в столовую. Затем пришел домой. Приходила какая‑то женщина, которая записывала всех ребят до 13 лет. Ирку записала. Комендант приказал Нине дежурить у ворот с половины десятого и до трех. Кстати, сообщил, что на случай тревоги мы должны бежать к Хамадулину, в 1 этаж. Но там все равно небезопасно. От фугасной бомбы не спастись, от воздушной волны тоже: волна снесет дом, а его обломки похоронят нас в этом подвале: от химической бомбы не спастись тем более.

29 июня. Работал во Дворце на строительстве бомбоубежища. Перед этим был на площади Лассаля ( пл. Искусств) – грузил песок. Но работы там было все же мало. Ребята вылепили из песка рожу Гитлера и стали бить ее лопатами. Я тоже присоединился к ним. Во Дворце опять таскал кирпич и песок. Ушел из Дворца в шесть часов. Придя домой, получил неожиданный сюрприз.

Еще в дверях ко мне подбежала Ира с криком: «Посмотри, что мне мама купила! А тебе не купила! Не купила!» Я пошел в столовую. На диване лежала купленная Ире матроска и кукла. На столе стояли новые Ирины сапоги.

Мама мне сунула какую‑то записку в руки. Я машинально развернул ее. Это было заявление в военкомат о добровольном вхождении мамы и меня в ряды Красной Армии.

Оказывается, у мамы было утром партсобрание и все партийцы решили войти в ряды нашей Красной Армии. Никто не отказался. Сперва я почувствовал какую‑то гордость, затем некоторый страх, наконец, первое пересилило второе. (...)

30. (...) Пошел в фонд. Там другая новость – меня, наверное, в армию не возьмут: мал, да еще плеврит; из‑за того, что плохо себя чувствую, дает себя знать плеврит, освободят, наверное, от работы во Дворце и пошлют в лагерь.

1‑18 июля. Ходил с Додей в кино, смотрел «Боксеры»... Ходил в зоосад, играл в бильярд, в шахматы... Почему‑то сильно заболела грудь. Появился кашель. Пот так и льется днем и ночью... Город Остров, по всей вероятности, взят, так как появилось псковское направление. Каким фронтом командует Ворошилов?.. Маме приказано явиться на Балтийский вокзал для отправки в Кингисепп рыть окопы. Я провожал маму до вокзала.

19 июля. Вечером, когда мы вернулись домой, к нам неожиданно приехала из Шлиссельбурга Тина. Она будущий главврач больницы. Договорились, что если с мамой что случится, она берет меня и Иру к себе... Говорят, будем учиться эту зиму (8, 9 и 10 классы). Особенно этому не верю. Тут бы быть живым.

Июль‑август. Да... это, пожалуй, самая тяжелая, самая опасная для нас война. Многое будет стоить победа.

Прочел «Дворянское гнездо».

Играл с Давидом в шахматы.

Мама дала мне денег, на которые я съел тарелку супа (борщ) и тарелку манной каши с маслом в столовой Дворца труда. Затем пришел домой. Дома учился давать мат слоном и конем. (...)

 

 

 

 

Доподлинно установить, как погиб Юра ‑ а его младшая сестра до сих пор верит, что он мог и выжить, спастись, ‑ не удалось никому. В последний раз 8‑летняя Ира видела старшего брата в начале января 1942 года.

       Фото из «Блокадной книги» А. Адамовича и Д. Гранина.         

 

 

26, 27 августа. Новгород взят уже несколько дней тому назад. Ленинград подвергается опасности быть отрезанным от СССР. (...)

30 августа. (...) Мама меня хочет записать в военно‑морскую спецшколу. Да я знаю, что медкомиссия меня не пропустит, и отказываюсь. Тяжело все же отказываться от своей мечты – моря, да нечего делать. Все попытки – зря. Пахнет пессимизмом. (...)

31 августа, 1 сентября. Занятия в школе 1 сентября, сегодня, не состоялись. Неизвестно, когда будут. С 1/IX продукты продают только по карточкам. Даже спички, соль и те по карточкам. Настает голод. Медленно, но верно.

Ленинград окружен! Немецкий десант, высадившийся в районе ст. Ивановская, отрезал наш город от всего СССР. (...)

Завтра мне должно было бы быть 16 лет. Мне – 16 лет!

2 сентября. Да, ничем необыкновенным мой день рождения не ознаменовался.

Мама дала мне 5 руб. в столовую. Решил себя порадовать. Пошел в магазин и купил шахматный учебник. А потом пришел в столовую – там ничего дешевого уже нет. Зато мама пришла вечером – мне два пирога принесла. Потом ещё суп сварили – я и суп поел. Сыт, доволен! (...)

5, 6 сентября. Мама опять меня хочет устроить в морскую спецшколу, да я не желал бы туда идти. Ведь все равно в школу меня не примут, потому что я плохо вижу – раз, плевритные спайки в правом легком – два, ну да и еще кое‑что. Чего же себя тешить радужными надеждами, а потом получать горькие плоды?

Ленинград обстреливается из дальнобойных орудий немцами. Так и бухают разрывы снарядов. Вчера снаряд попал в дом на Глазовской (К. Заслонова) улице, снёс полдома. Финкельштейн с Никитиным приходили смотреть и рассказывали. Где‑то снаряд попал в сквер – много убитых и раненых. Сегодня под вечер опять обстрел. Так и бухают снаряды где‑то в стороне Московского вокзала, там, дальше, за ним. В очередях бабы говорят, что Гитлер обещал закончить войну к 7 сентября, т. е. к завтрашнему дню. Ну и слухи! А еще совсем недавно говорили тоже самое, только дата была 2 августа. (...)

8 сентября. День тревог, волнений, переживаний. Расскажу все по порядку.

Утром мама прибегает с работы, говорит, что ее посылают на работу в совхоз, что в Ораниенбауме. Ей пришлось бы оставить меня и Иру одних. Она пошла в райсовет – ей дали там отсрочку до завтра. Потом мы договорились о спецшколе. Мама пошла в обком, оттуда завернула в спецшколу, а я завернул к Финкельштейну. У них в школе вышел номер. Ребятам было велено покрыть пол чердака известью. Но извести оказалось мало, и они решили разбавить ее. Но вместо извести они добавили суперфосфата. Произошла реакция. В результате выделился хлор. Ребятам пришлось ходить в противогазах по чердаку. Пришел Варфоломеев, разругался («Даром, что ли, я вас химии учил!»). Затем Додя пошел сдавать велосипед в армию (3 дня назад пришла повестка о «мобилизации» велосипеда).

Когда я вернулся домой, мама уже пришла. Она сказала мне, что, возможно, меня примут. Но я очень и очень сомневаюсь. Затем мама пошла опять куда‑то.

И тогда‑то началось самое жуткое.

Дали тревогу. Я и внимания не обратил. Но затем слышу, на дворе поднялся шум. Я выглянул, посмотрел сперва вниз, затем вверх и увидел... 12 «юнкерсов». Загремели разрывы бомб. Один за другим оглушительные разрывы, но стекла не дребезжали. Видно, бомбы падали далеко, но были чрезвычайно большой силы. Я с Ирой бросился вниз. Взрывы не прекращались. Я побежал обратно к себе. Там на нашей площадке стояла жена Загоскина. Она тоже перепугалась и прибежала вниз. Я разговорился с ней. Потом откуда‑то прибежала мама, прорвалась по улице. Скоро дали отбой. Результат фашистской бомбежки оказался весьма плачевный. Полнеба было в дыму. Бомбили гавань, Кировский завод и вообще ту часть города. Настала ночь. В стороне Кировского завода виднелось море огня. Мало‑помалу огонь стихает. Дым, дым проникает всюду, и даже здесь ощущаем его острый запах. В горле немного щиплет от него.

Да, это первая настоящая бомбежка города Ленинграда.

Сейчас настанет ночь, ночь с 8 на 9/IX. Что‑то эта ночь принесет?

До 12 часов.

Только Ира легла спать, опять объявили тревогу. Мы спустились вниз, в 1 этаж. Быстро оделись. Сперва немного постреляли зенитки, затем стали выть и трещать самолеты. Все время по небу ходили прожекторы. Но ни один самолет не был сбит. Где‑то опять бомбили. Все население нижних двух этажей (исключая подвалы) было в коридоре 1 этажа. Долго, томительно тянулось время. Затем где‑то, на дворе дома №36, забили в рельс.

Мы перепугались. Я, Маруська и Лидка надели противогазы и пошли на двор спрашивать, что такое. А на дворе постовой отвечает, что никакой химической тревоги не было. Так прошло около 2‑х часов. Наконец мы решились и пошли домой. Тревога еще не кончилась. Зарево на востоке погасло, но то и дело со стремительной скоростью над городом проносились немецкие самолеты. Их обстреливали, а они носились и носились над городом. Сейчас я не знаю, что делать. Мама с Ирой легли спать не раздеваясь. Может, и я так сделаю. Не знаю. Да, эту неделю фашисты хотят сделать оставленной в памяти у нас, у всех ленинградцев. Видно, взять Ленинград с суши не удалось, так вот они и решили его с воздуха уничтожить.

9 сентября. (...)

На фронтах без перемен. Мы отбили какой‑то город Ельно... И то хлеб.

Да, теперь Ленинграду отдыха не будет. Каждый день бомбить будут.

В нашу квартиру хотят вселить семью какого‑то главного инженера треста. Жуки! Мама хочет наотрез отказать.

Сирена. Час – тревога. Отбой. Перерыв – десять минут. Опять тревога. Так можно вконец измучить население. А у нас в доме даже нет бомбоубежища.

Пожалуй, пристроюсь я в пожарную команду в школе. В спецшколу наверняка не попаду. Лягу, пока тихо. А там кто знает?..


Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 418; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!