Четвертый день. Спустя еще полгода 7 страница
В общем мы зашиваем. Тоже процедура деликатная - стенка предсердия тонка. Машину включили на нагревание. По коронарным сосудам идет теплая кровь, и сердце быстро теплеет. Оно уже, несомненно, живое - подергивания крупные, хотя и беспорядочные. По-ученому - крупная фибрилляция.
При зашивании нет смысла спешить. Все равно на нагревание нужно двадцать-тридцать минут. Поэтому я все делаю тщательно, спокойно. В операционной снова мир и тишина. Только слышно, как санитарки гремят стерилизаторами в моечной. Для них ничего святого нет, и операционная все равно что кухня. Черти!
Кончили зашивать.
– Сколько градусов?
– Тридцать четыре. Теперь повышается медленно.
Фибрилляция очень энергичная, сердце беспорядочно сотрясается. Кажется, нужно совсем
немного, чтобы все эти волны организовались и дали одно мощное концентрическое сокращение.
– Готовьте дефибриллятор!
Это аппарат, дающий разряд конденсатора в несколько тысяч вольт за долю секунды. Он заставляет сердце восстановить ритмичные сокращения, снимает фибрилляцию. Прекрасная вещь!
И вдруг - о радость! - оно заработало само. Что-то там случилось, и из беспорядка родился порядок.
– Правильный ритм!
Это кричит наша докторша Оксана, которая наблюдает за электрокардиограммой на экране своего аппарата.
– Поздно сказала, мы сами видим.
Все страшно довольны. Дефибриллятор - вещь хорошая, но все-таки бывают случаи, когда сердце запустить не удается. И у нас бывало. По многу часов, по очереди, мы массировали - сжимали сердце между ладонями, прогоняя какое-то количество крови через легкие и тело. Десятки раз включали этот аппарат, а оно продолжало фибриллировать, хотя из-под электродов уже пахло жженым мясом. Потом бессильно опускали руки и говорили: смерть.
|
|
|
А теперь оно идет. И хорошо сокращается! Еще немножко погреем с машиной и остановим ее. Удача! Я готов кричать от радости.
Это безжизненное тело снова станет Сашей, милым, умным Сашей!…
– Давайте удалять дренаж из желудочка.
Да, пора. Наверняка эмболии не будет, потому что уже минут двадцать, как через трубку не проскользнуло ни одного пузырька воздуха. Мы уж смотрели за этим тщательно. Второй раз дураками не будем.
– Ну, взяли! Маша, ты удаляй трубку, а я затяну кисетный шов. Ну… Раз!
– О боже! Держите! Отсос, скорее, черт бы вас!…
Я не знаю, что стряслось. Нитка порвалась или мышца под ней прорезалась, но трубка удалена, а дырка в сердце зияет, и при сокращении из нее ударила струя на метр. Конечно, только одно сокращение. На следующее она уже зажата кончиком пальца. Ох, чуть легче…
Теперь нужно эту дырку зашить. Совсем не просто, когда сердце сильно сокращается и верхушка прыгает в руках, а одной рукой нужно держать отверстие. Но можно. Не первый раз. Тем более машина еще работает, поэтому опасность смерти от остановки сердца не грозит.
|
|
|
Но все оказалось гораздо труднее, чем думалось. Не отпуская пальцев, я наложил новые швы. Однако как только я их затянул, мышца расползлась под нитками, и дырка открылась. О проклятие! Дыра еще больше. Много больше! Кровь хлынула струей. Я сунул в дырку два пальца, а все равно мимо них текло.
Вмиг исчезли мир и покой. Все стало злым и острым.
Шел человек по льду спокойным зимним днем и вдруг провалился. Черная вода заливает, он барахтается, кричит, а лед ломается под руками, и черная вода заливает все кругом… Алая кровь, много… Что делать?! Что делать?!
– Заплату! Марина, давай заплату из аиволона! Скорее! И приготовь хорошие швы на большой игле. Отсос! Отсос! Не тянет. Вы, там…
Эпитеты.
Нужно положить заплату, как пластырь под пробоину в судне. Только это трудно - наложить заплату, когда сердце сокращается под руками, а иголки крутятся в иглодержателе.
Я не знаю, сколько это продолжалось. Сначала маленькая заплата. Не держит - из-под ее краев бьет кровь. Потом сверх нее другая, большая, почти с ладонь. Много швов по ее краям. Кровь из раны отсасывается насосом и нагнетается в машину. Отсос часто не успевает, и часть крови стекает через края раны мне на живот и на пол. Уже хотел снова охлаждать больного и останавливать сердце. Но это была бы смерть.
|
|
|
Нет, удалось. Прекратилась. Только тоненькие струйки сочатся из-под заплаты. Еще несколько швов - и все сухо.
Все сухо. Отсос выключен. Сердце работает, но много слабее, - еще не успели восполнить кровопотерю. Переливаем. Лучше.
Смотрю кругом. Вид у всех измученный и несчастный. Радости уже нет. Все еще под властью пережитого и не верят, что все наладилось. И правильно - теперь жди новых напастей.
Может, это за Степу? Наверное, нужно было как-то иначе? Нельзя оскорблять людей безнаказанно. Почему? Я же защищал не себя - их. Да, конечно, но нужно не так. А как?
– Оксана, у тебя ничего?
– Неважно, но терпимо. Низкие зубцы - миокард слабый.
Да, разумеется, слабый. Поэтому и нитки прорезались. Но нужно кончать.
– Сколько времени работает машина?
– Сто тридцать минут.
– Так долго? Гемолиз?
– Последнего анализа еще нет, а до осложнения был восемьдесят.
Значит, теперь много больше. Отсос из раны сильно разрушает эритроциты, а перекачали, наверное, литров двадцать.
|
|
|
– Останавливайте машину. Взгляд вверх. Все жадно смотрят. Раздражение. Глядят как в цирке. Вдруг сорвется. И страшно, и… Брось, ты это зря. Большинство искренне переживает. Не нужно думать, что ты один. Люди хорошие. Хо-ро-ши-е. Нужно говорить это всегда. Иначе трудно жить.
Дима суетится у больного. Начался трудный период; регулирование дыхания, сосудов, сердца - в его руках. Нужно уметь многое быстро рассчитать. Интенсивность работы сердца сопоставить с наполнением сосудистого русла. Чутко слушать, чтобы не прозевать отека легких из-за ослабления левого желудочка. Повысить общий тонус организма с помощью гормонов. Нужно подстегнуть сердечную мышцу специальными средствами. Быстро восстановить свертываемость, которая была полностью снята гепарином на время искусственного кровообращения. Нужно много знать и уметь. Контроль, к сожалению, слаб. Электрокардиограмма, венозное и артериальное давление, зрачки, цвет кожных покровов. Биохимические анализы, но с интервалами в полчаса минимум.
Слабее и слабее шумит машина. Остановилась. Жадно смотрим на сердце. Дима постоянно проверяет зрачки и пытается измерять кровяное давление. Наконец это удается.
– Давление семьдесят. Зрачки все время узкие. Одинаковые.
Это в отношении эмболии. Уверен, что ее нет. Впрочем, разве в медицине можно быть в чем-нибудь твердо уверенным? Только вероятность.
Через отверстие, оставленное в стенке предсердия и временно зажатое зажимом, я ввожу палец, чтобы проверить эффект клапана. Струи крови не ощущаю.
– Обратного тока нет.
Меряю давление в предсердии - оно десять. А было тридцать.
– Можно подкачать еще немного крови в артерию.
– Медленно повернули несколько раз насос машины. Кровяное давление повысилось до восьмидесяти пяти. Хватит пока. Теперь можно удалить трубку из сердца и таким образом отключить машину. Кажется, оно работает удовлетворительно.
Собственно говоря, все. Осталось наложить несколько швов на перикард, провести в плевральную полость дренажную трубку и зашить рану. Но самое главное - нужно тщательно проверить, прекратилось ли кровотечение из мельчайших сосудов. Свертываемость теперь плохая, и кровотечение после операции - самое частое осложнение.
Это занимает почти час. Спешить никак нельзя. Мы все немножко отупели от волнений и усталости и лишь медленно начинаем приходить в себя. Сердце-то работает хорошо! Вот бы еще проснулся, и мы будем счастливы. Пока. Потом могут нахлынуть новые осложнения, новые тревоги.
Накладываем швы на кожу. И вдруг спокойный голос Димы:
– Открыл глаза!
Так сказал, как будто иначе и не бывает.
Все наклонились к лицу. Да, вот он - живой. Глаза открыты. Взгляд совершенно бессмысленный, но человек с эмболией мозга глаз не открывает. Еще один груз убавился с плеч. С души. Правда, осталась опасность кровотечения и отказа почек. Гемолиз после отключения машины сто пятьдесят. Это много. Раньше такие больные умирали. Но теперь мы научились лечить. Если не будет сердечной слабости, то почки справятся и за шесть-восемь часов выделят весь гемоглобин из плазмы с мочой.
Второе или, вернее, первое осложнение - кровотечение. К сожалению, оно часто бывает после операций с длительной работой машины. Какие-то факторы крови разрушаются в ней.
– Дима, позаботься о запасе крови. Чтобы потом ночью не пороть горячку. Нужно не менее двух литров.
Кончилась операция. Рану заклеили, и Сашу перевернули на спину. Глаза он снова закрыл, но это уже послеоперационный сон. Если ущипнуть, он двигает руками и ногами. Параличей нет.
Все продолжалось пять с половиной часов, считая от момента разреза до последнего шва. А с приготовлениями - и все шесть.
– Михаил Иванович, можно разбирать машину?
– Нет. Заверните трубки в стерильные простыни и подождите. Марина, сохраните на столике кое-что стерильное.
– Это все грязное, я лучше сейчас накрою снова.
Говорю на всякий случай. Все должно быть хорошо, но… Сколько раз приходилось повторно раскрывать плевральную полость, чтобы искать какой-нибудь ничтожный кровоточащий сосудик, потому что из дренажа кровит.
Мы благодушествуем в комнате сестер. Я, как мешок, свалился в кресло и не могу двинуть даже пальцем. Так устал. Много я в этом кресле пережил грустных и приятных минут после операций. Сижу, без конца зеваю. Кислородное голодание, будто меня самого оперировали.
Стульев, как всегда, мало, поэтому расположились кто где - на столе, на подоконнике. Все курим, окно открыто. Воздух майский.
До чего приятно, когда работа сделана, когда все хорошо. Когда Саша там лежит живой. С новым клапаном. Когда при нем его жизнь и то письмо, которое я теперь могу не читать.
А впрочем, дело не в Саше. Окажись на его месте любой другой, нам было бы так же хорошо. Все больные дороги после тяжелых операций. В них вкладывается труд… Не знаю, как объяснить.
Мы еще не остыли, и все разговоры крутятся около операции. Это Вася:
– Я не сомневался, что вы справитесь.
– Ты нет, а я сомневался. Конечно, зашили бы в конце концов… Машина же работала… Но цена! Вон гемолиз как подскочил. Ты еще молод, не можешь охватить всего объема информации.
– А все-таки что произошло? Видимо, нитка порвалась. Ведь не могла же мышца прорезаться на всех четырех стежках сразу?
Это Мария Васильевна. Она сидит измученная, как и я, не в силах двинуться.
– Сам не знаю. Нитка оказалась в руках, и я ее бросил куда-то. Нужно было скорей затыкать дырку. Тут не до анализа.
Вася пьет воду. Я тоже хочу пить, потому что вся моя рубаха и брюки мокрые от пота. При таких страстях я терял в весе до двух килограммов. Когда-то проверял.
– Что ж, ребята, пожалуй, клапаны вшивать можно?
– Вот только, Михаил Иванович, само вшивание надо изменить.
–Как?
Женя мне объясняет. Вполне толковое рассуждение: сначала провести швы внутри через клапанное кольцо, без клапана, а потом протянуть нитки через клапан вне раны. После этого посадить его на место и последовательно завязать все узлы. Очень дельно.
Нужно записывать протокол операции. Не хочется. Нудное дело, но деться некуда. Однако тут такой шум, что не дадут. Отправить их, может быть? Нет, не стоит. Им приятно здесь, и они заслужили. А так пойдут - и момент будет потерян. У каждого найдутся свои дела… Атмосфера рассеется, и снова ее не создашь.
– Женя, может быть, пойдем ко мне в кабинет, там запишем операцию?
Жене явно не хочется - видно по лицу. Тут хорошо. Не так часто бывает, когда все равны - и профессор и ординатор. Но надо идти. Начальство велит.
Бросил сигарету, забрал журнал и историю болезни. Готов.
И мне не хочется. Но нужно. Кроме того, переодеться. Я весь мокрый. Простужусь, пожалуй. Сейчас это мне не безразлично. Я еще хочу делать операции.
По дороге заглянул в операционную. Мирная картина. Саша спит. Леня помогает ему дышать. Дима о чем-то тихо беседует с Оксаной. Вспомнилось: будто у них любовь? Сплетни, наверное. А впрочем, кто знает? С виду все тишь и гладь, а сколько всяких подводных течений? Я просто не знаю. И знать не хочу. Но не буду мешать. По всему видно, что им хорошо.
В раздевалке разбросаны вещи. Беспардонный народ. Вон и моя майка на полу. Ничего, подниму.
Приятно надеть сухое. Приятно посмотреть на Женю: стройный, мускулистый, молодой.
– Спортом занимаешься?
– Да, занимался, а теперь какой спорт! Нет времени.
– Спорт - ерунда. Но физкультура необходима каждому.
Конек. Сам я это понял после сорока, когда появился животик и начало прихватывать сердце. Все согнал. Теперь агитирую.
Кабинет. Он совсем неплох. Стены покрашены в хороший цвет. Светло. Занавески только старомодные, с пупышками. Нужно сменить на яркие. А впрочем, какая разница? У меня с годами все меньше и меньше тяга к вещам. Пожалуй, к старости пойму Диогена. Если бы в бочке была ванна.
– Садись, приступим.
Долго пишем - я в журнал, он - в историю болезни. Вспоминаем, чтобы не забыть чего, не исказить. Операция еще новая - приходится записывать подробно. Потом протоколы будут все короче и короче, пока останутся одни «обычно», «обычные»…
Интересно идет мышление: сразу в нескольких планах. Вот тянется одна цепочка - мысли о Саше. Периодами она разрывается и включается другая - о медицине, об операциях, кровообращении. В интервалах между тем и другим - всякий вздор, порожденный тем, что попадает на глаза и в уши. Поток мышления.
У меня сейчас какое-то особенное состояние. Подъем, ясность, свобода мысли. Совсем иначе, чем до операции. Тогда был придавлен ожиданием опасности. Тянулась только одна ниточка - операция и все с ней связанное. Тоже подъем, но совсем другой - целеустремленный и неприятный. Страшно, но нужно. И - сожмись! А сейчас все открыто, все интересно и ново.
Писать закончили, и Женя пошел.
Шесть тридцать. Уже час после операции. Посижу еще пару часов и пойду. Если все благополучно. А, не загадывай! Кровотечение, почки, отек легких. Много всяких бед ожидает.
Покурим. «Меняю хлеб… на горькую… затяжку…» Песня.
Музыку бы сейчас послушать. Нужно магнитофон завести, как в лучших домах. Есть такие профессора, что все пишут на магнитофон.
Ерунда, твоя канцелярия слишком мала… Разве что песни. Но сколько таких минут, как сегодня, - чтобы и радость и время?
Сказал там кто-нибудь Рае? Не хочется идти. Марья с ней дружит, наверное, поговорила. Нехорошо утром получилось.
Что же все-таки делать? Не читать же скучные диссертации? Как они надоели! Вся жизнь ученого - с диссертациями. Сначала пишешь сам, потом руководишь, рецензируешь, слушаешь на ученых советах.
Смешно - я ученый. Никак я с этим внутренне не соглашаюсь. Я - доктор, врач.
Спуститься к ребятам, поболтать? Не получится. Я с грустью чувствую, как все больше и больше отдаляюсь от них. Возраст, что ли? Или стал зазнаваться, как некоторые говорят? Неверно. Хотя бы потому, что честно, сам перед собой, я не вижу никаких оснований. Хороший доктор. Но из них, ребят, многие будут лучше. Это моя главная мысль, первым планом. А где-то ниже жужжит другая, спесивая: «Все-таки Я - это Я. Сделал то-то и то-то, что другим не удалось. Последнее - клапан. Научных работ кучу написал, несколько книг. Диссертаций сколько от меня вышло…» Дерьмо ты! Выпусти только эти мысли на волю - и живо вообразишь, что в самом деле чего-то стоишь, что ты ученый. Не заблуждайся: трудам твоим грош цена. Пройдет несколько лет, и никто их читать не станет, все безнадежно устареет. Прогресс хирургии остановить нельзя. Сначала оперировали желудки, потом пищеводы, потом легкие. Теперь - сердца, а в них - клапаны. Мои статейки и книги о хирургии желудка и легких в какой-то степени пройденный этап, никому не интересны, то же будет и с работами о сердце. Но мысли - эгоисты: «Я все-таки способствовал этому прогрессу». Да, конечно, хотя и не был первооткрывателем. Но какое это имеет значение? Разве это хоть чуточку изменило мир? А ты хочешь изменить? Да, хочу. Все хотят. Чтобы не было войны, чтобы все люди стали хорошими.
Только наука изменит мир. Наука в широком смысле: и как расщеплять атом, и как воспитывать детей… И взрослых тоже.
Вот Саша - ученый. Ах, как здорово, что он живой! Медицина пригодилась. Много я от него почерпнул, от Саши. Моя медицина стала гораздо яснее. Вырисовался какой-то скелет науки, который нужно только одеть цифрами. Саша объяснил: настоящая наука начинается, когда можно считать. Это будто еще Менделеев сказал.
Может быть, почитать Сашину тетрадь? Мне кажется, что я теперь имею на нее некоторое право. На письмо, пожалуй, нет - это слишком интимно, а тетрадь - там, наверное, наука? Небось ничего не пойму. Математика. Как жаль, что я ее не знаю. От формул меня сразу начинает поташнивать, и я тороплюсь заглянуть дальше или вообще закрыть книгу.
Все-таки любопытно, что там написано. Хотя бы перелистать.
А не просмотрят они там, в операционной, чего-нибудь? Прошло… Сколько? Всего десять минут, как ушел Женя. Посижу еще. Опытные ребята наблюдают за ним. А я так устал, что и подняться трудно. Старость. Чаю бы попить… Жаль, что в свое время не завел таких порядков. Придется терпеть.
Толстенькая тетрадка. Название на весь первый лист: «Размышления». Фи, дешевка! Как школьник. Не суди строго. Все делают ошибки. И уж тем более не мне судить. Сколько сделано в жизни глупого?
Листаю. Странная тетрадь. В науку вкраплены записи, как в дневнике. Явно не для печати,
«Грустно сознавать, что скоро умрешь. Останутся от меня только модели - статьи, вот эта тетрадка, письма, в которых есть ложь, образы в памяти людей и фотографии в альбомах - но все застывшее, неподвижное. Хорошо бы оставить после себя хотя бы действующую модель…»
Помню эти разговоры. Зачем оставлять? Иллюзия бессмертия. Да, припоминаю его другую трактовку. Человек как биологическая система исчезает. Но если рассматривать более высшую систему - человечество, то что-то остается.
В самом деле: человечество - это не только система из людей, но она включает и продукты их деятельности - модели мыслей: вещи, книги, картины, машины. Кроме того, остаются образы в памяти людей. И вот человек умирает, а эти модели еще продолжают жить своей собственной жизнью, отличной от жизни автора. Иногда она полезна для общества, потом может стать вредной. Обычно потому, что они - эти модели - мертвые, застывшие. Их жизнь пассивна. Теперь понятна мысль Саши - сделать действующую модель мозга, чтобы она могла жить и изменяться.
Ужасна двойственность человеческой природы. С одной стороны, биологически, он животное, как волк или обезьяна. А с другой - это член общества, элемент более высшей системы, принадлежит ей.
Ага! Начинается какая-то стройность. Общие представления о мире, о Вселенной. Философия и математика. Вопрос о бесконечности. Не понимаю. Не буду пытаться.
«Элементы связи, системы, подсистемы…» Это понятно, он хорошо объяснил мне в свое время. Организм - это система, в которой элементы - клетки. Но клетка - тоже система, ее элементы - молекулы. Органы и их сочетания, выполняющие определенную функцию, - это подсистемы. Что-то подобное есть и в клетках - структуры из молекул. И человечество - тоже система. «Связи - это воздействия элементов или систем друг на друга, основанные на законах физики, - обмен энергией или материальными частицами…»
А люди? Они общаются между собой через слова и вещи. Конечно, это тоже физика, но какая-то сложная. Вот здесь объяснение: «Информация». Все привыкли к обычному значению этого слова - «сведения». Вот что он пишет: «При взаимоотношениях сложных систем действует не только само физическое воздействие, но и изменение его во времени и пространстве, которое улавливается и запоминается в виде модели - то есть изменения какой-то структуры. Пример: один человек что-то говорит другому. Произнесенные слова - это физические колебания воздуха. Но они почему-то не действуют, скажем, на кошку. Потому что человек умеет выделить из колебаний воздуха информацию, которая представлена смыслом слов. Для этого наш орган слуха воспринимает колебания воздуха, превращает их в нервные импульсы. Они идут в мозг и последовательно запоминаются, то есть отражаются в коре мозга в виде образа - модели, составленной из нервных клеток. В корковой модели отражены не сами колебания воздуха, а только их последовательность во времени, которая и представляет собой информацию. Вместо звуков можно взять буквы, воспринимаемые глазом. Будут зрительные образы - модели, но из них извлекается та же информация - последовательность знаков дает смысл словам».
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 79; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!