Рост национального самосознания
Советский период был связан с формированием новой идеологии, претендующей на господство. Какова ситуация сейчас? В 1979 и 1982 годах я писал: «Можно предположить, что новый идеал будет носить значительно более национальные черты, чем существующий. В пользу такого предположения говорят по крайней мере следующие факты. Во–первых, следует ожидать обратной инверсии по отношению к идеологии переворота 1917 года, т. е. отхода от интернационализма, перехода к идеологии скорее славянофильской, чем западнической» (1979). «Опасность заключается в том, что рост национального самосознания примет формы крайнего национализма, стремящегося отбросить другие народы, что развитие национального самосознания пойдет по пути развития националистического варианта манихейства. На то, что есть тенденции в этом направлении, обратил внимание еще Бердяев. В 1940 году он писал, что «вражда к национализму — русская черта». В 1947 году его точка зрения изменилась: «Есть опасность национализма, которая есть измена русскому универсализму и русскому призванию в мире» [9]» (1982). «Во–вторых, продолжается медленный рост национального самосознания русского народа. В–третьих, сложившийся в стране своеобразный вакуум культуры создает благоприятные условия для обращения к православию. Исторически сложилось так, что в России обращение к православию превращается в форму национального самосознания, что опять–таки усиливает стремление к древним ценностям России. В–четвертых, растут определенные настроения своеобразного национального изоляционизма, осознание тяжести для России существования многонационального государства, сохранения обременительных связей с другими странами, которые, по мнению определенной части населения, обходятся нам слишком дорого. Растет усталость от мессианизма, горечь от инцидентов, подобных тем, которые имели с Китаем и Египтом, представление о том, что нас все эксплуатируют» (1982) [10].
|
|
|
С тех пор положение значительно усложнилось. «Недовольство ухудшением экономического положения в республиках и общей политической и морально–нравственной обстановкой (что особенно ощущалось в последние годы руководства страной Л. Брежневым и К. Черненко) проецировалось на Центр, который ассоциировался с русскими». В результате «у русских появились оборонительные, защитные, а у части и наступательные настроения… которые вызывали реакцию консолидации среди русских в самой России… Межнациональные установки русских ухудшились не только в республиках, но и в России… По опросам конца 80–х годов, доля русских с этническими предубеждениями возросла не менее чем в 1,5–2 раза» [11].
|
|
|
Существует опасная тенденция абсолютизации племенной культуры. Г. Шиманов давно защищал необходимость борьбы с диалогом между народами. Нации не должны «без нужды общаться с инородцами». «Национальные организмы должны быть замкнутыми и непроницаемыми друг для друга». Курьезно то, что эта программа крайнего национального локализма сочетается с идеей сохранения многонационального советского общества, которое рассматривалось как «мистический организм», состоящий из наций, «дополняющих взаимно друг друга и составляющих во главе с русским народом малое человечество — начало и духовный детектор для человечества большого». У Шиманова замкнутость наций каким–то образом сочетается с идеей всемирного православия. Налицо программа, которая прямой дорогой ведет к самоубийственным конфликтам между народами.
Подобные настроения могут найти отклик в национальных республиках. А. Амальрик предвидел, что в кризисной ситуации «крайне усилятся националистические тенденции у нерусских народов Советского Союза, прежде всего в Прибалтике, на Кавказе и на Украине, затем в Средней Азии и в Поволжье», что «в ряде случаев носителями таких тенденций могут стать национальные партийные кадры» [12]. В конечном итоге можно предположить инверсионный переход от модификации идеологии извечной борьбы бедных и богатых к ее модификации как столкновения народов.
|
|
|
Автор «Снов земли» пишет: «Видимо, за попыткой догнать и перегнать Запад должен быть зигзаг обособления в себе, берложности и переваривания проглоченного… Кто знает? Может быть, почвенный зигзаг необходим» (Самиздат). Следователь но, мысль о возможности существенного поворота к национальным ценностям как своеобразной реакции на период господства псевдосинкретизма в разных формах имела хождение в стране.
Исследования показывают, что на первых шагах перестройки до 1989 года как команда Горбачева, так и леводемократический фланг «не были ориентированы, за редким исключением, на использование национальных идей. И в этом была одна из особенностей России…» Ситуация изменилась с середины 1989–1990 года. Исследования показывают, что, «хотя русская «национальная идея» в интерпретации патриотического направления общественной мысли широкой популярности в массах тоже не завоевала, в целом национальные чувства, особенно в связи со вскрывшимися пороками прошлого, недопустимыми условиями жизни, достигли того предела, за которым могли последовать популистские взрывы. И в этот момент произошел кардинальный поворот в использовании идей российского патриотизма… В мае 1990 года радикальное демократическое направление само выступило с наиболее популярными идеями национально–патриотического движения… Б. Ельцин активно отстаивал в своих предвыборных выступлениях идею российского суверенитета… К весне 1990 года русскую идею взяли на вооружение не только национально–патриотическое, но и демократическое движение… Все заметнее становилась поляризация сил и их конфронтация… «Демократической России» победу в значительной мере обеспечивали идеи защиты интересов русских и ориентация на возрождение России» [13]. Отсюда, в частности, и возможность обращения к антисемитизму как языку, на котором может быть выражен самый архаичный разрушительный вариант роста национального самосознания. «Исследования показали, что существуют «антисемитские настроения»… у 1 /5 населения в Европейской части России… отмечались такие настроения и в Белоруссии» [14].
|
|
|
Антисемитизм по своей сути играет важную роль как язык крайних форм традиционалистского движения, на котором разные группы пытаются установить контакт вовсе не только по поводу евреев, но по всем основополагающим вопросам судьбы страны, прежде всего по вопросам отношения к власти, к различным группам, их отношений между собой. Для этих людей еврей — это воплощение мирового зла, это вовсе не тот, кто еврей «по крови», «по паспорту», а тот, кто еврей «на деле», т. е. фактически любой человек, любая группа с иными установками. Антисемитизм не есть только отношение к евреям. Это форма постоянного тренажа манихейской идеологии, постоянного сохранения готовности на место евреев поставить любую другую этническую или социальную группу.
В этой связи важен анализ событий в середине июня 1992 года вокруг Останкинской телебашни. Здесь собралась толпа с антисемитскими плакатами, с требованиями предоставления эфирного времени. Разумеется, можно было бы не упоминать эту кучку хулиганов, если бы не симптоматичность этих событий. Они показали, что, во–первых, имеется потенциал активизации деструктивных элементов, которые склонны к поискам самых крайних форм выражения своего эмоционального неприятия власти. Во–вторых, во главе этого движения становятся, как всегда, некоторые интеллигенты. Они могут использовать такое архаичное движение для своих политических целей как некое утилитарное средство, даже в том случае, если идеология этой толпы не совпадает с их собственными идеалами. Например, во главе этого сборища стал коммунист В. Анпилов, который пытался искать компромисс и договориться с властью. Однако идея компромисса не была поддержана толпой. Очевидно, только бескомпромиссное манихейство, поиск бесповоротно конфликтной манихейской интерпретации общества адекватны этой толпе. Раскол народа и интеллигенции постоянно толкает интеллигенцию приспосабливаться к волнам массового сознания. Данный слой интеллигенции вовсе не смущает, что он при этом теряет свою идентификацию. В–третьих, события в Останкино показали, что власть, по крайней мере ее часть, слабо представляет себе ситуацию. Она несколько дней делала вид, что экстремистский хулиганский шабаш с применением насилия против милиции — всего лишь одна из форм проявления демократии. Представители власти в ранге руководителя телевидения и министра правительства России вступили в переговоры с делегатами толпы. Все это свидетельствует о том, что по крайней мере часть представителей либеральной власти вполне способна под давлением архаичной разрушительной толпы сползти к любым самым крайним идеям, т. е. эта часть может согласиться на поддержку националистической инверсии. При этом речь ведь шла не о массовом движении, а о ничтожном сборище, для разгона которого достаточно было 50 милиционеров.
Этот небольшой эпизод свидетельствует, что все доходящие до глубин жизни России пронесшиеся над ней бури, начиная с Великих реформ прошлого века, не смогли изменить сущностные параметры общества, и прежде всего не преодолели раскол. Он вновь и вновь время от времени ставит интеллигенцию и власть, каких бы идей они ни придерживались, на край метафизической бездны, толкает и тех, и других к смене своих парадигм, к маскараду, и они слишком часто идут на этот маскарад, теряя себя, свое лицо, попирая элементарную нравственность.
Россия и Запад
Промежуточное положение России неизбежно делало ее отношения с Западом как носителем либеральной цивилизации проблемой первостепенной важности. Советская система при своем возникновении бросила Западу великий вызов. Западная цивилизация должна была погибнуть под ударами мировой революции, при свете наконец проснувшейся высшей Правды. Впечатление о справедливости этой точки зрения усиливалось тем, что Запад, пытаясь решить свои задачи, искал ответы, апеллируя подчас к иным культурам, включая культуру России. Обращение к ценностям Востока — старая традиция Запада. Еще с древности, с IV века до н. э., в античном мире нарастала тенденция идеализации скифов, которая существовала до самой его гибели. Вольтер ставил в пример Европе Индию, Китай, Россию, преувеличивая позитивные стороны политики русских царей. По его словам, Петр I «в двадцать лет изменил нравы, законы, дух самой обширной на земле монархии» и т. п. Существует целая история попыток западной интеллигенции отыскать альтернативу фашизму, в силу чего она закрывала глаза на то, что происходило в сталинской России. Это стремление Запада искать Правду на Востоке сослужило плохую службу как России, так и самому Западу. Инакомыслие России оказалось в изоляции не только внутри страны, но и в мировом масштабе. Противники Сталина не пользовались поддержкой на Западе. Мир боялся взглянуть в глаза реальности XX века и тем самым обезоружил себя перед совершенно новыми явлениями. Запад не осознавал действительного смысла великого вызова, не увидел позади кучки большевиков гигантской многомиллионной силы, не понял взрывоопасности раскола для России, для человечества. Очевидно, и сегодня Россия — стимул для сочинения на Западе некоторых мифов, в частности, используемых там в спорах о справедливости.
Запад выступает для России в разных модальностях. Он прежде всего — некоторое неизбежное условие нашей жизни, которое одновременно является воплощением мирового зла как средоточие и источник разложения, средоточие ложных учений и ложной жизни. Вектор конструктивной напряженности оппозиции «Россия — Запад» указывает, что от Запада к нам идет зло. Это стимулирует страх, активность субъекта к защите наших ценностей, высшей Правды, усиливает страх перед отпадением, которое автоматически ведет к приобщению ко злу Запада. Эта интерпретация может приобрести жесткий манихейский характер, что влечет за собой рассмотрение оппозиции «Мы — Запад» как извечной борьбы космических сил.
Вместе с тем дуальная оппозиция «Мы — Запад» может рассматриваться через интерпретацию Запада как непревзойденного источника реальных и потенциальных средств, образцов для наших целей: техники, науки и т. д., которые могут быть утилитарно использованы буквально во всех сферах нашей деятельности, как источника кредитов и прямой помощи. Здесь вектор конструктивной напряженности меняет свою направленность на противоположную. Либеральный Запад может оцениваться и как источник целей, включающих, например, освобождение личности, права человека, достижение изобилия, справедливости, высокого уровня творчества и т. д.
Запад, с одной стороны, — это зеркало, в котором мы видим убожество наших условий, средств и целей, но, с другой — это культура, к которой мы постоянно обращаемся за помощью.
Это мера всех вещей, воплощенная справедливость. На разных этапах развития общества Запад как полюс дуальной оппозиции может играть различную роль. Например, в условиях господства сталинизма манихейская модель была единственно возможной, тогда как на следующем этапе получила преобладание интерпретация Запада как неиссякаемого источника средств. Российский либерализм тяготеет к рассмотрению Запада как источника высших ценностей.
В самой либеральной цивилизации, однако, имели место существенные сдвиги. Запад при возникновении советского общества повернулся к России прежде всего своей негативной стороной, авторитарными режимами, фашизмом, который предпринял опустошительную войну против СССР. Все это подогревало, укрепляло манихейские представления массового сознания, питало манихейскую идеологию, оправдывало существование официального насилия, подавления человека. Теперь положение коренным образом изменилось. Выяснилось, что западный либерализм реально осуществил и осуществляет те идеалы, которые были вкраплены в официальную советскую идеологию, те ее аспекты, которые обещали народу блага в результате победы «социалистического» строя. Выяснилось, что именно либеральная цивилизация имеет ключ к научному, техническому прогрессу, к гуманизму, тогда как традиционализм мог сделать шаг вперед, лишь опираясь на научно-технические достижения Запада. Образ алчного капиталиста, превращающего людей в золото, померк на фоне сталинских лагерей. В великом споре, который постоянно вели между собой традиционная и либеральная цивилизации, последняя одержала решающую победу. Это не было еще достаточно ясно во время составления прогноза 1979 года, когда могло казаться, что Западу не хватит жизненных сил, чтобы парализовать внешнюю агрессию и враждебность традиционализма. Однако и тогда уже было очевидно, что, например, оккупация Западной Европы Советским Союзом, если бы она имела место, привела бы к катастрофическим для России последствиям в связи с ее неспособностью переварить достижения либеральной цивилизации.
Оказалось, что ценности либерализма, связанные с ростом значимости личности, благосостоянием, гуманизмом, свободой и творчеством, были не обманом, как это заявляла антизападная пропаганда, но реальными достижениями. Они оказались жизненно важными не только для либеральных стран, но и для всего мира. Либеральная цивилизация победила в кровавой войне те режимы и государства, которые использовали средства, наработанные либерализмом, для укрепления традиционализма, утверждения антигуманизма, восстановления племенных ценностей в масштабе большого общества.
Победа либерализма получила свое яркое выражение в войне против Ирака в 1991 году, которая стала в некоторых аспектах поворотным пунктом в международных отношениях. Во–первых, она со всей отчетливостью показала, что военные силы либерализма в состоянии парализовать возможность агрессивных войн, покарать, заставить отступить мощного агрессора. Во–вторых, можно говорить о том, что либеральная цивилизация практически достигла такого уровня военного превосходства, опираясь на свои нравственные, организационные, культурные, технические возможности, который не позволяет ее возможным противникам рассчитывать на решающую военную победу.
Развитие либеральной цивилизации совпадает с формированием первой универсальной культуры человечества, которая оказалась сильнее всех мировых религий по своей массовости, широте и глубине охвата, по своей способности превращаться в основу не только церкви, но и государства. Эта культура носит плюралистический, диалогический характер, позволяя одновременно культивировать и исторически сложившиеся культуры, т. е. сохранять самобытность, разнообразие культур. Она носит динамичный характер, имеет тенденцию опираться на науку. Эта культура во многом позволила либеральной цивилизации в конечном итоге неуклонно повышать уровень сложных решений, затрагивающих судьбы стран и человечества, оставляя позади жалкие потуги провинциальных и невежественных лидеров России решать судьбы стран и народов. Именно в способности повышать эффективность принимаемых решений и лежит решающее преимущество либеральной цивилизации. Это стало особенно очевидно начиная с нового курса президента США Ф. Рузвельта, с разработки эффективных антикризисных механизмов. Историческая практика либеральных обществ показала, что высокий уровень культуры и творческий потенциал дают эффект не только в локальных масштабах, но и на уровне больших обществ, гигантских объединений стран и народов, о чем свидетельствует развитие единой Европы. Растущее число стран и народов поворачивается лицом к либерализму, традиционный Восток — прежде всего Япония, «четыре дракона» и еще ряд стран — все дальше отходят от господства традиционализма. Создалась новая ситуация, которая характеризуется осознанием, что именно Запад и есть современное общество, что сильно ухудшило условия для попыток традиционализма бороться против либерализма. Однако опыт истории учит, что массовые движения, положение которых ослабляется, например, слабеющие религиозные секты, тем не менее могут вступать в бой с удвоенной, удесятеренной энергией. Традиционализм подчас взрывообразным способом бросается на защиту своих ценностей. Об этом свидетельствует и антимодернизаторский взрыв в Иране, ожесточение традиционализма в разных концах мира, терроризм, который можно рассматривать как последний бастион традиционализма.
Следует отметить, что при взгляде из России победа либеральной цивилизации стала особенно очевидной в результате событий в странах Восточной Европы в 1989–1990 годах. В ответ на кризис они с разной степенью последовательности пытались встать на путь либеральной цивилизации, обратиться к потенциалу Запада. Человечество не выработало альтернативы этому пути разрешения проблем выше определенного уровня сложности, нахождения новых смыслов социальных проблем высокой сложности, поиска реальной «цветущей сложности» (понятие К. Леонтьева).
Сегодня, в третьем этапе нашей истории, значение Запада возрастает — как эталона, образца для всех, кто стремится к высокой эффективности. Мы, кажется, хотим быть Западом. Запад, однако, — это не только полные магазины, но и способность постоянно повышать эффективность воспроизводства во всех его формах. Истощение реальных воспроизводственных ресурсов стимулирует нас видеть в Западе еще недостаточно используемый источник ресурсов в виде гуманитарной помощи. Основная помощь, которая нужна России, — это прежде всего рост конструктивной самокритики, рефлексии. Она нужна в достаточно глубоких и скрытых сферах, где возможности помощи, да еще в массовом масштабе, представляются ограниченными и даже нереальными.
Положение России как «застрявшей» между двумя суперцивилизациями, возможность перехода к либеральной цивилизации не означает, однако, превращения России в Запад. Запад не тождествен либеральной цивилизации. Предполагаемый переход России к либеральной цивилизации возможен как углубление, а не нивелировка российской специфики, углубление аспектов своей культуры, своей жизнедеятельности, которые ведут к либерализму. Существование Запада для России — постоянный стимул новых возможностей собственного развития, стимул критики собственного исторического опыта.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 275; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!