ГЛАВА 7 ОТКРЫТИЕ «ТРЕТЬЕГО ГЛАЗА» 5 страница
Тяжелый деревянный инкрустированный переплет плотно прижал страницы, изготовленные вручную из можжевельниковой бумаги. Щелкнули золотые застежки, книга закрылась. Она была очень тяжелой – отец даже пошатнулся, когда поднимал ее, чтобы положить обратно в золотой ящик, который хранился в каменной нише внизу под алтарем. Затем он растопил немного воска на серебряном светильнике и опечатал нишу, чтобы никто не мог коснуться драгоценного фолианта.
Закончив эту часть церемонии, отец повернулся лицом ко мне и поудобнее расположился на подушках. На легкий удар гонга, висевшего рядом, появился слуга. Отец приказал принести ему чаю с маслом. После продолжительного молчания он начал рассказывать мне тайную историю Тибета, насчитывавшую тысячи и тысячи лет, историю, которая была уже древней во время потопа. Он рассказывал о тех временах, когда Тибет омывался морем, о чем свидетельствуют археологические раскопки.
– Даже сегодня, – продолжал отец, – в земле вокруг Лхасы находят скелеты морских животных и остатки диковинных раковин, а также странные изделия из металла, назначение которых никто еще не определил.
Действительно, монахи, обследовавшие пещеры, часто находили такие предметы. Они приносили их отцу. Отец показал мне некоторые из них. Затем он переменил тему разговора.
– Как записано в законе, – сказал он, – ребенок знатных родителей должен воспитываться в суровых условиях; в то же время к ребенку бедняка надо проявлять милость. Перед тем как поступить в монастырь, тебе придется пройти суровое испытание.
|
|
|
Отец напомнил мне об обязанности проявлять абсолютное послушание и повиноваться всем приказам. Его заключительное напутствие никак не способствовало безмятежному сну в последнюю ночь под родительским кровом:
– Сын мой, – сказал отец, – ты думаешь, что я жесток и безучастен к тебе? Меня волнует доброе имя нашей семьи. Слушай, что я тебе скажу: если ты не выдержишь испытания и тебя не примут в монастырь, можешь не возвращаться домой – ты будешь чужим в этом доме.
Не проронив больше ни слова, он проводил меня к выходу. Еще до разговора с отцом я простился с Ясо. Сестра была расстроена: мы с ней часто играли вдвоем, проводили вместе столько времени. Мать уже спала, и я не мог с ней попрощаться. Я вернулся в свою комнату, где должен был провести последнюю ночь. Разложил подушки, устроил из них постель, лег, но спать не хотелось. Я долго размышлял над тем, что сказал отец, думал о его жестокой неприязни к детям, о том, что уже завтра буду ночевать далеко от дома. Луна медленно обходила небосвод. За окном захлопала крыльями ночная птица. Было слышно, как ветер треплет хоругви над крышей. Я задремал, но едва на смену лунному сиянию появились первые лучи солнца, как меня разбудил слуга; он принес мне миску тсампы и чаю с маслом. Я еще не закончил свою скудную трапезу, когда в комнату ввалился Тзу.
|
|
|
– Ну вот, мальчик, – сказал он, – пора нам и расстаться. Слава тебе, Господи! Теперь я смогу вернуться к моим лошадям. А ты веди себя как следует и не забывай, чему я тебя научил.
После этих слов Тзу повернулся на каблуках и вышел.
Такая манера прощаться была наиболее человечной, хотя тогда я еще не понимал этого. Эмоциональное прощание могло бы превратить мое первое – и, как мне казалось, последнее – расставание с домом в неописуемую пытку. Если бы проснулась мать и вышла проститься со мной, то я наверняка принялся бы упрашивать ее оставить меня дома. Многие маленькие тибетцы окружены в детстве заботой и лаской; мое же детство было суровым во всех отношениях. Как я впоследствии узнал, эти невеселые проводы были устроены мне по распоряжению отца – чтобы я как можно раньше вырабатывал дисциплину и твердость характера.
Наконец я закончил завтрак, сунул под плащ миску для тсампы и чашку. Еще один плащ я взял на смену; сделав из него что‑то вроде узла, я засунул туда пару войлочных сапог. Когда я вышел из комнаты, кто‑то из слуг попросил меня идти тихо, чтобы никого не разбудить в доме. Я осторожно шел коридором. За время, пока я спускался по лестнице и выходил на дорогу, слабая утренняя заря уже занялась настоящим днем.
|
|
|
Так я, одинокий, испуганный, с тяжестью на сердце, оставил свой родной дом.
ГЛАВА 4 У ВРАТ ХРАМА
Дорога вела прямо к монастырю Шакпори – «Храму Медицины». Да, эта школа славилась своей строгостью!
Я прошагал не одну милю под все более палящим солнцем. У ворот, открывающих внутренний двор монастыря, я встретился с двумя мальчиками, пришедшими сюда с той же целью, что и я. Мы некоторое время настороженно изучали друг друга и, пожалуй, не очень друг другу понравились. Но так или иначе, положение вынуждало нас быть достаточно общительными.
Сначала мы робко постучались. Никакого ответа. Затем один из мальчиков поднял большой камень и принялся колотить им по воротам. Такой грохот не мог не привлечь внимания. Появился монах с палкой – со страху нам показалось, что у него в руках не палка, а целое дерево.
– Что вам нужно, дьяволята? – спросил он. – Неужели вы думаете, что мне нечего больше делать, как только открывать ворота таким соплякам?!
|
|
|
– Мы хотим стать монахами, – ответил я.
– Монахами? Да вы больше похожи на мартышек. Ну, хорошо, постойте здесь. Когда регент освободится, он вас примет.
Дверь захлопнулась, едва не прибив одного из моих спутников, имевшего неосторожность к ней приблизиться.
Наши ноги устали и затекли, пришлось сесть прямо на землю. В монастырь и из монастыря то и дело шли люди. Из маленького окошка в стене доносился вкусный запах пищи, обостряя голод до спазмов в животе. Ох, как же хотелось есть!
Наконец дверь резко распахнулась, и в проеме показался высокий и тощий человек.
– Ну и чего же вы хотите, маленькие бездельники?
– Мы хотим стать монахами.
– Боже милостивый, – воскликнул он, – кто только не лезет сюда!
Он сделал нам знак войти. Он спросил, кто мы и что мы, и даже поинтересовался, зачем родились на свет. Было нетрудно понять, что он от нас ничуть не в восторге.
– Входи, да поживей, – сказал он первому из нас, сыну пастуха. – Если выдержишь испытание, то сможешь остаться. Затем перешел ко второму:
– А ты, мальчик? Что, что ты сказал? Твой отец мясник?! Разве эти потрошители способны уважать законы Будды? И ты еще посмел прийти? Вон отсюда немедленно, или я прикажу выпороть тебя!
Монах сделал угрожающее движение, и перепуганный мальчишка, забыв про усталость и словно обретя второе дыхание, бросился наутек; он несся с невероятной скоростью, и если бы не фонтанчики пыли из‑под ног, то могло бы показаться, что он не касается земли.
Я остался один. Никогда еще, за все мои семь лет, я не чувствовал себя так одиноко. Страшный монах повернул свирепое лицо в мою сторону. Я стоял ни жив ни мертв, душа ушла в пятки. Монах грозно пошевелил палицей:
– А ты что скажешь? Кто ты? О‑о‑о! Молодой князь захотел стать набожным! Ну, сначала ты должен будешь показать нам, чего стоишь, мой милый сударь; скорее всего, голубчик, у тебя кишка тонка. Здесь не место маленьким аристократам, все они рохли и неженки. Сделай сорок шагов назад и сиди на земле в позе созерцателя до нового распоряжения. И не вздумай шелохнуться!
Он круто повернулся и ушел. Собрал я свой жалкий скарб, отсчитал указанные сорок шагов и сел, как мне было велено, скрестив ноги. Я сидел в этой позе весь день, не смея шевелиться. Ветер швырял мне в лицо вихри пыли. Пыль осела в складках ладоней, обращенных к небу, покрыла плечи и набилась в волосы. По мере того как все ниже и ниже опускалось солнце, я все острее ощущал голод, от жажды пересохло в горле – ведь с раннего утра я ничего не пил и не ел. Монахи то входили в монастырь, то выходили из него. Их было много, но никто не обращал на меня никакого внимания. Бродячие собаки с любопытством останавливались рядом, обнюхивали меня и бежали дальше по своим делам. Мимо прошла группа мальчишек. Один из них поднял камень и ради забавы запустил им в меня. Камень угодил в висок. Потекла кровь. Но я не двигался – ведь если я не выдержу этого испытания на выносливость, отец не позволит мне вернуться домой. Мне ничего не оставалось делать, как продолжать сидеть совершенно неподвижно. Я чувствовал сильную боль в мышцах и суставах.
Солнце исчезло за горами, и наступила ночь. На темном небе ярко сияли звезды. Тысячи маленьких масляных ламп зажглись в окнах монастыря. С гор потянул холодный ветер. Я прислушивался к шелесту ивовых листьев, к таинственным и жутким звукам ночи.
Но, несмотря ни на что, я продолжал сидеть неподвижно по двум причинам: во‑первых, я боялся; во‑вторых, мне было просто больно пошевелиться – так затекли мои члены. Послышались шаги. Кто‑то в войлочных сандалиях шаркающей походкой приближался ко мне. Похоже, это был старик, отыскивающий дорогу в темноте. Ко мне приблизилась фигура старого монаха, сгорбленного от усталости и времени. Руки его дрожали. Это меня обеспокоило, потому что я заметил: в одной руке он нес чашку с чаем, понемногу расплескивая его, в другой – небольшую миску тсампы. Все это старик протянул мне. Но я не сделал ни одного движения, чтобы принять подношение.
– Возьми, сын мой, – сказал монах, угадав мои мысли. – Ты имеешь право двигаться в ночное время.
Я выпил чай и переложил тсампу в собственную миску.
– Теперь можешь поспать, – продолжал старик, – но с первыми лучами солнца ты должен принять прежнюю позу. Ты проходишь испытание, которое сейчас тебе кажется бессмысленной пыткой. Только те, кто выдерживает его успешно, могут надеяться на достижение высоких званий в нашем Ордене.
С этими словами он взял чашку, миску и удалился. Я с трудом встал на ноги, потянулся. Потом лег на бок и доел тсампу. Я действительно чувствовал сильнейшее изнеможение, поэтому выкопал в песке небольшое углубление под бедро и улегся на земле, подложив под голову сменное платье.
Семь прожитых на Земле лет не были для меня легкими. Мой отец всегда был строг, слишком строг, но самые суровые минуты, которые мне пришлось пережить дома, никак не могли сравниться с тем испытанием, которое выпало на мою долю в первый же день после расставания с домом. Я страдал от голода и жажды. У меня не было ни малейшего понятия о том, что меня ожидает завтра. А пока я должен был спать на ледяном ветру, со страхом ожидая нового дня. Мне показалось, что едва я успел сомкнуть веки, как тут же меня разбудил звук трубы. Открыв глаза, я увидел слабый свет занимающейся зари. Я быстро поднялся и принял позу созерцания. Монастырь медленно просыпался. Сначала он, громоздкий и неподвижный, напоминал сонный город. Затем он словно издал легкий вздох, как это делает просыпающийся человек. Вздох постепенно перерастал в шепот, потом в бормотание, и наконец монастырь зажужжал, как пчелиная пасека перед трудовым днем. Иногда раздавался призывный звук трубы, напоминающий то далекое карканье птиц, то кваканье большой лягушки. Светало. В окнах замелькали бритые головы сновавших туда‑сюда монахов. Сами окна при первых проблесках зари напоминали пустые глазницы в человеческом черепе.
Шло время, и снова ныли суставы, и снова я не смел шевельнуться. Одно малейшее движение – и меня вышибут за ворота, а идти мне некуда. Отец совершенно четко дал понять, что если меня не примут в монастыре, то и домой он меня не пустит. Маленькими группами из различных помещений выходили монахи, занятые своими загадочными делами. По территории монастыря сновали мальчишки, иногда ударом ноги швыряя в мою сторону кучу пыли и мелких камешков, а иногда отпуская по моему адресу ехидное словцо. Поскольку я ни на что не отвечал, они скоро оставляли меня в покое и уходили на поиски более общительных жертв. Постепенно начинало темнеть. Зажигались масляные лампы. И вот уже снова меня освещал только рассеянный свет звезд, луна в это время года появляется поздно.
У нас есть пословица: молодая луна не ходит быстро.
Мне вдруг стало дурно от страха: а что если про меня забыли? Или решили совсем оставить без пищи, для испытания? Я просидел без движения целый день, от голода чуть не потерял сознание. Вдруг послышался шум. Я даже задрожал и чуть не вскочил на ноги. Какой‑то темный ком двигался в моем направлении. Увы! Это оказался большой черный бульдог, тащивший что‑то в зубах. Не обратив на меня никакого внимания, он последовал дальше по своим ночным делам. Его нисколько не волновало мое злополучное положение. Вспыхнувшая было надежда угасла. Я чуть не расплакался. Чтобы не поддаться этой минутной слабости, я стал думать о том, что так ведут себя только девчонки да глупые женщины.
Наконец я услышал шаги старика. На этот раз он посмотрел на меня с большей теплотой.
– Я принес тебе пить и есть, сын мой. Но испытания твои не кончились. Завтра последний день. Будь особенно внимателен, не двигайся. Многие не выдерживают к одиннадцатому часу третьего дня.
И монах удалился. Пока он говорил, я выпил чай и переложил тсампу в свою миску. Теперь я снова улегся на землю, но не почувствовал никакого облегчения по сравнению с прошлой ночью. Я думал о несправедливости всей этой затеи; я не хотел быть никаким монахом никакой секты, ни высшего, ни низшего ранга! Я невольно сравнивал себя с навьюченным животным, которое гонят в горах над пропастью, не давая передохнуть. С этой мыслью я заснул.
На следующий, третий день, приняв позу созерцания, я почувствовал ужасную слабость. Голова гудела, я начал постепенно глохнуть. Монастырь казался мне беспорядочным нагромождением зданий, построек, монахов, плывущих в мареве тумана. В глазах все мелькало. Отчаянным усилием воли я поборол приступ головокружения. Мысль о том, что я не выдержу испытания, повергла меня в ужас: это после всех‑то мучений! У меня было такое ощущение, что камни, на которых я сидел, превратились в лезвия ножей и воткнулись в самые больные места.
В какой‑то миг просветления я утешил себя мыслью, что я не наседка, которой приходится сидеть на яйцах значительно дольше. Солнце застыло на месте. День, казалось, никогда не кончится. Но вот начало темнеть. Поднявшийся вечерний ветер стал играть пером, которое обронила пролетавшая птица. Снова один за другим зажигались в окнах огоньки масляных ламп.
«Лучше всего мне умереть сегодня ночью, – подумал я. – Все равно больше я не вынесу».
И в это мгновение в дверях показалась высокая фигура регента.
– Иди сюда, мальчик! – крикнул он.
Я попытался встать, но не смог – мои ноги затекли, и я ткнулся носом в землю.
– Если ты хочешь отдохнуть, то можешь провести здесь еще ночь, – сказал регент. – Я не могу больше ждать.
Я быстро подхватил свой узел и направился, пошатываясь, к регенту.
– Входи, – сказал он мне. – Примешь участие в вечерней службе, а завтра утром придешь ко мне.
Внутри было тепло и приятно пахло. Обостренное чувство голода подсказывало мне, что где‑то недалеко находится пища. Я устремился за группой, шедшей куда‑то направо. Пища, пища – тсампа и чай с маслом! Я пробирался к первому ряду, как будто учился этому всю жизнь.
Монахи пытались поймать меня за косу, когда я на четвереньках проскальзывал у них между ног, но тщетно – я хотел есть, и ничто не могло остановить меня.
Немного подкрепившись, я пошел за монахами в храм на вечернюю службу. Усталость валила с ног; я не понимал, что происходит вокруг. К счастью, никто на меня не обращал внимания. Когда монахи стали выходить гуськом из храма, я опустился на пол около огромной колонны, положил голову на узелок со сменным платьем и заснул.
Я проснулся от резкого удара – мне показалось, что у меня треснул череп, – и услышал голоса:
– Новичок! Из благородных!
– А ну вставай!
– Дайте‑ка ему как следует!
Один из монастырских учеников размахивал моим сменным платьем, которое выдернул у меня из‑под головы, другой примерял мои сапоги. Горячая тсампа, мягкая и влажная, залепила мне лицо, я ничего не видел. Со всех сторон на меня сыпался град ударов кулаками и ногами. Я не защищался. Наверное, это испытание на послушание, подумал я. В соответствии с Шестнадцатым Законом: «Выноси страдания и несчастья с терпением и безропотно».
Внезапно раздался громкий голос:
– Что здесь происходит?! И тут же испуганный шепот: – Ох, опять этот старый мешок с костями. Сейчас он нам задаст! Я пытался соскрести с лица тсампу, залепившую глаза. В эту минуту надо мной наклонился регент и, потянув за косу, поставил меня на ноги:
– Мокрая курица! Тряпка! Это ты – будущий руководитель?! Получай! И еще!
И снова на меня посыпался град ударов.
– Бездельник! Слюнтяй! Даже защититься не можешь!
Колотушкам, казалось, не будет конца. Но тут я вспомнил прощальные слова Тзу: «Выполняй как следует свой долги не забывай того, чему я тебя научил».
Почти инстинктивно я принял бойцовскую стойку и сделал легкий выпад с применением одного из приемов, которым обучил меня Тзу. Застигнутый врасплох регент охнул от боли, перелетел через мою голову, пропахал носом каменный пол и звонко стукнулся головой о колонну. «Теперь не миновать мне смерти, – мелькнула мысль. – Вот и конец всем моим страданиям». Мне показалось, что весь мир остановился. Послушники онемели и не двигались, даже дышать перестали. Раздалось рычание: высокий костлявый монах вскочил на ноги. Он был похож на самого черта. Из носа у него шла кровь, но рычал он не от боли – он хохотал!
– А‑а‑а! Так ты бойцовский петух? Или крыса, загнанная в угол? Ну, это мы сейчас узнаем!
Он повернулся к рослому мальчику лет четырнадцати и сделал ему знак:
– Нгаванг, ты главный верзила в этом монастыре. Покажи‑ка нам, кто лучше в драке – сын погонщика или сын князя?
Впервые в жизни я был благодарен Тзу, старому монаху‑полицейскому. В молодости он специализировался по тибетской борьбе и даже был чемпионом провинции Кам. Он передал мне, как сам говорил, «все, что знал». Мне уже приходилось и раньше бороться с мужчинами, и не без пользы: я усвоил кое‑что из науки, в которой сила и возраст не имеют решающего значения. А поскольку от этой драки зависело мое будущее, я почувствовал себя лишь более отчаянным.
Нгаванг был силен и хорошо сложен, но гибкости в движениях ему не хватало. Сразу видно было, что он привык к обычным потасовкам, в которых выезжал за счет своей силы. Он бросился на меня с кулаками, решив сразу же подавить мое сопротивление. Я не испугался, сделал шаг в сторону и неуловимым движением подкрутил Нгавангу руку. Ноги у него разъехались, и, падая, он ударился головой о каменный пол. С минуту Нгаванг лежал «на ковре» и стонал, затем резко вскочил и снова бросился на меня. Я применил прием с падением на пол и в тот момент, когда он оказался надо мной, захватил его за ногу и сделал подкрутку. На этот раз мой соперник показал «солнышко» и упал на левое плечо, но не успокоился. Он благоразумно откатился от меня, снова вскочил, ухватился за цепь тяжелого кадила и стал раскручивать его над головой. От этого тяжелого, неудобного оружия было легко уклониться. Я шагнул вперед, поднырнул под руки Нгаванга, которыми он размахивал, как цепями, и ткнул пальцем ему в шейную ямку под кадыком, как учил меня Тзу. Нгаванг грохнулся на пол подобно камню во время горного обвала. Его парализованные пальцы не удержали цепь, и кадило со звоном и треском покатилось по полу прямо на послушников и монахов, наблюдавших за дракой. Нгаванг оставался без сознания добрых полчаса. Такое «прикосновение» иногда применяют для отделения духа от тела перед астральным путешествием и в некоторых других процедурах.
Регент приблизился ко мне, хлопнул меня по плечу так, что теперь я едва не полетел на пол, и произнес нечто несусветное:
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 91; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!