ЛИЧНОСТЬ: СВИДЕТЕЛЬСТВА БЕЗ КУПЮР 3 страница
В. М. Чернов // Россия. М., 1990. № 5
Во время своей речи Ленин ходил туда-сюда, иногда оборачиваясь к аудитории, иногда прямо обращаясь к ней, в зависимости от эффекта, который он хотел произвести. Иногда он пересекал сцену по всей длине, не переставая говорить. Этот трюк гипнотизировал слушателей и заставлял их ловить каждое слово, которое произносил оратор.
Дж. Хилл. С. 225
И наконец, Ленин умел ощущать свою аудиторию, — умел возвышаться над ней не больше, чем нужно, умел даже вовремя вернуться к ней, даже принизиться к ней так, чтобы не создалось нарушающего гипноза отрыва, так, чтобы произвести в данный момент наибольшее давление на волевое состояние аудитории. И в то же время он лучше, чем кто-либо, знал, что толпа — словно конь, любящий шпоры и узду седока, что толпа любит поработиться, и он умел, когда надо, взять с нею тон властный, требовательный, обличающий, даже бичующий. «Это не оратор, но это, пожалуй, побольше оратора», — сказал про Ленина кто-то, и сказал метко.
В. М. Чернов // Россия. М., 1990. № 5
Надо отметить и то, что, как я выше упомянул, Ленин был особенно груб и беспощаден со слабыми противниками: его «наплевизм» в самую душу человека был в отношении таких оппонентов особенно нагл и отвратителен. Он мелко наслаждался беспомощностью своего противника и злорадно, и демонстративно торжествовал над ним свою победу, если можно так выразиться, «пережевывая» его и «перебрасывая его со щеки на щеку». В нем не было ни внимательного отношения к мнению противника, ни обязательного джентльменства. Кстати, этим же качеством отличается и знаменитый Троцкий... Но сколько-нибудь сильных, неподдающихся ему противников Ленин просто не выносил, был в отношении их злопамятен и крайне мстителен, особенно, если такой противник раз «посадил его в калошу»... Он этого никогда не забывал и был мелочно мстителен...
|
|
|
Г. А. Соломон1. С. 21
После споров, дискуссий, когда возвращались домой, был часто сумрачен, молчалив, расстроен.
Н. К. Крупская. С. 369
Эти его грубые и в сущности плоские личные выпады, наконец, мне надоели. Я долго не обращал, или, вернее, старался не обращать на них внимания, понимая, что они являются следствием сознания беспомощности той позиции, которую он защищал… На самом деле он просто ругался и сыпал на мою голову выражения «дубовые головы», «умственные недоноски», «митрофаны», — словом аргументировал целым набором оскорбительных выражений. Я никогда не любил споров из-за споров и органически не выношу, когда спор превращается в личную распрю и взаимные оскорбления: для меня спор тогда теряет всякий интерес, и мне становится просто непроходимо скучно. Так было и на этот раз.
|
|
|
— Ну, Владимир Ильич, вы бы брали легче на поворотах, — внешне спокойно, но внушительным тоном сказал я. — Ведь, если и я применю вашу манеру оппонировать, так, следуя ей, и я могу «обложить» вас всякими ругательствами, благо русский язык очень богат ими, и тогда получится просто рыночная сцена... Но я помню, что, к сожалению, вы мой гость...
Надо отдать справедливость, мой отпор подействовал на Ленина. Он вскочил, стал хлопать меня по плечам, полуобнимая, хихикая и все время повторяя «дорогой мой» и уверяя меня, что, увлеченный спором, самой темой его, забылся и что эти выражения ни в коей мере не должно принимать, как желание меня оскорбить...
Г. А. Соломон1. С. 32
Ленина охотно представляли себе бессердечным, фанатичным «сухарем», но его бессердечие было чисто головное, рассудочное, направленное на «дальних», на врагов его дела, его партии. С «ближними» же он был приветлив, добродушно-весел и обходителен, как простой хороший товарищ; и недаром любовно-фамильярнее «Ильич» получило такое распространение среди рядовых большевиков. Да, Ленин был добродушен. Но добродушие и доброта — не одно и то же. Подмечено, что все физически очень сильные люди обычно бывают добродушны. Это добродушие есть просто побочный продукт благодушной уверенности, происходящей от сознания силы. Таким же добродушием большого сенбернара по отношению к маленьким дворнягам был полон и Ленин по отношению к своим «ближним». Что же касается настоящей внутренней доброты, то ее Ленин, вероятно, считал одной из ненужных и мешающих людских слабостей. По крайней мере, когда он хотел возможно презрительнее третировать кого-нибудь из своих противников-социалистов, то к его имени он прибавлял эпитет «добренький». Этим было все сказано: значит, мягкотелость, размазня, слякоть.
|
|
|
В. М. Чернов // Россия. М., 1990. № 5
Как-то перед одним из своих докладов Ленин, собираясь вместе со мной идти в «Мэзон дю Пепль» (Дом Народов в Брюсселе — Е. Г.), в одной из аудиторий которого должно было состояться собрание, вынув свою записную книжку, порывшись в ней, попросил меня познакомить его с одним из эмигрантов, известным под именем «товарищ Митя». Он был наборщиком и жил в Брюсселе с молодой женой и очень нуждался. Как секретарь группы, я располагал спорадически небольшими средствами, из которых, с разрешения Бюро группы, оказывал ему посильную помощь.
|
|
|
— Вы не знаете, Георгий Александрович, он очень нуждается? — спросил Ленин.
Я подтвердил и иллюстрировал его нужду.
— Дело в том, — сказал Ленин, — что он писал мне и просил помочь. Я могу в качестве члена Интернационального Бюро выхлопотать ему то или иное пособие... Сколько вы думаете надо ему выдать?
Я указал, как на минимальную сумму пособия, на пятьдесят франков: в то время в Бельгии можно было на эту сумму одному человеку прожить полмесяца.
— Что вы? что вы? — сказал Ленин, и во взгляде его я прочитал выражение какой-то теплоты. — Он, видите ли, пишет, что через некоторое время, счастливец (вздохнул он) — его жена ждет ребенка... Так что 50 будет маловато, а? как вы думаете?
Тогда я удвоил сумму пособия. Но Ленин, согласившись со мной, просил меня уведомить его, когда наступит минута родов, чтобы устроить Мите еще одно пособие, что я, конечно, и исполнил.
В «Мэзон дю Пэпль» мы пошли с ним к Гюйсману, секретарю Интернационального Бюро, и Ленин попросил его выдать сто франков для Мити. Отмечу, что, когда Митя, пораженный таким крупным пособием (по современному индексу это составляло не менее тысячи франков), благодарил Ленина, тот страшно сконфузился и стал валить «вину» на меня.
Г. А. Соломон1. С. 27—28
Мы знаем Владимира Ильича Ленина, какой это был железный большевик... Но мы видим, по рассказу Лядова (М. Лядов. «Мои встречи с Лениным», 1924), как Владимир Ильич в Женеве был на спектакле «Дама с камелиями», и когда Лядов обернулся к Владимиру Ильичу, то увидел, как он платочком вытирал слезы. (Стенограмма «беседы» В. Мейерхольда с самодеятельными художественными коллективами завода «Шарикоподшипник», 27 мая 1936-го года, в Москве.)
Цит. по: Ю. Анненков. С. 264—265
Описанный выше случай, когда Ленин обнаружил такую растрогавшую меня чисто товарищескую теплоту, был единственный, по крайней мере из известных мне. Возможно, что именно потому-то так врезалось мне в память и так меня растрогало, что это было так непохоже на Ленина, было так необычно для него и напоминало какое-то чудо, вроде летающей собаки. И рядом с этим встает воспоминание об его грубом отношении к близкому ему товарищу Менжинскому. И невольно копошится подозрительное сомнение, да не было ли это его теплое внимательное отношение к мало знакомому ему Мите, притом рабочему, лишь демагогическим жестом, позой для привлечения сердец?
Г. А. Соломон1. С. 28
Заботы Владимира Ильича о заболевших товарищах были поистине поразительны. Время от времени я получал от него предписание осмотреть того или другого больного, назначить ему соответствующий режим, указать в точности, сколько часов в день он может работать, или не нужно ли ему на время совсем бросить работу, не нужно ли изменить характер работы, не нужно ли уехать в какой-нибудь курорт или за границу и т. д. Поражал меня всегда не самый факт заботливости о больных товарищах, а то, как это делалось. Владимир Ильич никогда не успокаивался на том, что просил посмотреть больного. Он вникал всегда во все подробности, во все мелочи, входил нередко в обсуждение плана лечения и т. д. Он следил далее за тем, выполняются ли предписания врача, выехал ли больной на курорт, указанный врачом, или за границу.
Л. Г. Левин. С. 254—255
Но, раз я коснулся этой стороны, не могу не сопоставить с этим его отношение к посторонним, неизвестным ему товарищам, его отношение к Менжинскому, его старому товарищу и другу, о чем я выше уже говорил. В течение этого пребывания Ленина у меня я несколько раз говорил ему о тяжелом положении Менжинского, человека крайне застенчивого, который сам лично предпочел бы умереть (я его застал умирающим от своей болезни, в крайней бедности, но он никому не говорил о своем положении), но ни за что не обратился бы к своим друзьям или товарищам. Но Ленин относился к моим указаниям совершенно равнодушно и даже жестко холодно. Он ничего не сделал для него...
Г. А. Соломон1. С. 28
В начале двадцатых годов здоровье Сталина подверглось серьезной опасности. У него начался гнойный перитонит. Предстояла операция. Сталина, по настоянию Ленина, перевели в Москву, в Солдатенковскую знаменитую больницу.
«Владимир Ильич, — рассказывает лечивший Сталина доктор Розанов, — ежедневно два раза, утром и вечером, звонил ко мне по прямому проводу и не только справлялся о его здоровье, потребовал самого тщательного и обстоятельного доклада. Операция т. Сталина была очень тяжелая: помимо удаления аппендикса, пришлось сделать широкую резекцию слепой кишки, и за исход ручаться было трудно. Владимир Ильич, видно, очень беспокоился и сказал мне:
— Если что, звоните мне во всякое время дня и ночи...
Когда на четвертый или пятый день после операции всякая опасность миновала, и я сказал ему об этом, у него, видно, от души вырвалось:
— Вот спасибо-то!.. Но я все-таки буду звонить вам каждый день...
Навещая т. Сталина у него уже на квартире, я как-то встретил там Владимира Ильича. Встретил он меня очень приветливым образом. Отозвал в сторону, опять расспросил, что было со Сталиным. Я сказал, что его необходимо отправить куда-нибудь отдохнуть после тяжелой операции. На это он:
— Вот и я говорю то же самое, а он упирается. Ну, да я устрою, только не в санаторий, сейчас говорят, что они хороши, а еще ничего хорошего нет...
Я говорю:
— Да пусть едет прямо в родные горы.
Владимир Ильич:
— Вот и правильно, да подальше, чтобы никто к нему не приставал, надо об этом позаботиться».
В. Брусенцов. С. 174
Решились оперировать под местным наркозом из-за слабости больного. Но боль заставила прекратить операцию, дали хлороформу... Потом он лежал худой и бледный как смерть, прозрачный, с отпечатком страшной слабости.
В. Ф. Аллилуев. Хроника одной семьи: Аллилуевы — Сталин. М.: Мол. гвардия, 1995. С. 134
Возможно именно в это время Сталин сильно удивил Ленина. Ленин, полушутя-полусерьезно, на правах заботливого брата посоветовал ему жениться на своей сестре «Маняше» — Марии Ильиничне. Оказалось, что Сталин уже женат. И не на ком-нибудь, а на своей секретарше. Как известно, ею была Надежда Аллилуева…
Н. Валентинов3. С. 123
Ленин действительно по-своему любил тех, кого ценил как слуг «дела»; он легко им прощал ошибки, даже их измены, хотя порой задавал им хорошие головомойки, чтобы их возвратить «на путь истинный»; злопамятства, злобности в нем не было; но зато враги его дела для него были не живыми людьми, а подлежащими уничтожению абстрактными величинами; он ими не интересовался; они были для него лишь математическими точками приложения силы его ударов, мишенью для постоянного, беспощадного обстрела. За простую идейную оппозицию партии в критический для нее момент он способен был, не моргнув глазом, обречь на расстрел десятки и сотни людей; а сам он любил беззаботно хохотать с детьми, любовно возиться со щенками и котятами.
В. М. Чернов // Россия. М., 1990. № 5
Может быть, мы все мало знали Ленина и, имея с ним общение исключительно деловое, не обращали внимания на эти черты его характера? Может быть, в нем тлели и обыкновенные чувства?. . Так хотелось бы верить!. . Напомню об его отношении к матери...
Г. А. Соломон1. С. 28
Владимир Ильич вообще очень любил кошек и собак. Когда он был уже больной, ему кто-то достал маленького щенка, ирландского сеттера. Одного достали — заболел чумой и погиб.
М. И. Ульянова. С. 217
Вспомнился даже рассказ екатеринославского делегата, возвратившегося с партийной конференции в начале 1912 года, как тов. Ленин обеспокоился тем, что этот делегат потерял на границе свое одеяло и подушку, и как его растрогало и смутило, когда вдруг, перед самым отъездом, Владимир Ильич пришел с пакетом и, извиняясь, что чуть было не опоздал, принес ему и одеяло, и подушечку.
Е. Б. Бош. С. 82
Хотел бы поговорить насчет Бухарчика. Смилга рассказал мне, что ведет он себя безобразно. Не лечится толком. Нервничает. Слухи о покушении (готовящемся) на него выводят его из себя и т[ак] д[алее].
Ленин — Н. Н. Крестинскому. 26 апреля 1922 г.
Неизвестные документы. С. 536
И на меня, и на жену, и на других Алексей Иванович (Рыков) производит впечатление совсем больного человека. Через силу ходит на конференции. Из письма его ко мне сегодня видно, что врачи настаивают на серьезном лечении.
Да это видно и не врачу.
Переустал до чертиков, почти надорвался.
А не лечится толком. Это безобразие. Хищение казенного имущества совершенно недопустимое.
Ленин — Н. С. Рыковой. 26 мая 1921 г.
Неизвестные документы. С. 441—442
Не выпускайте Рыкова пока не достигнет 70 кило. Исполнение телеграфируйте.
Ленин — Н. Н. Крестинскому. 1 марта 1922 г.
Неизвестные документы. С. 536
Это был далеко не единственный случай доброты Ленина по отношению к товарищам. Многие свидетельствуют, что он любил детей — и кошек. В Женеве у него была рыжая кошка. Придя в гости к Ленину в Горках после покушения на его жизнь, Анжелика Балабанова видела у него в доме двух кошек. Линкольн Айр, американский журналист, побывавший в квартире Ленина в Кремле, заметил любовь диктатора к его многочисленным котам.
Л. Фишер. С. 538
Однажды, будучи в хорошем настроении, Горький со смешком рассказал мне его первую встречу с Лениным в Лондоне в 1907 г., т. е. когда Горький в виде почетного гостя был приглашен на съезд партии. Ленин пришел к Горькому в отель и после первого рукопожатия и нескольких приветственных слов быстро подошел к кровати и начал молча шарить рукой под одеялами и подушками.
«Я стоял, — передавал Горький, — чурбаном, абсолютно не понимая, что делает и для чего это делает Ленин. В моей голове пронеслась даже дикая мысль: не с ума ли он сошел? Слава Аллаху, мое смущение и недоумение быстро окончилось, потому что Ленин, подойдя ко мне, объяснил: в Лондоне климат сырой и нужно тщательно следить, чтобы постельное белье не было влажным. Это очень вредно и опасно для лиц, как я, с больными легкими. А мне-де нужно особенно беречься, потому что я только что написал роман «Мать» — вещь будто полезную для русского рабочего и призывающую его на борьбу с самодержавием. За такой комплимент я, конечно, Ленина поблагодарил, только, сознаюсь, несколько досадно стало. Хорош или худ этот роман — не мне судить. Кончая писать, я почти всегда тем, что написал, остаюсь недоволен, но сводить мою работу, как то сделал Ленин, к чему-то вроде комитетской прокламации, призывающей на штурм самодержавия, все-таки не годится. Я ведь пытался в моей вещи подойти к нескольким большим, очень б-о-л-ь-ш-и-м проблемам. Оправдание террора, убийств, казни во время революции — это ведь большущая моральная проблема, ведь нельзя легко уйти от мысли марать убийством священное дело».
Горький, как видим, недостаточно тогда проник в Ленина. Той проблемы, которую он считал морально тяжелой и «очень большой», для Ленина не существовало.
Н. Валентинов4. С. 179—180
Горький об этой встрече рассказывал многим лицам, и тон его рассказа менялся: в нем то появлялась, то исчезала насмешка в зависимости от того, как в данный момент он относился к Ленину.
Н. Валентинов1. С. 71
Ленин питал к Горькому особое уважение и обычно принимал его дома. Если же Горький должен был посетить его в Совнаркоме, то Ленин приходил в свой кабинет раньше обычного и напоминал секретарю: «Не забыли ли сказать в будку у кремлевских ворот, не задержат ли там Горького?» Через полчаса он звонил из кабинета: послали ли за Горьким машину. Обычно Горькому не приходилось ждать в приемной, Ленин принимал его без очереди.
Л. Фишер. С. 478
Ультрапрактический человек, с обостренным убеждением, что для «дела» нужно иметь и приумножать «финансы», Ленин и по другим мотивам находил нужным быть ласковым с Горьким: его связи, его имя, его мастерство добывать деньги — представляли в глазах Ленина огромную важность. В 1907 году при встрече с Горьким, на партийном съезде в Лондоне, Ленин «использовал» его имя при заключении займа, сделанного у владельца мыловаренных предприятий Ж. Фельца для покрытия расходов, связанных с созывом съезда. Ходатайство о займе поддерживал М. Горький и английский социалист Ленсбери, и так как оба эти имени импонировали Фельцу, он согласился дать деньги, но поставил условие, чтобы их ему возвратили к 1 января 1908 года.
Стоит напомнить, что Большевистский Центр, имевший в руках капитал Шмита, и не подумал о возврате долга. 29 января 1908 года Ленин писал в Лондон Ротштейну, русскому социал-демократу, члену английской социал-демократической партии: «Следовало бы объяснить это англичанину, втолковать ему, что условия эпохи II Думы, когда заключался заем, были совсем иные, партия, конечно, заплатит свои долги, но требовать их теперь невозможно, немыслимо, что это было бы ростовщичеством и т. д.». Долг был уплачен лишь 1923 году по настоянию Красина, тогдашнего полпреда в Англии.
Н. Валентинов1. С. 72—73
Лепешинский пишет, что тот «не очень-то долюбливал маленьких детей», оговариваясь, что это личное впечатление, быть может, не соответствующее действительности. «Он всегда любил эту сумму загадочных потенциальных возможностей грядущего уклада человеческой жизни, — пишет Лепешинский, — но конкретные Митьки, Вальки и Машки не вызывали в нем положительной реакции. Мне кажется, если бы его привели в школу, где резвятся восьмилетние малыши, он не знал бы, что с ними делать и стал бы искать жадными глазами свою шапку. Поскольку его всегда тянуло поиграть с красивым пушистым котенком (кошки это его слабость), постольку у него не было ни малейшего аппетита на возню с двуногим «сопляком» (извините за не совсем изящное выражение)…»
М. Г. Штейн2. С. 179—180
Не помню точно, в каких-то воспоминаниях об Ильиче, кажется у Лепешинского, я как-то встретил указание на то, что Владимир Ильич не любил маленьких детей. Это неверно: не было случая, чтобы Владимир Ильич, придя к нам, очень нежно и ласково не повозился бы с нашей дочуркой. А когда наступил день ее рождения, Владимир Ильич, своевременно осведомившись об этом, сам вместе с Надеждой Константиновной отправился в магазин и купил ей в подарок игрушку — маленькую собачку, которую мы храним очень бережно, памятуя, что Владимир Ильич сам ходил ее покупать.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 94; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!