Однажды у императрицы собралось большое общество приближенных



 

Однажды у императрицы собралось большое общество приближенных. Среди них можно было увидеть знатных дам – родственниц государыни, придворных сановников и молодых вельмож. Сидя в стороне, я вела разговор с фрейлинами.

Внезапно императрица бросила мне записку. Я развернула ее и прочла:

«Должна ли я любить тебя или нет, если не могу уделить тебе первое место в моем сердце?»

Несомненно, она вспомнила недавний разговор, когда я заметила в ее присутствии:

– Если я не смогу царить в сердце человека, то предпочту, чтоб он совсем не любил меня. Пусть лучше ненавидит или даже преследует. Скорее умру, чем соглашусь быть второй или третьей. Хочу быть только первой!

– Вот она – «Единственная колесница Закона»! – воскликнул кто‑то, и все рассмеялись.

Когда я прочла записку, государыня дала мне кисть и листок бумаги.

Я написала на нем: «Среди лотосовых сидений в райском чертоге, что возвышаются друг над другом вплоть до девятого неба, мне будет желанно и самое низшее».

– Ну‑ну, – молвила государыня, – ты совсем пала духом. Это плохо! Лучше будь неуступчивой, такой, как раньше была.

– Это смотря к кому.

– Вот это уж действительно плохо! – упрекнула меня императрица. – Ты должна стремиться быть первой даже в сердце «Первого человека в стране».

Чудесные слова!

 

102. Его светлость тюнагон Такаиэ посетил однажды императрицу…

 

Его светлость тюнагон Такаиэ посетил однажды императрицу – свою сестру – и сказал, что собирается преподнести ей веер:

– Я нашел замечательный остов для веера. Надо обтянуть его, но обыкновенная бумага не годится. Я ищу что‑нибудь совсем особое.

– Что же это за остов? – спросила государыня.

– Ах, он великолепен! Люди говорят: «Мы в жизни не видали подобного». И они правы, это нечто невиданное, небывалое…

– Но тогда это не остов веера, а, наверно, кости медузы, – заметила я.

– Остроумно! – со смехом воскликнул господин тюнагон. – Буду выдавать ваши слова за свои собственные.

Пожалуй, историю эту следовало бы поместить в список того, что неприятно слушать, ведь может показаться, будто я хвастаюсь. Но меня просили не умалчивать ни о чем. Право, у меня нет выбора.

 

103. Однажды во время долгих дождей…

 

Однажды во время долгих дождей младший начальник министерства церемониала Нобуцунэ прибыл во дворец императрицы с вестью от императора. Как всегда, ему была предложена подушка для сидения, но он отбросил ее еще дальше, чем обычно, и уселся прямо на пол.

– Как вы думаете, для кого эта подушка? – спросила я.

– Я побывал под дождем, – ответил он, посмеиваясь. – Боюсь оставить на подушке следы моих грязных ног. Поди, запачкаю.

– Пойти за пачкою бумаги нетрудно, – заметила я. – Но можете наследить, я следить не буду.

– Не воображайте, что вы уж так находчивы! Я заговорил о следах моих ног, а не то разве пришла бы вам в голову эта игра слов, – повторял он снова и снова.

Было очень забавно.

– К слову расскажу, – поведала я ему, – что в былые времена во дворце старшей императрицы служила прославленная своей красотой женщина по имени Энутаки.

Покойный Фудзивара Токикара, тот, что впоследствии умер в звании губернатора провинции Мино, был тогда молодым куродо. Однажды он заглянул в комнату, где собралось много придворных служанок, и воскликнул:

– Так вот она, знаменитая Энутаки – «Прелестница!» Почему же ты не столь прелестна, как твое имя обещает?

– Но ведь это «Токикара» – «Смотря для кого».

И все при дворе, даже высшие сановники и старшие царедворцы, нашли ответ Энутаки очень остроумным. «Сказала, как припечатала», – говорили они.

Думаю, история эта правдива. Сколько времени уж рассказывают ее, не меняя ни слова.

Нобуцунэ возразил мне:

– Но все же Токикара как бы сам подсказал ей эту шутку. Ведь и в поэзии всего важнее тема. Задайте тему – и можно сочинить, что угодно, хоть китайское стихотворение, хоть японское.

– О да, еще бы! Я предложу вам тему, а вы сложите японскую танку, – сказала я.

– Отлично, – согласился Нобуцунэ. – Перед лицом государыни я готов сложить сколько угодно танок.

Но как раз в это время государыня прислала свой ответ на письмо императора.

– О страх! Я поспешно убегаю, – И Нобуцунэ торопливо скрылся.

– У него невозможный почерк, – стали говорить о нем, когда он покинул комнату. – Хоть китайские иероглифы, хоть японское письмо, все выглядит ужасно. Над его каракулями всегда посмеиваются. Вот и пришлось ему бежать… В те времена, когда Нобуцунэ служил главным смотрителем строительных работ во дворце, он послал к одному из мастеров чертеж постройки, набросав на нем собственной рукой:

«Выполнять в точности как изображено здесь». Я приписала сбоку на полях бумаги:

«Если мастер последует приказу, то получится нечто весьма удивительное».

Бумага эта получила хождение среди придворных, и люди умирали от смеха.

 

104. В десятых числах первой луны младшая сестра императрицы…

 

В десятых числах первой луны младшая сестра императрицы стала супругой наследника престола и поселилась во дворце Сигэйся. Как перечислить мне великолепные торжества, состоявшиеся по этому случаю?

Некоторое время сестры не встречались, только обменивались письмами, но наконец госпожа Сигэйся сообщила государыне, что навестит ее в двадцатых числах второй луны.

В честь этого визита апартаменты императрицы были убраны с особой заботой и парадно украшены. Мы, придворные дамы, тоже все были наготове.

Ее светлость Сигэйся прибыла на исходе ночи, незадолго до рассвета.

В восточном крыле дворца Токадэн, смежного с дворцом императрицы, для гостьи были приготовлены просторные «двойные покои».

На утренней заре прибыли в одном экипаже светлейшие родители: господин канцлер Мититака с супругой.

Решетчатые створки ситоми подняли рано‑рано. Государыня находилась в глубине покоев, на южной их стороне. Ширмы, поставленные лицевой стороной к северу, с трех сторон отгораживали место, где сидела императрица.

Поверх циновок для нее положили подушку, принесли круглую жаровню.

Дамы во множестве собрались перед государыней. Ширма скрыла их от посторонних глаз.

Пока я занималась прической императрицы, она спросила меня:

– Случалось ли тебе видеть Сигэйся?

– Нет, как я могла бы? Я лишь один раз видела ее в храме Сакудзэн, и то лишь мельком, со спины.

– Ну тогда спрячься так, чтобы подглядывать вот через эту щель между колонной и ширмой. Полюбуйся на мою сестру, она прекрасна!

Я себя не помнила от восторга и нетерпения. Наконец прическа государыни была закончена. Настало время нарядить ее.

Государыня надела поверх трех нижних одежд багряное платье из блестящего гибкого шелка и еще две парадных одежды цвета алой сливы. Одна была заткана плотными узорами, а другая более тонкими.

– Не правда ли, к верхней одежде цвета алой сливы лучше всего подходит нижняя одежда густо‑пурпурного цвета, – заметила императрица. – Жалко, что для юных девушек это недозволенные цвета. Положим, для цвета алой сливы сезон уже прошел, но я терпеть не могу светло‑зеленых оттенков. Вот только хорошо ли пурпурная слива сочетается с багрянцем?

Несмотря на опасения императрицы, цвета эти чудесно сочетались между собой, сообщая еще более блеска и очарования красоте ее лица.

«Неужели Сигэйся столь же хороша?» – думала я. Мне не терпелось ее увидеть.

Но вот государыня заскользила на коленях в соседние «двойные покои», где находились ее родители. А я немедля прильнула к ширмам и стала глядеть в щелку.

Дамы заволновались и стали говорить про меня:

– Она дерзко ведет себя. Не пришлось бы ей потом за это расплачиваться.

Забавно было слушать их.

Перегородки между комнатами были широко раздвинуты, и ничто не мешало взгляду.

На супруге канцлера были надеты две одежды из глянцевитого ярко‑алого шелка поверх нескольких белых одежд, сзади подвязан шлейф придворной дамы. Она сидела в глубине комнаты, спиной ко мне, и я могла рассмотреть только ее наряд.

Госпожа Сигэйся находилась не так далеко и глядела в мою сторону. На ней было несколько нижних одежд цвета пурпурной сливы густых и светлых оттенков, а поверх них парчовое платье темно‑алого цвета без подкладки, короткая накидка красноватого оттенка и одежда цвета амбры на алом исподе. Самое верхнее одеяние, затканное густыми узорами, было нежно‑зеленого цвета, что придавало ей совсем юный вид. Вдруг она прикрыла свое лицо раскрытым веером… Да, госпожа Сигэйся была неописуемо, чарующе прелестна!

Господин канцлер был наряжен в бледно‑лиловый придворный кафтан и светло‑зеленые шаровары поверх алых нижних одежд. Он сидел, прислонясь спиной к одной из колонн между внутренними покоями и открытой галереей, и завязывал шнурок от ворота. Лицо его было мне хорошо видно.

Глядя на своих прекрасных дочерей, он радостно улыбался и по своему обычаю сыпал весёлыми шутками.

Госпожа Сигэйся в самом деле была хороша, словно сошла с картины, но государыня затмила свою сестру. Императрица, полная спокойной уверенности, казалась несколько более взрослой. Пурпурные одежды придали особый блеск ее совершенной красоте. Разве можно было сравнить государыню с кем‑либо на свете?

Но вот настало время совершить утреннее омовение рук. Утварь для госпожи Сигэйся принесли, пройдя через галереи дворцов Сэнъёдэн и Дзёкандэн, две юных прислужницы и четыре служанки низшего ранга. Шесть приближенных дам сидели под китайской крышей с загнутыми краями на нашем конце галереи. Для остальных фрейлин из свиты госпожи Сигэйся не нашлось места, и они воротились назад в ее дворец.

Придворные дамы выглядели очень изящно в своих накидках «цвета вишни», надетых поверх одежд, светло‑зеленых, как молодые побеги, или алых, как лепестки сливы. Влача за собою длинные подолы, они взяли у служанок таз с водою и поднесли госпоже Сигэйся.

Картина эта была полна утонченной прелести.

Из‑под церемониального занавеса падали волной узорчатые рукава китайских накидок. Там, возле госпожи Сигэйся, сидели две юных придворных дамы: Сёсё, дочь Сукэмаса, начальника императорских конюшен, и Сайсё, дочь советника Китано. Я залюбовалась этим зрелищем.

Тем временем девушки‑унэмэ приняли от служанок таз с водою для омовения рук и поднесли императрице. На девушках были надеты зеленые шлейфы с густо окрашенной нижней каймой, китайские накидки, длинные ленты стелются сзади вдоль шлейфа, концы шарфа падают спереди с плеч, лица густо набелены. Мне было приятно видеть, что все делается в китайском стиле, согласно строгому этикету. Когда настало время завтрака, явились мастерицы, чтобы уложить в высокую прическу длинные ниспадающие волосы тех женщин, кому надлежало прислуживать при высочайшей трапезе.

Ширмы, скрывавшие меня от людского взора, были отодвинуты. Я почувствовала себя, как человек, который, подглядывая в щель чужой ограды, вдруг заметил бы, что у него похитили чудесный плащ‑невидимку. Досадуя, что мне помешали, я спряталась за одной из колонн, откуда я могла смотреть в щелку между бамбуковой шторой и церемониальным занавесом. Но подол моего платья и конец шлейфа выбились наружу.

Канцлер заметил меня и спросил строгим тоном:

– Кто там? Кто подглядывает позади шторы?

– Это Сёнагон, ей очень хотелось посмотреть, – ответила императрица.

– Ах, в каком я смущенье! Моя старая приятельница вдруг увидит, какие у меня дочери‑дурнушки, – воскликнул канцлер. Лицо его дышало гордостью.

В это время принесли завтрак для государыни и госпожи Сигэйся.

– Завидно, право! Этим высоким особам кушать подано. Надеюсь, они соизволят поскорее закончить трапезу, чтобы мы, жалкие старик и старушка, могли заморить голод объедками с их стола.

Он то и дело сыпал шутками в этом духе.

Но вот появились его сыновья – господин дайнагон и Самми‑но тюдзё вместе с внучком Мацугими.

Канцлер сразу же посадил мальчика к себе на колени, – милое зрелище.

Веранда была слишком тесна для церемониальных нарядов молодых вельмож, и их длинные подолы расстилались по всему полу.

Дайнагон был величественно великолепен. Самми‑но тюдзё утонченно красив. Оба они были так хороши, что невольно мне подумалось: отец их канцлер бесспорно взыскан счастьем, но и матушка тоже заслужила в прежних своих рождениях великую награду!

Императрица предложила своим братьям сесть на круглые соломенные подушки, но господин дайнагон сказал, что торопится на заседание Государственного совета, и поспешил удалиться.

Вскоре явился с посланием от государя младший секретарь министерства церемониала. Для него положили подушку в том покое, что примыкает с северной стороны к кладовой, где хранится утварь для трапезы.

На этот раз императрица особенно быстро написала ответ.

Не успели убрать подушку после ухода императорского посла, как явился младший начальник гвардии Тикаёри с письмом от наследника престола к госпоже Сигэйся. Так как веранда боковой галереи уж слишком узка, то подушку для сидения положили на веранде перед главными покоями.

Госпожа Сигэйся прочитала письмо, а после с ним ознакомились по очереди ее родители и сама императрица.

– Пиши скорее ответ, – велел канцлер своей дочери, но она медлила.

– Наверно, ты не пишешь, потому что я смотрю на тебя. А если б ты была одна, наедине с собой, ответила бы сразу, – поддразнил ее канцлер.

Госпожа Сигэйся слегка зарумянилась и улыбнулась.

– Но в самом деле, поторопись же! – воскликнула ее матушка, и она повернулась к нам спиной и начала писать. Супруга канцлера села рядом с ней и стала помогать ей. Госпожа Сигэйся как будто вконец смутилась.

Императрица пожаловала от себя Тикаёри жекский придворный наряд: одежду светло‑зеленого цвета с широкими рукавами и хакама. Подарки эти просунули под церемониальным занавесом, Самми‑но тюдзё принял их и, как требует этикет, положил посланному на голову. Посланный накинул дареную одежду на плечи и, явно смущенный ее женским воротом, удалился.

Тем временем Мацугими лепетал что‑то милое, все восхищались им и забавляли его.

– Недурно было бы выдать его за собственного сынка императрицы, – шутливо заметил канцлер.

«И в самом деле, – с тревогой подумала я, – почему же императрица до сих пор не родила сына?»

Примерно в час Овна, – не успели еще служители крикнуть: «Устлать дорогу!» – как появился император, шурша шелками одежд. Императрица уединилась с ним во внутреннем покое на возвышении, осененном балдахином и огороженном со всех сторон занавесами. Придворные дамы с тихим шелестом уселись в глубине покоя.

В галерее теснилось множество придворных.

Его светлость канцлер призвал служителей собственного двора императрицы и повелел им:

– Принести разных закусок! Всех напоить вином!

И все упились вином. Мужчины и дамы перебрасывались шутками, и каждый был восхищен остроумием собеседника.

На заходе солнца государь изволил пробудиться от сна и призвал к себе дайнагона Яманои. Потом он велел привести в порядок свою прическу и возвратился в свой дворец. Его кафтан «цвета вишни», надетый поверх пурпурных одежд, был облит сиянием заката. Но я благоговейно умолкаю…

Дайнагон Яманои – старший сын канцлера, рожденный от наложницы, не пользовался любовью прочих членов семьи, а ведь он был так хорош собою! Красотой он превосходил своих братьев, и мне было больно слышать, как светские болтуны все время стараются его принизить.

Государя провожали сам господин канцлер и его сыновья: дайнагон Яманои, Самми‑но тюдзё и хранитель сокровищницы.

Вскоре фрейлина Ума‑но найси явилась сообщить от имени императора, что он ждет императрицу к себе.

– Нет, сегодня вечером я не могу, – отказалась было государыня.

Услышав это, канцлер воскликнул:

– Недопустимый каприз! Ступай сейчас же.

От наследника престола тоже прибывали посланные один за другим. Воцарилась суматоха.

Придворные дамы, посланные императором и наследником престола, чтобы проводить к ним их юных супруг, торопили: «Скорее же, скорее!»

– Сначала проводите мою сестру, – сказала императрица.

– Как, меня первую? Разве это возможно? – возразила госпожа Сигэйся.

– Да, я хочу сама напутствовать тебя, – настаивала императрица.

Этот милый спор невольно будил улыбку.

– Ну хорошо, отправлюсь первой, мне ведь дальше, – уступила наконец Сигэйся.

Вслед за нею изволила отбыть императрица.

Канцлер со своей свитой тоже покинул дворец. Придворные так смеялись его шуткам, что чуть не попадали с мостика между галереями.

 

105. Однажды слуга, посланный одним придворным…

 

Однажды слуга, посланный одним придворным, принес мне ветку сливы. Цветы с нее уже осыпались.

К ветке была привязана краткая записка: «Что вы скажете на это?»

Я ответила всего два слова: «Осыпались рано». Придворные, толпившиеся возле Черной двери, принялись скандировать китайскую поэму, из которой я взяла мой ответ:

 

[На вершине горы Даюй

Сливы давно облетели…]

 

Услышав об этом, император соизволил заметить: – Это лучше, чем сочинять обычную японскую танку. Умно и находчиво!

 

106. В последний день второй луны…

 

В последний день второй луны дул сильный ветер и с потемневших небес летел редкий снежок.

К Черной двери пришел дворцовый слуга и сказал мне:

– Явился к вам с поручением. Господин советник Кинто посылает вам вот это письмо.

На листке для заметок было начертано заключительное двустишие танки:

 

И на один короткий миг

Слегка повеяло весною.

 

В самом деле, слова эти отлично подходили к сегодняшней погоде, но как сочинить первую строфу? Я терялась в мыслях…

– Кто находился вместе с господином советником? – спросила я.

– Такой‑то и такой‑то… – стал перечислять слуга.

Все люди замечательные, стыдно осрамиться в глазах любого из них, но больше всего меня тревожил советник Кинто. Уж ему‑то нельзя послать никуда не годные стихи!

Я почувствовала себя одинокой и потерянной. Мне захотелось показать записку императрице, но она удалилась на покой, с нею был император.

Посланный повторял:

– Скорее! Скорее!

«Мало того, что я пошлю скверные стихи, но еще и запоздаю… Куда это годится? А, будь что будет!» – подумала я и дрожащей рукой с трудом вывела начальную строфу:

 

В холодных небесах

Вишневым цветом притворился

Порхающий снежок…

 

«Что они подумают?» – терзалась я опасениями. Мне не терпелось узнать. Но если стихи мои разбранят, то, пожалуй, и узнавать не стоило бы…

Когда был получен мой ответ, среди присутствующих находился начальник Левого отряда личной гвардии (бывший тогда в чине тюдзё). Он‑то и рассказал мне:

– Советник Тосиката так оценил ваши стихи: «За это ее следовало бы возвести в ранг старшей фрейлины – найси».

 

То, что кажется бесконечным

 

Длинная опояска, когда принимаешься ее вить для безрукавки‑хампи.

Дальняя дорога, когда путник, идущий на север в Митиноку, проходит «Заставу встреч» – Осака.

Время, которое нужно для того, чтобы новорожденный вырос и достиг зрелых лет.

Сутра совершенной мудрости, когда начинаешь читать ее в одиночестве.

 


Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 137; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!