Информация для немедиков – участников событий
Что нужно делать?
1. Прежде всего нужно переписать все номера и марки машин, затем – адреса, телефоны и имена очевидцев, потому что потом их будет сложно найти.
2. Сообщить о происшествии по единому номеру вызова экстренных служб – 112[33] – или по телефонам 103, 003, 02, 01[34].
3. Организовать сортировку пострадавших по принципу «живые‑мертвые», а живых разделить на легких, тяжелых и крайне тяжелых.
4. Видимые кровотечения необходимо остановить подручными средствами, для чего нужно организовать проезжающих мимо водителей и использовать содержимое их аптечек, а также ремни, веревки, гибкие провода.
5. Фиксировать время наложения артериальных жгутов прямо на теле пострадавших шариковой ручкой или маркером (несмываемым).
6. Дождавшись приезда первого адекватного[35] сотрудника полиции, скорой помощи или МЧС, передать все собранные данные о происшествии.
7. Если позволяют и, тем более, того требуют обстоятельства, продолжать оказание помощи пострадавшим под руководством медика‑специалиста.
Сахарная атака
История шестая, в которой Таня встречается с диабетической атакой, а Ерофеев показывает, как моча превращается в сироп.
Ерофеев закинул карточку в окошко диспетчерской, доложился:
– Тринадцатая дома! – и тут же потребовал: – Мы хотим есть!
– Кто это мы? – спросили из окошка диспетчерской.
– Мы – это я, водитель и стажер, – объяснил Ерофеев. – Уже все сроки вышли, четвертый час. Давай обед!
|
|
|
– В городе или на подстанции?
– На подстанции, – ответил Саша, удаляясь в сторону кухни.
Пока он шел по коридору, селектор разнес: «Тринадцатая, пятнадцать двадцать – обед!»
На кухне у плиты суетилась Таня, а за столами расположилась бригада интенсивной терапии (реанимации), сокращенно – БИТ. Их так и называли – «БИТы», или ласково – «БИТочки».
БИТы сыто смотрели на голодную тринадцатую бригаду. Ерофеев выложил на раскаленную сковородку молодую отварную картошечку, пару котлет, приличный кус сливочного масла. Таня сюда же подсунула куриную ножку и высыпала горсточку отварной цветной капусты. Ерофеев, критично оценив ее рацион, заметил:
– Фигуру блюдешь?
– Блюду, – ответила Таня.
– Это хорошо, – задумчиво резюмировал фельдшер. И, выглянув в столовую из кухни, спросил БИТов: – Ну что, много сегодня оживили?
Доктору‑реаниматологу было лень отвечать на подначку, он махнул рукой и ответил:
– Сегодня тихо. Но я слышал, ты отличился?
– Да уж, пришлось постараться.
– Что там было?
– Массовое ДТП, о нем в «Новостях» сообщали.
– А еще Саша дядьку с остановкой сердца оживил, – сказала Таня из кухни. – Не сегодня. На прошлой неделе.
|
|
|
– Кому сдали? – ревниво спросил реаниматолог.
– Пирогову, от соседей, – ответил Ерофеев, не останавливая поглощения пищи.
– Вот халявщики, – всплеснул руками доктор БИТ, – везет людям! А где ж мы‑то были?
– Бронхостатус мы тогда купировали, – откликнулся фельдшер БИТ. – Помнишь? Тоже небось не ноздрями мух давили… Я встречался с Пироговым, он рассказывал. Везунчик ты, Саша! Пирогов просил тебе передать: «По пути в КР[36] тот больной еще раз останавливался[37]. Били триста джоулей. На пленке нарисовался переднебоковой трансмуральный инфаркт». Хао! Я передал! Доктор, вы свидетель.
БИТы посмеялись. Им можно. То сидят полдня, то уезжают на полдня.
Ерофеев кивнул, приняв сообщение. Купировать бронхостатус (или, правильнее, тяжелое осложнение бронхиальной астмы – астматический статус, когда спазм бронхов не удается снять практически никакими обычными препаратами‑бронхолитиками) – это тоже очень серьезно. Не менее серьезно, чем реанимировать человека в состоянии клинической смерти.
В столовую вошла, неся две тарелки с едой, Таня. Доктор БИТ оживился.
– Э! Да ты не один! И где таких красавиц выдают? – Он уже забыл, как уел его Ерофеев в первый день знакомства со стажеркой. – Вот это кто чирикал из кухни?!
|
|
|
Таня покраснела. Но руки были заняты, и она только и смогла что фыркнуть вверх, чтоб сдуть со лба мешающую прядь волос.
– Там больше нет, – отрезал Ерофеев. – Лучших девушек – на лучшие бригады!
– Саша, а где вилки взять?
– Нет! А голос! – Доктор БИТ восхищенно причмокнул губками. – Не говорит – поет! «Саша, а где вилки взять?»
Из селектора донеслось:
– Восьмая бригада, вызов! БИТ, у вас вызов!
Таня растерялась и стояла возле стола вся пунцовая. Ерофеев вступился за нее:
– Ну, что сидите?! Не слышали – у вас вызов! Проваливайте, не смущайте девушку. Вас ждут великие дела!
Доктор БИТ, проходя мимо Тани, сказал:
– Ничего, ничего… Нынче краснеть не всем дано… Это редкое качество.
– Редкое, редкое… Мы ширпотреба не держим… – провожал БИТов из столовой Ерофеев. – Езжайте, не портите людям аппетит!
– Хороший аппетит комплиментом не испортишь, – уже выходя, резюмировал фельдшер БИТ.
Ерофеев положил на стол две алюминиевые вилки с кривыми зубьями, стащенные когда‑то давно, может быть, еще при СССР, в какой‑то столовой, возможно, даже в той же злополучной «Ласточке»… На отдельной тарелочке нарезал перочинным ножом два малосольных огурца.
|
|
|
– Садись, ешь! Осталось пятнадцать минут!
Таня ела осторожно, медленно, казалось заставляя себя прожевывать и глотать…
– Ну что ты? – заметил ее состояние Саша.
– Ничего.
Таня смотрела в тарелку. Она терпеть не могла, когда ей уделяли слишком много внимания или как‑то обсуждали ее внешность.
– Не обращай внимания… – Ерофеев остановился, чтоб не сморозить глупость типа «Врут они все!».
– Я не обращаю.
– Ну и правильно. В конце концов, – его вдруг понесло, – на правду не обижаются.
Таня не удержалась и хихикнула в тарелку.
Ерофеев успокоился.
– Ну и правильно. Хотя я не понял, а чего я смешного сказал?
– Да нет, ничего, – Таня улыбнулась, – это я не над твоими словами. – А про себя подумала: «А кто‑то говорит, что я – страшная сестра!»
Ерофеев решил замять тему.
Они поели – уложились тютелька в тютельку – и ждали, пока остынет чай. Саша катал в ладонях горячую кружку, переливал ее содержимое из горячей чашки в холодную, потом поставил кружку в ковш с холодной водой.
– Водяная антибаня!
Но не суждено было Ерофееву попить чаю после обеда.
– Тринадцатая бригада! У вас вызов! Фельдшер Ерофеев, у вас вызов!
– Вот зараза! Ведь не уймется, пока карточку не возьму! Тань, сходи забери. Я еще чуток постужу.
Таня ушла. Вернулась через минуту с карточкой в руках.
– Ну и что там?
– Мужчина, пятьдесят лет, «плохо гипертонику».
– Ага. Ясно. Ну, иди, Иванычу скажи, и ждите меня у машины.
Попить чаю! Надо сделать всего‑то пару глотков крепкой заварки, чтоб картошка с котлетами равномернее улеглись в желудке. Но чай все никак не остывал. Однажды Ерофеев так же, спеша, хлебнул горяченького чаю – и обжег пищевод. С тех пор ничего горячего ни пить, ни есть не может.
Он так и отнес кружку в свой шкафчик. Не судьба. Придется выпить уже холодный чай, после вызова.
В машине Саша спросил:
– Ну что, Татьян, будешь за главного на вызове?
Во как! Ну что ж, все‑таки не зря она уже неделю через день работает на скорой. Надо накопленный опыт претворять в практику.
– Я попробую, – ответила она.
– Попробуй дать мне баллон с закисью, – сказал Ерофеев.
Таня полезла в деревянный ящик рядом с носилками, достала баллон с закисью азота и протянула Саше.
– На.
– Я просил попробовать дать, а ты даешь.
– Я не понимаю, – растерянно сказала Таня.
– Ну что тут непонятного? Я тебе сказал: «Попробуй дать», а ты даешь.
Таня недоуменно смотрела на Ерофеева.
– Я не понимаю, – снова сказала она. – Чего тебе надо?
– Мне надо, чтобы ты попробовала дать мне баллон с закисью.
– Ну, я попробовала – и даю, – разозлилась девушка.
– Нет, ты мне просто даешь. А ты только попробуй, – серьезно сказал Ерофеев.
– Это невозможно, – сказала Таня, – я или даю, или не даю…
– А почему ты думаешь, что можно попробовать осматривать больного? Ты или уверенно осматриваешь его, или он с порога видит твою нерешительность – и ты для него никто! Поняла?
– Поняла.
– Будешь пробовать или смотреть?
– Буду смотреть.
– Ну, пошли. И еще: я – не зануда, как ты наверняка подумала.
Таня незаметно улыбнулась. Она действительно мысленно обозвала Ерофеева занудой.
Дверь им открыла старушка лет под восемьдесят, но крепенькая. Стоит прямо, смотрит ясно, хоть и дома, но в косынке. Ерофеев посторонился, пропуская вперед «доктора» – Таню. Они поздоровались. Старушка ответила:
– Спаси, Господи! Приехали. Проходите.
Покачала головой:
– Докторша‑то молоденька. Это что ж, прямо с института?
Ей никто не ответил.
Ерофеев окинул квартиру взглядом, увидел образ Спаса Нерукотворного, перекрестился. Таня, судорожно сжимая фонендоскоп, прошла в комнату.
На неприбранной кровати сидел тучный дядька, лохматый, мутноглазый какой‑то. Часто дышал и чесался. Скребся он самозабвенно. Скоблил запястья, шею, подмышки, пах, уши, снова запястья и локтевые сгибы…
– Что вас беспокоит? – спросила Таня.
– На фонтане у руля… наливаю, крепкое – боржом не пить, а язык… жуть, – сообщил больной. – Силамыло… фла. Муть.
Ерофеев подозрительно смотрел на больного, принюхивался. Потом наклонился к старушке, спросил вполголоса:
– Он не пил?
Старушка махнула рукой.
– Что вы! Он совсем не пьет. Он гипертоник. Давление скачет! Участковый замучился совсем. Что ни назначит, не помогает! Или давление туда‑сюда! Вся пенсия – на лекарства, а все не впрок.
Она убежала и вернулась с огромным пакетом, из которого вываливались разнокалиберные коробки.
Таня, поняв, что от больного ничего путного не добьется, стала осматривать. Измерила давление, послушала легкие, оттянула веки и посмотрела в глаза, потребовала показать язык. Больной высунул кончик малинового языка и сказал:
– Бе‑бе‑бе… Бяшка, дура! В бульоне булькают бульонки! – выдал он новую «народную мудрость».
– Мне надо руки помыть, – сказала Таня, обращаясь к старушке.
– А, пойдемте, доктор!
Та повела «доктора» в ванную, повесила на крючок хрустящее вафельное полотенце. Таня пустила воду и попросила:
– Фельдшера позовите, пожалуйста!
Ерофеев втиснулся в маленькую комнатку, навис над Таней.
– Саша, я не знаю, что с ним. Давление – сто пятьдесят на сто, пульс под сотню, чешется непрерывно, язык сухой. И чушь несет…
– А чем от него пахнет? – спросил Ерофеев. – Запах чувствуешь?
– Не могу понять. Чем‑то приторным… И химический какой‑то запах…
– Ну, на что похоже?
Таня перебирала в уме все возможное. Наконец сказала:
– Наверное, это бред, но пахнет жидкостью для снятия лака.
– Совсем даже не бред! Ацетон. А когда у нас от больного пахнет ацетоном?
– При диабетической коме…
– Вот! Правильнее, при гипергликемической. Ну, до комы тут дело еще не дошло, но она не за горами. Пошли лечить.
В коридорчике им встретилась старушка с большой кружкой холодной воды. Увидела Таню, пробормотала:
– Пьет и пьет… пьет и бегает…
Таня переглянулась с Ерофеевым. Тот остановил женщину.
– Попросите его помочиться в баночку. Нам надо посмотреть, какая моча.
Пока старушка разговаривала с сыном, Ерофеев наклонился к Тане и прошептал:
– Спроси, есть ли у них активированный уголь, и назначь выпить сейчас же. И еще заставь его выпить раствор соды. Сделай покрепче: столовую ложку на пол‑литра воды. Поняла?
– Поняла.
– Действуй. Я пока место на него запрошу. Надо везти в больницу.
Ерофеев пытался дозвониться до диспетчера, запрашивал место и слышал, как Таня уверенным голоском отдает распоряжения. Диспетчер сообщила номер больницы. К Саше подошла старушка и протянула банку с мочой. Из банки поднимался знакомый запах «жидкости для снятия лака».
На кухне фельдшер аккуратно плеснул несколько капель из банки на линолеум. Подождал минутку и наступил. Когда отрывал кроссовку от пола, линолеум чвакнул. Ерофеев еще пару раз почвакал и заключил:
– Не моча – сироп!
Он извлек из ящика портативный глюкометр и, получив каплю крови из пальца больного, определил уровень сахара. На дисплее высветилось число 22,7.
Таня вошла в кухню и негромко доложила:
– Он проглотил двадцать таблеток активированного угля и выпил пол‑литра содового раствора.
– Хорошо. Ты про госпитализацию им сказала?
– Да. Старушка хлопочет, собирает его. А он пока невменяемый, но послушный. Что говоришь, то он и делает. Но дурашливый какой‑то.
– Это ацетон. Точнее, кетоацидоз. Ничего, ему сейчас полегче станет.
Саша показал стажерке результат измерения уровня сахара.
– Правильнее будет сказать, гипергликемическая атака, кетоацидоз, прекома. Хотя последнее мы уже предотвратили. Поехали. Он еще может подкинуть сюрпризы.
– Какие же?
– Да любые. Например, инсульт, или инфаркт, или тромбоз артерий кишечника. У него сейчас кровь как перестоялый вишневый кисель – кисло‑сладкая и с хмельком.
В машине Ерофеев сел в салон, а Таню посадил на переднее место. Мужчина в дороге немного изменился. Дурашливость прошла. Он по‑прежнему бешено чесался и жаловался, что все зудит. Ерофеев его успокаивал, увещевал, что, мол, надо потерпеть, сейчас начнут лечение и через день, от силы два, все прекратится[38].
По дороге на подстанцию Таня высунулась в салон и спросила:
– Я поняла, зачем уголь и сода, но мне не ясно, почему мы не стали ему колоть инсулин? Ведь ему сразу стало бы легче. Так?
– Сколько и как инсулин расщепляет глюкозу? – задал встречный вопрос Ерофеев.
Таня порылась в памяти.
– Кажется, так: одна единица инсулина расщепляет четыре грамма глюкозы.
– Верно! А какой у него был сахар в крови?
– Ну, 22,7.
– Это я измерил, а ты ведь не знала. А как же ты собиралась колоть инсулин? Вслепую? Авось поможет? И сколько его надо вводить при такой цифре? Ты знаешь формулу пересчета миллимолей на литр к сухой глюкозе в организме?
– Ну, нет, не знаю. Но можно же ввести не полную дозу, а немного, шесть или восемь единиц… Ему сразу стало бы легче. Ведь не всегда же есть глюкометр под рукой.
– Получить содержание глюкозы в крови в миллиграмм‑процентах, или миллиграммах на децилитр, можно, умножив число в миллимолях на литр на двадцать. Умножишь полученное число еще на десять – выйдет количество миллиграммов глюкозы в литре крови. А объем крови у стокилограммового дядьки чуть больше пяти литров. Простая арифметика. Учти главное: тебе нужно утилизировать не ВСЮ глюкозу, а только часть ее. Вот и реши задачку. Тебе нужно снизить сахар в крови на десять миллимолей. Сколько инсулина надо ввести?
Таня задумалась. А Ерофеев продолжал:
– В общем, если проблема с госпитализацией, а ситуация обостряется и выходит из‑под контроля и ты не знаешь, сколько глюкозы в крови, ты так и можешь делать. Сначала шесть единиц, потом еще шесть, а уж потом везти. Да, так можно, но… больше – нельзя. А то можно из одной комы загнать в другую. Почему? Тут все просто: организм уже привык к высокой концентрации глюкозы, и если ты быстро сгонишь сахар к норме (6,6), то это содержание будет для него уже как гипогликемия – и приличный обморок гарантирован. Это как минимум. Так что лучше обходись угольком и содой, а уж в больнице пусть инсулин делают. Так, поверь, безопаснее. И лучше его отвезти таким, какой он есть. Да, сейчас почти у каждого диабетика есть глюкометр.
– Выходит, что мне нужно ввести три единицы?
– Это почему? – удивился Ерофеев.
– Два грамма на литр, всего пять литров – это десять граммов. Одна единица снижает на четыре грамма. Выходит, чтоб сжечь десять граммов, надо ввести всего две с половиной единицы?
– В крови да. Только вот сахар этот растворен во всей «воде» организма, а ее не пять литров, а все шестьдесят. И как только ты погасишь сахар в крови, он тут же восстановится в крови, перейдя из межклеточной воды.
– Ты сказал посчитать в крови, – обиделась Таня.
– Ну, молодец. Так ты теперь поняла, что сахар нужно рассчитывать весь… и что выжигать только то, что в крови, недостаточно. Шесть единиц сколько сахара уберут?
– Двадцать четыре грамма.
– Вот именно! И произойдет это не в одну секунду, а за пятнадцать‑тридцать минут. И следи в это время за давлением и пульсом. Если заметишь, что развивается гипогликемия, питай больного сиропом. Учти еще – ты одна. У тебя только две руки. И очень сложно все сразу держать под контролем. Сейчас больной в сознании, с нормальным давлением, ты углем и содой застабилизировала его состояние. Но как только ты влезешь в него с инсулином, уже глаз не спускай! Если б все происходило в глуши, где нет больницы и ты его лечишь, это одно. Но мы в мегаполисе и тут полсотни клиник, поэтому оставь тонкую работу специалистам. Твоя задача – привезти больного в сознании, с давлением, пульсом и соответствующими симптомами, подтверждающими поставленный тобой диагноз. Уяснила?
– Угу, – сказала Таня, загибая пальцы и стараясь запомнить все по пунктам.
Комментарий специалиста
В описанной ситуации диабет – впервые выявленный. Больной и его мама не подозревали об этом заболевании. И пока не произошла гипергликемическая атака, не спохватились. Ситуация нередкая, даже у тех, кто знает о своем заболевании. Особенно возможно развитие гипергликемии у недисциплинированных больных сахарным диабетом II типа. Или, как его еще называют, «диабетом пожилых и полных». Активированный уголь снижает концентрацию ацетона в крови, а содовый раствор немного погасит кислотность (ацидоз), развивающуюся из‑за того же ацетона. Сейчас глюкометры продаются в каждой аптеке. Чтобы измерить уровень сахара, большого ума не надо. Главное, чтобы коды на полосках и в установке анализатора совпадали. И еще: учтите, что полоски бывают откалиброваны не по цельной крови (из пальца), а по плазме крови (сыворотке), а в ней уровень сахара немного (около 15 %) ниже, чем в цельной крови. То есть показатель уровня глюкозы в крови на таких полосках будет на 12–15 % выше. Скажем, аппарат сработает на 7 ммоль, значит, на самом деле 6,2–6,3 – верхняя граница нормы. Расчет сухого содержания глюкозы, которым пользуется фельдшер Ерофеев, довольно приблизительный и имеет погрешность +/– 15–20 %, а это немало. Однако дозировка инсулина (не пролонгированного, а обычного), которую можно ввести без страха при условии стопроцентной уверенности именно в диабетической – гипергликемической – коме, – 6 единиц. Для того чтобы человек пришел в себя, вполне достаточно. Если же нет уверенности, что потеря сознания связана с высоким уровнем сахара, можно влить в рот столовую ложку сахарного сиропа (сладкой воды), и если эта мера не приведет человека в чувство – вводить инсулин. Главное, помнить, что от избытка сахара смерть не наступит в ближайшее время после потери сознания, а вот от инсулиновой комы – гипогликемии, из‑за критического снижения уровня глюкозы в крови – умереть можно наверняка.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 77; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!