ПОЕЗДКА В СИБИРЬ КАК ПЕРВАЯ ПРОБА СИЛ 5 страница
Много подтверждений этому выводу имеется в рассекреченных материалах «особой папки» Политбюро. Так, в директиве Политбюро делегации по переговорам об автомобильном заводе с Фордом или во втором случае с Дженерал Моторс, принятой на заседании от 12 ноября 1928 г., ставилось непременное условие подписания договора – «если Форд примет финансовое и техническое участие в организации предприятий по выработке материалов и полуфабрикатов для автомобильного завода, в первую очередь, заводов высококачественной стали и электрооборудования. Заключение договора возможно и в том случае, если комиссия обеспечит участие (техническое и финансовое) в организации этих подсобных предприятий других американских фирм»[739]27. Справедливости ради надо добавить, что советское правительство пыталось при этом «держать лицо». Так, в дополнение к постановлению Политбюро от 25 января 1930 г. «О заказах в Америке», которым предусматривался дополнительный импортный план в 200 млн. долларов к уже принятому плану текущего 1929/30 г., прилагалась специальная директива председателю ВСНХ РСФСР П.А. Богданову, утвержденная Политбюро 30 января 1930 г. Текст ее гласил: «На основании данной директивы Вы должны вступить в переговоры с соответствующими фирмами – поставщиками... никоим образом не вести какие‑либо переговоры с правительством Соединенных Штатов или с каким‑либо правительственным учреждением...»[740]28.
|
|
|
По договору с ВСНХ, подписанному в начале 1930 г., американская фирма обязалась запроектировать всю советскую тяжелую и легкую промышленность. Иностранные проектировщики, конструкторы, инженеры и техники, квалифицированные рабочие сооружали предприятия первого пятилетнего плана. Фирма известного американского гидростроителя полковника Купера строила Днепрогэс, английская компания Метрополитен‑Викерс снабдила оборудованием большинство крупнейших советских электростанций; западные фирмы конструировали, строили, снабжали оборудованием Магнитогорск, Кузнецк, Уралмашзавод и 1‑й шарикоподшипниковый завод в Москве (им. Кагановича), автозавод в Нижнем и завод грузовых машин в Ярославле и т.д. и т.п. Историки М. Геллер и А. Некрич, приведшие эти факты в своей книге «Утопия у власти», дополнили их характерными признаниями наркома тяжелой промышленности С. Орджоникидзе в сопоставлении с высказыванием графа С.Ю. Витте. Орджоникидзе: «Наши заводы, наши шахты, наши фабрики теперь вооружены такой прекрасной техникой, которой ни одна страна не имеет... Откуда же мы ее взяли? Мы покупали у американцев, у немцев, у французов, у англичан самые усовершенствованные машины, самые последние достижения мировой техники, и этим вооружили свои предприятия. ...А у них многие заводы и шахты вооружены еще машинами XIX и начала XX века». Витте: «Действительно, какой смысл иностранным государствам давать нам капиталы? ...Зачем создавать своими руками еще более страшного конкурента? Для меня, очевидно, что, давая нам капиталы, иностранные государства совершают политическую ошибку, и мое единственное желание, чтобы их слепота длилась как можно дольше»[741]29.
|
|
|
Не только хлеб и сырье, продававшиеся за границу по демпинговым ценам, но и картины, и антикварные ценности (действовала специальная Комиссия по отбору и реализации антикварных ценностей[742]30) являлись источником получения валюты. Позиция власти в этом деле была бескомпромиссной. В контексте моего изложения можно привести текст срочной телеграммы серии «Г», направленной 31 декабря 1930 г. в Новосибирск в крайком партии за подписями Сталина и Молотова, которые требовали от всех парткомов и советских организаций «принять решительные меры по немедленной мобилизации экспортных ресурсов и срочному направлению их на экспорт... вести упорную и настойчивую борьбу с плохим качеством экспортируемых товаров, приводящим к потерям рынков и к недовыручке валюты, ...организовать строжайшее наблюдение за тем, чтобы контингенты промтоваров, предназначенных для экспорта, выделялись в первую очередь и ни при каких условиях не обращались на потребности внутреннего рынка»[743]31.
|
|
|
Согласно сталинским представлениям об источниках средств для создания военной промышленности дозволено было все: двойные цены, бесконечные «программы по займам и сберкассам в особенности в деревне» (с 1 млрд. руб. в 1927 г. они выросли до 17 млрд. к середине 1930‑х гг.), требования по выполнению «всеми промышленными предприятиями заданий по мобилизации внутренних ресурсов и платежей в бюджет», но наиболее одиозной в этом списке представляется «программа по производству и реализации спирта», как она именовалась в очередной телеграмме серии «Г» из Москвы от 30 ноября 1930 г. за подписью Сталина[744]32.
«Конечно, вообще говоря, – высказывался Сталин в беседе с иностранными рабочими делегациями от 5 ноября 1927 г., – без водки было бы лучше, ибо водка есть зло. Но тогда пришлось бы пойти временно в кабалу к капиталистам, что является еще большим злом. Поэтому мы предпочли меньшее зло. Сейчас водка дает более 500 млн. рублей дохода. Отказаться сейчас от водки, значит отказаться от этого дохода...»[745]33.
|
|
|
«Что лучше: кабала заграничного капитала, или введение водки – так стоял вопрос перед нами. Ясно, что мы остановились на водке, ибо считали и продолжаем считать, что, если нам ради победы пролетариата и крестьянства предстоит чуточку выпачкаться в грязи, – мы пойдем и на это крайнее средство ради интересов нашего дела»[746]34.
А в письме к Молотову от 1 сентября 1930 г., говоря о необходимости увеличения армии с 640 до 700 тысяч в ответ на то, что «поляки наверняка создают (если уже не создали) блок балтийских (Эстония, Латвия, Финляндия) государств, имея в виду войну с СССР», Сталин на вопрос «откуда взять деньги?», так как «для "реформы" потребуются немаленькие суммы денег (большее количество "выстрелов", большее количество техники, дополнительное количество командного состава, дополнительные расходы на вещевое и продовольственное снабжение)», здесь же дал ответ: «Нужно, по‑моему, увеличить (елико возможно) производство водки. Нужно отбросить ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства водки на предмет обеспечения действительной и серьезной обороны страны. Стало быть, надо учесть это дело сейчас же, отложив соответствующее сырье для производства водки и формально закрепить его в госбюджете 30–31 года. Имей в виду, что серьезное развитие гражданской авиации тоже потребует уйму денег, для чего опять же придется апеллировать к водке»[747]35.
15 сентября 1930 г. Политбюро приняло решение:
«а) Ввиду явного недостатка водки как в городе, так и в деревне, роста в связи с этим очередей и спекуляции, предложить СНК СССР принять необходимые меры к скорейшему увеличению выпуска водки. Возложить на т. Рыкова личное наблюдение за выполнением настоящего постановления.
б) Принять программу выкурки спирта в 90 мил. ведер в 1930/31 году»[748]36.
И.И. Шитцу принадлежит трезвый, лишенный советской официальной сусальности, взгляд на рабочий класс (запись сделана в дневнике в октябре 1930 г.): «Жизнь тусклая, серая, без подъемов, хоть газеты и кричат все время об энтузиазме, бурном движении, буйном цветении, штурмовании, разовом преодолении всяких прорывов и т.д. Толпа серая, обозленная, грязная, живут люди свински. В городе нового социалистического строительства, в бывшем Царицыне, где развернут (впрочем, уже обанкротившийся в производстве) "Сталинградский Тракторстрой", люди (в большинстве светоч‑пролетариат) живут в неимоверной обстановке, и, главное, они не желают ее изменения, говорят, что им хорошо и так (по данным обследования Наркомздрава у 28 % жителей нет кроватей вовсе, а 72 % с кроватями, занятость которых что‑то около 4–7, т.е. иными словами, в разные часы суток на кровати всегда кто‑нибудь спит, а чаще всего – спят по 2–3 человека, ничем уже не стесняясь; и подобных наблюдений пропасть (а наблюдатели все заинтересованные, советские бюрократы: обвинять их в пристрастии не приходится). Вывод печальный: такому народу ничего не нужно, и долго еще, если его оделят сушеной рыбой, изредка калошами, почаще водкой (хотя бы и вчетыредорогой), он будет доволен, только бы "буржуй" или "интеллигент" не имел и этого». И в другом месте: «Поразительный общий упадок культуры, прямо даже материальный. Люди сморкаются рукой. Редко меняют белье. Привыкли жить, работать, есть, спать в той же комнате. В квартирах встречаются в коридоре, кухне, у умывальника люди чужие, разного возраста и пола – полураздетые, и это перестало смущать кого бы то ни было. Как в тюрьме...»[749]37.
Это не злорадство враждебно настроенного к сталинскому режиму человека, а боль за те необратимые изменения, которые уже произошли в ходе так называемого социалистического строительства. Ничего, кроме этой боли, нет и в переписке бывших российских дипломатов. Вот что написал Е.В. Саблин В.А. Маклакову 6 февраля 1934 г. под впечатлением фильма, снятого его знакомым канадцем, вернувшимся из России: «Я видел Петербург, видел улицы, по которым когда‑то ходил, видел Москву, Киев, Харьков, Тифлис, Владикавказ, Военно‑грузинскую дорогу... и должен сказать – был поражен ужасным состоянием городов, зданий, мостовых и т.п. На что стала похожа набережная... Невский печален до боли... Гостиный двор заколочен... движение на улицах минимальное... одежда населения прямо нищенская. Поразил меня вид кавказских жителей. Никаких черкесов и, конечно, никаких кинжалов, кое‑где ободранные бешметы и рваные папахи. Военно‑грузинская дорога, которую я хорошо знаю, в отчаянном состоянии. Видны обвалы и размытые водой дорожные сооружения, и всюду вопиющая бедность. Меня поразил тощий вид скота, в особенности страшно было стадо коров. Какой‑то всадник в кубанской папахе садился на коня, и нужно было видеть, как несчастный конь сел на задние ноги и начал метаться в обе стороны от очевидной слабости. При демонстрации этого фильма присутствовали кодаковские служащие и они не скрывали своего изумления перед горестным зрелищем...»[750]38.
Однако для Сталина все это были лишь «недочеты» социалистического строительства, которые «не стоят даже того, чтобы серьезно разговаривать о них»[751]39. Трудно сказать, как пошло бы развитие страны, если бы за формулирование задач и их решение взялся другой человек из ленинского окружения, интеллигент, каким был, например, Бухарин. В конце 1980‑х гг. в литературе активно обсуждался вопрос о так называемой бухаринской альтернативе. В деле Бухарину показать себя, к счастью, не довелось, но сознание его мало чем отличалось от стереотипов других руководителей партии. Более того, в отличие от немногословного Сталина, Бухарин много и увлеченно говорил о необходимости «переделки людей», о необходимости «вколотить всем наши нормы поведения», о том, что «наше хозяйственное строительство мы должны пропитать духом классовой борьбы» и особенно о том, что «мы создаем и мы создадим такую цивилизацию, перед которой капиталистическая цивилизация будет выглядеть так же, как выглядит "собачий вальс" перед героическими симфониями Бетховена»[752]40.
Но на общие представления руководителей Коммунистической партии о социализме наложились представления лично Сталина, человека из ленинского окружения наиболее беспринципного, с очевидными уголовными наклонностями и с неодолимым стремлением к власти. Соответственно Сталин подбирал и свое окружение. Сталина и К° отличали не только крайне упрощенное черно‑белое видение мира, представление о насилии как об основном средстве решения социальных и экономических проблем, стремление любым способом не только удержаться у власти, но и распространить ее, подчинить общество своей воле и своим интересам. Они не могли себе представить ни социализм, ни коммунизм без власти. Именно власть рассматривалась ими как решающий фактор социалистического строительства. Рассуждая на эту тему 1 октября 1938 г. на совещании пропагандистов и руководящих работников Москвы и Ленинграда, Сталин сказал: «Начали мы это дело с первых лет революции, но это была декларация. Переход от слов к делу начался с 1930 года и продолжался в 1931 и 1932 году...»[753]41.
Справедливости ради следует добавить, что на Бухарина жестокость, с которой проводилась коллективизация, повлияла таким образом, что он отказался от многих своих представлений, в частности, о необходимости увязки классовой борьбы с хозяйственным строительством[754]42. Более того, пришел к выводу о том, что теория «непрерывного обострения классовой борьбы» свидетельствует об «идиотской безграмотности», которая порождает «полицейщину», точнее, ее идеологическое обоснование[755]43. Его очень беспокоили глубокие изменения в психике тех коммунистов, которые проводя коллективизацию, не сходили с ума, а оставались жить, превращаясь в профессионалов‑бюрократов, для которых террор становился обычным методом управления страной и которые были готовы послушно выполнять любое распоряжение, приходившее сверху. «Не люди, – говорил о них Бухарин, – а действительно какие‑то винтики чудовищной машины...»[756]44.
Вполне закономерно, что такой человек, как Сталин, отстаивая концепцию о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране, мыслил категориями гражданской войны. Не случайно, говоря о подготовке необходимых кадров, он высказался следующим образом: «Теперь нам нужно выковать новых комполков и комбригов, начдивов и комкоров по хозяйству, по промышленности»[757]45. Строительство социализма он представлял как военную операцию, необходимость проведения которой обосновывал прежде всего существованием внешней угрозы, внешнего заговора против советской России. Этими внешними условиями он запугивал население, настаивая на необходимости постоянного подхлестывания страны[758]46. Внешний заговор, по Сталину, находился в союзе с внутренним. Построение социализма предполагало ликвидацию этих заговоров – внутренний следовало уничтожить во имя победы социализма в одной, отдельно взятой стране, а внешний – в перспективе, во имя победы мировой революции, мысль о которой не была отброшена, а только отодвинута временно на задний план. Конечно, жизнь всегда богаче и сложнее всяких схем, но, тем не менее, эта сталинская схема зловеще «проступала» сквозь повседневную жизнь советского общества сталинского периода. Она жила в той или иной степени в подсознании каждого советского человека, чему способствовала и постоянная идеологическая обработка всего населения, которая рассматривалась как необходимый элемент так называемой культурной революции.
Сам процесс построения социализма коммунистические лидеры представляли как постоянную борьбу с классовыми противниками. Определение Ленина, что социализм есть «уничтожение классов», Сталин понимал буквально. Только этим можно объяснить появление его известной сентенции о том, что по мере продвижения к социализму классовая борьба будет обостряться, которая, во‑первых, была высказана впервые не на февральско‑мартовском 1937 г. пленуме ЦК, а гораздо раньше. Еще 9 июля 1928 г. в своей речи на пленуме Сталин заявил, что, «по мере нашего продвижения вперед, сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться»[759]47. Во‑вторых, такое представление было характерно не только для сталинского окружения, но и для его наместников. Коммунистов, имевших иное мнение на этот счет, сложившаяся система власти выталкивала так, как она вытолкнула в 1932 г. М.Н. Рютина и его сторонников, которых обвиняли в том, что они «в целях борьбы с Советской властью и восстановления капитализма в СССР создали контрреволюционную организацию "Союз марксистов‑ленинцев", подготовили программный документ этой организации и активно занимались антисоветской деятельностью»[760]48. В этом замечательном документе, известном под названием «Сталин и кризис пролетарской диктатуры. Платформа "Союза марксистов‑ленинцев" ("группа Рютина")», есть специальный раздел «Классы и обострение классовой борьбы», где обосновывалась прямо противоположная сталинской точка зрения не об усилении, а о затухании классовой борьбы[761]49.
Для Сталина и того окружения, которое он держал при себе во время проведения социально‑экономических преобразований 1930‑х гг., насильственная коллективизация, форсированная индустриализация и развернувшаяся тогда же «культурная революция» были составными звеньями процесса наступления, которое проводилось «сверху, по инициативе государственной власти»[762]50. Одно звено цепляло другое – индустриализация была невозможна без грабежа деревни, т.е. коллективизации, «культурная революция» создавала новые кадры для промышленности, в том числе и взамен репрессированных «старых» специалистов и «вредителей», индустриализация же имела целью создание в первую очередь военной промышленности не только для защиты единственной в мире страны, строящей социализм, но в перспективе для осуществления его окончательной победы в мировом масштабе.
Конечно, Сталин не говорил прямо и не обосновывал специально роль насилия в переустройстве общества (откровенность в политике никогда не была ему присуща), но в докладе на XVI съезде ВКП(б) он довольно пространно изложил свое представление о так называемом социалистическом строительстве. В этом смысле этот его доклад примечателен. По Сталину, «организация наступления социализма по всему фронту» означала «наступление на капиталистические элементы по всему фронту»[763]51. Таким образом два понятия «строительство социализма» и «репрессии» оказывались органически связанными. Действие посредством репрессий было наиболее быстрым, дешевым и эффективным для такого типа власти, как сталинизм, средством преобразования экономики и общества. Репрессии служили и основным способом мобилизации общества, его дисциплинирования, и основным стимулом к труду для подавляющей части населения. Используя в полной мере такой рычаг давления на общество, как репрессии, власть всякий раз, говоря словами Сталина, «подхлестывала» страну.
Правда, на XVI съезде ВКП(б) Сталин сказал, что «репрессии в области социалистического строительства являются необходимым элементом наступления, но элементом вспомогательным, а не главным»[764]52. Но всей своей речью он демонстрировал обратное – репрессии выдвигались им как главный способ строительства социализма. В сельском хозяйстве – это «насаждение» крупных хозяйств, что предполагало грабеж зажиточных слоев крестьянства, чье конфискованное имущество как раз и становилось основой неделимого фонда колхозов. Поэтому Сталин и заявил на съезде без всяких обиняков: «Кулачество обречено и будет ликвидировано»[765]53. Судьбу кулаков разделили все более или менее зажиточные слои деревни, т.н. подкулачники. Сталин тогда же высказался и по их поводу, когда говорил о наступлении социализма, «ломая хребет капиталистическим элементам нашей страны и их мелкобуржуазным подпевалам»[766]54. Термин «мелкобуржуазные подпевалы» чрезвычайно расширял круг возможных кандидатов на репрессии, и такое «расширение» санкционировалось сверху.
В промышленности строительство социализма также предполагало не только уничтожение остатков буржуазных классов, но и репрессии против лояльно настроенных по отношению к ним рабочих. На сталинском языке это означало «выкорчевать корни капитализма», потому что «работа по социалистической реконструкции народного хозяйства, рвущая экономические связи капитализма и опрокидывающая вверх дном все силы старого мира, не может не вызвать отчаянного сопротивления со стороны этих сил»[767]55.
Уже в 1930 г. Сталин вполне определенно обозначил те социальные группы, которые неизбежно будут репрессированы по мере продвижения к социализму, что видно из следующего отрывка его речи: «...злостное вредительство верхушки буржуазной интеллигенции во всех отраслях нашей промышленности, зверская борьба кулачества против коллективных форм хозяйства в деревне, саботаж мероприятий Советской власти со стороны бюрократических элементов аппарата, являющихся агентурой классового врага...». К этому «списку» добавлялись инакомыслящие – «люди, болтающие о необходимости снижения темпа развития нашей промышленности, являются врагами социализма, агентами наших классовых врагов»[768]56.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 155; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!